Страница:
Вот только сиденье стула было жестковатым. Краев мог ощутить это в полной мере — собственной, пардон, костлявой задницей. Потому что его прикрутили к этому стулу самым немилосердным образом. Усадили на стул, связали руки сзади за спинкой, а ноги обмотали клейкой лентой. Стреножили.
— Зря вы это, ребята, — сказал Краев. — Я никуда от вас не сбегу. Если вы меня даже выгоните взашей, я снова проберусь к вам. Потому что я очень любопытный человек. Я рад, что нашел вас.
— А нас вот это совсем не радует, — угрюмо сообщил Салем. — Потому что нет тут причин для радости. Когда до чумника добирается полумех из «четверки», радоваться чумнику не с чего.
— Я же сказал вам, что я — не полумех! И что я ни черта не помню о самом себе…
— Это хуже всего.
— Почему?!
— Потому что ты сам не знаешь, для чего тебя сюда послали. А тот, кто тебя сюда закинул, знает. В этом можешь быть уверен. Это сейчас ты такой мирный и вежливый, но, как только увидишь того, кого тебе положено убить, в твоем блокированном мозжечке сработает переключатель. Щелк! — Салем хрустнул пальцами. — А дальше ты перестанешь соображать. Ты превратишься в оружие. В механическое средство уничтожения. Ты разнесешь в ошметки того человека, которого тебе запрограммировано убить. А может быть, десять человек. Или двадцать — тебе это вполне по силам, потому что ты — полумех. Полумеханический человек. Киборг, созданный для убийства…
— Она же сказала тебе, что я не полумех! — Краев отчаянно кивнул на Лизу, хладнокровно обследующую шкафы. — Чего тебе еще надо?…
— Она сказала… Она много чего сказала… — Салем подошел к Краеву и так резко дернул его за волосы, что Краев взвыл и слезы выступили на его глазах. — Похоже, волосы у тебя настоящие.
— А какие еще? — зарычал Краев. — Синтетические? С жопы пересаженные?
— Сейчас мы тебя пострижем. Пострижем. Оброс, как повстанец, — бормотал Салем, копаясь в своей большой сумке. — Сделаем тебе нормальную прическу. Хоть на приличного человека станешь похож. Спасибо потом скажешь…
Он извлек портативную машинку для стрижки. Нажал на кнопку. Машинка зажужжала, как огромный механический жук.
— Не смей! Скотина! — Краев задергался, сделал попытку свалиться вместе со стулом, но парень уже навис над ним сзади, схватил одной рукой за плечо.
Холодный металл чиркнул по черепу, и. первые пряди седых волос упали на пол.
Краев затих. Внезапно он подумал, что в этом нет унижения — в том, что его простукали палкой, потом раздели, теперь стригут наголо. Это были просто процедуры. Необходимые процедуры, целью которых было не унизить его, пришельца, а просто обезопасить себя. Салем боялся Краева гораздо больше, чем Краев Салема. И наверное, у чумника были для этого веские причины.
— Слушай, брат, — сказал Краев. — Ты все не сбривай, а? Посередине мне оставь волосы. Я потом гребень себе сделаю. В зеленый цвет покрашу. Как у панка. Ты знаешь, кто такие панки, а, Салем?
— Знаю, — сказал чумник, ловко орудуя прибором. — «Анархия в Соединенном Королевстве». «Секс Пистолс». Сид Вишез убил свою подружку. Убил, закопал, надпись написал. Я еще помню кое-что из дочумной жизни, полумех. «Мама — анархия, папа — стакан портвейна».
— Сколько тебе лет тогда было?
— Двадцать. Я жил в Сибири, в славном городе Кемерово. Я был помешан на компьютерах. Плевать мне было и на чуму, и на смуту, и на все прочее. Я даже не знал, что вокруг происходит. Мне нужно было доделать новую программу, я ел и спал рядом со своим компьютером. Я обнаружил, что в мире что-то происходит, только тогда, когда погас свет. Вырубили свет, ты помнишь?
— Да.
— Гады. Выключили электричество. Вся моя работа пошла к чертям собачьим. Компьютер мой сдох, и я очнулся. Вышел на улицу, чтобы купить себе жратвы. Думал — минут на двадцать. Но оказалось — навсегда. Домой я уже не вернулся.
— Что случилось?
— А ты не знаешь? С тобой что, по-другому было? Меня забрали. Забрали и забрили. Сделали прививку, дали автомат в руки и отправили на «объект». Там я две недели охранял какой-то склад вместе с тремя такими же мальчишками и одним пожилым майором в отставке. Обитали мы в блокпосте, который наскоро сварганили из железнодорожных шпал. Воняло там креозотом до тошноты. Три дня у меня была температура. Я валялся на полу — мне все равно было, на чем валяться. Я подыхал. Ни у кого из других парней такой лихорадки не было, хотя им тоже только что сделали прививку. Все думали, что у меня чума. Но отнеслись ко мне по-человечески — пить давали, кормить пытались… Через три дня я неожиданно очухался и почувствовал себя как огурчик.
— От кого вы охраняли склад?
— От бандитов. От гопоты всякой. Я и сам не знаю, кто там всем этим командовал. Майор сказал, что мы — вроде как народное ополчение. Добровольное… — Салем саркастически хмыкнул. — А на наш склад могут напасть повстанцы. Так мы и куковали две недели. Никто на нас не нападал. Еду нам привозили через день — хреновенькую, но в достаточном количестве. Патронов у нас было по рожку на брата. Скучали. Байки травили. Только начал я замечать, что происходит с ребятками что-то не то. Сперва они дружно бросили ругаться матом, а когда я вворачивал какое-нибудь крепкое словцо, вздрагивали. Потом отказались от курева и боевых ста грамм — нам изредка привозили бутылку-другую водки. Автоматы эти дурики сложили в кучу и не прикасались к ним более. Более того, они заявили, что людей убивать нехорошо, поскольку это противоречит заповедям Божьим. Представляешь херню такую?
— Представляю…
— Короче говоря, мне стало не по себе. Майор еще держался несколько дней, а потом и его скрутило. Его автомат оказался в общей куче. Я остался один нормальный в этой компании. Они почти перестали разговаривать со мной — смотрели на меня как на какое-то чудовище. Сидели целыми днями на шпале с блаженными физиономиями и обсуждали то, как неправильно устроен этот мир и как они изменят его, когда закончится смута. Для меня это было дико. На нас не нападали, да. Нам везло. Но могло и не повезти. Потому что в городе шла самая настоящая война, и перестрелка слышалась со всех сторон. А эти… Подняли лапки.
— Они превратились в баранов…
— Да. В баранов. А я — нет. Тогда я еще не знал, чем все это кончится — для всей России и для меня лично. Я просто думал, что эти люди свихнулись от страха, от неопределенности и постоянной вони блокпоста. Что они спасаются от этой дурной жизни мечтами блаженных дурачков.
— Чем все это кончилось?
— Резней. К нам подкатила легковушка, и из нее вышли четверо. Они очень не понравились мне. Все они были обвешаны оружием с ног до головы. На мордах у них были черные маски. Пока мои бараны расчухивали, что к чему, я схватил автомат и пару рожков и сиганул через заднюю дверь. Спрятался за блокпостом. Эти, из машины, не видели меня. Один из них гавкнул: «Всем выйти из укрытия, руки за головой». И что ты думаешь? Барашки мои вышли как миленькие. Улыбались даже, идиоты. Мол, мир, любовь и все такое… Их построили у стены рядком. И перерезали им глотки ножом. Патроны, наверное, экономили. Перерезали, как баранов, на глазах друг у друга. И никто даже попытки не сделал сопротивляться или хотя бы сбежать. Стояли и ждали, пока дойдет очередь подыхать. Бедные тупые бараны…
Салем громко шмыгнул носом. Краев обнаружил, что машинка затихла, — видно, Салем уже сбрил с его черепной коробки все лишнее. Колени Краева были усыпаны волосами.
— Ты убил тех?
— Да. Когда они расправились с пацанами и с майором, они пошли к складу. Собирались поживиться честно заработанным добром. Проблема была в том, что от двери склада они не могли не увидеть меня. Я находился в тупике между стенами склада и блокпоста, и деваться мне было некуда. Поэтому, как только они поравнялись со мной, я начал стрелять. Почти в упор. Я свалил всех четверых с первой очереди. Все их вооружение не пригодилось им. Один умер сразу. А потом я перезарядил рожок и добил остальных троих. В месиво. Я очень боялся их. Я не мог позволить им остаться в живых.
— А потом?
— А потом я засел в укрытии. Все оружие я собрал и зарядил. Я сидел в своих вонючих стенах и смотрел на мир через щель амбразуры. Я ждал, когда мир придет убивать меня. И я готов был обороняться до последнего патрона. А восемь мертвецов валялись там, где им пришел конец. Распухали и воняли на жаре.
— Сколько ты так просидел?
— День. Всего день. Но ты знаешь, этот был не самый приятный и короткий день в моей веселой жизни. Он длился целую вечность. А потом приехала машина — та, которая привозила нам жратву. Оттуда выглянул майор — я знал его по предыдущим приездам. Он осмотрел трупы и пересчитал их. Он понял, что одного не хватает. Он повернулся к посту и крикнул: «Эй, ты там?» Я сидел и молчал. Я целился в его башку. Я знал, что, если он сделает шаг в мою сторону или дотронется до оружия, я расстреляю его. Знаешь, что он сказал? «Не стреляй, — сказал он. — Я не баран, не мародер и не повстанец. Я такой же, как ты, сынок. Я нормальный. Вылезай. С тебя достаточно, сынок».
Салем замолчал. Девушка Лиза, судя по всему, нашла то, что искала по всей квартире. Полупустую бутылку какого-то пойла без этикетки. Она уже основательно приложилась к ней и теперь протянула Салему.
— Без галиков? — Тот с подозрением обнюхивал горлышко.
— Чистая, — произнесла Лиза. — Синтетика, конечно, но без дряни. Градусов двадцать. Пей.
Салем запрокинул голову, треугольный кадык его заходил вверх-вниз.
— Дайте глотнуть, — попросил Николай.
— Пока рано. — Салем вытер губы рукавом. — Напьешься и все дельта-фазы мне смажешь.
— Что дальше-то было?
— Когда?
— Когда ты в блокпосту своем сидел?
— Странно ты себя ведешь… — Салем задумчиво качнул головой. — Очень странно. Если ты чумник, то ты сам должен знать, что тогда было. Если ты баран… Нет, ты не баран. Это и так видно. Может быть, ты и вправду иностранец?
— Я чумник. Только я ничего не помню.
— Ладно. Хватит загадок. Сейчас мы все проверим. Салем извлек из своей сумки компьютер-фолдер и установил его на столе. Достал две пластинки из толстой золотистой фольги. Намазал их какой-то прозрачной гадостью, похожей на разведенный мед, и аккуратно приклеил к черепу Краева — по одной пластинке с каждой стороны темени. Расправил их, отступил на шаг и полюбовался собственной работой.
— Знаешь, на кого ты сейчас похож? — спросил он. — На параспоса. Ты — вылитый параспос.
— Спасибо за комплимент, — буркнул Николай, прикидывая, что это за слово такое — «параспос». «Парашютист с постелью»? «Паразит с похмелья»? Впрочем, тогда бы это звучало как «параспох». А окончание «по х…» могло означать и кое-что другое. В любом случае слово «параспос» не понравилось ему точно так же, как и «полумех». Не хотел он быть ни тем ни другим.
— Сейчас я буду тебя сканировать, — сообщил Салем. Теперь он сидел за столом спиной к Краеву, пальцы его бегали по клавиатуре. — Если ты параспос, ты уже знаешь, что это такое. Тебе уже не раз делали такое.
— Я — параспох, — заявил Краев. — Это значит, что мне все по одному месту. Давай, Салем, сканируй. Я постараюсь, чтобы у тебя на экране возник полный набор нецензурных слов. Это и будет правдивой информацией. Тем, что я о тебе думаю…
Вдруг он почувствовал дурноту. Ему делали сканирование мозга совсем недавно, на станции эпидемконтроля. Но тогда это было совсем по-другому. Тогда ему не брили башку. И тогда он не чувствовал такого сильного головокружения. Ему показалось, что стул вместе с ним взмыл в воздух и начал раскачиваться самым подлым образом, очевидно готовясь произвести фигуры высшего пилотажа. Краев собрался возмутиться, крикнуть Салему, чтобы тот прекратил свои бесчеловечные опыты. Однако в полу под стулом образовалось черное отверстие, и Краев ухнул туда, вниз, со скоростью метеорита, врезавшегося в верхние слои атмосферы.
— И как же я могу это сделать? — поинтересовался Краев. — Ты видишь, что со мной сотворили?
Николай Краев парил в воздухе, все так же привязанный скотчем к стулу. Он болтался в свободном пространстве, в полуметре от острого края скалы, над глубокой пропастью. На треугольном дне ущелья, далеко внизу, ревел пенистый поток горной реки. Краев старался не смотреть на него. Конечно, все это было очередной галлюцинацией. Но Николай не хотел бы такого даже в галлюцинации — пролететь двести метров, размахивая руками и ногами, грянуться всем телом об пики камней, окровавить их и снова падать по инерции все ниже и ниже — уже бездыханным трупом, теряя с каждым ударом о скалы все новые части своего бывшего тела.
Старик устроился с комфортом. На широком, ровном и абсолютно горизонтальном выступе скалы стояли столик и два кресла, обтянутые белой кожей. Стол был неплохо сервирован — супница, салатница, горки изысканных блюд, украшенные зеленью и цветами. Китайский фарфор, золотые бокалы на тонких ножках. Пузатая бутыль вина в оплетке из виноградных прутьев. Сам Старик восседал в одном из кресел. Глаза его были устремлены в тарелку, в которой лежала зажаренная целиком птичка, с коей хозяин ловко разделывался ножом и вилкой.
— А, вот оно что… — Старик поднял голову и задумчиво посмотрел на Краева. — Тебя привязали к моему стулу. Хороший стул. Жалко было бы его потерять…
— А меня тебе не жалко потерять? — выкрикнул Краев.
— Ну хорошо. — Старик поднял руку, чиркнул ножом по воздуху. — Ты сделал выбор. Избавимся от стула.
Николай услышал скрежещущий звук, словно клейкую ленту, которой он был прикреплен к злополучному предмету мебели, перепиливали тупым зазубренным ножом. Лента лопнула, стул отделился от Краева, полетел вниз, кувыркаясь в воздухе, и раскололся в глубине пропасти на белые обломки.
Краев висел в воздухе в прежнем положении. Он боялся пошевельнуться.
— Что там со стулом? — поинтересовался Старик.
— Ра-ра-разбился. — Зубы Краева громко стучали друг об друга. — Слу-слушай, Ста-старик! Спаси меня, а?
— Иди сюда. Здесь есть чем промочить горло. Сегодня угощаю я.
— Как… идти?
— Ногами. Нижние конечности у людей, как правило, называют ногами. Вот и используй их как положено.
Краев осторожно наклонился, перенес центр тяжести вперед, выпрямился и медленно встал. Все было так, как будто он действительно вставал со стула, находящегося на твердой поверхности. Только под ним не было ни стула, ни пола. Краев висел в воздухе.
— Ну, давай, топай ножками, человек. — Старик взмахнул вилкой, как дирижерской палочкой. — Перепелки остывают. Ты же не любишь размазывать застывший жир? У меня сегодня жирные перепелки.
Николай, несмотря на оцепенение, сковывающее члены, делал шажок за шажком и вскоре добрался до края уступа. После чего немедленно свалился на четвереньки и с воплями понесся прочь от ужасной пропасти, напоминая своей природной грацией павиана.
— Я все же настаиваю, чтобы ты сел в кресло, — произнес Старик. — Я даже считаю, что это несколько неприлично с твоей стороны, — я рассчитывал на приятную беседу, а ты носишься в четвероногом положении и кричишь подобно ослу.
Краев встал, отряхнул колени. В самом деле, что это он? Ну, провалился сквозь дыру в полу. Ну, повисел над пропастью. Ну, прошел по воздуху аки по тверди земной. С обычными, нормальными параноиками и не такое бывает. Вовсе нет причин для расстройства. Краев наклонился над столом и омыл руки в чаше с розовой водой. Потом сел в кресло, взял накрахмаленную салфетку и положил ее на колени.
— Ну и где же обещанная перепелка? — поинтересовался он.
Птичка немедленно возникла на тарелке перед ним — сама по себе, словно нарисовалась из воздуха.
— Я так и знал! — заявил Краев. — Все это обман. И эта жареная птичка, и эта пропасть со скалой. Ты, Старик, обманываешь меня. Ты создал эту иллюзию. К тому же иллюзию банальную и истрепанную.
— Истрепанную иллюзию? — Правая седая бровь Старика едва приподнялась. — Что ты имеешь в виду?
— Ну все это… — Краев обвел рукой вокруг. — Это ведь что-то вроде виртуальной реальности? Тогда почему все так стандартно? Эти горы, эта пропасть… Слушай, и почему ты ешь? Почему мы все время жрем? Это уже стереотип! Я только что был в какой-то забегаловке, ел там пончики с ананасами, запивал их пивом. Я еще не проголодался. И снова стол, снова еда, эта пережаренная перепелка. Терпеть не могу представителей отряда куриных — в живом виде и тем более в мертвом. Не мог бы ты предложить мне что-нибудь иное? Например, томно извивающихся дев? Я оценил бы это…
— Боже, как забавно устроены люди… — Старик усмехнулся, качнул головой. — Иногда я думаю — зачем я делаю все это? Зачем я оказываю услуги людям, если они все равно не в состоянии оценить их?
— Услуги? И какую же услугу ты мне оказываешь?
— Сие есть очень просто. — Старик закончил обгладывать птичью косточку, положил ее на край тарелки и аккуратно вытер руку о полу халата, расшитого серебром. — Дело в том, что некий Салем сейчас сканирует твою память — там, в земной реальности. Это сканирование — глубокое, в отличие от того, что тебе делали ранее. Более того, это очень существенное проникновение в твое сознание. Я скажу тебе по секрету, что такое оборудование, как у Салема, существует в единичном экземпляре. Оно существует только в том городе, в котором ныне имеет счастье пребывать твое бренное тело. В этом городе собрана вся элита электронных мастеров чумников, и в последние пару лет они изготовили множество всяких умных приборов.
Приборов, которые могут делать многие удивительные вещи. Смею заметить, что чумники не торопятся докладывать о своих изобретениях специальным службам вашей страны. Но специальные службы, которые пытаются сохранить равновесие в вашей стране, догадываются об этом. Они боятся, что шаткое равновесие может быть нарушено, и в общем-то они правы. Салем сейчас очень испуган. Он прекрасно знает, что специальные службы могут попытаться устранить лично его, как одного из главных нарушителей порядка. И в этом он тоже прав. Он думает, что ты — убийца, присланный, чтобы устранить его. И если он обнаружит, что твоя память за последние восемь лет не стерта, как ты это утверждаешь, то он не станет с тобой церемониться. Он не станет разбираться, кто ты такой на самом деле. Он просто убьет тебя, пока ты не пришел в сознание. Причем убьет так, что никто не заподозрит в этом насильственных действий. Тебя просто спишут как очередную жертву чумы.
— Так… — Краев помрачнел. — У меня есть шансы выжить?
— Ты сделал большую ошибку в том, что затеял всю эту авантюру. Но все люди — лишь винтики в огромном механизме истории. Каждый поставлен на определенное место. Каждый вращается в определенном ритме, взаимодействует с другими составными элементами механизма. Общая картина, кажущаяся на первый взгляд хаотичной, подчинена определенному порядку. Твоя роль очень важна. Если тебя убьют сейчас, раньше, чем положено, машина может дать сбой и начать двигаться в неправильном направлении. Или даже развалиться. Потому я решил вмешаться.
— Спасибо, Старик, — с чувством произнес Краев. — Теперь я ценю твою заботу. Особенно трогательно звучит то, что меня не убьют раньше, чем положено! А когда меня положено убить? И кто меня убьет? Ты не в курсе, случайно?
— Я не знаю. Обычно я не вмешиваюсь в дела людей. Я только общаюсь с теми из них, кто чем-то заинтересовал меня. Но сейчас я решил вмешаться. В течение того времени, пока мы с тобой беседуем, Салем будет находить в твоем сознании только пустоту. Надеюсь, это убедит его.
— Кто ты? Ангел? Сам Бог? Или, может быть, один из богов? Когда-то их много обитало на Земле.
— Боги никогда не обитали на Земле, — устало сказал Старик. — У богов своя обитель… А кто я? Никто. Один из Старых. Последний из Старых, который никак не может умереть. Что мне остается делать? Только наблюдать за людьми. И иногда пытаться помочь им. Хотя это и не приводит ни к чему хорошему.
— Слушай… Твоя картина там, в доме… Этот корабль. Он производит потрясающее впечатление. Что ты хотел сказать этим?
— А ты что думаешь по этому поводу?
— Это путь. Путь, по которому нужно идти и по которому мы не идем.
— Не совсем так. — Старик мягко улыбнулся. — Это просто Инь, переходящий в Ян. В моей собственной интерпретации. Без Великого Предела. Я всегда рисую Инь и Ян — на всех своих картинах. Я удивительно однообразен в своих художественных пристрастиях. Когда-то мы спорили об Инь и Ян с Чжоу Дуньи[5]. Я утверждал, что между ними не существует границы, пусть даже волнистой. Есть только плавный переход — состояние, которое является и тем и другим. Причем это состояние и есть жизнь. А чистый Ян так же мертв, как и чистый Инь. Он смеялся надо мной. Он говорил, что как движение, так и покой могут доходить до предела. Он говорил, что мудрость древних мне недоступна. Но что он мог знать о древних? Он был просто мальчишкой…
— Ты так стар?!
— Я сам не знаю, насколько я стар. Память моя вмещает тысячелетия, но и она не бездонна. Мое прошлое скрылось для меня в бездне забвения. Иногда хочется заглянуть в бездну, но от этого так кружится голова…
— Ты, наверное, знаешь ответы на многие вопросы, Старик? Что происходит здесь, в этой стране? Скажи мне!
— Это болезнь. Болезнь. Новая болезнь человечества. Последняя ее болезнь…
— И что? Мы все погибнем?
— Все люди когда-нибудь умрут, — веско сказал Старик. — Не умирают только бессмертные. Но, поверь мне, бессмертие — это болезнь похуже смерти. Это болезнь, от которой не избавляет даже смерть.
— Я хочу, чтобы ты объяснил мне все это, — заявил Краев. — Всю эту белибердень, которая происходит на моих глазах. Ты объяснишь мне все. Я все пойму. И может быть, решу, что я должен делать…
— Ты хочешь заменить свою жизнь суррогатом?
— В каком смысле?
— Познание — это смысл твоей жизни. Чем ты сейчас занимаешься? Ты пытаешься познать мир — пусть даже рискуя собой, совершая поступки, которые могут показаться нелепыми. Но ты идешь своей собственной дорогой. Сейчас ты предлагаешь, чтобы я украл отрезок твоего жизненного пути — чтобы я рассказал то, что тебе предстоит познать самому. Я не буду этого делать. Проживай свою жизнь сам и не позволяй никому это делать за тебя.
— Нет, ну почему же? — Краев пытался сопротивляться. — Я только хочу получить от тебя некоторую информацию…
— Информация — это не познание. Познание — это нечто большее. Иди, человек, иди… Ты слишком задержался здесь…
— Подожди! — выкрикнул Краев.
Но Старик медленно исчезал, растворялся в воздухе вместе со своим столом, своей недоеденной перепелкой, своими горами и пропастью — как изображение на экране, занимающем весь мир. Потом что-то щелкнуло, и изображение исчезло совсем. Краев остался в полной темноте.
Глава 4
— Зря вы это, ребята, — сказал Краев. — Я никуда от вас не сбегу. Если вы меня даже выгоните взашей, я снова проберусь к вам. Потому что я очень любопытный человек. Я рад, что нашел вас.
— А нас вот это совсем не радует, — угрюмо сообщил Салем. — Потому что нет тут причин для радости. Когда до чумника добирается полумех из «четверки», радоваться чумнику не с чего.
— Я же сказал вам, что я — не полумех! И что я ни черта не помню о самом себе…
— Это хуже всего.
— Почему?!
— Потому что ты сам не знаешь, для чего тебя сюда послали. А тот, кто тебя сюда закинул, знает. В этом можешь быть уверен. Это сейчас ты такой мирный и вежливый, но, как только увидишь того, кого тебе положено убить, в твоем блокированном мозжечке сработает переключатель. Щелк! — Салем хрустнул пальцами. — А дальше ты перестанешь соображать. Ты превратишься в оружие. В механическое средство уничтожения. Ты разнесешь в ошметки того человека, которого тебе запрограммировано убить. А может быть, десять человек. Или двадцать — тебе это вполне по силам, потому что ты — полумех. Полумеханический человек. Киборг, созданный для убийства…
— Она же сказала тебе, что я не полумех! — Краев отчаянно кивнул на Лизу, хладнокровно обследующую шкафы. — Чего тебе еще надо?…
— Она сказала… Она много чего сказала… — Салем подошел к Краеву и так резко дернул его за волосы, что Краев взвыл и слезы выступили на его глазах. — Похоже, волосы у тебя настоящие.
— А какие еще? — зарычал Краев. — Синтетические? С жопы пересаженные?
— Сейчас мы тебя пострижем. Пострижем. Оброс, как повстанец, — бормотал Салем, копаясь в своей большой сумке. — Сделаем тебе нормальную прическу. Хоть на приличного человека станешь похож. Спасибо потом скажешь…
Он извлек портативную машинку для стрижки. Нажал на кнопку. Машинка зажужжала, как огромный механический жук.
— Не смей! Скотина! — Краев задергался, сделал попытку свалиться вместе со стулом, но парень уже навис над ним сзади, схватил одной рукой за плечо.
Холодный металл чиркнул по черепу, и. первые пряди седых волос упали на пол.
Краев затих. Внезапно он подумал, что в этом нет унижения — в том, что его простукали палкой, потом раздели, теперь стригут наголо. Это были просто процедуры. Необходимые процедуры, целью которых было не унизить его, пришельца, а просто обезопасить себя. Салем боялся Краева гораздо больше, чем Краев Салема. И наверное, у чумника были для этого веские причины.
— Слушай, брат, — сказал Краев. — Ты все не сбривай, а? Посередине мне оставь волосы. Я потом гребень себе сделаю. В зеленый цвет покрашу. Как у панка. Ты знаешь, кто такие панки, а, Салем?
— Знаю, — сказал чумник, ловко орудуя прибором. — «Анархия в Соединенном Королевстве». «Секс Пистолс». Сид Вишез убил свою подружку. Убил, закопал, надпись написал. Я еще помню кое-что из дочумной жизни, полумех. «Мама — анархия, папа — стакан портвейна».
— Сколько тебе лет тогда было?
— Двадцать. Я жил в Сибири, в славном городе Кемерово. Я был помешан на компьютерах. Плевать мне было и на чуму, и на смуту, и на все прочее. Я даже не знал, что вокруг происходит. Мне нужно было доделать новую программу, я ел и спал рядом со своим компьютером. Я обнаружил, что в мире что-то происходит, только тогда, когда погас свет. Вырубили свет, ты помнишь?
— Да.
— Гады. Выключили электричество. Вся моя работа пошла к чертям собачьим. Компьютер мой сдох, и я очнулся. Вышел на улицу, чтобы купить себе жратвы. Думал — минут на двадцать. Но оказалось — навсегда. Домой я уже не вернулся.
— Что случилось?
— А ты не знаешь? С тобой что, по-другому было? Меня забрали. Забрали и забрили. Сделали прививку, дали автомат в руки и отправили на «объект». Там я две недели охранял какой-то склад вместе с тремя такими же мальчишками и одним пожилым майором в отставке. Обитали мы в блокпосте, который наскоро сварганили из железнодорожных шпал. Воняло там креозотом до тошноты. Три дня у меня была температура. Я валялся на полу — мне все равно было, на чем валяться. Я подыхал. Ни у кого из других парней такой лихорадки не было, хотя им тоже только что сделали прививку. Все думали, что у меня чума. Но отнеслись ко мне по-человечески — пить давали, кормить пытались… Через три дня я неожиданно очухался и почувствовал себя как огурчик.
— От кого вы охраняли склад?
— От бандитов. От гопоты всякой. Я и сам не знаю, кто там всем этим командовал. Майор сказал, что мы — вроде как народное ополчение. Добровольное… — Салем саркастически хмыкнул. — А на наш склад могут напасть повстанцы. Так мы и куковали две недели. Никто на нас не нападал. Еду нам привозили через день — хреновенькую, но в достаточном количестве. Патронов у нас было по рожку на брата. Скучали. Байки травили. Только начал я замечать, что происходит с ребятками что-то не то. Сперва они дружно бросили ругаться матом, а когда я вворачивал какое-нибудь крепкое словцо, вздрагивали. Потом отказались от курева и боевых ста грамм — нам изредка привозили бутылку-другую водки. Автоматы эти дурики сложили в кучу и не прикасались к ним более. Более того, они заявили, что людей убивать нехорошо, поскольку это противоречит заповедям Божьим. Представляешь херню такую?
— Представляю…
— Короче говоря, мне стало не по себе. Майор еще держался несколько дней, а потом и его скрутило. Его автомат оказался в общей куче. Я остался один нормальный в этой компании. Они почти перестали разговаривать со мной — смотрели на меня как на какое-то чудовище. Сидели целыми днями на шпале с блаженными физиономиями и обсуждали то, как неправильно устроен этот мир и как они изменят его, когда закончится смута. Для меня это было дико. На нас не нападали, да. Нам везло. Но могло и не повезти. Потому что в городе шла самая настоящая война, и перестрелка слышалась со всех сторон. А эти… Подняли лапки.
— Они превратились в баранов…
— Да. В баранов. А я — нет. Тогда я еще не знал, чем все это кончится — для всей России и для меня лично. Я просто думал, что эти люди свихнулись от страха, от неопределенности и постоянной вони блокпоста. Что они спасаются от этой дурной жизни мечтами блаженных дурачков.
— Чем все это кончилось?
— Резней. К нам подкатила легковушка, и из нее вышли четверо. Они очень не понравились мне. Все они были обвешаны оружием с ног до головы. На мордах у них были черные маски. Пока мои бараны расчухивали, что к чему, я схватил автомат и пару рожков и сиганул через заднюю дверь. Спрятался за блокпостом. Эти, из машины, не видели меня. Один из них гавкнул: «Всем выйти из укрытия, руки за головой». И что ты думаешь? Барашки мои вышли как миленькие. Улыбались даже, идиоты. Мол, мир, любовь и все такое… Их построили у стены рядком. И перерезали им глотки ножом. Патроны, наверное, экономили. Перерезали, как баранов, на глазах друг у друга. И никто даже попытки не сделал сопротивляться или хотя бы сбежать. Стояли и ждали, пока дойдет очередь подыхать. Бедные тупые бараны…
Салем громко шмыгнул носом. Краев обнаружил, что машинка затихла, — видно, Салем уже сбрил с его черепной коробки все лишнее. Колени Краева были усыпаны волосами.
— Ты убил тех?
— Да. Когда они расправились с пацанами и с майором, они пошли к складу. Собирались поживиться честно заработанным добром. Проблема была в том, что от двери склада они не могли не увидеть меня. Я находился в тупике между стенами склада и блокпоста, и деваться мне было некуда. Поэтому, как только они поравнялись со мной, я начал стрелять. Почти в упор. Я свалил всех четверых с первой очереди. Все их вооружение не пригодилось им. Один умер сразу. А потом я перезарядил рожок и добил остальных троих. В месиво. Я очень боялся их. Я не мог позволить им остаться в живых.
— А потом?
— А потом я засел в укрытии. Все оружие я собрал и зарядил. Я сидел в своих вонючих стенах и смотрел на мир через щель амбразуры. Я ждал, когда мир придет убивать меня. И я готов был обороняться до последнего патрона. А восемь мертвецов валялись там, где им пришел конец. Распухали и воняли на жаре.
— Сколько ты так просидел?
— День. Всего день. Но ты знаешь, этот был не самый приятный и короткий день в моей веселой жизни. Он длился целую вечность. А потом приехала машина — та, которая привозила нам жратву. Оттуда выглянул майор — я знал его по предыдущим приездам. Он осмотрел трупы и пересчитал их. Он понял, что одного не хватает. Он повернулся к посту и крикнул: «Эй, ты там?» Я сидел и молчал. Я целился в его башку. Я знал, что, если он сделает шаг в мою сторону или дотронется до оружия, я расстреляю его. Знаешь, что он сказал? «Не стреляй, — сказал он. — Я не баран, не мародер и не повстанец. Я такой же, как ты, сынок. Я нормальный. Вылезай. С тебя достаточно, сынок».
Салем замолчал. Девушка Лиза, судя по всему, нашла то, что искала по всей квартире. Полупустую бутылку какого-то пойла без этикетки. Она уже основательно приложилась к ней и теперь протянула Салему.
— Без галиков? — Тот с подозрением обнюхивал горлышко.
— Чистая, — произнесла Лиза. — Синтетика, конечно, но без дряни. Градусов двадцать. Пей.
Салем запрокинул голову, треугольный кадык его заходил вверх-вниз.
— Дайте глотнуть, — попросил Николай.
— Пока рано. — Салем вытер губы рукавом. — Напьешься и все дельта-фазы мне смажешь.
— Что дальше-то было?
— Когда?
— Когда ты в блокпосту своем сидел?
— Странно ты себя ведешь… — Салем задумчиво качнул головой. — Очень странно. Если ты чумник, то ты сам должен знать, что тогда было. Если ты баран… Нет, ты не баран. Это и так видно. Может быть, ты и вправду иностранец?
— Я чумник. Только я ничего не помню.
— Ладно. Хватит загадок. Сейчас мы все проверим. Салем извлек из своей сумки компьютер-фолдер и установил его на столе. Достал две пластинки из толстой золотистой фольги. Намазал их какой-то прозрачной гадостью, похожей на разведенный мед, и аккуратно приклеил к черепу Краева — по одной пластинке с каждой стороны темени. Расправил их, отступил на шаг и полюбовался собственной работой.
— Знаешь, на кого ты сейчас похож? — спросил он. — На параспоса. Ты — вылитый параспос.
— Спасибо за комплимент, — буркнул Николай, прикидывая, что это за слово такое — «параспос». «Парашютист с постелью»? «Паразит с похмелья»? Впрочем, тогда бы это звучало как «параспох». А окончание «по х…» могло означать и кое-что другое. В любом случае слово «параспос» не понравилось ему точно так же, как и «полумех». Не хотел он быть ни тем ни другим.
— Сейчас я буду тебя сканировать, — сообщил Салем. Теперь он сидел за столом спиной к Краеву, пальцы его бегали по клавиатуре. — Если ты параспос, ты уже знаешь, что это такое. Тебе уже не раз делали такое.
— Я — параспох, — заявил Краев. — Это значит, что мне все по одному месту. Давай, Салем, сканируй. Я постараюсь, чтобы у тебя на экране возник полный набор нецензурных слов. Это и будет правдивой информацией. Тем, что я о тебе думаю…
Вдруг он почувствовал дурноту. Ему делали сканирование мозга совсем недавно, на станции эпидемконтроля. Но тогда это было совсем по-другому. Тогда ему не брили башку. И тогда он не чувствовал такого сильного головокружения. Ему показалось, что стул вместе с ним взмыл в воздух и начал раскачиваться самым подлым образом, очевидно готовясь произвести фигуры высшего пилотажа. Краев собрался возмутиться, крикнуть Салему, чтобы тот прекратил свои бесчеловечные опыты. Однако в полу под стулом образовалось черное отверстие, и Краев ухнул туда, вниз, со скоростью метеорита, врезавшегося в верхние слои атмосферы.
* * *
— Привет, человек, — произнес Старик. — Решил навестить старого собутыльника? Ну что ж, садись.— И как же я могу это сделать? — поинтересовался Краев. — Ты видишь, что со мной сотворили?
Николай Краев парил в воздухе, все так же привязанный скотчем к стулу. Он болтался в свободном пространстве, в полуметре от острого края скалы, над глубокой пропастью. На треугольном дне ущелья, далеко внизу, ревел пенистый поток горной реки. Краев старался не смотреть на него. Конечно, все это было очередной галлюцинацией. Но Николай не хотел бы такого даже в галлюцинации — пролететь двести метров, размахивая руками и ногами, грянуться всем телом об пики камней, окровавить их и снова падать по инерции все ниже и ниже — уже бездыханным трупом, теряя с каждым ударом о скалы все новые части своего бывшего тела.
Старик устроился с комфортом. На широком, ровном и абсолютно горизонтальном выступе скалы стояли столик и два кресла, обтянутые белой кожей. Стол был неплохо сервирован — супница, салатница, горки изысканных блюд, украшенные зеленью и цветами. Китайский фарфор, золотые бокалы на тонких ножках. Пузатая бутыль вина в оплетке из виноградных прутьев. Сам Старик восседал в одном из кресел. Глаза его были устремлены в тарелку, в которой лежала зажаренная целиком птичка, с коей хозяин ловко разделывался ножом и вилкой.
— А, вот оно что… — Старик поднял голову и задумчиво посмотрел на Краева. — Тебя привязали к моему стулу. Хороший стул. Жалко было бы его потерять…
— А меня тебе не жалко потерять? — выкрикнул Краев.
— Ну хорошо. — Старик поднял руку, чиркнул ножом по воздуху. — Ты сделал выбор. Избавимся от стула.
Николай услышал скрежещущий звук, словно клейкую ленту, которой он был прикреплен к злополучному предмету мебели, перепиливали тупым зазубренным ножом. Лента лопнула, стул отделился от Краева, полетел вниз, кувыркаясь в воздухе, и раскололся в глубине пропасти на белые обломки.
Краев висел в воздухе в прежнем положении. Он боялся пошевельнуться.
— Что там со стулом? — поинтересовался Старик.
— Ра-ра-разбился. — Зубы Краева громко стучали друг об друга. — Слу-слушай, Ста-старик! Спаси меня, а?
— Иди сюда. Здесь есть чем промочить горло. Сегодня угощаю я.
— Как… идти?
— Ногами. Нижние конечности у людей, как правило, называют ногами. Вот и используй их как положено.
Краев осторожно наклонился, перенес центр тяжести вперед, выпрямился и медленно встал. Все было так, как будто он действительно вставал со стула, находящегося на твердой поверхности. Только под ним не было ни стула, ни пола. Краев висел в воздухе.
— Ну, давай, топай ножками, человек. — Старик взмахнул вилкой, как дирижерской палочкой. — Перепелки остывают. Ты же не любишь размазывать застывший жир? У меня сегодня жирные перепелки.
Николай, несмотря на оцепенение, сковывающее члены, делал шажок за шажком и вскоре добрался до края уступа. После чего немедленно свалился на четвереньки и с воплями понесся прочь от ужасной пропасти, напоминая своей природной грацией павиана.
— Я все же настаиваю, чтобы ты сел в кресло, — произнес Старик. — Я даже считаю, что это несколько неприлично с твоей стороны, — я рассчитывал на приятную беседу, а ты носишься в четвероногом положении и кричишь подобно ослу.
Краев встал, отряхнул колени. В самом деле, что это он? Ну, провалился сквозь дыру в полу. Ну, повисел над пропастью. Ну, прошел по воздуху аки по тверди земной. С обычными, нормальными параноиками и не такое бывает. Вовсе нет причин для расстройства. Краев наклонился над столом и омыл руки в чаше с розовой водой. Потом сел в кресло, взял накрахмаленную салфетку и положил ее на колени.
— Ну и где же обещанная перепелка? — поинтересовался он.
Птичка немедленно возникла на тарелке перед ним — сама по себе, словно нарисовалась из воздуха.
— Я так и знал! — заявил Краев. — Все это обман. И эта жареная птичка, и эта пропасть со скалой. Ты, Старик, обманываешь меня. Ты создал эту иллюзию. К тому же иллюзию банальную и истрепанную.
— Истрепанную иллюзию? — Правая седая бровь Старика едва приподнялась. — Что ты имеешь в виду?
— Ну все это… — Краев обвел рукой вокруг. — Это ведь что-то вроде виртуальной реальности? Тогда почему все так стандартно? Эти горы, эта пропасть… Слушай, и почему ты ешь? Почему мы все время жрем? Это уже стереотип! Я только что был в какой-то забегаловке, ел там пончики с ананасами, запивал их пивом. Я еще не проголодался. И снова стол, снова еда, эта пережаренная перепелка. Терпеть не могу представителей отряда куриных — в живом виде и тем более в мертвом. Не мог бы ты предложить мне что-нибудь иное? Например, томно извивающихся дев? Я оценил бы это…
— Боже, как забавно устроены люди… — Старик усмехнулся, качнул головой. — Иногда я думаю — зачем я делаю все это? Зачем я оказываю услуги людям, если они все равно не в состоянии оценить их?
— Услуги? И какую же услугу ты мне оказываешь?
— Сие есть очень просто. — Старик закончил обгладывать птичью косточку, положил ее на край тарелки и аккуратно вытер руку о полу халата, расшитого серебром. — Дело в том, что некий Салем сейчас сканирует твою память — там, в земной реальности. Это сканирование — глубокое, в отличие от того, что тебе делали ранее. Более того, это очень существенное проникновение в твое сознание. Я скажу тебе по секрету, что такое оборудование, как у Салема, существует в единичном экземпляре. Оно существует только в том городе, в котором ныне имеет счастье пребывать твое бренное тело. В этом городе собрана вся элита электронных мастеров чумников, и в последние пару лет они изготовили множество всяких умных приборов.
Приборов, которые могут делать многие удивительные вещи. Смею заметить, что чумники не торопятся докладывать о своих изобретениях специальным службам вашей страны. Но специальные службы, которые пытаются сохранить равновесие в вашей стране, догадываются об этом. Они боятся, что шаткое равновесие может быть нарушено, и в общем-то они правы. Салем сейчас очень испуган. Он прекрасно знает, что специальные службы могут попытаться устранить лично его, как одного из главных нарушителей порядка. И в этом он тоже прав. Он думает, что ты — убийца, присланный, чтобы устранить его. И если он обнаружит, что твоя память за последние восемь лет не стерта, как ты это утверждаешь, то он не станет с тобой церемониться. Он не станет разбираться, кто ты такой на самом деле. Он просто убьет тебя, пока ты не пришел в сознание. Причем убьет так, что никто не заподозрит в этом насильственных действий. Тебя просто спишут как очередную жертву чумы.
— Так… — Краев помрачнел. — У меня есть шансы выжить?
— Ты сделал большую ошибку в том, что затеял всю эту авантюру. Но все люди — лишь винтики в огромном механизме истории. Каждый поставлен на определенное место. Каждый вращается в определенном ритме, взаимодействует с другими составными элементами механизма. Общая картина, кажущаяся на первый взгляд хаотичной, подчинена определенному порядку. Твоя роль очень важна. Если тебя убьют сейчас, раньше, чем положено, машина может дать сбой и начать двигаться в неправильном направлении. Или даже развалиться. Потому я решил вмешаться.
— Спасибо, Старик, — с чувством произнес Краев. — Теперь я ценю твою заботу. Особенно трогательно звучит то, что меня не убьют раньше, чем положено! А когда меня положено убить? И кто меня убьет? Ты не в курсе, случайно?
— Я не знаю. Обычно я не вмешиваюсь в дела людей. Я только общаюсь с теми из них, кто чем-то заинтересовал меня. Но сейчас я решил вмешаться. В течение того времени, пока мы с тобой беседуем, Салем будет находить в твоем сознании только пустоту. Надеюсь, это убедит его.
— Кто ты? Ангел? Сам Бог? Или, может быть, один из богов? Когда-то их много обитало на Земле.
— Боги никогда не обитали на Земле, — устало сказал Старик. — У богов своя обитель… А кто я? Никто. Один из Старых. Последний из Старых, который никак не может умереть. Что мне остается делать? Только наблюдать за людьми. И иногда пытаться помочь им. Хотя это и не приводит ни к чему хорошему.
— Слушай… Твоя картина там, в доме… Этот корабль. Он производит потрясающее впечатление. Что ты хотел сказать этим?
— А ты что думаешь по этому поводу?
— Это путь. Путь, по которому нужно идти и по которому мы не идем.
— Не совсем так. — Старик мягко улыбнулся. — Это просто Инь, переходящий в Ян. В моей собственной интерпретации. Без Великого Предела. Я всегда рисую Инь и Ян — на всех своих картинах. Я удивительно однообразен в своих художественных пристрастиях. Когда-то мы спорили об Инь и Ян с Чжоу Дуньи[5]. Я утверждал, что между ними не существует границы, пусть даже волнистой. Есть только плавный переход — состояние, которое является и тем и другим. Причем это состояние и есть жизнь. А чистый Ян так же мертв, как и чистый Инь. Он смеялся надо мной. Он говорил, что как движение, так и покой могут доходить до предела. Он говорил, что мудрость древних мне недоступна. Но что он мог знать о древних? Он был просто мальчишкой…
— Ты так стар?!
— Я сам не знаю, насколько я стар. Память моя вмещает тысячелетия, но и она не бездонна. Мое прошлое скрылось для меня в бездне забвения. Иногда хочется заглянуть в бездну, но от этого так кружится голова…
— Ты, наверное, знаешь ответы на многие вопросы, Старик? Что происходит здесь, в этой стране? Скажи мне!
— Это болезнь. Болезнь. Новая болезнь человечества. Последняя ее болезнь…
— И что? Мы все погибнем?
— Все люди когда-нибудь умрут, — веско сказал Старик. — Не умирают только бессмертные. Но, поверь мне, бессмертие — это болезнь похуже смерти. Это болезнь, от которой не избавляет даже смерть.
— Я хочу, чтобы ты объяснил мне все это, — заявил Краев. — Всю эту белибердень, которая происходит на моих глазах. Ты объяснишь мне все. Я все пойму. И может быть, решу, что я должен делать…
— Ты хочешь заменить свою жизнь суррогатом?
— В каком смысле?
— Познание — это смысл твоей жизни. Чем ты сейчас занимаешься? Ты пытаешься познать мир — пусть даже рискуя собой, совершая поступки, которые могут показаться нелепыми. Но ты идешь своей собственной дорогой. Сейчас ты предлагаешь, чтобы я украл отрезок твоего жизненного пути — чтобы я рассказал то, что тебе предстоит познать самому. Я не буду этого делать. Проживай свою жизнь сам и не позволяй никому это делать за тебя.
— Нет, ну почему же? — Краев пытался сопротивляться. — Я только хочу получить от тебя некоторую информацию…
— Информация — это не познание. Познание — это нечто большее. Иди, человек, иди… Ты слишком задержался здесь…
— Подожди! — выкрикнул Краев.
Но Старик медленно исчезал, растворялся в воздухе вместе со своим столом, своей недоеденной перепелкой, своими горами и пропастью — как изображение на экране, занимающем весь мир. Потом что-то щелкнуло, и изображение исчезло совсем. Краев остался в полной темноте.
Глава 4
СВОБОДНАЯ ИМПРОВИЗАЦИЯ
Николай Краев лежал на широкой прямоугольной кровати в комнате с синими стенами. Над ним наклонился человек по имени Салем. Правой рукой чумник чесал в макушке, выбритой наголо. Он был очень озадачен.
— Лиза, как ты думаешь, он не того?… — произнес Салем.
— Вполне вероятно. — Девушка Лиза тоже наклонилась над Краевым, дышащим ровно, но не подающим ни малейших признаков разумной деятельности. — Похоже, ты перестарался, Салем. Говорила же тебе — снизь амплитуду пиков! Ты же не с компьютером работаешь — с живым человеком! Вот и допрыгался, экспериментатор! Агрегат будет очень недоволен. Он тебе башку оторвет.
— Ничего мне не будет! — огрызнулся Салем. — Не в Агрегате дело! Знаешь, в чем проблема? Проблема в том, что я вовсе не собирался убивать этого странного человека. Он мне даже понравился, если хочешь знать! Я хотел только убедиться, что он не опасен.
— Ага! — Лиза сморщила физиономию и стала похожа на обезьянку. — Понравился он тебе! Ты чуть не обгадился от страха, когда узнал, что к нам пожаловал метаморф из «четверки». Все, можешь считать, ты обезопасился достаточно. Ты все мозги ему выжег!
— Эй, ты, очухивайся! — Салем начал хлестать Краева по щекам. — Ты! Слышишь? Не отъезжай, брат! Ты нам нужен!
Голова Краева моталась туда-сюда под звонкими пощечинами. Вдруг Салем вздрогнул — глаза Николая широко распахнулись, и он уставился на Салема вполне осмысленным взглядом. Ничего хорошего этот взгляд не выражал.
— Как ты, брат? — В голосе Салема звучало облегчение, может быть, даже некое подобие сочувствия.
— Херово, — шепеляво сообщил Краев. — Давай я настучу тебе по морде, Салем. Может быть, тогда ты поймешь, что чувствует человек, когда его лупят по физиономии.
— Ладно, извини! — Салем уже широко улыбался. — Я-то уж думал, ты это… Концы отдал.
— Отдашь тут с вами концы… — Краев сел на кровати, полез пальцем в рот. — Черт… Ладно, хоть зубы не сломал. Реаниматор хренов… Ну, давай рассказывай.
— Что рассказывать?
— Что ты там про меня узнал?
— Я думал, это ты мне расскажешь что-нибудь интересное…
— Хорошо! — Краев уставился на Салема столь выразительно, что тот невольно опустил глаза. — Расскажу тебе все как на духу, камарадо. Я помню себя в двухтысячном году. Тогда, когда началась эта хренова Большая смута. Меня тогда тоже задержали на улице — как и тебя. Только мне не дали оружия. Меня привезли в какое-то военное учреждение, и дальше я ничего не помню. А очухался я только неделю назад — в Москве. Прямо на улице. И обнаружил, что нахожусь в другом времени и в стране, которая совершенно не похожа на Россию. То, что я увидел, поразило меня до глубины души. Я оказался в фантастической сказке. Люди вокруг были странными, манера их поведения — идиотской, порядки — просто неописуемыми. Пропустить стаканчик и то негде. В кармане я обнаружил пластиковую карточку. Я поступил просто — подошел к первому попавшемуся менту и предъявил ее. В результате я попал в странное учреждение — то ли тюрьму, то ли больницу. А там никто из этих сволочных «правильных» и не думал объяснять мне, что со мной сделали. Я только узнал, что восемь лет моей жизни вылетело в трубу. Я понятия не имел, что все эти восемь лет происходило — и со мной, и с нашей бедной страной. Единственное, что мне сообщили, — то, что я неиммунный из четвертого врекара и теперь перевожусь в седьмой карантин. Для меня этот набор слов представлял полную абракадабру. Я не знал ни черта. Мне очень нужна была информация. Два первых нормальных человека, которых я встретил в спецрейсе, были двумя чумниками. Вася и Савелий. Знаешь их?
— Лиза, как ты думаешь, он не того?… — произнес Салем.
— Вполне вероятно. — Девушка Лиза тоже наклонилась над Краевым, дышащим ровно, но не подающим ни малейших признаков разумной деятельности. — Похоже, ты перестарался, Салем. Говорила же тебе — снизь амплитуду пиков! Ты же не с компьютером работаешь — с живым человеком! Вот и допрыгался, экспериментатор! Агрегат будет очень недоволен. Он тебе башку оторвет.
— Ничего мне не будет! — огрызнулся Салем. — Не в Агрегате дело! Знаешь, в чем проблема? Проблема в том, что я вовсе не собирался убивать этого странного человека. Он мне даже понравился, если хочешь знать! Я хотел только убедиться, что он не опасен.
— Ага! — Лиза сморщила физиономию и стала похожа на обезьянку. — Понравился он тебе! Ты чуть не обгадился от страха, когда узнал, что к нам пожаловал метаморф из «четверки». Все, можешь считать, ты обезопасился достаточно. Ты все мозги ему выжег!
— Эй, ты, очухивайся! — Салем начал хлестать Краева по щекам. — Ты! Слышишь? Не отъезжай, брат! Ты нам нужен!
Голова Краева моталась туда-сюда под звонкими пощечинами. Вдруг Салем вздрогнул — глаза Николая широко распахнулись, и он уставился на Салема вполне осмысленным взглядом. Ничего хорошего этот взгляд не выражал.
— Как ты, брат? — В голосе Салема звучало облегчение, может быть, даже некое подобие сочувствия.
— Херово, — шепеляво сообщил Краев. — Давай я настучу тебе по морде, Салем. Может быть, тогда ты поймешь, что чувствует человек, когда его лупят по физиономии.
— Ладно, извини! — Салем уже широко улыбался. — Я-то уж думал, ты это… Концы отдал.
— Отдашь тут с вами концы… — Краев сел на кровати, полез пальцем в рот. — Черт… Ладно, хоть зубы не сломал. Реаниматор хренов… Ну, давай рассказывай.
— Что рассказывать?
— Что ты там про меня узнал?
— Я думал, это ты мне расскажешь что-нибудь интересное…
— Хорошо! — Краев уставился на Салема столь выразительно, что тот невольно опустил глаза. — Расскажу тебе все как на духу, камарадо. Я помню себя в двухтысячном году. Тогда, когда началась эта хренова Большая смута. Меня тогда тоже задержали на улице — как и тебя. Только мне не дали оружия. Меня привезли в какое-то военное учреждение, и дальше я ничего не помню. А очухался я только неделю назад — в Москве. Прямо на улице. И обнаружил, что нахожусь в другом времени и в стране, которая совершенно не похожа на Россию. То, что я увидел, поразило меня до глубины души. Я оказался в фантастической сказке. Люди вокруг были странными, манера их поведения — идиотской, порядки — просто неописуемыми. Пропустить стаканчик и то негде. В кармане я обнаружил пластиковую карточку. Я поступил просто — подошел к первому попавшемуся менту и предъявил ее. В результате я попал в странное учреждение — то ли тюрьму, то ли больницу. А там никто из этих сволочных «правильных» и не думал объяснять мне, что со мной сделали. Я только узнал, что восемь лет моей жизни вылетело в трубу. Я понятия не имел, что все эти восемь лет происходило — и со мной, и с нашей бедной страной. Единственное, что мне сообщили, — то, что я неиммунный из четвертого врекара и теперь перевожусь в седьмой карантин. Для меня этот набор слов представлял полную абракадабру. Я не знал ни черта. Мне очень нужна была информация. Два первых нормальных человека, которых я встретил в спецрейсе, были двумя чумниками. Вася и Савелий. Знаешь их?