Страница:
орудия вашей жестокости, сердце не дрогнуло жалостью, вы стали бы виновницей
его смерти, да, смерти! Разве неверная жена не готовит супругу оружия, чтобы
покарать соблазнителя? А я смотрю на вас, Гонория Линдон, как на мою жену.
- Супруг! Жена! Опомнитесь, сэр! - воскликнула вдова вне себя от
изумления.
- Да, жена, супруг! Я не жалкий клоун в руках бездушной кокетки,
которая, наскучив игрушкой, тут же ее бросает. Вы рады забыть, что произошло
между нами в Спа; Калиста рада забыть своего Евгенио, но он вам этого не
позволит. Вы хотели поиграть моим сердцем, не правду ли, Гонория? Но, раз
проснувшись, оно уже не успокоится. Я люблю вас, люблю так же страстно, как
в ту пору, когда моя любовь еще не знала надежды, но теперь желанная цель в
виду, судите же сами, могу ли я от вас отказаться? О жестокая, жестокая,
Калиста! Вы не знаете всей силы ваших чар, если мните, что их так легко
рассеять; вы не знаете, какое постоянство живет в этом благородном и чистом
сердце! Раз полюбив, оно отдает себя навеки. Клянусь вашей жестокостью, я
сумею ее наказать; клянусь вашей чудной красотой, я ее завоюю, и в моем лице
она встретит достойного завоевателя. Прекрасная, очаровательная, вероломная,
жестокая женщина! Клянусь, вы будете моей! Ваше богатство велико, но разве
я, при щедрости моей натуры, не сумею достойно им распорядиться? Вы
занимаете высокое положение в свете, но разве мое честолюбие сколько-нибудь
ему уступает? Вы однажды ошиблись, отдав себя холодному, бездушному
распутнику. Отдайте же себя мужчине, Гонория, мужчине, который, как ни
блестяще ваше положение в свете, сумеет его украсить и возвысить!
Изливая на ошеломленную вдову эти каскады красноречия, я стоял перед
ней, подавляя ее своим ростом, своим магнетическим взглядом. Я видел, как
она краснеет и бледнеет - от страха и удивления, - видел, как мои дифирамбы
ее чарам и страстные признания неотразимо проникают ей в душу, и наблюдал с
холодным торжеством, как растет моя власть над ней. Между нами говоря, страх
неплохая закваска для любви. Если мужчина положил свою волю на то, чтобы
завладеть сердцем взбалмошной, слабодушной женщины, дайте ему удобный
случай, и дело в шляпе!
- Ужасный человек! - воскликнула леди Линдон, в страхе отступая от меня
- и очень кстати: я исчерпал свой запас красноречия и только собирался с
силами для нового монолога. - Ужасный человек, оставьте меня!
Я понял, что произвел впечатление. "Если завтра мне не откажут от дома,
значит, она моя", - сказал я себе.
Сойдя вниз, я сунул десять гиней привратнику, который был крайне
удивлен таким подарком.
- За лишнее беспокойство, - пояснил я. - Вам придется теперь частенько
открывать мне дверь.
Я отечески забочусь о родных и достигаю высшей точки своего
(мнимого) благополучия
Уже следующий день показал, сколь основательны были мои опасения: когда
я позвонил у подъезда, мне объявили, что миледи дома нет. Я знал, что это
ложь, так как все утро наблюдал за ее дверью из окон противоположного
здания, где заблаговременно снял квартиру.
- Ваша госпожа никуда не выезжала, - сказал я. - Но раз меня не ведено
принимать, я не стану врываться силой. Скажите, вы англичанин?
- На этот счет не извольте сумлеваться, - объявил привратник с видом
величайшего превосходства. - Ваша честь можете судить по моему эксенту.
Я знал, что он англичанин и что, следовательно, его можно купить.
Слуга-ирландец - пусть он ходит в тряпье и никогда не видит своего жалованья
- швырнул бы вам деньги в лицо.
- В таком случае у меня есть к вам предложение, - сказал я. - Письма
леди Линдон проходят через ваши руки, не правда ли? Плачу по кроне за каждое
письмо, которое вы мне покажете. Вам, конечно, известен кабачок на соседней
улице; когда зайдете туда подкрепиться, спросите мистера Дермота - это я.
- Я помню вашу честь еще по Спа, - заявил этот субъект, широко
ухмыляясь. - Объявляю семь в пиках, хе-хе!
Несказанно обрадованный этим напоминанием, я поспешил расстаться со
своим младшим собратом.
Я не сторонник перлюстрации писем в частной жизни - за исключением
особых, экстренных случаев, вызванных крайней необходимостью, когда мы, по
примеру высших властей, величайших государственных деятелей Европы, во имя
общего блага позволяем себе отступать от некоторых привычных формальностей.
Письмам леди Линдон ничего не делалось от того, что я их вскрывал, наоборот,
они выигрывали в своем значении, ибо те сведения которые я извлекал из ее
многообразных посланий, расширяли мое представление о ее характере и
вооружали меня властью, коей я потом успешно пользовался. Благодаря этим
письмам и моему приятелю-англичанину, которого я угощал превосходными
напитками и баловал денежными подарками, еще более ему приятными (для этих
свиданий я также надевал ливрею и к ней рыжий парик, делавший элегантного
Барри Линдона неузнаваемым), я так вошел в курс всех дел вдовы, что уже этим
приводил ее в трепет. Я заранее знал, какие общественные места она посетит
(их было не так уж много, по причине траура), и где бы она ни появлялась - в
церкви или в парке, - я всегда был тут как тут, чтобы поднять ей упавший
молитвенник или сопровождать верхом ее карету.
Некоторые письма миледи представляли собой поистине фантастический
образец безудержного самохвальства, такое любование собой - редкость даже
среди синих чулков. Она заводила без счета подруг и бросала их с такой же
легкостью, с какой иная щеголиха меняет перчатки. Вскоре в ее письмах к этим
возлюбленным наперсницам замелькали упоминания о моей недостойной особе, из
коих я, к величайшей своей радости, убеждался, что внушаю ей чуть ли не
суеверный страх, она величала меня своим bete noire {Отвратительным
чудовищем (франц.).}, своим злым гением, своим кровожадным почитателем и
другими лестными прозвищами, выдававшими ее страх и беспокойство. Так она
писала: "Негодяй увязался за моей каретой и следовал за мной по всему
парку"; или: "Мой рок не отходил от меня в церкви"; или: "Мой неугомонный
воздыхатель помог мне высадиться из портшеза у дверей модной лавки", - и т.
д. и т. п. Я всячески нагнетал в ней это чувство неотвязного страха,
уверенность, что спастись от меня невозможно.
С этой целью я подкупил гадальщика, к которому она, наравне со многими
виднейшими и глупейшими обитателями Дублина, обратилась за советом, и оный
ведун, узнав в ней высокопоставленную особу, хоть она и явилась к нему в
платье своей горничной, не преминул ей внушить, что она выйдет замуж за
усердного своего почитателя Редмонда Барри, эсквайра. Это предсказание
повергло ее в трепет. В испуге и недоумении писала она своим
корреспонденткам: "Ужель этот изверг властен и над судьбой, как он клянется?
Ужель он в силах заставить меня за него выйти, хоть я презираю его всем
сердцем, - повергнуть, как рабу, к своим стопам? Змеиный взгляд его черных
глаз чарует меня и ужасает: мне чудится, что он преследует меня повсюду, и
даже, когда я смыкаю глаза, этот страшный взгляд проникает сквозь веки мне в
душу, и я чувствую - от него не уйти".
Уж если женщина так рассуждает о мужчине, надо быть ослом, чтоб ее не
добиться; я тенью следовал за миледи Линдон и при встрече с нею в обществе,
став насупротив, принимал картинные позы, "чаруя" ее, по выражению миледи,
своим "змеиным взглядом" со всем возможным усердием. Отставной поклонник
миледи, лорд Джордж Пойнингс, по-прежнему сидел в затворе, залечивая свои
раны, и, видимо, нисколько не притязал на бывшую свою нареченную. Он не
допускал ее до себя, когда она к нему являлась, и не отвечал на ее письма
под предлогом, что врач запретил ему принимать посетителей и писать письма.
А по мере того как он отходил назад, я все больше и больше выступал на
авансцену; при этом я зорко следил за появлением возможных соперников с
малейшими шансами на успех и, едва услышав о таковом, заводил с ним ссору;
таким образом, я вывел из строя еще двух противников, помимо лорда Джорджа.
Щадя репутацию и чувства леди Линдон, я придумывал для поединка благовидный
предлог, скрывая истинную причину, но она-то угадывала подоплеку моих
поступков; а вскоре и дублинские повесы, сообразив, что дважды два четыре,
уразумели, что богатую наследницу стережет опасный дракон и, прежде чем до
нее добраться, надо сразить дракона. После первой помянутой троицы,
поверьте, немного находилось охотников ухаживать за высокородной дамой; и я
частенько смеялся (в кулак), когда дублинские щеголи, провожавшие верхами ее
карету, при виде моей гнедой кобылы и моих зеленых ливрей, обращались в
беспорядочное бегство.
Мечтая поразить ее воображение каким-нибудь необычайным поступком,
внушающим благоговейный трепет, я решил устроить счастье своего кузена,
честного Улика, похитив для него очаровательный предмет его вздохов, девицу
Килджой, на глазах у ее опекунши и приятельницы леди Линдон и под самым
носом у братьев молодой особы. Последние проводили зиму в Дублине и повсюду
хвалились десятитысячным (в ирландских фунтах!) приданым сестры - словно это
капитал по меньшей мере в сотню тысяч. Сама девица, в сущности, не возражала
бы против мистера Брейди - из чего можно заключить, как слабодушны иные
мужчины и что только гений высшего порядка может с маху взять препятствие,
которое человеку заурядному кажется неодолимым: Улику и в голову не
приходило ее похитить, тогда как я с обычной смелостью и решительностью
совершил этот подвиг. Мисс Килджой до совершеннолетия находилась под опекой
лорд-канцлерского суда, но теперь она могла распорядиться своим сердцем как
угодно (в противном случае подобный план угрожал бы слишком большими
неприятностями), и только природная робость заставляла ее считаться с
братьями и другими родичами, точно она от них зависела. А у этих господ на
примете был какой-то их дружок, и они с презрением отвергли искательство
Улика Брейди, вконец разорившегося дворянина. В глазах этих сельских снобов
мой кузен был недостоин такой сногсшибательно богатой невесты, как их
сестра.
Скучая одна в своем обширном дублинском доме, графиня Линдон пригласила
к себе мисс Амелию на весь сезон. Вспомнила она в приливе материнской
нежности и о своем сынишке Буллингдоне и послала за ним и его наставником,
чтобы они пожили с ней в столице и разделили ее одиночество. Но как только
семейный рыдван доставил из замка Линдон мальчика, воспитателя и богатую
наследницу, я стал искать случая привести мой план в исполнение.
Такая возможность вскоре представилась. Я уже говорил в одной из
предыдущих глав, что в Ирландском королевстве хозяйничали в ту пору банды
повстанцев, так называемые "Белые ребята", "Желуди", "Стальные сердца"; во
главе со своими вожаками они убивали прокторов, сжигали стога, калечили
скот, - словом, всячески самоуправствовали. Одну из этих шаек, - а возможно,
и не одну, сказать трудно, возглавляла некая таинственная личность,
известная под кличкой "Капитан Гром"; специальностью Капитана Грома было,
по-видимому, устраивать браки с согласия и без согласия брачующихся сторон и
их близких. Со столбцов "Дублинской газеты" и "Меркурия" того времени (1772
год) не сходили воззвания лорда-наместника, в коих за поимку грозного
капитана и его шайки объявлялась награда и подробно описывались
многообразные подвиги этого свирепого адъютанта самого Гименея. Я решил
воспользоваться если не помощью, то, по крайней мере, именем капитана Грома,
чтобы завладеть для кузена Улика его дамой сердца и ее приданым. Амелия была
не бог весть какая красавица, и он, надо думать, влюбился больше в деньги,
чем в их хозяйку.
Леди Линдон, по причине своего вдовства, воздерживалась от посещения
балов и раутов, на которые так щедра была в ту пору дублинская знать, тогда
как у ее друга мисс Килджой не было оснований для такого затворничества, и
она с удовольствием выезжала на все вечера, куда ее приглашали. Я
презентовал Улику несколько моих бархатных костюмов и благодаря своим связям
добывал ему приглашения на большинство этих празднеств. Ио у бедного малого
не было ни моих талантов, ни моего опыта по части придворных манер: перед
молодыми девицами он робел, точно пугливый жеребенок, а менуэт танцевал с
ловкостью слона. Вращаясь в изысканном обществе, он не делал больших успехов
в сердце своей госпожи, нетрудно было заметить, что она отдает предпочтение
некоторым другим молодым людям, кои чувствовали себя в бальном зале куда
свободнее, чем Улик. Первое благоприятное впечатление бедняга произвел на
богатую наследницу и впервые сам воспылал к ней в доме ее отца, в поместье
Балликилджой, ибо ему нередко случалось охотиться и выпивать со старым
джентльменом.
- С этим-то я здорово справляюсь, можешь не сомневаться, - говорил мне
Улик, вздыхая из глубины души. - Что касается доброй выпивки или, положим,
лихой скачки по полям и лугам, тут ни один человек в Ирландии меня не
переплюнет.
- Не унывай, Улик, - подбадривал я его, - не будь я Редмонд Барри, если
ты не получишь свою Амелию.
Милорд Чарлемонт, один из самых изысканных и образованных ирландских
вельмож той поры, великий острослов и путешественник, исколесивший всю
Европу, где я имел честь с ним встречаться, давал грандиозный бал-маскарад в
своем замке Марино, в нескольких милях от Дублина по Данбирийской дороге.
Этим-то празднеством я и решил воспользоваться, чтобы устроить счастье
Улика. Мисс Килджой была приглашена на маскарад вместе с маленьким лордом
Буллингдоном, который горел нетерпением увидеть столь занимательное зрелище.
Было решено, что он отправится под охраной своего наставника, моего старого
приятеля мистера Ранта. Я узнал, в каком экипаже поедет вся компания, и
принял свои меры.
Улик Брейди на бал не собирался. Не будучи достаточно богат и знатен,
он не мог рассчитывать на приглашение в такой аристократический дом, и я еще
за три дня распустил слух, будто он арестован за долги. Никто из знавших
Улика этому не удивился.
Я появился на маскараде в достаточно знакомой мне роли рядового
прусской королевской гвардии. На мне была причудливая маска - длинный нос и
огромные усищи, - к тому же я изъяснялся на немыслимом жаргоне - забавном
смешении английских и немецких слов с преобладанием последних. Мой ужасный
выговор вызывал общий смех, а так как многим история моя была известна, то
за мной ходили толпы любопытных.
Мисс Килджой была одета в платье средневековой принцессы, и Буллингдон
сопровождал ее в роли пажа. Волосы мальчика были напудрены, на нем был
розовый камзол со светло-зелеными рукавами, весь расшитый серебром, сбоку
болталась моя шпага; словом, Буллингдон был красив на загляденье и с
предерзким видом посматривал вокруг. Что же до мистера Ранта, то он скромно
расхаживал в черном домино и частенько наведывался в буфет, где проглотил
столько холодной дичи и шампанского, что хватило бы на роту гренадеров.
Прибыл и лорд-наместник - и отбыл с великой помпой, - словом, бал
удался на славу. Мисс Килджой была нарасхват, я тоже прошелся с ней в
менуэте (если поступь ирландской наследницы, ковылявшей, как утка,
заслуживает столь пышного названия); и даже воспользовался этим случаем,
чтобы в самых трогательных выражениях излить перед ней свои чувства к леди
Линдон и попросить младшую подругу заступиться за меня перед старшей.
Было три часа ночи, когда гости из замка Линдон распрощались. Маленький
Буллингдон успел уже соснуть в одном из чуланов леди Чарлемонт, где обычно
хранилась парадная посуда. Мистер Рант говорил простуженным голосом и
заметно покачивался на ходу - какая-нибудь пигалица из нынешних испугалась
бы джентльмена в таком состоянии, но это было самым обычным зрелищем в те
благословенные времена, когда мужчина, не имевший обыкновения напиваться при
всяком удобном случае, считался тряпкой, нюней. Вместе с другими повесами я
проводил мисс Килджой до ее кареты и, стоя в толпе оборванцев с факелами,
кучеров, нищих побирушек, неизвестного звания мужчин и женщин в разной
степени подпития, осаждающих ворота вельможи во время пышных празднеств,
дождался, пока карета не отъехала под громкое "ура!" этой черни, после чего
вернулся в буфет, где говорил исключительно по-немецки, исполнил несколько
немецких песенок, к великому удовольствию трех-четырех засидевшихся там
выпивох, и весьма решительно накинулся на вино и закуски.
- Неужели вам не мешает пить ваш длинный нос? - поинтересовался кто-то
из гостей.
- Убирайтесь-ка подальше, и пусть вас там повесят! - ответил я с
отменным немецким акцентом и снова взялся за бутылку. Все засмеялись, а я
продолжал уписывать за обе щеки.
С одним из джентльменов, провожавшим девицу Килджой, я заключил пари,
проиграл - и на следующее же утро заехал к нему отдать долг. Читатель,
должно быть, недоумевает, зачем я рассказываю все эти подробности, но дело в
том, что вместо меня на бал вернулся мой слуга Фриц; он был одного со мной
роста и в моем костюме и маске вполне сошел за своего хозяина. Мы обменялись
с ним платьем в наемном экипаже, стоявшем позади кареты Линдонов, после чего
я поскакал за нею вдогонку.
Обреченная карета, уносившая очаровательный предмет воздыханий Улика
Брейди, не успела отъехать далеко, как ее сильно тряхнуло на каком-то ухабе
и накренило набок; лакей с возгласом "стой!" спрыгнул с запяток и крикнул
кучеру, что колесо слетело, - не ехать же дальше на трех колесах! В ту пору
еще не было в заводе всяких гаек, до которых позднее додумались строители
Лонг Эйкр. Каким образом чека вывалилась из оси, я объяснить не берусь, не
иначе как ее вытащил какой-нибудь бродяга, затесавшийся в толпу у ворот
лорда Чарлемонта.
Мисс Квлджой высунула головку в окошко и, по обычаю всех девиц,
закричала благим матом; мистер Рант с трудом очнулся от хмельных грез, а
маленький Буллингдон вскочил и, обнажив свою шпажонку, воскликнул:
- Не бойтесь, мисс Амелия, если это разбойники, у меня есть оружие! - У
негодного мальчишки было сердце льва, что правда, то правда, я готов
признать это даже сейчас, после всего, что между нами было.
Тем временем подъехал кеб, следовавший сзади; увидев, что произошло,
возница слез с козел и учтиво предложил ее милости пересесть к нему - у
него-де такой чистый, удобный экипаж, что самая привередливая леди не
побрезгует. Это предложение после минутного колебания было принято
пассажирами кареты, тем более что возница обещал доставить их в Дублин "сей
минут". Лакей Теди вызвался проводить своего юного господина и молодую леди,
но возница, у которого на козлах прикорнул какой-то субъект, видимо, вдрызг
пьяный, с усмешкой предложил Теди примоститься сзади. Однако задняя подножка
была утыкана гвоздями, должно быть, на страх уличным мальчишкам, которые,
как известно, не упустят случая прокатиться на даровщинку, и преданный Теди
не решился подвергнуть себя такому испытанию. Сдавшись на уговоры, он
остался при пострадавшей карете и принялся вместе с кучером мастерить чеку,
для чего выломал кол из соседней изгороди.
Между тем возница гнал во весь опор, а дороге все конца не было видно,
и наши путники начали уже беспокоиться. Каково же было удивление мисс
Килджой, когда, высунувшись из окна, она увидела только бескрайнюю степь и
никаких признаков жилья. Испугавшись, она крикнула вознице, чтобы он сей же
час остановил лошадей, но тот знай гнал вперед, словно подхлестываемый ее
криками, и только уговаривал ее "чуток потерпеть", он-де хочет проехать
напрямки.
Мисс Килджой продолжала кричать, возница - нахлестывать лошадей, а
лошади - мчать галопом, но тут из чащи кустарника вынырнули три фигуры;
прекрасная дева воззвала к ним о помощи, а маленький Буллингдон, распахнув
дверцу кеба, храбро выпрыгнул наружу, покатился кубарем и тут же вскочил,
выхватил из ножен шпагу и побежал за кебом, крича на ходу:
- Сюда, джентльмены, сюда, держите негодяя!
- Ни с места! - крикнули незнакомцы, и возница с необычайной
готовностью придержал лошадей. Рант все это время лежал в пьяном забытьи и
только краешком сознания улавливал, что происходит.
Новоявленные защитники угнетенной невинности стали держать совет,
посмеиваясь и с интересом поглядывая на юного лорда.
- Не пугайтесь, - сказал их вожак, подойдя к окну кеба. - Один из моих
молодцов взберется к негодяю на козлы, а мы с приятелем, с разрешения вашей
милости, сядем к вам в кеб и доставим вас домой. Мы хорошо вооружены, с нами
вам бояться нечего.
Сказав это, он тут же, без дальнейших церемоний, забрался в кеб, а его
товарищ последовал за ним.
- Знай свое место, негодяй! - крикнул маленький Буллингдон, вскипев. -
И дай сесть лорду виконту Буллингдону! - С этими словами он преградил дорогу
плечистому верзиле, который собирался уже выполнить свое намерение.
- Пошли вы подальше, милорд, - отвечал тот с характерным ирландским
акцентом, отстраняя мальчика, а тот с криком: "Разбойники, разбойники!" -
кинулся на противника с обнаженной шпагой и наверняка б его ранил {ибо
маленький клинок разит не хуже большого), если бы верзила дубинкой не выбил
оружие у него из рук: шпажонка пролетела у мальчика над головой, оставив его
безоружным и в полном замешательстве.
Незнакомец снял шляпу и, низко поклонившись его милости, сел в карету.
Товарищ захлопнул за ним дверцу и полез на козлы. Мисс Килджой принялась
было кричать, но раздумала при виде огромного пистолета, направленного на
нее одним из ее рыцарей со словами: "Мы вам ничего плохого не сделаем, мэм,
но поостерегитесь звать на помощь, а не то придется завязать вам рот". После
чего она оставила всякие попытки сопротивляться и всю дорогу молчала как
убитая.
Все произошло в одно мгновение. Когда трое разбойников завладели
экипажем, а бедняжка Буллингдон, сконфуженный и ошеломленный, остался в
одиночестве стоять среди степи, один из приятелей высунулся в окно.
- Милорд, на два слова! - позвал он.
- Что вам нужно? - крикнул мальчик, разражаясь рыданиями. Ему было
только одиннадцать лет, и до этой минуты он держался молодцом.
- Вы всего в двух милях от Марино. Ступайте назад и идите прямо, пока
не упретесь в большой камень, а потом сверните направо. Тут вы скоро выйдете
на большую дорогу, и уж там разберетесь, куда идти. А когда увидите
маменьку, передайте ей привет от Капитана Грома и скажите, что мисс Амелия
выходит замуж.
- О, боже! - охнула молодая девица.
Карета умчалась, и бедный маленький лорд остался в степи один. Светало.
Мальчик перепугался, да и не удивительно. Он побежал было догонять карету,
но вскоре мужество и силы покинули его, он уселся на придорожный камень и
заплакал с досады.
Вот таким-то образом Улик Брейди и заключил свой "сабинский брак", как
я это называю. Когда они подъехали к коттеджу, где было назначено венчание,
мистер Рант заартачился и отказался совершить обряд. Но как только к голове
злополучного гувернера был приставлен пистолет с недвусмысленной угрозой
разнести его безмозглую черепушку вдребезги, ему ничего не оставалось, как
дать согласие. Возможно, такое же внушение было сделано и прелестной Амелии,
но мне об этом ничего не известно, ибо, едва мы выгрузили свадебный кортеж у
ворот, я с тем же возницей поворотил назад и очень обрадовался, найдя дома
своего лакея Фрица. Он вернулся раньше моего в моей карете и моем
маскарадном костюме, сделав все, как я его научил, и не возбудив ни в ком
подозрения.
Бедняга Рант явился домой в самом жалком состоянии. Он благоразумно
умолчал о своей доле участия в событиях этой ночи, сочинив плачевную историю
о том, как он напился до потери сознания, как на него напали, связали по
рукам и ногам и оставили на дороге, где его подобрала телега с провизией,
поспешавшая из Уиклоу в Дублин. Не было никакого основания ему не верить.
Маленький Буллингдон, тоже кое-как добравшийся домой, разве только
догадывался о моей роли в заговоре, но для леди Линдон она не представляла
тайны. На следующий же день я встретил ее экипаж по дороге в замок Линдон, -
история похищения богатой невесты была уже у всех на устах. Я приветствовал
ее с дьявольской усмешкой, и она, конечно, поняла, кто был душой этой
остроумной и отважной проделки.
Таким образом, я вознаградил Улика Брейди за его былое покровительство
бедному сироте, а заодно вернул благосостояние достойной ветви моего рода,
впавшего в нужду Улик увез новобрачную в Уиклоу и жил с ней в полном
уединении, пока эти события не поросли быльем. Братьям Амелии, несмотря на
все старания, так и не удалось открыть его убежище. Долгое время не знали,
кто счастливец, похитивший богатую наследницу, и только месяц спустя пришло
письмо за подписью Амелии Брейди, где она выражала полное удовлетворение
своим новым положением и сообщала, что обвенчал ее не кто иной, как капеллан
миледи Линдон, мистер Рант.
Едва лишь истина вышла наружу, мой достойный друг принес чистосердечную
повинную, и, поскольку снисходительная госпожа не прогнала его со двора, все
пришли к заключению, что леди Линдон и сама причастна к заговору; а это, в
свою очередь, подтверждало ходившую по городу сплетню, будто ее милость по
уши в меня влюблена.
Я, как вы понимаете, постарался извлечь для себя пользу из этих слухов.
В городе подозревали, что я причастен к похищению мисс Амелии, однако
его смерти, да, смерти! Разве неверная жена не готовит супругу оружия, чтобы
покарать соблазнителя? А я смотрю на вас, Гонория Линдон, как на мою жену.
- Супруг! Жена! Опомнитесь, сэр! - воскликнула вдова вне себя от
изумления.
- Да, жена, супруг! Я не жалкий клоун в руках бездушной кокетки,
которая, наскучив игрушкой, тут же ее бросает. Вы рады забыть, что произошло
между нами в Спа; Калиста рада забыть своего Евгенио, но он вам этого не
позволит. Вы хотели поиграть моим сердцем, не правду ли, Гонория? Но, раз
проснувшись, оно уже не успокоится. Я люблю вас, люблю так же страстно, как
в ту пору, когда моя любовь еще не знала надежды, но теперь желанная цель в
виду, судите же сами, могу ли я от вас отказаться? О жестокая, жестокая,
Калиста! Вы не знаете всей силы ваших чар, если мните, что их так легко
рассеять; вы не знаете, какое постоянство живет в этом благородном и чистом
сердце! Раз полюбив, оно отдает себя навеки. Клянусь вашей жестокостью, я
сумею ее наказать; клянусь вашей чудной красотой, я ее завоюю, и в моем лице
она встретит достойного завоевателя. Прекрасная, очаровательная, вероломная,
жестокая женщина! Клянусь, вы будете моей! Ваше богатство велико, но разве
я, при щедрости моей натуры, не сумею достойно им распорядиться? Вы
занимаете высокое положение в свете, но разве мое честолюбие сколько-нибудь
ему уступает? Вы однажды ошиблись, отдав себя холодному, бездушному
распутнику. Отдайте же себя мужчине, Гонория, мужчине, который, как ни
блестяще ваше положение в свете, сумеет его украсить и возвысить!
Изливая на ошеломленную вдову эти каскады красноречия, я стоял перед
ней, подавляя ее своим ростом, своим магнетическим взглядом. Я видел, как
она краснеет и бледнеет - от страха и удивления, - видел, как мои дифирамбы
ее чарам и страстные признания неотразимо проникают ей в душу, и наблюдал с
холодным торжеством, как растет моя власть над ней. Между нами говоря, страх
неплохая закваска для любви. Если мужчина положил свою волю на то, чтобы
завладеть сердцем взбалмошной, слабодушной женщины, дайте ему удобный
случай, и дело в шляпе!
- Ужасный человек! - воскликнула леди Линдон, в страхе отступая от меня
- и очень кстати: я исчерпал свой запас красноречия и только собирался с
силами для нового монолога. - Ужасный человек, оставьте меня!
Я понял, что произвел впечатление. "Если завтра мне не откажут от дома,
значит, она моя", - сказал я себе.
Сойдя вниз, я сунул десять гиней привратнику, который был крайне
удивлен таким подарком.
- За лишнее беспокойство, - пояснил я. - Вам придется теперь частенько
открывать мне дверь.
Я отечески забочусь о родных и достигаю высшей точки своего
(мнимого) благополучия
Уже следующий день показал, сколь основательны были мои опасения: когда
я позвонил у подъезда, мне объявили, что миледи дома нет. Я знал, что это
ложь, так как все утро наблюдал за ее дверью из окон противоположного
здания, где заблаговременно снял квартиру.
- Ваша госпожа никуда не выезжала, - сказал я. - Но раз меня не ведено
принимать, я не стану врываться силой. Скажите, вы англичанин?
- На этот счет не извольте сумлеваться, - объявил привратник с видом
величайшего превосходства. - Ваша честь можете судить по моему эксенту.
Я знал, что он англичанин и что, следовательно, его можно купить.
Слуга-ирландец - пусть он ходит в тряпье и никогда не видит своего жалованья
- швырнул бы вам деньги в лицо.
- В таком случае у меня есть к вам предложение, - сказал я. - Письма
леди Линдон проходят через ваши руки, не правда ли? Плачу по кроне за каждое
письмо, которое вы мне покажете. Вам, конечно, известен кабачок на соседней
улице; когда зайдете туда подкрепиться, спросите мистера Дермота - это я.
- Я помню вашу честь еще по Спа, - заявил этот субъект, широко
ухмыляясь. - Объявляю семь в пиках, хе-хе!
Несказанно обрадованный этим напоминанием, я поспешил расстаться со
своим младшим собратом.
Я не сторонник перлюстрации писем в частной жизни - за исключением
особых, экстренных случаев, вызванных крайней необходимостью, когда мы, по
примеру высших властей, величайших государственных деятелей Европы, во имя
общего блага позволяем себе отступать от некоторых привычных формальностей.
Письмам леди Линдон ничего не делалось от того, что я их вскрывал, наоборот,
они выигрывали в своем значении, ибо те сведения которые я извлекал из ее
многообразных посланий, расширяли мое представление о ее характере и
вооружали меня властью, коей я потом успешно пользовался. Благодаря этим
письмам и моему приятелю-англичанину, которого я угощал превосходными
напитками и баловал денежными подарками, еще более ему приятными (для этих
свиданий я также надевал ливрею и к ней рыжий парик, делавший элегантного
Барри Линдона неузнаваемым), я так вошел в курс всех дел вдовы, что уже этим
приводил ее в трепет. Я заранее знал, какие общественные места она посетит
(их было не так уж много, по причине траура), и где бы она ни появлялась - в
церкви или в парке, - я всегда был тут как тут, чтобы поднять ей упавший
молитвенник или сопровождать верхом ее карету.
Некоторые письма миледи представляли собой поистине фантастический
образец безудержного самохвальства, такое любование собой - редкость даже
среди синих чулков. Она заводила без счета подруг и бросала их с такой же
легкостью, с какой иная щеголиха меняет перчатки. Вскоре в ее письмах к этим
возлюбленным наперсницам замелькали упоминания о моей недостойной особе, из
коих я, к величайшей своей радости, убеждался, что внушаю ей чуть ли не
суеверный страх, она величала меня своим bete noire {Отвратительным
чудовищем (франц.).}, своим злым гением, своим кровожадным почитателем и
другими лестными прозвищами, выдававшими ее страх и беспокойство. Так она
писала: "Негодяй увязался за моей каретой и следовал за мной по всему
парку"; или: "Мой рок не отходил от меня в церкви"; или: "Мой неугомонный
воздыхатель помог мне высадиться из портшеза у дверей модной лавки", - и т.
д. и т. п. Я всячески нагнетал в ней это чувство неотвязного страха,
уверенность, что спастись от меня невозможно.
С этой целью я подкупил гадальщика, к которому она, наравне со многими
виднейшими и глупейшими обитателями Дублина, обратилась за советом, и оный
ведун, узнав в ней высокопоставленную особу, хоть она и явилась к нему в
платье своей горничной, не преминул ей внушить, что она выйдет замуж за
усердного своего почитателя Редмонда Барри, эсквайра. Это предсказание
повергло ее в трепет. В испуге и недоумении писала она своим
корреспонденткам: "Ужель этот изверг властен и над судьбой, как он клянется?
Ужель он в силах заставить меня за него выйти, хоть я презираю его всем
сердцем, - повергнуть, как рабу, к своим стопам? Змеиный взгляд его черных
глаз чарует меня и ужасает: мне чудится, что он преследует меня повсюду, и
даже, когда я смыкаю глаза, этот страшный взгляд проникает сквозь веки мне в
душу, и я чувствую - от него не уйти".
Уж если женщина так рассуждает о мужчине, надо быть ослом, чтоб ее не
добиться; я тенью следовал за миледи Линдон и при встрече с нею в обществе,
став насупротив, принимал картинные позы, "чаруя" ее, по выражению миледи,
своим "змеиным взглядом" со всем возможным усердием. Отставной поклонник
миледи, лорд Джордж Пойнингс, по-прежнему сидел в затворе, залечивая свои
раны, и, видимо, нисколько не притязал на бывшую свою нареченную. Он не
допускал ее до себя, когда она к нему являлась, и не отвечал на ее письма
под предлогом, что врач запретил ему принимать посетителей и писать письма.
А по мере того как он отходил назад, я все больше и больше выступал на
авансцену; при этом я зорко следил за появлением возможных соперников с
малейшими шансами на успех и, едва услышав о таковом, заводил с ним ссору;
таким образом, я вывел из строя еще двух противников, помимо лорда Джорджа.
Щадя репутацию и чувства леди Линдон, я придумывал для поединка благовидный
предлог, скрывая истинную причину, но она-то угадывала подоплеку моих
поступков; а вскоре и дублинские повесы, сообразив, что дважды два четыре,
уразумели, что богатую наследницу стережет опасный дракон и, прежде чем до
нее добраться, надо сразить дракона. После первой помянутой троицы,
поверьте, немного находилось охотников ухаживать за высокородной дамой; и я
частенько смеялся (в кулак), когда дублинские щеголи, провожавшие верхами ее
карету, при виде моей гнедой кобылы и моих зеленых ливрей, обращались в
беспорядочное бегство.
Мечтая поразить ее воображение каким-нибудь необычайным поступком,
внушающим благоговейный трепет, я решил устроить счастье своего кузена,
честного Улика, похитив для него очаровательный предмет его вздохов, девицу
Килджой, на глазах у ее опекунши и приятельницы леди Линдон и под самым
носом у братьев молодой особы. Последние проводили зиму в Дублине и повсюду
хвалились десятитысячным (в ирландских фунтах!) приданым сестры - словно это
капитал по меньшей мере в сотню тысяч. Сама девица, в сущности, не возражала
бы против мистера Брейди - из чего можно заключить, как слабодушны иные
мужчины и что только гений высшего порядка может с маху взять препятствие,
которое человеку заурядному кажется неодолимым: Улику и в голову не
приходило ее похитить, тогда как я с обычной смелостью и решительностью
совершил этот подвиг. Мисс Килджой до совершеннолетия находилась под опекой
лорд-канцлерского суда, но теперь она могла распорядиться своим сердцем как
угодно (в противном случае подобный план угрожал бы слишком большими
неприятностями), и только природная робость заставляла ее считаться с
братьями и другими родичами, точно она от них зависела. А у этих господ на
примете был какой-то их дружок, и они с презрением отвергли искательство
Улика Брейди, вконец разорившегося дворянина. В глазах этих сельских снобов
мой кузен был недостоин такой сногсшибательно богатой невесты, как их
сестра.
Скучая одна в своем обширном дублинском доме, графиня Линдон пригласила
к себе мисс Амелию на весь сезон. Вспомнила она в приливе материнской
нежности и о своем сынишке Буллингдоне и послала за ним и его наставником,
чтобы они пожили с ней в столице и разделили ее одиночество. Но как только
семейный рыдван доставил из замка Линдон мальчика, воспитателя и богатую
наследницу, я стал искать случая привести мой план в исполнение.
Такая возможность вскоре представилась. Я уже говорил в одной из
предыдущих глав, что в Ирландском королевстве хозяйничали в ту пору банды
повстанцев, так называемые "Белые ребята", "Желуди", "Стальные сердца"; во
главе со своими вожаками они убивали прокторов, сжигали стога, калечили
скот, - словом, всячески самоуправствовали. Одну из этих шаек, - а возможно,
и не одну, сказать трудно, возглавляла некая таинственная личность,
известная под кличкой "Капитан Гром"; специальностью Капитана Грома было,
по-видимому, устраивать браки с согласия и без согласия брачующихся сторон и
их близких. Со столбцов "Дублинской газеты" и "Меркурия" того времени (1772
год) не сходили воззвания лорда-наместника, в коих за поимку грозного
капитана и его шайки объявлялась награда и подробно описывались
многообразные подвиги этого свирепого адъютанта самого Гименея. Я решил
воспользоваться если не помощью, то, по крайней мере, именем капитана Грома,
чтобы завладеть для кузена Улика его дамой сердца и ее приданым. Амелия была
не бог весть какая красавица, и он, надо думать, влюбился больше в деньги,
чем в их хозяйку.
Леди Линдон, по причине своего вдовства, воздерживалась от посещения
балов и раутов, на которые так щедра была в ту пору дублинская знать, тогда
как у ее друга мисс Килджой не было оснований для такого затворничества, и
она с удовольствием выезжала на все вечера, куда ее приглашали. Я
презентовал Улику несколько моих бархатных костюмов и благодаря своим связям
добывал ему приглашения на большинство этих празднеств. Ио у бедного малого
не было ни моих талантов, ни моего опыта по части придворных манер: перед
молодыми девицами он робел, точно пугливый жеребенок, а менуэт танцевал с
ловкостью слона. Вращаясь в изысканном обществе, он не делал больших успехов
в сердце своей госпожи, нетрудно было заметить, что она отдает предпочтение
некоторым другим молодым людям, кои чувствовали себя в бальном зале куда
свободнее, чем Улик. Первое благоприятное впечатление бедняга произвел на
богатую наследницу и впервые сам воспылал к ней в доме ее отца, в поместье
Балликилджой, ибо ему нередко случалось охотиться и выпивать со старым
джентльменом.
- С этим-то я здорово справляюсь, можешь не сомневаться, - говорил мне
Улик, вздыхая из глубины души. - Что касается доброй выпивки или, положим,
лихой скачки по полям и лугам, тут ни один человек в Ирландии меня не
переплюнет.
- Не унывай, Улик, - подбадривал я его, - не будь я Редмонд Барри, если
ты не получишь свою Амелию.
Милорд Чарлемонт, один из самых изысканных и образованных ирландских
вельмож той поры, великий острослов и путешественник, исколесивший всю
Европу, где я имел честь с ним встречаться, давал грандиозный бал-маскарад в
своем замке Марино, в нескольких милях от Дублина по Данбирийской дороге.
Этим-то празднеством я и решил воспользоваться, чтобы устроить счастье
Улика. Мисс Килджой была приглашена на маскарад вместе с маленьким лордом
Буллингдоном, который горел нетерпением увидеть столь занимательное зрелище.
Было решено, что он отправится под охраной своего наставника, моего старого
приятеля мистера Ранта. Я узнал, в каком экипаже поедет вся компания, и
принял свои меры.
Улик Брейди на бал не собирался. Не будучи достаточно богат и знатен,
он не мог рассчитывать на приглашение в такой аристократический дом, и я еще
за три дня распустил слух, будто он арестован за долги. Никто из знавших
Улика этому не удивился.
Я появился на маскараде в достаточно знакомой мне роли рядового
прусской королевской гвардии. На мне была причудливая маска - длинный нос и
огромные усищи, - к тому же я изъяснялся на немыслимом жаргоне - забавном
смешении английских и немецких слов с преобладанием последних. Мой ужасный
выговор вызывал общий смех, а так как многим история моя была известна, то
за мной ходили толпы любопытных.
Мисс Килджой была одета в платье средневековой принцессы, и Буллингдон
сопровождал ее в роли пажа. Волосы мальчика были напудрены, на нем был
розовый камзол со светло-зелеными рукавами, весь расшитый серебром, сбоку
болталась моя шпага; словом, Буллингдон был красив на загляденье и с
предерзким видом посматривал вокруг. Что же до мистера Ранта, то он скромно
расхаживал в черном домино и частенько наведывался в буфет, где проглотил
столько холодной дичи и шампанского, что хватило бы на роту гренадеров.
Прибыл и лорд-наместник - и отбыл с великой помпой, - словом, бал
удался на славу. Мисс Килджой была нарасхват, я тоже прошелся с ней в
менуэте (если поступь ирландской наследницы, ковылявшей, как утка,
заслуживает столь пышного названия); и даже воспользовался этим случаем,
чтобы в самых трогательных выражениях излить перед ней свои чувства к леди
Линдон и попросить младшую подругу заступиться за меня перед старшей.
Было три часа ночи, когда гости из замка Линдон распрощались. Маленький
Буллингдон успел уже соснуть в одном из чуланов леди Чарлемонт, где обычно
хранилась парадная посуда. Мистер Рант говорил простуженным голосом и
заметно покачивался на ходу - какая-нибудь пигалица из нынешних испугалась
бы джентльмена в таком состоянии, но это было самым обычным зрелищем в те
благословенные времена, когда мужчина, не имевший обыкновения напиваться при
всяком удобном случае, считался тряпкой, нюней. Вместе с другими повесами я
проводил мисс Килджой до ее кареты и, стоя в толпе оборванцев с факелами,
кучеров, нищих побирушек, неизвестного звания мужчин и женщин в разной
степени подпития, осаждающих ворота вельможи во время пышных празднеств,
дождался, пока карета не отъехала под громкое "ура!" этой черни, после чего
вернулся в буфет, где говорил исключительно по-немецки, исполнил несколько
немецких песенок, к великому удовольствию трех-четырех засидевшихся там
выпивох, и весьма решительно накинулся на вино и закуски.
- Неужели вам не мешает пить ваш длинный нос? - поинтересовался кто-то
из гостей.
- Убирайтесь-ка подальше, и пусть вас там повесят! - ответил я с
отменным немецким акцентом и снова взялся за бутылку. Все засмеялись, а я
продолжал уписывать за обе щеки.
С одним из джентльменов, провожавшим девицу Килджой, я заключил пари,
проиграл - и на следующее же утро заехал к нему отдать долг. Читатель,
должно быть, недоумевает, зачем я рассказываю все эти подробности, но дело в
том, что вместо меня на бал вернулся мой слуга Фриц; он был одного со мной
роста и в моем костюме и маске вполне сошел за своего хозяина. Мы обменялись
с ним платьем в наемном экипаже, стоявшем позади кареты Линдонов, после чего
я поскакал за нею вдогонку.
Обреченная карета, уносившая очаровательный предмет воздыханий Улика
Брейди, не успела отъехать далеко, как ее сильно тряхнуло на каком-то ухабе
и накренило набок; лакей с возгласом "стой!" спрыгнул с запяток и крикнул
кучеру, что колесо слетело, - не ехать же дальше на трех колесах! В ту пору
еще не было в заводе всяких гаек, до которых позднее додумались строители
Лонг Эйкр. Каким образом чека вывалилась из оси, я объяснить не берусь, не
иначе как ее вытащил какой-нибудь бродяга, затесавшийся в толпу у ворот
лорда Чарлемонта.
Мисс Квлджой высунула головку в окошко и, по обычаю всех девиц,
закричала благим матом; мистер Рант с трудом очнулся от хмельных грез, а
маленький Буллингдон вскочил и, обнажив свою шпажонку, воскликнул:
- Не бойтесь, мисс Амелия, если это разбойники, у меня есть оружие! - У
негодного мальчишки было сердце льва, что правда, то правда, я готов
признать это даже сейчас, после всего, что между нами было.
Тем временем подъехал кеб, следовавший сзади; увидев, что произошло,
возница слез с козел и учтиво предложил ее милости пересесть к нему - у
него-де такой чистый, удобный экипаж, что самая привередливая леди не
побрезгует. Это предложение после минутного колебания было принято
пассажирами кареты, тем более что возница обещал доставить их в Дублин "сей
минут". Лакей Теди вызвался проводить своего юного господина и молодую леди,
но возница, у которого на козлах прикорнул какой-то субъект, видимо, вдрызг
пьяный, с усмешкой предложил Теди примоститься сзади. Однако задняя подножка
была утыкана гвоздями, должно быть, на страх уличным мальчишкам, которые,
как известно, не упустят случая прокатиться на даровщинку, и преданный Теди
не решился подвергнуть себя такому испытанию. Сдавшись на уговоры, он
остался при пострадавшей карете и принялся вместе с кучером мастерить чеку,
для чего выломал кол из соседней изгороди.
Между тем возница гнал во весь опор, а дороге все конца не было видно,
и наши путники начали уже беспокоиться. Каково же было удивление мисс
Килджой, когда, высунувшись из окна, она увидела только бескрайнюю степь и
никаких признаков жилья. Испугавшись, она крикнула вознице, чтобы он сей же
час остановил лошадей, но тот знай гнал вперед, словно подхлестываемый ее
криками, и только уговаривал ее "чуток потерпеть", он-де хочет проехать
напрямки.
Мисс Килджой продолжала кричать, возница - нахлестывать лошадей, а
лошади - мчать галопом, но тут из чащи кустарника вынырнули три фигуры;
прекрасная дева воззвала к ним о помощи, а маленький Буллингдон, распахнув
дверцу кеба, храбро выпрыгнул наружу, покатился кубарем и тут же вскочил,
выхватил из ножен шпагу и побежал за кебом, крича на ходу:
- Сюда, джентльмены, сюда, держите негодяя!
- Ни с места! - крикнули незнакомцы, и возница с необычайной
готовностью придержал лошадей. Рант все это время лежал в пьяном забытьи и
только краешком сознания улавливал, что происходит.
Новоявленные защитники угнетенной невинности стали держать совет,
посмеиваясь и с интересом поглядывая на юного лорда.
- Не пугайтесь, - сказал их вожак, подойдя к окну кеба. - Один из моих
молодцов взберется к негодяю на козлы, а мы с приятелем, с разрешения вашей
милости, сядем к вам в кеб и доставим вас домой. Мы хорошо вооружены, с нами
вам бояться нечего.
Сказав это, он тут же, без дальнейших церемоний, забрался в кеб, а его
товарищ последовал за ним.
- Знай свое место, негодяй! - крикнул маленький Буллингдон, вскипев. -
И дай сесть лорду виконту Буллингдону! - С этими словами он преградил дорогу
плечистому верзиле, который собирался уже выполнить свое намерение.
- Пошли вы подальше, милорд, - отвечал тот с характерным ирландским
акцентом, отстраняя мальчика, а тот с криком: "Разбойники, разбойники!" -
кинулся на противника с обнаженной шпагой и наверняка б его ранил {ибо
маленький клинок разит не хуже большого), если бы верзила дубинкой не выбил
оружие у него из рук: шпажонка пролетела у мальчика над головой, оставив его
безоружным и в полном замешательстве.
Незнакомец снял шляпу и, низко поклонившись его милости, сел в карету.
Товарищ захлопнул за ним дверцу и полез на козлы. Мисс Килджой принялась
было кричать, но раздумала при виде огромного пистолета, направленного на
нее одним из ее рыцарей со словами: "Мы вам ничего плохого не сделаем, мэм,
но поостерегитесь звать на помощь, а не то придется завязать вам рот". После
чего она оставила всякие попытки сопротивляться и всю дорогу молчала как
убитая.
Все произошло в одно мгновение. Когда трое разбойников завладели
экипажем, а бедняжка Буллингдон, сконфуженный и ошеломленный, остался в
одиночестве стоять среди степи, один из приятелей высунулся в окно.
- Милорд, на два слова! - позвал он.
- Что вам нужно? - крикнул мальчик, разражаясь рыданиями. Ему было
только одиннадцать лет, и до этой минуты он держался молодцом.
- Вы всего в двух милях от Марино. Ступайте назад и идите прямо, пока
не упретесь в большой камень, а потом сверните направо. Тут вы скоро выйдете
на большую дорогу, и уж там разберетесь, куда идти. А когда увидите
маменьку, передайте ей привет от Капитана Грома и скажите, что мисс Амелия
выходит замуж.
- О, боже! - охнула молодая девица.
Карета умчалась, и бедный маленький лорд остался в степи один. Светало.
Мальчик перепугался, да и не удивительно. Он побежал было догонять карету,
но вскоре мужество и силы покинули его, он уселся на придорожный камень и
заплакал с досады.
Вот таким-то образом Улик Брейди и заключил свой "сабинский брак", как
я это называю. Когда они подъехали к коттеджу, где было назначено венчание,
мистер Рант заартачился и отказался совершить обряд. Но как только к голове
злополучного гувернера был приставлен пистолет с недвусмысленной угрозой
разнести его безмозглую черепушку вдребезги, ему ничего не оставалось, как
дать согласие. Возможно, такое же внушение было сделано и прелестной Амелии,
но мне об этом ничего не известно, ибо, едва мы выгрузили свадебный кортеж у
ворот, я с тем же возницей поворотил назад и очень обрадовался, найдя дома
своего лакея Фрица. Он вернулся раньше моего в моей карете и моем
маскарадном костюме, сделав все, как я его научил, и не возбудив ни в ком
подозрения.
Бедняга Рант явился домой в самом жалком состоянии. Он благоразумно
умолчал о своей доле участия в событиях этой ночи, сочинив плачевную историю
о том, как он напился до потери сознания, как на него напали, связали по
рукам и ногам и оставили на дороге, где его подобрала телега с провизией,
поспешавшая из Уиклоу в Дублин. Не было никакого основания ему не верить.
Маленький Буллингдон, тоже кое-как добравшийся домой, разве только
догадывался о моей роли в заговоре, но для леди Линдон она не представляла
тайны. На следующий же день я встретил ее экипаж по дороге в замок Линдон, -
история похищения богатой невесты была уже у всех на устах. Я приветствовал
ее с дьявольской усмешкой, и она, конечно, поняла, кто был душой этой
остроумной и отважной проделки.
Таким образом, я вознаградил Улика Брейди за его былое покровительство
бедному сироте, а заодно вернул благосостояние достойной ветви моего рода,
впавшего в нужду Улик увез новобрачную в Уиклоу и жил с ней в полном
уединении, пока эти события не поросли быльем. Братьям Амелии, несмотря на
все старания, так и не удалось открыть его убежище. Долгое время не знали,
кто счастливец, похитивший богатую наследницу, и только месяц спустя пришло
письмо за подписью Амелии Брейди, где она выражала полное удовлетворение
своим новым положением и сообщала, что обвенчал ее не кто иной, как капеллан
миледи Линдон, мистер Рант.
Едва лишь истина вышла наружу, мой достойный друг принес чистосердечную
повинную, и, поскольку снисходительная госпожа не прогнала его со двора, все
пришли к заключению, что леди Линдон и сама причастна к заговору; а это, в
свою очередь, подтверждало ходившую по городу сплетню, будто ее милость по
уши в меня влюблена.
Я, как вы понимаете, постарался извлечь для себя пользу из этих слухов.
В городе подозревали, что я причастен к похищению мисс Амелии, однако