Страница:
— Джанг, — уверенно подтвердила Лиза.
— А тебя мне как звать? Медузой, что ли?
— Не вздумай! В лоб получишь! — Лиза положила руку на плечо Краева. — Я в общем-то не совсем уверена в том, что я — твоя милая девочка. В смысле, что твоя. Но для народа можешь называть меня Лисенком. Это меня вполне устроит. — Хорошо, Лисенок…
Народу собралось уже немало, но пока никто не танцевал. Все набивали желудки, словно не ели целый день, — зубы вгрызались в сочные куски мяса, обглоданные кости валялись на столах, пивные кружки со звоном ударялись друг о друга толстыми боками. Сцена безмолвствовала, только магнитофон вполголоса бормотал что-то похмельно-тяжелороковое. Пласты дыма медленно перемещались в воздухе, подкрашенные сине-зеленым светом фонарей.
Лизу здесь знали. Полтора десятка людей оторвали взгляды от жратвы и уставились на нее и Краева.
— О, Лисенок пришел! Здорово, Лисица! Ты с новым джангом? Похвально. Чаль сюда!
Лиза ловко пробиралась между столами, таща Краева за руку. Николай несколько раз споткнулся о чьи-то специально выставленные ноги, даже обернулся сердито, хотел гавкнуть на наглецов, но поймал пару крайне недружелюбных взглядов и промолчал. Бараньей неагрессивностью здесь и не пахло.
— Вот. Сюда. — Лизка шлепнулась на диван, и Краев свалился рядом с ней. — Привет, чумовой народ! Знакомься. Настя. Крюгер. Зыбка. Чингис. Диана.
Краев, пытаясь скрыть растерянность, обвел глазами компанию, сидевшую за столом. Конечно, он не запомнил, кто есть кто. Он даже не понял, что именно он слышал: имена или клички. Он только разобрал, что из пятерых странных людей, дружно вытаращившихся на него, двое, кажется, были парнями и трое — девчонками. Впрочем, он не был в этом уверен. Тусклый мертвенный свет превращал всех их в жутких ночных призраков со светящимися глазами.
— Привет, вурдалаки, — тихо сказал Краев. — Жрать меня прямо сейчас будете или сперва напьемся?
— Ты кто? — полюбопытствовало одно из созданий: выбритые виски, сотня маленьких косичек, связанных на голове в некое плоское подобие тарелки, полоски светящейся краски на ушах и щеках, красные контактные линзы, бьющие отраженным светом, как маленькие фонарики. — Я — Диана.
Создание привстало, наклонилось над столом, протягивая Краеву руку, и Краев понял, что это девушка. Потому что расстегнутая жилетка распахнулась, и оттуда высунулись две девичьи грудки. Очень даже симпатичные голые грудки, хорошей формы и приятного размера. Соски были раскрашены все тем же светящимся составом.
— Я… Это… — Краев взялся за руку девушки, не отрывая взгляда от ее прелестей, и хотел уже было начать тягучее повествование о том, что он — Сергей Иванович, но можно просто Сергей и что он из четвертого врекара, но вопросы задавать ему без толку, потому что память ему затерли, но это ничего, Салем уже все проверил, и он безопасен… — В общем, это… Меня зовут…
— Метаморф его зовут! — громко сказала Лиза. — Все поняли? Он самый натуральный метаморф из четвертой зоны. Из Инкубатора. Так его и называйте — метаморф. Вопросов ему лишних не задавать. Он все равно вам ничего не расскажет. Кто будет чрезмерно любопытен — в лоб получит. От Салема и от меня лично.
Диана испуганно выдернула руку и свалилась назад, на диван. Один из парней, квадратный метис-полумонгол, тихонько присвистнул:
— Ого! Живой метаморф! А с виду вроде обычный чумник! Нас тут не поубиваешь?
— Вас — нет, — заверил Краев. — Я, типа, на отдыхе. В данный момент я имею намерения убить пару литров пива и сожрать живьем фунт хорошей телячьей вырезки. На всякий случай предупреждаю: в вашей чумной жизни я совершенно ничего не соображаю, так как немалое количество лет провел очень далеко от чумных зон. Так что вы мне все объясняйте, упыри, если я чего понимать не буду. И без обид. Пойдет?
— Норма! — Второй парень поднял руку, составил большим и указательным пальцами кружочек, означающий о'кейное состояние дел. — Меня зовут Крюгер. Хотя на самом деле я Шихман. Обживайся, метаморф. Только поосторожнее с местной публикой. Не все свиньи в этом заведении достаточно воспитанны. Особенно вон те бузотеры, за крайним столом. Мы с ними не контактируем. И они нас не трогают. Во всяком случае, на этой неделе пока не трогали.
Крюгер, он же Шихман, был долговязым молодым человеком с большими семитскими глазами, полными розовыми губами и неожиданно аккуратным тонким носом, больше приличествующим какому-нибудь поляку, чем еврею. На подбородке Крюгера произрастала рыжая бородка — крайне маленькая, но тщательно ухоженная. Тонкие усики говорили о некотором аристократизме, не переходящем пока в полную оторванность от народных масс. Впечатление о элитарности усиливал черный широкий галстук с блестящими звездочками и идеально белый воротничок с вертикально стоящими треугольными концами. Правда, насколько успел заметить Краев, ниже воротника не наблюдалось никакой рубашки — сиреневый смокинг Крюгера был надет прямо на голое тело, и рукава его были грубо обрезаны ножницами чуть ниже локтей. Приятнее же всего было наблюдать прическу молодого джентльмена — он единственный из присутствующих здесь сохранил полный комплект волос. Волосы его были обильно смазаны бриолином и зачесаны назад, образовывая сияющую в полумраке черную гладкую полусферу.
К столу подошла хорошенькая ведьмочка-официантка, круглый задок ее выписывал на ходу сложную траекторию. Краев даже хотел было шлепнуть по ягодице, обтянутой чем-то сине-блестящим, но бросил взгляд на Лизу и передумал. Не стоило перебарщивать с вхождением в новую роль. Краев решил быть сдержанным и даже немножко суровым. Он внимательно ознакомился с меню, деликатно осведомился у Лизы, какие блюда прекрасная леди предпочитает отведать в этот превосходный вечер, корректно и точно сделал заказ, назвав официантку «лапочкой». И поймал на себе взгляды компании — внимательные и в то же время одобрительные.
Неплохо. Совсем неплохо, сэр. Главное — не ужраться с отвычки, сэр. Не упасть носом в салат, сэр.
Некоторые затруднения возникли при выборе напитков. В официальном меню значились и водка, и бренди, и мартини, и все, что угодно. Но стоила эта официальная роскошь непомерно дорого — еще дороже, чем в Москве. В папке меню присутствовал также листочек, написанный от руки и озаглавленный: «Чумное пойло». Цены здесь были гораздо меньше. Но разобраться в названиях было совершенно невозможно. Что, например, мог представлять собой коктейль «Святая отрыжка»? Или напитки с названиями «Радость утопленника» или «Поймай свой столб»? Единственным более или менее знакомым словом было «мескатоник». Краев уже слышал его от Пети Стороженко.
— Может, мескатоника взять? — шепнул он Лизе.
— Ну уж сразу и мескатоника?! — Лиза тоже шептала, и теплые ее губы приятно дотрагивались до уха Краева. — Мескатоник натощак — это труба! Не кайф, а чистые кошмары. Надо поесть сперва как следует и чтоб музыку включили! Сперва разогреться надо. Бери «Взлетную полосу». Для начала самое то будет.
— А что это такое?
— Да так, синтетика, конечно. «Чумное пойло» — это всегда синтетика. Но «Взлетная полоса» — штука хорошая. Немножко водки. Газированная вода. Эмульгатор, чтоб по желудку не било. Ароматизатор типа «Кампари». Ну и немножко ускорителя. Совсем немножко.
— Ускорителя? Это еще что за фигня?
— Увидишь. Нормально, бери.
— Семь «Взлетных полос», — сказал Краев. — На всю компанию. Возражений нет?
— Мне не надо. — Крепыш Чингис махнул рукой. — Извини, метаморф. Мне не бери.
— Почему?
— Потому! — Лиза дернула Николая за руку. — Чего ждешь? — цыкнула она на официантку, уставившуюся на Краева, как на инопланетянина. — Заказ приняла? Иди! И быстро! Кишки уже к позвоночнику прилипли!
Официантка фыркнула, дернула плечом и удалилась к стойке.
— Я не пью. Вообще не пью, — миролюбиво сказал Чингис. — У меня режим. Я спортсмен.
— Спортсмен? — Краев заинтересовался. — А в чумных зонах есть спортсмены?
— Есть.
— Но вы же даже на соревнования выехать никуда не можете!
— А нам и не нужны соревнования. — Чингис положил огромные руки на стол. — У нас тут такие соревнования происходят… Почище чемпионатов мира. И чуть ли не каждую неделю.
Чингис кивнул в сторону стола бузотеров, о которых только что неодобрительно отзывался Крюгер. Краев глядел на его кулаки и понимал, о каких «соревнованиях» говорит Чингис. Костяшки его рук были увенчаны серыми сухими мозолями, набитыми тысячами ударов. Наличествовало и несколько свежих ссадин, свидетельствующих, что хозяин регулярно находит своим кулакам применение.
Официантка принесла поднос, выгрузила с него шесть стаканов с коктейлем. Шваркнула перед Николаем и прекрасной дамой Лизой железные тарелки с внушительными отбивными, напоминающими ленч неандертальца. И гордо удалилась, выражая презрение всеми частями своего округлого тела.
— Ничего не понимаю. — Краев сделал первый осторожный глоток неизвестной ему химической жидкости. У нее был довольно оригинальный вкус, пузырьки углекислого газа приятно щекотали горло… — Ни черта я не понимаю. У нас в четвертой зоне были совсем другие порядки. Народ там, конечно, суровый собрался, но вот чтоб морды друг другу бить… Такого не было никогда! Вы чего тут поделить не можете, у себя в городе? Все чумники — братья! Как же вы так? За что же вы друг друга?
— Все очень просто, — сказал Крюгер. — Чумники разные бывают. Есть интеллектуалы, есть трудяги. Есть добряки художники и слегка сдвинутые по фазе скульпторы. Почему-то так получилось, что большинство неиммунных — это люди с высоким интеллектом, склонные к индивидуализму. Так уж получилось. Не берет нас почему-то прививка, не становимся мы правильными и воспитанными.
— Ребятки… — воскликнул Краев почти с умилением, взволнованно провел рукою по шевелюре, но обнаружил, что оная отсутствует, замененная авангардным гребнем. Впрочем, это не охладило его неоромантического пыла, уже подогретого странным напитком. — Ребятки! Вы сами не представляете, какие вы чудесные! Я сам чумник, но общаться мне приходилось исключительно с теми, кого вы называете «правильными». Так вот, поверьте, они — намного хуже вас…
— Дело не в «правильных», — горько произнес Крюгер, морщины обрисовались в уголках его рта, и Краев увидел вдруг, что не так уж его собеседник юн — пожалуй, не меньше тридцати пяти лет. — Дело в чуме. И в самих чумниках. Да, мы — интеллектуалы. Да, мы — художественные натуры. Но ты сам понимаешь, что умные индивидуалисты встречаются не только среди хороших людей… Дерьма хватает и здесь. Хватает с избытком. Все изменилось. Еще три года назад чумное сообщество было более или менее единым. Мы были сплочены общей бедой. И общей верой в то, что от нашей беды придет избавление. Мы вместе строили этот город — нам было чем заняться. А теперь наше общество раскололось. Надежда на то, что нам удастся выбраться из своих чумных карантинов, слабеет с каждым годом, с каждым месяцем. Благополучие? Ты сам видишь, что у нас есть все, чего мы пожелаем. Многие люди из других стран позавидовали бы нашему уровню жизни. А нам — надоело! Мы тупеем от этой бессмысленной роскоши. Чумников просто не существует для остального мира! Нас нет! Нет таких, понимаешь? Никто не знает о нас! Ненависть копится в чумниках. Ненависть друг к другу, потому что мы никого, кроме друг друга, не видим! Некоторые, такие, как Салем, пытаются сдержать эту тягу к самоуничтожению. А эти… — Крюгер махнул рукой в сторону крайнего стола. — Этим уже на все наплевать. Они ненавидят всех. Они теряют разум. Они называют себя животрупами. Живыми трупами. И это действительно так. На нормальных живых людей они мало похожи.
— Подожди, как же так? Но есть же у вас командировки в большой мир. Есть работа. Неужели от этого не становится легче?
— От этого становится только тяжелее. Это двойной стресс. Сперва ты вылезаешь из своей тюрьмы и обнаруживаешь, что страны, в которой ты когда-то жил, больше не существует. На ее месте — другая страна и другой народ, чуждый и непонятный. А через месяц ты возвращаешься назад, в свой комфортный, но опостылевший дом, и думаешь о том, что ты никогда не сможешь уйти. Ни в свою родную страну, которой больше нет, ни в другие страны, которые закрыты для нас навсегда. Если бы мы были тупыми исполнителями механической работы, было бы легче. Но какой смысл писать гениальные картины, если их увидит только твоя жена и пара друзей? Зачем разрабатывать уникальную аппаратуру, если она не пройдет тест, как потенциально агрессивная? На кой черт писать компьютерные программы, если компьютерную сеть запрещено создавать даже в пределах одного чумного карантина?
— Это вы создали современные российские технологии? — спросил Краев, прикрывшись для конспирации рукой. — Все то, что вызывает изумление на Западе?
— Тут нет секрета. Можешь не шептать, метаморф. Многие люди, которые сидят сейчас вокруг тебя и напиваются, как свиньи, участвовали в разработке всех этих технологических чудес. И сейчас участвуют. Выезжают регулярно в командировки. И в этом состоит проблема «правильных», иммунных. Они не глупы, конечно. У них очень высокий интеллектуальный коэффициент. Они великолепно просчитывают и выполняют любую работу, если им правильно задать параметры. Только они не способны генерировать новые идеи. Для этого нужны мы, чумники.
— Сволочи эти «правильные»! — произнес Краев. Громко сказал, не скрывая своих чувств. — Не понимаю, какого черта мы сидим в этих штрафных изоляторах. Плюнуть на все и жить там, где нам хочется. Что нам бараны могут сделать? Они же неагрессивные!
Сказал и обнаружил, что на него вытаращились со всех соседних столов. Да и своя компания изумленно притихла, снова превратилась из дружественных собеседников в настороженных вампиров. Да, ничего не скажешь — обладал Краев редкостным умением потерять контроль и испоганить все, что сам так долго налаживал.
— Так-так… — Могучие пальцы метиса стучали по столу. — Это уже вопрос интересный. Лисенок, может быть, ты все-таки объяснишься? Расскажешь, что за иностранного шпиона ты нам сюда привела?
— Я же сказала тебе, качок хренов!.. — Лиза медленно закипала, приподнялась уже, готовясь то ли плеснуть Чингису в физиономию пойлом, то ли просто вцепиться ему в щеки ногтями. — Ты что, не понял, что сказал Салем?…
— Спокойно, Лиза. — Краев положил ей руку на плечо. — Расскажи им. Они все равно узнают. Какой смысл скрывать?
Ладно. — Лиза раздраженно дернула плечом, скинула руку Краева. Сделала огромный глоток из стакана. — Он не иностранец. Он действительно из Инкубатора. Только он ничего не помнит. Салем просканировал его. Глубоко просканировал. У этого чертового параспоса стерли всю память за последние восемь лет. Всю! Он понятия не имеет, чем он занимался эти восемь лет и как его использовали. И еще он ничего не знает о чумниках, хотя и сам чумник. Он не знает, как выжить среди чумников. Я думаю, его специально сюда подсунули, чтобы животрупы у него сердце вырезали. Вы же знаете, как животрупы относятся к метаморфам. Только Салем перехватил его раньше. А теперь нужно, чтобы он выжил! Он нужен нам!
— Понятно… — Крюгер медленно превращался из настороженного упыря обратно в человека. — Тогда, пожалуй я расскажу тебе, метаморф. Расскажу, почему, даже если ты самовольно свалишь из врекара, ты не пробегаешь больше двух месяцев. Потому что через два месяца ты умрешь. Тебя убьет чума. Все неиммунные — носители вируса якутской лихорадки. И в том числе — ты, дорогой мой метаморф, потерявший память. Все мы сидим на игле. Вирус давят постоянными инъекциями. Но эта иммунная защита — временная. Ее хватает не больше чем на два месяца. И я так думаю, что эта доля выпала нам на всю жизнь — сидеть на игле. И детям нашим, которые здесь родились, — тоже. Потому что у чумников рождаются только чумники.
— А как же те, кто умирает здесь, во врекаре, от чумы? Я слышал, что таких немало. На них что, иммунозащита не подействовала?
— Это просто самоубийцы, — сказала одна из девушек. — Так было с моим отцом. Он съездил в очередную командировку и вернулся в невероятной депрессии. Я могу его понять. До чумы он был профессором психологии. Студенты его очень любили — просто на руках носили. А тут — зона, забвение… Мама погибла во время Большой смуты. Эти командировки доконали его. Вызвали — выжали — выкинули обратно в карантин. Он просто не пошел на очередную вакцинацию. Скрыл от меня это. Когда его увозили, он был красным и распухшим, из него текла вода… Но ему было уже все равно. Его ничто уже не держало на этом свете — даже я. Так же случилось и со всеми людьми, которые умерли здесь от чумы. Мы все знаем это.
И тут Краеву стало страшно. По-настоящему страшно. До сих пор он воспринимал все, что происходило с ним, как бы со стороны. Он отделил свое сознание от тела и с немалым удовольствием наблюдал за тем, что с этим телом происходило. Это было удобно — тело его получало пинки и удары, а Краев только анализировал информацию, которая была добыта с таким трудом…
И вдруг он осознал одну очень простую, но крайне неприятную истину. Он находился в самом центре чумной зоны — месте, где сам воздух был насыщен проклятым вирусом. И вирус уже проник в его организм — вне всякого сомнения. А значит, Краев уже не мог более оставаться нейтральным иностранцем, свободным от этой заразы. Он должен был определиться, кто он — баран или чумник. Третьего не было дано.
Прививку ему сделали. Краев помнил рассказ Салема о том, как быстро иммунные проявляют свою баранью неагрессивную сущность. Кажется, на третий или четвертый день. Кроме того, Краев валялся в лихорадке, как и Салем…
Итак, он — чумник. Может быть, ему повезло, что он попал в десять процентов из сотни и не стал «правильным». Может быть. Но это означает одно — он неиммунный, и через два месяца ему придется пойти и сделать укол. Сесть на иглу. И никогда больше не покидать чумную зону. Горькая правда изгоя.
А как же Давила? Он не баран, можно поклясться! Он самый настоящий чумник! Совершить агрессию для него — как высморкаться. Чего стоил только один этот предательский выстрел из инъектора в шею! Чумник — и на свободе! «Господин спецсоветник»… Знаем мы таких спецсоветников! И, следуя совершенно ясной логике, Давила не мог быть единственным свободным чумником. Если бы у власти в России были только «правильные», страну давно бы задавили более агрессивные соседи. Значит, умные ребятки, которые сидели сейчас с Краевым за одним столом, также не знали всей правды.
А Краев должен был узнать всю правду. Должен! Он обязан был испить чашу горечи до дна — выяснить, к чему привели его действия, когда восемь лет назад он собственными руками вылепил нового президента.
Теперь у него в распоряжении было всего два месяца. В лучшем случае.
Глава 6
— А тебя мне как звать? Медузой, что ли?
— Не вздумай! В лоб получишь! — Лиза положила руку на плечо Краева. — Я в общем-то не совсем уверена в том, что я — твоя милая девочка. В смысле, что твоя. Но для народа можешь называть меня Лисенком. Это меня вполне устроит. — Хорошо, Лисенок…
* * *
Заведение называлось скромно: «Воспитанные свиньи». Оно находилось на первом этаже крепкого кирпичного здания и занимало довольно большую площадь. Краев назвал бы это ночным клубом с гастрономическим уклоном — половина зала была отведена под дансинг, половина же была заставлена увесистыми столами из темного дерева и массивными кожаными диванами — достаточно мягкими, чтобы удобно откинуться на спинку, потягивая пиво или что-нибудь покрепче. Под потолком в дансинге висело огромное чучело настоящего жирного борова. На розовом боку свиньи было написано: «ТОПЧИ ЗЕМЛЮ КОПЫТАМИ!» Искусство чумовых слоганов процветало в городе.Народу собралось уже немало, но пока никто не танцевал. Все набивали желудки, словно не ели целый день, — зубы вгрызались в сочные куски мяса, обглоданные кости валялись на столах, пивные кружки со звоном ударялись друг о друга толстыми боками. Сцена безмолвствовала, только магнитофон вполголоса бормотал что-то похмельно-тяжелороковое. Пласты дыма медленно перемещались в воздухе, подкрашенные сине-зеленым светом фонарей.
Лизу здесь знали. Полтора десятка людей оторвали взгляды от жратвы и уставились на нее и Краева.
— О, Лисенок пришел! Здорово, Лисица! Ты с новым джангом? Похвально. Чаль сюда!
Лиза ловко пробиралась между столами, таща Краева за руку. Николай несколько раз споткнулся о чьи-то специально выставленные ноги, даже обернулся сердито, хотел гавкнуть на наглецов, но поймал пару крайне недружелюбных взглядов и промолчал. Бараньей неагрессивностью здесь и не пахло.
— Вот. Сюда. — Лизка шлепнулась на диван, и Краев свалился рядом с ней. — Привет, чумовой народ! Знакомься. Настя. Крюгер. Зыбка. Чингис. Диана.
Краев, пытаясь скрыть растерянность, обвел глазами компанию, сидевшую за столом. Конечно, он не запомнил, кто есть кто. Он даже не понял, что именно он слышал: имена или клички. Он только разобрал, что из пятерых странных людей, дружно вытаращившихся на него, двое, кажется, были парнями и трое — девчонками. Впрочем, он не был в этом уверен. Тусклый мертвенный свет превращал всех их в жутких ночных призраков со светящимися глазами.
— Привет, вурдалаки, — тихо сказал Краев. — Жрать меня прямо сейчас будете или сперва напьемся?
— Ты кто? — полюбопытствовало одно из созданий: выбритые виски, сотня маленьких косичек, связанных на голове в некое плоское подобие тарелки, полоски светящейся краски на ушах и щеках, красные контактные линзы, бьющие отраженным светом, как маленькие фонарики. — Я — Диана.
Создание привстало, наклонилось над столом, протягивая Краеву руку, и Краев понял, что это девушка. Потому что расстегнутая жилетка распахнулась, и оттуда высунулись две девичьи грудки. Очень даже симпатичные голые грудки, хорошей формы и приятного размера. Соски были раскрашены все тем же светящимся составом.
— Я… Это… — Краев взялся за руку девушки, не отрывая взгляда от ее прелестей, и хотел уже было начать тягучее повествование о том, что он — Сергей Иванович, но можно просто Сергей и что он из четвертого врекара, но вопросы задавать ему без толку, потому что память ему затерли, но это ничего, Салем уже все проверил, и он безопасен… — В общем, это… Меня зовут…
— Метаморф его зовут! — громко сказала Лиза. — Все поняли? Он самый натуральный метаморф из четвертой зоны. Из Инкубатора. Так его и называйте — метаморф. Вопросов ему лишних не задавать. Он все равно вам ничего не расскажет. Кто будет чрезмерно любопытен — в лоб получит. От Салема и от меня лично.
Диана испуганно выдернула руку и свалилась назад, на диван. Один из парней, квадратный метис-полумонгол, тихонько присвистнул:
— Ого! Живой метаморф! А с виду вроде обычный чумник! Нас тут не поубиваешь?
— Вас — нет, — заверил Краев. — Я, типа, на отдыхе. В данный момент я имею намерения убить пару литров пива и сожрать живьем фунт хорошей телячьей вырезки. На всякий случай предупреждаю: в вашей чумной жизни я совершенно ничего не соображаю, так как немалое количество лет провел очень далеко от чумных зон. Так что вы мне все объясняйте, упыри, если я чего понимать не буду. И без обид. Пойдет?
— Норма! — Второй парень поднял руку, составил большим и указательным пальцами кружочек, означающий о'кейное состояние дел. — Меня зовут Крюгер. Хотя на самом деле я Шихман. Обживайся, метаморф. Только поосторожнее с местной публикой. Не все свиньи в этом заведении достаточно воспитанны. Особенно вон те бузотеры, за крайним столом. Мы с ними не контактируем. И они нас не трогают. Во всяком случае, на этой неделе пока не трогали.
Крюгер, он же Шихман, был долговязым молодым человеком с большими семитскими глазами, полными розовыми губами и неожиданно аккуратным тонким носом, больше приличествующим какому-нибудь поляку, чем еврею. На подбородке Крюгера произрастала рыжая бородка — крайне маленькая, но тщательно ухоженная. Тонкие усики говорили о некотором аристократизме, не переходящем пока в полную оторванность от народных масс. Впечатление о элитарности усиливал черный широкий галстук с блестящими звездочками и идеально белый воротничок с вертикально стоящими треугольными концами. Правда, насколько успел заметить Краев, ниже воротника не наблюдалось никакой рубашки — сиреневый смокинг Крюгера был надет прямо на голое тело, и рукава его были грубо обрезаны ножницами чуть ниже локтей. Приятнее же всего было наблюдать прическу молодого джентльмена — он единственный из присутствующих здесь сохранил полный комплект волос. Волосы его были обильно смазаны бриолином и зачесаны назад, образовывая сияющую в полумраке черную гладкую полусферу.
К столу подошла хорошенькая ведьмочка-официантка, круглый задок ее выписывал на ходу сложную траекторию. Краев даже хотел было шлепнуть по ягодице, обтянутой чем-то сине-блестящим, но бросил взгляд на Лизу и передумал. Не стоило перебарщивать с вхождением в новую роль. Краев решил быть сдержанным и даже немножко суровым. Он внимательно ознакомился с меню, деликатно осведомился у Лизы, какие блюда прекрасная леди предпочитает отведать в этот превосходный вечер, корректно и точно сделал заказ, назвав официантку «лапочкой». И поймал на себе взгляды компании — внимательные и в то же время одобрительные.
Неплохо. Совсем неплохо, сэр. Главное — не ужраться с отвычки, сэр. Не упасть носом в салат, сэр.
Некоторые затруднения возникли при выборе напитков. В официальном меню значились и водка, и бренди, и мартини, и все, что угодно. Но стоила эта официальная роскошь непомерно дорого — еще дороже, чем в Москве. В папке меню присутствовал также листочек, написанный от руки и озаглавленный: «Чумное пойло». Цены здесь были гораздо меньше. Но разобраться в названиях было совершенно невозможно. Что, например, мог представлять собой коктейль «Святая отрыжка»? Или напитки с названиями «Радость утопленника» или «Поймай свой столб»? Единственным более или менее знакомым словом было «мескатоник». Краев уже слышал его от Пети Стороженко.
— Может, мескатоника взять? — шепнул он Лизе.
— Ну уж сразу и мескатоника?! — Лиза тоже шептала, и теплые ее губы приятно дотрагивались до уха Краева. — Мескатоник натощак — это труба! Не кайф, а чистые кошмары. Надо поесть сперва как следует и чтоб музыку включили! Сперва разогреться надо. Бери «Взлетную полосу». Для начала самое то будет.
— А что это такое?
— Да так, синтетика, конечно. «Чумное пойло» — это всегда синтетика. Но «Взлетная полоса» — штука хорошая. Немножко водки. Газированная вода. Эмульгатор, чтоб по желудку не било. Ароматизатор типа «Кампари». Ну и немножко ускорителя. Совсем немножко.
— Ускорителя? Это еще что за фигня?
— Увидишь. Нормально, бери.
— Семь «Взлетных полос», — сказал Краев. — На всю компанию. Возражений нет?
— Мне не надо. — Крепыш Чингис махнул рукой. — Извини, метаморф. Мне не бери.
— Почему?
— Потому! — Лиза дернула Николая за руку. — Чего ждешь? — цыкнула она на официантку, уставившуюся на Краева, как на инопланетянина. — Заказ приняла? Иди! И быстро! Кишки уже к позвоночнику прилипли!
Официантка фыркнула, дернула плечом и удалилась к стойке.
— Я не пью. Вообще не пью, — миролюбиво сказал Чингис. — У меня режим. Я спортсмен.
— Спортсмен? — Краев заинтересовался. — А в чумных зонах есть спортсмены?
— Есть.
— Но вы же даже на соревнования выехать никуда не можете!
— А нам и не нужны соревнования. — Чингис положил огромные руки на стол. — У нас тут такие соревнования происходят… Почище чемпионатов мира. И чуть ли не каждую неделю.
Чингис кивнул в сторону стола бузотеров, о которых только что неодобрительно отзывался Крюгер. Краев глядел на его кулаки и понимал, о каких «соревнованиях» говорит Чингис. Костяшки его рук были увенчаны серыми сухими мозолями, набитыми тысячами ударов. Наличествовало и несколько свежих ссадин, свидетельствующих, что хозяин регулярно находит своим кулакам применение.
Официантка принесла поднос, выгрузила с него шесть стаканов с коктейлем. Шваркнула перед Николаем и прекрасной дамой Лизой железные тарелки с внушительными отбивными, напоминающими ленч неандертальца. И гордо удалилась, выражая презрение всеми частями своего округлого тела.
— Ничего не понимаю. — Краев сделал первый осторожный глоток неизвестной ему химической жидкости. У нее был довольно оригинальный вкус, пузырьки углекислого газа приятно щекотали горло… — Ни черта я не понимаю. У нас в четвертой зоне были совсем другие порядки. Народ там, конечно, суровый собрался, но вот чтоб морды друг другу бить… Такого не было никогда! Вы чего тут поделить не можете, у себя в городе? Все чумники — братья! Как же вы так? За что же вы друг друга?
— Все очень просто, — сказал Крюгер. — Чумники разные бывают. Есть интеллектуалы, есть трудяги. Есть добряки художники и слегка сдвинутые по фазе скульпторы. Почему-то так получилось, что большинство неиммунных — это люди с высоким интеллектом, склонные к индивидуализму. Так уж получилось. Не берет нас почему-то прививка, не становимся мы правильными и воспитанными.
— Ребятки… — воскликнул Краев почти с умилением, взволнованно провел рукою по шевелюре, но обнаружил, что оная отсутствует, замененная авангардным гребнем. Впрочем, это не охладило его неоромантического пыла, уже подогретого странным напитком. — Ребятки! Вы сами не представляете, какие вы чудесные! Я сам чумник, но общаться мне приходилось исключительно с теми, кого вы называете «правильными». Так вот, поверьте, они — намного хуже вас…
— Дело не в «правильных», — горько произнес Крюгер, морщины обрисовались в уголках его рта, и Краев увидел вдруг, что не так уж его собеседник юн — пожалуй, не меньше тридцати пяти лет. — Дело в чуме. И в самих чумниках. Да, мы — интеллектуалы. Да, мы — художественные натуры. Но ты сам понимаешь, что умные индивидуалисты встречаются не только среди хороших людей… Дерьма хватает и здесь. Хватает с избытком. Все изменилось. Еще три года назад чумное сообщество было более или менее единым. Мы были сплочены общей бедой. И общей верой в то, что от нашей беды придет избавление. Мы вместе строили этот город — нам было чем заняться. А теперь наше общество раскололось. Надежда на то, что нам удастся выбраться из своих чумных карантинов, слабеет с каждым годом, с каждым месяцем. Благополучие? Ты сам видишь, что у нас есть все, чего мы пожелаем. Многие люди из других стран позавидовали бы нашему уровню жизни. А нам — надоело! Мы тупеем от этой бессмысленной роскоши. Чумников просто не существует для остального мира! Нас нет! Нет таких, понимаешь? Никто не знает о нас! Ненависть копится в чумниках. Ненависть друг к другу, потому что мы никого, кроме друг друга, не видим! Некоторые, такие, как Салем, пытаются сдержать эту тягу к самоуничтожению. А эти… — Крюгер махнул рукой в сторону крайнего стола. — Этим уже на все наплевать. Они ненавидят всех. Они теряют разум. Они называют себя животрупами. Живыми трупами. И это действительно так. На нормальных живых людей они мало похожи.
— Подожди, как же так? Но есть же у вас командировки в большой мир. Есть работа. Неужели от этого не становится легче?
— От этого становится только тяжелее. Это двойной стресс. Сперва ты вылезаешь из своей тюрьмы и обнаруживаешь, что страны, в которой ты когда-то жил, больше не существует. На ее месте — другая страна и другой народ, чуждый и непонятный. А через месяц ты возвращаешься назад, в свой комфортный, но опостылевший дом, и думаешь о том, что ты никогда не сможешь уйти. Ни в свою родную страну, которой больше нет, ни в другие страны, которые закрыты для нас навсегда. Если бы мы были тупыми исполнителями механической работы, было бы легче. Но какой смысл писать гениальные картины, если их увидит только твоя жена и пара друзей? Зачем разрабатывать уникальную аппаратуру, если она не пройдет тест, как потенциально агрессивная? На кой черт писать компьютерные программы, если компьютерную сеть запрещено создавать даже в пределах одного чумного карантина?
— Это вы создали современные российские технологии? — спросил Краев, прикрывшись для конспирации рукой. — Все то, что вызывает изумление на Западе?
— Тут нет секрета. Можешь не шептать, метаморф. Многие люди, которые сидят сейчас вокруг тебя и напиваются, как свиньи, участвовали в разработке всех этих технологических чудес. И сейчас участвуют. Выезжают регулярно в командировки. И в этом состоит проблема «правильных», иммунных. Они не глупы, конечно. У них очень высокий интеллектуальный коэффициент. Они великолепно просчитывают и выполняют любую работу, если им правильно задать параметры. Только они не способны генерировать новые идеи. Для этого нужны мы, чумники.
— Сволочи эти «правильные»! — произнес Краев. Громко сказал, не скрывая своих чувств. — Не понимаю, какого черта мы сидим в этих штрафных изоляторах. Плюнуть на все и жить там, где нам хочется. Что нам бараны могут сделать? Они же неагрессивные!
Сказал и обнаружил, что на него вытаращились со всех соседних столов. Да и своя компания изумленно притихла, снова превратилась из дружественных собеседников в настороженных вампиров. Да, ничего не скажешь — обладал Краев редкостным умением потерять контроль и испоганить все, что сам так долго налаживал.
— Так-так… — Могучие пальцы метиса стучали по столу. — Это уже вопрос интересный. Лисенок, может быть, ты все-таки объяснишься? Расскажешь, что за иностранного шпиона ты нам сюда привела?
— Я же сказала тебе, качок хренов!.. — Лиза медленно закипала, приподнялась уже, готовясь то ли плеснуть Чингису в физиономию пойлом, то ли просто вцепиться ему в щеки ногтями. — Ты что, не понял, что сказал Салем?…
— Спокойно, Лиза. — Краев положил ей руку на плечо. — Расскажи им. Они все равно узнают. Какой смысл скрывать?
Ладно. — Лиза раздраженно дернула плечом, скинула руку Краева. Сделала огромный глоток из стакана. — Он не иностранец. Он действительно из Инкубатора. Только он ничего не помнит. Салем просканировал его. Глубоко просканировал. У этого чертового параспоса стерли всю память за последние восемь лет. Всю! Он понятия не имеет, чем он занимался эти восемь лет и как его использовали. И еще он ничего не знает о чумниках, хотя и сам чумник. Он не знает, как выжить среди чумников. Я думаю, его специально сюда подсунули, чтобы животрупы у него сердце вырезали. Вы же знаете, как животрупы относятся к метаморфам. Только Салем перехватил его раньше. А теперь нужно, чтобы он выжил! Он нужен нам!
— Понятно… — Крюгер медленно превращался из настороженного упыря обратно в человека. — Тогда, пожалуй я расскажу тебе, метаморф. Расскажу, почему, даже если ты самовольно свалишь из врекара, ты не пробегаешь больше двух месяцев. Потому что через два месяца ты умрешь. Тебя убьет чума. Все неиммунные — носители вируса якутской лихорадки. И в том числе — ты, дорогой мой метаморф, потерявший память. Все мы сидим на игле. Вирус давят постоянными инъекциями. Но эта иммунная защита — временная. Ее хватает не больше чем на два месяца. И я так думаю, что эта доля выпала нам на всю жизнь — сидеть на игле. И детям нашим, которые здесь родились, — тоже. Потому что у чумников рождаются только чумники.
— А как же те, кто умирает здесь, во врекаре, от чумы? Я слышал, что таких немало. На них что, иммунозащита не подействовала?
— Это просто самоубийцы, — сказала одна из девушек. — Так было с моим отцом. Он съездил в очередную командировку и вернулся в невероятной депрессии. Я могу его понять. До чумы он был профессором психологии. Студенты его очень любили — просто на руках носили. А тут — зона, забвение… Мама погибла во время Большой смуты. Эти командировки доконали его. Вызвали — выжали — выкинули обратно в карантин. Он просто не пошел на очередную вакцинацию. Скрыл от меня это. Когда его увозили, он был красным и распухшим, из него текла вода… Но ему было уже все равно. Его ничто уже не держало на этом свете — даже я. Так же случилось и со всеми людьми, которые умерли здесь от чумы. Мы все знаем это.
И тут Краеву стало страшно. По-настоящему страшно. До сих пор он воспринимал все, что происходило с ним, как бы со стороны. Он отделил свое сознание от тела и с немалым удовольствием наблюдал за тем, что с этим телом происходило. Это было удобно — тело его получало пинки и удары, а Краев только анализировал информацию, которая была добыта с таким трудом…
И вдруг он осознал одну очень простую, но крайне неприятную истину. Он находился в самом центре чумной зоны — месте, где сам воздух был насыщен проклятым вирусом. И вирус уже проник в его организм — вне всякого сомнения. А значит, Краев уже не мог более оставаться нейтральным иностранцем, свободным от этой заразы. Он должен был определиться, кто он — баран или чумник. Третьего не было дано.
Прививку ему сделали. Краев помнил рассказ Салема о том, как быстро иммунные проявляют свою баранью неагрессивную сущность. Кажется, на третий или четвертый день. Кроме того, Краев валялся в лихорадке, как и Салем…
Итак, он — чумник. Может быть, ему повезло, что он попал в десять процентов из сотни и не стал «правильным». Может быть. Но это означает одно — он неиммунный, и через два месяца ему придется пойти и сделать укол. Сесть на иглу. И никогда больше не покидать чумную зону. Горькая правда изгоя.
А как же Давила? Он не баран, можно поклясться! Он самый настоящий чумник! Совершить агрессию для него — как высморкаться. Чего стоил только один этот предательский выстрел из инъектора в шею! Чумник — и на свободе! «Господин спецсоветник»… Знаем мы таких спецсоветников! И, следуя совершенно ясной логике, Давила не мог быть единственным свободным чумником. Если бы у власти в России были только «правильные», страну давно бы задавили более агрессивные соседи. Значит, умные ребятки, которые сидели сейчас с Краевым за одним столом, также не знали всей правды.
А Краев должен был узнать всю правду. Должен! Он обязан был испить чашу горечи до дна — выяснить, к чему привели его действия, когда восемь лет назад он собственными руками вылепил нового президента.
Теперь у него в распоряжении было всего два месяца. В лучшем случае.
Глава 6
ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
Нельзя сказать, что Краев много съел. Он осилил едва треть чудовищного по размерам стейка — отпилил ножом по кусочку, прожевал и заставил себя проглотить. Мясо, кстати, было приготовлено превосходно — как следует отбито и прожарено в меру. Оно не потеряло самого сока и в то же время покрылось с одной стороны хрустящей корочкой. Но дело было не в мясе. Просто как-то не приходил аппетит к Краеву. Вот Лисенок — это да! Лисенок старательно оправдывал свое прозвище — хоть и сглаженное уменьшительно-ласкательным суффиксом, но все равно хищное. Лисенок слопал свою полукилограммовую лепешку мяса за десять минут, и теперь облизывался розовым острым язычком, и прикусывал нижнюю губу блестящими зубками, оглядывался, что здесь можно еще съесть.
— Лисенок, — вяло сказал Краев, сдерживая непрошеную отрыжку. — Съешь мою порцию, а? Я чувствую, что у тебя еще осталось место в твоем маленьком, не больше наперстка, желудке.
— Сам ешь! — Лиза толкнула его локтем, не сводя блестящих глаз от соблазнительной обгрызенной отбивной. — Тебе надо поесть как следует! А то по мозгам шарахнет!
— Кто шарахнет?
— Не кто, а что! Ускоритель! Ты уже три стакана выхлестал! Ускоритель заедать надо!
— Я что, похож на человека, на которого подействовал ускоритель? — пробормотал Краев, совсем уже засыпая. — На меня ваш ускоритель не действует. Я же метаморф… У меня все не так, как у людей… Ты ешь, милый Лисенок. Я очень люблю кормить лисят. Маленьких миленьких лисяток…
Он положил руку на стол, голову — на руку и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула к себе его тарелку и занялась отбивной.
Плюк!!!
И наступила тишина.
— Что это? Что это было? — Краев ошарашенно хватал воздух ртом, мотал головой, как человек, глотнувший морской воды и едва не перешедший в разряд утопленников.
— Гляди-ка ты, проснулся! — Диана перегнулась через стол, хлопнула Лизу по плечу. Лиза и все прочие сидели спинами к Краеву, смотрели куда-то в глубь зала — туда, где царила полная чернота.
Краев отхлебнул полстакана зараз, вторую половину вылил себе на голову. Лиза полуобернулась к нему.
— Чего бузишь? Бессонница замучила?
— Что это за звук был? Такой странный?
— Звук настраивали. Там… — Лиза махнула рукой в сторону сцены. — Сейчас начнется.
И тут же небеса разверзлись. Точнее, локально расстегнулись со звуком сломанной «молнии». Сцена озарилась белесыми вспышками, похожими на приступ мигрени. С небес на сцену эффектно слетел конферансье, размахивая руками и каркая, как ворона. Вероятно, по творческому замыслу он должен был коснуться земли одновременно обеими ногами. Но невидимые стропы, которые опускали его, сработали как-то не так. Человек приземлился на одну ногу и стоял на ней в немыслимо наклонном положении, нарушая пошлые законы тяготения, дергая другой ногой, поднятой на полметра. Он пытался дотянуться ею до пола. В конце концов он изнемог от безуспешных попыток освободиться и начал свое выступление. Первой фразой конферанса был громкий хриплый вопль:
— Да отпусти же ты, козел чумной, холера тебе в глотку!!!
Невидимые нити ослабли разом, человек рухнул на пол как марионетка, у которой перерезали веревки. Публика дружно захлопала и засвистела.
Человек поднялся, почесал голый живот. Потом поднял свалившуюся с него маску, изображавшую череп. Вытянул ее на руке вперед.
— И ты, Йорик, друг мосластый… — сказал он задумчиво. А потом запулил маской в публику. Маска серебристо мелькнула в воздухе, народ повскакивал с мест, пытаясь поймать ее, но она бумерангом описала широкий полукруг и вернулась в руки хозяина. — Вот так проходит наша чумная жизнь, — философски заметил артист. — Как бы нас ни кидали, все равно вернемся мы на круги своя. В надежные руки! В цепкие пальцы! Так дайте нам полетать, прежде чем превратимся мы в кости и кости наши истлеют и превратятся в земную пыль!
Люди дружно захохотали, захлопали, заорали «Браво!». Краев изумленно покачал головой. Специфический юмор чумников пока еще туго доходил до него.
— Мир сгнил, — сообщил конферансье, расставил руки, опустил кисти, наклонил голову к одному плечу. На его обнаженном тощем торсе с выпирающими ребрами светились серебряные зигзаги. — На куче падали осталась лишь горстка живых людей. Это мы! Но мы помним! Мы помним то, что похоронили! И мы запустим наши живые руки в эту гору праха и выловим то, что нам дорого! Мы оживим то, что хотим увидеть! И мы будем летать, ибо полеты — все, что у нас осталось! Летайте, братие! Только не падайте, ибо падать придется в кучу падали! — С этими словами он взмахнул руками и взмыл в воздух. Очевидно, тот, кто управлял этим сложным процессом, так и не смог справиться с механизмом, потому что левая нога человека снова вздернулась, как у собаки, отливающей под столб. Так он и улетел, несостоявшийся Дэвид Копперфильд, — ногой вверх, каркая, кашляя и завывая.
Огромная пятиметровая рука опустилась сверху, из черноты невидимого потолка. Алый свет прожекторов окрашивал ее потеками крови. Чудовищная конечность пробежалась пальцами по полу, прошла сквозь него и выволокла за шиворот скелет, одетый в потрепанную черную одежду и дырявые сапоги на высоких каблуках. Ремень висел на плече скелета, на ремне болталась электрогитара. Рука поставила человеческие останки на землю, тряхнула их так, что удивительно было, как скелет не рассыпался на отдельные кости. Рука щелкнула пальцами и пропала. Фонари ударили снопами разноцветных искр. Пиротехника с грохотом взорвалась и окутала сцену ядовитым зеленым дымом. Публика завопила.
— Лисенок, — вяло сказал Краев, сдерживая непрошеную отрыжку. — Съешь мою порцию, а? Я чувствую, что у тебя еще осталось место в твоем маленьком, не больше наперстка, желудке.
— Сам ешь! — Лиза толкнула его локтем, не сводя блестящих глаз от соблазнительной обгрызенной отбивной. — Тебе надо поесть как следует! А то по мозгам шарахнет!
— Кто шарахнет?
— Не кто, а что! Ускоритель! Ты уже три стакана выхлестал! Ускоритель заедать надо!
— Я что, похож на человека, на которого подействовал ускоритель? — пробормотал Краев, совсем уже засыпая. — На меня ваш ускоритель не действует. Я же метаморф… У меня все не так, как у людей… Ты ешь, милый Лисенок. Я очень люблю кормить лисят. Маленьких миленьких лисяток…
Он положил руку на стол, голову — на руку и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула к себе его тарелку и занялась отбивной.
* * *
Первый аккорд вошел в сознание остро, как кончик штопора в пробку. Краев судорожно всхлипнул, дернулся всем телом, не открывая еще глаз, оборонительно закрыл уши руками, но металлический штопор двигался уже глубоко в его голове, прокладывал себе дорогу, ритмично ввинчивал гитарные риффы виток за витком. Невидимая рука придавила плечи Краева к столу, другая рука дернула за ручку штопора, и мозги его выскочили из черепной коробки со звуком откупориваемой пробки.Плюк!!!
И наступила тишина.
— Что это? Что это было? — Краев ошарашенно хватал воздух ртом, мотал головой, как человек, глотнувший морской воды и едва не перешедший в разряд утопленников.
— Гляди-ка ты, проснулся! — Диана перегнулась через стол, хлопнула Лизу по плечу. Лиза и все прочие сидели спинами к Краеву, смотрели куда-то в глубь зала — туда, где царила полная чернота.
Краев отхлебнул полстакана зараз, вторую половину вылил себе на голову. Лиза полуобернулась к нему.
— Чего бузишь? Бессонница замучила?
— Что это за звук был? Такой странный?
— Звук настраивали. Там… — Лиза махнула рукой в сторону сцены. — Сейчас начнется.
И тут же небеса разверзлись. Точнее, локально расстегнулись со звуком сломанной «молнии». Сцена озарилась белесыми вспышками, похожими на приступ мигрени. С небес на сцену эффектно слетел конферансье, размахивая руками и каркая, как ворона. Вероятно, по творческому замыслу он должен был коснуться земли одновременно обеими ногами. Но невидимые стропы, которые опускали его, сработали как-то не так. Человек приземлился на одну ногу и стоял на ней в немыслимо наклонном положении, нарушая пошлые законы тяготения, дергая другой ногой, поднятой на полметра. Он пытался дотянуться ею до пола. В конце концов он изнемог от безуспешных попыток освободиться и начал свое выступление. Первой фразой конферанса был громкий хриплый вопль:
— Да отпусти же ты, козел чумной, холера тебе в глотку!!!
Невидимые нити ослабли разом, человек рухнул на пол как марионетка, у которой перерезали веревки. Публика дружно захлопала и засвистела.
Человек поднялся, почесал голый живот. Потом поднял свалившуюся с него маску, изображавшую череп. Вытянул ее на руке вперед.
— И ты, Йорик, друг мосластый… — сказал он задумчиво. А потом запулил маской в публику. Маска серебристо мелькнула в воздухе, народ повскакивал с мест, пытаясь поймать ее, но она бумерангом описала широкий полукруг и вернулась в руки хозяина. — Вот так проходит наша чумная жизнь, — философски заметил артист. — Как бы нас ни кидали, все равно вернемся мы на круги своя. В надежные руки! В цепкие пальцы! Так дайте нам полетать, прежде чем превратимся мы в кости и кости наши истлеют и превратятся в земную пыль!
Люди дружно захохотали, захлопали, заорали «Браво!». Краев изумленно покачал головой. Специфический юмор чумников пока еще туго доходил до него.
— Мир сгнил, — сообщил конферансье, расставил руки, опустил кисти, наклонил голову к одному плечу. На его обнаженном тощем торсе с выпирающими ребрами светились серебряные зигзаги. — На куче падали осталась лишь горстка живых людей. Это мы! Но мы помним! Мы помним то, что похоронили! И мы запустим наши живые руки в эту гору праха и выловим то, что нам дорого! Мы оживим то, что хотим увидеть! И мы будем летать, ибо полеты — все, что у нас осталось! Летайте, братие! Только не падайте, ибо падать придется в кучу падали! — С этими словами он взмахнул руками и взмыл в воздух. Очевидно, тот, кто управлял этим сложным процессом, так и не смог справиться с механизмом, потому что левая нога человека снова вздернулась, как у собаки, отливающей под столб. Так он и улетел, несостоявшийся Дэвид Копперфильд, — ногой вверх, каркая, кашляя и завывая.
Огромная пятиметровая рука опустилась сверху, из черноты невидимого потолка. Алый свет прожекторов окрашивал ее потеками крови. Чудовищная конечность пробежалась пальцами по полу, прошла сквозь него и выволокла за шиворот скелет, одетый в потрепанную черную одежду и дырявые сапоги на высоких каблуках. Ремень висел на плече скелета, на ремне болталась электрогитара. Рука поставила человеческие останки на землю, тряхнула их так, что удивительно было, как скелет не рассыпался на отдельные кости. Рука щелкнула пальцами и пропала. Фонари ударили снопами разноцветных искр. Пиротехника с грохотом взорвалась и окутала сцену ядовитым зеленым дымом. Публика завопила.