Страница:
Краев сидел с открытым ртом. Он всегда мечтал увидеть этого человека живьем. Но этот человек умер пятнадцать лет назад. Умер еще до Чумы. Умер в другой стране. Этот человек никогда не был в России. Краев видел его лицо только на обложках пластинок.
Скелет превратился в живого человека. В музыканта. И звали этого музыканта Фрэнк Винсент Заппа, и никак иначе. Нельзя было не узнать его: выдающийся бержераковский носяра, черные как смоль длинные спутанные волосы, толстые усы, подкрученные на концах, рудимент бородки под нижней губой.
— Привет, стариканы, — произнес музыкант знакомым, настоящим запповским голосом — неподражаемый низкий тембр, появившийся после повреждения гортани в результате падения на бетонный пол оркестровой ямы с высоты пятнадцати футов в 1971 году. — Все еще жрете свои ломтики коровьего носа? — Заппа говорил по-английски, но Краев понимал его без труда. — Хотите импровизировать со мной? Давайте! Совершенствуйтесь! Нам предстоит научиться импровизировать на всем — на птице, на грязном носке, на дымящейся мензурке! И это может стать музыкой. Музыкой может стать все!
Заппа наклонил голову, положил пальцы на гитару, прикоснулся к ней нежно, словно извиняясь за то, что сейчас придется с ней сделать. И вдруг ударил по струнам, запустив в толпу тугой, ноющий блюзовый выдох. Первый аккорд заставил Краева вздрогнуть. Это было то самое сочетание звуков, что штопорной болью пришло к нему во сне. Тот самый аккорд, что был знаком ему уже так много лет. Это была та самая песня, которую он слушал когда-то дома — сотню лет назад, в тот проклятый вечер, когда он согласился сотрудничать с Давилой. Он согласился тогда. И тем поставил кровавую подпись на договоре с Чумой. Он еще не знал тогда, что придет Чума. Если бы он не совершил тогда той цепи поступков, все в этой стране было бы по-другому.
— Пей. — Лиза поставила перед ним стакан. Стакан был странным — сбоку он имел длинный трубчатый носик, вытянутый из стекла, наподобие китайских чайников для вина. И жидкость в стакане тоже была странной. Она опалесцировала, переливалась розовыми и зелеными неоновыми оттенками. Краеву даже показалось, что там, внутри, бешено пляшут маленькие живые фигурки. — Пей. Только осторожно. Это пьют так… — Лиза приложилась губами к трубочке-носику и потянула жидкость из бокала.
— Что это?
— Мескатоник.
— Почему он так странно выглядит?
— А как мескатоник может еще выглядеть? — Лиза пожала плечами. — Ты хочешь летать, метаморф?
— Не знаю…
— Ты! — Лиза вскочила, нависла над Краевым, как разъяренная фурия. — Я хочу летать! Я всегда летаю здесь, и не тебе это менять, метаморф! Ты понял? Я пристегнута к тебе, метаморф! — Она потрясла своим наручником. — И поэтому ты должен идти со мной! Должен! А еще ты должен выпить эту бурду! Вот этот напиток богов! — Она ткнула пальцем в стакан. — Потому что если я взлечу, а ты нет, то твои кости переломаются…
Краев смотрел на девушку снизу вверх. Что-то случилось с ней. Она не была пьяна, нет. Это было что-то более сильное, более глубинное, чем опьянение. Кожа ее побледнела, стала почти прозрачной, глаза тонули в фиолетовых кругах-мишенях. Шарики на концах косички вспыхивали волнами — в такт исходящей от девушки, почти ощущаемой Краевым боли.
— Хорошо. — Краев поднялся, медленно взял стакан. — Я выпью. Ты научишь меня летать, Лисенок? Научишь?
— Да, — шепнула она. Она сделала шаг к нему, протянула руки, провела пальцами по щеке, по бритому темени. По его губам. Пальцы ее дрожали. — Это хорошо — летать. Ты должен суметь. Если ты чумник — ты сумеешь. Я не знаю, кто ты такой. Но если ты такой же, как мы, — ты сумеешь. Я научу тебя. И ты вспомнишь… Вспомнишь себя…
Краев взял в рот стеклянную трубочку, сделал первый осторожный глоток. Ничего особенного. Еще глоток. Боже мой, как вкусно! Жидкость не была водянистой. Она была густой. Она была живой. Она всасывалась там, внутри Краева. И она знала, что делать. Знала сама по себе. Занимала положенные ей маленькие сосуды в теле Краева и душе его, и он начинал понимать, что в теле и душе его всегда были пустые места. Пустые места, не заполненные ничем. Специально предназначенные для того, чтобы заполниться напитком богов и сделать Краева самим собой. Навсегда.
— Метаморф… — Лиза обхватила рукой Краева за шею и спрятала лицо у него на груди. — Бедный мой метаморф… Пей. Я не хочу, чтобы у тебя сломались косточки… Бедный, милый мой метаморф… Ты будешь летать со мной?
— Да, — сказал Краев.
Он разжал пальцы, стакан упал на пол и разлетелся на розовые и зеленые осколки.
Краев видел. Видел, что на сцене появилась уже вся группа Фрэнка. Целая куча «мамаш»[6]- бас-гитарист, и ударник, и клавишник, и духовая секция, пытающаяся справиться со своими разнообразными дудками, и прочие, кому полагалось. Непонятно, как все они умещались на сцене со всеми инструментами — саксофонами, тамбуринами, флейтами, кларнетами, маримбами, ксилофоном, челестой, колокольчиками, деревянными дощечками, барабанищами, барабанами и барабанчиками и прочими неизвестными науке предметами для производства музыки. «Мамаши» появились из ниоткуда, появились там, где им положено было, и занимались своим делом. Они играли. Ритм — нелогичный, меняющийся, как настроение галлюцинирующего хиппи, — расстреливал сознание, подминал его под себя, заставлял ноги двигаться. Это было изумительно. Нагромождение звуков могло бы распасться, превратиться в какофонию, но низкий голос певца связывал все воедино — доброта была в этих обертонах, глупый смех и умная ирония. И конечно, это была музыка. Невероятное, возмутительное и в то же время единственно возможное смешение рок-н-ролла и Двадцать первой симфонии Вебера; параллельных кварт ритм-энд-блюза и «Весны священной» Стравинского. Только один человек в мире мог делать это так. И он делал это сейчас на сцене — анархист и музыкант, авангардист и шут. Неподражаемый Заппа.
Вся их компания выплясывала уже перед сценой, Лиза и Краев присоединились к ним. Зря Краев боялся, что не умеет танцевать по-современному. Это нельзя было назвать современным танцем, да и просто танцем, пожалуй, тоже. Невозможно было танцевать под то, что выплескивалось из колонок. Можно было только ловить кайф. Чистый кайф. Наплевать на все рамки поведения, окаменелые от древности, и самовыражаться. Все в зале делали именно это. Краев не мог видеть всех — люди превратились для него в странные, извивающиеся, постоянно трансформирующиеся силуэты. Приоткрыв один глаз, он наблюдал лишь за поведением своей компании. Настя (или Зыбка — кто их разберет?) стояла одним коленом на полу и совершала безумные запилы на воображаемой гитаре. Диана медленно снимала с себя одежду и в сомнамбулическом трансе надевала ее как попало — брюки на руки, жилетку на ноги. Рот ее был широко открыт, а взгляд неподвижно устремлен в потолок. Чингис, с зажмуренными глазами, подпрыгивал на корточках, как борец сумо, и зависал каждый раз в воздухе на несколько секунд. Крюгер бешено кружился, вращая над головой свой обрезанный сиреневый смокинг.
А что делал Краев? Он и сам не знал. Он совершал какие-то движения. Он слушал ритмичное бормотание Заппы, переходящее в смех и вопли. Он держал на плечах взгромоздившуюся туда Лизу, но почти не ощущал ее веса — только упругие ее ноги, временами сжимающие его голову, чтобы не свалиться при неожиданных наклонах. Он чувствовал, что тело его становится все легче и легче. Он прилагал последние усилия, чтобы не взлететь. Не взлететь слишком рано. Дотянуть еще хоть мгновение в предвкушении полета — неминуемого и непостижимого, как оргазм.
— Воздух! — высоким, чистым голосом вскрикнула Лиза где-то там, вверху, пролетая над Краевым и протягивая к нему длинные пальцы.
Краев улыбнулся, расправил руки и беззвучно, легко оторвался от пола. Он медленно повернулся вверх лицом и поплыл на спине. Лиза опустилась сверху мягкой тенью, легла на него золотистым животом, положила свои ноги на его ноги, скользнула руками по его расставленным рукам. Они плыли, прижатые друг к другу и распятые собственным блаженством. Расплавленные общим наслаждением.
— Лиза, я вспомнил, — тихо выдохнул он в маленькое ее ушко. — Я вспомнил себя. Я вспомнил, каким был еще до того, как родился. Я умел летать.
— Ты еще не родился. Не родился, — увидел он беззвучные слова на ее губах.
— Что такое рождение?
— Это боль. Ты рождаешься каждый раз, когда чувствуешь боль. Ты умираешь каждый раз, когда теряешь боль и получаешь взамен наслаждение. Когда летаешь. Но наша смерть, увы, не вечна. Срок нашей смерти короток. Мы должны снова родиться. Родиться в муках. Вернуться в свою жизнь и свою боль.
— Я не хочу рождаться более. Я хочу остаться здесь, с тобой.
— Меня здесь нет. Я — там. По ту сторону.
— А я?
— Я не знаю. Как я могу знать, если ты сам не знаешь себя?
— Я везде… — пробормотал он. — Я — этот зал, и ты внутри меня. Ты летаешь во мне, как смешливая искорка в глазах сумасшедшего. Я — эта страна. Я создал эту страну, потому что не смог отказаться. Я создал вас, чумников. Простите… А теперь я вернулся, как бракованный бог, изгнанный с Олимпа. Я смотрю… Я вижу… Я плачу…
— Не плачь. — Лиза слизывала его слезы влажным языком лисенка. — Не плачь, метаморф. Ошибок не совершает только тот, кто совершил их слишком много. Так много, что больше не достоин жизни. Не достоин боли. Не ошибаются только мертвые.
— Мы — мертвые?
— Это ненадолго. Нельзя быть мертвым долго. Это опасно. Можно навсегда остаться мертвым — даже если тело твое оживет.
— Ты — дурак! — Лиза резко оттолкнулась от него, спикировала в сторону, зависла сбоку, сжавшись в напряженный клубок. — Ты так глуп, метаморф… Ты не знаешь… Так нельзя говорить! Ты разбудишь их, и они придут за тобой! Замолчи…
— Я все знаю!.. — Краев закрыл глаза и блаженно улыбнулся. — Все знаю… Я нашел себя. Я останусь здесь…
— Заткнись!!!
— Уходи… — пробормотал Краев, наблюдая сияющие звездочки в темно-синем куполе небесной сферы. — Уходи. Оставь меня в покое…
Страшный удар в бок остановил его дыхание. Он полетел вниз, кувыркаясь, пытаясь зацепиться хоть за что-то, но пальцы его бессмысленно хватали лишь пустоту. Пол ударил его всеми своими твердыми слоями — бетоном перекрытия, деревянными лагами, толстыми досками и жестким скользким пластиком, политым кислым пивом и вонючим потом. Краев скользил по полу, инерция от удара ботинком в ребра гнала его дальше и дальше, пока новый удар не остановил его, пригвоздив намертво к месту.
Лиза неслась прямо за ним, на боку, сложенная пополам, как личинка майского жука. Она врезалась спиной в него, остановилась и осталась лежать неподвижно.
— Значит, ты все знаешь, полумех? — Мерзкая физиономия нависла над Краевым, расплываясь в его зрачках, дрожащих от невыносимой боли. — Это похвально. Ты не хочешь жить? Ты хочешь умереть? Навсегда? Мне кажется, что ты заслужил это. Это не просто — умереть навсегда. Но мы поможем тебе, полумех. У нас это хорошо получается — помогать тем, кто решил откинуть копыта!
Кольцо черных теней, окружающее Краева, разразилось громовым хохотом. Адским ревом, дьявольскими воплями, глумливым подвизгиванием. Боже… Где его блюз? Где его крылья? Где его прозрение? Все кинули его, все предали — даже воздух, никак не желающий просачиваться в сведенное судорогой горло. Краев, только что выпавший из смерти младенец, никак не мог сделать свой первый вдох.
Человек схватил Краева за грудки, резким движением поставил его на ноги и приблизил к нему свою безобразную голову — череп, обтянутый высохшей побуревшей кожей.
— Ненавижу баранов, — прошипел он, обдавая Краева волной холодной трупной вони изо рта. — Ненавижу баранов! Ненавижу деяния рук их — полумехов, параспосов и прочую метаморфированную мразь. Мир сдох. И те, кто притворяется живыми, должны занять свое место. Место в куче падали.
— Я не полумех, — просипел Краев. — Убери свои клешни, труп.
— Это мы узнаем. Узнаем, когда разрежем тебя на кусочки. Препарируем тебя, чтобы выяснить, из чего ты сделан. И если мы найдем внутри тебя интересные механические безделушки, мы оставим их себе на память!
Животруп толкнул Краева назад, разжав пальцы. Краев полетел спиной вперед и врезался в одного из тех, кто стоял, окружив его черным кольцом. Жилистые руки схватили его сзади, прижали локти его к бокам. Краев не мог пошевелиться — только дышал со свистом, с трудом превозмогая боль в боку, и смотрел на бедного маленького Лисенка, который без сознания лежал на полу, свернувшись клубочком.
— Что с этой медузой делать? — Один из черных уродов пошевелил Лизу носком огромного башмака, подбитого железной полоской. — Убить?
— Нельзя… — сказал главный животруп. — Пока нельзя.
— Почему? Она же сестрица этого… Салема.
— Потому и нельзя. — Животруп сплюнул под ноги. — Но кое-что другое с ней сделать можно. Сделать Салему подарочек. Заделать его сеструхе маленького животрупика. Поднимите-ка эту медузку, посмотрим на нее как следует…
Двое черных метнулись к Лизе, схватили ее за плечи, придали вертикальное положение. Сама девушка стоять не могла — висела безвольно на чужих руках. Голова ее свешивалась вперед, изо рта стекала тонкая струйка окровавленной слюны. Главарь сделал шаг вперед, схватил ее за косичку, откинул голову назад, приоткрыл пальцем веко.
— Выходит из кайфа, — сказал он. — Надо быстро. Если она очухается, много возни будет. Обдерите-ка с нее шелуху. Я первый ей вставлю…
Один из черных начал стягивать с Лизы полосатые обтягивающие брючки. У него никак не получалось. Он даже присел на корточки от старания, но ткань словно приросла к коже.
— Шеф, похоже, на ней штаны из прилипки! — взвыл черный. — Так просто не снимешь!
— Режь ножом, тупень!
Лиза застонала и медленно открыла глаза. И похоже, то, что она увидела, ей очень не понравилось. В зрачках ее мелькнули искры холодного гнева. В ту же секунду колено ее резко согнулось и въехало в уродливую физиономию того, кто сидел перед ней на корточках. Он еще не успел рухнуть на пол, а девчонка крутнулась юлой, выскользнула из захвата. Ловко нырнула, ушла от удара кулаком — не хуже профессионального боксера. Двигалась она быстро, даже неестественно быстро, но силы были слишком неравны. Черные тени отделились от круга, бросились к ней, заслонили ее хрупкую фигурку.
Руки, обхватившие Краева, несколько ослабили захват. Он не стал терять времени. Он приподнял правую ногу, нащупал нож в голенище сапога, выхватил его и нажал кнопку. Лезвие выскочило и зафиксировалось со Щелчком. И в то же мгновение Краев ударил ножом назад — не глядя, яростно сжав зубы. Острие вошло в податливую мякоть, Николай провернул нож в ране и едва не оглох от болезненного вопля в самое ухо. Животрупы, несмотря на свой полумертвый вид, оказывается, прекрасно чувствовали боль. Удар локтем назад — Краев высвободился и бросился на помощь Лизе. Он чувствовал себя героем.
Не долго чувствовал. Круг людей неожиданно расступился, и Краев увидел, как огромный двухметровый животруп в длинном плаще тащит Лисенка за шиворот, приподняв над землей. Верзила скользнул вместе с девчонкой в образовавшийся в круге просвет, и черные сомкнулись.
Краев закричал от дикой боли. Рука его разжалась, и нож упал на пол. Проклятые наручники! До сих пор он отходил от Лизы не больше чем на пару метров. Но теперь гигантский животруп уволок ее неизвестно куда. И это означало, что предплечьям Краева оставалось быть непереломанными считанные секунды.
— Что это с тобой, полумех? — Главарь снова наклонился над ним. — Похоже, в тебе сломалась какая-то важная деталька? Ты бракованный полумех, да? Поэтому тебя отправили сюда, к нам? Чтобы мы тобой занялись? Мы займемся тобой, кибер. Перережем тебе горлышко и вставим туда цветочек. Как ты относишься к зверобою, полумех?…
Краев не мог ответить. Он корчился и громко вопил. Последние остатки разума покидали его.
Похоже, на этот раз он доигрался. Главарь-животруп, улыбаясь настолько паскудно, насколько может улыбаться череп, взмахнул рукавом, и в руке его появилась опасная бритва. Но Краев не видел этого. Он даже не прощался с жизнью. Вряд ли он вообще понимал, что происходит.
Не слышал он и глухих ударов, доносившихся из-за предела круга черных. Не видел, как два животрупа стукнулись лбами, а потом разлетелись в разные стороны, разорвав живую ограду. В прорыв вломился Чингис — голый по пояс, с несколькими свежими порезами на груди. Уродцы набросились на него всем скопом, но он двигался вперед как носорог через камыш — с хрустом ломаемых носов укладывал одного животрупа за другим. Ему сильно доставалось, но он не обращал на это внимания. Он очень спешил. Следом двигались две девчонки — Настя и Зыбка (Краев так никогда и не узнал, кто из них — кто). Они действовали конечностями не так мощно, как метис, но скорость их реакции вызвала бы удивление даже у профессионального каратиста. Крюгер работал где-то снаружи, прикрывая тылы, самого его не было видно, только блестящий набриолиненный кок время от времени появлялся над сморщенными черепушками живоглотов и пропадал снова.
Все это произошло очень быстро. Главарь еще опускал бритву над Краевым, собираясь, как и положено, перерезать полумеху горло, а в живой стене его приспешников уже образовался туннель. И в этот туннель, как снаряд, в горизонтальном положении влетела симпатичная девочка, с рыжеватой косичкой вдоль бритой наголо головы. Под глазом у симпатичной девочки красовался здоровенный фингал. Девчонка приземлилась на руки, перекувыркнулась через голову, вскочила, как пружинка, и вышибла ногой бритву из клешни главаря. Главарь оглянулся, взмахнул полами плаща и тут же взвился в воздух. Он прыгнул, и конечная точка траектории его прыжка лежала точно на голове Краева. Главарь не привык ошибаться. Острые каблуки его сапог, подкованные железом, летели точно в глаза проклятого метаморфа. И все же он опоздал. Девчонка с нечеловеческой скоростью наклонилась, схватила метаморфа за щиколотки и потянула на себя. Животруп обрушился на пол с такой силой, что каблуки проткнули пластик и застряли в нем. В следующую секунду он получил от Чингиса качественный удар в ухо и рухнул на пол.
Сил, чтобы убежать, у Лизы уже не было. Она просто легла на метаморфа и закрыла его собой.
Глава 7
Скелет превратился в живого человека. В музыканта. И звали этого музыканта Фрэнк Винсент Заппа, и никак иначе. Нельзя было не узнать его: выдающийся бержераковский носяра, черные как смоль длинные спутанные волосы, толстые усы, подкрученные на концах, рудимент бородки под нижней губой.
— Привет, стариканы, — произнес музыкант знакомым, настоящим запповским голосом — неподражаемый низкий тембр, появившийся после повреждения гортани в результате падения на бетонный пол оркестровой ямы с высоты пятнадцати футов в 1971 году. — Все еще жрете свои ломтики коровьего носа? — Заппа говорил по-английски, но Краев понимал его без труда. — Хотите импровизировать со мной? Давайте! Совершенствуйтесь! Нам предстоит научиться импровизировать на всем — на птице, на грязном носке, на дымящейся мензурке! И это может стать музыкой. Музыкой может стать все!
Заппа наклонил голову, положил пальцы на гитару, прикоснулся к ней нежно, словно извиняясь за то, что сейчас придется с ней сделать. И вдруг ударил по струнам, запустив в толпу тугой, ноющий блюзовый выдох. Первый аккорд заставил Краева вздрогнуть. Это было то самое сочетание звуков, что штопорной болью пришло к нему во сне. Тот самый аккорд, что был знаком ему уже так много лет. Это была та самая песня, которую он слушал когда-то дома — сотню лет назад, в тот проклятый вечер, когда он согласился сотрудничать с Давилой. Он согласился тогда. И тем поставил кровавую подпись на договоре с Чумой. Он еще не знал тогда, что придет Чума. Если бы он не совершил тогда той цепи поступков, все в этой стране было бы по-другому.
— Пей. — Лиза поставила перед ним стакан. Стакан был странным — сбоку он имел длинный трубчатый носик, вытянутый из стекла, наподобие китайских чайников для вина. И жидкость в стакане тоже была странной. Она опалесцировала, переливалась розовыми и зелеными неоновыми оттенками. Краеву даже показалось, что там, внутри, бешено пляшут маленькие живые фигурки. — Пей. Только осторожно. Это пьют так… — Лиза приложилась губами к трубочке-носику и потянула жидкость из бокала.
— Что это?
— Мескатоник.
— Почему он так странно выглядит?
— А как мескатоник может еще выглядеть? — Лиза пожала плечами. — Ты хочешь летать, метаморф?
— Не знаю…
— Ты! — Лиза вскочила, нависла над Краевым, как разъяренная фурия. — Я хочу летать! Я всегда летаю здесь, и не тебе это менять, метаморф! Ты понял? Я пристегнута к тебе, метаморф! — Она потрясла своим наручником. — И поэтому ты должен идти со мной! Должен! А еще ты должен выпить эту бурду! Вот этот напиток богов! — Она ткнула пальцем в стакан. — Потому что если я взлечу, а ты нет, то твои кости переломаются…
Краев смотрел на девушку снизу вверх. Что-то случилось с ней. Она не была пьяна, нет. Это было что-то более сильное, более глубинное, чем опьянение. Кожа ее побледнела, стала почти прозрачной, глаза тонули в фиолетовых кругах-мишенях. Шарики на концах косички вспыхивали волнами — в такт исходящей от девушки, почти ощущаемой Краевым боли.
— Хорошо. — Краев поднялся, медленно взял стакан. — Я выпью. Ты научишь меня летать, Лисенок? Научишь?
— Да, — шепнула она. Она сделала шаг к нему, протянула руки, провела пальцами по щеке, по бритому темени. По его губам. Пальцы ее дрожали. — Это хорошо — летать. Ты должен суметь. Если ты чумник — ты сумеешь. Я не знаю, кто ты такой. Но если ты такой же, как мы, — ты сумеешь. Я научу тебя. И ты вспомнишь… Вспомнишь себя…
Краев взял в рот стеклянную трубочку, сделал первый осторожный глоток. Ничего особенного. Еще глоток. Боже мой, как вкусно! Жидкость не была водянистой. Она была густой. Она была живой. Она всасывалась там, внутри Краева. И она знала, что делать. Знала сама по себе. Занимала положенные ей маленькие сосуды в теле Краева и душе его, и он начинал понимать, что в теле и душе его всегда были пустые места. Пустые места, не заполненные ничем. Специально предназначенные для того, чтобы заполниться напитком богов и сделать Краева самим собой. Навсегда.
— Метаморф… — Лиза обхватила рукой Краева за шею и спрятала лицо у него на груди. — Бедный мой метаморф… Пей. Я не хочу, чтобы у тебя сломались косточки… Бедный, милый мой метаморф… Ты будешь летать со мной?
— Да, — сказал Краев.
Он разжал пальцы, стакан упал на пол и разлетелся на розовые и зеленые осколки.
* * *
— Пойдем… — Лиза тащила его за собой между столами. — Здорово, правда? Ты сам увидишь, как здорово!Краев видел. Видел, что на сцене появилась уже вся группа Фрэнка. Целая куча «мамаш»[6]- бас-гитарист, и ударник, и клавишник, и духовая секция, пытающаяся справиться со своими разнообразными дудками, и прочие, кому полагалось. Непонятно, как все они умещались на сцене со всеми инструментами — саксофонами, тамбуринами, флейтами, кларнетами, маримбами, ксилофоном, челестой, колокольчиками, деревянными дощечками, барабанищами, барабанами и барабанчиками и прочими неизвестными науке предметами для производства музыки. «Мамаши» появились из ниоткуда, появились там, где им положено было, и занимались своим делом. Они играли. Ритм — нелогичный, меняющийся, как настроение галлюцинирующего хиппи, — расстреливал сознание, подминал его под себя, заставлял ноги двигаться. Это было изумительно. Нагромождение звуков могло бы распасться, превратиться в какофонию, но низкий голос певца связывал все воедино — доброта была в этих обертонах, глупый смех и умная ирония. И конечно, это была музыка. Невероятное, возмутительное и в то же время единственно возможное смешение рок-н-ролла и Двадцать первой симфонии Вебера; параллельных кварт ритм-энд-блюза и «Весны священной» Стравинского. Только один человек в мире мог делать это так. И он делал это сейчас на сцене — анархист и музыкант, авангардист и шут. Неподражаемый Заппа.
Вся их компания выплясывала уже перед сценой, Лиза и Краев присоединились к ним. Зря Краев боялся, что не умеет танцевать по-современному. Это нельзя было назвать современным танцем, да и просто танцем, пожалуй, тоже. Невозможно было танцевать под то, что выплескивалось из колонок. Можно было только ловить кайф. Чистый кайф. Наплевать на все рамки поведения, окаменелые от древности, и самовыражаться. Все в зале делали именно это. Краев не мог видеть всех — люди превратились для него в странные, извивающиеся, постоянно трансформирующиеся силуэты. Приоткрыв один глаз, он наблюдал лишь за поведением своей компании. Настя (или Зыбка — кто их разберет?) стояла одним коленом на полу и совершала безумные запилы на воображаемой гитаре. Диана медленно снимала с себя одежду и в сомнамбулическом трансе надевала ее как попало — брюки на руки, жилетку на ноги. Рот ее был широко открыт, а взгляд неподвижно устремлен в потолок. Чингис, с зажмуренными глазами, подпрыгивал на корточках, как борец сумо, и зависал каждый раз в воздухе на несколько секунд. Крюгер бешено кружился, вращая над головой свой обрезанный сиреневый смокинг.
А что делал Краев? Он и сам не знал. Он совершал какие-то движения. Он слушал ритмичное бормотание Заппы, переходящее в смех и вопли. Он держал на плечах взгромоздившуюся туда Лизу, но почти не ощущал ее веса — только упругие ее ноги, временами сжимающие его голову, чтобы не свалиться при неожиданных наклонах. Он чувствовал, что тело его становится все легче и легче. Он прилагал последние усилия, чтобы не взлететь. Не взлететь слишком рано. Дотянуть еще хоть мгновение в предвкушении полета — неминуемого и непостижимого, как оргазм.
Заппа пел свою глубокомысленную муру, а парень в засаленной куртке из оленьей кожи, парень, которого звали Сал Ломбардо, валялся по зеленому ковру с обглоданным кукурузным початком во рту, и девчонки медленно поливали его блаженствующую физиономию белыми взбитыми сливками. Все было также, как сорок лет назад. Так же, как и в шестьдесят восьмом году. Время застыло, замерло на одном из своих кругов и проигрывало его снова и снова — как заедающую старую пластинку.
Д-у-у-ви-и-у-у-у
Ешь свои ботинки
Не забудь струны
И сакс
Съешь даже коробку
Не зря ж ты закупил все это
Можешь есть грузовик
Что везет весь этот мусор
Мусорный грузовик
3-3-3-3-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З-Заплесневелый
Мусорный грузовик
Ешь грузовик и его водителя
И его перчатки
ПИТАТЕЛЬНО
ВОСХИТИТЕЛЬНО
БЕСЦЕННО[7]
— Воздух!!! — завопили все вокруг.
Ты только лишь дразнилась
И я тебя побил
Тебя поколотил
И я сказал тебе
Что я тебя люблю
В моей машине
В тюрьме
Воздух![8]
— Воздух! — высоким, чистым голосом вскрикнула Лиза где-то там, вверху, пролетая над Краевым и протягивая к нему длинные пальцы.
Краев улыбнулся, расправил руки и беззвучно, легко оторвался от пола. Он медленно повернулся вверх лицом и поплыл на спине. Лиза опустилась сверху мягкой тенью, легла на него золотистым животом, положила свои ноги на его ноги, скользнула руками по его расставленным рукам. Они плыли, прижатые друг к другу и распятые собственным блаженством. Расплавленные общим наслаждением.
— Лиза, я вспомнил, — тихо выдохнул он в маленькое ее ушко. — Я вспомнил себя. Я вспомнил, каким был еще до того, как родился. Я умел летать.
— Ты еще не родился. Не родился, — увидел он беззвучные слова на ее губах.
— Что такое рождение?
— Это боль. Ты рождаешься каждый раз, когда чувствуешь боль. Ты умираешь каждый раз, когда теряешь боль и получаешь взамен наслаждение. Когда летаешь. Но наша смерть, увы, не вечна. Срок нашей смерти короток. Мы должны снова родиться. Родиться в муках. Вернуться в свою жизнь и свою боль.
— Я не хочу рождаться более. Я хочу остаться здесь, с тобой.
— Меня здесь нет. Я — там. По ту сторону.
— А я?
— Я не знаю. Как я могу знать, если ты сам не знаешь себя?
— Я везде… — пробормотал он. — Я — этот зал, и ты внутри меня. Ты летаешь во мне, как смешливая искорка в глазах сумасшедшего. Я — эта страна. Я создал эту страну, потому что не смог отказаться. Я создал вас, чумников. Простите… А теперь я вернулся, как бракованный бог, изгнанный с Олимпа. Я смотрю… Я вижу… Я плачу…
— Не плачь. — Лиза слизывала его слезы влажным языком лисенка. — Не плачь, метаморф. Ошибок не совершает только тот, кто совершил их слишком много. Так много, что больше не достоин жизни. Не достоин боли. Не ошибаются только мертвые.
— Мы — мертвые?
— Это ненадолго. Нельзя быть мертвым долго. Это опасно. Можно навсегда остаться мертвым — даже если тело твое оживет.
Что поделаешь, если
Ждет тебя дом,
А весь пластик растаял
И растаял весь хром, —
ЧТО ТАКОЕ ПОЛИЦИЯ МОЗГА?
Что поделаешь, если
Каждый знакомый
Был растаявшим пластиком
(А может, и хромом?), —
— Не хочу жить… Зачем жить, если смерть настолько лучше жизни? Если мозг твой находится в темнице тела и только смерть избавляет его от тюремной решетки…
ЧТО ТАКОЕ ПОЛИЦИЯ МОЗГА?[9]
— Ты — дурак! — Лиза резко оттолкнулась от него, спикировала в сторону, зависла сбоку, сжавшись в напряженный клубок. — Ты так глуп, метаморф… Ты не знаешь… Так нельзя говорить! Ты разбудишь их, и они придут за тобой! Замолчи…
— Я все знаю!.. — Краев закрыл глаза и блаженно улыбнулся. — Все знаю… Я нашел себя. Я останусь здесь…
— Заткнись!!!
— Уходи… — пробормотал Краев, наблюдая сияющие звездочки в темно-синем куполе небесной сферы. — Уходи. Оставь меня в покое…
Страшный удар в бок остановил его дыхание. Он полетел вниз, кувыркаясь, пытаясь зацепиться хоть за что-то, но пальцы его бессмысленно хватали лишь пустоту. Пол ударил его всеми своими твердыми слоями — бетоном перекрытия, деревянными лагами, толстыми досками и жестким скользким пластиком, политым кислым пивом и вонючим потом. Краев скользил по полу, инерция от удара ботинком в ребра гнала его дальше и дальше, пока новый удар не остановил его, пригвоздив намертво к месту.
Лиза неслась прямо за ним, на боку, сложенная пополам, как личинка майского жука. Она врезалась спиной в него, остановилась и осталась лежать неподвижно.
— Значит, ты все знаешь, полумех? — Мерзкая физиономия нависла над Краевым, расплываясь в его зрачках, дрожащих от невыносимой боли. — Это похвально. Ты не хочешь жить? Ты хочешь умереть? Навсегда? Мне кажется, что ты заслужил это. Это не просто — умереть навсегда. Но мы поможем тебе, полумех. У нас это хорошо получается — помогать тем, кто решил откинуть копыта!
Кольцо черных теней, окружающее Краева, разразилось громовым хохотом. Адским ревом, дьявольскими воплями, глумливым подвизгиванием. Боже… Где его блюз? Где его крылья? Где его прозрение? Все кинули его, все предали — даже воздух, никак не желающий просачиваться в сведенное судорогой горло. Краев, только что выпавший из смерти младенец, никак не мог сделать свой первый вдох.
Человек схватил Краева за грудки, резким движением поставил его на ноги и приблизил к нему свою безобразную голову — череп, обтянутый высохшей побуревшей кожей.
— Ненавижу баранов, — прошипел он, обдавая Краева волной холодной трупной вони изо рта. — Ненавижу баранов! Ненавижу деяния рук их — полумехов, параспосов и прочую метаморфированную мразь. Мир сдох. И те, кто притворяется живыми, должны занять свое место. Место в куче падали.
— Я не полумех, — просипел Краев. — Убери свои клешни, труп.
— Это мы узнаем. Узнаем, когда разрежем тебя на кусочки. Препарируем тебя, чтобы выяснить, из чего ты сделан. И если мы найдем внутри тебя интересные механические безделушки, мы оставим их себе на память!
Животруп толкнул Краева назад, разжав пальцы. Краев полетел спиной вперед и врезался в одного из тех, кто стоял, окружив его черным кольцом. Жилистые руки схватили его сзади, прижали локти его к бокам. Краев не мог пошевелиться — только дышал со свистом, с трудом превозмогая боль в боку, и смотрел на бедного маленького Лисенка, который без сознания лежал на полу, свернувшись клубочком.
— Что с этой медузой делать? — Один из черных уродов пошевелил Лизу носком огромного башмака, подбитого железной полоской. — Убить?
— Нельзя… — сказал главный животруп. — Пока нельзя.
— Почему? Она же сестрица этого… Салема.
— Потому и нельзя. — Животруп сплюнул под ноги. — Но кое-что другое с ней сделать можно. Сделать Салему подарочек. Заделать его сеструхе маленького животрупика. Поднимите-ка эту медузку, посмотрим на нее как следует…
Двое черных метнулись к Лизе, схватили ее за плечи, придали вертикальное положение. Сама девушка стоять не могла — висела безвольно на чужих руках. Голова ее свешивалась вперед, изо рта стекала тонкая струйка окровавленной слюны. Главарь сделал шаг вперед, схватил ее за косичку, откинул голову назад, приоткрыл пальцем веко.
— Выходит из кайфа, — сказал он. — Надо быстро. Если она очухается, много возни будет. Обдерите-ка с нее шелуху. Я первый ей вставлю…
Один из черных начал стягивать с Лизы полосатые обтягивающие брючки. У него никак не получалось. Он даже присел на корточки от старания, но ткань словно приросла к коже.
— Шеф, похоже, на ней штаны из прилипки! — взвыл черный. — Так просто не снимешь!
— Режь ножом, тупень!
Лиза застонала и медленно открыла глаза. И похоже, то, что она увидела, ей очень не понравилось. В зрачках ее мелькнули искры холодного гнева. В ту же секунду колено ее резко согнулось и въехало в уродливую физиономию того, кто сидел перед ней на корточках. Он еще не успел рухнуть на пол, а девчонка крутнулась юлой, выскользнула из захвата. Ловко нырнула, ушла от удара кулаком — не хуже профессионального боксера. Двигалась она быстро, даже неестественно быстро, но силы были слишком неравны. Черные тени отделились от круга, бросились к ней, заслонили ее хрупкую фигурку.
Руки, обхватившие Краева, несколько ослабили захват. Он не стал терять времени. Он приподнял правую ногу, нащупал нож в голенище сапога, выхватил его и нажал кнопку. Лезвие выскочило и зафиксировалось со Щелчком. И в то же мгновение Краев ударил ножом назад — не глядя, яростно сжав зубы. Острие вошло в податливую мякоть, Николай провернул нож в ране и едва не оглох от болезненного вопля в самое ухо. Животрупы, несмотря на свой полумертвый вид, оказывается, прекрасно чувствовали боль. Удар локтем назад — Краев высвободился и бросился на помощь Лизе. Он чувствовал себя героем.
Не долго чувствовал. Круг людей неожиданно расступился, и Краев увидел, как огромный двухметровый животруп в длинном плаще тащит Лисенка за шиворот, приподняв над землей. Верзила скользнул вместе с девчонкой в образовавшийся в круге просвет, и черные сомкнулись.
Краев закричал от дикой боли. Рука его разжалась, и нож упал на пол. Проклятые наручники! До сих пор он отходил от Лизы не больше чем на пару метров. Но теперь гигантский животруп уволок ее неизвестно куда. И это означало, что предплечьям Краева оставалось быть непереломанными считанные секунды.
— Что это с тобой, полумех? — Главарь снова наклонился над ним. — Похоже, в тебе сломалась какая-то важная деталька? Ты бракованный полумех, да? Поэтому тебя отправили сюда, к нам? Чтобы мы тобой занялись? Мы займемся тобой, кибер. Перережем тебе горлышко и вставим туда цветочек. Как ты относишься к зверобою, полумех?…
Краев не мог ответить. Он корчился и громко вопил. Последние остатки разума покидали его.
Похоже, на этот раз он доигрался. Главарь-животруп, улыбаясь настолько паскудно, насколько может улыбаться череп, взмахнул рукавом, и в руке его появилась опасная бритва. Но Краев не видел этого. Он даже не прощался с жизнью. Вряд ли он вообще понимал, что происходит.
Не слышал он и глухих ударов, доносившихся из-за предела круга черных. Не видел, как два животрупа стукнулись лбами, а потом разлетелись в разные стороны, разорвав живую ограду. В прорыв вломился Чингис — голый по пояс, с несколькими свежими порезами на груди. Уродцы набросились на него всем скопом, но он двигался вперед как носорог через камыш — с хрустом ломаемых носов укладывал одного животрупа за другим. Ему сильно доставалось, но он не обращал на это внимания. Он очень спешил. Следом двигались две девчонки — Настя и Зыбка (Краев так никогда и не узнал, кто из них — кто). Они действовали конечностями не так мощно, как метис, но скорость их реакции вызвала бы удивление даже у профессионального каратиста. Крюгер работал где-то снаружи, прикрывая тылы, самого его не было видно, только блестящий набриолиненный кок время от времени появлялся над сморщенными черепушками живоглотов и пропадал снова.
Все это произошло очень быстро. Главарь еще опускал бритву над Краевым, собираясь, как и положено, перерезать полумеху горло, а в живой стене его приспешников уже образовался туннель. И в этот туннель, как снаряд, в горизонтальном положении влетела симпатичная девочка, с рыжеватой косичкой вдоль бритой наголо головы. Под глазом у симпатичной девочки красовался здоровенный фингал. Девчонка приземлилась на руки, перекувыркнулась через голову, вскочила, как пружинка, и вышибла ногой бритву из клешни главаря. Главарь оглянулся, взмахнул полами плаща и тут же взвился в воздух. Он прыгнул, и конечная точка траектории его прыжка лежала точно на голове Краева. Главарь не привык ошибаться. Острые каблуки его сапог, подкованные железом, летели точно в глаза проклятого метаморфа. И все же он опоздал. Девчонка с нечеловеческой скоростью наклонилась, схватила метаморфа за щиколотки и потянула на себя. Животруп обрушился на пол с такой силой, что каблуки проткнули пластик и застряли в нем. В следующую секунду он получил от Чингиса качественный удар в ухо и рухнул на пол.
Сил, чтобы убежать, у Лизы уже не было. Она просто легла на метаморфа и закрыла его собой.
Глава 7
ЛИСЕНОК ПО ИМЕНИ ЛИЗА
Краев открыл глаза и увидел синее-синее небо в звездах. Он удивленно поморгал глазами: что, мол, за вздор такой — дневное небо и ночные звезды одновременно? Через некоторое время Краев вдруг осознал, что он видит. Он смотрел в потолок. Наверное, это сделал еще Старик. Он расписал свой любимый синий цвет белыми точками. Эстет…
Краев лежал на спине в своей Синей комнате. На большой белой кровати. Рядом с ним, под одним покрывалом, лежала девочка Лиза. Лисенок. Она почти полностью спряталась под синим шелковым полотнищем, наружу выглядывала только макушка со светлой забавной косичкой. Краев хорошо видел ее, поскольку голова Лисенка покоилась на его груди.
То, что они спали в одной кровати, было вполне логичным. Потому что другой кровати в комнате не было, а наручники не позволили бы Лизе и Николаю далеко отойти друг от друга. Проблема была только в одном. Краев совершенно не помнил, как он попал вчера домой. И вообще он плохо помнил окончание вчерашнего вечера. Может быть, окончание было таким, что не стоило его и вспоминать? Очень может быть.
Краев помнил только пять невероятно быстро двигающихся фигур. И отвратительного типа с черепом вместо головы. Животруп сказал, что он перережет полумеху горло и вложит туда зверобой.
Зверобой… Убитому чумнику в Москве тоже перерезали глотку и вставили туда букетик. Очень трогательно. Перевозов был полумехом? В этом можно не сомневаться. Выехал в командировку, выполнил свое задание. Угробил кого-нибудь. А вот домой так и не вернулся — пал на поле брани. Те, кто убил его, отрубили ему ногу и кисть руки. Позаимствовали встроенное оружие? Ответ тоже наверняка положительный. Нечего сказать — повезло Краеву. Украл документы у убитого полумеха и пошел гулять по России, выдавая себя за него. Идиот… Удивительно, что жив еще.
И вот что еще интересно. Кто укокошил этого самого киборга Сергея Ивановича? Ну, за что его так — это понятно. Полумехов, как выяснялось, не любил никто. А вот кто его так хорошо приложил? Местные животрупы? На животрупов патластый блондин и бородатый южанин не были похожи никоим образом. Загадочные повстанцы, о которых говорил Салем? Откуда в России повстанцы? Что они делают в Москве и как могут продержаться больше нескольких дней в этой обители всепоглощающего порядка и всенепременной дисциплины?
Вопросы, вопросы…
Лиза дрыгнула ногами во сне и сильнее прижалась к Николаю. Бедный, милый Лисеночек. Досталось ей вчера. Наверное, вся в синяках и царапинах. Краев свободной правой рукой осторожно потянул покрывало вниз. Скользкий прохладный шелк сполз неожиданно легко и обнажил картину, которая весьма заинтересовала Краева. На девушке не было ни майки, ни брюк. На ней были только обтягивающие штанишки из черной лайкры — что-то вроде очень коротких шорт. Одна грудка Лизы расплющилась о грудь Краева, вторую он не видел, но чувствовал, что она находится у него где-то под мышкой, щекочет его кожу упругим соском. Рука девушки косо пересекала краевский живот. Краев изумленно качнул головой — он не верил, что такое происходит с ним. Ну да, чумники, бараны, животрупы, полумехи… Ах да, еще и параспосы. И площадь имени Пети Стороженко. Подумаешь, эка невидаль… Все это казалось более реальным, чем то, что такая вот изумительная девчушка лежит с ним под одним покрывалом.
Николай осторожно, боясь дышать, передвинулся на кровати в свободную сторону, выскользнул из-под Лизиной руки, нащупал ногами пол и встал. В туалет. А, черт, до туалета шесть метров. За пределами безопасной зоны этих проклятых наручников. Придется будить бедного Лисенка…
Краев с недоумением глянул на руки. Браслетов на них не было. Кожа на запястьях имела фиолетовый оттенок — сплошные синяки, кровоподтеки, царапины. Живого места не было. Однако ничего не болело.
Странным стал организм Николая Краева. Все ему стало нипочем — этому организму. Знай здоровел себе. Отсчитывал с каждым днем год обратно, в сторону давно забытой молодости. Даже подозрение шевельнулось в душе Николая — может быть, приложили все-таки к нему руку чертовы спецслужбы в те дни, пока находился он в беспамятстве? Переделали его в какого-нибудь киборга, настолько совершенного, что и приборы Салема это не распознают?
Глупости. Боже мой, какие глупости лезут в голову с утра…
Краев тихо, ступая на цыпочках, вошел в туалет. Выполнил программу-минимум. Прокрался в ванную. Осмотрел себя. Да, хорош… Из одежды — только те самые плавки, фирма «Сними меня». Поджарый — даже, пожалуй, жилистый. Морщины на морде, конечно, присутствуют, но как-то стало их меньше. Хорош… Если бы Герда увидела его сейчас, упала бы в обморок. Да нет, почему? Без всякого сомнения, увидев такого Шрайнера, Герда упала бы в постель и потащила бы его с собой. Она любила это дело. Даже больше, чем любил его Шрайнер.
Краев лежал на спине в своей Синей комнате. На большой белой кровати. Рядом с ним, под одним покрывалом, лежала девочка Лиза. Лисенок. Она почти полностью спряталась под синим шелковым полотнищем, наружу выглядывала только макушка со светлой забавной косичкой. Краев хорошо видел ее, поскольку голова Лисенка покоилась на его груди.
То, что они спали в одной кровати, было вполне логичным. Потому что другой кровати в комнате не было, а наручники не позволили бы Лизе и Николаю далеко отойти друг от друга. Проблема была только в одном. Краев совершенно не помнил, как он попал вчера домой. И вообще он плохо помнил окончание вчерашнего вечера. Может быть, окончание было таким, что не стоило его и вспоминать? Очень может быть.
Краев помнил только пять невероятно быстро двигающихся фигур. И отвратительного типа с черепом вместо головы. Животруп сказал, что он перережет полумеху горло и вложит туда зверобой.
Зверобой… Убитому чумнику в Москве тоже перерезали глотку и вставили туда букетик. Очень трогательно. Перевозов был полумехом? В этом можно не сомневаться. Выехал в командировку, выполнил свое задание. Угробил кого-нибудь. А вот домой так и не вернулся — пал на поле брани. Те, кто убил его, отрубили ему ногу и кисть руки. Позаимствовали встроенное оружие? Ответ тоже наверняка положительный. Нечего сказать — повезло Краеву. Украл документы у убитого полумеха и пошел гулять по России, выдавая себя за него. Идиот… Удивительно, что жив еще.
И вот что еще интересно. Кто укокошил этого самого киборга Сергея Ивановича? Ну, за что его так — это понятно. Полумехов, как выяснялось, не любил никто. А вот кто его так хорошо приложил? Местные животрупы? На животрупов патластый блондин и бородатый южанин не были похожи никоим образом. Загадочные повстанцы, о которых говорил Салем? Откуда в России повстанцы? Что они делают в Москве и как могут продержаться больше нескольких дней в этой обители всепоглощающего порядка и всенепременной дисциплины?
Вопросы, вопросы…
Лиза дрыгнула ногами во сне и сильнее прижалась к Николаю. Бедный, милый Лисеночек. Досталось ей вчера. Наверное, вся в синяках и царапинах. Краев свободной правой рукой осторожно потянул покрывало вниз. Скользкий прохладный шелк сполз неожиданно легко и обнажил картину, которая весьма заинтересовала Краева. На девушке не было ни майки, ни брюк. На ней были только обтягивающие штанишки из черной лайкры — что-то вроде очень коротких шорт. Одна грудка Лизы расплющилась о грудь Краева, вторую он не видел, но чувствовал, что она находится у него где-то под мышкой, щекочет его кожу упругим соском. Рука девушки косо пересекала краевский живот. Краев изумленно качнул головой — он не верил, что такое происходит с ним. Ну да, чумники, бараны, животрупы, полумехи… Ах да, еще и параспосы. И площадь имени Пети Стороженко. Подумаешь, эка невидаль… Все это казалось более реальным, чем то, что такая вот изумительная девчушка лежит с ним под одним покрывалом.
Николай осторожно, боясь дышать, передвинулся на кровати в свободную сторону, выскользнул из-под Лизиной руки, нащупал ногами пол и встал. В туалет. А, черт, до туалета шесть метров. За пределами безопасной зоны этих проклятых наручников. Придется будить бедного Лисенка…
Краев с недоумением глянул на руки. Браслетов на них не было. Кожа на запястьях имела фиолетовый оттенок — сплошные синяки, кровоподтеки, царапины. Живого места не было. Однако ничего не болело.
Странным стал организм Николая Краева. Все ему стало нипочем — этому организму. Знай здоровел себе. Отсчитывал с каждым днем год обратно, в сторону давно забытой молодости. Даже подозрение шевельнулось в душе Николая — может быть, приложили все-таки к нему руку чертовы спецслужбы в те дни, пока находился он в беспамятстве? Переделали его в какого-нибудь киборга, настолько совершенного, что и приборы Салема это не распознают?
Глупости. Боже мой, какие глупости лезут в голову с утра…
Краев тихо, ступая на цыпочках, вошел в туалет. Выполнил программу-минимум. Прокрался в ванную. Осмотрел себя. Да, хорош… Из одежды — только те самые плавки, фирма «Сними меня». Поджарый — даже, пожалуй, жилистый. Морщины на морде, конечно, присутствуют, но как-то стало их меньше. Хорош… Если бы Герда увидела его сейчас, упала бы в обморок. Да нет, почему? Без всякого сомнения, увидев такого Шрайнера, Герда упала бы в постель и потащила бы его с собой. Она любила это дело. Даже больше, чем любил его Шрайнер.