Страница:
ученостью затмила мадам Дасье. Любой искатель приключений, вообразивший, что
ему удалось открыть новый закон в химии, или античную статуэтку, или рецепт
философского камня, мог рассчитывать на ее покровительство. Ей были
посвящены многочисленные ученые труды, и не было стихокропателя в Европе,
который не сочинил бы сонета в ее честь, величая ее то Линдонирой, то
Калистой. Ее комнаты были забиты мерзейшими китайскими уродцами и прочими
objets de vertu {Дорогими безделушками (франц.).}.
Ни одна женщина столько не трубила о своих принципах и ни одна не
поощряла столь открытых ухаживаний. В те поры у джентльменов волокитство
было возведено в своего рода культ, о каком понятия не имеет нынешнее,
прозаическое, бесхитростное время. Сердцееды, стар и млад, изливали свои
чувства в потоках мадригалов и посланий, изощряясь в таких комплиментах, от
которых у любой здравомыслящей леди в наши дни глаза полезли бы на лоб, -
настолько старосветская галантность чужда нынешним нравам.
Леди Линдон путешествовала целым маленьким двором. Во главе кортежа из
полудюжины экипажей ехала сама ее милость с компаньонкой (какой-нибудь
потертой дамой чистых кровей), а также ее птицы, ее пудели и дежурный
savant; за ними следовала секретарша с оравой горничных, которым, невзирая
на все труды, не удавалось привести свою барыню в приличный вид, и она
всегда выглядела сущей неряхой. Сэр Чарльз путешествовал особняком в
собственной колеснице, а дальше тянулись рыдваны с многочисленной челядью.
Я чуть не упустил из виду экипаж, где сидел капеллан ее милости, мистер
Рант, исполнявший также обязанности гувернера при ее сыне, маленьком виконте
Буллингдоне - понуром заброшенном мальчугане, которого отец не замечал, а
мать допускала только минуты на две на свои утренние приемы, чтобы учинить
ему небольшой экзамен из истории или латинской грамматики. Все остальное
время мальчик был целиком предоставлен себе и попечениям своего гувернера.
Зрелище этой Минервы, которую я порой встречал в общественных местах,
окруженную роем нищих аббатов и школьных учителей, льстивших ей напропалую,
сперва сильно меня испугало и не побудило искать ее знакомства. У меня не
было никакого желания смешаться с толпой убогих почитателей, составляющих
арьергард каждой знатной дамы, - этих полудрузей, полулакеев, которые
слагают ей стихи, посвящают ей послания и состоят у нее на посылках в чаянии
нещедрой барской милости вроде приставного стула в ложе на представлении
комедии или прибора за обеденным столом.
- Не бойтесь, - говорил мне Чарльз Линдон, который особенно охотно
злословил и острил по адресу своей супруги, - моя Линдонира знать вас не
хочет. Она не выносит ирландского акцента и предпочитает тосканский. От вас,
говорит, несет конюшней, вас будто бы нельзя пускать к дамам. В воскресенье
на запрошлой неделе, когда я последний раз был удостоен ее беседы, она
сказала мне: "Не понимаю, сэр Чарльз Линдон, как джентльмен, представлявший
особу своего государя, позволяет себе бражничать и играть в карты с каким-то
ирландским шулером!" Полноте, сэр, не сердитесь! Не забывайте, что я калека,
да и сказала это Линдонира, а не я.
Это меня задело, и я решил познакомиться с леди Линдон, дабы доказать
ее милости, что потомок Барри, чьим имуществом она незаконно владеет,
достоин внимания любой дамы, пусть и самой именитой. К тому же, думал я, мой
друг сэр Линдон долго не протянет, и его вдова будет самым ценным призом во
всех трех королевствах. Так почему же не завладеть ею, почему не добиться
того положения в свете, какого требуют мои наклонности и таланты? Я знал,
что рождением и воспитанием не уступлю никакому Линдону, и решил смирить
гордячку. А уж если я что решу, считайте, что дело сделано.
Мы с дядюшкой на семейном совете составили план, как мне лучше
подъехать к величественной госпоже замка Линдон. Мистер Рант, гувернер юного
лорда Буллингдона, не чуждался мирских развлечений; он любил летним вечером
посидеть в открытом ресторанчике за бокалом рейнского и при случае был не
прочь побросать кости; я постарался заручиться дружбой этого человека,
который, как истый англичанин и университетский педель, благоговел перед
любым фатишкой, представлявшим в его глазах высший свет. Его ошеломила моя
многочисленная свита, мои vis-a-vis {Коляски с двумя расположенными друг
против друга сиденьями (франц.).} и щегольские коляски, мои камердинеры, мои
лошади и мой грум, облаченный в форму гусара, а паче всего я сам - он только
диву давался, когда, щеголяя в золоте, бархате и соболях, я раскланивался на
Корсо, с первыми джентльменами Европы, и был так польщен моим вниманием, что
стоило мне поманить его пальцем, как он предался мне всей душой. Никогда не
забуду, как бедняга оторопел, когда я позвал его отобедать со мной и с двумя
графами в отдельном кабинете казино, где нам подавали на золоте. Мы дали ему
выиграть несколько монет и этим вконец осчастливили; он нагрузился от
полноты чувств и принялся распевать кембриджские песни, а потом, безбожно
мешая французский с йоркширским, стал забавлять всю компанию анекдотами об
университетских педелях и обо всех лордах, когда-либо учившихся в его
колледже. Я просил его бывать почаще и приводить с собой малыша виконта. И
хотя мальчишка с первой же минуты меня возненавидел, я всегда держал для
него запас лакомств, игрушек и книжек с картинками.
Постепенно у нас с мистером Рантом открылись прения о вере, я признался
ему в кое-каких сомнениях, а также в весьма серьезной склонности к
римско-католическому исповеданию. Знакомый аббат писал для меня письма о
пресуществлении, и честный наставник парой затруднялся на них ответить. Я
знал, что он покажет их своей госпоже, и не ошибся. Дело в том, что я
испросил разрешения посещать воскресную англиканскую службу, которая
совершалась в ее апартаментах и на которой бывали избранные представители
местной английской колонии; уже на второе воскресенье она удостоила меня
взгляда; в третье воскресенье она даже присела в ответ на мой низкий поклон;
на следующий день я закрепил наше знакомство, почтительно сняв перед ней
шляпу на Корсо; словом, не прошло и полутора месяцев, как у нас с ее
милостью завязалась горячая переписка по вопросу о пресуществлении. Миледи
поспешила на выручку своему капеллану, и я, как и следовало ожидать, сдался
под тяжестью его аргументов. Но не стоит рассказывать все перипетии этой
безобидной интриги. Не сомневаюсь, что и вы, читатель, не раз прибегали к
подобным военным хитростям, чтобы завоевать хорошенькую женщину.
Я и сейчас вижу удивленное лицо сэра Чарльза Линдона, когда однажды
летним вечером, направляясь, как обычно, в своем портшезе к игорному столу,
он встретил во дворе отеля знакомое ландо четвериком в сопровождении
верховых в золотистой ливрее дома Линдонов и рядом со своей супругой увидел
"пройдоху ирландца", как она изволила отзываться о вашем покорном слуге,
Редмонде Барри, эсквайре. Его милость отвесил нам самый изысканный поклон,
на какой был способен, усмехнулся, сардонически оскалив зубы, и помахал нам
шляпой со всей грацией, какую дозволяла ему подагра, и мы с ее милостью со
всей возможной учтивостью ответили на это приветствие.
Я еще долго не мог добраться до игорного стола, так как мы с леди
Линдон добрых три часа толковали о пресуществлении; в этом споре она, как
всегда, одержала победу, тогда как на ее компаньонку, досточтимую мисс Флинт
Скиннер, он нагнал сон. Когда же я наконец присоединился к сэру Чарльзу в
казино, он, по обыкновению, встретил меня оглушительным смехом и представил
всему обществу как очаровательного юного прозелита, обращенного самого леди
Линдон. Таков уж был его обычай. Он надо всем глумился, все высмеивал.
Смеялся, изнемогая от боли, смеялся, выигрывая деньги и теряя их, но смех
его не заключал в себе ничего веселого и добродушного, напротив, отдавал
горечью и сарказмом.
- Господа, - воскликнул он, обращаясь к Пантеру, полковнику Лодеру,
графу де Карро и другим подгулявшим собутыльникам, с которыми после игры
имел обыкновение подкрепляться форелью, запивая ее шампанским, - посмотрите
на этого милого юношу. Он терзался религиозными сомнениями и побежал к моему
капеллану, а тот обратился за советом к моей супруге, леди Линдон, и теперь
эти духовные пастыри укрепляют моего простодушного юного друга в правой
вере. Как вам нравятся сии апостолы и сей ученик?
- Клянусь честью, - воскликнул я, - если мне понадобятся уроки добрых
правил, я, разумеется, обращусь не к вам, а к вашей супруге и вашему
капеллану.
- Ему хочется на мое место! - продолжал издеваться милорд.
- Каждому захочется, - возразил я, - но только не в рассуждении
подагрических шишек.
Мой ответ еще пуще разозлил сэра Чарльза. Выпив, он был весьма
несдержан на язык, а выпивал он, надо сказать, куда чаще, чем было ему
полезно.
- Посудите сами, господа, - продолжал он, - разве я не счастлив, - к
концу моих земных сроков находить; столько радостей у семейного очага; жена
так любит меня, что уже сейчас подыскивает мне заместителя (я имею в виду не
только вас, мистер Барри, вы всего лишь кандидат наравне со многими, коих я
мог бы перечислить здесь поименно). Разве не приятно видеть, как она в
качестве рачительной хозяйки заблаговременно готовится к моему отбытию?
- Надеюсь, сэр, вы еще не скоро нас покинете, - сказал я вполне
искренне, ибо ценил в нем занятного собеседника.
- Не так скоро, мой друг, как вы, может быть, воображаете, -
отпарировал он. - За последние четыре года меня уже не однажды хоронили, и
каждый раз один-два: кандидата только и ждали, когда откроется вакансия. Кто
знает, сколько я и вас еще заставлю ждать. - И действительно, он заставил
меня ждать несколько больше, чем можно было предположить по его тогдашнему
состоянию.
Поскольку я говорю обо всем по возможности открыто - таков уж мой нрав
- и поскольку писатели завели моду подробно описывать дам, в коих влюбляются
их герои, то, дабы не составлять исключения, надо и мне сказать несколько
слов о прелестях леди Линдон. Но хоть я: и воспевал их во множестве стихов,
сочиненных лично мной и другими, исписал не одну стопу бумаги в цветистом
стиле той поры, прославляя каждое ее совершенство и каждую улыбку в особицу,
сравнивая ее с каждым цветком, каждой богиней и прославленной героиней, о
каких мне приходилось слышать, однако из уважения к истине должен сознаться,
что ничего божественного я в ней не находил. Она была недурна собой - и
только. У нее была вполне терпимая фигура, черные волосы, красивые глаза и
весьма деятельный нрав: так, она любила петь, но отчаянно фальшивила, как и
полагается знатной даме. Немного болтала на пяти-шести языках и нахваталась
верхов в таких науках, какие я и назвать толком не сумею. Гордилась знаниями
греческого и латыни, хотя цитаты, - коими она уснащала свою обильную
корреспонденцию, подбирал ей, конечно, мистер Рант. При огромном тщеславии и
болезненном самолюбии, она вовсе лишена была сердца; а иначе, как прикажете
объяснить, что в тот день, когда лорд Буллингдон, ее сын, после ссоры со
мной бежал из дому... Впрочем, не стоит опережать события, об этом будет
рассказано в своем месте. Наконец, леди Линдон была на год меня старше,
хотя, разумеется, поклялась бы на Библии, что я старше ее на три года.
Мало найдется на свете людей моей честности, мало кто признается вам в
своих истинных побуждениях - ну а мне нет нужды в том, что подумают люди.
То, что сказал сэр Чарльз, было совершенно справедливо. Я втерся в
знакомство с леди Линдон не без задней мысли.
- Сэр, - обратился я к нему, когда мы оказались вдвоем вскоре после
того случая, как он всячески меня поносил. - Смеется тот, кто смеется
последним. Вам угодно было на днях подшутить надо мной и над моими планами
касательно вашей супруги. Ну, а если вы и угадали, если я и мечу на ваше
место, что из того? Разве в свое время у вас не было таких же намерений?
Клянусь, так угождать леди Линдон, как вы, сумею и я, а если я ее добьюсь,
когда вас уже на свете не будет, - corbleu {Черт возьми! (франц.).}, милорд!
- уж не думаете ли вы, что я откажусь от нее из страха перед выходцем с того
света?
Линдон, по обыкновению, рассмеялся, но на сей раз в его смехе звучала
неуверенность - я одержал над ним верх в этом споре, - ведь он был такой же
охотник за приданым, как я.
Как-то он сказал мне:
- Если вы женитесь на женщине вроде миледи Линдон, вы жестоко
раскаетесь, попомните мое слово. Вы будете тосковать по утраченной свободе.
Клянусь честью, капитан Барри, - добавил он со вздохом, - больше всего я
сожалею, оплакивая мою загубленную жизнь, - быть может, оттого, что я стар,
blase {Пресыщен (франц.).} и стою одной ногой в могиле, - что не было у меня
никогда чистой привязанности.
- Ха-ха! Уж не к дочери ли молочницы? - подхватил я, смеясь этой
нелепице.
- А хоть бы и так! И я когда-то любил, мой мальчик, как и большинство
людей на свете. Моей привязанностью была дочка учителя, Элен, цветущая
девушка, конечно, меня постарше (тут я вспомнил свое увлечение Норой Брейди
в дни невозвратной юности), и знаете, сэр, я страшно жалею, что в свое время
на ней не женился. Что может быть лучше такой добродетельной хлопотуньи у
тебя дома! Только это и придает настоящую остроту и прелесть твоим
приключениям вне дома. Ни один здравомыслящий человек не должен отказывать
себе ради жены ни в одном удовольствии: напротив, он лишь тогда сделает
верный выбор, если подыщет себе пару, которая не будет ему помехой в часы
развлечений, но станет его утехой в часы одиночества и скуки. Возьмите, к
примеру, меня, я болен подагрой, и кто же обо мне печется? Наемный слуга,
который только ищет случая меня обокрасть. Жена и близко ко мне не подходит.
Какие у меня друзья? Да никого решительно. Светские люди, как мы с вами, в
друзья не годятся; вот мы и остаемся на бобах. Добудьте себе друга, сударь,
женщину-друга, этакую домовитую хлопотунью, которая по-настоящему вам
преданна. Это самая драгоценная дружба, ибо в накладе всегда женщина. От
мужчины ничего не требуется: если он изверг, она еще больше к нему
привяжется за дурное обращение. Такие женщины, сэр, это любят. Они рождены
быть нашим величайшим утешением, нашим удобством; это наши - наши, если
хотите, моральные машинки для снимания сапог, а уж для человека вашего
образа жизни такая женщина просто находка. Я забочусь о вашем физическом и
моральном благополучии, заметьте! Ах, почему я не женился на бедняжке Элен
Флауэр, дочери приходского священника!
Тогда эти речи казались мне нытьем слабого человека, потерпевшего в
жизни крушение, и только позднее открылось мне, сколько правды заключалось в
суждениях сэра Чарльза Линдона. Мы, сдается мне, зачастую прогадываем,
покупая деньги. Приобрести несколько тысяч годового дохода, обзаведясь
ненавистной женой, - сомнительная выгода для молодого человека, не лишенного
способностей и предприимчивости; в моей жизни не раз бывало среди
величайшего изобилия и великолепия, когда десяток: лордов ждали моего
утреннего выхода, и на моих конюшнях стояли чистокровные кони, и дом мой
блистал роскошью сверх всякой меры, и банки навязывали мне свой кредит, -
что все это было отравлено для меня присутствием леди Линдон, и я, кажется,
вернулся бы рядовым в Бюловский полк или бежал куда глаза глядят, только бы
от нее избавиться.
Но вернемся к моему рассказу. Обремененный болезнями, сэр Чарльз
постепенно угасал, и ему, должно быть, было малоприятно, что красивый
молодой щеголь увивается за его вдовой у него на глазах. Проникнув к ней в
дом с помощью диспута о пресуществлении, я потом изыскал немало других
предлогов в нем укрепиться и вскоре так прижился у благородной леди, что уж,
можно сказать, от нее не выходил. Свет волновался, свет бурлил, но какое мне
было до этого дело! Пусть мужчины клеймили позором бесстыжего ирландского
проходимца, - у меня был способ заткнуть завистникам рот: моя шпага
завоевала себе такую славу на континенте, что мало кому улыбалось свести с
ней знакомство. Стоит мне где-нибудь утвердиться, как меня уже никакими
силами не сгонишь с места. Бывая в знакомых домах, я видел, что мужчины меня
сторонятся. "Как можно! - говорили они. - Какой-то грязный ирландец!", "Брр!
Авантюрист худшего разбора!", "Мелкий плут и фат - мы знать его не хотим!" и
т. д. и т. п. Но эта ненависть лишь сослужила мне добрую службу. Уж если я
за кого ухвачусь, то держу мертвой хваткой; в таких случаях даже лучше,
чтобы все от меня отвернулись. Как я говорил тогда леди Линдон, и говорил
совершенно искренне: "Калиста (я называл ее Калистой в письмах), клянусь,
Калиста, твоей непорочной душой, блеском твоих непреклонных глаз, всем, что
чисто и девственно в небе и в твоем сердце, - никогда не устану я следовать
за тобой. Презрение меня не страшит, я немало терпел его от тебя. Холодность
меня не отталкивает, я знаю, что в силах ее побороть: это - скала, которую
моя энергия возьмет приступом, магнит, притягивающий бестрепетное железо
моей души!" И я говорил правду, я бы ни за что от нее не отказался, даже
если б меня спускали с лестницы всякий раз, как я переступал ее порог.
Такова моя система привораживать женщин. Пусть каждый, кто сам
прокладывает себе дорогу в жизни, запомнит это правило. Иди напролом! - вот
в чем секрет. Дерзай - и мир перед тобой отступит; а если тебе и намнут
холку, дерзай снова, и он тебе покорится. В то время я был так напорист,
что, кажется, вздумай я жениться на принцессе крови, я бы и ее добился!
Я рассказал Калисте повесть моей жизни, лишь кое в чем отступив от
истины. Моей целью было нагнать на нее страх: показать, что уж если я чего
захочу, то дерзаю, а дерзая, добиваюсь своего; в моей жизни было немало
Эпизодов, свидетельствующих о железной воле и неукротимой отваге.
- Не надейтесь от меня избавиться, мадам, - внушал я леди Линдон, -
обещайте свою руку другому, и он умрет от этой шпаги, еще не знавшей
поражений. Бегите меня, и я последую за вами, хотя бы и до врат ада. -
Поверьте, я говорил с ней языком, нисколько не похожим на сюсюканье ее
слюнтяев-поклонников. Видели бы вы, как я их распугал!
Когда я грозился последовать за леди Линдон, если понадобится, и за
Коцит, я, разумеется, так и собирался сделать, - в случае если мне тем
временем не подвернется что-то более подходящее. В самом деле, а вдруг
Линдон заживется, какой мне тогда смысл преследовать графиню? А тут, - дело
шло уже к концу сезона в Спа, - милорд, к великой моей досаде, снова взялся
меня допекать: казалось, он неуязвим для смерти.
- Мне, право, жаль вас, капитан Барри, - говорил он, как всегда,
смеясь.Как это, в самом деле, неприятно, что из-за меня - вам или другому
джентльмену - приходится терять время. Вам надо бы обратиться к моему врачу
или договориться с моим поваром - ну что ему стоит подсыпать мне в омлет
мышьяку. А ведь может статься, господа, - добавлял он, - я еще увижу, как
капитан Барри болтается на виселице.
И в самом деле, доктора подлечили его еще на год.
- Мне, как всегда, не везет, - пожаловался я дядюшке, моему бесценному
советчику в сердечных делах. - Я расточаю сокровища своей души на
бессердечную кокетку графиню, а мужа ее опять поставили на ноги, глядишь, он
проживет еще не один год!
А тут, как на грех, в Спа принесло, прямо-таки к шапочному разбору,
англичанку, наследницу торговца сальными свечами, невесту со стотысячным
приданым, да еще некую мадам Корню, вдову богатого прасола и фермера в
Нормандии, с водянкой и двумястами тысяч ливров годовых.
- Какой мне смысл следовать за Линдонами в Англию? - спрашивал я. - А
вдруг милорд не умрет?
- А ты и не следуй за ними, наивный ты младенец, - отвечал дядюшка. -
Оставайся здесь и попробуй приударить за этими новенькими.
- Да, но потерять Калисту и самое большое состояние в Англии?
- Вздор, вздор! Эх вы, юноши! Вы легко загораетесь и вешаете голову при
первой же неудаче! Переписывайся с леди Линдон. Ведь это ее любимое занятие!
Кстати, у тебя под рукой твой ирландский аббат, он настрочит тебе самые
восхитительные послания, и всего-то по кроне за штуку. Пусть уезжает: шли ей
письма, а тем временем не зевай, авось что и навернется. Кто знает: ты,
может быть, успеешь жениться на нормандской вдове, схоронить ее,
прикарманить ее денежки, а там умрет милорд, и освободится графиня.
Итак, не жалея клятв, я заверил графиню в своей глубокой, почтительной
преданности, всучил ее горничной двадцать луидоров, чтоб добыла мне прядь
волос своей хозяйки (о чем последняя была, конечно, поставлена в известность
этой преданной женщиной), и когда настало время ей возвратиться в свои
английские поместья, простился с леди Линдон, заверяя, что не замедлю за ней
последовать, как только покончу с делом чести, которое еще держит меня
здесь.
Опускаю события целого года, прошедшего до новой нашей встречи. Верная
своему обещанию, графиня писала мне сперва регулярно, а потом все реже и
реже. Меж тем дела наши за игорным столом шли неплохо, и я чуть было не
женился на вдове Корню (бедняжка без памяти в меня влюбилась и последовала
за нами в Брюссель), - когда мне попал в руки номер "Лондонской газеты", где
я прочел следующее траурное извещение:
"Скончался в замке Линдон в Ирландском королевстве досточтимый сэр
Чарльз Линдон, кавалер ордена Бани, член парламента от местечка Линдон в
Девоншире, в течение долгих лет посол его величества при многих европейских
дворах. Сэр Линдон оставил по себе светлую память в сердцах друзей,
восхищенных его многообразными добродетелями и достоинствами, безупречное
имя, приобретенное на службе его величества, и безутешную вдову,
оплакивающую потерю, столь незаменимую. Ее милость, осиротевшая графиня
Линдон, находилась в Бате, когда ее настигла печальная весть о кончине
возлюбленного супруга, но тотчас же поспешила в Ирландию, чтобы отдать
последний горестный долг дорогим останкам".
В тот же вечер я приказал заложить карету и отправился в Остенде, где
зафрахтовал судно на Дувр, и, без промедления держа путь на запад, достиг
Бристоля; в этом порту я сел на корабль, отплывающий в Уотерфорд, и после
одиннадцатилетнего отсутствия ступил наконец на родную землю.
Я возвращаюсь в Ирландию и удивляю жителей королевства своим
великолепием и щедростью
Что за разительная перемена произошла в моей жизни! Я оставил страну
бедным, безвестным юношей, рядовым жалкой маршевой роты, а воротился зрелым
мужем с состоянием в пять тысяч гиней, с безупречным гардеробом и дорогими
безделками стоимостью еще в добрых две тысячи; я узнал все стороны жизни и
вращался во всех слоях общества, играя повсюду не последнюю роль; я изведал
войну и любовь и единственно благодаря своим способностям и энергии проложил
себе путь из нищеты и безвестности к благоденствию и роскоши. Глядя из
окошка моей кареты, катившей по пустынным, голым дорогам мимо ветхих хижин
местных поселян, выбегавших в своем отрепье позевать на пышный экипаж и при
виде важного незнакомца в роскошной золоченой карете и моего телохранителя
орясины Фрица, сидевшего, развалясь, на заднем сиденье, - его закрученных в
стрелку усов, толстой косы и зеленой ливреи, обшитой серебряным галуном, -
возглашавших троекратное "ура!" в честь сиятельного лорда, - я не без
самодовольства думал о своей успешной карьере и благословлял небо, одарившее
меня столь превосходными талантами. Если бы не мои достоинства, быть бы и
мне этаким неотесанным сквайром, с чванным видом разгуливающим по улочкам
дрянного городишки, через какие проезжала моя карета, направляясь в Дублин.
Я, возможно, женился бы на Норе Брейди (не странно ли - хоть судьба,
благодарение небу, уберегла меня от этой участи, я почему-то всегда с
нежностью вспоминаю мою кузину, и горечь, причиненная ее утратой, еще и
доселе свежа в моей памяти, более чем любой другой эпизод моей жизни);
возможно, наплодил бы десяток ребятишек и был бы самостоятельным фермером
или экономом у сквайра, или десятником, или адвокатом,а между тем сейчас я
один из самых известных джентльменов Европы! Пока нам меняли лошадей, я
велел слуге достать мешок с медяками и швырять их в толпу, и это вызвало
такой хор благословений и добрых пожеланий, как будто проезжал сам милорд
Таунсенд, лорд-наместник Ирландии.
Лишь на второй день пути - ибо ирландские дороги были в те времена из
рук вон плохи и барская колесница еле-еле плелась по ухабам и рытвинам -
прибыли мы в Карлоу, где я остановился в той же гостинице, куда заезжал
одиннадцать лет назад, когда бежал из дому, считая, что убил Квина в
поединке. Как живо встали передо мной картины прежних дней! Старый хозяин,
когда-то прислуживавший мне, приказал долго жить; гостиница, показавшаяся
мне тогда уютной, являла следы крайнего обветшания, но вино было не хуже,
чем встарь, и я пригласил хозяина распить со мной кувшин, чтобы услышать от
него местные новости.
Общительный, как все его племя, он рассказал мне про урожай и про цены
на рынке; и почем продавали скот на последней Касл-Дермотской ярмарке, и
последнюю шутку отца Хогана, священника; и как "Белые ребята" сожгли стога у
сквайра Скэнлена; и как грабители, напав на дом сэра Томаса, здорово
просчитались; и кто поведет охоту с килкеннийскими гончими в следующем
ему удалось открыть новый закон в химии, или античную статуэтку, или рецепт
философского камня, мог рассчитывать на ее покровительство. Ей были
посвящены многочисленные ученые труды, и не было стихокропателя в Европе,
который не сочинил бы сонета в ее честь, величая ее то Линдонирой, то
Калистой. Ее комнаты были забиты мерзейшими китайскими уродцами и прочими
objets de vertu {Дорогими безделушками (франц.).}.
Ни одна женщина столько не трубила о своих принципах и ни одна не
поощряла столь открытых ухаживаний. В те поры у джентльменов волокитство
было возведено в своего рода культ, о каком понятия не имеет нынешнее,
прозаическое, бесхитростное время. Сердцееды, стар и млад, изливали свои
чувства в потоках мадригалов и посланий, изощряясь в таких комплиментах, от
которых у любой здравомыслящей леди в наши дни глаза полезли бы на лоб, -
настолько старосветская галантность чужда нынешним нравам.
Леди Линдон путешествовала целым маленьким двором. Во главе кортежа из
полудюжины экипажей ехала сама ее милость с компаньонкой (какой-нибудь
потертой дамой чистых кровей), а также ее птицы, ее пудели и дежурный
savant; за ними следовала секретарша с оравой горничных, которым, невзирая
на все труды, не удавалось привести свою барыню в приличный вид, и она
всегда выглядела сущей неряхой. Сэр Чарльз путешествовал особняком в
собственной колеснице, а дальше тянулись рыдваны с многочисленной челядью.
Я чуть не упустил из виду экипаж, где сидел капеллан ее милости, мистер
Рант, исполнявший также обязанности гувернера при ее сыне, маленьком виконте
Буллингдоне - понуром заброшенном мальчугане, которого отец не замечал, а
мать допускала только минуты на две на свои утренние приемы, чтобы учинить
ему небольшой экзамен из истории или латинской грамматики. Все остальное
время мальчик был целиком предоставлен себе и попечениям своего гувернера.
Зрелище этой Минервы, которую я порой встречал в общественных местах,
окруженную роем нищих аббатов и школьных учителей, льстивших ей напропалую,
сперва сильно меня испугало и не побудило искать ее знакомства. У меня не
было никакого желания смешаться с толпой убогих почитателей, составляющих
арьергард каждой знатной дамы, - этих полудрузей, полулакеев, которые
слагают ей стихи, посвящают ей послания и состоят у нее на посылках в чаянии
нещедрой барской милости вроде приставного стула в ложе на представлении
комедии или прибора за обеденным столом.
- Не бойтесь, - говорил мне Чарльз Линдон, который особенно охотно
злословил и острил по адресу своей супруги, - моя Линдонира знать вас не
хочет. Она не выносит ирландского акцента и предпочитает тосканский. От вас,
говорит, несет конюшней, вас будто бы нельзя пускать к дамам. В воскресенье
на запрошлой неделе, когда я последний раз был удостоен ее беседы, она
сказала мне: "Не понимаю, сэр Чарльз Линдон, как джентльмен, представлявший
особу своего государя, позволяет себе бражничать и играть в карты с каким-то
ирландским шулером!" Полноте, сэр, не сердитесь! Не забывайте, что я калека,
да и сказала это Линдонира, а не я.
Это меня задело, и я решил познакомиться с леди Линдон, дабы доказать
ее милости, что потомок Барри, чьим имуществом она незаконно владеет,
достоин внимания любой дамы, пусть и самой именитой. К тому же, думал я, мой
друг сэр Линдон долго не протянет, и его вдова будет самым ценным призом во
всех трех королевствах. Так почему же не завладеть ею, почему не добиться
того положения в свете, какого требуют мои наклонности и таланты? Я знал,
что рождением и воспитанием не уступлю никакому Линдону, и решил смирить
гордячку. А уж если я что решу, считайте, что дело сделано.
Мы с дядюшкой на семейном совете составили план, как мне лучше
подъехать к величественной госпоже замка Линдон. Мистер Рант, гувернер юного
лорда Буллингдона, не чуждался мирских развлечений; он любил летним вечером
посидеть в открытом ресторанчике за бокалом рейнского и при случае был не
прочь побросать кости; я постарался заручиться дружбой этого человека,
который, как истый англичанин и университетский педель, благоговел перед
любым фатишкой, представлявшим в его глазах высший свет. Его ошеломила моя
многочисленная свита, мои vis-a-vis {Коляски с двумя расположенными друг
против друга сиденьями (франц.).} и щегольские коляски, мои камердинеры, мои
лошади и мой грум, облаченный в форму гусара, а паче всего я сам - он только
диву давался, когда, щеголяя в золоте, бархате и соболях, я раскланивался на
Корсо, с первыми джентльменами Европы, и был так польщен моим вниманием, что
стоило мне поманить его пальцем, как он предался мне всей душой. Никогда не
забуду, как бедняга оторопел, когда я позвал его отобедать со мной и с двумя
графами в отдельном кабинете казино, где нам подавали на золоте. Мы дали ему
выиграть несколько монет и этим вконец осчастливили; он нагрузился от
полноты чувств и принялся распевать кембриджские песни, а потом, безбожно
мешая французский с йоркширским, стал забавлять всю компанию анекдотами об
университетских педелях и обо всех лордах, когда-либо учившихся в его
колледже. Я просил его бывать почаще и приводить с собой малыша виконта. И
хотя мальчишка с первой же минуты меня возненавидел, я всегда держал для
него запас лакомств, игрушек и книжек с картинками.
Постепенно у нас с мистером Рантом открылись прения о вере, я признался
ему в кое-каких сомнениях, а также в весьма серьезной склонности к
римско-католическому исповеданию. Знакомый аббат писал для меня письма о
пресуществлении, и честный наставник парой затруднялся на них ответить. Я
знал, что он покажет их своей госпоже, и не ошибся. Дело в том, что я
испросил разрешения посещать воскресную англиканскую службу, которая
совершалась в ее апартаментах и на которой бывали избранные представители
местной английской колонии; уже на второе воскресенье она удостоила меня
взгляда; в третье воскресенье она даже присела в ответ на мой низкий поклон;
на следующий день я закрепил наше знакомство, почтительно сняв перед ней
шляпу на Корсо; словом, не прошло и полутора месяцев, как у нас с ее
милостью завязалась горячая переписка по вопросу о пресуществлении. Миледи
поспешила на выручку своему капеллану, и я, как и следовало ожидать, сдался
под тяжестью его аргументов. Но не стоит рассказывать все перипетии этой
безобидной интриги. Не сомневаюсь, что и вы, читатель, не раз прибегали к
подобным военным хитростям, чтобы завоевать хорошенькую женщину.
Я и сейчас вижу удивленное лицо сэра Чарльза Линдона, когда однажды
летним вечером, направляясь, как обычно, в своем портшезе к игорному столу,
он встретил во дворе отеля знакомое ландо четвериком в сопровождении
верховых в золотистой ливрее дома Линдонов и рядом со своей супругой увидел
"пройдоху ирландца", как она изволила отзываться о вашем покорном слуге,
Редмонде Барри, эсквайре. Его милость отвесил нам самый изысканный поклон,
на какой был способен, усмехнулся, сардонически оскалив зубы, и помахал нам
шляпой со всей грацией, какую дозволяла ему подагра, и мы с ее милостью со
всей возможной учтивостью ответили на это приветствие.
Я еще долго не мог добраться до игорного стола, так как мы с леди
Линдон добрых три часа толковали о пресуществлении; в этом споре она, как
всегда, одержала победу, тогда как на ее компаньонку, досточтимую мисс Флинт
Скиннер, он нагнал сон. Когда же я наконец присоединился к сэру Чарльзу в
казино, он, по обыкновению, встретил меня оглушительным смехом и представил
всему обществу как очаровательного юного прозелита, обращенного самого леди
Линдон. Таков уж был его обычай. Он надо всем глумился, все высмеивал.
Смеялся, изнемогая от боли, смеялся, выигрывая деньги и теряя их, но смех
его не заключал в себе ничего веселого и добродушного, напротив, отдавал
горечью и сарказмом.
- Господа, - воскликнул он, обращаясь к Пантеру, полковнику Лодеру,
графу де Карро и другим подгулявшим собутыльникам, с которыми после игры
имел обыкновение подкрепляться форелью, запивая ее шампанским, - посмотрите
на этого милого юношу. Он терзался религиозными сомнениями и побежал к моему
капеллану, а тот обратился за советом к моей супруге, леди Линдон, и теперь
эти духовные пастыри укрепляют моего простодушного юного друга в правой
вере. Как вам нравятся сии апостолы и сей ученик?
- Клянусь честью, - воскликнул я, - если мне понадобятся уроки добрых
правил, я, разумеется, обращусь не к вам, а к вашей супруге и вашему
капеллану.
- Ему хочется на мое место! - продолжал издеваться милорд.
- Каждому захочется, - возразил я, - но только не в рассуждении
подагрических шишек.
Мой ответ еще пуще разозлил сэра Чарльза. Выпив, он был весьма
несдержан на язык, а выпивал он, надо сказать, куда чаще, чем было ему
полезно.
- Посудите сами, господа, - продолжал он, - разве я не счастлив, - к
концу моих земных сроков находить; столько радостей у семейного очага; жена
так любит меня, что уже сейчас подыскивает мне заместителя (я имею в виду не
только вас, мистер Барри, вы всего лишь кандидат наравне со многими, коих я
мог бы перечислить здесь поименно). Разве не приятно видеть, как она в
качестве рачительной хозяйки заблаговременно готовится к моему отбытию?
- Надеюсь, сэр, вы еще не скоро нас покинете, - сказал я вполне
искренне, ибо ценил в нем занятного собеседника.
- Не так скоро, мой друг, как вы, может быть, воображаете, -
отпарировал он. - За последние четыре года меня уже не однажды хоронили, и
каждый раз один-два: кандидата только и ждали, когда откроется вакансия. Кто
знает, сколько я и вас еще заставлю ждать. - И действительно, он заставил
меня ждать несколько больше, чем можно было предположить по его тогдашнему
состоянию.
Поскольку я говорю обо всем по возможности открыто - таков уж мой нрав
- и поскольку писатели завели моду подробно описывать дам, в коих влюбляются
их герои, то, дабы не составлять исключения, надо и мне сказать несколько
слов о прелестях леди Линдон. Но хоть я: и воспевал их во множестве стихов,
сочиненных лично мной и другими, исписал не одну стопу бумаги в цветистом
стиле той поры, прославляя каждое ее совершенство и каждую улыбку в особицу,
сравнивая ее с каждым цветком, каждой богиней и прославленной героиней, о
каких мне приходилось слышать, однако из уважения к истине должен сознаться,
что ничего божественного я в ней не находил. Она была недурна собой - и
только. У нее была вполне терпимая фигура, черные волосы, красивые глаза и
весьма деятельный нрав: так, она любила петь, но отчаянно фальшивила, как и
полагается знатной даме. Немного болтала на пяти-шести языках и нахваталась
верхов в таких науках, какие я и назвать толком не сумею. Гордилась знаниями
греческого и латыни, хотя цитаты, - коими она уснащала свою обильную
корреспонденцию, подбирал ей, конечно, мистер Рант. При огромном тщеславии и
болезненном самолюбии, она вовсе лишена была сердца; а иначе, как прикажете
объяснить, что в тот день, когда лорд Буллингдон, ее сын, после ссоры со
мной бежал из дому... Впрочем, не стоит опережать события, об этом будет
рассказано в своем месте. Наконец, леди Линдон была на год меня старше,
хотя, разумеется, поклялась бы на Библии, что я старше ее на три года.
Мало найдется на свете людей моей честности, мало кто признается вам в
своих истинных побуждениях - ну а мне нет нужды в том, что подумают люди.
То, что сказал сэр Чарльз, было совершенно справедливо. Я втерся в
знакомство с леди Линдон не без задней мысли.
- Сэр, - обратился я к нему, когда мы оказались вдвоем вскоре после
того случая, как он всячески меня поносил. - Смеется тот, кто смеется
последним. Вам угодно было на днях подшутить надо мной и над моими планами
касательно вашей супруги. Ну, а если вы и угадали, если я и мечу на ваше
место, что из того? Разве в свое время у вас не было таких же намерений?
Клянусь, так угождать леди Линдон, как вы, сумею и я, а если я ее добьюсь,
когда вас уже на свете не будет, - corbleu {Черт возьми! (франц.).}, милорд!
- уж не думаете ли вы, что я откажусь от нее из страха перед выходцем с того
света?
Линдон, по обыкновению, рассмеялся, но на сей раз в его смехе звучала
неуверенность - я одержал над ним верх в этом споре, - ведь он был такой же
охотник за приданым, как я.
Как-то он сказал мне:
- Если вы женитесь на женщине вроде миледи Линдон, вы жестоко
раскаетесь, попомните мое слово. Вы будете тосковать по утраченной свободе.
Клянусь честью, капитан Барри, - добавил он со вздохом, - больше всего я
сожалею, оплакивая мою загубленную жизнь, - быть может, оттого, что я стар,
blase {Пресыщен (франц.).} и стою одной ногой в могиле, - что не было у меня
никогда чистой привязанности.
- Ха-ха! Уж не к дочери ли молочницы? - подхватил я, смеясь этой
нелепице.
- А хоть бы и так! И я когда-то любил, мой мальчик, как и большинство
людей на свете. Моей привязанностью была дочка учителя, Элен, цветущая
девушка, конечно, меня постарше (тут я вспомнил свое увлечение Норой Брейди
в дни невозвратной юности), и знаете, сэр, я страшно жалею, что в свое время
на ней не женился. Что может быть лучше такой добродетельной хлопотуньи у
тебя дома! Только это и придает настоящую остроту и прелесть твоим
приключениям вне дома. Ни один здравомыслящий человек не должен отказывать
себе ради жены ни в одном удовольствии: напротив, он лишь тогда сделает
верный выбор, если подыщет себе пару, которая не будет ему помехой в часы
развлечений, но станет его утехой в часы одиночества и скуки. Возьмите, к
примеру, меня, я болен подагрой, и кто же обо мне печется? Наемный слуга,
который только ищет случая меня обокрасть. Жена и близко ко мне не подходит.
Какие у меня друзья? Да никого решительно. Светские люди, как мы с вами, в
друзья не годятся; вот мы и остаемся на бобах. Добудьте себе друга, сударь,
женщину-друга, этакую домовитую хлопотунью, которая по-настоящему вам
преданна. Это самая драгоценная дружба, ибо в накладе всегда женщина. От
мужчины ничего не требуется: если он изверг, она еще больше к нему
привяжется за дурное обращение. Такие женщины, сэр, это любят. Они рождены
быть нашим величайшим утешением, нашим удобством; это наши - наши, если
хотите, моральные машинки для снимания сапог, а уж для человека вашего
образа жизни такая женщина просто находка. Я забочусь о вашем физическом и
моральном благополучии, заметьте! Ах, почему я не женился на бедняжке Элен
Флауэр, дочери приходского священника!
Тогда эти речи казались мне нытьем слабого человека, потерпевшего в
жизни крушение, и только позднее открылось мне, сколько правды заключалось в
суждениях сэра Чарльза Линдона. Мы, сдается мне, зачастую прогадываем,
покупая деньги. Приобрести несколько тысяч годового дохода, обзаведясь
ненавистной женой, - сомнительная выгода для молодого человека, не лишенного
способностей и предприимчивости; в моей жизни не раз бывало среди
величайшего изобилия и великолепия, когда десяток: лордов ждали моего
утреннего выхода, и на моих конюшнях стояли чистокровные кони, и дом мой
блистал роскошью сверх всякой меры, и банки навязывали мне свой кредит, -
что все это было отравлено для меня присутствием леди Линдон, и я, кажется,
вернулся бы рядовым в Бюловский полк или бежал куда глаза глядят, только бы
от нее избавиться.
Но вернемся к моему рассказу. Обремененный болезнями, сэр Чарльз
постепенно угасал, и ему, должно быть, было малоприятно, что красивый
молодой щеголь увивается за его вдовой у него на глазах. Проникнув к ней в
дом с помощью диспута о пресуществлении, я потом изыскал немало других
предлогов в нем укрепиться и вскоре так прижился у благородной леди, что уж,
можно сказать, от нее не выходил. Свет волновался, свет бурлил, но какое мне
было до этого дело! Пусть мужчины клеймили позором бесстыжего ирландского
проходимца, - у меня был способ заткнуть завистникам рот: моя шпага
завоевала себе такую славу на континенте, что мало кому улыбалось свести с
ней знакомство. Стоит мне где-нибудь утвердиться, как меня уже никакими
силами не сгонишь с места. Бывая в знакомых домах, я видел, что мужчины меня
сторонятся. "Как можно! - говорили они. - Какой-то грязный ирландец!", "Брр!
Авантюрист худшего разбора!", "Мелкий плут и фат - мы знать его не хотим!" и
т. д. и т. п. Но эта ненависть лишь сослужила мне добрую службу. Уж если я
за кого ухвачусь, то держу мертвой хваткой; в таких случаях даже лучше,
чтобы все от меня отвернулись. Как я говорил тогда леди Линдон, и говорил
совершенно искренне: "Калиста (я называл ее Калистой в письмах), клянусь,
Калиста, твоей непорочной душой, блеском твоих непреклонных глаз, всем, что
чисто и девственно в небе и в твоем сердце, - никогда не устану я следовать
за тобой. Презрение меня не страшит, я немало терпел его от тебя. Холодность
меня не отталкивает, я знаю, что в силах ее побороть: это - скала, которую
моя энергия возьмет приступом, магнит, притягивающий бестрепетное железо
моей души!" И я говорил правду, я бы ни за что от нее не отказался, даже
если б меня спускали с лестницы всякий раз, как я переступал ее порог.
Такова моя система привораживать женщин. Пусть каждый, кто сам
прокладывает себе дорогу в жизни, запомнит это правило. Иди напролом! - вот
в чем секрет. Дерзай - и мир перед тобой отступит; а если тебе и намнут
холку, дерзай снова, и он тебе покорится. В то время я был так напорист,
что, кажется, вздумай я жениться на принцессе крови, я бы и ее добился!
Я рассказал Калисте повесть моей жизни, лишь кое в чем отступив от
истины. Моей целью было нагнать на нее страх: показать, что уж если я чего
захочу, то дерзаю, а дерзая, добиваюсь своего; в моей жизни было немало
Эпизодов, свидетельствующих о железной воле и неукротимой отваге.
- Не надейтесь от меня избавиться, мадам, - внушал я леди Линдон, -
обещайте свою руку другому, и он умрет от этой шпаги, еще не знавшей
поражений. Бегите меня, и я последую за вами, хотя бы и до врат ада. -
Поверьте, я говорил с ней языком, нисколько не похожим на сюсюканье ее
слюнтяев-поклонников. Видели бы вы, как я их распугал!
Когда я грозился последовать за леди Линдон, если понадобится, и за
Коцит, я, разумеется, так и собирался сделать, - в случае если мне тем
временем не подвернется что-то более подходящее. В самом деле, а вдруг
Линдон заживется, какой мне тогда смысл преследовать графиню? А тут, - дело
шло уже к концу сезона в Спа, - милорд, к великой моей досаде, снова взялся
меня допекать: казалось, он неуязвим для смерти.
- Мне, право, жаль вас, капитан Барри, - говорил он, как всегда,
смеясь.Как это, в самом деле, неприятно, что из-за меня - вам или другому
джентльмену - приходится терять время. Вам надо бы обратиться к моему врачу
или договориться с моим поваром - ну что ему стоит подсыпать мне в омлет
мышьяку. А ведь может статься, господа, - добавлял он, - я еще увижу, как
капитан Барри болтается на виселице.
И в самом деле, доктора подлечили его еще на год.
- Мне, как всегда, не везет, - пожаловался я дядюшке, моему бесценному
советчику в сердечных делах. - Я расточаю сокровища своей души на
бессердечную кокетку графиню, а мужа ее опять поставили на ноги, глядишь, он
проживет еще не один год!
А тут, как на грех, в Спа принесло, прямо-таки к шапочному разбору,
англичанку, наследницу торговца сальными свечами, невесту со стотысячным
приданым, да еще некую мадам Корню, вдову богатого прасола и фермера в
Нормандии, с водянкой и двумястами тысяч ливров годовых.
- Какой мне смысл следовать за Линдонами в Англию? - спрашивал я. - А
вдруг милорд не умрет?
- А ты и не следуй за ними, наивный ты младенец, - отвечал дядюшка. -
Оставайся здесь и попробуй приударить за этими новенькими.
- Да, но потерять Калисту и самое большое состояние в Англии?
- Вздор, вздор! Эх вы, юноши! Вы легко загораетесь и вешаете голову при
первой же неудаче! Переписывайся с леди Линдон. Ведь это ее любимое занятие!
Кстати, у тебя под рукой твой ирландский аббат, он настрочит тебе самые
восхитительные послания, и всего-то по кроне за штуку. Пусть уезжает: шли ей
письма, а тем временем не зевай, авось что и навернется. Кто знает: ты,
может быть, успеешь жениться на нормандской вдове, схоронить ее,
прикарманить ее денежки, а там умрет милорд, и освободится графиня.
Итак, не жалея клятв, я заверил графиню в своей глубокой, почтительной
преданности, всучил ее горничной двадцать луидоров, чтоб добыла мне прядь
волос своей хозяйки (о чем последняя была, конечно, поставлена в известность
этой преданной женщиной), и когда настало время ей возвратиться в свои
английские поместья, простился с леди Линдон, заверяя, что не замедлю за ней
последовать, как только покончу с делом чести, которое еще держит меня
здесь.
Опускаю события целого года, прошедшего до новой нашей встречи. Верная
своему обещанию, графиня писала мне сперва регулярно, а потом все реже и
реже. Меж тем дела наши за игорным столом шли неплохо, и я чуть было не
женился на вдове Корню (бедняжка без памяти в меня влюбилась и последовала
за нами в Брюссель), - когда мне попал в руки номер "Лондонской газеты", где
я прочел следующее траурное извещение:
"Скончался в замке Линдон в Ирландском королевстве досточтимый сэр
Чарльз Линдон, кавалер ордена Бани, член парламента от местечка Линдон в
Девоншире, в течение долгих лет посол его величества при многих европейских
дворах. Сэр Линдон оставил по себе светлую память в сердцах друзей,
восхищенных его многообразными добродетелями и достоинствами, безупречное
имя, приобретенное на службе его величества, и безутешную вдову,
оплакивающую потерю, столь незаменимую. Ее милость, осиротевшая графиня
Линдон, находилась в Бате, когда ее настигла печальная весть о кончине
возлюбленного супруга, но тотчас же поспешила в Ирландию, чтобы отдать
последний горестный долг дорогим останкам".
В тот же вечер я приказал заложить карету и отправился в Остенде, где
зафрахтовал судно на Дувр, и, без промедления держа путь на запад, достиг
Бристоля; в этом порту я сел на корабль, отплывающий в Уотерфорд, и после
одиннадцатилетнего отсутствия ступил наконец на родную землю.
Я возвращаюсь в Ирландию и удивляю жителей королевства своим
великолепием и щедростью
Что за разительная перемена произошла в моей жизни! Я оставил страну
бедным, безвестным юношей, рядовым жалкой маршевой роты, а воротился зрелым
мужем с состоянием в пять тысяч гиней, с безупречным гардеробом и дорогими
безделками стоимостью еще в добрых две тысячи; я узнал все стороны жизни и
вращался во всех слоях общества, играя повсюду не последнюю роль; я изведал
войну и любовь и единственно благодаря своим способностям и энергии проложил
себе путь из нищеты и безвестности к благоденствию и роскоши. Глядя из
окошка моей кареты, катившей по пустынным, голым дорогам мимо ветхих хижин
местных поселян, выбегавших в своем отрепье позевать на пышный экипаж и при
виде важного незнакомца в роскошной золоченой карете и моего телохранителя
орясины Фрица, сидевшего, развалясь, на заднем сиденье, - его закрученных в
стрелку усов, толстой косы и зеленой ливреи, обшитой серебряным галуном, -
возглашавших троекратное "ура!" в честь сиятельного лорда, - я не без
самодовольства думал о своей успешной карьере и благословлял небо, одарившее
меня столь превосходными талантами. Если бы не мои достоинства, быть бы и
мне этаким неотесанным сквайром, с чванным видом разгуливающим по улочкам
дрянного городишки, через какие проезжала моя карета, направляясь в Дублин.
Я, возможно, женился бы на Норе Брейди (не странно ли - хоть судьба,
благодарение небу, уберегла меня от этой участи, я почему-то всегда с
нежностью вспоминаю мою кузину, и горечь, причиненная ее утратой, еще и
доселе свежа в моей памяти, более чем любой другой эпизод моей жизни);
возможно, наплодил бы десяток ребятишек и был бы самостоятельным фермером
или экономом у сквайра, или десятником, или адвокатом,а между тем сейчас я
один из самых известных джентльменов Европы! Пока нам меняли лошадей, я
велел слуге достать мешок с медяками и швырять их в толпу, и это вызвало
такой хор благословений и добрых пожеланий, как будто проезжал сам милорд
Таунсенд, лорд-наместник Ирландии.
Лишь на второй день пути - ибо ирландские дороги были в те времена из
рук вон плохи и барская колесница еле-еле плелась по ухабам и рытвинам -
прибыли мы в Карлоу, где я остановился в той же гостинице, куда заезжал
одиннадцать лет назад, когда бежал из дому, считая, что убил Квина в
поединке. Как живо встали передо мной картины прежних дней! Старый хозяин,
когда-то прислуживавший мне, приказал долго жить; гостиница, показавшаяся
мне тогда уютной, являла следы крайнего обветшания, но вино было не хуже,
чем встарь, и я пригласил хозяина распить со мной кувшин, чтобы услышать от
него местные новости.
Общительный, как все его племя, он рассказал мне про урожай и про цены
на рынке; и почем продавали скот на последней Касл-Дермотской ярмарке, и
последнюю шутку отца Хогана, священника; и как "Белые ребята" сожгли стога у
сквайра Скэнлена; и как грабители, напав на дом сэра Томаса, здорово
просчитались; и кто поведет охоту с килкеннийскими гончими в следующем