Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

Шульбреда, пока ее маменька делала покупки; безропотно выслушивала изо дня в
день одни и те же рассказы матери; часами безропотно терпела материнские
попреки и ласки; и каковы бы ни были события ее незатейливого дня, солнечная
ли стояла погода или пасмурная, или, может, лили дожди и сверкали молнии,
мисс Маккензи, мне думается, безмятежно засыпала в своей постели, готовая
улыбкой встретить наступающее утро.
Поумнел ли Клайв в своих странствиях, или сердечные муки и жизненный
опыт открыли ему глаза, только он теперь совсем, по-иному смотрел на вещи,
которые прежде, несомненно, доставляли ему удовольствие. Бесспорно одно, что
до отъезда за границу он считал вдову Маккензи женщиной блестящей,
остроумной и приятной и благосклонно выслушивал все ее рассказы про Челтнем,
про жизнь в колониях, балы у губернатора, про то, что говорил епископ и как
ухаживал председатель суда за женой майора Макшейна, а сам майор выказывал
при сем явное беспокойство. "Наша приятельница миссис Маккензи, - любил
говорить добряк полковник, - женщина умная и светская и повидала людей".
История о том, как в Коломбо сэр Томас Сэдмен обронил в суде носовой платок
с монограммой Лоры Макшейн, а королевский прокурор ОТоггарти нагнулся И
подобрал его в ту самую минуту, когда майор давал показания против своего
чернокожего слуги, который украл у него треуголку, - история эта,
рассказанная вдовой со множеством забавных комментариев, всегда вызывала
смех Томаса Ньюкома и прежде забавляла также и Клайва. А ныне, заметьте,
когда однажды миссис Маккензи принялась с увлечением рассказывать эту
историю господам Уорингтону и Пенденнису и еще Фредерику Бейхему,
приглашенным на Фицрой-сквер по случаю приезда мистера Клайва, и мистер
Бинни начал посмеиваться, а Рози, как ей и положено, смущалась и
приговаривала: "Ну нет же, мама!.." - ни тени улыбки или добродушного
интереса не появилось на скучающем лице Клайва. Он чертил стебельком
земляники воображаемые портреты на скатерти, с отчаянием заглядывая в свой
стакан с водой, будто готов был кинуться в него и утопиться; Бейхему даже
пришлось напомнить ему, что графин с кларетом прямо не чает попасть опять в
руки своего верного почитателя Ф. Б. Не успела миссис Мак, расточая улыбки,
удалиться, как Клайв простонал: "Господи! Как надоела мне эта история!" - и
вновь погрузился в свое мрачное раздумье; на Рози, чьи нежные глазки на миг
задержались на нем, когда она покидала комнату вслед за матерью, он даже не
взглянул. Я слышал, как Ф. Б. шепнул Уорингтону:
- Вот маменька - та в моем вкусе. Великолепный форштевень, сэр,
прекрасный каркас, от носа до кормы, - люблю таких. Благодарю, мистер Бинни,
пью ответную, раз Клайв решил пропустить. Наш мальчик что-то погрустнел в
своих странствиях, сэр. Похоже на то, что какая-нибудь благородная римлянка
похитила его сердце. Почему вы не прислали нам портрет этой чаровницы,
Клайв? А юный Ридли, вам будет приятно это слышать, мистер Бинни, обещает со
временем занять видное место в мире живописцев. На выставке все восхищались
его картиной, и моя старая приятельница, миссис Ридди, рассказывала мне, что
лорд Тодморден прислал ему заказ на две картавы, по сто гиней за каждую.
- Что же тут удивительного, - заметил Клайв. - Не пройдет и пяти лет,
как полотна Джей Джея будут цениться в пять раз дороже.
- Тогда нашему другу Шеррику стоило бы сейчас приобрести несколько
картин этого молодого человека, - сказал Ф. Б. - Он мог бы на этом хорошо
заработать. Я бы и сам купил, да нет лишних денег. Вложил весь свой капитал,
в одно одесское предприятие, сэр; закупил видимо-невидимо овса и бобов, вот
и сижу по сей день на бобах за грехи молодости. Впрочем, я всегда буду
утешаться мыслью, что способствовал - пускай скромно - выдвижению этого
достойного человека.
- Вы,. Ф.. Б.?! Это каким же образом? - осведомились мы.
- Своими скромными выступлениями в печати, - величаво ответил Бейхем. -
Мистер Уорявгтов, там что-то кларет около вас застоялся, а ему, сэр, полезна
проминка. Так вот, эти статьи, как ни пустячны они могли показаться,
привлекли к себе внимание, - продолжал Ф. Б., с явным удовольствием
потягивая вино. - Их читают те, кто, к вашему сведению, Пенденнис, не очень
ценит литературный и даже политический отделы вашей газеты, хотя оба они,
как я слышал от иных читателей, ведутся с большим, а лучше сказать -
огромным умением. На днях Джон Ридли прислал своему родителю сто фунтов и
тот положил их на имя сына. Ридди рассказал об этом лорду Тодмордену, когда
сей достойный вельможа поздравлял его с таким сыном. Как жаль, что Ф. Б. не
имеет подобного отпрыска! - Все мы со смехом поддержали эти сетования.
Кто-то на нас сказал миссис Маккензи (пусть злодей краснеет от стыда,
признаваясь, что во дни юности шутки над друзьями составляли одно из его
любимых развлечений), будто бы Ф. Б. происходит из знатной фамилии, которой
принадлежат обширные земельные угодья, и поскольку Бейхем оказывал вдовушке
особое внимание и расточал ей свои высокопарные комплименты, она была крайне
польщена его учтивостью в объявила его на редкость distingue
{Благовоспитанным, изысканным (франц.).}, ну в точности генерал Хопкирк,
командовавший войсками в Канаде. Она заставляла Рози петь для мистера
Бейхема, и тот приходил в восторг от пения девушки и говорил, что все ее
таланты, конечно, от маменьки, и одного только он, Ф. Б., не в силах понять:
откуда у такой молодой дамы такая взрослая дочь? Ах, полноте, сэр! Миссис
Маккензи была совершенно очарована и побеждена этим новым комплиментом. А
тем временем простодушная малютка Рози продолжала щебетать свои милые
песенки.
- А вот мне непонятно, - проворчал мистер Уорингтон, - как у этакой
мамаши да такая славная девочка, Я мало что смыслю в женщинах, но уж эта,
по-моему... ой-ой-ой!..
- Ну же, договаривай, Джордж, - попросил его приятель.
- Многоопытная полковая дама - лицемерная, расчетливая и пронырливая, -
продолжал наш женоненавистник. - А вот девочку я готов слушать хоть до утра.
Спору нет, она была бы Клайву лучшей подругой, чем эта его великосветская
кузина, по которой он сохнет. Я слышал, как он давеча рвал и метал из-за нее
у нас в Темпле, когда я одевался. И какого черта ему вообще жениться?! - Тут
мисс Маккензи как раз кончила петь, Уорингтон подошел к ней и, краснея,
сделал ей комплимент, что было для него совершенно неслыханным подвигом.
- Не пойму я, - говорил Джордж, когда мы с ним возвращались домой, -
неужели каждый мужчина непременно должен отдать свое сердце какой-нибудь
женщине, которая того не стоит? Все эти чувства - вздор! Нельзя позволять
женщине быть нам помехой в жизни; а коли уж надо человеку жениться,
предоставьте ему подходящую подругу - и дело с концом. Отчего наш юнец не
женится на этой девице? Вернулся бы спокойно к своим делам и занимался бы
живописью. Папаша его желает этого, и тот старый набоб, добряк и эпикуреец,
тоже, по-моему, благорасположен. Хорошенькая малютка, денег, я думаю, в
достатке, - все прекрасно, одна, скажу я тебе, беда - полковая дама! Клайв
малевал бы свои картины, крестил в год по ребенку и чувствовал бы себя
счастливым, как молодой ослик, что щиплет траву на общинном выгоне; так нет,
ему, видишь ли, понадобилась зебра! Это что, lusus naturae? {Игра природы
(лат.).} Я, слава богу, в жизни не беседовал со светскими женщинами, не
знаю, что это за порода; да я едва ли и видел-то их с тех пор, как юнцом
посещал балы, которые устраивают по случаю скачек: я ведь не хожу на
столичные рауты и в оперу, подобно вам, молодым прихлебателям знати. Я
слышал ваш разговор об одной из этих редкостных женщин, да и как было не
слышать - двери моей комнаты были открыты, а юнец орал, словно одержимый. Он
что, согласен, чтобы его терпели из милости, авось, мол, и он понадобится за
неимением лучшего? Или так принято, в вашем проклятом обществе, и светские
дамы иначе не поступают? Нет, чем связать свою жизнь с подобным созданием, я
предпочел бы лучше жениться на дикарке, которая вскормила бы мое темнокожее
потомство; а чем растить дочь для здешнего рынка, лучше держать ее в лесу, а
потом взять и продать в Виргинию! - Этой гневной тирадой исчерпалось в ту
ночь возмущение нашего приятеля.
В последующие недели мистер Клайв имел счастье еще раз или два
повстречать кузину на балу, однако все его свидания с медным дверным
молотком леди Кью на Куин-стрит завершались неудачей. В конце концов, Этель
прямо сказала ему, что бабушка не хочет его принимать.
- Сами знаете, Клайв, я тут бессильна - не могу же я подавать вам знаки
из окна. Но вы все-таки приезжайте: вдруг на бабушку найдет добрый стих. К
тому же, если вы перестанете ездить, она может догадаться, что это я вам
посоветовала, а воевать с ней изо дня в день - маленькое удовольствие, сэр,
могу вас заверить! Вот идет лорд Фаринтош, чтобы повести меня танцевать.
Помните, сэр, вам нельзя разговаривать со мной весь вечер! - И девушка
уплыла, вальсируя с маркизом.
Как раз в тот же вечер, когда он стоял, кусая ногти от досады, кляня
свою судьбу и сгорая желанием вызвать лорда Фаринтоша в расположенный по
соседству парк, откуда полисмен отвез бы в участок бренное тело того из них,
кто останется жив, - старая леди Кью нежданно кивнула ему самым приветливым
образом; а ведь в иные вечера ее сиятельство проходила мимо, не замечая его,
будто он - какой-нибудь швейцар, отворивший ей дверь.
Если мисс Ньюком не могла встречаться с мистером Клайвом в доме своей
бабушки и не слишком от этого страдала, почему же тогда она поощряла его
попытки свидеться с нею? Если Клайву был заказан вход в особняк на
Куин-стрит, то почему же огромная лошадь маркиза Фаринтоша что ни день
заглядывала в нижние окна всех соседних домов? Почему для него устраивались
маленькие семейные обеды перед отбытием в оперу, на спектакль и по разным
другим случаям и на столе появлялся старый-престарый портвейн из погребов
Кью, где его оплетала паутина еще в те дни, когда Фаринтоша не было на
свете. Но столовая была такая тесная, что за маленьким круглым столом
умещалось не более пяти человек, то есть леди Кью с внучкой, мисс Крочет,
дочь покойного викария из Кьюбери, одна из девиц Тоудин и капитан Уолай, или
же Фрэнк Подпивалл, родня и почитатель Фаринтоша, - оба люди без веса, -
или, на худой конец, старый Фред Тидлер (жена его была прикована к постели,
а сам он приходил, когда бы ни позвали). Побывал здесь однажды и Крэкторп,
но этот молодой вояка, нрава прямого и горячего, разбранил их трапезы и
больше уже здесь не появлялся.
- Хотите знать, зачем меня позвали? - рассказывал потом капитан за
офицерским столом в казармах Риджентс-парка, где случилось быть и Клайву. -
Да в качестве Фаринтошева пажа, чтоб стоял поблизости или посидел где-нибудь
сзади в ложе, пока Его Королевское Высочество будет вести беседу со своей
Дамой Сердца; а потом пошел кликнул экипаж и проводил до дверей эту
скрюченную ведьму, которой бы только и ездить на помеле, черт ее подери, да
еще эту старую заморенную и нарумяненную компаньонку, что так похожа на
крашеную овцу! Кажется, Ньюком, вы неравнодушны к своей прелестной кузине? Я
и сам страдал по ней в прошлом сезоне, и еще многие другие тоже. Бог мой,
сэр, что может быть безотрадней роли младшего сына, когда на сцене
появляется маркиз с пятнадцатью тысячами годового дохода! Вам кажется, что
вы уже у цели, и тут выясняется, что ничего вы не достигли. Мисс Мэри, мисс
Люси или мисс Этель будут на вас смотреть не больше, простите за грубое
сравнение, чем моя собака на кусок хлеба, если ей предложить вот эту
котлетку. Верно, старушка? Ну да, не хочешь, стерва! - Это относилось к
Мэгги из породы скай-терьеров, которая и впрямь с презрением отвернулась от
хлеба, предпочтя ему котлетку. - Не хочет, как все представительницы ее
пола. Неужели вы думаете, что помри раньше старший братец Джека, тот,
которого все звали "ходячим скелетом" (вообще-то, он неплохой был малый,
только уж очень любил петь псалмы), - так неужели, по-вашему, леди Клара
стала бы смотреть тогда на этого хлыща Барнса Ньюкома? Простите, он,
кажется, ваш кузен, но, право, я в жизни не видел такого противного сноба.
- Этого я охотно вам уступаю, - смеясь, отвечал Клайв, - что бы о нем
ни говорили, я защищать его не буду.
- Понимаю, значит, других членов семьи трогать не стоит. Ну ладно, я
хочу только сказать, что старуха может испортить хоть кого: любую девушку
сделает сухой и черствой, сэр; я, признаться, был несказанно рад, узнав, что
Кью выскользнул из ее острых когтей. Ведь Фрэнком обязательно будет
командовать какая-нибудь женщина, так уж пусть лучше хорошая! Говорят, его
матушка дама серьезная и все такое, ну и что! - продолжал честный Крэкторп,
усиленно дымя своей сигарой. - А старая графиня, по слухам, не верит ни в
бога, ни в черта, однако до того боится темноты, что, если в спальне
потухнет свечка, вопит на весь дом - аж чертям тошно. Топплтон как-то раз
ночевал с ней по соседству в Гронингэме, так он слышал, не правда ли, Топ?
- Вопила, точно старая кошка на крыше, - ответил Топплтон, - я сперва
так и решил - кошка! А еще мой слуга рассказывал, будто она имеет привычку
швырять чем попало в горничную, да-да - колодкой для обуви или чем другим -
словом, бедная женщина ходит вся в синяках.
- А здорово Ньюком нарисовал Джека Белсайза! - донесся голос Крэкторпа
из облака табачного дыма.
- И Кью тоже - похож, как две капли воды! Слушайте, Ньюком, напечатайте
эти портреты, и вся наша команда раскупит их. Составите состояние, ей-богу!
- вскричал Топплтон.
- Да он такой барин, что и не думает о деньгах! - заметил Уродли.
- А тебя, Уродли, старина, он задаром нарисует и пошлет на выставку,
где в тебя влюбится какая-нибудь вдовушка; или нет, черт возьми, тебя
напечатают на заглавном листе альбома знаменитых красавцев! - кричит другой
насмешник из их полка. - Попридержи язык, сарацинова башка! - отвечает ему
Уродли. - А тебя нарисуют на банках с медвежьим салом. Как там у Джека все
уладилось? Когда от него было последнее письмо, дружище?
- Я получил пресмешное письмо из Палермо - от него и от Кью. Джек уже
девять месяцев не брал карт в руки, решил отстать от этого дела. И Фрэнк
тоже становится паинькой. Придет время, и ты, Уродли, старый безбожник,
раскаешься во грехах своих, заплатишь долги и сделаешь какое-нибудь доброе
дело для той бедной модистки с Олбени-стрит, которую обманул. Джек сообщает,
что матушка Кью написала убедительное письмо лорду Хайгету; старик сменил
гнев на милость, и они скоро помирятся - Джек теперь старший сын, так-то!
Ведь леди Сьюзен, как на грех, рожала только девчонок.
- Для Джека это как раз удача! - вскричал кто-то из присутствующих. И
речь пошла о том, какой хороший товарищ был Джек и что за молодец Кью, и как
он предан ему душой, и как навещал его в тюрьме и заплатил все его долги, и
что, вообще, за хорошие ребята все мы, - последнее уже говорилось в
курительной комнате при казарме Риджентс-парка, где стоял тогда
лейб-гвардейский полк, некогда числивший в своих рядах лорда Кью и мистера
Белсайза. Друзья с любовью вспоминали обоих; ведь именно потому, что Белсайз
тепло говорил о Клайве и о своей с ним дружбе, приятель его, доблестный
Крэкторд, возымел интерес к нашему герою и сыскал случай с ним
познакомиться.
Вскоре Клайв близко сошелся с этими славными и прямодушными молодыми
людьми; и если кто из его более давних и степенных друзей выходил иногда
погулять после обеда по Парку и поглядеть на всадников, он мог лицезреть на
Роттен-роу и мистера Ньюкома, бок о бок с другими франтами - все они были с
усами, черными и белокурыми, с цветами в петлицах (и сами тоже как
первоцвет), восседали на породистых скакунах, едва касаясь стремени носком
лакированного сапога, и, поднося к губам руку в светло-желтой лайковой
перчатке, посылали воздушные поцелуи встречным красавицам. Клайв писал
портреты с доброй половины офицерского состава Зеленой лейб-гвардии и был
объявлен штатным живописцем этого славного подразделения. Глядя на портрет
их полковника кисти Клайва, можно было помереть со смеху, а изображение
полкового врача было признано просто шедевром. Он рисовал лейб-гвардейцев в
седле и на конюшне, в спортивных костюмах и с обнаженной саблей над головой;
изображал, как они бьются с уланами, как отражают натиск пехоты и даже как
разрубают надвое овцу, что, как известно, лихие кавалеристы проделывают с
одного маху. Отряды лейб-гвардейцев появились на Шарлотт-стрит, благо это
было недалеко от их казарм; блестящие экипажи останавливались у его дверей,
а в окнах мастерской частенько показывались молодые люди благородного
обличил с закрученными усами и сигарой во рту. Сколько раз крохотный мистер
Птич, живший рядом с Клайвом миниатюрист, со всех ног бежал к окну гостиной
и глядел в щелочку между ставнями - не к нему ли едет заказчик, не к нему ли
"господа в колясках". А как злился член Королевской Академии мистер Хмурвид
на этого молокососа и франтика в золотых цепочках и отложных воротничках,
который, уж будьте покойны, испортит нам всю коммерцию своими даровыми
портретами. Отчего ни один из этих молодых людей не зайдет к Хмурвиду?
Хмурвиду пришлось все-таки признать, что у этого Ньюкома несомненный талант
и большое умение уловить сходство. Пишет маслом он, конечно, плохо, но его
карандашные портреты вполне сносны, а лошади очень динамичны и натуральны.
Мистер Гэндиш утверждал, что, поучись Клайв годика три-четыре в его
академии, он стал бы настоящим художником. А мистер Сми покачивал головой и
выражал опасение, что эти бессистемные и случайные занятия, эта постоянная
дружба со знатью не помогут развитию таланта, - и это говорил Сми, который
готов был пройти пять миль пешком, чтобы только попасть на вечер хоть к
какой-нибудь титулованной особе.


^TГлава XLIV,^U
в которой мистер Чарльз Ханимен предстает перед нами в выгодном свете

Мистер Фредерик Бейхем подождал, когда Клайв кончит беседовать со
своими друзьями на Фицрой-сквер, и отправился провожать его домой с
намерением по дороге зайти посидеть в трактире. Клайв всегда находил
удовольствие в обществе Ф. Б., был ли тот в шутливом настроении или, как
сейчас, расположен вести поучительный и серьезный разговор. На протяжении
всего вечера Ф. Б. был как-то по-особому величав.
- Полагаю, от вашего внимания не ускользнуло, что я сильно переменился,
Клайв, - начал он. - Да, я сильно переменился. С тех самых пор, как этот
добрый самарянин, ваш батюшка, возымел сочувствие к бедняге, очутившемуся
среди воров, - заметьте, я нисколько не утверждаю, что был много лучше них,
сэр, - Ф. Б. в некоторых отношениях исправился. Я вступил на путь
трудолюбия, сэр. Способности, от природы, быть может, незаурядные,
растрачивались прежде на игру в кости и кутежи. Но теперь я начинаю ощущать
свое призвание; и, возможно, мои начальники, те, что, закурив сигары,
отправились домой и не подумали сказать: "А не пойти ли нам, старина Ф. Б.,
в "Пристанище" угоститься холодным омаром с пивом?" Они, впрочем, и не очень
считают себя моим начальством, - так вот, этот Политик и этот Литератор, сэр
(псевдонимы господ Уорингтона и Пенденниса, были произнесены им с особым
сарказмом), обнаружат в один прекрасный день, что их скромный сотрудник
пользуется у знатоков большим уважением, чем они сами. Про мистера
Уорингтона я ничего не скажу - он человек даровитый, сэр, бесспорно, - но в
этом вашем чрезмерно самодовольном друге, мистере Артуре Пенденнисе есть
что-то этакое... ну, да время покажет! Вы, верно, не получали... хм... нашей
газеты в Риме и в Неаполе?
- Она запрещена инквизицией, - с радостью сообщил ему Клайв, - а в
Неаполе она вызвала гнев короля.
- Я ничуть не удивляюсь, что она не нравится в Риме, сэр. Она
затрагивает серьезный вопрос, который должен привести в трепет прелатов
некоей церкви. Читали вы, к примеру, статью... "Наши церковники"? Это
галерея портретов, так сказать, духовных и телесных, ныне здравствующих в
Британии отцов церкви, подписано: "Лод Латимер".
- Я не очень этим интересуюсь, - отвечал Клайв.
- Тем хуже для вас, мой юный друг. Я не склонен строго судить ближнего
своего - сам ведь грешен - и не стану также утверждать, что "Наши
церковники" будут непременно вам полезны. Однако каковы они ни есть, они уже
возымели благое действие. Спасибо, Мэри, душечка, ваше боченочное пиво хоть
куда - пью за здоровье твоего будущего мужа. А ведь неплохо освежиться
стаканчиком доброго крепкого пива после всех этих кларетов, сэр. Итак,
возвратимся к "Церковникам", сэр. Да простится мне мое самомнение, если я
скажу, что, хотя мистер Пенденнис и смеется над ними, они оказали газете
немаловажную услугу. Они придали ей лицо; сплотили вокруг нее уважаемые
сословия. Они вызвали обширную переписку. Я получаю множество любопытнейших
писем по поводу "Наших церковников", особливо от дам. Одни жалуются, что
задеты их любимые проповедники; другие рады, что Ф. Б. поддержал тех, на чьи
проповеди они ходят. Ведь "Лод Латимер" это я, сэр, хотя мне приходилось
слышать, как авторство этих очерков приписывалось преподобному мистеру
Бункеру, а также одному члену парламента, видному деятелю религиозного мира.
- Так вы и есть знаменитый "Лод Латимер"?! - восклицает Клайв, которому
действительно попадались в нашей газете очерки, подписанные этим досточтимым
именем.
- Слово "знаменитый" здесь не очень подходит. Некий господин, который
вышучивает все на свете, - а точнее: мистер Артур Пенденнис, - хотел, чтобы
я подписывался просто "Церковный сторож". Он частенько величает меня этим
именем, - он ведь, как ни грустно, имеет привычку потешаться над серьезными
вещами. Разве вы додумались бы, юный мой друг, что та же рука, которая пишет
рецензии на разных художников, а по временам, когда его высочество Пенденнис
ленится, набрасывает отзывы о второстепенных театрах, строчит шутливые
эпиграммы и составляет хронику текущих событий, что та же рука может по
воскресеньям браться за перо, чтобы обсуждать столь важную тему и выступать
с оценкой, британских проповедников. Восемнадцать воскресных вечеров подряд,
Клайв, я писал своих "Церковников" в парадной гостиной миссис Ридли, где
прежде обитала мисс Канн (она теперь устроена лучше), не позволяя себе ни
капли горячительного, разве что совсем уж иссякнут силы. Пенденнис смеется
над моими очерками. Он говорит, что публике они надоели и пора их
прекратить. Я не хочу думать, что мне завидует тот, кто сам устроил меня в
"Пэл-Мэл", хотя, возможно, мои таланты тогда еще не выявились.
- Пен считает, что он теперь пишет лучше, чем вначале, - вставил Клайв,
- я слышал, как он это говорил.
- Свои литературные труды он ценит очень высоко, независимо от их даты.
Я же, сэр, только завоевываю признание. Ф. Б. уже приобрел некоторую
известность в церковных кругах нашей столицы, сэр. Я заметил, как в
позапрошлое воскресенье смотрел на меня епископ Лондонский, - и уверен, что
его капеллан шепнул ему на ухо: "Это мистер Бейхем, ваше преосвященство,
племянник достопочтенного собрата вашей милости, лорда епископа
Буллоксмитского". А в прошлое воскресенье я был в церкви - у святого
великомученика Мунго, где проповедует преподобный С. Льстивер; так вот, в
среду я получаю письмо {почерк женский - не иначе миссис Льстивер), в коем
содержится жизнеописание этого духовного лица, рассказ о присущих ему с
малолетства добродетелях, и рукописный экземпляр его стихотворений, а при
сем высказывается намек, что ему самой судьбой предназначено вакантное место
настоятеля собора.
- Да, не одному только Ридли я помог на этом свете, - продолжал Ф. Б. -
Быть может, мне следует за это краснеть, да я и краснею, - но что поделаешь,
старая дружба - так вот, признаюсь, я чрезмерно превознес и живописал
достоинства вашего дядюшки Чарльза Ханимена. Сделал я это отчасти из-за
Ридли - в надежде помочь ему расплатиться с ними, отчасти же в память о
прошлом. Известно ли вам, сэр, что обстоятельства Чарльза Ханимена сильно
изменились и что бедняк Ф. Б., кажется, помог ему составить состояние?
- Рад это слышать, - отвечал Клайв. - Как же сотворили вы это чудо, Ф.
Б.?
- При помощи здравого смысла и предприимчивости, мой мальчик, а также
знания света и простой благожелательности. Вы увидите, часовня леди Уиттлси
имеет теперь совсем другой вид. Этот мошенник Шеррик признался, что обязан
мне произошедшей переменой; он прислал мне несколько дюжин вина и никакого
векселя с меня не взял, дескать - в благодарность за услугу. Случилось так,
что вскоре после вашего отъезда в Италию, сэр, я явился к Шеррику на дом по
поводу расписочки, которую необдуманно подмахнул один мой приятель, и хозяин
пригласил меня выпить чаю в кругу его семьи. Я изнывал от жажды - я шел
пешком из Хэмстеда, где в "Шалаше Джека" мы съели с бедным Кайтли по
отбивной, - и охотно принял его приглашение. Когда мы покончили с домашними
булочками, дамы угостили нас музыкой, и тут, еэр, меня осенила идея. Вы
знаете, как замечательно поют мисс Шеррик и ее матушка. Они исполняли
Моцарта, сэр. "А что, если этим дамам, поющим под фортепьяно Моцарта, петь
под орган Генделя?" - спросил я у Шеррика. "Может, вы еще предложите им
ходить с шарманкой, черт подери!" - "Шеррик, вы язычник, вы ignoramus
{Невежда (лат.).}, - ответил я. - Я просто хотел сказать, почему бы не
исполнять им церковную музыку Генделя и прочие там церковные песни в часовне