Страница:
— Можно. Только нужно все правильно сделать. Учесть даже самую малейшую мелочь. И это еще не самое трудное. Знаешь, что важнее всего? Нужно быть честным. Если в голосе твоем появится хоть нотка фальши, все рухнет. А знаешь, как сделать так, чтобы этой фальши не было?
— Как?
— Нужно действительно верить в это. Верить! — Краев развел руками, и горькая улыбка появилась на его губах. — Нужно знать, что мы работаем не для того, чтобы получить власть и нахапать как можно больше. Не думай, что я воспринимаю наших людей как баранов, готовых послушно идти за новым пастырем, пообещавшим им хорошую жизнь. Я люблю Россию, я люблю людей, которые в ней живут. Я хочу, чтобы они жили достойной жизнью. Более того — я хочу, чтобы они получили все то, о чем они прочитают в этом романе! Чтобы их мечты осуществились. Илья, я прочитал твою экономическую концепцию. Выглядит все это привлекательно, но не менее фантастично, чем мой предвыборный план. Скажи мне, Давила, это не бред собачий? Твои экономические выкладки возможно осуществить? Ты не обманул меня?
Давила хотел вскочить, закричать: да что ты, да конечно, как ты мог допустить, что я врал или думал о собственной выгоде, да я так же точно радею об общем благе… И вдруг понял, что все это и будет лишним. Той самой экзальтированной фальшью, которая так неуместна была сейчас в их разговоре.
— Да, Николай, — сказал он. — Это возможно. Это будет дьявольски тяжело сделать. Но если со мной будут такие люди, как ты, мы сделаем это.
— Хорошо… — Краев устало закрыл глаза, провел по векам рукой. — Извини, не спал ночь. Так вот, дальше… Писатель наш заявляет просто и незатейливо: «Вы читали мою „Сверхдержаву“? Если вы меня выберете, то все будет так, как написано в моей книге. В моей команде есть люди, которые знают, как это сделать». Проходят теледебаты, в которых хорошо проплаченные профессионалы телевизионного уничтожения пытаются стереть его в порошок. Наш кандидат кладет их на обе лопатки с мягкой улыбкой — он умнее любого из них, он мастер словесной игры, они просто не в состоянии опровергнуть его простую, но убедительную логику. Продажные рейтинги дают ему довольно небольшой процент поддержки избирателей, но в это же время обнаруживается вещь, очень неприятная для нынешних хозяев нашей страны. Истинный рейтинг писателя, просчитанный независимыми аналитиками, выходит на первое место в стране. Идет мутная волна компромата. Но уже поздно. До выборов остается всего три недели. Для того чтобы компромат начал по-настоящему действовать, нужно, как минимум, недель пять. А пока он оказывает противоположное действие — популярность нашего кандидата растет. У нас любят гонимых.
А дальше начинается черт знает что. Этот этап будет очень трудно выдержать. На этом этапе нужно просто выжить. Наш писатель, безусловно, будет подлежать отстрелу. В последние недели писателю придется уйти в подполье. Его нужно надежно спрятать и охранять. Его не будут показывать живьем по телевизору. Ему нельзя участвовать в теледебатах — это подорвет его специфическую популярность. Его активисты будут распространять главным образом его книги. Книги, книги, книги… Миллионы книг — уже бесплатно. И миллионы избирателей — в том числе тех, что обычно не ходят на выборы. На этот раз нужно сделать так, чтобы они проснулись и пришли. Проголосовали за своего любимого писателя.
— Господи… — пробормотал Давила. Физиономия его меняла цвет от красного к бледному. Руки его метались по столу, хватали и теребили все, что попадалось. Видно было, что жажда деятельности полыхала в Давиле неугасимым пламенем. — Так… С чего начать-то?
— Твое дело — деньги. И силовое обеспечение, конечно. Нам нужны будут очень надежные кадры — лучше из действующих военных. Из всех нынешних силовиков они наиболее бедны и в то же время наиболее честны и принципиальны. Без них нам быстро свернут головку.
— Насчет этого не волнуйся, — сказал Давила, переводя дух. — Есть, конечно, у меня такие люди. Без этого ничего и затевать бы не стоило. Спрячут тебя, Коля, надежнейшим образом. Прикроют так, что и с авиацией не отобьешь.
— А при чем тут я? — удивился Николай. И похоже, искренне удивился.
— Я так полагаю, что ты и есть этот писатель. Ты же книжку будешь писать? Тебе и президентом, стало быть, становиться.
— Увольте, — заявил Николай. — Такой геморрой мне ни к чему. К книжке я руку, естественно, приложу. Нужного эффекта без моей технологии не получится. Но в президенты я не полезу. Не по Сеньке шапка. Я же тебе ясно сказал — президентом станет писатель.
— И кто же этот писатель?
— Не знаю. Пока не знаю.
— Детский лепет! — Давила стукнул кулаком по колену. — Так дела не делаются! Будущий президент России — и неизвестно кто?! Человек с улицы? Нет, как ты себе это представляешь? Мы приходим к человеку, говорим: «Слушай, дорогой ты наш писатель, глыба ты человеческая, молодой штурман будущей бури! Очень ты нам, понимаешь, понравился! Ты — самый честный, поэтому ты очень нам подходишь для того, чтобы обмануть всю страну. Мы за тебя три романа напишем. Мы тебя президентом страны сделаем! А ты, если выживешь, будешь нас потом слушаться как паинька. Будешь делать все, что мы велим, и собственных амбиций проявлять не будешь. И тогда будет всем очень хорошо — и нам, и России».
— Я не умею писать романы, — сказал Николай. — Их напишет этот писатель. Я их только переделаю. А человека мы найдем. Это сложно, но это нужно сделать. И сделать правильно. Нужно только знать технологию поиска. А я ее знаю. Вернее, ее знает один человек. Его зовут Бессонов. Он психолог, и он войдет в нашу команду. Он разработал уникальную систему тестирования личности. Ты ведь, кажется, собираешь гениев под свое отеческое крыло? Вот тебе еще один гений. Ты будешь потрясен, когда познакомишься с ним. Кстати, как там наш Эдуард Ступин поживает? Ты ведь на его деньги собираешься вести кампанию?
— И на его деньги тоже. Деньги есть… И еще будут. — Давила неожиданно улыбнулся. — А от Эдика тебе большой привет. Ты ему понравился. Эдик в порядке. Работает вовсю. Только уже не в своем «Интерфаге», конечно. Нечего ему там делать.
— А где?
— Секрет. — Давила приложил палец к губам. — Если угодно, Эдик наш уже ушел в подполье. Слишком его голова ценна. Нельзя позволить, чтобы стрельнули в нее по дури какие-нибудь мелкие любители денег. Эдик очень нужен нам.
— Какие-нибудь технологии?
— Технологии. Куда сейчас без них? Мы отстали от Запада. Но не безнадежно. Наше преимущество в том, что все то, что было придумано и изобретено за последнее десятилетие, не выплыло на поверхность. Никто об этом не знает, а узнали бы — не поверили, что такое возможно. Это наш потенциал — новые технологии, изобретенные в России. «Сверхдержава», говоришь? Будет тебе Сверхдержава!
Давила повернулся спиной, скинул простыню со своих могучих плеч и бодрым шагом отправился в парилку.
Глава 7
— Как?
— Нужно действительно верить в это. Верить! — Краев развел руками, и горькая улыбка появилась на его губах. — Нужно знать, что мы работаем не для того, чтобы получить власть и нахапать как можно больше. Не думай, что я воспринимаю наших людей как баранов, готовых послушно идти за новым пастырем, пообещавшим им хорошую жизнь. Я люблю Россию, я люблю людей, которые в ней живут. Я хочу, чтобы они жили достойной жизнью. Более того — я хочу, чтобы они получили все то, о чем они прочитают в этом романе! Чтобы их мечты осуществились. Илья, я прочитал твою экономическую концепцию. Выглядит все это привлекательно, но не менее фантастично, чем мой предвыборный план. Скажи мне, Давила, это не бред собачий? Твои экономические выкладки возможно осуществить? Ты не обманул меня?
Давила хотел вскочить, закричать: да что ты, да конечно, как ты мог допустить, что я врал или думал о собственной выгоде, да я так же точно радею об общем благе… И вдруг понял, что все это и будет лишним. Той самой экзальтированной фальшью, которая так неуместна была сейчас в их разговоре.
— Да, Николай, — сказал он. — Это возможно. Это будет дьявольски тяжело сделать. Но если со мной будут такие люди, как ты, мы сделаем это.
— Хорошо… — Краев устало закрыл глаза, провел по векам рукой. — Извини, не спал ночь. Так вот, дальше… Писатель наш заявляет просто и незатейливо: «Вы читали мою „Сверхдержаву“? Если вы меня выберете, то все будет так, как написано в моей книге. В моей команде есть люди, которые знают, как это сделать». Проходят теледебаты, в которых хорошо проплаченные профессионалы телевизионного уничтожения пытаются стереть его в порошок. Наш кандидат кладет их на обе лопатки с мягкой улыбкой — он умнее любого из них, он мастер словесной игры, они просто не в состоянии опровергнуть его простую, но убедительную логику. Продажные рейтинги дают ему довольно небольшой процент поддержки избирателей, но в это же время обнаруживается вещь, очень неприятная для нынешних хозяев нашей страны. Истинный рейтинг писателя, просчитанный независимыми аналитиками, выходит на первое место в стране. Идет мутная волна компромата. Но уже поздно. До выборов остается всего три недели. Для того чтобы компромат начал по-настоящему действовать, нужно, как минимум, недель пять. А пока он оказывает противоположное действие — популярность нашего кандидата растет. У нас любят гонимых.
А дальше начинается черт знает что. Этот этап будет очень трудно выдержать. На этом этапе нужно просто выжить. Наш писатель, безусловно, будет подлежать отстрелу. В последние недели писателю придется уйти в подполье. Его нужно надежно спрятать и охранять. Его не будут показывать живьем по телевизору. Ему нельзя участвовать в теледебатах — это подорвет его специфическую популярность. Его активисты будут распространять главным образом его книги. Книги, книги, книги… Миллионы книг — уже бесплатно. И миллионы избирателей — в том числе тех, что обычно не ходят на выборы. На этот раз нужно сделать так, чтобы они проснулись и пришли. Проголосовали за своего любимого писателя.
— Господи… — пробормотал Давила. Физиономия его меняла цвет от красного к бледному. Руки его метались по столу, хватали и теребили все, что попадалось. Видно было, что жажда деятельности полыхала в Давиле неугасимым пламенем. — Так… С чего начать-то?
— Твое дело — деньги. И силовое обеспечение, конечно. Нам нужны будут очень надежные кадры — лучше из действующих военных. Из всех нынешних силовиков они наиболее бедны и в то же время наиболее честны и принципиальны. Без них нам быстро свернут головку.
— Насчет этого не волнуйся, — сказал Давила, переводя дух. — Есть, конечно, у меня такие люди. Без этого ничего и затевать бы не стоило. Спрячут тебя, Коля, надежнейшим образом. Прикроют так, что и с авиацией не отобьешь.
— А при чем тут я? — удивился Николай. И похоже, искренне удивился.
— Я так полагаю, что ты и есть этот писатель. Ты же книжку будешь писать? Тебе и президентом, стало быть, становиться.
— Увольте, — заявил Николай. — Такой геморрой мне ни к чему. К книжке я руку, естественно, приложу. Нужного эффекта без моей технологии не получится. Но в президенты я не полезу. Не по Сеньке шапка. Я же тебе ясно сказал — президентом станет писатель.
— И кто же этот писатель?
— Не знаю. Пока не знаю.
— Детский лепет! — Давила стукнул кулаком по колену. — Так дела не делаются! Будущий президент России — и неизвестно кто?! Человек с улицы? Нет, как ты себе это представляешь? Мы приходим к человеку, говорим: «Слушай, дорогой ты наш писатель, глыба ты человеческая, молодой штурман будущей бури! Очень ты нам, понимаешь, понравился! Ты — самый честный, поэтому ты очень нам подходишь для того, чтобы обмануть всю страну. Мы за тебя три романа напишем. Мы тебя президентом страны сделаем! А ты, если выживешь, будешь нас потом слушаться как паинька. Будешь делать все, что мы велим, и собственных амбиций проявлять не будешь. И тогда будет всем очень хорошо — и нам, и России».
— Я не умею писать романы, — сказал Николай. — Их напишет этот писатель. Я их только переделаю. А человека мы найдем. Это сложно, но это нужно сделать. И сделать правильно. Нужно только знать технологию поиска. А я ее знаю. Вернее, ее знает один человек. Его зовут Бессонов. Он психолог, и он войдет в нашу команду. Он разработал уникальную систему тестирования личности. Ты ведь, кажется, собираешь гениев под свое отеческое крыло? Вот тебе еще один гений. Ты будешь потрясен, когда познакомишься с ним. Кстати, как там наш Эдуард Ступин поживает? Ты ведь на его деньги собираешься вести кампанию?
— И на его деньги тоже. Деньги есть… И еще будут. — Давила неожиданно улыбнулся. — А от Эдика тебе большой привет. Ты ему понравился. Эдик в порядке. Работает вовсю. Только уже не в своем «Интерфаге», конечно. Нечего ему там делать.
— А где?
— Секрет. — Давила приложил палец к губам. — Если угодно, Эдик наш уже ушел в подполье. Слишком его голова ценна. Нельзя позволить, чтобы стрельнули в нее по дури какие-нибудь мелкие любители денег. Эдик очень нужен нам.
— Какие-нибудь технологии?
— Технологии. Куда сейчас без них? Мы отстали от Запада. Но не безнадежно. Наше преимущество в том, что все то, что было придумано и изобретено за последнее десятилетие, не выплыло на поверхность. Никто об этом не знает, а узнали бы — не поверили, что такое возможно. Это наш потенциал — новые технологии, изобретенные в России. «Сверхдержава», говоришь? Будет тебе Сверхдержава!
Давила повернулся спиной, скинул простыню со своих могучих плеч и бодрым шагом отправился в парилку.
Глава 7
СВЕРХДЕРЖАВА. 2008 ГОД. ПОВАЛЬНАЯ ТРЕЗВОСТЬ
Ярко-зеленый эмобиль мчался по автостраде, ведущей в Москву. Прозрачные летние сумерки уже начали густеть, добавили таинственных полутеней кустам и деревьям на обочинах. Красное солнце лениво сползало за горизонт. Рихард Шрайнер смотрел в окно. Таня сидела за рулем. Оба молчали.
Нельзя сказать, что между ними установились доверительные отношения. Точнее сказать, никаких отношений у них так пока и не возникло. Рихард рассчитывал на большее — исходя из сочувствия, проявленного к нему Таней на ступенях Московского университета. Может быть, прав был куратор Шишкин? Ведь собирался же Шрайнер первоначально взять себе гида-парня. Надо было выбрать этого самого Диму, и все бы было прекрасно. Они бы уже вмазали по стаканчику, подружились и отправлялись бы сейчас куда-нибудь в злачное заведение…
Насчет «вмазать» дело обстояло хуже некуда. Последняя капля алкоголя упала в желудок Шрайнера еще в эссенском аэропорту. В России он не выпил ни капли. Возможно, это было совсем неплохо для его физического состояния — не пить хоть несколько дней в году. Но душа Шрайнера была измотана воздержанием. В настоящий момент она окончательно пришла в состояние раздраженного невроза, брыкалась где-то в животе, вызывая спазмы, и орала: «Скотина! Сколько это будет продолжаться?! Найдешь ты где-нибудь эту чертову алкогольную зону или нет?!»
Шрайнер специально ездил в Суздаль, чтобы попытаться найти эту таинственную алкогольную зону. В Москве он отчаялся сделать это — складывалось впечатление, что все москвичи пришли к повальной трезвости. Хорошо, хоть сигаретами торговали, однако цены на них были раз в десять больше, чем в Германии. На настойчивые вопросы Шрайнера Таня реагировала холодно. Сказала, что ни разу в жизни не брала в рот спиртных напитков, что это сейчас не распространено, что большинство людей не интересуется алкогольными зонами и даже не знает, где они расположены. Что и подтвердилось в ходе расспроса местных аборигенов — сплошь трезвых, деловитых, вежливых и улыбчивых.
Шрайнер очень рассчитывал на Суздаль. В это место иностранцев возили толпами, уж для них-то можно было сделать хоть маленькую алкогольную зоночку. Нет. Черт возьми, нет! На вопрос Шрайнера первый же экскурсовод гордо заявил, что Суздаль уже пять лет как стал полностью безалкогольным. Что особая божественная аура этого древнего места не должна искажаться оскверняющим влиянием винных паров.
В результате Шрайнер уныло бродил по Суздалю четыре часа в составе экскурсионной группы, осматривал православные храмы, которые до этого имел счастье лицезреть не раз, и ругался про себя самыми грязными словами. Вероятно, божественная светлая аура Суздаля приобрела в это время несколько черных мазков, расплывчатых, как кляксы. Шрайнер был вне себя. Интересно, где проводила это время его провожатая Танечка? Шрайнер готов был поклясться, что она торчит в каком-нибудь из многочисленных отвратительно безалкогольных заведений, потягивает холодный сбитень, жует пирожок и безмозгло таращится в телевизор. Они читают хоть что-нибудь сейчас, эти русские? Пока он наблюдал только то, что они смотрят свой любимый «Телерос» каждую свободную секунду. Что это — деградация на фоне кажущегося благополучия? Русские были спокойными, неагрессивными, доброжелательными. Женщины на улицах ослепительно красивы. Представители мужского пола от подростков до пенсионеров сплошь спортивны, энергичны, подтянуты. Если бы Шрайнер не жил в России всего восемь лет назад, он поклялся бы, что русские были такими неестественно совершенными всегда — со времен Ивана Калиты. Но он еще не потерял память. Он помнил, каким рассадником болезни была эта страна. Он помнил бездомных, роющихся в мусорных баках, пьяное отребье, шляющееся по улицам, парней с квадратными головами, контролирующих продажу наркотиков в подворотнях… За восемь лет нельзя было населить страну другими людьми. Значит, переделали тех, что были.
Как это удалось сделать?
Шрайнер терял время. Он ковылял по Суздалю, стараясь не отстать от группы, он натирал себе новую мозоль новыми ботинками. И это вместо того, чтобы сидеть со старыми русскими друзьями, пить водку, закусывать, естественно солеными огурцами, вспоминать прошлое, задавать вопросы о настоящем, мечтать о будущем… Эта страна уже пришла в свое будущее. Было ли оно настолько совершенным, что другого уже быть не могло? Должно ли это будущее стать обязательной судьбой для всех остальных стран? Судя по разговору в МГУ — да.
Шрайнер был уверен, что большинство людей в мире с радостью согласились бы на такое будущее. И человечество приобрело бы с таким будущим очень многое. Сказка воплотилась бы в быль. Рай на земле — что может быть лучше?
Шрайнеру не нравилось такое будущее. Не нравилась ему эта сытая самодостаточность. Не нравились телевизоры, подглядывающие в сортире. А больше всего не нравилась некоторая эмоциональная притупленность, ставшая новой чертой обитателей этой страны. Трудно было представить, что незнакомый человек хлопнет его по плечу на улице или даст ему в морду в ресторане.
Все было слишком правильно.
— Таня, — сказал он. — Скажите, а кто такие чумники?
— Чумники?
Шрайнеру показалось, что Таня очнулась от сна, когда он задал свой вопрос. Повернулась к нему вполоборота, тонкие брови приподнялись удивленно. Розовый язычок пробежал по губам. Она была красива, конечно. Мила и необычайно соблазнительна. И отделена защитным экраном от чуждого мира, представленного мрачным и убогим типом по фамилии Шрайнер.
— Да, чумники.
— Где вы слышали о чумниках, господин Шрайнер?
— Пожалуйста, не зовите меня господином Шрайнером! — произнес он в десятый раз за сегодняшний день, уже даже не раздражаясь. — Рихард. Просто Рихард! Танечка, я слышал о чумниках уже не раз от ваших людей. От таможенника, от продавщицы. Кто такие чумники?
— Хорошо… Рихард, — неожиданно согласилась Таня. — А что вам уже сказали о чумниках, Рихард?
— Они опасны. Они — преступники, они не подчиняются вашим законам, и их не удается перевоспитать. Их изолируют от вашего неагрессивного общества, но некоторым из них удается сбежать, и они превращаются в «диких чумников»…
— Господи, какая глупость! — Таня засмеялась. — Вы хотите знать, что такое «чумники»? Так вот, я скажу вам: «чумники» — это всего лишь жаргонное словечко. Оно сохранилось со времен эпидемии якутской лихорадки. Тогда погибли десятки тысяч людей.
— Я знаю. Я был в России в это время.
— Народ называл якутскую лихорадку «чумой», хотя между двумя этими заболеваниями нет ничего общего. Как вы знаете, с эпидемией быстро справились. Было вакцинировано все население страны. С тех пор случаи якутской лихорадки почти не возобновлялись.
— Почти?
— Почти. Каждый год в России умирает от этого заболевания от пятидесяти до ста человек. Это немного.
Но это говорит о том, что опасность распространения эпидемии еще существует. Есть скрытые носители инфекции. Их и называют иногда «чумниками».
— А как же вакцинация?
— Вакцинация проводится всем. Но около десяти процентов населения остаются неиммунными. Вы знаете, что это значит? У них нет признаков заболевания, но они являются носителями вируса якутской лихорадки. Вирус постоянно живет в их организме. Они могут быть источником заражения. Наше государство вынуждено было изолировать неиммунных. Они живут в нескольких городах, доступ в которые закрыт. Это неприятный факт для нас — мы предпочли бы, чтобы любой российский гражданин мог свободно передвигаться. Однако опасность слишком велика. Неиммунные живут точно так же, как все остальные люди. Они обеспечены всеми благами. Они работают. Они рожают детей. Но они живут отдельно. Вот и все! Я думаю, через несколько лет эта проблема будет окончательно решена. Будет создана новая вакцина. Якутская лихорадка исчезнет полностью. И не останется даже воспоминаний о «чумниках».
— Но я же слышал, что чумники агрессивны, что они — потенциальные преступники! Может быть, это побочный эффект их вирусоносительства?
— Дикая и невежественная глупость! — фыркнула Таня. — Поверьте мне, чумники — это обычные люди. Они ничем не отличаются от остальных. Только они носят в себе вирус. И все же это глупое поверье распространено в нашей стране. Кое-кто валит на чумников все проблемы, еще остающиеся в России.
— У вас есть проблемы? — изумился Шрайнер.
— У нас очень много проблем, — серьезно сказала Таня. — Рихард, не думайте, что мы — бесчувственные роботы, живущие на всем готовом и бессмысленно боготворящие свои телевизоры. Вы должны посмотреть на русских непредвзято, попробовать жить нашей жизнью, чтобы понять нас. Россия — это очень специфическое блюдо, Рихард. Его не так-то просто переварить. Большинство иностранцев, попадающих к нам, чувствуют себя отвратительно в первые дни. Я понимаю их. Когда я в первый раз приехала в Германию, я чувствовала себя ужасно. Вы не поверите, я сутки просидела в своем номере и боялась выходить. А когда ко мне на улице подошел красивый парень и спросил, как пройти на Кайзерштрассе, я едва не описалась от страха. Я решила, что он хочет заразить меня СПИДом! На этот раз Шрайнер и Таня засмеялись вместе.
— Мне нравятся немцы, — сказала Таня. — Я люблю Берлин и Дрезден. Только… Я все равно немножко боюсь вас. Вас есть за что бояться. А вот русских — не за что. Безопаснее страны, чем Россия, сейчас не существует. Мы немножко странные — с вашей точки зрения. Я понимаю это. Вы у меня уже пятый немец. У нас бывает много гостей из Германии. И я вижу, что наша углубленность в себя поначалу шокирует. Вы знаете, у меня складывалось впечатление, что некоторые из немцев, которые ездили со мной вот в этом же эмобиле… Они смотрели на меня как на некий доступный объект, не имеющий права на собственное мнение. Они обижались, когда я не хотела разыскивать вместе с ними алкогольную зону. Они были уверены, что я — просто глупая девочка, лишенная человеческих чувств, но с хорошей попкой… Мне нравится, что вы — не такой, Рихард.
— Я не такой, — соврал Шрайнер. Уши его слегка покраснели.
— У меня были проблемы с одним немцем, — неожиданно призналась Таня. — Его звали Курт. Он твердо решил затащить меня в постель. Он приставал ко мне, он даже пытался предложить мне деньги. Но была одна проблема — он мне не нравился. Он был совершенно не в моем вкусе. В бассейне он почти стащил с меня трусики… Он пользовался тем, что я не могла ударить его. Вы знаете — у нас с этим просто. Если я говорю «нет», это означает просто «нет», и ни в коем случае — «да, но с определенными условиями». Он был таким огромным и агрессивным… Но конечно, своего он не добился. И знаете, что он сделал?
— Что?
— Он пошел в деканат и настучал на меня. Вы знаете, что значит слово «настучать» на русском языке, Рихард?
— Знаю.
— Он заявил, что я постоянно пыталась его трах… Простите. — Таня тоже покраснела. — В общем, он наговорил обо мне кучу гадостей. Мне пришлось пройти дополнительное психотестирование.
— И что?
— Тестирование показало, что Курт врал. Я думаю, что никто в деканате в этом и не сомневался. Русские не имеют привычки врать. Если бы я спала с ним, то я сама бы об этом сказала. Никакого криминала в этом нет — это моя личная жизнь, и никто не вправе в нее вмешиваться. Но все равно мне было неприятно.
— Танечка… — Шрайнер запутался уже в собственных мыслях, и все же хотел выдавить из себя наболевший вопрос. — Танечка, вы — такая же, как все остальные русские? Вы не чувствуете своего отличия от других?
— Я — совершенно обычная. Может быть, у меня довольно высокий интеллектуальный коэффициент. Он самый высокий в нашей группе. Но по всем остальным показателям… — Таня снова засмеялась. — Рихард, почему вы меня об этом спрашиваете? Вы подозреваете, что я — какой-нибудь скрытый диссидент?
— А почему вы рассказываете мне об этом подонке Курте?
— Потому что мне так захотелось. Мне захотелось об этом рассказать, и я так сделала. Вы находите это неестественным? Мы все такие.
— He все. Очень многие русские кажутся какими-то совсем уж… неодушевленными.
И Шрайнер рассказал про таможенника в аэропорту.
— А, вот оно что, — сказала Таня. — Так это «тормоз». Вы говорите, что он в тюрьме раньше сидел? Тогда точно «тормоз».
— Это что еще за новый термин?
— Это мы их так называем. Бывают у нас такие люди. Раньше у них были выраженные агрессивные наклонности. После прохождения курса психореабилитации агрессия исчезла, но появилась некоторая эмоциональная холодность. Говорите, он вам не улыбнулся?
— Именно так.
— «Тормоза» никогда не улыбаются. Зато они самые дисциплинированные служаки. Они и работают в основном государственными служащими. В бизнес «тормоза» не идут.
— Понятно, — сказал Шрайнер. — Можно я закурю?
— Конечно. Только включите дымовой фильтр.
Рихард Шрайнер нажал на кнопку, которая перевела его кресло в полулежачее положение. Он курил и думал о том, что это действительно пикантное блюдо — теперешняя Россия, с ее непривычным сочетанием простодушия и замкнутости, личной свободы и безусловной дисциплинированности. С ее новыми словами: «неиммунные», «тормоза», «тестирование», «психореабилитация». Стоило потрудиться, чтобы обмозговать все это.
Таня обещала, что он скоро привыкнет. Резон в ее словах был.
Шины тихо шуршали по дороге. По телевизору передавали концерт какой-то древней русской рок-группы. Седые старички с гитарами пели про крутой поворот.
Шрайнер думал.
— Здравствуйте, — сказал Шрайнер в трубку. Немецкий акцент его усилился от волнения. — Могу я слышать господина Шепелева?
— Это я. Простите, а с кем я разговариваю?
— Я не могу сказать. Сейчас не могу. Извините. Я не был в Москве восемь лет. Вадим… Вадим, вы слышите меня? Это не телефонный разговор. Мне нужно поговорить хоть с кем-то из тех, кто знал… Вадим, может быть, вы вспомните меня…
— Подождите… Боже мой… Неужели…
— Да. Да. Нам нужно встретиться.
— Подождите… — Человек на том конце телефонного провода явно был в замешательстве. — Я даже не знаю… Нет, я не могу!
— У вас же полная свобода в России! Вы можете делать все, что хотите! Где мы встретимся?
— Немедленно положите трубку! — Голос вдруг взвизгнул. — Вы ошиблись номером! И быстро уходите! Вы поняли меня?! Уходите! А лучше уезжайте из страны совсем!
Короткие гудки в трубке — как трассирующая очередь в сердце, мучительно растянутая во времени.
Шрайнер повесил трубку. Ноги его подкашивались. Ему хотелось сесть на пол, закрыть голову руками и зарыдать.
Некогда было плакать. Шрайнер выскочил из будки, оглянулся по сторонам. Пошел к машине — удивительно быстро для хромого. Высокие каблуки его кожаных туфель громко цокали в тишине. Голова Шрайнера втянулась в плечи, волосы едва не стояли дыбом — выглядел он как человек, ожидающий выстрела в спину. Дверца эмобиля бесшумно скользнула вверх при его приближении. Шрайнер плюхнулся на переднее сиденье — почти упал.
— Таня, — сказал он шепотом. — Надо отъехать отсюда. Метров на пятьдесят вперед. И побыстрее, пожалуйста!
Таня молча включила двигатель, мастерски вырулила на дорогу — у всех эмобилей для удобства парковки все четыре колеса могли поворачиваться вбок почти под прямым углом. Притормозила у ближайшего свободного места в веренице машин на обочине. Нажала кнопку автоматической парковки. Машина скользнула к бордюру, выключила фары и затихла.
Они затерялись в шеренге эмобилей — одинаковых, как клонированные близнецы. Шрайнер достал из кармана маленький электронный бинокль, приложил его к глазам, повернулся лицом к телефонной будке, из которой только что так поспешно бежал.
— Что это значит? — В голосе Тани просыпалась тревога.
— Пока ничего… Ничего…
Милиционер появился у будки буквально через минуту. Подъехал на электромопеде, остановился, заглянул в будку. Зашел внутрь. Подсоединил к телефонному аппарату какой-то прибор с небольшим экраном, считал показания. Поднес запястье к губам и говорил что?то около минуты в портативную рацию. Потом кивнул, вышел, надел шлем, оседлал свой мопед и поехал по дороге.
Рихард съежился. Ему хотелось удрать немедленно, бежать с этой улицы, из этого города, из этой страны. Но еще больше ему хотелось знать. Он должен был получить информацию. Он хотел убедиться.
Милиционер медленно ехал вдоль ряда припаркованных машин и всматривался в окна. Обычный человек не увидел бы сквозь тонированное стекло ничего. Но Шрайнер не сомневался, что в очки шлема вмонтирована система инфракрасного видения. Такие системы были в германской полиции — почему бы русским милиционерам не иметь в арсенале что-то еще более совершенное? Шрайнер нырнул на пол, едва не взвыв от резкой боли в колене. Таня не успела задать вопрос. Немец схватил ее за шею и повалил на сиденье. Зажал рот рукой.
— Ради Бога, молчи! — прошипел он ей в ухо. — Прошу тебя, молчи!
Татьяна беззвучно брыкала ногами. Шрайнер знал, что она не могла вцепиться зубами в его ладонь или ударить его кулаком — просто не могла. Эти люди были искусственно лишены возможности защищаться. Но она имела возможность закричать, позвать на помощь. Более того, Шрайнер не сомневался, что девушка сделает это. Она должна была сделать это, по всей открывающейся ему логике.
Мопед тихо прошелестел мимо. Девушка молчала.
Шрайнер отпустил руки. Таня издала непонятный звук — то ли всхлипнула, то ли судорожно вздохнула. Медленно приняла сидячее положение. На сиденье осталась лежать пара клипсов-коммуникаторов, отлепившихся от ее уха.
Шрайнер выползал долго. Непонятно было, как он, с его почти негнущейся ногой, вообще умудрился так быстро втиснуться в это узкое пространство. Он цеплялся руками за панель приборов, за ручки, скрипел зубами. И неожиданно увидел перед своим носом узкую ладошку, протянутую Таней. Шрайнер схватил руку девушки, она потянула его с неожиданной силой, выдернула так резко, что он взвыл-таки от боли и приземлился на кресло. Корчился минуту, держась руками за колено, пока не отпустило.
Нельзя сказать, что между ними установились доверительные отношения. Точнее сказать, никаких отношений у них так пока и не возникло. Рихард рассчитывал на большее — исходя из сочувствия, проявленного к нему Таней на ступенях Московского университета. Может быть, прав был куратор Шишкин? Ведь собирался же Шрайнер первоначально взять себе гида-парня. Надо было выбрать этого самого Диму, и все бы было прекрасно. Они бы уже вмазали по стаканчику, подружились и отправлялись бы сейчас куда-нибудь в злачное заведение…
Насчет «вмазать» дело обстояло хуже некуда. Последняя капля алкоголя упала в желудок Шрайнера еще в эссенском аэропорту. В России он не выпил ни капли. Возможно, это было совсем неплохо для его физического состояния — не пить хоть несколько дней в году. Но душа Шрайнера была измотана воздержанием. В настоящий момент она окончательно пришла в состояние раздраженного невроза, брыкалась где-то в животе, вызывая спазмы, и орала: «Скотина! Сколько это будет продолжаться?! Найдешь ты где-нибудь эту чертову алкогольную зону или нет?!»
Шрайнер специально ездил в Суздаль, чтобы попытаться найти эту таинственную алкогольную зону. В Москве он отчаялся сделать это — складывалось впечатление, что все москвичи пришли к повальной трезвости. Хорошо, хоть сигаретами торговали, однако цены на них были раз в десять больше, чем в Германии. На настойчивые вопросы Шрайнера Таня реагировала холодно. Сказала, что ни разу в жизни не брала в рот спиртных напитков, что это сейчас не распространено, что большинство людей не интересуется алкогольными зонами и даже не знает, где они расположены. Что и подтвердилось в ходе расспроса местных аборигенов — сплошь трезвых, деловитых, вежливых и улыбчивых.
Шрайнер очень рассчитывал на Суздаль. В это место иностранцев возили толпами, уж для них-то можно было сделать хоть маленькую алкогольную зоночку. Нет. Черт возьми, нет! На вопрос Шрайнера первый же экскурсовод гордо заявил, что Суздаль уже пять лет как стал полностью безалкогольным. Что особая божественная аура этого древнего места не должна искажаться оскверняющим влиянием винных паров.
В результате Шрайнер уныло бродил по Суздалю четыре часа в составе экскурсионной группы, осматривал православные храмы, которые до этого имел счастье лицезреть не раз, и ругался про себя самыми грязными словами. Вероятно, божественная светлая аура Суздаля приобрела в это время несколько черных мазков, расплывчатых, как кляксы. Шрайнер был вне себя. Интересно, где проводила это время его провожатая Танечка? Шрайнер готов был поклясться, что она торчит в каком-нибудь из многочисленных отвратительно безалкогольных заведений, потягивает холодный сбитень, жует пирожок и безмозгло таращится в телевизор. Они читают хоть что-нибудь сейчас, эти русские? Пока он наблюдал только то, что они смотрят свой любимый «Телерос» каждую свободную секунду. Что это — деградация на фоне кажущегося благополучия? Русские были спокойными, неагрессивными, доброжелательными. Женщины на улицах ослепительно красивы. Представители мужского пола от подростков до пенсионеров сплошь спортивны, энергичны, подтянуты. Если бы Шрайнер не жил в России всего восемь лет назад, он поклялся бы, что русские были такими неестественно совершенными всегда — со времен Ивана Калиты. Но он еще не потерял память. Он помнил, каким рассадником болезни была эта страна. Он помнил бездомных, роющихся в мусорных баках, пьяное отребье, шляющееся по улицам, парней с квадратными головами, контролирующих продажу наркотиков в подворотнях… За восемь лет нельзя было населить страну другими людьми. Значит, переделали тех, что были.
Как это удалось сделать?
Шрайнер терял время. Он ковылял по Суздалю, стараясь не отстать от группы, он натирал себе новую мозоль новыми ботинками. И это вместо того, чтобы сидеть со старыми русскими друзьями, пить водку, закусывать, естественно солеными огурцами, вспоминать прошлое, задавать вопросы о настоящем, мечтать о будущем… Эта страна уже пришла в свое будущее. Было ли оно настолько совершенным, что другого уже быть не могло? Должно ли это будущее стать обязательной судьбой для всех остальных стран? Судя по разговору в МГУ — да.
Шрайнер был уверен, что большинство людей в мире с радостью согласились бы на такое будущее. И человечество приобрело бы с таким будущим очень многое. Сказка воплотилась бы в быль. Рай на земле — что может быть лучше?
Шрайнеру не нравилось такое будущее. Не нравилась ему эта сытая самодостаточность. Не нравились телевизоры, подглядывающие в сортире. А больше всего не нравилась некоторая эмоциональная притупленность, ставшая новой чертой обитателей этой страны. Трудно было представить, что незнакомый человек хлопнет его по плечу на улице или даст ему в морду в ресторане.
Все было слишком правильно.
— Таня, — сказал он. — Скажите, а кто такие чумники?
— Чумники?
Шрайнеру показалось, что Таня очнулась от сна, когда он задал свой вопрос. Повернулась к нему вполоборота, тонкие брови приподнялись удивленно. Розовый язычок пробежал по губам. Она была красива, конечно. Мила и необычайно соблазнительна. И отделена защитным экраном от чуждого мира, представленного мрачным и убогим типом по фамилии Шрайнер.
— Да, чумники.
— Где вы слышали о чумниках, господин Шрайнер?
— Пожалуйста, не зовите меня господином Шрайнером! — произнес он в десятый раз за сегодняшний день, уже даже не раздражаясь. — Рихард. Просто Рихард! Танечка, я слышал о чумниках уже не раз от ваших людей. От таможенника, от продавщицы. Кто такие чумники?
— Хорошо… Рихард, — неожиданно согласилась Таня. — А что вам уже сказали о чумниках, Рихард?
— Они опасны. Они — преступники, они не подчиняются вашим законам, и их не удается перевоспитать. Их изолируют от вашего неагрессивного общества, но некоторым из них удается сбежать, и они превращаются в «диких чумников»…
— Господи, какая глупость! — Таня засмеялась. — Вы хотите знать, что такое «чумники»? Так вот, я скажу вам: «чумники» — это всего лишь жаргонное словечко. Оно сохранилось со времен эпидемии якутской лихорадки. Тогда погибли десятки тысяч людей.
— Я знаю. Я был в России в это время.
— Народ называл якутскую лихорадку «чумой», хотя между двумя этими заболеваниями нет ничего общего. Как вы знаете, с эпидемией быстро справились. Было вакцинировано все население страны. С тех пор случаи якутской лихорадки почти не возобновлялись.
— Почти?
— Почти. Каждый год в России умирает от этого заболевания от пятидесяти до ста человек. Это немного.
Но это говорит о том, что опасность распространения эпидемии еще существует. Есть скрытые носители инфекции. Их и называют иногда «чумниками».
— А как же вакцинация?
— Вакцинация проводится всем. Но около десяти процентов населения остаются неиммунными. Вы знаете, что это значит? У них нет признаков заболевания, но они являются носителями вируса якутской лихорадки. Вирус постоянно живет в их организме. Они могут быть источником заражения. Наше государство вынуждено было изолировать неиммунных. Они живут в нескольких городах, доступ в которые закрыт. Это неприятный факт для нас — мы предпочли бы, чтобы любой российский гражданин мог свободно передвигаться. Однако опасность слишком велика. Неиммунные живут точно так же, как все остальные люди. Они обеспечены всеми благами. Они работают. Они рожают детей. Но они живут отдельно. Вот и все! Я думаю, через несколько лет эта проблема будет окончательно решена. Будет создана новая вакцина. Якутская лихорадка исчезнет полностью. И не останется даже воспоминаний о «чумниках».
— Но я же слышал, что чумники агрессивны, что они — потенциальные преступники! Может быть, это побочный эффект их вирусоносительства?
— Дикая и невежественная глупость! — фыркнула Таня. — Поверьте мне, чумники — это обычные люди. Они ничем не отличаются от остальных. Только они носят в себе вирус. И все же это глупое поверье распространено в нашей стране. Кое-кто валит на чумников все проблемы, еще остающиеся в России.
— У вас есть проблемы? — изумился Шрайнер.
— У нас очень много проблем, — серьезно сказала Таня. — Рихард, не думайте, что мы — бесчувственные роботы, живущие на всем готовом и бессмысленно боготворящие свои телевизоры. Вы должны посмотреть на русских непредвзято, попробовать жить нашей жизнью, чтобы понять нас. Россия — это очень специфическое блюдо, Рихард. Его не так-то просто переварить. Большинство иностранцев, попадающих к нам, чувствуют себя отвратительно в первые дни. Я понимаю их. Когда я в первый раз приехала в Германию, я чувствовала себя ужасно. Вы не поверите, я сутки просидела в своем номере и боялась выходить. А когда ко мне на улице подошел красивый парень и спросил, как пройти на Кайзерштрассе, я едва не описалась от страха. Я решила, что он хочет заразить меня СПИДом! На этот раз Шрайнер и Таня засмеялись вместе.
— Мне нравятся немцы, — сказала Таня. — Я люблю Берлин и Дрезден. Только… Я все равно немножко боюсь вас. Вас есть за что бояться. А вот русских — не за что. Безопаснее страны, чем Россия, сейчас не существует. Мы немножко странные — с вашей точки зрения. Я понимаю это. Вы у меня уже пятый немец. У нас бывает много гостей из Германии. И я вижу, что наша углубленность в себя поначалу шокирует. Вы знаете, у меня складывалось впечатление, что некоторые из немцев, которые ездили со мной вот в этом же эмобиле… Они смотрели на меня как на некий доступный объект, не имеющий права на собственное мнение. Они обижались, когда я не хотела разыскивать вместе с ними алкогольную зону. Они были уверены, что я — просто глупая девочка, лишенная человеческих чувств, но с хорошей попкой… Мне нравится, что вы — не такой, Рихард.
— Я не такой, — соврал Шрайнер. Уши его слегка покраснели.
— У меня были проблемы с одним немцем, — неожиданно призналась Таня. — Его звали Курт. Он твердо решил затащить меня в постель. Он приставал ко мне, он даже пытался предложить мне деньги. Но была одна проблема — он мне не нравился. Он был совершенно не в моем вкусе. В бассейне он почти стащил с меня трусики… Он пользовался тем, что я не могла ударить его. Вы знаете — у нас с этим просто. Если я говорю «нет», это означает просто «нет», и ни в коем случае — «да, но с определенными условиями». Он был таким огромным и агрессивным… Но конечно, своего он не добился. И знаете, что он сделал?
— Что?
— Он пошел в деканат и настучал на меня. Вы знаете, что значит слово «настучать» на русском языке, Рихард?
— Знаю.
— Он заявил, что я постоянно пыталась его трах… Простите. — Таня тоже покраснела. — В общем, он наговорил обо мне кучу гадостей. Мне пришлось пройти дополнительное психотестирование.
— И что?
— Тестирование показало, что Курт врал. Я думаю, что никто в деканате в этом и не сомневался. Русские не имеют привычки врать. Если бы я спала с ним, то я сама бы об этом сказала. Никакого криминала в этом нет — это моя личная жизнь, и никто не вправе в нее вмешиваться. Но все равно мне было неприятно.
— Танечка… — Шрайнер запутался уже в собственных мыслях, и все же хотел выдавить из себя наболевший вопрос. — Танечка, вы — такая же, как все остальные русские? Вы не чувствуете своего отличия от других?
— Я — совершенно обычная. Может быть, у меня довольно высокий интеллектуальный коэффициент. Он самый высокий в нашей группе. Но по всем остальным показателям… — Таня снова засмеялась. — Рихард, почему вы меня об этом спрашиваете? Вы подозреваете, что я — какой-нибудь скрытый диссидент?
— А почему вы рассказываете мне об этом подонке Курте?
— Потому что мне так захотелось. Мне захотелось об этом рассказать, и я так сделала. Вы находите это неестественным? Мы все такие.
— He все. Очень многие русские кажутся какими-то совсем уж… неодушевленными.
И Шрайнер рассказал про таможенника в аэропорту.
— А, вот оно что, — сказала Таня. — Так это «тормоз». Вы говорите, что он в тюрьме раньше сидел? Тогда точно «тормоз».
— Это что еще за новый термин?
— Это мы их так называем. Бывают у нас такие люди. Раньше у них были выраженные агрессивные наклонности. После прохождения курса психореабилитации агрессия исчезла, но появилась некоторая эмоциональная холодность. Говорите, он вам не улыбнулся?
— Именно так.
— «Тормоза» никогда не улыбаются. Зато они самые дисциплинированные служаки. Они и работают в основном государственными служащими. В бизнес «тормоза» не идут.
— Понятно, — сказал Шрайнер. — Можно я закурю?
— Конечно. Только включите дымовой фильтр.
Рихард Шрайнер нажал на кнопку, которая перевела его кресло в полулежачее положение. Он курил и думал о том, что это действительно пикантное блюдо — теперешняя Россия, с ее непривычным сочетанием простодушия и замкнутости, личной свободы и безусловной дисциплинированности. С ее новыми словами: «неиммунные», «тормоза», «тестирование», «психореабилитация». Стоило потрудиться, чтобы обмозговать все это.
Таня обещала, что он скоро привыкнет. Резон в ее словах был.
Шины тихо шуршали по дороге. По телевизору передавали концерт какой-то древней русской рок-группы. Седые старички с гитарами пели про крутой поворот.
Шрайнер думал.
* * *
Шрайнер стоял в телефонной будке, набирая телефонный номер. Конечно, можно было воспользоваться личным компьютером-фолдером как телефоном, но Шрайнер не доверял ему. Компьютер был русским и уж наверняка прослушивался русскими. Разговор же был конфиденциальным.— Здравствуйте, — сказал Шрайнер в трубку. Немецкий акцент его усилился от волнения. — Могу я слышать господина Шепелева?
— Это я. Простите, а с кем я разговариваю?
— Я не могу сказать. Сейчас не могу. Извините. Я не был в Москве восемь лет. Вадим… Вадим, вы слышите меня? Это не телефонный разговор. Мне нужно поговорить хоть с кем-то из тех, кто знал… Вадим, может быть, вы вспомните меня…
— Подождите… Боже мой… Неужели…
— Да. Да. Нам нужно встретиться.
— Подождите… — Человек на том конце телефонного провода явно был в замешательстве. — Я даже не знаю… Нет, я не могу!
— У вас же полная свобода в России! Вы можете делать все, что хотите! Где мы встретимся?
— Немедленно положите трубку! — Голос вдруг взвизгнул. — Вы ошиблись номером! И быстро уходите! Вы поняли меня?! Уходите! А лучше уезжайте из страны совсем!
Короткие гудки в трубке — как трассирующая очередь в сердце, мучительно растянутая во времени.
Шрайнер повесил трубку. Ноги его подкашивались. Ему хотелось сесть на пол, закрыть голову руками и зарыдать.
Некогда было плакать. Шрайнер выскочил из будки, оглянулся по сторонам. Пошел к машине — удивительно быстро для хромого. Высокие каблуки его кожаных туфель громко цокали в тишине. Голова Шрайнера втянулась в плечи, волосы едва не стояли дыбом — выглядел он как человек, ожидающий выстрела в спину. Дверца эмобиля бесшумно скользнула вверх при его приближении. Шрайнер плюхнулся на переднее сиденье — почти упал.
— Таня, — сказал он шепотом. — Надо отъехать отсюда. Метров на пятьдесят вперед. И побыстрее, пожалуйста!
Таня молча включила двигатель, мастерски вырулила на дорогу — у всех эмобилей для удобства парковки все четыре колеса могли поворачиваться вбок почти под прямым углом. Притормозила у ближайшего свободного места в веренице машин на обочине. Нажала кнопку автоматической парковки. Машина скользнула к бордюру, выключила фары и затихла.
Они затерялись в шеренге эмобилей — одинаковых, как клонированные близнецы. Шрайнер достал из кармана маленький электронный бинокль, приложил его к глазам, повернулся лицом к телефонной будке, из которой только что так поспешно бежал.
— Что это значит? — В голосе Тани просыпалась тревога.
— Пока ничего… Ничего…
Милиционер появился у будки буквально через минуту. Подъехал на электромопеде, остановился, заглянул в будку. Зашел внутрь. Подсоединил к телефонному аппарату какой-то прибор с небольшим экраном, считал показания. Поднес запястье к губам и говорил что?то около минуты в портативную рацию. Потом кивнул, вышел, надел шлем, оседлал свой мопед и поехал по дороге.
Рихард съежился. Ему хотелось удрать немедленно, бежать с этой улицы, из этого города, из этой страны. Но еще больше ему хотелось знать. Он должен был получить информацию. Он хотел убедиться.
Милиционер медленно ехал вдоль ряда припаркованных машин и всматривался в окна. Обычный человек не увидел бы сквозь тонированное стекло ничего. Но Шрайнер не сомневался, что в очки шлема вмонтирована система инфракрасного видения. Такие системы были в германской полиции — почему бы русским милиционерам не иметь в арсенале что-то еще более совершенное? Шрайнер нырнул на пол, едва не взвыв от резкой боли в колене. Таня не успела задать вопрос. Немец схватил ее за шею и повалил на сиденье. Зажал рот рукой.
— Ради Бога, молчи! — прошипел он ей в ухо. — Прошу тебя, молчи!
Татьяна беззвучно брыкала ногами. Шрайнер знал, что она не могла вцепиться зубами в его ладонь или ударить его кулаком — просто не могла. Эти люди были искусственно лишены возможности защищаться. Но она имела возможность закричать, позвать на помощь. Более того, Шрайнер не сомневался, что девушка сделает это. Она должна была сделать это, по всей открывающейся ему логике.
Мопед тихо прошелестел мимо. Девушка молчала.
Шрайнер отпустил руки. Таня издала непонятный звук — то ли всхлипнула, то ли судорожно вздохнула. Медленно приняла сидячее положение. На сиденье осталась лежать пара клипсов-коммуникаторов, отлепившихся от ее уха.
Шрайнер выползал долго. Непонятно было, как он, с его почти негнущейся ногой, вообще умудрился так быстро втиснуться в это узкое пространство. Он цеплялся руками за панель приборов, за ручки, скрипел зубами. И неожиданно увидел перед своим носом узкую ладошку, протянутую Таней. Шрайнер схватил руку девушки, она потянула его с неожиданной силой, выдернула так резко, что он взвыл-таки от боли и приземлился на кресло. Корчился минуту, держась руками за колено, пока не отпустило.