Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   Холодный взгляд претит союзу.
   Цветов не надо ярких рвать,
   Покой нисходит к душам честным.
   Пускай семью считаешь пресной –
   Все ж на красоток меньше трать.

 
   Итак, побитый Юньгэ не знал, как бы ему выместить обиду. Он подхватил корзину с грушами и пошел разыскивать У Чжи. Пройдя несколько улиц и переулков, он заметил, наконец, торговца с коромыслом на плечах.
   – Давно не видались, – проговорил Юньгэ, останавливаясь и разглядывая У Чжи. – А ты, брат, раздобрел.
   – Мне толстеть не с чего. Я всегда такой, – отвечал У Чжи, ставя коромысло на землю.
   – Как-то нужны мне были отруби, все лавки обошел – нигде нет. А у тебя, говорят, хоть отбавляй.
   – Откуда у меня отруби? Я ни гусей, ни уток не развожу.
   – Не разводишь, говоришь? А отчего ж разжирел и размяк, как селезень? Бери тебя, в котле вари, ты и голоса не подашь.
   – А, ты оскорблять меня, макака негодная? Моя жена ни с кем шашни не водит, как же ты смеешь называть меня селезнем [1]? – возмутился У Чжи.
   – Шашни не водит, а путается вовсю, – выпалил малый.
   – С кем путается, говори! – остановил его У Чжи.
   – Вот чудак! Да ты меня-то не хватай, лови лучше того, кто у нее под боком.
   – Братец! Скажи, кто он, – допытывался У Чжи. – Десяток лепешек дам.
   – Причем лепешки! Выпить пригласи, тогда скажу.
   – Пойдем!
   У Чжи поднял коромысло и повел Юньгэ в кабачок. Там он опустил коромысло, достал лепешек, заказал мяса и вина и пригласил Юньгэ.
   – Вина хватит, а мяса пусть еще подрежут, – попросил паренек.
   – Ну, говори же, брат.
   – Не торопи. Поем, тогда и расскажу. И не волнуйся. Я тебе помогу любовников поймать.
   – Ну, говори! – не унимался У Чжи, видя как Юньгэ поглощает мясо и вино.
   – Хочешь знать, вот пощупай у меня на голове шишку, – начал сорванец.
   – Где это тебе подсветили?
   – А дело было так. Иду я с корзиной груш, ищу господина Симэня. Все исколесил, нигде нет. Тут один и говорит: «Он в чайной у старой Ван с женой У Старшего забавляется. Каждый день наведывается». Пошел туда. Может, думаю, медяков тридцать или полсотни заработаю. И представь себе. Старая карга не пустила меня к Симэню, избила, сука, и выгнала вон. Вот я и пошел за тобой. Сперва подразнил немножко, чтоб расшевелить, а то бы ты и не поинтересовался.
   – Это правда? – спросил У Чжи.
   – Ну, опять за свое! Говорю, никудышный ты человек! Жена там с Симэнем тешится, только и ждет, как ты за ворота. Сразу к старухе бежит, а ты не веришь. Неужели врать буду?!
   – Не скрою, брат, – сказал У Чжи, выслушав мальчишку, – жена, верно, каждый день к старухе ходит – то платье шьет, то туфли. А домой заявится – румяная такая. У меня ведь дочка от первой жены, так она ругает и бьет ее с утра до ночи, есть не дает. А эти дни совсем не в себе. Меня увидит, не улыбнется. Я и сам стал подозревать. Верно ты говоришь. А что если я оставлю коромысло да пойду накрою любовников на месте преступления, а?
   – Ты взрослый человек, а понятия у тебя никакого! Эту тварь Ван ведь ничем не запугаешь. Ну, как ты их накроешь? У них условные знаки. Стоит старой карге тебя только завидеть, сразу жену твою спрячет. А Симэнь – ого! Таких как ты, два десятка уложит. Его ты не схватишь, а кулаков его отведаешь. У него ведь и деньги, и положение. На тебя ж потом и жалобу подаст. Засудит, а за тебя кто заступится? Только себя погубишь.
   – И то верно. Но как же ему отплатить?
   – Мне тоже старухе отплатить надо, – сказал Юньгэ. – Вот что я тебе посоветую. Сейчас ступай домой и молчи, виду не подавай. А завтра лепешек возьми поменьше и выходи торговать. Я тебя у переулка подожду, а как заявится Симэнь, позову. Ты возьмешь коромысло и будешь наготове поблизости. Я разозлю старую каргу, она начнет меня бить. Как только я выброшу на дорогу корзину, вбегай в чайную. Старуху я постараюсь задержать, а ты врывайся прямо во внутреннюю комнату и чини над ним расправу. Верно я говорю?
   – Не знаю, как мне благодарить тебя, брат, – сказал У Чжи. – Есть у меня несколько связок медяков, на, возьми. А завтра пораньше приходи на Лиловокаменную. Буду ждать.
   Юньгэ получил вместе с деньгами лепешек и удалился. У Чжи расплатился за вино, взял коромысло и пошел торговать, но вскоре вернулся домой. Цзиньлянь обыкновенно ругала и всячески унижала мужа, но в последние дни у нее, видно, совесть заговорила, и она немного смягчилась. А У Чжи, как всегда, молчал.
   – За вином сходить? – спросила она.
   – Да я только что выпивал с приятелем, – отозвался муж.
   Цзиньлянь накрыла стол, и они сели ужинать, но о том вечере говорить больше не будем.
   Наутро после завтрака У Чжи припас всего три противня лепешек. Цзиньлянь ничего не заметила. Ведь она думала лишь о Симэне. Муж прихватил коромысло и отправился торговать, чего только и ждала жена. Она тут же шмыгнула в чайную и стала поджидать любовника.
   Но вернемся к У Чжи. В самом начале Лиловокаменной он встретил Юньгэ. Тот стоял с корзиной в руке и озирался по сторонам.
   – Ну как? – спросил У Чжи.
   – Рановато еще. Ступай поторгуй немного и приходи. Молодчик вот-вот пожалует. А ты будь поблизости, далеко-то уж не уходи.
   У Чжи побежал продавать лепешки и немного погодя опять подошел к пареньку.
   – Как выброшу корзину, так и выбегай.
   У Чжи оставил коромысло, но не о том пойдет речь.
   О том же говорят и стихи:

 
Сообщник есть у тигра, есть у птахи.
Силки расставишь, но не мало ль сил?
Юньгэ с Симэнем потягаться порешил,
Но далеко юнцу до всемогущей свахи.
 

   Итак, подхватил Юньгэ корзину и вошел в чайную.
   – Ты меня за что вчера избила, старая свинья? – заругался он.
   – Ах ты, макака проклятая! – вскочив с места, с гневом набросилась на него Ван. – Чего тебе тут нужно? Опять пришел старуху оскорблять, да?
   – За тем же самым, старая сводня, собачье мясо! … тебе, случница!
   Старуха так рассвирепела, что схватила Юньгэ и давай его бить.
   – На, бей! – крикнул юнец и выбросил на улицу корзину.
   Хозяйка только было хотела удержать Юньгэ, как он с криком «На, бей!» наклонился ей до пояса и так ударил головой в живот, что, не будь сзади стены, старуха так бы и опрокинулась навзничь. Сорванец изо всех сил припер ее к стене, а тем временем в чайную ворвался, на ходу сбрасывая халат, У Чжи. Старая Ван попыталась было его удержать, но не тут-то было. Юньгэ крепко-накрепко припер старуху, и та только крикнула:
   – У Старший идет!
   Цзиньлянь и Симэнь не знали, что делать. Цзиньлянь бросилась припирать дверь, а Симэнь залез под кровать. У Чжи толкнул дверь, но открыть не смог.
   – Вот вы, оказывается, чем занимаетесь! – закричал он.
   Цзиньлянь держала дверь.
   – Ты же хвастался, драться больно ловок, – в полной растерянности говорила она Симэню, – а когда нужно, так от тебя никакого проку. Перед бумажным тигром струсил?
   Цзиньлянь явно намекала Симэню, чтобы он схватился с У Чжи и выбрался из чайной. Тут только Симэнь смекнул, что ему предпринять.
   – И вовсе я не испугался, – оправдывался он, вылезая из-под кровати, – просто сразу не сообразил.
   Он вынул задвижку, открыл дверь и крикнул:
   – Стой!
   Муж хотел схватить любовника, но тот ударил его ногой. У Чжи был мал ростом, удар пришелся ему прямо под сердце. Он вскрикнул и рухнул на пол. Симэнь дал тягу. Видя, что дело плохо, Юньгэ отпустил старуху и бросился бежать. Соседи знали, каким влиянием пользуется Симэнь Цин, потому не посмели вмешиваться. Старуха стала поднимать У Чжи. Изо рта у него текла кровь, лицо пожелтело точно воск. Она кликнула Цзиньлянь и велела ей принести воды. Когда У Чжи стал приходить в себя, женщины, поддерживая его под руки, отвели черным ходом домой и уложили наверху в постель, но о том вечере говорить больше не будем.
   Когда Симэнь убедился, что история не получила огласки, он как и раньше стал наведываться в чайную на свиданья с Цзиньлянь, надеясь, что У Чжи умрет своей смертью.
   Пять дней пролежал У Чжи в постели. Вставать он не мог, и никто не давал ему ни пить, ни есть. Он звал жену, но она не откликалась, видел, как она наряжалась, подкрашивалась и уходила, а потом, разрумяненная, возвращалась домой. Инъэр она запретила даже подходить к отцу.
   – Смотри, негодница! Воды без спросу подашь, отвечать будешь, – предупреждала Цзиньлянь.
   После такого наказа Инъэр не решалась ни накормить, ни напоить отца. Не раз У Чжи просил о помощи, от крика терял сознание, но никто к нему не подходил. Как-то он позвал жену и сказал ей:
   – Я знаю все твои проделки, собственными руками схватил твоего любовника. Это ты подговорила его ударить меня ногой под самое сердце. Я при смерти, а ты продолжаешь наслаждаться с любовником. Я умру, и вам меня бояться нечего, но у меня есть брат У Сун, а ты знаешь его нрав. Он рано или поздно вернется и дело так не оставит. Если пожалеешь меня, поухаживаешь за больным, ничего ему не скажу. Но если бросишь, то приедет брат, он с вами посчитается.
   Цзиньлянь ничего не ответила мужу, а когда пошла в чайную, все рассказала старой Ван и Симэню. От ее слов любовника будто в ледяную воду окунули.
   – О, горе! – раскаивался он. – Я же знал, кто такой старший охранник У Сун. Ведь это он убил тигра на перевале Цзинъян. Первый храбрец во всем Цинхэ! И я все-таки втрескался в его невестку, да так, что расстаться не могу. Что ж теперь делать!? Вот беда!
   – Я корабль веду, да не волнуюсь, – усмехнулась старуха. – А ты не успел за руль встать и уж растерялся.
   – Всегда я вел себя как настоящий мужчина, а тут прямо-таки ума не приложу, что можно сделать, – оправдывался Симэнь. – Может, ты, мамаша, что-нибудь придумаешь, нас укроешь, а?
   – Знаю, как уберечь вас от опасности, – отвечала старуха. – Скажите, долго ль, коротко ль, вы собираетесь делить ложе?
   – А что это значит? – спросил Симэнь.
   – А то, что если коротко, значит – нынче сошлись, завтра расстались. Когда У Чжи поправится, попросите у него прощения, и он брату ничего не скажет. Вы обождете, пока У Сун снова отлучится по делам и тогда опять можете спокойно устраивать свидания. Если же собираетесь стать супругами навсегда, то должны встречаться каждый день и не трусить, а для этого я придумала чудный план. Только вряд ли вас вразумишь.
   – Мы хотим быть мужем и женой навсегда. Пособи нам, мамаша, – просил Симэнь.
   – Для этого одна вещь понадобится. Ни у кого ее нет, а вам, сударь, покровительствует само Небо. У вас найдется.
   – Глаза свои вырву и отдам, если пожелаешь, только скажи, что это за штука.
   – Пока простак при смерти, легче дело сделать. Вы возьмете у себя в лавке немного мышьяку, а госпоже велим купить лекарства от сердечной боли, подмешаем в него яду и дадим карлику. Тут ему и конец придет. А тело огню предадим! Фьють! – сгорит и никаких следов. Пусть тогда сам У Сун приезжает. Не к чему будет придраться! Говорят: сперва родители выдают, потом по своему усмотрению выходят. Не станет младший деверь в ее личные дела вмешиваться! Пройдет полгодика, год, кончится по мужу траур, пошлет тогда господин Симэнь паланкин и возьмет госпожу в дом. Вот и будет соединение на веки вечные. Блаженствуйте тогда до самой старости. Ну, как мой план?
   – План чудесный, мамаша, – заключил Симэнь. – Издавна говорят: хочешь радости вкусить, не пожалей труда. Эх, была не была! Не брался – сторонись, а взялся – доводи до конца.
   – Ну и прекрасно! – поддержала старуха. Это и значит вырвать сорняк с корнем, чтобы ростков больше не давал. А скосишь, корни останутся, он весной опять полезет – не справишься. Идите, сударь, домой да принесите поскорее, что я вас прошу. А там я сама все госпоже объясню. Выйдет дело, вы должны будете меня щедро вознаградить.
   – Разумеется, об этом не стоит беспокоиться, – заверил старуху Симэнь.
   О том же говорят и стихи:

 
В одно слились и страсть, и грезы,
Готов на все влюбленный в розу.
Такое мыслимо ль, скажи:
Коварства жертвой пал У Чжи.
 

   Так вот. Вскоре вернулся Симэнь и отдал старухе завернутый мышьяк.
   – Я научу тебя, дорогая, как дать его мужу, – начала старая Ван, обратившись к Цзиньлянь. – Ведь просил он, чтобы ты выходила его, да? Вот ты этим и воспользуйся. Поухаживай за мужем, лаской ему польсти. А попросит лекарства, мышьяку и подмешай. Как проснется, смесь эту в рот ему и влей, а сама уходи. Подействует яд, начнут рваться внутренности, кричать будет, а ты его одеялом накрой, чтобы никто не услыхал. Как следует накрой, все углы подоткни, да заранее приготовь котел горячей воды и тряпку в нем прокипяти. Кровь у него хлынет отовсюду, губы станет кусать. А как кончится, одеяло снимешь и кровь натекшую тряпкой вытрешь, ну а потом – в гроб, вынос и сожжение. Все будет в порядке.
   – Так-то оно так, – проговорила Цзиньлянь. – Только управлюсь ли одна с покойником-то?
   – Об этом не волнуйся, – успокоила ее старуха. – Постучишь мне в стенку, я сейчас же приду.
   – Ну, делайте как нужно, – сказал Симэнь, – а я до рассвета к вам загляну.
   Он ушел, а старая сводня растерла мышьяк и передала его Цзиньлянь.
   Она поднялась наверх проведать мужа. Он едва дышал. Казалось, вот-вот отойдет. Цзиньлянь села на кровать и притворилась будто плачет.
   – Что ж ты плачешь? – спросил У Чжи.
   – Каюсь. Совратил меня этот Симэнь. И надо ж было ему прямо под сердце угодить. Я хорошее снадобье разыскала, а купить не решилась. Еще сомневаться, думаю, будешь, принять откажешься.
   – Если спасешь меня, все тебе прощу, забуду, что было. И У Суну не скажу. Иди, купи лекарство, помоги мне.
   Цзиньлянь взяла несколько медяков и пошла к старухе, будто бы попросить ее сходить за лекарством, а вернувшись, показала порошок мужу.
   – Вот средство от сердечной боли. Доктор велел выпить в полночь и накрыть тебя как следует одеялом, чтобы пропотел. Завтра встанешь.
   – Вот и хорошо! – отозвался У Чжи. – Сколько тебе со мной хлопот! Ты уж сегодня не спи, дождись полночи.
   – Спи спокойно, все сделаю.
   Сгущались сумерки. Цзиньлянь зажгла лампу, приготовила котел кипятку, проварила в нем тряпку. Пробили третью стражу. Она всыпала мышьяк в чашку, налила белого отвару и пошла наверх.
   – Где у тебя лекарство? – спросила она мужа.
   – У подушки под циновкой. Дай поскорее.
   Цзиньлянь приподняла подстилку, вылила яд в чашку и размешала головной шпилькой. Поддерживая одной рукой мужа, она другой поднесла ему смесь.
   – Ух, какое противное! – промолвил У Чжи, отпив глоток.
   – Разбирать не приходится. Лишь бы помогло.
   У Чжи отпил еще глоток. Тогда Цзиньлянь влила ему в рот остальное, опустила его на подушку и поспешно слезла с кровати.
   – У меня боль в животе! Ой, ой! Терпенья нет!–закричал он.
   Цзиньлянь схватила два припасенных одеяла и с головой накрыла мужа.
   – Мне душно! – простонал У Чжи.
   – Доктор говорит, надо пропотеть, и тебе полегчает.
   У Чжи хотел еще что-то сказать, но Цзиньлянь испугалась, что он начнет противиться, вскочила на постель и села на мужа верхом, крепко держа одеяла.
   Да,
     Масло кипело в груди, огнем обжигало нутро. Будто шилом кололо в самое сердце, словно кто-то резал ножом живот. То бросало в озноб, потом хлынула кровь отовсюду. Крепко стиснул он зубы, к убиенным невинно [2]отлетала душа. Все во рту пересохло, душа расставалась со светом. В царстве теней стало одним отравленным больше, в мире же здешнем двое могли свободно отдаться любви.
   У Чжи застонал. Его мучило удушье. Внутри будто все оборвалось, и он умер. Цзиньлянь сорвала с него одеяла. Он лежал, неподвижный, закусив губы. Темнели потеки крови. Цзиньлянь в испуге соскочила с кровати и застучала в стену. Услыхав стук, старая Ван приблизилась к задней двери и кашлянула. Цзиньлянь опустилась и открыла ей дверь.
   – Кончился? – спросила вошедшая.
   – Да. А у меня руки-ноги отнялись. Не знаю, что и делать.
   – Ничего, я помогу.
   Старуха засучила рукава, налила бадью кипятку, бросила туда тряпку и полезла наверх. Она свернула постель, первым делом протерла губы, потом смыла запекшуюся кровь и накрыла покойника. Они потихоньку, шаг за шагом, перенесли У Чжи вниз, положили на старую дверь, причесали покойника, одели, повязали головной повязкой, надели чулки и обули, накинули на лицо белый шелк и покрыли усопшего чистым одеялом. После этого они поднялись наверх и вымыли спальню. Старуха ушла, а Цзиньлянь принялась голосить, притворившись будто оплакивает кормильца.
   Послушайте, дорогой читатель! Надобно сказать, что плачут женщины по-разному: одни громко рыдают и слезы льют, другие молча обливаются слезами, а третьи голосят без слез. Весь остаток ночи проголосила Цзиньлянь.
   В пятую ночную стражу, до рассвета, к старухе Ван пришел Симэнь Цин. Сводня посвятила его во все подробности. Симэнь дал на гроб и похороны. Они позвали Цзиньлянь, чтобы посоветоваться с ней о дальнейшем.
   – У Чжи умер, – сказала вошедшая Цзиньлянь, – и ты теперь единственная у меня опора. Во всем на тебя полагаюсь. Не бросай меня как старую головную повязку.
   – Ну, что ты зря беспокоишься?
   – А вдруг обманешь, тогда как?
   – Обману, считай меня вторым У Чжи.
   – Ну, хватит болтовней заниматься, – прервала их старуха. – Теперь главное – на рассвете в гроб положить. А что если у следователя подозрение возникнет, а? У них за главного Хэ Девятый. Человек опытный и осторожный. Возьмет да и не даст хоронить.
   – А, ерунда! – засмеялся Симэнь. – Я с Хэ сам поговорю. Пусть только попробует против меня пойти!
   – Тогда нечего мешкать, сударь, поскорее с ним договаривайтесь, – торопила старуха.
   Симэнь Цин оставил старухе серебра на гроб, а сам отправился к Хэ Девятому.
   Да,

 
Коснуться в силах кто светил сиянья?
Себя рождает мирозданье.
 

   Если хотите узнать, что сказал Симэнь следователю Хэ и что случилось потом, приходите в другой раз.

 
Цаплю белую на снеге выдал взмах огромных крыл,
Попугай на ветке ивы криком сам себя открыл [3].
 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СИМЭНЬ ЦИН ПОДКУПАЕТ ХЭ ДЕВЯТОГО.

 

СТАРАЯ ВАН, ПОЙДЯ ЗА ВИНОМ, ПОПАДАЕТ ПОД ПРОЛИВНОЙ ДОЖДЬ.

 

   Безумец, коль цветок полюбишь,
   С красоткой горестей хлебнешь –
   И самого себя погубишь,
   И в дом несчастье принесешь.
   Не поноси, что заурядно,
   Какой в минутных встречах прок?
   Пора придет, и беды грянут –
   Коварства сводни Ван итог.

 
   Итак, Симэнь отправился к Хэ Девятому, а мы расскажем теперь о старой Ван. Взяла она серебро и пошла за гробом и похоронными принадлежностями [1]. Она купила благовония, свечи, бумажные жертвенные деньги и все необходимое для погребения и, вернувшись домой, посоветовалась с Цзиньлянь. Та зажгла перед покойником жертвенный светильник. В дом стали заходить соседи, чтобы выразить вдове соболезнование. Цзиньлянь прикрывала лицо и делала вид, будто плачет.
   – От чего скончался У Старший? – спрашивали входившие.
   – Муж жаловался на сильные боли в сердце, – отвечала вдова. – С каждым днем ему становилось все хуже. Видно было, что не жилец. И вот в третью стражу его не стало. Какое горе!
   Цзиньлянь громко завопила. Соседи понимали, что со смертью У Чжи не все ладно, но расспрашивать не осмеливались и только утешали хозяйку:
   – Умер, ну что ж теперь поделаешь? А живым жить надобно. Не убивайся так, дорогая! Вон на дворе жара какая стоит!
   Цзиньлянь сделала вид, что сердечно благодарит их за участие, и соседи разошлись по домам. Старая Ван тем временем распорядилась, чтобы внесли гроб, и вышла встретить старшего следователя Хэ Девятого. Уже было закуплено все, что потребуется дома и при сожжении останков. Из монастыря Воздаяния пригласили двоих монахов отслужить молебен. Прибыли и помощники следователя Хэ.
   Но расскажем о нем. Был вечер, когда он не спеша подходил к Лиловокаменной. На углу улицы ему повстречался Симэнь Цин.
   – Куда путь держишь? – спросил Симэнь.
   – Да вот У Старший, торговец лепешками, умер. Иду в гроб положить.
   – Погоди, поговорить надо, – задержал его Симэнь.
   Хэ последовал за Симэнем. Они свернули за угол в небольшой кабачок. Когда оба оказались в небольшой комнате наверху, Симэнь обратился к следователю:
   – Прошу занять место гостя!
   – Посмеет ли слуга занимать место рядом с вашей милостью, сударь?
   – Не стесняйся, присаживайся! Прошу тебя.
   После взаимных уговоров они, наконец, сели за стол. Симэнь заказал кувшин хорошего вина. Вскоре на столе появились закуски, фрукты, сладости и подогретое вино. Хэ мучили подозрения. «Симэнь Цин никогда раньше меня не угощал, – думал он, – а тут вдруг вино ставит. Должно быть, неспроста».
   Они долго сидели, пили вино. Наконец, Симэнь достал из рукава слиток блестящего как снег серебра и положил его перед Хэ.
   – Не побрезгуй скромным подношением. Потом еще отблагодарю.
   – Что вы, ваша милость! Смею ли я принять серебро! Ведь я вам не оказывал никаких услуг, – сложив на груди руки, отказывался следователь. – Прикажите, что вам угодно, не посмею ослушаться.
   – Не отказывайся, друг. Возьми серебро.
   – Только скажите, что вам угодно, – просил Хэ.
   – Да ничего особенного. Там ты за труды само собой получишь. Об одном прошу, чтобы при положении в гроб У Старшего все обошлось как надо. Без лишних разговоров… Накрой парчовым покровом, и чтоб дело с концом.
   – Я-то думал, что-нибудь особенное, – заверил Симэня следователь, – а то пустяки какие. Да разве я могу за это серебро брать!
   – Если не возьмешь, значит не хочешь сделать, что прошу.
   Хэ Девятый давно побаивался коварного Симэня, который всю управу в своих руках держал, и взял серебряный слиток. Они выпили еще, и Симэнь кликнул полового:
   – Подсчитай! Завтра в лавку за деньгами приходи.
   Они спустились вниз и вышли из кабачка.
   – Смотри, друг, никому не болтай, потом еще награжу, – предупредил следователя Симэнь и удалился.
   «Почему он дал мне целых десять лянов? – раздумывал Хэ. – Только за то, чтобы я разрешил положить У Чжи в гроб? Нет, тут что-то не все ладно». У ворот дома У Чжи он встретил своих заждавшихся помощников и старуху Ван.
   – От чего умер У Старший? – спросил он помощников.
   – Жена говорит, от сердечной боли, – отвечали те.
   Следователь отдернул занавеску и вошел в дом.
   – Что-то вы поздновато пожаловали, господин Хэ? – спросила старуха. Мы вас прямо заждались. И геомант [2]давно пришел.
   – Все дела. Вот и задержался.
   Следователь заметил вышедшую к нему Цзиньлянь, одетую в грубое платье бледного цвета, с белой бумагой [3]в волосах. Она притворилась плачущей.
   – Не расстраивайтесь, сударыня, – успокаивал ее Хэ, – душа вашего супруга возносится на небеса.
   – Не выразить словами моего горя, – вытирая слезы, проговорила Цзиньлянь. – У мужа болело сердце, и вот в несколько дней его не стало. Какой удар!
   Следователь оглядел Цзиньлянь и подумал: «Раньше я только слышал про жену У Чжи… Вот, оказывается, какую красавицу он себе взял! Не зря Симэнь Цин десять лянов отвалил!» Когда он подошел к покойнику, геомант уже совершил над усопшим таинства. Хэ снял покров, откинул с лица лоскут белого шелка и, сосредоточившись, стал внимательно всепронзающим взглядом осматривать покойника – его почерневшие ногти, темно-синие губы, пожелтевшее лицо и выпученные глаза. Ему сразу стало ясно, что У Чжи отравлен.
   – У него что-то и лицо посинело, и губы закушены… И кровь изо рта… – недоуменно говорили подручные следователя.
   – Будет глупости болтать! – оборвал их Хэ. – Вон солнце так и палит. Как тут тленом не тронуться?
   И подручные по наущению старой Ван поспешно положили покойника в гроб и навсегда забили гвоздями. Старуха передала следователю связку медяков и попросила разделить их между обоими помощниками.
   – Когда вынос? – спросил Хэ.
   – Госпожа хотела бы на третий день совершить сожжение за городской стеной, – ответила Ван.
   Подручные удалились. В этот вечер Цзиньлянь устроила угощение с вином. На другой день четверо буддийских монахов читали заупокойные молитвы, а рано утром, в пятую стражу третьего дня состоялся вынос. Гроб подняли подручные следователя. Проводить У Чжи вышли кое-кто из соседей. Одетую в траур Цзиньлянь несли в паланкине. Всю дорогу она притворно оплакивала кормильца. На пустыре сожжения усопших гроб с останками У Чжи предали огню, а пепел бросили в пруд. За панихиду и поминки расплачивался Симэнь Цин.
   Вернувшись домой, Цзиньлянь поднялась наверх и установила табличку, на которой было написано: «Здесь покоится душа усопшего мужа У Старшего [4]». Перед табличкой была зажжена глазурная лампада, установлен золотой траурный стяг, разложены бумажные медяки, слитки золота и серебра и другие жертвенные предметы.
   Старуху Ван вдова отправила домой, а сама в тот же день разделила ложе с Симэнем. Как только они не наслаждались наверху в доме У Чжи! Что там бывало – в чайной! Все украдкой да урывками. Теперь, когда У Чжи не стало, никто больше не мешал им быть вместе всю ночь. Вначале Симэнь Цин еще побаивался соседей. Зайдет, бывало, к старухе, у нее немного посидит. Со смертью У Чжи он брал с собой приближенного слугу и черным ходом проходил прямо к Цзиньлянь. Крепко они привязались к друг другу, прилепились – не разлучишь. Симэнь частенько дня по три, а то и по пять домой не заявлялся, отчего там царил беспорядок и недовольны были все домашние – от мала до велика. Ведь только попади к такой чаровнице в вертеп, себя же погубишь.