Мей Лев Александрович. Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

сверстников ты не знаешь равного (что до "нахальства", оставляю его на
дядюшкиной совести, - как известно, я всегда отличался редкой скромностью) ;
но если у тебя и хватает смелости для выполнения задуманного, то нет
изобретательности; ты не способен начертать план действий, последовательно и
неуклонно ведущий к цели, требующий трудов и времени для претворения в
жизнь. Тебе бы и в голову не пришла та блестящая идея насчет графини Иды,
которая едва не сделала тебя владельцем величайшего состояния в Европе, если
бы не совет и опыт бедного старика, который ныне сводит последние счеты с
миром, готовясь проститься с ним навеки.
Что касается графини Линдон, то мне не известно, каким манером ты
собираешься ее покорить, и в то же время я лишен возможности изо дня в день,
смотря по обстоятельствам, давать тебе разумные советы. Я могу лишь
набросать общий план действия. Судя по письмам, какие слала тебе эта глупая
женщина в самую горячую пору вашей переписки, оба вы изощрялись в выспренних
излияниях, и особенно щеголяла этим ее милость; она - синий чулок и обожает
всякую писанину; обычной темой ее был несчастный брак (излюбленный припев
всех женщин). Помнится она все жаловалась на судьбу, связавшую ее с
недостойным.
Я не сомневаюсь, что среди вороха хранящихся у тебя писем найдется
немало таких, которые могут ее опорочить. Просмотри их внимательно и выбери
те, что подходят для этой цели, да пригрози, что ты это сделаешь. Сперва
обращайся к ней уверенным тоном возлюбленного, предъявляющего свои
неоспоримые права. А не станет отвечать, протестуй, ссылаясь на прошлые
обещания, приводи доказательства ее былой склонности, угрожай отчаянием,
злодейством, местью, если она окажется неверна. Испугай ее - ошеломи
каким-нибудь дерзким поступком, пусть видит, что ты на все решился. Да что
учить ученого! Твоя шпага прославилась на всю Европу, о твоей храбрости
рассказывают чудеса, потому-то леди Линдон и удостоила тебя заметить. Пусть
о тебе заговорит весь Дублин: удиви их там роскошью, смелостью,
безрассудством! Эх, жаль, меня нет с тобой! Я бы сделал тебе репутацию, до
какой ты ввек не додумаешься, - у тебя просто не хватит воображения! Но что
об этом толковать, разве я не отрешился от мира и его суеты?"
Советы дядюшки, как всегда, заключали в себе бездну здравого смысла,
потому-то я и привожу их здесь, опуская пространные описания его молитвенных
бдений и покаяний, каковые занимали его теперь превыше всего, а также конец
письма, посвященный, как всегда, истовым молитвам о моем обращении в правую
веру. Ибо дядюшка неизменно прилежал к своему исповеданию, я же, как человек
долга и твердых принципов, держался своего; а если так смотреть,
безразлично, что одна религия, что другая.
Следуя этим указаниям, я написал леди Линдон, известил ее о своем
приезде и, назвавшись самым преданным ее почитателем, попросил дозволения
нарушить ее печальное затворничество. Когда же на письмо мое не отозвались,
написал вторично, вопрошая, неужели она презрела былое и того, кого дарила
своей близостью в некую счастливую пору? Неужто Калиста забыла своего
Евгенио? С тем же слугой я послал маленькую шпагу для лорда Буллингдона, а
также записку на имя его гувернера; кстати, у меня хранился вексель
почтенного магистра, не припомню уж, на какую сумму, во всяком случае,
бедняге не доставило бы удовольствия, если бы я его подал к взысканию. В
ответ пришло письмо от секретаря миледи, где значилось, что леди Линдон
слишком потрясена недавней тяжелой утратой, чтобы видеть кого-либо, кроме
ближайших родственников; в записке же моего друга-гувернера пояснялось, что
юный родственник, в чьем обществе госпожа обрела утешение, не кто иной, как
милорд Джордж Пойнингс.
Это-то и повело к моей ссоре с молодым джентльменом. В первый же его
приезд в Дублин я вызвал его на дуэль.
Когда весть о поединке достигла вдовы в замке Линдон, газета, по словам
моего осведомителя, выпала у нее из рук. "Чудовище! - воскликнула она. - Он
не остановился бы и перед убийством, с такого станется!" - а маленький лорд
Буллингдон, обнажив шпагу, ту самую, что я ему подарил, - этакий щенок! -
обещал разделаться с негодяем, покусившимся на жизнь кузена Джорджа. Когда
же мистер Рант открыл ему, чей это подарок, проказник поклялся, что все
равно меня прикончит! Вот зловредный бесенок - как я, бывало, его ни
умасливал, он все равно глядел на меня волком.
Ее милость ежедневно слала гонцов справляться о здоровье лорда Джорджа,
и в надежде, что, испугавшись за его жизнь, она непременно прискачет в
Дублин, я решил схитрить: устроил так, чтобы ей сказали, будто мистер Джордж
в тяжелом состоянии; будто ему день ото дня все хуже и будто Редмонд Барри,
опасаясь дурных для себя последствий, скрылся неведомо куда. Об этом
исчезновении я даже поместил заметку в местном "Меркурии", хотя отбыл
всего-навсего в город Брей, где жила матушка и где, на случай грозивших мне
неприятностей, я мог рассчитывать на гостеприимство.
Те мои читатели, в ком силен голос сыновнего долга, пожалуй, удивлены,
что я еще не описал своей встречи с любезной матушкой, которая столь многим
для меня жертвовала в моей ранней юности и к которой, как преданный и
любящий сын, я должен был чувствовать искреннее и нерушимое уважение.
Но у джентльмена, вращающегося в высших кругах, существуют
многообразные светские обязанности, перед коими должны отступить на второй
план личные чувства и привязанности; а потому, вскоре после моего приезда, я
уведомил миссис Барри о моем возвращении, выразил ей свою сыновнюю любовь и
преданность и обещал лично их засвидетельствовать, как только мне позволят
мои дублинские дела.
Нечего и говорить, что дел этих было немало. Мне предстояло купить
лошадей, устроиться в новой квартире и начать светскую жизнь. Едва стало
известно, что я покупаю лошадей и собираюсь жить на широкую ногу, ко мне
хлынул такой поток посетителей, как знатных, так и незнатных, и посыпалось
столько приглашений к обеду и ужину, что все ближайшие дни я и думать не мог
о поездке к миссис Барри, хоть и рвался к ней всей душой.
А между тем, узнав о моем прибытии, добрая душа решила устроить пир и
позвала своих скромных брейских знакомых; к сожалению, в назначенный день
мне пришлось поехать к лорду Бэллирегету (по приглашению, полученному
значительно позднее), и я вынужден был нарушить свое обещание быть у миссис
Барри на ее скромном празднестве.
Чтобы подсластить обиду, я послал ей атласный сак и бархатную робу,
купленные в лучших дублинских модных лавках (матушке я, конечно, написал,
что привез их для нее из Парижа), но нарочный, который доставил эти свертки
в Брей, тут же вернулся с моими дарами, с разорванным чуть ли не до пояса
атласным саком. Я понял и без объяснений, что моя добрая родительница чем-то
недовольна; и в самом деле, по словам моего посланца, она, выйдя за порог,
задала ему жестокую трепку и, уж, верно, не постеснялась бы оттаскать за
уши, если б ее не удержал какой-то господин в черном сюртуке, - судя по
описанию, не кто иной, как мистер Джоуле, ее клерикальный друг.
Прием, оказанный моим подаркам, внушил мне скорее страх, чем радость в
предвкушении близкого свидания и еще на несколько дней отдалил мой приезд. Я
отправил миссис Барри смиренное и подобострастное послание, но не получил
ответа, хотя не преминул описать, как по дороге сюда я посетил Барривилль и
другие заветные места, взлелеявшие мою юность.
Признаюсь без ложного стыда, миссис Барри единственное человеческое
существо, внушающее мне страх и трепет. Я помнил ее бешеные вспышки гнева в
бытность мою ребенком и еще более бурные и тягостные сцены наших примирений
и, чем отправляться самому, не нашел ничего лучшего, как послать к ней моего
фактотума Улика Брейди. По рассказам кузена, он был удостоен такой встречи,
что не отважился бы поехать вдругорядь даже за двадцать гиней; его выгнали
из дому со строгим наказом сообщить мне, что мать отреклась от меня на веки
вечные. Родительское проклятие произвело на меня сильное впечатление, - я
всегда был почтительнейшим сыном, - и я решил поехать к ней возможно скорее
и грудью встретить неизбежные сцены и упреки в чаянии последующего
примирения.
Как-то я принимал у себя цвет местной знати. Провожая по лестнице моего
приятеля-маркиза и светя ему восковыми свечами, я увидел на приступке
женскую фигуру, закутанную в широкий серый плащ. Я подумал, что это нищая, и
подал ей монету, а затем, простившись с гостями, поторопился захлопнуть
дверь. Уходя, я видел, что мои подгулявшие приятели окружили незнакомку и
стали над ней подшучивать. Потом я с горечью и стыдом узнал, что незнакомка
в капюшоне была не кто иная, как моя мать. Из гордости она поклялась, что
никогда не переступит моего порога, но материнское сердце не камень: не в
силах бороться с желанием увидеть сына после стольких лет разлуки, она
закуталась в плащ, делавший ее неузнаваемой, и стала у моего подъезда.
Теперь, наученный горьким опытом, я знаю, что мать - единственная женщина,
которая никогда не обманет мужчину, единственная, чья любовь выдержит любое
испытание. Представьте себе, какие часы провела добрая душа, стоя одна под
открытым небом и прислушиваясь к веселому гомону, долетавшему из моих окон,
к звону стаканов, взрывам смеха, нестройному пению и громкому "ура".
Когда после стычки с лордом Джорджем мне пришлось на время скрыться, я
подумал, что вот прекрасный случай помириться с моей доброй матушкой; зная,
что я в беде, она не откажет мне в убежище. Предупредив ее с нарочным, что у
меня была дуэль, что мне грозят неприятности и необходимо на время скрыться,
я спустя полчаса отправился следом и на сей раз не мог пожаловаться на
прием. Босоногая девка, состоявшая в услужении у миссис Барри, проводила
меня в пустую комнату, и вот дверь распахнулась, и матушка бросилась ко мне
на шею с такими восторженными воплями и неудержимым ликованием, что этой
сцены не описать словами, и только женщина, которая после двенадцатилетней
разлуки держит в объятиях свое единственное дитя, в силах себе это
представить.
Единственный человек, для которого наша дверь не была закрыта во время
моего посещения, был его преподобие мистер Джоулс, матушкин духовный
наставник; впрочем, сей джентльмен и не потерпел бы отказа. Придя, он первым
делом смешал себе ромового пуншу, который, видимо, привык вкушать за счет
моей доброй матушки, после чего громко крякнул и приступил к
душеспасительной беседе на тему о моей греховной жизни, а особливо, о
последнем ужасном деянии.
- Что вы заладили "грех да грех", - накинулась на него матушка; она
сразу же вспыхнула, едва затронули ее сына. - Все мы грешники - сами же вы,
мистер Джоуле, преподали мне эту истину неизреченной мудрости. А как же,
по-вашему, должен был поступить бедный мальчик?
- Я посоветовал бы джентльмену воздерживаться от спиртного и избегать
ссор, кои приводят к греховным поединкам, - ответствовал священник.
Но матушка пресекла его рацеи, заявив, что такое поведение пристало его
сану и званию, но не представителю рода Брейди и Барри. Она даже радовалась,
что я проткнул шпагой сына английского маркиза. И чтобы утешить ее, я
рассказал ей о десятке других моих поединков, - кое-какие из них известны
читателю.
Хоть я и пустил слух о тяжелом состоянии моего противника, жизнь его
была вне опасности, и у меня не было особой надобности прятаться. Но так как
матушка этого не знала, она забаррикадировала все окна и двери и выставила
бессменный караул в лице босоногой девки Бетти, наказав ей при первом же
появлении констеблей бить тревогу.
Я ожидал только моего кузена Улика, который должен был привезти мне
желанную весть о прибытии леди Линдон; и, признаюсь, немало обрадовался, -
после двухдневного строгого заключения в Брее, за время которого я
порассказал матушке все мои многообразные похождения и уговорил ее принять
отвергнутые платья вместе со значительной прибавкой к ее более чем скромному
пенсиону, которую я был счастлив ей предоставить, - признаюсь, я немало
обрадовался, увидев отступника Улика Брейди, как назвала его матушка,
подкатившего к крыльцу в моей карете; он привез нам приятные новости:
матушке о том, что для молодого лорда миновала опасность, а мне, что графиня
Линдон прибыла в Дублин.
Как жаль, что опасность так скоро миновала, - посетовала матушка сквозь
слезы, - не будь этого, ты бы еще погостил у старухи матери.
Но я крепкими поцелуями осушил ее слезы и обещал часто навещать, а
также намекнул, что у меня, возможно, скоро будет свой дом, где ее с
радостью встретит благородная невестка.
- Кто же она, Редмонд, голубчик? - спросила старая леди.
- Одна из самых знатных и богатых дам в стране. Не какая-то Брейди, -
сказал я, смеясь, и, таким образом обнадежив старушку, привел ее в наилучшее
расположение духа.
Нет человека добрее и незлобивее, чем я. Стоит мне достигнуть своей
цели, и я делаюсь самым кротким существом на свете. После дуэли я еще с
недельку болтался в Дублине, прежде чем счел нужным на время покинуть эту
столицу. За этот срок между мной и моим противником состоялось полное
примирение; я счел своим долгом заехать к нему на квартиру и вскоре стал его
наперсником. У него был лакей, с которым я завязал самые лучшие отношения,
да и людям своим велел оказывать ему всемерное внимание: мне, естественно,
хотелось узнать поближе, каковы у милорда Джорджа отношения с госпожой замка
Линдон, имеются ли еще претенденты на руку вдовы и как она восприняла
известие о ранении.
Впрочем, юный джентльмен и сам сообщил мне немало интересного.
- Скажите, шевалье, - обратился он ко мне однажды во время моего
утреннего посещения, - вы, похоже, старый знакомый моей родственницы графини
Линдон. Она в последнем письме ругательски вас ругает, целая страница
посвящена вам. Но всего забавнее, что раньше она это знакомство отрицала.
Как-то в замке Линдон разговор зашел о вас и ваших выездах, которым дивится
весь Дублин, - и прекрасная вдовушка клялась, что она даже имени вашего не
слыхала. "А помнишь, мамочка, - возразил ей маленький Буллингдон, - к нам
ходил в Сна такой высокий брюнет, еще у него глаза с косинкой, он спаивал
мистера Ранта и подарил мне шпагу, - мистер Барри, кажется". Но миледи
услала мальчика из комнаты и продолжала уверять, что никогда вас не
встречала.
- Так вы, значит, сродни миледи Линдон и близко с ней знакомы? -
спросил я с удивлением, приняв серьезный и задумчивый вид.
- В том-то и дело, - отвечал юный джентльмен. - Я как раз приехал из
замка Линдон, когда так неудачно напоролся на вашу шпагу. А главное, в самый
неподходящий момент.
- Чем же этот момент хуже другого?
- Видите ли, шевалье, насколько я понимаю, вдова ко мне благоволит, и
только от меня зависит сделать наши отношения еще более близкими. Правда,
она значительно меня старше, но в Англии нет сейчас лучшей партии.
_ Милорд Джордж, - сказал я. - Не сочтите за дерзость, если я обращусь
к вам с откровенной, хоть и несколько странной просьбой: вы не покажете мне
письма миледи?
- Что за странная просьба? - воскликнул он с возмущением.
- Не сердитесь! Ну, а если я предъявлю вам письма леди Линдон, вы
покажете мне, что она вам пишет?
- Черт побери, что это значит, мистер Барри?
- Это значит, что когда-то я страстно любил леди Линдон. Это значит,
что и она - как бы это сказать - отличала меня перед другими. Это значит,
что я и сейчас люблю ее безумно и либо сам умру, либо убью человека, который
станет у меня на дороге.
- Вы собираетесь жениться на самой богатой, самой родовитой невесте в
Англии? - надменно удивился лорд Джордж.
- Во всей Европе нет человека, чья кровь благороднее моей, - возразил
я. - Но это не значит, что я питаю какие-то надежды. Я знаю только, что,
сколь я ни беден, было время, когда эта богачка не гнушалась моей бедностью,
и что каждый, кто вознамерится на ней жениться, должен будет перешагнуть
через мой труп. Счастье ваше, - добавил я угрюмо, - что при нашей встрече я
не знал о ваших видах на леди Линдон. Милый мальчик, я уважаю вашу
храбрость, и вы мне симпатичны, но в Европе нет шпаги, которая устояла бы
перед моей, и вам пришлось бы сейчас покоиться на более узком ложе!
- Какой я вам мальчик! - презрительно фыркнул лорд Джордж. - Вы всего
на четыре года старше.
- Я старше вас опытом лет на сорок. Я прошел огонь и воду. Всем, чего я
добился в жизни, я обязан самому себе, своей ловкости и отваге. Я участвовал
в четырнадцати кровопролитных сражениях, дрался на двадцати трех поединках и
только однажды был оцарапан шпагою французского maitre d'armes {Учителя
фехтования (франц.).} и тут же убил его на месте. Семнадцати лет я начал
самостоятельную жизнь, без гроша в кармане, а теперь, двадцати семи лет от
роду, обладаю капиталом в двадцать тысяч гиней. Так неужто вы думаете, что
человек моей отваги и энергии отступит перед чем-нибудь для достижения своей
цели? И что, имея на вдову известные права, я не решусь их предъявить?
Пусть я кое в чем приукрасил истину (ибо я приумножил число сражений и
поединков, в коих довелось мне участвовать, а также размеры моего
состояния), но я видел, что речь моя производит впечатление, и что лорд
Джордж внимает ей с величайшей серьезностью. Под этим впечатлением я его и
оставил, чтобы дать ему как следует переварить мои слова.
Два-три дня спустя я снова зашел к больному, на сей раз с пачкой писем,
которые я в свое время получил от леди Линдон.
- Я покажу вам кое-что, - сказал я, - но только строго между нами: как
видите, это локон ее милости, а это ее письма за подписью Калисты,
обращенные к Евгенио; а вот сонет - "Лишь солнце на небо грядет и меркнет
бледный Цинтии лик", посвященный графиней вашему покорнейшему слуге.
- Калиста, Евгенио! "Лишь солнце на небо грядет!.." - вскричал молодой
лорд. - Уж не сон ли это? Клянусь, милый Барри, эти самые стихи вдова
прислала мне! "И бор и дол им шлют привет и звонкий жаворонка крик".
Я невольно рассмеялся, услышав от него продолжение сонета, посвященного
моей Калистой мне. А затем, сличив письма, мы установили, что целые пассажи
выспреннего красноречия в них совпадают. Вот что значит быть синим чулком и
питать чрезмерное пристрастие к эпистолярному жанру!
Молодой человек с крайним возмущением отодвинул от себя всю пачку.
- Ну и слава богу! - сказал он после некоторой паузы. - Выходит, я
счастливо отделался! Подумайте, мистер Барри, эта женщина могла стать моей
женой, если б мне не подвернулись ваши письма. Я-то, признаться, думал, что
у леди Линдон есть сердце, пусть и не очень доброе, и что ей, по крайней
мере, можно верить! Но жениться на ней после этого! Связать свою жизнь с
подобной эфесской матроной - это все равно что послать слугу на улицу, чтобы
он раздобыл тебе жену.
- Плохо же вы знаете жизнь, милорд Джордж! Вспомните, как несчастлива с
мужем была леди Линдон, и не удивляйтесь, что она не питала к нему никаких
чувств. Ручаюсь головой, что все ее прегрешения сводились к безобидному
флирту, писанию сонетов и раздушенных billets doux {Любовных записок
(франц.).}.
- Моя жена, - заявил маленький лорд, - не будет писать сонетов и
billets doux, и я страшно рад, что вовремя раскусил эту мегеру, в которую на
мгновение вообразил себя влюбленным.
Уязвленный юноша либо, как я уже сказал, был слишком незрел и неопытен
в житейских делах, - отказаться от сорока тысяч годовых единственно потому,
что женщина, к ним принадлежащая, написала несколько сентиментальных писем
молодому таланту, мог только совершеннейший ребенок, - либо, как я
подозреваю, обрадовался поводу вовремя убраться с дороги, чтобы не
встретиться вторично с непобедимой шпагой Редмонда Барри.
Когда опасения за жизнь Пойнингса, а может быть, его упреки вдове в
связи с моим признанием, заставили эту слабую, малодушную женщину прискакать
в Дублин, о чем известил меня кузен Улик, я расстался с моей доброй
матушкой, уже все мне простившей (главным образом ради дуэли), и, вернувшись
к себе, узнал, что безутешная Калиста усердно навещает своего раненого
пастушка - к великой досаде этого джентльмена, как уверяли меня слуги.
Англичанам свойственна эта нелепая щепетильность, этот надменный педантизм в
вопросах морали; услышав мой рассказ о поведении своей родственницы, лорд
Пойнингс поклялся, что больше знать ее не хочет.
Сведения эти сообщил мне лакей его милости, с коим, как уже здесь
говорилось, я старался поддерживать дружеские отношения; да и привратник
лорда по-прежнему пропускал меня, когда бы я ни приходил.
Ее милость, должно быть, тоже не скупилась на чаевые, она также
беспрепятственно навещала больного, несмотря на его нежелание ее видеть. Я
проследил за ней от ее резиденции до дома, где квартировал лорд Джордж
Пойнингс, и видел, как она вышла из портшеза и поднялась наверх. Я
рассчитывал тихонько дождаться ее в прихожей и закатить ей сцену, обвинив в
неверности, но все? устроилось даже лучше, чем я предполагал. Поднявшись без
доклада, я вошел в первую комнату и оттуда прекрасно слышал все, что
происходило в спальне, так как дверь по случайности осталась полуоткрытой и
оттуда явственно доносился голос моей Калисты. Рыдая, она взывала к
бездушному юноше, простертому на одре болезни:
- Как можете вы, лорд Джордж, сомневаться в моей верности, что дало вам
право? Ваши жестокие обвинения разрывают мне сердце! Или вы хотите загнать
вашу бедную Калисту в гроб? Что ж, я готова последовать за моим! ушедшим
ангелом!
- Он уже три месяца там, - язвительно отозвался лорд Джордж. -
Удивляюсь, как вы еще живы!
- Не будьте так ужасно, ужасно несправедливы к вашей бедной Калисте,
Антонио! - взмолилась вдова.
- Вздор! - отрезал лорд Джордж. - Сегодня рана меня особенно беспокоит.
Врачи запретили мне много разговаривать. Вашему Антонио не до вас, графиня!
Не можете ли вы утешиться с кем-нибудь другим?
- О, боже! Лорд Джордж! Антонио!
- Обратитесь к Евгенио, он вас утешит! - с горечью выкрикнул юноша и
потянулся к сонетке. На звонок прибежал слуга из другой комнаты, и милорд
приказал ему проводить ее милость вниз.
Леди Линдон в страшном волнении выбежала из спальни. Она была в
глубоком трауре, под густой вуалью, и не узнала человека, ожидавшего в
прихожей. Пока она сбегала с лестницы, я бесшумно следовал за ней, когда же
носильщик открыл перед ней дверцу портшеза, я выступил вперед и, поддержав
ее под локоть, усадил на подушки.
- Прелестная вдовушка! - сказал я. - Его милость дал вам разумный
совет: утешьтесь с Евгенио.
Она так испугалась, что крик застрял у нее в горле, и в ту же минуту
носильщик ее умчал. Когда же портшез остановился у ее дома, я, как вы
понимаете, был уже на месте, чтобы ее высадить.
- Чудовище! - воскликнула она. - Оставьте меня сию же минуту!
- Мадам, - возразил я, - не могу же я нарушить свою клятву. Вспомните
обет, данный Евгенио Калисте.
- Если вы сейчас же не уйдете, я прикажу слугам прогнать вас со двора.
- И это в ту минуту, когда я к вам явился с письмами Калисты, чтобы,
возможно, их вернуть? Нельзя угрожать Редмонду Барри, мадам, с ним нужно
поладить.
- Чего вы от меня хотите? - спросила вдова, с трудом сохраняя
спокойствие.
- Позвольте проводить вас наверх, я все вам объясню.
И она позволила мне взять себя под руку и проводить наверх в гостиную.
Когда мы остались вдвоем, я чистосердечно во всем ей признался.
- Берегитесь, мадам, - сказал я, - как бы ваш гнев не заставил
отчаявшегося раба впасть в крайность! Я боготворю вас! Было время, когда вы
снисходительно выслушивали мои страстные признания, а теперь гоните меня от
своих дверей, не отвечаете на письма и открыто предпочли другого. Но я не
потерплю такого оскорбления, вся кровь во мне кипит от негодования! Вы
видели, какую кару ваш избранник понес от моей руки; трепещите же, как бы
несчастного не постигла еще худшая участь; стоит ему на вас жениться, мадам,
и он умрет.
- Кто дал вам право диктовать свою волю графине Линдон? - вскричала
вдова. - Я не приемлю ваших угроз и не хочу их слышать. Между мной и
каким-то ирландским искателем приключений не было ничего такого, что дало бы
повод к дерзкому вымогательству.
- Не считая вот этого, - сказал я, показывая ей пачку писем. - Не
считая посланий Калисты к Евгенио! Пусть они невинны - разве свет этому
поверит? Быть может, вы лишь играли сердцем бедного простодушного
ирландского дворянина, который вас боготворил и был вам слепо предан. Но кто
поверит, что вы безгрешны, перед этим неопровержимым свидетельством вашей
собственной руки? Кто поверит, что эти письма продиктованы распутным
кокетством, а не истинным чувством?
- Негодяй! - воскликнула леди Линдон. - И вы решитесь придать пустым
письмам столь превратное толкование?
- Я истолкую их так, как мне нужно, - возразил я. - Истинная страсть не
рассуждает. Я поклялся, что вы будете моей, и я этого добьюсь! Бывало ли,
чтоб я не достигал задуманного? Выбирайте, чего вы от меня хотите - любви,
какая не выпадала ни одной женщине, или ненависти, равной которой нет на
свете?
- Дама моего круга и положения, сэр, ограждена от козней жалкого
авантюриста, - отвечала леди, надменно выпрямляясь.
- Вспомните вашего Пойнингса, разве его положение в свете ниже вашего?
А ведь рана, которую я ему нанесу на вашей совести, мадам! И если бы у меня,