Пищенко Виталий. Укус скорпиона

   — Да.
   — Вы гражданин Соединенных Штатов?
   — Да.
   — Вы когда-либо отбывали срок в тюрьме?
   — А откуда, по вашему мнению, меня привезли?
   — Опять! — взвыл старик. — Отвечайте однозначно.
   —Да.
   — Вы курите?
   — Изредка. Ой-ой, простите. Да.
   — Вы владеете какими-либо иностранными языками?
   — Да.
   — Вы член коммунистической партии?
   «Ну и дурак», — подумал я, но вслух сказал:
   — Her.
   — Вам нравятся красивые женщины?
   — Да.
   — А некрасивые?
   — Нет.
   — Вы специалист по виртуальным системам?
   — Да.
   — Вы сотрудничали с полицией?
   — Да.
   — Вы предпочитаете американскую одежду?
   — Да.
   — Вы агент иностранной разведслужбы?
   — Нет.
   — Вы убивали людей?
   — Да, — слегка замявшись, все же ответил я.
   — Вы окончили Гарвард?
   — Не помню.
   — Что это значит?
   — Я и впрямь не помню. Но раз Джек говорит, значит, окончил.
   — Хорошо. Вы любите заниматься спортом?
   — Да.
   — Вы член организации левого толка?
   — Нет.
   — Вы женаты?
   — Нет.
   — У вас есть дети?
   — Нет.
   — Если среди ваших знакомых мусульманские экстремисты?
   — Нет.
   — Вы когда-нибудь выезжали за пределы страны?
   — Нет.
   — Вы когда-либо контактировали с представителями зарубежных разведслужб?
   — Нет.
   И так далее, и тому подобное. Они меня пытали не менее сорока минут. К концу опроса я уже готов был убить и Мактерри, и Джека, и старика с его «белоснежкой». Но тут мне задали последний вопрос: «Говорили вы неправду в ходе обследования, отвечая на какой-то из заданных вопросов»? Я облегченно ответил: «Нет», — и старикашка, обращаясь к своей ассистентке, радостно сказал:
   — Все, Лиз. Можешь снимать с него требуху.
   Затем он поднялся со своего стула и подошел к компьютеру, где долго пялился на монитор, потом наконец приглашающе кивнул Джеку, и они вышли в соседнюю комнату. Я же, блаженно вытянувшись в кресле, отдался во власть цепких «белоснежкиных» рук.
   Кажется, первое серьезное испытание я прошел. Впрочем, прошел ли?
 
   — Поздравляю, — сказал Джек, — вы успешно одолели тестирование. Теперь вас ждут в блоке В-12. Прощайте, и дай Бог, наши пути больше не пересекутся.
   — Спасибо за доброе слово, — ответил я, но он не стал меня слушать, а выпроводил в коридор.
   — Вот ваш пропуск.
   Джек протянул мне пластиковую карточку опять же оранжевого цвета и почти идентичную той, что висела у меня на груди. Затем, похлопав меня по плечу, шустро захлопнул дверь.
   «Сердечный джентльмен, — подумал я, — приветливый».
   — Следуйте за мной.
   Я вздрогнул и оглянулся. Ба! Знакомые все лица!
   — Пятерочка, вы ли это?
   Признаться, я был рад вновь встретить хоть одно знакомое лицо. В этом осином гнезде, полном хитрющих и кровожадных шпионов, чувствуешь себя не самым лучшим образом. Уж поверьте мне на слово, обманывать не стану.
   Однако моя «путеводная звезда» по-прежнему была холодна. Не удостоив меня взглядом, она двинулась по коридору, и мне не оставалось ничего другого, как плестись за нею следом да разглядывать стройные ножки, почти до коленок прикрытые форменной юбкой.
   Так мы дошли до конца фиолетового коридора, и там у нас снова проверили пропуска. Затем были голубой, красный и оранжевый сектора. Если следовать логике, то мы были у цели. Оранжевый пропуск, оранжевый коридор… И жизнь у меня теперь будет оранжевой, как гнилой апельсин…
   Логика меня не подвела. Мы вскоре остановились возле одной из дверей, и через мгновение я оказался в очередном кабинете, но зато каком! Дорогие ковры, изящная, но современная мебель, мягкие диваны, телевизор и даже бар с множеством разнокалиберных бутылок.
   «Вот чего мне сейчас не хватает», — с тоской подумал я.
   И будто глас Господний донесся с небес:
   — Хотите что-нибудь выпить?
   Я проглотил комок и попытался разглядеть, кто же произнес эти слова, ведь не мог же в самом деле этот голос принадлежать божественной ипостаси. Не верю я в чудеса, хоть режьте. Атеист я до мозга костей.
   И вновь я порадовался своей правоте, разглядев наконец в глубоком кресле с высоченной спинкой уже немолодого грузного мужчину с седыми висками и высоким, даже слишком высоким лбом. Таких обычно за глаза называют яйцеголовы-ми. Так я его и окрестил, еще не ведая, что это и есть мой будущий шеф…
   — Сам налью, — нагло заявил я, направляясь к бару.
   Я проглотил стакан виски, даже не почувствовав его вкуса, затем хотел налить еще один, но благоразумие взяло верх. Сейчас как никогда я должен иметь трезвую голову.
   И тут я, поймав себя на мысли, что поступил несколько неприлично, не предложив бокал и хозяину кабинета, решил, что лучше сделать это с опозданием, чем выглядеть полным невежей.
   Но он отказался. И тогда я почувствовал себя неуютно вдвойне, тем более что я даже не видел его глаз, так как он сидел будто нарочно прямо напротив окна. Что ж, похоже, глупым хозяина кабинета назвать было нельзя. Он мог спокойно изучать мою персону, а мне недоступна была даже его мимика.
   А потом пришла следующая мысль, и мне стало совсем худо, я начал извиняться, начал объяснять, что я вовсе не алкоголик, просто голова пошла кругом от событий сегодняшнего дня, и мне необходимо встряхнуться, выпустить пар, взбодрить извилины.
   Какого черта я перед ним распинался — до сих пор не пойму. Может быть, глядя на шикарную обстановку этого кабинета, решил, что передо мной ни много ни мало, а сам директор ЦРУ Томас Бредли, а может, алкоголь все же начал свое черное дело. Хотя какая разница? Болван — он и в Америке не умник.
   И вот в самый разгар моих излияний хозяин решился прервать мою словесную Ниагару.
   — Замечательно, — звучным баритоном произнес он. — Ко всем вашим достоинствам я теперь могу добавить и красноречие.
   — Что вы! — смутился я, как девица, впервые оказавшаяся на панели. — С меня оратор — как с червяка гвоздь. Это все виски — величайшее средство для развязывания языков. Кстати, похлеще «детектора лжи».
   — А что, это мысль. Надо будет подсказать ее отделу по укомплектовке кадров.
   — Вы думаете? — глупо спросил я.
   — А почему бы и нет?
   Мы переглянулись и одновременно расхохотались. Вот тогда-то мне и полегчало.
   — Кто вы? — без обиняков спросил я, поразмыслив, что пришел тот самый момент, когда следовало бы и узнать, с кем ведешь столь приятную беседу.
   — Глен Стрэдфорд, ваш шеф.
   — Ага! — Я радостно хлопнул себя по коленке. — Именно вы мне как раз и нужны.
   — Думаете?
   — Совершенно уверен.
   — Тогда я вас слушаю.
   — Итак, — торжественно произнес я, — что все это значит?
   — Что именно?
   — Ну… это все… Мое избавление, например, странное предложение работать в Лэнгли. Да и откуда, черт подери, в столь солидной организации знают о моей скромной персоне?
   — Вам и вправду не терпится узнать ответы на все эти вопросы? — Уголки губ Стрэдфорда дрогнули.
   — Да.
   — Боюсь, что вынужден вас огорчить. Обращаетесь не по адресу. Могу лишь сказать: сегодня утром мне позвонили и сообщили, что вместо Стефансона подыскали нового курьера.
   — Курьера?! — ошеломленно уставился я на Стрэдфорда. Он тоже с некоторой долей удивления посмотрел на меня, а потом несколько раз задумчиво кивнул.
   — Ну да, конечно, вряд ли кто-то мог рассказать вам о предстоящей работе.
   — Совершенно верно. Мне только намекнули, что это как-то связано с «вирталом».
   — Разумеется. Отдел, который я возглавляю специализируется на ВР.
   — Но тогда почему курьером? — с некоторой долей обиды в голосе спросил я. — В этой области я не совсем дилетант.
   — Ах вот что вас смутило, — улыбнулся Стэдфорд. — Это не то, что вы подумали. На какое-то время вам придется стать виртуальным курьером, впоследствии же, в достаточной мере проявив себя, вы сможете перейти в исследовательский отдел.
   — Что означает «виртуальный курьер»? — прямо спросил я.
   — Хорошо, — вздохнул Стрэдфорд. — Придется потратить несколько минут, чтобы ввести вас в курс дела. Так по крайней мере будет честно. Хотя к работе вы приступите не раньше, чем через месяц, но должны же понимать, к чему вас готовят.
   — Вот спасибо, — прижав руку к сердцу, сказал я.
   — Бросьте. Это, в конце концов, и в моих интересах, — не пожелав уловить иронию в моих словах, ответил он. — Итак, если вам известно, в настоящее время почта, телефон и даже радиосвязь постепенно умирают. Их почти полностью вытеснила связь компьютерная. Это и дешевле, и удобней, и дает возможность видеоконтакта абонентов. Но, увы, как и прежде, этот вид коммуникаций не защищен от прослушивания. Любой пакет информации можно перехватить и раскодировать.
   — Это понятно, — кивнул я.
   — Чтобы подобного не случилось, мы посылаем с особо секретными донесениями специального ВР-курьера. Так гораздо надежней, хотя, опять же, никто не застрахован от случайностей.
   — Ясно, — задумчиво сказал я. — Курьер забирается в «саркофаг», и его личностная матрица, пройдя виртуальную реальность, проникает в нужную локальную сеть через Интернет или другую глобалку. Я правильно уловил суть дела?
   — Почти. Только мы не можем рисковать, посылая в «вир-тал» личностную матрицу. Она ведь всего-навсего программный продукт, не способный видоизменяться.
   — Что вы имеете в виду под видоизменениями? — спросил я.
   — Матрица не имеет нужной гибкости. Будучи однажды запрограммированной, она остается неизменной, пока не будет внесена корректировка извне. Курьер же может превращаться в виртуальных мирах во что угодно: в поток частиц, например, в любой одушевленный или неодушевленный предмет…
   — Ничего не понимаю, — сознался я, — Как можно превратиться в поток частиц?
   — Не знаю, — пожал плечами Стрэдфорд. — Никто этого точно не знает. Мы еще не разобрались до конца в механизме или, точнее, способности человеческого организма к трансформациям в виртуальной реальности.
   — ЧТО?!!
   Казалось, земля разверзлась под моими ногами. На миг перед глазами возникло изуродованное лицо Маргарет Тревор. Я вспомнил об угрызениях совести, терзавших меня все эти месяцы, вспомнил суд, скорый, но справедливый, и еще я вспомнил святую мою веру в то, что я свершил правое дело, спасая нашу цивилизацию от полного хаоса. И теперь вот этот совершенно мне незнакомый человек говорит, что все было напрасно. Буднично и по-деловому говорит о проникновении людей в «виртал».
   О Боже, какой же я кретин! Самонадеянный, безмозглый кретин… На что я надеялся? Что вместе с мисс Трэвор умрет и ее тайна? Глупец! Уж если какая-то жадная стерва смогла в домашних условиях состряпать преобразователь, так почему я решил, что до этого не сможет додуматься кто-то другой? Конечно, в Древнем Риме при всем желании не смогли бы соорудить паровой двигатель, а в средние века, скажем, пулемет. Но существует ведь закон диалектики: «Для каждого изобретения — свое время». И если уж это время пришло…
   — Вам нехорошо? — Голос Стрэдфорда донесся до меня словно из тумана.
   — А? Д-да… Пожалуй. Устал. Пожалуй, устал. Столько переживаний…
   — Ну что ж, тогда отдыхайте. Располагайтесь как у себя дома.
   — Но…
   — Не волнуйтесь. Это комната для гостей.
   — Я бы мог снять номер в гостинице.
   — Это ни к чему. Тем более что завтра вас отправят в Кэмп-Пири.
   — Куда?
   — Завтра все узнаете.
   — Но я думал…
   — Не торопите события. Для того чтобы стать хорошим курьером, вам еще надо многому научиться. А теперь отдыхайте. Увидимся через месяц и тогда продолжим наш разговор.
 
   Кэмп-Пири! Это резкое, острое как клинок слово для меня всегда будет ассоциироваться со сторожевыми вышками, провонявшей потом казармой, изнуряющей, вытягивающей все жилы жарой.
   Кэмп-Пири! Это место, где заставляют забыть, что вы — человек, место, где вас стараются превратить в машину для убийства, марионетку, слепо выполняющую любые приказы кукловода-сержанта.
   Кэмп-Пири! Это учебный центр ЦРУ, носящий конспиративное название «Ферма» и находящийся где-то в штате Виргиния. О более точном его расположении я понятия не имею. Меня привезли в этот заброшенный на край мира уголок на вертолете, ночью, высадили посреди бетонного плаца, и «вертушка» тут же убралась восвояси.
   Я долго вглядывался в ночную мглу, пока не разглядел неясные очертания каких-то строений, длинных и приземистых, сторожевые вышки и еще что-то вроде высоченных антенн или шестов. Было тихо. Только где-то приглушенно лаяли собаки. Но вскоре я различил звук шагов. Луч фонарика уперся мне в лицо, и я опять ослеп.
   — Эндрю Хопкинс? — прорычал кто-то у меня над ухом. Именно прорычал, так как человеческой речью это трудно было назвать.
   — Да, — ответил я.
   — Следуй за мной и смотри не сверни себе шею. Не лишай меня удовольствия сделать это самому.
   Я открыл было рот, но потом захлопнул и последовал за ярким лучом фонаря словно моль, летящая на свет прожектора.
   Так, молча, мы шли несколько минут, пока не приблизились к одному из приземистых строений. Скрипнула дверь.
   — Выберешь пустую койку и ложись дрыхнуть, — снова пророкотал противный голос. — Завтра тебе предстоит тяжелый денек.
   Я опять промолчал, переступая порог. В ноздри ударил ужасный запах никогда-не-стиранных-носков, и я чуть не задохнулся. Сзади раздался громкий хохот, и дверь захлопнулась. Стало еще темнее. Я вытянул одну руку вперед, второй же зажал нос и медленно двинулся невесть куда, надеясь, что мне удастся не впаяться во что-нибудь лбом. Но надежды, как известно, это одно, а реальность — другое. Через несколько шагов я врезался головой во что-то тонкое и металлическое.
   — Какого черта? — недовольно проворчал над моей головой сонный голос. — Смотри, куда прешься.
   — Извините, — ответил я. — Темень, как в преисподней, а мне нужно как-то отыскать себе койку.
   — Новенький, что ли?
   — Угу.
   — Залазь на нижнюю. Тут свободно.
   — Огромное спасибо.
   — Не за что…
   Я поправил рукой матрац, твердую, как камень, подушку и удивленно спросил:
   — А простыни?
   — Сегодня не дадут. Спи так, а завтра получишь. — И сразу над головой раздался могучий храп.
   Я лег не раздеваясь. Шикарный костюм, подаренный мне Мактерри, остался в Лэнгли. Взамен него мне выдали пятнистую униформу цвета хаки да снабдили в придачу тяжеленными армейскими башмаками. Их, правда, перед тем как лечь, я снял. Попробуйте-ка уснуть с гирями на ногах.
   Сон не шел долго. Я обдумывал услышанное от Стрэдфорда, прикидывал, каким образом могут взаимодействовать вымышленный и реальный миры. Не могло такого быть, но ведь было же! Сути происходящего понять я не мог, и это было неприятно. Я ворочался с боку на бок под тысячегласый храп и леденящие кровь стоны. Так, наверное, дремлют грешники в аду. С этой мыслью я и заснул.
 
   Утром меня разбудили, наступив на руку. Я громко взвыл и с трудом разлепил веки. Шоколадная рожа, сверкая зубами, расплылась в широкой улыбке в нескольких дюймах от моего лица.
   — Хватит дрыхнуть! — вымолвила она. — Подъем! Сержант не любит, когда опаздывают на утренний моцион.
   Я ошалело крутил головой, ни черта не понимая: голые торсы, длинные черные трусы, скрип панцирных кроватей, топот кованых башмаков — где я? Негр тоже исчез, и я, сообразив, что остался в казарме совершенно один, тоже кинулся к двери сломя голову.
   На плацу уже выстроились в шеренги несколько взводов, и я на миг растерялся, не зная, куда бежать. Послышались резкие отрывистые команды, затем последовала короткая пауза, и тут же десятки голов повернулись в мою сторону. В небо рванулся разноголосый хохот, но его сразу же заглушил громкий рык:
   — Молчать!
   Я узнал голос, встретивший меня ночью на этом плацу. Теперь появилась возможность разглядеть и его обладателя. Это был настоящий образец вояки: широкоплечий, приземистый, с крупным гориллоподобным лицом и наголо выбритым черепом — он на кого угодно мог навести страх. Прибавьте к этому массивную нижнюю челюсть, выпирающую далеко вперед, уши практически без мочек, прилепленные почти на темечке, маленькие серые глаза под бесцветными бровями — и тогда вы точно поймете, что перед вами сержант армии США. И я действительно не ошибся, на рукаве рубахи этой образины красовались сержантские нашивки.
   — Марш в строй! — проревел он мне.
   — Но я не знаю, куда именно, — тоскливо признался я.
   — Сэр! — заорал сержант. — Когда со мной разговариваешь, следует добавлять «сэр»!
   — Да, сэр. Я не думал, сэр. Вы ведь не офицер, сэр, чтобы я так к вам обращался.
   — Для тебя, червь навозный, я — офицер! Понял, кусок дерьма?
   — Да, сэр.
   — Не «да», а так точно, ублюдок!
   «Вот оно, — с тоской подумал я. — Как же мне не хотелось оказаться в армии, а все же угораздило. И ничего не поделаешь, вляпался по самую макушку. Теперь придется терпеть, радует только, что этот кошмар продлится всего лишь месяц. Надо только покрепче сцепить зубы и считать дни. Месяц — это не так уж и много…»
   Как я был наивен в тот миг! В Кэмп-Пири день шел за год. Это я уяснил в первые же сутки пребывания здесь. Впрочем, как оказалось, — и последние. Но пока я этого не знал…
   — Запомни, ублюдок, — продолжал орать сержант. — Тебя определили во второй взвод, и, к твоему несчастью, этим взводом командую я. Так что особо не радуйся, что у тебя укороченный курс подготовки. Ты будешь у меня вкалывать за четверых. Либо я сделаю из тебя настоящего солдата, либо ты захлебнешься в собственном дерьме. Все понятно?
   — Так точно, сэр!
   — Стать в строй.
   Я опять растерялся, но потом, заметив разбудившего меня негра, поспешил занять свободное место рядом с ним. Похоже, я не ошибся, так как сержант ничего не сказал, а, обойдя шеренгу, остановился перед строем, широко расставив ноги и заложив руки за спину.
   Тем временем остальные взводы, понукаемые своими сержантами, стали трусцой покидать плац.
   — Хопкинс! — выкрикнул мой сержант.
   — Я, сэр.
   — Тебе не кажется, что ты выделяешься из этого стада?
   |Я огляделся и только сейчас заметил, что из всего взвода единственный одет и единственный разут. — Так точно, сэр, — ответил я. — Но я и не подумаю, дружище, что-либо менять. Ты так и побежишь босиком.
   Эта фамильярное «дружище» и притупило мою бдительность. Я даже решил, что он сжалился надо мной, углядев мозоли на ногах, которые я уже успел натереть этими идиотскими башмаками. Но я тогда еще не знал, что это самое страшное слово в лексиконе сержанта. Оно означало, что он уже выделил меня из общей массы, а значит, ничего хорошего в ближайшем будущем меня не ожидало.
   — Бег-гом арш! — рявкнул сержант.
   И началась первая пытка из бесконечной череды вкушенных мною в Кэмп-Пири в этот день…
   На первом километре я выдохся, на втором — мои подошвы превратились в кровоточащее месиво, на третьем — я бежал, постоянно спотыкаясь и ничего не видя перед собой. На четвертом — я упал под каким-то кустиком и слабеющим голосом попросил, чтобы меня здесь и похоронили. Остальные шесть километров меня волокли на себе знакомый уже негр и какой-то молодой парень с кривым носом и ушами, оттопыренными так неестественно, словно они выросли задом наперед.
   Я их просил, уговаривал, умолял бросить меня, говорил, что никуда не спешу и вообще мне никуда не надо…
   Они же пытались втолковать мне, что если взвод не прибежит обратно в полном составе, то всех заставят бежать еще десять километров.
   Я им, конечно же, не верил, я им говорил, что это садизм и в наши дни никто не имеет права так измываться над людьми.
   На что они отвечали, что все это я могу рассказать сержанту.
   Я им пообещал, что так и сделаю, и уже больше не сопротивлялся…
   Едва меня уложили на бетон плаца, я услышал голос сержанта:
   — Когда эта падаль очухается, покажете ему, где лазарет. А теперь умойте свои потные рожи и набейте желудки тухлятиной, которую состряпал вам повар. Ровно в семь построение!
   Я остался один на бетонке, еще не понимая, жив ли, или уже на том свете. Но когда солнце начало поджаривать меня, словно цыпленка на гриле, понял, что все-таки еще не отдал Богу душу, с трудом поднялся и, хромая на обе ноги, побрел искать лазарет.
   Мне повезло, я тут же наткнулся на какого-то солдата, и он указал мне на серое невзрачное здание, больше напоминавшее покосившийся сарай.
   Док, плюгавый старикашка с красным носом, помятым лицом и трясущимися с перепоя руками, долго цокал языком, разглядывая мои раны, потом спросил невнятно, будто у него рот был набит кашей:
   — Нофенький?
   — У-у, — простонал я.
   — Фзфот какой?
   — Чего? — не понял я.
   — Фзфот какой, гофорю. Подразделение?
   — Кажется, второй.
   — Значит, Брэг постарался, — удовлетворенно констатировал он.
   — Кто?
   — Сержант тфой, кто же еще? Ублюдок, какиф мало. Но дело сфое, стерфец, знает. Из любого сопляка мужчину сделает.
   Это как раз меньше всего меня и радовало. Но не было сил высказать свое мнение вслух.
   Доктор тем временем обработал мои ступни каким-то раствором и плотно перебинтовал.
   — Зафтра будешь как нофый пятицентофик, — пообещал он. — А сегодня я скажу Брэгу, чтобы он тебя не напрягал на фечерней пробежке.
   Нет, что ни говори, красиво он говорил, приятно было слушать! Хотя о чем это я? Нашел о чем думать. Тебя собираются загнать в гроб, а ты думаешь о логопедии.
   Я вздохнул и только сейчас заметил, что старикашка куда-то подевался, видимо, подался выпить неразведенного спирта. Я блаженно растянулся на кушетке, где мне делали перевязку, и задумался:
   «Что же теперь делать? Сбежать я не могу, это значит вновь оказаться в Стрэнке. Значит, придется терпеть, грызть землю и терпеть…»
   Я опять вспомнил разговор вертолетчика с сыном: «Если ты все же попадешь в армию, сынок, — говорил он, — запомни: первая заповедь солдата — никогда не выделяться, иначе ты пропал. Все шишки будут сыпаться на твою голову».
   Мальчик тогда еще рассмеялся и спросил, какие шишки — еловые? На что отец ответил, что те шишки, к сожалению, похуже.
   Как он все-таки был прав!
   В двери показался док, увидел меня и вытаращил глаза.
   — Ты еще здесь? Ишь разлегся, стерфец. Марш ф казарму!
   Я нехотя поднялся и, тихо выругавшись, вышел вон.
   За время, пока меня «лечили», под открытым небом стало еще жарче. Тут же с меня потекло в три ручья, и я как мог поспешил к казарме, по-прежнему прихрамывая на обе ноги. Вы когда-нибудь хромали на обе ноги? Тогда вам не понять, что это за удовольствие.
   Но оказалось, что спешил я зря. Уже наступило время построения. Я только успел заскочить в казарму и с трудом натянуть на распухшие от ран и бинтов ноги проклятые свои башмаки.
   Сержант запаздывал. Мы успели взмокнуть, но никто не решался высказать своего неудовольствия. Все молча потели, переминаясь с ноги на ногу. Единственный, кто не потел, так это мой знакомый негр. Кстати, он был и единственным чернокожим в нашем взводе. Представляю, как ему было не по себе среди нас.
   Как ни крути, а расизм остается острой проблемой и в двадцать первом веке. Может быть, не настолько актуальной, как в прошлом и, еще в большей степени, в позапрошлом столетии, но все же проблемой. К счастью, у меня самого не просыпались дремучие инстинкты при виде кожи цвета, отличного от моей собственной. Любой человек прежде всего разумное существо, а уж какими внешними данными наделила его природа — не имеет никакого значения. Поэтому я без обиняков обратился к негру первым:
   — Давно здесь? Он кивнул:
   — Третий месяц.
   — Ого! — присвистнул я. — При таком сержанте, наверное, несладко?
   — Привык.
   — Похоже, ты прежде уже служил в армии.
   — Довелось.
   — Тогда тебе легче, — вздохнул я. — А мне вот не приходилось. Думал, вообще Бог милует, а вот не помиловал.
   — Зачем же тогда в контору пошел? — хмуро спросил он.
   — Обстоятельства, — улыбнулся я, в последний миг решив не раскрываться перед ним до конца. Почему? Я и сам, наверное, не смог бы ответить. Неужели дух тотальной секретности, витавший вокруг в последнее время, успел впитаться и в меня?
   Негр, видимо, понял, что я решил не откровенничать, и, сотворив на лице равнодушную мину, отвернулся. Это меня не устраивало, я почему-то обязательно хотел с кем-то сдружиться и потому представился:
   — Меня зовут Эндрю Хопкинс. Можно просто Энди.
   — А меня — Болдуин.
   — Как? — я с трудом сдержал смех.
   Уж к кому, к кому, а к нему это имя абсолютно не клеилось. Негр посмотрел на меня, а потом, мрачнея на глазах, добавил:
   — Но ты будешь звать меня Болом и не иначе.
   — Хорошо-хорошо, — поспешил заверить я его, — как скажешь. И уж прости, если я тебя чем-то обидел. Это не нарочно. Честное…
   — Что за стадо баранов? — разнеслось над плацем, заглушив мой лепет.
   В мгновение ока взвод преобразился. Все подтянулись, задрали подбородки, руки вытянулись по швам. Ни малейшего движения или звука. Даже солнце, казалось, встало по стойке «смирно».
   Сержант вырвался из-за наших спин, разгоряченный и злой. В глазах сверкали молнии, на губах застыла улыбочка, от которой враз леденеет кровь.
   — Хопкинс!
   Я непроизвольно втянул голову в плечи.
   — Два шага вперед!
   На подгибающихся ногах, словно робот, у которого сели батарейки, я вышел из строя. Сержант сунул мне под нос какую-то папку.
   — Читай.
   В ней оказался всего-навсего список. Но почему-то легче от этого мне не стало.