Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   О том же поется и в романсе на мотив «Турачьи небеса» [5]:

 
Рабы всесильного желанья,
Соединивши мысль и страсть,
Грядущее презрев в лобзаньях,
Они не жаждут прозревать.
Но, чувств глубоких порожденье,
Тоска и боль живут в груди.
У и Юэ [6]нет примиренья!
От воли Неба не уйти!
 

   Быстро летело время, как челноки сновали дни и луны. И вот прошло больше двух месяцев с того дня, когда Симэнь Цин впервые встретил Пань Цзиньлянь. Близился праздник начала лета [7].
   Только поглядите:
   С зеленых ив свисали витые нити бирюзы, алели кругом румяны гранатов. Нежный ветерок колыхал покрывало, со свистом веер навевал холодок. Всюду встречали лето, у каждого над праздничным столом порхали кубки.
   Возвратясь из храма духа-повелителя Тайшань – Великой горы [8], Симэнь зашел в чайную. Старуха поспешно подала ему чаю и спросила:
   – Далеко ль ходили, сударь? Что ж это вы госпожу-то не навестите?
   – В монастыре был. Надо, думаю, в большой праздник ее повидать. Вот и пришел.
   – Матушка ее родная, тетушка Пань, у нее в гостях. Кажется, еще тут. Погодите, я погляжу.
   Старая Ван прошла черным ходом к Цзиньлянь. Та угощала вином свою мать. Завидев соседку, Цзиньлянь стала потчевать и ее.
   – Вот кстати явилась, мамаша, – говорила она с улыбкой. – Присаживайся, выпей по случаю встречи чарочку да и за то, чтобы крепыш родился.
   – Да у меня и мужа-то нет, – засмеялась Ван. – Откуда мне приплода ждать? Это вот тебе только наследником и обзаводиться – ты молодая, в самом расцвете сил.
   – Говорят, молодые цветы красотою манят, а старые, поблекшие – плодами дарят.
   – Слышишь, дорогая, – обратилась Ван к Пань Старшей, – как твоя дочка меня, старуху, обзывает? Я, говорит, оборванка [9]– поблекший цветок. Что ж, посмотрим, не понадобится ли ей завтра эта оборванка!
   – Вы уж на нее не обижайтесь, – заметила та. – Она у меня с малых лет на язык остра.
   Надобно сказать, что с тех пор как Ван свела Симэня с Цзиньлянь, ей, старухе, и впрямь целыми днями покоя не было: то на стол накрывала, то за вином бегала. Но и себя она, разумеется, не забывала: руки около них грела.
   – Да, дочка у вас бойкая и сметливая, – расхваливала она Цзиньлянь.– Прекрасная женщина! Только какому счастливцу достанется?
   – На то вы, почтенная, и сваха. На вас вся надежда, – заметила Пань Старшая, пододвигая сводне чарку и палочки.
   Цзиньлянь налила вина.
   Старая Ван осушила подряд не одну чарку, и лицо ее стало багровым. Чтобы не заставлять Симэня долго ждать, она подмигнула Цзиньлянь и, попрощавшись, пошла домой. Цзиньлянь поняла, что ее ждет Симэнь. Она постаралась поскорее отделаться от матери, и когда та ушла, прибрала комнату, зажгла благовония, унесла остатки трапезы и снова накрыла стол. Едва она приготовилась к встрече Симэня, как он вошел к ней через террасу. Хозяйка спустилась к нему навстречу, отвесила поклон, и они вместе поднялись наверх.
   Надобно сказать, что сразу же после смерти мужа Цзиньлянь перестала блюсти траур, а табличку души покойного отставила в сторону и накрыла листом белой бумаги. Никаких жертвенных блюд перед алтарем новопреставленного мужа она не ставила. Только и знала краситься да румяниться. Одевалась она в яркие платья и, завлекая Симэня, предавалась с ним любовным усладам. Стоило ему оставить ее дня на два, на три, как она обрушивалась на него с руганью:
   – Ах ты, негодный! Бросил меня на произвол судьбы, изменник. Где завел зазнобу, а? Я ему не нужна стала! Сиди, мол, себе одна, мерзни!
   – Да у меня младшая жена померла. Хоронили, некогда было. А сегодня в монастырь ходил. Купил тебе головные украшения, жемчуг и платья.
   Цзиньлянь сильно обрадовалась. Симэнь позвал слугу Дайаня, и тот стал вынимать из узла один подарок за другим. Цзиньлянь с благодарностью приняла вещи. Своими побоями она до того запугала падчерицу Инъэр, что уж больше не скрывала своей связи с Симэнем. Цзиньлянь велела ей подать гостю чашку чаю, а сама накрыла стол и села рядом с ним.
   – Ну зачем ты тратишься! – заметил Симэнь. – Я дал мамаше серебра. Вина, мяса, закусок и фруктов она принесет. Мне просто захотелось побыть с тобой в праздник.
   – У меня мать была – ее угощала. Тут нетронутые кушанья. Чего время терять? Давай пока закусим, а то когда старуху дождешься.
   Цзиньлянь подсела к Симэню, прильнула щекой к его лицу, положила ногу ему на колено и так, крепко прижавшись друг к другу, они пили вино.
 

* * *

 
   Но расскажем о старой Ван. С корзиной в одной руке и безменом – в другой она вышла из дому купить вина и мяса. Стояло начало пятой луны – пора ливней. Только что в небе ярко светило солнце, и вдруг, откуда ни возьмись, набежала туча. Дождь хлынул как из ведра.
   Только поглядите:
     Со всех сторон сгустились черные тучи, был во мрак заточен небосвод. Затмили солнце летящие струи, разбивалися капли о широкие листья бананов. Тут бешеный ветер пришел на подмогу. Выкорчевывал он вековые могучие сосны. Загрохотали потом и грома раскаты, сотрясая Великой горы вершину, пики Хуа и Сун [10]. Дождь жару прогнал, смыл палящий зной и влагой напоил он всходы хлебов. Дождь жару прогнал, смыл палящий зной, и возжелала чаровница красотами природы насладиться. И влагой напоил он всходы хлебов, и путник забыл про дорожную слякоть и грязь.
   Да,

 
В Цзяне и Цзи, в Хэ и Хуай [11]воды весны гомонят!
Ярко блестит мокрый бамбук, смутно алеет гранат.
 

   Купила Ван кувшин вина и целую корзину рыбы, мяса, курицу, гуся, овощей и фруктов. Только она вышла на улицу, как ее застал ливень. Старуха бросилась под крышу и повязала голову платком, но сама промокла насквозь. Постояла немного, и когда ливень начал утихать, стремглав бросилась домой. Вино и мясо оставила на кухне, а сама вошла в комнату. Цзиньлянь и Симэнь пили вино.
   – Хорошо вам тут пировать-то! Поглядите, вся до нитки промокла старуха, – Ван рассмеялась. – Вы уж мне потом подкиньте, сударь.
   – Ну что за человек! Всегда на ком-нибудь да отыграется!
   – Ни на ком я отыгрываться не собираюсь, а вы, сударь, извольте мне купить кусок темно-синего полотна.
   – Выпейте, мамаша, подогретого винца, –предложила Цзиньлянь.
   Старуха осушила залпом три чарки.
   – Пойду на кухню сушиться.
   Ван удалилась на кухню, просушила одежду, приготовила курицу и гуся, сварила рису. Нарубила и нарезала все как полагается, разложила кушанья на тарелки, фрукты на подносы и понесла в комнату. Когда она поставила на стол подогретое вино, Симэнь и Цзиньлянь снова наполнили чарки и стали наслаждаться яствами. Прижавшись друг к другу, они пили из одной чарки. Симэнь вдруг заметил висевшую на стене лютню.
   – Слыхал, ты хорошо играешь, – сказал он. – Сыграй мне что-нибудь, а я под музыку выпью.
   – Я в детстве немного училась, – Цзиньлянь улыбнулась. – Так что не смейтесь, если нескладно получится.
   Симэнь снял со стены лютню и посадил Цзиньлянь к себе на колени, наблюдая, как изящно она распрямила свои нежные яшмовые пальчики, едва коснулась застывших струн, не спеша заиграла и запела на южный напев «Две головки»:

 
Не нужны ни румяна, ни пудра –
Тучи-волосы смяты под утро,
Их я шпилькой стяну золотой,
И надену наряд я простой.
Благовонья свечу возжигая,
На ночь полог открой, дорогая,
Как Си Ши, несравненна в любви,
Я в покои проникну твои.
 

   Пение привело Симэня в восторг. Он обнял Цзиньлянь за нежно-белую шею и поцеловал.
   – Какая ты, оказывается, умница! – хвалил он Цзиньлянь. – Немало встречал я певиц с кривых террас, но ни одна не играла и не пела так прекрасно, как ты.
   – Вы так меня выделяете, сударь! – засмеялась Цзиньлянь. – Ради вас я готова исполнить все, что только пожелаете. А вы не бросите меня потом, а?
   – Как можно тебя забыть?! – Симэнь погладил ее благоухающие ланиты.
   Они смеялись и резвились. Вдоволь насладившись «игрою тучки и дождя», Симэнь снял вышитую туфельку с ножки Цзиньлянь, вылил в нее чарку вина и осушил туфельку-кубок.
   – Не шутите, сударь. Смотрите, какие у меня маленькие ножки.
   Немного погодя они захмелели, заперли дверь и, сняв одежды, легли, продолжая забавы.
   Старая Ван заперла ворота и, пройдя на кухню к Инъэр, принялась что-то жевать.
   А в комнате порхали феникс с подругой, резвились, точно рыбки в воде. И в любви Цзиньлянь была куда искуснее любой певички. Как только ни услаждала она Симэня! И он копье уверенно метал. Они переживали ту удивительную пору молодости, когда женщина чарует красотой, а мужчина покоряет доблестью и мощью.
   Вот и стихи об этой паре. Они гласят:

 
До времени тихо в спальне –
холод и пустота,
Пока не затеют игры
Талант и сама Красота.
Вот красную опрокинут свечу [12]
погаснет она,
И тут же ладью влюбленных в ночи
подхватит волна.
Ни играм их, ни утехам
нет конца и предела.
Стрекозы разбились по парам
ради брачного дела.
Крадется к цветку за нектаром
жаждущий мотылек.
Из уст черепахи волшебной
извергнется вдруг поток.
 

   В тот день Симэнь пробыл с Цзиньлянь до самого вечера. Перед тем как уйти, он оставил ей на расходы несколько лянов мелкого серебра. Как ни старалась она удержать его, он все-таки приладил глазную повязку и оставил любовницу. Цзиньлянь опустила занавеску, заперла ворота, выпила еще чарочку со старой Ван, потом удалилась и старуха.
   Да,

 
Провожая его, прислонилась к дверям –
В дымке персиков алых он путь потерял.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ТЕТУШКА СЮЭ СВАТАЕТ МЭН ЮЙЛОУ.

 

ЗОЛОВКА ЯН В СЕРДЦАХ БРАНИТ ДЯДЮ ЧЖАНА ЧЕТВЕРТОГО.

 

   Я сваха. Я искусна и хитра.
   Я хлопочу с утра и до утра.
   Коль надо, я уговорю жениться –
   Хоть бобыля, хоть юную девицу.
   Коль повезет – задарят серебром
   И угостят за свадебным столом.
   Увы, не каждый мне сулит везенье –
   Удача здесь, там ждут лишь огорченья.

 
   Так вот. Однажды тетушка Сюэ, которая поставляла домашним Симэнь Цина головные украшения из перьев зимородка, подхватила корзину и отправилась искать самого хозяина. Не найдя его, она обратилась к слуге Дайаню:
   – Где ж хозяин?
   – Батюшка [1]в лавке, с дядей Фу Вторым счета подводят, – ответил слуга.
   Надобно сказать, что, открыв лавку лекарственных трав, Симэнь нанял приказчиком некоего Фу Мина, носившего также имя Цзысинь. Он был вторым среди братьев, потому и звали его обычно дядей Фу Вторым.
   Тетушка Сюэ направилась прямо к лавке. Отдернув занавеску, она увидала Симэня с приказчиком, кивнула хозяину головой, и тот торопливо вышел. В укромном месте тетушка отвесила ему поклон, и он спросил, в чем дело.
   – Пришла с вами насчет женитьбы поговорить, сударь, – начала Сюэ. – Если по душе придется, будет вам по гроб третьей женой. Я только что от старшей госпожи. Купила она у меня цветов, посидели, чайку попили. Только сказать ей не решилась. Вот и поспешила к вам, сударь. Да вы ее знаете. Первая жена торговца холстом Яна. За Южными воротами живет. Солидным состоянием владеет. У нее пара двуспальных нанкинских кроватей, наряды на всякое время года, а расшитыми платьями сундуков пять битком набито. А еще жемчужные браслеты да кольца, диадемы из драгоценных камней, золотые и серебряные запястья… Всего не перечесть. Только чистого серебра тысяча с лишним лянов, кусков триста лучшего полотна. Но случилась беда. Уехал муж по торговым делам да и умер на стороне. Уж больше года вдовой живет. Детей у нее нет, остался, правда, брат покойного мужа, но ему лет десять, не больше. Молодая, цветущая, чего ей, спрашивается, вдовой сидеть?! Да и тетка не прочь ее выдать. Ей не больше двадцати пяти, стройна и мила, а приоденется – прямо красавица писаная. Кокетлива, игрива и умна. А какая хозяйка и рукодельница! Ну, конечно, играет в двойную шестерку и в шашки. Не стану таить: фамилия ее Мэн, третья в семье. Живет в Вонючем переулке. А как на лютне играет! Стоит вам, сударь, хоть разок на нее взглянуть, и стрела любви угодит прямо в сердце. Подумайте, сударь, какое вам подваливает счастье – и богатое приданое и добрая жена!
   Приятно стало Симэню, когда он услыхал, что она играет на лютне.
   – Когда же можно будет с ней повидаться? – спросил он.
   – Я так полагаю: свидание, сударь, – это пустяки. Дело в том, что у них тетка – всему голова. Есть, правда, еще дядя Чжан Четвертый. Только он как орех-дичок – одна скорлупа, а нутро пустое. Тетка ее была замужем за Сунем-Кривошеим, который жил в доме почтенного Сюя, с улицы Дражайшей половины на северной окраине. Сунь умер, и она, должно быть, лет сорок, как вдовой живет, бездетна. Племянник ее и кормил. Нынче уж поздно, а завтра я к вам загляну, сударь. Идти надо прямо к тетке. Просить, говорят, так Чжан Ляна, кланяться, так Хань Синю [2]. Старуха деньги любит и доподлинно знает, что у невестки есть чем поживиться. А за кого выдать, ей все равно. Лишь бы ей деньжат перепало. Так что вам, сударь, я бы посоветовала на серебро не скупиться. Потом у вас и лучшего атласа в избытке. Прихватите кусок атласу, подарочки кое-какие и пойдем навестим старуху, все обговорим. Вы ее враз покорите. А как она порешит, так и будет. Никто не посмеет ей перечить.
   От свахиных слов глаза Симэня радостно заблестели, и он расплылся в улыбке.
   Да, дорогой читатель, у всех свах одно желание – как бы поднажиться. Все им нипочем: из простого смертного сделают чиновника, из наложницы – жену полновластную. У них вся жизнь на лжи строится, а правды – лучше не спрашивай.
   Да,

 
Сваха рассуждает, так и сяк
Сладостную Мэн суля ему.
Если суждено, сто ли – пустяк,
Нет – так и встречаться ни к чему.
 

   Договорились они на другой день, который, кстати, предвещал удачу, купить подарки и навестить тетку Ян. Тетушка Сюэ, подхватив корзину, удалилась, а Симэнь засел за счета с приказчиком Фу, но о том вечере рассказывать больше не будем.
   Проснулся Симэнь рано, приоделся как полагается, припас кусок атласа, купил четыре подноса отборных фруктов и нанял носильщика. Ехал он верхом в сопровождении слуг, а тетушка Сюэ указывала дорогу. По улице Дражайшей половины добрались они до дома почтенного Сюя и остановились у ворот госпожи Ян. Первой вошла сваха.
   – К вам, сударыня, пожаловал засвидетельствовать свое почтение и посвататься к невестке один очень состоятельный господин – мой сосед, – обратилась к хозяйке тетушка Сюэ. – Я сказала ему, что хозяйка всему вы, сударыня, что первым делом надобно встретиться с вами, а потом уж повидаться и с вашей невесткой. Вот и проводила его к вам. Он у ворот ожидает.
   – Помилуй! – воскликнула старуха. – Что ж ты мне раньше-то не сказала!
   И она наказала служанке приготовить место для гостя, прибрать комнату и заварить лучшего чаю, а тетушке Сюэ просить господина.
   Изо всех сил старалась сваха угодить старухе. Прежде всего внесли коробки и выложили подарки. Только после того как убрали пустые коробки, пригласили Симэня. Он был в большой пальмовой шляпе и в отделанных шнуром черных туфлях на белой подошве.
   – Соблаговолите, сударыня, принять мое самое искреннее к вам расположение, – отвесив четыре низких поклона, не раз повторял он, когда заметил, что хозяйка, опираясь на костыль, собирается ответить поклоном на его приветствия.
   После долгих церемоний гость и хозяйка заняли свои места. Сваха села между ними.
   – Как изволите вас величать, сударь? – обратилась к Симэню хозяйка.
   – Я вам только что называла господина, – вставила сваха, – а вы уж и запамятовали? Это и есть господин Симэнь Старший. Первый во всем городе богач. Огромную лавку против управы держат, чиновникам займы дают. Денег у них – гора, до Северного ковша достанет. Вот только нет в доме хозяйки. Как прослышали, что ваша невестка собирается замуж, решили навестить да посвататься. Ну вот и свиделись. На глазах-то ведь нитки не утаишь, так что все выкладывайте, чтобы потом на нашего брата не пенять: сваха, мол, нагородила. Вы, матушка, глава семьи. К кому же, как не к вам, и обращаться?!
   – Если вы, сударь, намерены просить руки моей невестки, – начала старуха, – так прямо и приходили бы. Зачем было обременять себя подношениями? Мне и отказаться от них было бы неучтиво, да и принять как-то неловко.
   – Пожалуйста, не беспокойтесь, достопочтенная тетушка! – успокаивал ее Симэнь. – Какие это подарки!
   Хозяйка поблагодарила гостя двумя поклонами и приняла подношения. Сваха взяла поднос и вышла из комнаты, но скоро вернулась и села на свое место. Подали чай.
   – Скажу вам, что у меня, старухи, на душе, – заговорила тетушка Ян, когда выпили чай. – Племянник мой в свое время нажил немалые деньги, но, увы, его не стало. Изрядная доля попала к невестке. На худой конец у нее тысяча с лишним лянов серебра. Будет она у вас женой-хозяйкой или наложницей, меня это не касается. Об одном прошу, чтобы отслужили, как полагается, панихиду по покойному племяннику, но и меня чтобы не обошли – ведь я ему тетка родная – чтобы деньгами на гроб одарили. Лично вашего, сударь, я не прошу. А уж я ни на кого не посмотрю, без зазрения совести гиеной наброшусь на старого пса Чжана, но на своем настою. Ну и после свадьбы вы уж отпускайте ее, скажем, на праздники или на мой день рождения… Знайтесь с нами, бедными родственниками, мы вас не разорим.
   – Будьте совершенно спокойны, сударыня, – заверил ее Симэнь. – Я все прекрасно понял. Но раз уж вы изволили заметить, я вам, сударыня, столько серебра дам, что его хватит не на один, а на целый десяток гробов. – Он вытащил из голенища шесть слитков высокопробного белого, как снег, серебра общим весом в тридцать лянов и разложил их перед хозяйкой. – Это вам пока, сударыня, на чай. А после свадьбы семьдесят лянов поднесу и два куска атласа на погребенье. А по праздникам она будет непременно вас навещать.
   Да, дорогой читатель, деньги в нашем мире – это то, что у всех смертных на уме. Они любого за самое живое заденут.
   Зрачки расширились у старухи при виде слитков блестящего серебра, и лицо расплылось в улыбке.
   – Не судите меня за мелочность, сударь, – промолвила она. – Ведь так уж исстари повелось: начнешь с уговора – не познаешь раздора.
   – Как вы, право, недоверчивы, – вмешалась сваха. – К чему такая расчетливость! Только мой господин, скажу я вам, не из таких: ни с того ни с сего при первом же знакомстве и вон какими подарками одарил! Ведь со всеми правителями округов да уездов в дружбе. Какие знакомства! Вот размах! Что им эти подношения!
   Хозяйка больше не в силах была сдерживать переполнявший ее восторг, который прямо-таки рвался из нее наружу. Уже дважды подавали чай, и Симэнь стал собираться, хотя его все время удерживала хозяйка.
   – Ну вот, сегодня повидались и договорились с хозяюшкой, – проговорила сваха. – А завтра можно будет и невестку навестить.
   – Помилуйте, сударь! Да вам и не стоит утруждать себя разговорами с ней, – заверила Ян. – Вы только передайте ей мои слова: если, мол, за такого господина выходить не желаешь, так какого ж тебе нужно?
   Симэнь Цин встал и начал прощаться с хозяйкой.
   – Не ожидала я, что вы осчастливите меня, старуху, своим прибытием, сударь, и ничего не приготовила, – извинялась тетушка Ян. – Не осудите, сударь, что отпускаю с пустыми руками.
   Опираясь на палку, она хотела было проводить гостя, но тот упросил ее вернуться.
   – Ну как? Здорово я придумала?! – обратилась тетушка Сюэ к Симэню, когда приблизилась к лошади. – Лучше сразу поклониться старухе, чтобы потом лишних разговоров не было. А теперь поезжайте, сударь. А мне еще нужно будет кое-что ей сказать. Значит, завтра прямо к ней. Я уж у нее побывала…
   Симэнь Цин протянул свахе лян серебра на осла, а сам оседлал коня и отправился домой.
   До самого вечера просидела сваха за чаем и вином у госпожи Ян, но хватит об этом распространяться.
   На другой день Симэнь нарядился, положил в рукав кошелек и сел на белого коня. Его сопровождали слуги Дайань и Пинъань. Сваха ехала на осле. Они миновали Южные ворота, Свиной рынок и добрались до дома Янов.
   Передний флигель представлял собою солидное здание, в котором разместилось бы четыре обширных комнаты. Пять флигелей располагалось в глубине. Первой вошла сваха. Симэнь спешился, привязал лошадь и стал ждать у ворот в сторожке, где высился обращенный к югу черно-белый экран [3]. Вовнутрь вели парадные лиловые ворота, за ними изгородью тянулся стройный бамбук. Во дворе в кадках росли гранатовые деревья, на возвышении в ряд выстроились чаны с синей краской, тут же двумя рядами стояли длинные скамьи для отбивки холста.
   Тетушка Сюэ открыла двустворчатую красную дверь в просторную гостиную. Перед сиденьями для гостей висели изображения милосердной Гуаньинь [4]с отраженной в воде луной и отрока Шаньцая [5]. Стены были украшены пейзажами известных мастеров. Около мраморного экрана стояли две высокие вазы для метанья стрел [6]. Блестели начищенные столы и стулья. Дуновения ветерка колыхали тончайший шелк занавесок. Сваха пригласила Симэня присесть, а сама исчезла во внутренних покоях, но скоро вернулась и зашептала Симэню на ухо:
   – Обождите немного. Госпожа занята утренним туалетом.
   Слуга подал лучшего фуцзяньского [7]чаю и, как только гость кончил пить, унес прибор. Тетушка Сюэ – на то она и сваха! – жестами да знаками объяснила Симэню:
   – У них, если не считать тетушку Ян, эта госпожа за главную. Есть у нее, правда, деверь, да он мал и ничего не смыслит. Раньше, при муже, они одних только медяков по две корзины в день выручали. О серебре я уж и не говорю. Брали мы у них черный холст на туфли. Так они, бывало, по три фэня [8]за чи [9]драли – и ни медяка не уступят. Человек до тридцати одних красильщиков постоянно держали. И всем молодая хозяйка управляла. У нее две служаночки. Старшей – лет пятнадцать, зовут Ланьсян, ей уж прическу сделали [10], а другой, Сяолуань, – двенадцать. Они вместе с госпожой к вам в дом перейдут. А у меня вот какое желание: поженю вас, а сама, чем в захолустье на окраине ютиться, сниму домик побольше. Такая даль, что и к вам не зайдешь. А вы, сударь, не один кусок полотна мне еще в прошлом году посулили – помните, когда Чуньмэй покупали? – да так и не дали. Впрочем, сейчас нечего говорить – потом уж за все отблагодарите. Да! Вы видали какие у ворот два прилавка для холста? – продолжала сваха. – Вот какими сам-то деньгами ворочал! Один дом, считай, сот семь, а то и восемь стоит. Пять построек вглубь – вплоть до той улицы тянутся. И все меньшому брату отойдет.
   Пока они вели разговор, вошла служанка и позвала тетушку Сюэ. Наконец, послышался звон дорогих украшений, пахнуло нежным ароматом мускуса и орхидей, и явилась красавица в переднике с голубым единорогом [11], в вытканной цветами кофте из тонкого шелка и ярко-красной юбке с широким подолом. Жемчуг с бирюзою и торчащая сбоку шпилька-феникс украшали ее прическу.
   Глазом не моргнув, смотрел на красавицу Симэнь Цин.
   Только поглядите:
     Величава, стройна, разодета – похожа на яшмовое изваянье. Не худа, не полна, не высока и не низка. Едва заметные рябинки ей придавали неподдельное очарованье. Выглянув из-под юбки, всякого восхищали ее золотые лотосы-ножки. Что за гармоничное созданье! Как она мила собой! Сверкали жемчуга в золотых сережках, свисавших до самых плеч. Красовался в прическе феникс двуглавый – шпилька. При малейшем движеньи мелодично звенели нефритовые ожерелья. Стоило ей сесть – и разливалось дивное благоуханье мускуса и орхидей.
   Да,

 
Будто Чанъэ на мгновенье
покинула Лунный чертог,
Будто небесная фея
Вниз, по хрустальным ступеням
ступает соцветьями ног.
 

   Симэнь был очарован ее красотой. Тетушка Сюэ поспешно отдернула занавеску, чтобы впустить прелестную хозяйку, и та, скромно поклонившись гостю, села напротив. Симэнь не сводил глаз с чаровницы, рассматривая ее с головы до пят. Она потупила взор.
   – У меня умерла жена, – начал гость. – И я хотел бы, чтобы вы вошли ко мне в дом и вели мое хозяйство. Каково будет ваше мнение, сударыня?
   – Позвольте узнать, сколько вам лет, сударь, и давно ли вы живете без хозяйки?
   – Впустую прожито двадцать восемь. Родился я в полночь двадцать восьмого дня в седьмой луне. Увы, больше года как умерла жена. Осмелюсь спросить, сколько цветущих весен видели вы, сударыня?
   – Мне тридцать.
   – Значит, вы на два года старше меня…
   Тут в разговор вмешалась сваха:
   – Когда жена старше на два, богатству день ото дня расти, а на три – целые горы его обрести.
   Не успела она договорить, как вошла служанка с тремя чашками и засахаренными апельсинами. Она заварила чай в отделанные серебром лаковые чашечки с серебряными ложечками в форме абрикосового листка. Хозяйка встала, протерла чашку своими изящными тонкими пальчиками и с поклоном поднесла Симэню, который не замедлил ее принять.
   Тут тетушка Сюэ, быстро нагнувшись, приподняла хозяйкин подол, чтобы показать гостю пару прелестных золотых лотосов-ножек, величиною точь-в-точь в три цуня, с очаровательными острыми-преострыми носками, обутых в ярко-красные расшитые золотыми облаками туфельки на толстой подошве из белого шелка. Симэнь пришел в восторг. Вторую чашку хозяйка подала свахе Сюэ, и только потом села за чай сама.