Плеханов Андрей Вячеславович. Сверхдержава

   — Гриша, долго там еще до твоего служебного туннеля осталось? — ледяным тоном спросил Салем.
   — Подъезжаем. — Взломщик посмотрел на экран. — У нас еще тридцать секунд.
   — Понятно. Как раз хватит времени затормозить. — Салем распахнул дверь, вдвинулся в кабину машиниста и схватил двоих людей, сидевших в креслах, за загривки. Сжал их шеи клещами своих железных пальцев. — Спокойно, это ограбление! Я постараюсь не убить вас, бараны, если вы будете все правильно делать. Тормозите немедленно! И чем резче, тем лучше!
   Дикий скрежет блокированных колес, тормозящих о рельсы, эхом заметался по туннелю. Состав дернулся, снизил скорость так резко, что все пассажиры дружно послетали со своих мест и протаранили лбами телевизоры, в которые таращились по бараньей привычке. Оба полицейских пролетели через дверь, только что открытую ими, и теперь катились кувырком по проходу, пытаясь уцепиться за что-нибудь. Андрея кинуло на Григория, Григория — на Николая, и все вместе они рухнули в угол, не успев даже упомянуть чью-либо мать. Один Крюгер устоял на ногах. Более того, он деловито одевал на руку излучатель и приводил его в боевую готовность.
   Поезд издал несколько последних предсмертных стонов и остановился окончательно. Краев барахтался, выбирался из-под техника и взломщика. Крюгера он не видел, но, судя по характерным хлопкам и по тому, как остро завоняло горелой резиной, Крюгер взорвал несколько вирусных бомб. Несчастные пассажиры так и не сумели вернуться на свои места — теперь они бились на полу, как рыбы, выброшенные на берег, и разевали рты, пытаясь сделать вздох.
   — Да встанете вы когда-нибудь или нет! — завопил Краев, пинками скинул с себя обалдевших Гришу и Андрея и вскочил-таки на ноги.
   Крюгер катался по полу в центре вагона, а полицейские мутузили его кулаками, не прибегая почему-то к помощи электрошокеров. Вдруг коротко сверкнул красный луч, один из полицейских захрипел, схватился за горло и забился в конвульсиях. Крюгер въехал кулаком в солнечное сплетение второму копу, тот опрокинулся на спину, Крюгер оседлал его и производил сейчас какие-то непонятные действия, напоминающие электросварку. Краев не мог точно видеть, что там происходило, — видел только широкую спину Крюгера, закрывающую голову копа, и мелькание рубиновых лазерных сполохов.
   — Все! Конечная остановка! — Салем выскочил из кабины. — Что тут у вас? Чего валяетесь? — Он наклонился, схватил за шиворот техника и взломщика и одним рывком поставил их в вертикальное положение. — Крюгер! Ты что там делаешь? Копа насилуешь? Сексуальную ориентацию сменил?
   Ноги копа, на котором сидел Крюгер, бешено застучали пятками по полу, дернулись и затихли. Крюгер поднялся, повернулся к Салему, вытер пот со лба. Улыбнулся, сверкнув зубами.
   — Порядок, — произнес он. — Опробовал возможности сикалки. Хорошая штучка. Пожалуй, оставлю-ка я ее себе на память.
   Краев пробирался вдоль вагона, переступая через тела свежезараженных баранов. Оба копа скрючились, подогнули колени к животу и не подавали признаков жизни.
   — Ты им что, того?… Глотки перерезал? — Краев смотрел на Крюгера с некоторым страхом — все-таки настоящий убийца.
   — Нет. Это было бы слишком легко. — Крюгер повернул носком ботинка голову полицейского, и Краев увидел все сам. — Я просто подравнял им макушки.
   Верхние части шлемов обоих копов были аккуратно срезаны — как верхушка крутого яйца ножом.
   — Я всегда предполагал, что чумная полиция — это тормоза, заряженные на убийство, — сообщил Крюгер. — Теперь мне представилась возможность проверить свою научную гипотезу. Я просто не мог не воспользоваться этой возможностью. Я проделал дырочки в шлемах этих джентльменов. Герметичность шлемов нарушилась, вирусный аэрозоль попал в их легкие, и вот результат. Они впали в прострацию. Научный эксперимент подтверждает мою гипотезу!
   — А почему они не шарахнули в тебя из шокеров?
   — Каких шокеров? Этих? — Крюгер наклонился и поднял с пола половинку черного ствола, разрезанного лазерным лучом. — Шокеры сломались. Очень ненадежная конструкция. Увы…
   — Хорош трепаться! — Салем деловито рыскал по вагону. — Оба машиниста отрубились в хлам. Я не знаю, где у них там кнопка аварийного открывания дверей. Может, здесь где-то есть, в салоне?
   — Не ищи. — Гриша очухался окончательно и устанавливал сейчас параметры на своем излучателе. — Сейчас мы вскроем эту банку. Консервы открывал когда-нибудь?
   Он сжал пальцы в кольцо, создав максимальную мощность. Николай зажмурился — ослепительный луч толщиной с карандаш впился в металл двери и плавил его, шел по периметру, оставляя за собой черную щель пустоты с раскаленными оранжевыми краями.
   — Готово, — сказал Григорий, пнул дверь, и она с грохотом вывалилась наружу. — Сейчас небольшой кросс по рельсам. Ты рано затормозил, Салем. Метров триста до туннеля не доехал. Все бегите за мной. На центральный рельс старайтесь не ступать — высокое напряжение, сами понимаете… Все понятно? Взломщик спрыгнул вниз и исчез во мраке.

Глава 8
ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

   — Молодцы, ребятки, — прохрипел Бессонов. — Я верил в вас. Вы не подкачали. А я вот… Сами видите…
   Бессонов лежал на кровати, укрытый до пояса белой простыней. Ребра его проступали, обтягивались кожей на тощей грудной клетке с каждым мучительным вздохом. Из ноздрей Люка выходили две тонкие прозрачные трубки, несущие кислород. В вене торчала игла капельницы. Плох был Бессон.
   Они так и не попали в Лесную Дыру. Счастье их, что смогли каким-то чудом пробиться в явочную квартиру — прошмыгнуть мимо бесчисленных машин милиции, нервно носящихся по улицам, не привлечь внимания зеленых фигур в шлемах, расставленных на каждом перекрестке. Наверное, их спасло то, что улицы были забиты людьми. Казалось, что вся Москва задохнулась от нехватки воздуха, покинула свои душные квартиры и высыпала жителей своих на проспекты и площади. Что это было — парадоксальная реакция, противоположная инстинкту самосохранения? Или вирус анти-СЭМ каким-то образом выманивал людей и заставлял их идти прямо в свои заразные объятия? Больные люди встречались на каждом шагу — некоторые еле перебирали ногами, падали от слабости и все же ковыляли вперед и вперед, сами не зная куда. Столица Сверхдержавы сходила с ума.
   Погромы шли уже вовсю. Те, у кого заражение проявилось сверхагрессивностью, находили друг друга звериным чутьем, сбивались в стаи, дышащие животной злобой, вооружались чем попало и передвигались по улицам, круша и уничтожая все на своем пути. Краеву попалось на глаза несколько трупов милиционеров — растерзанных и окровавленных. Разбитые витрины, подожженные скамейки, перевернутые машины. Боже, как это напоминало время Большой смуты…
   Ненормальная, маниакальная агрессивность. Агрессивность буйных сумасшедших, вырвавшихся из своего многолетнего заключения. Крюгер говорил, что все это временно. Что это разновидность острой реакции на избавление из-под многолетнего психического контроля. Что скажет Бессонов? Что он вообще может сейчас сказать?
   — Мы молодцы, говоришь? — Краев склонился над Бессоновым. — Ты знаешь, что там сейчас происходит? — Он показал пальцем в окно. — Это падение Рима! Варвары ворвались на улицу, они грабят, насилуют и убивают! Они идут зловонной волной и уничтожают все то, что сами так кропотливо создавали в течение многих лет! Стоило ли затевать все это? Не лучше ли было смириться с подавлением свободы, чем выпустить на волю разрушительные инстинкты и позволить им уничтожить сложившийся порядок?! Мы снова ввергли страну в войну! Мы открыли ворота хаосу!
   — Три дня… — Бессонов слабо махнул костлявой коричневой рукой. — Ты помнишь, что у тебя было после прививки? Три дня ты был сам не свой. Все чумники мучились три дня после прививки СЭМа, а бараны даже не замечали ее. Теперь будет все наоборот… Ты — чумник. Ты в порядке. А бараны сходят с ума. Но через три дня они снова станут людьми. Обычными людьми. Свободными от всех вирусов…
   — Ты в этом уверен? — холодно полюбопытствовал Крюгер.
   — Да.
   Единственный глаз Бессонова устало закрылся. Медсестра подошла, поправила под его головой подушку. И знаком показала всем присутствующим — идите, мол, из палаты, дайте человеку спокойно поспать.

* * *

   Они так и не успели использовать оставшиеся вирусные бомбы — кончился срок их пригодности. Да и какой в том был смысл? Что могла добавить Москве новая порция вируса? Город был заражен достаточно и надежно. Они просто выкинули свои мячи в урны, попавшиеся по пути.
   Они так и не попали в Лесную Дыру. Потому что Лесной Дыры больше не существовало. В явочной квартире, куда они в конце концов пробились, царила суматоха. «Срочная эвакуация, — сообщила им хозяйка квартиры — миловидная пышка, жгущая бумаги в раковине на кухне. — Лесную Дыру обнаружили и разбомбили. Вероятно, что на эту квартиру сейчас тоже заявятся». Краев лишился дара речи. Лисенок… Лиза, что с ней?… «Кто-нибудь из Лесной Дыры выжил?» — поинтересовался Салем, стараясь сохранять внешнее спокойствие. «Не знаю. Мы все срочно переправляемся на базу в Подмосковье. Если кто-то сумел сбежать из Лесной Дыры, то все должны быть там. Скоро узнаете…»
   — Лисенок… — Краев держал Лизу за руки и не мог оторвать взгляда от ее измученного, исцарапанного лица. — Господи, Лисенок мой милый! Ты не представляешь, как я испугался за вас! Как вам удалось выбраться?
   — Была перестрелка. Мы лежали в кустах, я стреляла из автомата, Савелий — из своей бешеной базуки. Танька и Бессонов уходили в лес, в сторону транспорта. Мы подбили два БТРа. Но потом они приволокли какое-то странное орудие, похожее на пушку. Гранаты его не брали. Савелий сказал, чтобы я уходила. Что я должна спастись и спасти Люка. Я не хотела… Но я ушла. Когда я добежала до площадки, транспорт уже пришел. Они ждали меня. Люка ранили, он был весь в крови. Но все равно они меня ждали — Люк так приказал… Едва мы поднялись в воздух, там внизу все взорвалось. Все… Я видела это. Как маленький атомный гриб…
   — А Таня где?
   — Она здесь. Здесь. Она заболела, конечно, как и все барашки. Лежит в бреду.
   — А ты как себя чувствуешь, солнышко? Может быть, тебе полежать?
   — Зачем? — Лиза вскочила на ноги и нервно зашагала по комнате. — Меня даже не зацепило ни разу! Ты лучше скажи — что с тобой творится?!
   — Все хорошо.
   — Врешь! Ты разваливаешься прямо на глазах! Раньше ты молодел с каждым днем, теперь — стареешь с каждой минутой! Странная штука…
   — Извини… — Краев провел трясущимися пальцами по лицу. Снова морщины. И боль, конечно, боль, уже не только в колене — во всем теле. Такая боль, что трудно пошевельнуться. Действие наркотика кончилось. — Извини, Лиза. Я не обманывал тебя — я всегда говорил тебе, что я старый. Я сам не знаю, как мне удавалось выглядеть так молодо в последний месяц. Что-то поселилось во мне. Что?то наполняло меня жизненной силой. А теперь это умирает. Я снова становлюсь таким же, каким был. Ты связалась со стариком… Извини…
   — Не говори так! — Лиза бросилась к Краеву, встала перед ним на колени, уткнулась лицом в его ладони. Горячие слезы текли по ее лицу. — Милый мой метаморф… Прости меня за глупые слова! Ты не старик. Ты моложе их всех. Ты просто мой — не важно какой. Ты устал. В этом вся причина. Все мы устали. Но это скоро кончится! Люк сказал — три дня. Через три дня не будет больше ни чумников, ни баранов. Будут только люди. И мы с тобой будем счастливы.
   — Лисенок… — Краев гладил ее по голове, проводил пальцами по нежной коже шеи. — Сколько тебе лет, Лисенок?
   — Двадцать три.
   — Значит, в то время, когда люди здесь перестали быть просто людьми, тебе было только пятнадцать?
   — Да.
   — Ты помнишь это время?
   — Смутно… Почти не помню. Помню, что были мама и папа. Они любили нас с братом. Хотя и ругали часто… У нас вечно не хватало денег… Еще помню, что зимой в Сибири были жуткие морозы и мы ходили в валенках. А больше ничего не помню. Все как за туманной завесой. Чума зачеркнула все. Всю прошлую жизнь.
   — А я хорошо помню это время. Большую часть своей жизни я провел в нем. И только несколько дней — в твоем времени, в твоем измерении, так не похожем на остальной мир — в чумной зоне. Ты знаешь, Лиза… Я не могу сказать, что мир, где люди не разделены на баранов и чумников, намного лучше и счастливее. Скорее наоборот. Несколько дней в чумном городе оказались лучшими днями в моей жизни — единственным маленьким счастьем в моих почти полувековых скитаниях. Я мечтал, что навсегда останусь жить в чумном городе. С тобой. С твоими друзьями, которых я полюбил. Но так не получилось…
   — Зачем же ты приложил свою руку и разрушил равновесие? Ты был прав — без тебя бы это не получилось. Ты меняешь судьбы людей и разрушаешь их покой. Агрегат лгал нам, но в его словах была доля правды. Равновесие существовало. Мы, чумники, жили своей жизнью и не хотели войны…
   — Не я первый начал войну. Вспомни, как убили Чингиса. Как убили Савелия. Так же убили бы и тебя — только потому, что ты не захотела жить рабом.
   Ты забыла, как в тебя стрелял полумех? Система, в которой можно быть либо рабом, либо мертвым, — это не равновесие. Это труп равновесия. Мертвый муляж, который можно свалить одним пинком.
   — Что будет с нами дальше?
   — Не знаю, милый Лисенок. Не знаю. И даже не могу рассчитывать на лучшее. Я только хочу, чтобы ты осталась в живых. Ты выживешь, Лиза? Пообещай мне, что выживешь! Пожалуйста…
   Лиза подняла свое исцарапанное, но все равно красивое лицо и улыбнулась.
   — Обещаю, — сказала она.

* * *

   Целые сутки удалось им просидеть в этом убежище. Бесконечно длинные сутки, состоящие из растянутых минут, заполненных невыносимым ожиданием облавы. Жалкие, короткие сутки торопливо доживаемого счастья. Неположенного счастья, украденного у судьбы.
   Салем грохотал по коридору, обвешанный оружием с ног до головы. Топал ботинками по полу так, что доски подпрыгивали и жалобно визжали ржавыми гвоздями. «Тревога!» — орал Салем. «Облава!» — ревел он. «Всем уходить!» — трубил вояка Салем и распахивал двери старого заброшенного общежития одну за другой. Люди, скрывавшиеся в этом здании, уже собрались в конце коридора, и теперь Крюгер помогал им организованно спуститься в прямоугольное отверстие подвала. Подвал был соединен с подземными коридорами. Люди снова уходили в подполье, и никто не знал — надолго ли?
   Салем остановился и задумчиво почесал сигаретную пачку, изображенную на его черепе. Он собрал здесь всех. Почти всех. Бессонов умер еще вчера, так и не пришел в сознание. Слава Богу, хоть похоронить его успели — во дворе, конечно, не на кладбище. Отмучался старик. Может быть, это и к лучшему — погибнуть от пули, а не от рака. Салем хорошо запомнил место, где Люк нашел свой последний приют. Дай Бог, будет когда-нибудь нормальная жизнь и в этой сумасшедшей стране. Поставит тогда Петя Стороженко здесь памятник. Самый лучший свой памятник…
   Двоих людей, естественно, не хватает. Где эти влюбленные голубки — Николай и Лизка? Нашли время… Черт возьми, да где их комната-то? Ага. Похоже, здесь.
   Салем распахнул дверь, хотел было заорать, облаять за разгильдяйство и вдруг встал, застыл молча. Странная нежность смягчила его квадратное лицо, и губы дрогнули едва заметно. Лиза спала на кровати, сбросив с себя во сне одеяло. Его сестричка, которой он лично дал прозвище Лисенок еще двадцать лет назад, его любимая маленькая девочка, которой он заменил и мать и отца, которую воспитывал и вытягивал из всяких неприятностей. Она лежала, обняв рукой человека, который пришел в их город и за несколько дней разрушил их обычную жизнь. Она обняла этого человека, положила голову ему на грудь, закинула на него свою гладкую голую ножку. Сколько раз сам Салем так спал с Лизой? Сколько раз…
   Несколько лет они спали в одной кровати. Это было давно, когда он только что вытащил ее из очумевшей Сибири — несчастную испуганную девочку, родители которой умерли на ее глазах. Она боялась тогда жить, боялась есть, боялась дня и ночи, и особенно ночи, когда кошмары приходили в ее сны. Каждую ночь она выпрыгивала из своей постели, выбегала из своей комнаты и забиралась к нему под одеяло, прижималась к нему дрожащим телом, обнимала и засыпала. Можно ли это было назвать интимными отношениями? Нет. Она была его сестрой — просто сестрой. Порою он пытался прогнать ее обратно в свою постель, пытался убедить ее, что она уже большая, а он — взрослый дяденька и имеет право на личную жизнь. Она соглашалась, кивала, и все равно ночью оказывалась под его одеялом. Иногда какая-нибудь из девушек Салема засиживалась вечером слишком долго и оставалась ночевать у него, занималась с ним любовью и засыпала в его сильных объятиях. А утром Салем все равно просыпался в большой компании — его девушка с одной стороны и Лизка с другой. Он знал, что Лисенок сонно стоит за дверью и ждет, когда он сделает со своей девушкой все, что положено, и заснет, чтобы нырнуть к нему под одеяло. На девушек Салема такая утренняя компания производила большое впечатление. Некоторые из них называли Салема извращенцем и закатывали ему скандалы, но он не обижался на них. Другие, наоборот, приходили в восторг и предлагали заняться любовью втроем — такие получали пинка и вылетали из Салемового дома. Все это закончилось однажды само собой. Когда Лизе стукнуло семнадцать лет, Салема в первый раз послали в командировку. Он страшно переживал за Лизу всю неделю, не находил себе места. Но когда он вернулся домой глубокой ночью, то обнаружил, что Лизка мирно спит в своей постели, обняв огромную розовую подушку, утащенную с кровати Салема. С тех пор Лиза больше ни разу не приходила к нему ночью. Розовая подушка навсегда осталась у нее, а Салем купил себе новую — маленькую и жесткую, как пенопластовый кирпич.
   Теперь его Лиза спала с этим странным человеком. Более того — она любила Николая Краева, и Салем в этом не сомневался. Был ли он для нее подходящей парой? Нет, конечно. Но что-то было в этом человеке такое, что заставляло уважать его. Он был не от мира сего, но он стоял выше этой жизни. Может быть, потому и мучался он, не находил себе места, меняя образ жизни, личины, имена и фамилии. У него был особый талант — переделывать этот мир. Но он был идеалистом — и он совершенно не мог представить, как будет выглядеть этот мир после переделки. В любом случае результат не соответствовал тому, чего хотел получить этот человек. И не мог соответствовать — потому что человеческая грязь никуда не девалась, она только преобразовывалась в новые формы.
   На улице загрохотали разрывы гранат. Ответный долбящий стук крупнокалиберного пулемета. Гриша, наверное, старается. Молодец мужик! А эти — неужели так ничего и не слышат, сони? Какие сны им сейчас видятся?
   Салем нагнулся над Лизой и осторожно поцеловал ее в щеку.
   — Лиза…
   — Ой, Салем! — Пробуждение — как всегда, быстрое. Сияющие голубые глаза распахиваются чуть ли не со стуком. — Салемчик! — Объятие горячих рук, пахнущих сном. — Ты чего?
   — Чего… Не слышишь, что ли? Бой вовсю идет. А вы тут дрыхнете…
   Салем укоризненно — качает головой. Лиза, Лиза… Пуля вжикает, оставляя две круглые дыры — в стекле окна и в стене. Голубизна Лизиных глаз темнеет, сон сменяется явью. Николай вскакивает, путаясь в простыне.
   — Одевайтесь. Уходим. Нас нашли.

* * *

   Под землю спустились уже все. Вовремя. Звуки пальбы стихли, и Салему не нравилась эта тишина. Гриша и Андрюха не замолчали бы просто так. Царствие небесное… Даже похоронить друзей по-человечески нельзя…
   — Салем, — тихо сказал Николай, оглядываясь на Лизу. — Кто останется прикрывать?
   — Я да Крюгер. Кому еще? Давайте спускайтесь с Лизой. На, возьми пульт. Там заряд заложен — отойдете метров на пятьдесят и взрывайте. Все рассчитано — завалит вход так, что и не догадаешься, что он был когда-то…
   — А вы как же?
   — Как обычно. Не впервой. Мы парни ушлые. Жили бы где-нибудь в нормальном мире — цены бы нам не было как специалистам по диверсиям.
   — Чингис тоже так про себя думал…
   — Чингис был молодым глупым салажонком. На свою физическую силу всегда надеялся — из-за этого и пострадал. И воевать ему, как нам когда-то, не пришлось.
   — Салем! — Николай снова оглянулся на Лизу. — Уходи! Уходи с Лисенком! Ты спасешь ее. Я не спасу. А ты сможешь! Пожалуйста, сделай это! Она хороший человечек, она должна жить. Пожалуйста!
   — А кто с Крюгером останется?
   — Я останусь.
   — Тебя убьют, — сообщил Салем коротко и определенно. — Убьют очень быстро.
   — Нет! — Краев пытался изобразить улыбку, но смотреть со стороны на эту гримасу было просто страшно. — Я живучий, Салем! Я еще выпью с вами чумного пойла.
   — Подожди.
   Салем поправил на плече ремень гранатомета и пошел к Крюгеру, отстраненно курившему в стороне. Что-то сказал ему на ухо. Крюгер бросил окурок на пол, затоптал его рифленой подошвой черного ботинка. Задумчиво потеребил тонкие щегольские усики. Ухмыльнулся, качнув головой. И махнул рукой.
   — Пойдем. — Салем подошел к Лизе и взял ее за руку. — Пойдем, Лисенок:
   — Куда?
   — Туда. — Салем ткнул пальцем в черный провал подземелья.
   — А Николай? — Лиза бросила на Краева отчаянный, тоскливый взгляд.
   — Он останется здесь. С Крюгером.
   — Но его же убьют!
   — Он сам захотел так. И он прав. Так будет лучше.
   — Коля! — Лиза вырвалась и бросилась к Краеву. — Почему так? Почему ты не идешь со мной? Ты больше не любишь меня?
   — Люблю. — Краев сам еле слышал свои слова. — Люблю тебя. И всегда буду любить. Ты должна жить. Иди.
   — Но ты…
   — Иди.
   — Значит, все?
   — Нет, не все. — Краев упрямо покачал головой, чувствуя злость, поднимающуюся в нем. Злость на весь этот мир, забирающий у него то единственное, ради чего стоило жить. — Не все! На, возьми это. — Он полез в бумажник и достал оттуда визитную карточку. — Сохрани это.
   — Что это? Здесь все по-немецки!
   — Это я. Одно из моих имен. Ты видишь адрес электронной почты? Вот эти буковки?
   — Да.
   — Ты помнишь свое обещание? Самое последнее обещание?
   — Да.
   — Если ты выполнишь свое обещание, то отправь мне сообщение. Я знаю, что это трудно для чумников — войти в компьютерную сеть. Почти невозможно. Вас скрывают от всего мира. Но ты сделаешь это. Хорошо?
   — Хорошо.
   — До свидания. Дай-ка я тебя поцелую, Лисенок. Как следует поцелую…

* * *

   — Ну, — сказал Крюгер, — начинается самое интересное. Ты готов, Краев?
   — Да, Крюгер..
   — Так вот, слушай меня, дорогой мой однополчанин. Задача наша очень проста. Нужно продержаться двадцать минут. Всего лишь двадцать минут. За это время наши друзья достигнут определенной точки под землей, за которой они смогут чувствовать себя в безопасности. После этого сможем уйти и мы.
   — А это трудно — продержаться двадцать минут?
   — Увидим, Краев… Увидим…
   Николай посмотрел в окно. И увидел черную круглую дыру — ствол пушки, смотрящий прямо ему в лоб. Инопланетяне в зеленых скафандрах и круглых черных шлемах короткими перебежками передвигались к дому и снова шлепались на землю.
   — Это называется прямая наводка, — сообщил Крюгер. — Очень неприятная штука.
   Темные тучи собирались на небе, погромыхивали, потрескивали предвестниками молний и роняли вниз большие капли теплых слез..
   Начиналась летняя гроза.

Глава 9
РУИНЫ

   — Постригите его, — бросил через плечо генерал Домогайко. — Это ж надо — всего несколько дней провел во врекаре и уже успел сделать чумную прическу! Небось и наркотиков там попробовал!
   Пожилой человек с седой бородкой-эспаньолкой надел на Краева синюю накидку из платной ткани, обернул вокруг шеи широкую ленту — чтобы волосы не сыпались на одежду — и принялся за дело. Состриг зелено-фиолетовый гребень ножницами, а потом подровнял волосы машинкой. Обмакнул ватку в какой-то химический состав и смыл с кожи рисунок — зеленых драконов.
   Все это заняло пять минут. Последнее воспоминание о чумной зоне, которое Краев смог унести с собой, исчезло.
   Краев сидел молча — пальцем не пошевельнул. Да и что он мог сделать сейчас? Отсопротивлялся свое. Хорошо, хоть жив остался. Надолго ли?
   Боль в голове мучительно стреляла разрывными пулями. Канонада до сих пор еще не заглохла в его ушах. Краев болезненно сморщился, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из последнего боя. Окно, еще окно… Очередь из автомата — и бегом дальше. Не стоять на месте! Звон стекол, пули, впивающиеся за спиной в стены. Спина Крюгера, прыгающая впереди. Взрыв, летящие в лицо черные и красные ошметки. Ошметки чего? Кого? Крюгера? И полная тишина — когда Краев лежал, распластанный на полу, дико кричал, извиваясь от боли и не слыша собственного крика.
   Спасительная темнота.
   — Крюгер жив? — спросил Краев еле слышно.
   — Крюгер? — Домогайко сделал последнюю затяжку, выкинул папиросу в окно и повернулся к Краеву. — Какой Крюгер?
   — Со мной был Крюгер. Вы взяли его тоже?
   — Мы взяли только вас. Остальное нас не интересовало. Там были сплошные руины. Живых там не было.
   — А трупы? Может быть, там было еще одно тело?…
   — Знаете что? — Домогайко резко повернулся к Краеву. — Я бы вас расстрелял. Расстрелял бы с удовольствием — и прямо сейчас. Может быть, какой-нибудь садист-гестаповец долго мучил бы вас за то, что вы натворили, загонял бы вам иголки под ногти, бил железным прутом или медленно зажимал вашу мошонку в тисках. А можно было бы сделать проще — вытащить вас за шиворот на улицу и отдать банде озверевших недоумков, одной из тех, что беснуются сейчас в нашем городе по вашей милости. Но я — российский офицер, и понятия чести для меня — не пустой звук. Я не стал бы мучить вас и не позволил бы никому делать это. Я просто вывел бы вас во двор, прочитал бы приговор и пустил пулю вам в голову. Мне было бы вполне достаточно этого, чтобы спать с чистой совестью и не мучиться, что отпустил безнаказанным такого подонка, как вы.