Страница:
— Никто не найдет Лесную Дыру, — уверенно сказал Бессонов. — Этого не смогли сделать в течение пяти лет, не смогут и теперь. У них нет пока такой техники, которая засекла бы это убежище сквозь отвлекающие барьеры, создаваемые нашими Приборами. А насчет нашего существования… Спецслужбы и так достаточно хорошо осведомлены о нем. Только они ничего не могут сделать. Пока не могут.
— Я не знаю, можно ли тебе верить. Нас уже столько раз обманывали…
— Я ему верю, — сказал Салем. — Я остаюсь.
— Я тоже, — быстро произнесла Диана.
— А ты? — Крюгер повернулся к Лизе.
— А меня что, кто-нибудь спрашивает? — Лиза оскалила белые зубки. — Я — так же, как Салем.
— Не прибедняйся. Ты всегда поступала так, как хотела.
— Хорошо. Я остаюсь. Сознательно.
— А ты, Николай?
— Слушай, Крюгер. — Николай медленно поднялся на ноги. — Может быть, ты самый умный в вашей компании. И самый недоверчивый. Это не раз спасало тебе жизнь. Только знаешь что… Никто не давит на тебя. Не спеши. Подумай. То, что мы узнали сегодня, нужно переварить. Просто переварить.
— И то верно, — заметил Люк. — Знаете что? Пожалуй, объявлю-ка я сегодняшнее собрание закрытым, пока дело не дошло до мордобоя. Отдыхайте, ребята. Набирайтесь сил. Ну и думайте, конечно. Подумать никогда не помешает.
Глава 4
— Я не знаю, можно ли тебе верить. Нас уже столько раз обманывали…
— Я ему верю, — сказал Салем. — Я остаюсь.
— Я тоже, — быстро произнесла Диана.
— А ты? — Крюгер повернулся к Лизе.
— А меня что, кто-нибудь спрашивает? — Лиза оскалила белые зубки. — Я — так же, как Салем.
— Не прибедняйся. Ты всегда поступала так, как хотела.
— Хорошо. Я остаюсь. Сознательно.
— А ты, Николай?
— Слушай, Крюгер. — Николай медленно поднялся на ноги. — Может быть, ты самый умный в вашей компании. И самый недоверчивый. Это не раз спасало тебе жизнь. Только знаешь что… Никто не давит на тебя. Не спеши. Подумай. То, что мы узнали сегодня, нужно переварить. Просто переварить.
— И то верно, — заметил Люк. — Знаете что? Пожалуй, объявлю-ка я сегодняшнее собрание закрытым, пока дело не дошло до мордобоя. Отдыхайте, ребята. Набирайтесь сил. Ну и думайте, конечно. Подумать никогда не помешает.
Глава 4
ПЛЫВИТЕ, РЫБКИ…
Возможность поговорить с Бессоновым с глазу на глаз представилась Краеву только через три дня. Тогда, когда Люк пригласил его на рыбалку.
Николаю казалось, что Люк нарочно избегает их компании. Дает им возможность собраться с мыслями. Собраться с духом, чтобы принять решение. Салем и его команда всегда находились в некоторой оппозиции — и миру чумников, и миру «правильных». Но они никогда не стремились изменить эти миры, разрушить их, чтобы попытаться создать что-то новое. Они верили в равновесие, и их вполне устраивало то, что это равновесие существует. Теперь же им предлагали вступить в ряды тех, кто существовал в этой системе много лет, ничем не выдавая своего существования. Кто обладал истинным знанием и влиянием, поддерживая эту систему. И кто собирался уничтожить эту систему одним решительным и точным движением.
Чем занималась их компания в течение этих трех дней? В основном играла в волейбол. Они проводили целые дни в спортзале, перекидывая друг другу легкий упругий мяч. Наверное, это было естественной защитной реакцией. Они не говорили о том, что было в их жизни раньше, и о том, что ждало их в будущем. Они просто до самозабвения бегали, прыгали по площадке и отражали удары противников. Они разделились на две команды — в одной находились Салем, его сестрица и Краев, в другой, по ту сторону сетки, — Крюгер, Диана и Таня. Вначале команда Салема проигрывала безбожно. Из-за Краева, конечно. Он не играл в волейбол со студенческих лет, да и в юности не очень-то блистал мастерством в обращении с мячом. К тому же физическая его форма, несмотря на чудесное омоложение, ни в какое сравнение не могла идти с выносливостью и натренированностью остальных. И все-таки он прогрессировал. Когда в начале второго дня они выиграли в первый раз, Лиза с визгом бросилась ему на шею, а Салем кинул на него первый одобрительный взгляд. Какая-то ловкость, даже природная грация, никогда прежде не востребованная, проявлялась в Краеве, вырастала в нем и заставляла его удивляться самому себе. И когда ночью он, лежал и прижимал к себе Лизу, мирно посапывающую, утомленную любовными упражнениями, Краев спрашивал себя: что же с ним случилось? Он вслушивался в самого себя, заглядывал в глубь себя и находил там страх. Страх, что все это может кончиться и он снова превратится в прежнего себя. В человека с больным телом и больной душой. Пожилого и издерганного.
— Что со мной происходит? — спросил он Бессонова. — Почему я молодею, Люк? Ты знаешь это? Ты должен знать все.
— Не знаю. Но догадываюсь. — Люк взмахнул спиннингом и ловко закинул в воду длинную лесу, увенчанную сияющей блесной.
— Что это? Объясни мне.
— Не буду. — Люк закрутил катушку. Блесна начала свое движение, разрезая чистую темную воду острым треугольником волн.
— Может быть, это любовь?
— Может быть… Хотелось бы на это надеяться.
— Что со мной? — Краев оперся на свой спиннинг, которым так пока и не научился как следует пользоваться. — Неужели все так плохо, что ты даже не хочешь говорить со мной на эту тему?
— Ты счастлив сейчас? Ты доволен своим физическим состоянием?
— Да. Да.
— Тогда не задавай себе глупых вопросов. Цени свое здоровье. Быть безнадежно больным намного хуже. Можешь мне поверить.
— Что с тобой, Люк? Тебя трясет намного больше, чем раньше. Болезнь Паркинсона?
— Нет. Это побочное действие лекарств. Противораковых лекарств. Мне приходится принимать их в огромных количествах. Я хочу дотянуть. Успеть увидеть результаты своей работы.
— Глаз?
— Да. Рак сетчатки.
— Когда?
— Год назад. Я продержался уже год — не так уж и плохо. Глаз мне удалили, конечно. Но у меня есть метастазы рака. Те, кто меня лечит, не говорят мне об этом. Но я чувствую, что они есть, что они пожирают меня изнутри — эти маленькие незаконные ублюдки, отпрыски злокачественной опухоли. Я хочу успеть, Николай…
— У тебя все будет хорошо, Люк. — Краев положил руку Бессонову на плечо и сквозь ткань куртки ощутил, как тот исхудал. — Все хорошо…
— Куда уж лучше? — Бессонов подсек рыбу, клюнувшую на блесну. Катушка его с треском потянула леску из воды, и вскоре здоровенный окунь плюхнулся в садок. Бессонов положил спиннинг на траву, вытер пот со лба рукой. — Жарко сегодня…
— Слушай, Люк… — Краев воспользовался передышкой, поспешил сменить неприятную тему. — Как тебе удалось этого добиться? Почему ты живешь здесь, в центре России, контролируемой насквозь, и тебя не могут найти? Почему твои люди работают в органах контроля и власти и их не могут вычислить?
— Потому что Россия контролируется далеко не насквозь. А мои люди? Я научил их, как избегать ловушек. В этом и состоит основное искусство быть нераспознанными.
— Кто твои люди? Чумники или бараны?
— Они притворяются баранами. На самом деле они вообще не вакцинированы. Они — обычные люди. И их довольно много. Вирус не живет в них. Так же, как и во мне.
— Не представляю, как можно мимикрировать под «правильных». — Краев почесал затылок, начинающий обрастать жестким ежиком волос. — У них настолько своеобразное поведение…
— Это совсем не трудно. Для того, кто живет среди «правильных» все эти восемь лет, кто видел их эволюцию с самого начала, это очень просто. К тому же «правильные» все разные. Ты вбил себе в голову стереотип о том, что все они одинаковые. На самом деле разброс их поведенческой вариабельности очень большой — от полной неспособности обидеть даже муху до готовности вцепиться зубами в руку обидчика. Пример — твоя Татьяна, которую ты приволок сюда. Не существует в чистом виде ни чумников, ни баранов. Есть огромное количество переходных степеней неагрессивности. И по поведению никак нельзя сориентироваться, является ли человек действительно неагрессивным или только притворяется таковым, чтобы его оставили в покое и не отправили в чумную зону. Для того чтобы выявить, что человек представляет собой на самом деле, существует объективная система тестов. Я знаю ее очень хорошо. Потому что я сам разработал ее.
— Эти тесты создал ты? Я так и думал. Они пользуются твоей системой до сих пор?
— Да. Пока не придумали ничего лучше.
— Когда ты создал эти тесты?
— Тогда, когда мне приказали сделать это. Ты уже свалил в свою Германию — тебя отпустили на свободу, как любимчика Жукова. А я остался заложником Давилы. Большую часть страны уже заразили вирусом, но неясно еще было, что делать с теми, кто остался агрессивным, как выявить тех, кто мог скрывать свою агрессию, и как лучше заставить всех баранов выполнять то, что им приказывают. Давила хотел контролировать ситуацию в стране полностью. Неясность его не устраивала.
— Тебя не вакцинировали?
— Нет. Я нужен был им в своем нормальном виде, с неизмененными мозгами. К тому же они не думали, что у меня хватит умения сбежать от них.
— Ты не пытался саботировать?
— Пытался… Меня наказали. Довольно чувствительно. — Бессонов болезненно сморщился, потер белый рубец на шее. — С тех пор мое здоровье и пошло вразнос. Мне некуда было деваться. Я начал разрабатывать свои тесты. Сперва я предполагал, что нужно выявить только потенциальную агрессивность, но дело оказалось гораздо сложнее. К этому времени заканчивалась разработка системы «Телерос». Я ознакомился с ее действием и понял, в чем суть дела. Вирус СЭМ, встроенный в гены, не намного снижал агрессивность. Он только делал человека более внушаемым. А вот для того, чтобы внушение было эффективным, требовалось излучение с особыми волновыми характеристиками. Телевизоры системы «Телерос» — это и есть источники такого излучения. Неспроста они натыканы на каждом шагу и все время работают. Внушение идет постоянно. Но носители вируса СЭМ имеют разные степени внушаемости. Тесты, которые я разработал, определяли эту степень.
— Так и были выявлены чумники?
— Да. Чумники — это те, кто носил в себе вирус, но на кого излучение не действовало вообще. Их пришлось отправить в зоны и объяснить это сказкой об опасности якутской лихорадки. Но в то же время выявился один факт, не очень-то приятный для Давилы. Кроме «чистых» чумников, у большого количества людей выявилась низкая воспринимаемость волнового специзлучения. Этих людей можно назвать «получумниками». Если их не обрабатывать излучением постоянно, они становятся почти нормальными людьми. Они миролюбивы, они не нападают друг на друга, но при угрозе у них срабатывает инстинкт защиты. Они способны защитить себя.
— И каков процент таких «получумников»?
— Около половины населения всей страны, — тихо сказал Бессонов.
— Ого! — Краев присвистнул. — Не хило! Значит, большую часть баранов легко снова превратить в обычных людей? Если заставить заткнуться «Телерос»?
— Да. Теоретически так.
— Это и есть твой план действий?
— Не угадал! — Люк хрюкнул, что означало ехидный смешок удовольствия. — Совсем не угадал! И никогда не угадаешь! «Телерос» выключать без толку. Его восстановят через двадцать минут. Да хотя бы и через неделю. Все равно останется вирус. Ничего не изменится.
— Ладно. Что было дальше?
— Давила был встревожен. Он торопился — начали широкую продажу телеросовских приемников, налаживание сети нового телевещания. А я потихоньку потирал руки — у меня появилась идея, как заложить под всю эту кучу дерьма большую бомбу замедленного действия. К тому времени я уже больше не бунтовал. Наоборот, я всячески изображал, что стал самым преданным Давиле человеком. Это было не так уж и трудно с моим опытом психологического втирания очков. Меня даже стали выпускать на волю — конечно, под неусыпным присмотром надежных людей. Им пришлось пойти на это, потому что внедрение моей системы тестов не могло обойтись без моего участия. И мне удалось найти одного очень интересного человека. Я знал его раньше — в дочумной жизни он был матерым контрразведчиком в отставке. Я был уверен, что он, по душевным своим качествам, не мог не стать чумником. Однако он успешно существовал среди баранов и прекрасно адаптировался в их среде. Я протестировал его лично — он оказался абсолютно невнушаемым! Мне удалось уединиться с ним на несколько минут, и я без лишних условностей выложил ему, что я раскусил его и ему предстоит отправка в чумной карантин. Взамен на сохранение его секрета я предложил ему сотрудничество со мной. Он согласился — причем с большой радостью. Он уже отчаялся найти выход из ситуации, в которую сам себя загнал. Более того скажу тебе, Николай, — он оказался невакцинированным! Он, как и ты, боялся прививок и в свое время сумел подделать документы о том, что ему была сделана вакцинация. Я взял его на работу. Он стал начальником одного из отделов по тестированию. Теперь мне уже не нужно было рисковать и подставлять себя. Этот человек ездил по всей стране и выявлял таких же, как он. Он учил их, как правильно отвечать на тесты, чтобы числиться абсолютно «правильным». Этот человек и создал мою агентурную сеть по всей стране. Он умел это делать. Через полгода по всей стране «моими людьми» были три тысячи человек. Три тысячи людей, не прошедших прививку, не зараженных вирусом, умело притворяющихся баранами и знающих, как обойти тесты. Совсем немало, согласись!
— Да… Ты меня удивляешь, Люк. — Краев похлопал старого друга по плечу. — Кто бы мог подумать, что в тебе дремлют такие конспирационные и организаторские способности?
— Нужда заставила. Итак, я готовился. В один прекрасный день я исчез из бункера Давиды, чтобы больше никогда не показываться там. Меня вывезли и надежно спрятали мои люди. Тогда еще не было Лесной Дыры. Но со временем появилась и она. Давила искал меня, но не мог найти. Я знаю о нем все. Получаю свежую информацию обо всех его действиях. Он не знает обо мне ничего. По поступившим к нему абсолютно достоверным сведениям, я умер от рака год назад. Более того — ему удалось выяснить, где меня похоронили. Этот толстяк не погнушался дать указание раскопать мою могилу и произвести эксгумацию.
— И что показала экспертиза?
— Она подтвердила правильность информации. Там похоронен я.
— А на самом деле?
— На самом деле там находились кости птеродактиля! — фыркнул Люк. — Не задавай глупых вопросов, Коля! Откуда я знаю, что там было на самом деле? Это не мое дело. Это дело специалистов. Лично меня никогда не интересовало содержимое моих могил.
— Ты расскажешь мне суть предстоящей операции? Прямо сейчас?
— Сейчас? — Бессонов задумчиво почесал подбородок. — А почему бы и нет? Тебе — расскажу. В сущности, все очень просто. Я думаю, кто такой Эдик Ступин, тебе объяснять не надо.
— Спрашиваешь…
— Так вот, Эдик изобрел противовирус. Ты хоть представляешь, что это означает?!
— Что? Я уже запутался в твоей вирусологической терминологии. Попроще нельзя?
— Извини… Я же все-таки врач по образованию. Попытаюсь объяснить попроще. Ступин вывел новый вирус. Назовем его, к примеру, анти-СЭМ. Так вот, этот самый анти-СЭМ ведет себя как убийца СЭМа! При попадании в организм он размножается, приникает в клетки и уничтожает СЭМа. Человек снова становится нормальным!
— Невероятно… — Краев взволнованно пытался прикурить сигарету, руки его дрожали. — Ты уверен, что это правда?
— Это не просто правда. Это старая правда — ей уже три года. Мне пришлось ждать три года после изобретения противовакцины. Нужно, чтобы она была проверена, приведена в стабильное состояние. Чтобы было произведено достаточное ее количество. Но Эдик превзошел сам себя. Он словно нарочно решил помочь мне. Эту противовакцину не нужно вводить в виде инъекции. Новый вирус распространяется сам. Он заразен! Он передается воздушно-капельным путем — как грипп! Нужно только выпустить его на волю!
Бессонов, кряхтя, согнулся и извлек из озера проволочный садок, в котором плескали хвостами четыре большие рыбины, пойманные им сегодня. Краев не поймал ни одной. Люк перевернул садок. Рыбы выплыли из отверстия медленно, недоверчиво водя тупыми носами в мутной воде. А потом опомнились вдруг, метнулись в глубину и исчезли в зарослях водорослей быстрыми серыми тенями.
— Плывите, рыбки мои, — бормотал Люк. — Плывите, живые существа. Простите меня, дурака старого, что причинил вам боль.
Сперва казалось ему, что в левый бок впивается мелкая острая частица постельного мусора — например, перо, вылезшее из подушки. Но через некоторое время он понял, что истинная причина его неудобства — душевная боль, занозой сидящая между ребрами. Тогда Краев откинул одеяло, сел на кровати, нащупал ногами тапочки и пошел попить воды.
Рядом с холодильником он увидел небольшую дверь, на которую никогда не обращал внимания. Чем-то она напоминала дверцу трансформаторной будки — металлическая, окрашенная, местами облупленная, с табличкой, прикрученной винтами-саморезами. Только вместо привычного «Не влезай — убьет!» на табличке было написано «Регулировка содеянного». Плоские жестяные петли, как водится, вместо замка были закручены алюминиевой проволокой. Краев вдруг обнаружил, что раскручивает эту злосчастную проволоку, ломая ногти. Дверца открылась с легким железным скрипом. Вместо положенного ящика с тумблерами и переплетения окислившихся проводов внутри зиял мрачный провал. Вниз вела лестница, сложенная из бурых базальтовых плит — древних, потрескавшихся и замшелых, словно тесали их за сотни лет до того, как в убежище Лесная Дыра был заложен первый камень. Краев вытянул руку вперед и поискал на стене какой-нибудь выключатель. Выключателя не было. Впрочем, стены тоже не было — пальцы Краева неприятно провалились в пустоту, черную, почти вязкую в своем застоялом ожидании посетителя. Краев вздохнул, попытался вспомнить, как правильно креститься — слева направо или наоборот, но, так и не вспомнив, шагнул вперед. На первую ступень.
Остатки света, просачивающиеся из комнаты, скоро закончились, истаяли в кромешном мраке. Даже линзы Краева, приспособленные к темноте, не улавливали ничего — ни единого фотона света. Краев медленно двигался, нащупывая ногами ступени. Куда он шел? Сперва ему казалось; что вниз, потом — что вверх, хотя, возможно, это было движением по спирали. Он не мог сориентироваться, но это не сильно занимало его сейчас. Он даже не боялся свалиться с лестницы, хотя и знал, что боковых стен или перил, препятствующих падению, нет. Также он не боялся, что не найдет пути назад. Потому что какое-то внутреннее знание, просыпающееся в нем, подсказывало, что эта лестница имеет только одно направление. Эта лестница была сестрой времени, а возможно, была и самим временем, и нельзя было на ней ни повернуть назад, ни даже остановиться.
Трудно сказать, сколько времени шествовал так Краев. Через несколько тысяч ступеней он подумал о том, что соскучился по звукам, и тут же услышал шлепанье своих тапочек по плитам. Это обрадовало его — как новый элемент, придающий определенные формы неизвестному миру, в котором он оказался. Он немедленно пожелал почувствовать какой-нибудь запах, и через некоторое время в ноздри его пробрался некий незнакомый душок — сухой, скорее даже иссушенный, как слабый аромат марсианских трав, миллионы лет назад оставивших свою пыльцу на пролетающем метеорите.
Дело оставалось за малым — Краев должен был увидеть хоть что-нибудь. Он желал этого, он даже требовал этого от тех, кто предоставлял ему чувства, но зрение не приходило. Он уже начинал злиться на то, что его вынуждали оставаться слепым, как пещерная рыба, утратившая глаза за тысячелетия мрака. Но потом вдруг понял, что злиться не на кого — здесь он сам был хозяином своих ощущений, их уловителем и их же единственным источником. Дело было совсем не в том, что он хотел видеть. Дело было в том, что он не знал то, что он хотел увидеть. Возможно, что здесь можно было увидеть только что-то одно, и только один раз. Поэтому нельзя было ошибиться в своем выборе. Нужно было точно знать, что именно ему нужно. Для чего он и шел по этой лестнице — молчаливой и бесконечной.
Он перебирал желания в своей памяти, как толстые фолианты, стоящие на полках, обтянутые высушенной человеческой кожей — потрескавшейся, с жесткими редкими волосками. Желтые страницы рассыпались в его пальцах, превращались в обугленный прах, и он понимал, что все это — ненужный хлам, не стоящий короткой радости воспоминания. В прошлом его не было ничего, что стоило бы воскресить и вернуть к жизни. Стоило ли вспомнить что-нибудь в будущем? В его будущем — нет. И в том будущем, которое он изготовил собственными руками, приготовил не только для себя, но и для всех, — тоже нет. Такого будущего, которое он хотел бы вспомнить, не существовало. Его можно было только создать. Только придумать. Не обязательно было даже знать это несозданное, но желаемое будущее во всех его мелких деталях. Нужно было выделить только главное в этом будущем. Выбрать это главное в нескончаемой череде второстепенных признаков. Осознать. Прозреть.
Что-то случилось с ним. Он обнаружил вдруг, что бредет по улице в предрассветной холодной мгле, разгребая ногами ночной мусор, не убранный еще не проснувшимися дворниками. Когда-то он уже был в этом месте. Панельные пятиэтажные дома. Запылившиеся сердечки листвы на городских липах. Отдаленный хлопотливый перестук первого трамвая. Он снова шел по кварталу, в котором не так давно встретил дикого чумника. Только теперь этот район города Москвы не был заброшенным. Здесь не было затхлой вони слежавшихся отбросов, остовы умерших домов не зияли открытыми переломами стен, не щерились ржавыми арматурными прутьями, крысы не шныряли, как маленькие продолговатые шпионы, подосланные чумой. Здесь жили люди. И жили спокойной обычной жизнью, спали еще в этот ранний час, стискивали свои подушки, досматривая последний сон в ожидании пронзительного визга будильника. И Краев почему-то знал, что скоpo они проснутся, спустят тысячи ног с тысяч кроватей, нашарят ногами тысячи тапочек и отправятся совершать обычные утренние дела, которые плавно перейдут в обычные дневные дела, а потом неизбежно — в обычные вечерние.
Краев остановился, наклонился, поднял газету, сонно распластавшуюся около урны. «Известия», — прочел он. Дата выпуска номера: 21 июня 2008 года. Первая страница: выборы, президент Путин завершает свой второй срок с достойными результатами и надеется, что его преемник сделает все, чтобы сохранить темпы экономического роста. Путин? Хм, а где же Волков? Вторая страница: совместные маневры войсковых подразделений России и США. Генерал Рэй Коллинз высоко оценил степень подготовленности российских десантных войск. Войск? У нас есть армия? Последняя страница, уголовная хроника. Столько-то убийств в столице, столько-то ограблений, столько-то краж со взломом. А как же неагрессия? Что стало с ней? Или она никогда не существовала в этом времени?
Здесь не было Чумы. И никто не знал, что она могла бы быть. Она не состоялась, Потому что тот человек, что брел сейчас по улице, не совершил когда-то своего глупого поступка. Не позволил себе поверить в то, что мир можно изменить к лучшему, переделав его революционным путем. Разрушив его до основания, а затем…
Это и было то самое будущее, которое хотел бы вспомнить Краев. То будущее, которое не существовало. Не будет существовать.
Краев повернул голову и увидел трансформаторную будку. Выглядела она вполне обычно, старательно притворялась тривиальным предметом пейзажа, расхлябанная проволочная скрутка кое-как стягивала петли, а табличка заржавела настолько, что нельзя было разобрать, что на ней написано. Но Краев знал, какие слова находились под слоем ржавчины. Он подошел к железному ящику и открыл его одним решительным движением.
Черный запыленный блок переключателей. Три белых тумблера. С какого начать? С первого. Начинать лучше с начала.
Щелчок. Легкий свист потустороннего ветра. Мягкий диван, потрепанный конверт старой пластинки Фрэнка Заппы в руках. Спазм детского плача, застрявший в горле. Спазм жалости к самому себе, милому, несчастному, не понимаемому никем.
— Вот он, — говорит Илья Жуков, с любовью проводя пальцами по потертым уголкам конверта. — Помнишь, как мечтали мы его послушать? Я выменял его на два «Цеппелина». Еще в девяносто первом году. Но ты тогда уже не слушал музыки, чувак. Тебя это уже не интересовало.
— Нет. — Краев медленно поднимает голову, и физиономия его трансформируется, теряет признаки слабодушия, обрастает ребрами жесткости, составленными из упрямых морщин. — Нет, Давила. Я люблю Заппу. Но я не хочу оживлять мертвецов. И делать мертвецами живых людей. Я не буду работать с тобой. Тебе не удастся купить меня…
Снова дуновение ветра — на этот раз более сильное, пронизывающее до костей. Краев снова стоит у трансформаторной будки. Достаточно? Может быть, уже все, хватит? Содеянное отрегулировано? Но для чего же тогда еще два торчащих вверх тумблера — как два поднятых белых века бодрствующего монстра? Два века, которые нужно опустить, чтобы усыпить двуглазого циклопа.
Краев не успевает подумать. Он просто протягивает руку и щелкает вторым переключателем.
Таранный удар воздуха в бок — ураган расходится не на шутку. Краев сидит за своим письменным столом. Перед ним — листы, отпечатанные на струйном принтере. Сверху, в каждом колонтитуле, маленькие буквы: «Сверхдержава». Краев сидит и правит роман, написанный Петром Волковым. Уже третий его роман. Последний роман. Интеллектуальную атомную бомбу, которая взорвет Россию. Боже мой, как же так? Ведь он же отказал тогда Давиле? Неужели все-таки не смог? Не сумел вырваться из цепкого захвата толстых пальцев Жукова? То, что он правит «Сверхдержаву», означает, что Волков уже зарегистрирован как кандидат в президенты. Время тикает маятником все быстрее, уже почти в пулеметном ритме, отщелкивая последние недели до непоправимого поворота в судьбе. До того дня, когда вместе с Волковым получит власть и Давила. Получит власть, чтобы заразить всю страну вирусом.
Николаю казалось, что Люк нарочно избегает их компании. Дает им возможность собраться с мыслями. Собраться с духом, чтобы принять решение. Салем и его команда всегда находились в некоторой оппозиции — и миру чумников, и миру «правильных». Но они никогда не стремились изменить эти миры, разрушить их, чтобы попытаться создать что-то новое. Они верили в равновесие, и их вполне устраивало то, что это равновесие существует. Теперь же им предлагали вступить в ряды тех, кто существовал в этой системе много лет, ничем не выдавая своего существования. Кто обладал истинным знанием и влиянием, поддерживая эту систему. И кто собирался уничтожить эту систему одним решительным и точным движением.
Чем занималась их компания в течение этих трех дней? В основном играла в волейбол. Они проводили целые дни в спортзале, перекидывая друг другу легкий упругий мяч. Наверное, это было естественной защитной реакцией. Они не говорили о том, что было в их жизни раньше, и о том, что ждало их в будущем. Они просто до самозабвения бегали, прыгали по площадке и отражали удары противников. Они разделились на две команды — в одной находились Салем, его сестрица и Краев, в другой, по ту сторону сетки, — Крюгер, Диана и Таня. Вначале команда Салема проигрывала безбожно. Из-за Краева, конечно. Он не играл в волейбол со студенческих лет, да и в юности не очень-то блистал мастерством в обращении с мячом. К тому же физическая его форма, несмотря на чудесное омоложение, ни в какое сравнение не могла идти с выносливостью и натренированностью остальных. И все-таки он прогрессировал. Когда в начале второго дня они выиграли в первый раз, Лиза с визгом бросилась ему на шею, а Салем кинул на него первый одобрительный взгляд. Какая-то ловкость, даже природная грация, никогда прежде не востребованная, проявлялась в Краеве, вырастала в нем и заставляла его удивляться самому себе. И когда ночью он, лежал и прижимал к себе Лизу, мирно посапывающую, утомленную любовными упражнениями, Краев спрашивал себя: что же с ним случилось? Он вслушивался в самого себя, заглядывал в глубь себя и находил там страх. Страх, что все это может кончиться и он снова превратится в прежнего себя. В человека с больным телом и больной душой. Пожилого и издерганного.
— Что со мной происходит? — спросил он Бессонова. — Почему я молодею, Люк? Ты знаешь это? Ты должен знать все.
— Не знаю. Но догадываюсь. — Люк взмахнул спиннингом и ловко закинул в воду длинную лесу, увенчанную сияющей блесной.
— Что это? Объясни мне.
— Не буду. — Люк закрутил катушку. Блесна начала свое движение, разрезая чистую темную воду острым треугольником волн.
— Может быть, это любовь?
— Может быть… Хотелось бы на это надеяться.
— Что со мной? — Краев оперся на свой спиннинг, которым так пока и не научился как следует пользоваться. — Неужели все так плохо, что ты даже не хочешь говорить со мной на эту тему?
— Ты счастлив сейчас? Ты доволен своим физическим состоянием?
— Да. Да.
— Тогда не задавай себе глупых вопросов. Цени свое здоровье. Быть безнадежно больным намного хуже. Можешь мне поверить.
— Что с тобой, Люк? Тебя трясет намного больше, чем раньше. Болезнь Паркинсона?
— Нет. Это побочное действие лекарств. Противораковых лекарств. Мне приходится принимать их в огромных количествах. Я хочу дотянуть. Успеть увидеть результаты своей работы.
— Глаз?
— Да. Рак сетчатки.
— Когда?
— Год назад. Я продержался уже год — не так уж и плохо. Глаз мне удалили, конечно. Но у меня есть метастазы рака. Те, кто меня лечит, не говорят мне об этом. Но я чувствую, что они есть, что они пожирают меня изнутри — эти маленькие незаконные ублюдки, отпрыски злокачественной опухоли. Я хочу успеть, Николай…
— У тебя все будет хорошо, Люк. — Краев положил руку Бессонову на плечо и сквозь ткань куртки ощутил, как тот исхудал. — Все хорошо…
— Куда уж лучше? — Бессонов подсек рыбу, клюнувшую на блесну. Катушка его с треском потянула леску из воды, и вскоре здоровенный окунь плюхнулся в садок. Бессонов положил спиннинг на траву, вытер пот со лба рукой. — Жарко сегодня…
— Слушай, Люк… — Краев воспользовался передышкой, поспешил сменить неприятную тему. — Как тебе удалось этого добиться? Почему ты живешь здесь, в центре России, контролируемой насквозь, и тебя не могут найти? Почему твои люди работают в органах контроля и власти и их не могут вычислить?
— Потому что Россия контролируется далеко не насквозь. А мои люди? Я научил их, как избегать ловушек. В этом и состоит основное искусство быть нераспознанными.
— Кто твои люди? Чумники или бараны?
— Они притворяются баранами. На самом деле они вообще не вакцинированы. Они — обычные люди. И их довольно много. Вирус не живет в них. Так же, как и во мне.
— Не представляю, как можно мимикрировать под «правильных». — Краев почесал затылок, начинающий обрастать жестким ежиком волос. — У них настолько своеобразное поведение…
— Это совсем не трудно. Для того, кто живет среди «правильных» все эти восемь лет, кто видел их эволюцию с самого начала, это очень просто. К тому же «правильные» все разные. Ты вбил себе в голову стереотип о том, что все они одинаковые. На самом деле разброс их поведенческой вариабельности очень большой — от полной неспособности обидеть даже муху до готовности вцепиться зубами в руку обидчика. Пример — твоя Татьяна, которую ты приволок сюда. Не существует в чистом виде ни чумников, ни баранов. Есть огромное количество переходных степеней неагрессивности. И по поведению никак нельзя сориентироваться, является ли человек действительно неагрессивным или только притворяется таковым, чтобы его оставили в покое и не отправили в чумную зону. Для того чтобы выявить, что человек представляет собой на самом деле, существует объективная система тестов. Я знаю ее очень хорошо. Потому что я сам разработал ее.
— Эти тесты создал ты? Я так и думал. Они пользуются твоей системой до сих пор?
— Да. Пока не придумали ничего лучше.
— Когда ты создал эти тесты?
— Тогда, когда мне приказали сделать это. Ты уже свалил в свою Германию — тебя отпустили на свободу, как любимчика Жукова. А я остался заложником Давилы. Большую часть страны уже заразили вирусом, но неясно еще было, что делать с теми, кто остался агрессивным, как выявить тех, кто мог скрывать свою агрессию, и как лучше заставить всех баранов выполнять то, что им приказывают. Давила хотел контролировать ситуацию в стране полностью. Неясность его не устраивала.
— Тебя не вакцинировали?
— Нет. Я нужен был им в своем нормальном виде, с неизмененными мозгами. К тому же они не думали, что у меня хватит умения сбежать от них.
— Ты не пытался саботировать?
— Пытался… Меня наказали. Довольно чувствительно. — Бессонов болезненно сморщился, потер белый рубец на шее. — С тех пор мое здоровье и пошло вразнос. Мне некуда было деваться. Я начал разрабатывать свои тесты. Сперва я предполагал, что нужно выявить только потенциальную агрессивность, но дело оказалось гораздо сложнее. К этому времени заканчивалась разработка системы «Телерос». Я ознакомился с ее действием и понял, в чем суть дела. Вирус СЭМ, встроенный в гены, не намного снижал агрессивность. Он только делал человека более внушаемым. А вот для того, чтобы внушение было эффективным, требовалось излучение с особыми волновыми характеристиками. Телевизоры системы «Телерос» — это и есть источники такого излучения. Неспроста они натыканы на каждом шагу и все время работают. Внушение идет постоянно. Но носители вируса СЭМ имеют разные степени внушаемости. Тесты, которые я разработал, определяли эту степень.
— Так и были выявлены чумники?
— Да. Чумники — это те, кто носил в себе вирус, но на кого излучение не действовало вообще. Их пришлось отправить в зоны и объяснить это сказкой об опасности якутской лихорадки. Но в то же время выявился один факт, не очень-то приятный для Давилы. Кроме «чистых» чумников, у большого количества людей выявилась низкая воспринимаемость волнового специзлучения. Этих людей можно назвать «получумниками». Если их не обрабатывать излучением постоянно, они становятся почти нормальными людьми. Они миролюбивы, они не нападают друг на друга, но при угрозе у них срабатывает инстинкт защиты. Они способны защитить себя.
— И каков процент таких «получумников»?
— Около половины населения всей страны, — тихо сказал Бессонов.
— Ого! — Краев присвистнул. — Не хило! Значит, большую часть баранов легко снова превратить в обычных людей? Если заставить заткнуться «Телерос»?
— Да. Теоретически так.
— Это и есть твой план действий?
— Не угадал! — Люк хрюкнул, что означало ехидный смешок удовольствия. — Совсем не угадал! И никогда не угадаешь! «Телерос» выключать без толку. Его восстановят через двадцать минут. Да хотя бы и через неделю. Все равно останется вирус. Ничего не изменится.
— Ладно. Что было дальше?
— Давила был встревожен. Он торопился — начали широкую продажу телеросовских приемников, налаживание сети нового телевещания. А я потихоньку потирал руки — у меня появилась идея, как заложить под всю эту кучу дерьма большую бомбу замедленного действия. К тому времени я уже больше не бунтовал. Наоборот, я всячески изображал, что стал самым преданным Давиле человеком. Это было не так уж и трудно с моим опытом психологического втирания очков. Меня даже стали выпускать на волю — конечно, под неусыпным присмотром надежных людей. Им пришлось пойти на это, потому что внедрение моей системы тестов не могло обойтись без моего участия. И мне удалось найти одного очень интересного человека. Я знал его раньше — в дочумной жизни он был матерым контрразведчиком в отставке. Я был уверен, что он, по душевным своим качествам, не мог не стать чумником. Однако он успешно существовал среди баранов и прекрасно адаптировался в их среде. Я протестировал его лично — он оказался абсолютно невнушаемым! Мне удалось уединиться с ним на несколько минут, и я без лишних условностей выложил ему, что я раскусил его и ему предстоит отправка в чумной карантин. Взамен на сохранение его секрета я предложил ему сотрудничество со мной. Он согласился — причем с большой радостью. Он уже отчаялся найти выход из ситуации, в которую сам себя загнал. Более того скажу тебе, Николай, — он оказался невакцинированным! Он, как и ты, боялся прививок и в свое время сумел подделать документы о том, что ему была сделана вакцинация. Я взял его на работу. Он стал начальником одного из отделов по тестированию. Теперь мне уже не нужно было рисковать и подставлять себя. Этот человек ездил по всей стране и выявлял таких же, как он. Он учил их, как правильно отвечать на тесты, чтобы числиться абсолютно «правильным». Этот человек и создал мою агентурную сеть по всей стране. Он умел это делать. Через полгода по всей стране «моими людьми» были три тысячи человек. Три тысячи людей, не прошедших прививку, не зараженных вирусом, умело притворяющихся баранами и знающих, как обойти тесты. Совсем немало, согласись!
— Да… Ты меня удивляешь, Люк. — Краев похлопал старого друга по плечу. — Кто бы мог подумать, что в тебе дремлют такие конспирационные и организаторские способности?
— Нужда заставила. Итак, я готовился. В один прекрасный день я исчез из бункера Давиды, чтобы больше никогда не показываться там. Меня вывезли и надежно спрятали мои люди. Тогда еще не было Лесной Дыры. Но со временем появилась и она. Давила искал меня, но не мог найти. Я знаю о нем все. Получаю свежую информацию обо всех его действиях. Он не знает обо мне ничего. По поступившим к нему абсолютно достоверным сведениям, я умер от рака год назад. Более того — ему удалось выяснить, где меня похоронили. Этот толстяк не погнушался дать указание раскопать мою могилу и произвести эксгумацию.
— И что показала экспертиза?
— Она подтвердила правильность информации. Там похоронен я.
— А на самом деле?
— На самом деле там находились кости птеродактиля! — фыркнул Люк. — Не задавай глупых вопросов, Коля! Откуда я знаю, что там было на самом деле? Это не мое дело. Это дело специалистов. Лично меня никогда не интересовало содержимое моих могил.
— Ты расскажешь мне суть предстоящей операции? Прямо сейчас?
— Сейчас? — Бессонов задумчиво почесал подбородок. — А почему бы и нет? Тебе — расскажу. В сущности, все очень просто. Я думаю, кто такой Эдик Ступин, тебе объяснять не надо.
— Спрашиваешь…
— Так вот, Эдик изобрел противовирус. Ты хоть представляешь, что это означает?!
— Что? Я уже запутался в твоей вирусологической терминологии. Попроще нельзя?
— Извини… Я же все-таки врач по образованию. Попытаюсь объяснить попроще. Ступин вывел новый вирус. Назовем его, к примеру, анти-СЭМ. Так вот, этот самый анти-СЭМ ведет себя как убийца СЭМа! При попадании в организм он размножается, приникает в клетки и уничтожает СЭМа. Человек снова становится нормальным!
— Невероятно… — Краев взволнованно пытался прикурить сигарету, руки его дрожали. — Ты уверен, что это правда?
— Это не просто правда. Это старая правда — ей уже три года. Мне пришлось ждать три года после изобретения противовакцины. Нужно, чтобы она была проверена, приведена в стабильное состояние. Чтобы было произведено достаточное ее количество. Но Эдик превзошел сам себя. Он словно нарочно решил помочь мне. Эту противовакцину не нужно вводить в виде инъекции. Новый вирус распространяется сам. Он заразен! Он передается воздушно-капельным путем — как грипп! Нужно только выпустить его на волю!
Бессонов, кряхтя, согнулся и извлек из озера проволочный садок, в котором плескали хвостами четыре большие рыбины, пойманные им сегодня. Краев не поймал ни одной. Люк перевернул садок. Рыбы выплыли из отверстия медленно, недоверчиво водя тупыми носами в мутной воде. А потом опомнились вдруг, метнулись в глубину и исчезли в зарослях водорослей быстрыми серыми тенями.
— Плывите, рыбки мои, — бормотал Люк. — Плывите, живые существа. Простите меня, дурака старого, что причинил вам боль.
* * *
Краев спал беспокойно. Проворачивался в кровати со скрипом, как старый коленчатый вал, проржавевший от длительного безделья в списанном в утиль тракторе.Сперва казалось ему, что в левый бок впивается мелкая острая частица постельного мусора — например, перо, вылезшее из подушки. Но через некоторое время он понял, что истинная причина его неудобства — душевная боль, занозой сидящая между ребрами. Тогда Краев откинул одеяло, сел на кровати, нащупал ногами тапочки и пошел попить воды.
Рядом с холодильником он увидел небольшую дверь, на которую никогда не обращал внимания. Чем-то она напоминала дверцу трансформаторной будки — металлическая, окрашенная, местами облупленная, с табличкой, прикрученной винтами-саморезами. Только вместо привычного «Не влезай — убьет!» на табличке было написано «Регулировка содеянного». Плоские жестяные петли, как водится, вместо замка были закручены алюминиевой проволокой. Краев вдруг обнаружил, что раскручивает эту злосчастную проволоку, ломая ногти. Дверца открылась с легким железным скрипом. Вместо положенного ящика с тумблерами и переплетения окислившихся проводов внутри зиял мрачный провал. Вниз вела лестница, сложенная из бурых базальтовых плит — древних, потрескавшихся и замшелых, словно тесали их за сотни лет до того, как в убежище Лесная Дыра был заложен первый камень. Краев вытянул руку вперед и поискал на стене какой-нибудь выключатель. Выключателя не было. Впрочем, стены тоже не было — пальцы Краева неприятно провалились в пустоту, черную, почти вязкую в своем застоялом ожидании посетителя. Краев вздохнул, попытался вспомнить, как правильно креститься — слева направо или наоборот, но, так и не вспомнив, шагнул вперед. На первую ступень.
Остатки света, просачивающиеся из комнаты, скоро закончились, истаяли в кромешном мраке. Даже линзы Краева, приспособленные к темноте, не улавливали ничего — ни единого фотона света. Краев медленно двигался, нащупывая ногами ступени. Куда он шел? Сперва ему казалось; что вниз, потом — что вверх, хотя, возможно, это было движением по спирали. Он не мог сориентироваться, но это не сильно занимало его сейчас. Он даже не боялся свалиться с лестницы, хотя и знал, что боковых стен или перил, препятствующих падению, нет. Также он не боялся, что не найдет пути назад. Потому что какое-то внутреннее знание, просыпающееся в нем, подсказывало, что эта лестница имеет только одно направление. Эта лестница была сестрой времени, а возможно, была и самим временем, и нельзя было на ней ни повернуть назад, ни даже остановиться.
Трудно сказать, сколько времени шествовал так Краев. Через несколько тысяч ступеней он подумал о том, что соскучился по звукам, и тут же услышал шлепанье своих тапочек по плитам. Это обрадовало его — как новый элемент, придающий определенные формы неизвестному миру, в котором он оказался. Он немедленно пожелал почувствовать какой-нибудь запах, и через некоторое время в ноздри его пробрался некий незнакомый душок — сухой, скорее даже иссушенный, как слабый аромат марсианских трав, миллионы лет назад оставивших свою пыльцу на пролетающем метеорите.
Дело оставалось за малым — Краев должен был увидеть хоть что-нибудь. Он желал этого, он даже требовал этого от тех, кто предоставлял ему чувства, но зрение не приходило. Он уже начинал злиться на то, что его вынуждали оставаться слепым, как пещерная рыба, утратившая глаза за тысячелетия мрака. Но потом вдруг понял, что злиться не на кого — здесь он сам был хозяином своих ощущений, их уловителем и их же единственным источником. Дело было совсем не в том, что он хотел видеть. Дело было в том, что он не знал то, что он хотел увидеть. Возможно, что здесь можно было увидеть только что-то одно, и только один раз. Поэтому нельзя было ошибиться в своем выборе. Нужно было точно знать, что именно ему нужно. Для чего он и шел по этой лестнице — молчаливой и бесконечной.
Он перебирал желания в своей памяти, как толстые фолианты, стоящие на полках, обтянутые высушенной человеческой кожей — потрескавшейся, с жесткими редкими волосками. Желтые страницы рассыпались в его пальцах, превращались в обугленный прах, и он понимал, что все это — ненужный хлам, не стоящий короткой радости воспоминания. В прошлом его не было ничего, что стоило бы воскресить и вернуть к жизни. Стоило ли вспомнить что-нибудь в будущем? В его будущем — нет. И в том будущем, которое он изготовил собственными руками, приготовил не только для себя, но и для всех, — тоже нет. Такого будущего, которое он хотел бы вспомнить, не существовало. Его можно было только создать. Только придумать. Не обязательно было даже знать это несозданное, но желаемое будущее во всех его мелких деталях. Нужно было выделить только главное в этом будущем. Выбрать это главное в нескончаемой череде второстепенных признаков. Осознать. Прозреть.
Что-то случилось с ним. Он обнаружил вдруг, что бредет по улице в предрассветной холодной мгле, разгребая ногами ночной мусор, не убранный еще не проснувшимися дворниками. Когда-то он уже был в этом месте. Панельные пятиэтажные дома. Запылившиеся сердечки листвы на городских липах. Отдаленный хлопотливый перестук первого трамвая. Он снова шел по кварталу, в котором не так давно встретил дикого чумника. Только теперь этот район города Москвы не был заброшенным. Здесь не было затхлой вони слежавшихся отбросов, остовы умерших домов не зияли открытыми переломами стен, не щерились ржавыми арматурными прутьями, крысы не шныряли, как маленькие продолговатые шпионы, подосланные чумой. Здесь жили люди. И жили спокойной обычной жизнью, спали еще в этот ранний час, стискивали свои подушки, досматривая последний сон в ожидании пронзительного визга будильника. И Краев почему-то знал, что скоpo они проснутся, спустят тысячи ног с тысяч кроватей, нашарят ногами тысячи тапочек и отправятся совершать обычные утренние дела, которые плавно перейдут в обычные дневные дела, а потом неизбежно — в обычные вечерние.
Краев остановился, наклонился, поднял газету, сонно распластавшуюся около урны. «Известия», — прочел он. Дата выпуска номера: 21 июня 2008 года. Первая страница: выборы, президент Путин завершает свой второй срок с достойными результатами и надеется, что его преемник сделает все, чтобы сохранить темпы экономического роста. Путин? Хм, а где же Волков? Вторая страница: совместные маневры войсковых подразделений России и США. Генерал Рэй Коллинз высоко оценил степень подготовленности российских десантных войск. Войск? У нас есть армия? Последняя страница, уголовная хроника. Столько-то убийств в столице, столько-то ограблений, столько-то краж со взломом. А как же неагрессия? Что стало с ней? Или она никогда не существовала в этом времени?
Здесь не было Чумы. И никто не знал, что она могла бы быть. Она не состоялась, Потому что тот человек, что брел сейчас по улице, не совершил когда-то своего глупого поступка. Не позволил себе поверить в то, что мир можно изменить к лучшему, переделав его революционным путем. Разрушив его до основания, а затем…
Это и было то самое будущее, которое хотел бы вспомнить Краев. То будущее, которое не существовало. Не будет существовать.
Краев повернул голову и увидел трансформаторную будку. Выглядела она вполне обычно, старательно притворялась тривиальным предметом пейзажа, расхлябанная проволочная скрутка кое-как стягивала петли, а табличка заржавела настолько, что нельзя было разобрать, что на ней написано. Но Краев знал, какие слова находились под слоем ржавчины. Он подошел к железному ящику и открыл его одним решительным движением.
Черный запыленный блок переключателей. Три белых тумблера. С какого начать? С первого. Начинать лучше с начала.
Щелчок. Легкий свист потустороннего ветра. Мягкий диван, потрепанный конверт старой пластинки Фрэнка Заппы в руках. Спазм детского плача, застрявший в горле. Спазм жалости к самому себе, милому, несчастному, не понимаемому никем.
— Вот он, — говорит Илья Жуков, с любовью проводя пальцами по потертым уголкам конверта. — Помнишь, как мечтали мы его послушать? Я выменял его на два «Цеппелина». Еще в девяносто первом году. Но ты тогда уже не слушал музыки, чувак. Тебя это уже не интересовало.
— Нет. — Краев медленно поднимает голову, и физиономия его трансформируется, теряет признаки слабодушия, обрастает ребрами жесткости, составленными из упрямых морщин. — Нет, Давила. Я люблю Заппу. Но я не хочу оживлять мертвецов. И делать мертвецами живых людей. Я не буду работать с тобой. Тебе не удастся купить меня…
Снова дуновение ветра — на этот раз более сильное, пронизывающее до костей. Краев снова стоит у трансформаторной будки. Достаточно? Может быть, уже все, хватит? Содеянное отрегулировано? Но для чего же тогда еще два торчащих вверх тумблера — как два поднятых белых века бодрствующего монстра? Два века, которые нужно опустить, чтобы усыпить двуглазого циклопа.
Краев не успевает подумать. Он просто протягивает руку и щелкает вторым переключателем.
Таранный удар воздуха в бок — ураган расходится не на шутку. Краев сидит за своим письменным столом. Перед ним — листы, отпечатанные на струйном принтере. Сверху, в каждом колонтитуле, маленькие буквы: «Сверхдержава». Краев сидит и правит роман, написанный Петром Волковым. Уже третий его роман. Последний роман. Интеллектуальную атомную бомбу, которая взорвет Россию. Боже мой, как же так? Ведь он же отказал тогда Давиле? Неужели все-таки не смог? Не сумел вырваться из цепкого захвата толстых пальцев Жукова? То, что он правит «Сверхдержаву», означает, что Волков уже зарегистрирован как кандидат в президенты. Время тикает маятником все быстрее, уже почти в пулеметном ритме, отщелкивая последние недели до непоправимого поворота в судьбе. До того дня, когда вместе с Волковым получит власть и Давила. Получит власть, чтобы заразить всю страну вирусом.