Страница:
Для нее уже многое стало естественным, в том числе и бытовая хронометрия в неделях — нерациональная, но принятая на всей Земле. Никто из экспедиции не планировал ассимилироваться, но курс глубокого погружения в земную культуру, который отряд прошел в полете, не оставлял выбора. Если бы экипаж знал, сколько времени придется потратить на реабилитацию, восторгов было бы меньше. Хотя и в этом случае никто бы не отказался.
Потому что цель у них — святая.
Женщина поморщилась: про «святость цели» тоже было из местного, из какого именно — сразу и не скажешь. Английский?.. Да, пожалуй. Немецкий?.. Несомненно. Русский?.. Тем более.
Она попробовала перевести круг своих обязанностей — получилось коряво: «обнаружение и устранение внешней угрозы». Приемлемый вариант пришел на ум чуть позже. Самой близкой вновь оказалась русская версия, со всеми ее дополнительными смыслами. Одно слово: контрразведка.
Низкая этажерка была уставлена пузырьками и склянками — Андрей взялся было в них разбираться, но, опомнившись, просто вылил в воду пару флаконов посимпатичней. В центре выросла гора искрящейся пены, и он, замирая от счастья, рухнул в нее, как в сугроб.
Минут десять Андрей не мог даже мычать. Потом собрался с силами и перевернулся на спину. Еще десять минут блаженства, Если бы в этот момент кто-нибудь вошел...
Он стер с лица пену и взглянул на дверь. В коридоре раздались шаги — деловые, торопливые, легкие. Кто-то процокал мимо, и снова все стихло. Андрей, вдохнув, погрузился в воду с головой. Он готов был раствориться — и частично уже растворялся: лунки в пене приобрели синеватый джинсовый оттенок.
Андрей слил воду и открыл оба крана. Ванна наполнялась медленно, но и это доставляло удовольствие: он лежал на дне и чувствовал себя оживающей после засухи лягушкой. Потом облился шампунем и снова стал владыкой морей, седым и неспешным.
Накупавшись до изнеможения, Андрей заполз на кровать, невероятно широкую и непозволительно мягкую. Это было уже не счастьем, а чем-то таким, чему нет и названия. Андрею было безразлично, родиться или умереть, лишь бы это не кончалось — никогда, никогда...
В дверь постучали, и он прикрылся подушкой.
Парикмахер был мужчиной. И он определенно был человеком.
— Привет. Давай в кресло. У-у-у, как ты себя запустил! Небось в кино снимался? Про обезьян. — Тыкнув, он защелкал ножницами — пока еще примериваясь, вхолостую. — Кто твой мастер?
— Я сам.
— Руки оторвать тому мастеру. Ха-ха... зачем же самому? Есть салоны. Их для этого и придумали, чтобы самому не уродоваться. Ха-ха...
— Салоны, ха-ха, — вяло поддержал Андрей. — Да все недосуг. Как ни соберусь — то дождь, то снег. То зима, то лето.
— Бывает, — покладисто отозвался мужчина. — Ну, я тебя покороче обкорнаю, да? Чтобы до следующего раза хватило.
Андрей застыл и посмотрел в зеркало — напротив сидел дикого вида субъект с растерянной улыбкой.
— Покороче, пожалуй, — выдавил он. На пол упала первая прядь.
— Послушай-ка, братишка... — начал Андрей.
— О-о, нет! — протянул парикмахер. — Про это лучше не надо. Я уже устал отвечать.
— Уже устал? Когда ты успел устать?
— Весь год одно и то же.
— Какой год? — не понял Андрей.
— Ну да, да! Я действительно работал в Голливуде. В самом Голливуде, да!
— На кой черт мне твой Голливуд?!
— Таких людей стриг! Эх! Если бы ты знал, каких я стриг людей!
— Здесь ты почему оказался?
— Говорю же: это давно было, год назад. Не сложилось у меня там. Прилетел обратно.
— Ты дурак или прикидываешься? Мне до твоей биографии дела нет. Я спрашиваю: какого хрена ты работаешь на этих, на...
— Гадов? —подсказал мужчина.
— Во-во. На гадов. Ты работаешь на гадов и сам становишься гадом.
— Ну как я им стану, гадом-то? — искренне удивился он. — Это же биология, природа.
Андрей снова не понял, но уточнять не стал.
— Гады, — произнес парикмахер. — А почему бы мне на них не работать? Я что, рыжий?
— Ты хуже. Ты чумной.
Мужчина хмыкнул и начал обрабатывать челку.
— Не знаю, не знаю, — проронил он. — Ты вообще откуда свалился-то?
— Известно откуда: с неба. На вертолете.
— А конкретней?
— Сам не догадываешься? Если мы стоим у Шиашира, откуда я еще мог свалиться?
— Стоим?.. Давно не стоим. Плывем. Идем, — поправился мужчина.
— Куда?! — рявкнул Андрей, сдергивая простыню. — Куда это мы плывем-идем?
— А я почем знаю? Да ты не колбасись, — проворковал парикмахер, мягко возвращая его в кресло. — У нас тут и вертолеты, и самолеты. Если надо, доставят в любое место. Корабль-то здоровый, плавает медленно. Далеко уплыть не мог. То есть уйти. Ради меня летчиков тревожить не стали бы... пилотов, — оговорился он. — А ради тебя поднимут всех.
— С чего ты взял?
— Важная птица. Думаешь, у меня комната такая же? Нет, поменьше чуток. И аквариум, — он кивнул на ванну, — не предусмотрен. Душ в конце коридора. Общий, на весь этаж. Тьфу ты... На всю палубу. Или на отсек?.. Трудно мне с этими гюйсамикнехтами, я человек сухопутный.
— Ты не человек. Ты гнида. Сухопутная, морская — какая разница... Закончил? Тогда вали отсюда.
— Ну... и мне было... не менее приятно. Только у нас еще кой-чего заказано. Не боишься? — Мужчина артистично взмахнул опасной бритвой.
— Тебя — нет.
— Правильно. Только не вертись, ага? А то хочешь не хочешь... и я вместе с тобой без башки на берег сойду. Здесь вообще-то капитан обитал. А так, по задумке, это номер Президента. Ну еще того, России. Или министра обороны — если учения, допустим.
— И где сейчас капитан?
— Перевели в каюту попроще.
— Он не возражал?
— Кому охота без работы остаться? Он немолодой, ему отсюда только на пенсию.
Андрей чуть не застонал.
— Может, гады вас гипнотизируют?
— С чего бы это... И откуда у них столько гипнотизеров? Их всего-то человек пятнадцать прилетело. В смысле, гадов.
— Пятнадцать?! — не поверил Андрей.
— Или двадцать. Так, примерно.
— И пятнадцать гадов сумели всю планету...
— Или двадцать, — невозмутимо повторил мужчина.
— И вы... — Андрей запнулся. Он сообразил, что продолжать разговор бесполезно. Прикидывался парикмахер или действительно был дебилом — неважно: он играл свою роль добросовестно. Андрей подозревал, что на крейсере найдутся и другие актеры. Другие сволочи, продавшиеся ни за грош. Они все будут доказывать, что служить у оккупантов — нормально. Он ждал, что его бросят в темную камеру, лишат пищи и сна, станут мучить холодом и жарой — будут «размягчать», как в классическом кино про шпионов. Но гады, похоже, земных фильмов не смотрели. Они размягчали Андрея иначе, и это было гораздо хуже.
Как только парикмахер ушел, в каюте появилась толстуха-горничная. Она подкатила к дивану сервировочный столик и с интересом оглядела Андрея, особое внимание уделив неплотно запахнутому халату.
— Изменился, не узнать... Налетай, красавец! — Женщина подняла над столиком крахмальную салфетку и, выдержав паузу, игриво уточнила: — Не на меня, на еду.
Стол и нижняя полка были плотно уставлены тарелками, вазочками и салатницами. В каждой что-то лежало — изобильно и красиво, с долькой лимона, или с веткой петрушки, или с долькой и веткой одновременно. Среди этого столпотворения торчали три разных горлышка. Андрей плеснул себе вина, затем, помедлив, взял бокал побольше и наполнил его коньяком.
Два крупных глотка — вздох — лимончик, затем какая-то крошечная котлетка и, конечно, ложечка...
— Это для жюльена, — предупредила горничная.
— Чего?..
— Ложка для жюльена. Для икры вон та. — Женщина протянула палец, но Андрей отогнал ее, как муху.
— Где стюард? — спросил он.
— Не хами. Кормят — кушай.
Он зачерпнул икры — другой, правильной ложкой — и сделал еще глоток. Мир застонал и ожил. Осетр с брусничными глазами улыбался Андрею, как брату.
— Свободна, — сказал он горничной, склоняясь к устрицам. — Стоять!
— Ну? — Женщина открыла дверь и обернулась.
— Это что?!
Внизу, на самом краю, Андрей обнаружил пластмассовую миску с застывшей серой кашей.
— Это здесь зачем?! — рявкнул он.
— Велено передать. Для ассортимента, наверно. А чего ты всполошился-то? Тебе еды мало? Выбирай, что хочешь, кто тебя неволит?
— Все, иди. Ублюдки...
Он продолжал поглощать — быстро, без разбора, выгребая всё отовсюду, то и дело прикладываясь к коньяку, — но ни на секунду не забывая про тюремную пайку, предложенную «для ассортимента». Андрей уже не сомневался: его действительно размягчали, вернее, ломали о колено, но как этому противиться, он не знал. Пять лет он не видел ничего, кроме старой газеты, нечистой миски и девяти квадратных метров бетонной свободы. У него кружилась голова, и это было не опьянение — это было безумие спасенного утопленника. Как прекратить дышать, если в воздухе — жизнь?
Андрей напился вдрызг, иначе и быть не могло. Отвалившись от стола, он неверной походкой направился к кровати, но, не дойдя, вернулся. В бутылке еще был коньяк, и пропасть ему Андрей позволить не мог — следующие двадцать, или тридцать, или пятьдесят лет он себе этого не простил бы.
Спустя еще полчаса он все-таки очутился в постели — без халата, с обглоданным раком в кулаке. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его потревожили.
— Опять ты, слониха?
Смутный силуэт распался на две части и окружил кровать. У блондинки был длинный «хвост», а у брюнетки — «каре», хотя Андрей в самом деле оказался бы рад и горничной.
— Ни фига себе татуха!
Он ощутил, как на сердце ложится ладонь.
— Не трогала бы ты ее... — Второй голос, позвонче. Предположительно блондинка. — Это не просто тату, это у них масть.
Кто-то уселся ему на ноги — легко и тепло. Андрей зажмурился. Потом вспомнил, что и так давно спит.
— Слышала я, слышала. Ну и что? Крест и — какая масть?
— Молчала бы ты, а?
— Девки... — пробормотал Андрей. — Я так вам рад!., так рад!.. Только это... я давно без практики.
— Лежи, лежи, милый. С нами проблем не бывает, — засмеялась предположительно блондинка.
— А вы не гады? — встрепенулся он. Кажется, тоже во сне.
— Какие мы гады? Ты нас чувствуешь?
— Я? Вас? Да...да...
— Гады холодные. На то они и гады.
— Ясно. Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья? Хотите, я умру? Только не сейчас. Потом... потом, не сейчас. Завтра.
— Да! — машинально ответила женщина.
— Вы тоже об этом подумали?
— Не стойте на пороге.
Он закрыл дверь и положил диск на стол.
— Признаться, я не ожидал, что погружение в чужую культуру будет таким глубоким. Скорее бы попасть в англоязычную зону.
— Никакой разницы. Трайк докладывает о тех же проблемах и ждет перевода на Восток.
— Говорим на местных языках, пользуемся местной техникой... преимущественно. — Стив осторожно подвинул диск. — Тот, кто планировал Миссию, едва ли представлял, насколько опасным может быть соприкосновение с этой средой.
— По возвращении мы все пройдем реабилитацию. Что вы принесли?
— Это касается последнего объекта. В том числе записи некоторых физиологических актов.
— Они заслуживают внимания?
— Не более, чем всё остальное. Объект на пределе психической нормы. Мы в силах подавить его волю, но это не требуется, она была сломлена задолго до нашего появления. Хороший материал, — подытожил Стив.
— Чем вы занимались раньше?
— Полагаю, вы знаете обо мне больше, чем я сам.
— Потому и спрашиваю.
— Я воевал, — сказал он. — В составе двести тридцать шестого корпуса.
— Там было горячо, — заметила она.
— Горячо? — Стив на секунду задумался. — Да, мы несли огромные потери.
— Своих солдат вы тоже называли материалом?
— Вы задаете странные вопросы. Или вы хотите сказать, что этот объект...
— Он уже наш, я уверена.
— Не смею спорить.
Стив повернулся к выходу, и женщина утвердительно кивнула. Когда дверь закрылась, она взяла со стола диск.
Изображение на экране было недостаточно четким, но на большее при такой аппаратуре рассчитывать не приходилось. Кандидат, или «вербовочный материал», лежал в постели — обнаженный и пьяный. У кровати появились две аборигенки из релакс-персонала.
Дальше женщина смотрела вполглаза — все это было малосимпатично. На какое-то мгновение самодисциплина ее оставила, и она снова вспомнила о Войне. Двести тридцать шестой корпус — разумеется, она знала, где служил Стив. Подразделение, должность, поощрительный лист — о Стиве ей было известно все. Таких, как он, на Земле принято называть героями. Тем более странно, что он...
Женщина озадаченно провела пальцем по виску.
Расклеился. Да, подходящее слово, потому что оно местное. Стив расклеился, в составе Миссии он чувствовал себя неуютно. Она ожидала соперничества, но Стив, боевой офицер, на Земле превратился во что-то серое, покорное.
Женщина вздрогнула. Слишком много нехарактерных определений. Авторы курса подготовки не напрасно табуировали воспоминания о родине. Но память стереть нельзя, ее можно лишь взять под контроль. Да и то не всегда.
Она отстраненно взглянула на монитор и скрыла изображение. То, что происходило с объектом, было отвратительно... не просто отвратительно — дико.
Динамики продолжали издавать хрипы и бормотания, затем возникла пауза, и мужской голос произнес:
— Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья?
Женщина остановила запись.
— Мы холодные, — повторила она в пустоту. — А вы — нет.
В двухместной каюте ничего не изменилось, даже снятый портрет лежал на том же месте. Стив по-вчерашнему прохаживался вдоль стены, словно чего-то ждал.
Через несколько секунд — Андрей не успел и присесть — в помещении появилась женщина. На ней были узкие черные брюки и водолазка — одежда, подходящая и для работы, и для пикника, и для шопинга. Она и сама казалась как бы... универсальной. Лет тридцати с небольшим, темноволосая, стриженная под мальчика. С другим выражением лица она была бы красивой. Вернее, так: красивой она была бы, если б ее лицо хоть что-нибудь выражало.
Стив сдвинул каблуки — этого было достаточно, чтобы понять, кто здесь главный.
— Ксена, — представил он женщину.
Та, не реагируя, прошла к стулу. Андрей замер посреди каюты.
Раздевайтесь, — велела Ксена. Он недоуменно взглянул на Стива.
— Раздевайтесь, — подтвердил тот.
Стянув рубаху, Андрей кинул ее на кровать. Затем, чуть помедлив, разулся и начал расстегивать ширинку.
— Дальше, — сказала Ксена.
Андрей вздохнул и вслед за рубашкой отправил брюки. Затем и трусы.
Ксена рассматривала его, как мандарины в овощной лавке.
— Повернитесь.
Он выполнил. После того, что она видела, прятать от нее задницу не имело смысла.
— Вы в хорошей форме, — оценила Ксена. — Для человека, который провел пять лет в камере.
— А для не-человека?..
— Вы не ответили на вопрос.
— Я не слышал вопроса, — проговорил Андрей, копируя ее манеру. Получилось какое-то кривляние, но это Ксену не волновало.
— Вы следили за своим телом, — сказала она. — К чему-то готовились? Чего-то ждали? Надеялись на освобождение?
— Не готовился, не ждал, не надеялся. — Сообразив, что такой ответ ее не удовлетворяет, Андрей добавил: — Это лишь один из способов не сойти в камере с ума.
— Какие еще способы вам известны?
— Еще — разгадывать кроссворды. Но в газете их не было. А еще, я слышал, можно сочинять романы, только, по-моему, это и есть прямая дорога в дурдом. Я оденусь, вы позволите?
— Нет. Обратно.
Он повернулся к ней снова — всем фасадом.
— У вас на груди изображен крест.
— Полагаю, крест символизирует конец жизни, — высказался Стив.
— Это правда? — спросила Ксена.
— Да. — Андрей помедлил. — Правда.
— Вы от него избавитесь.
— Почему?
— Потому что служба у нас — не конец, а начало. — Ксена резко поднялась.
— С чего вы взяли, что я буду у вас служить? — пробормотал Андрей.
— Это очевидно, — сказала она, покидая каюту.
Стив выдержал паузу и занял место у стола.
— Одевайтесь, Андрей Алексеевич.
— Я не Алексеевич.
— Андрей Алексеевич Волков, — спокойно произнес Стив.
— И никакой я не Волков. — Он запутался ногой в брючине и чуть не упал. — Вы... перепутали? Вы меня с кем-то перепутали! — расхохотался Андрей.
— Это ваши новые анкетные данные.
— А вам доступно такое понятие, как юмор?
— Понятие доступно, — ответил Стив. — К делу. Имя вам решено не менять. У вас и без того будут проблемы с самоидентификацией.
— Погодите, погодите! Вы что это?., вы о чем?
— Мы ценим каждого сотрудника. Мы обеспечим вам максимальную безопасность. Но мы не можем уделять вам чрезмерное внимание, а это значит...
Андрей закрыл глаза. Все это значило только одно: он продался.
Вот как это случилось. Без пыток, без угроз. Заставили не кнутом, даже не пряником — черствой краюхой. Отмыли, дали нормально поесть и разрешили вспомнить, чем отличается живая женщина от замызганной фотки в газете. Ему ничего не сказали. Зачем, если все понятно и так? Откажешься — вернешься в камеру. Навсегда, до конца жизни. В тридцать лет — до самого конца... Ксена видела его пару минут, но за это время нашла фразу, перед которой Андрей был бессилен. Ему не сулили ни денег, ни власти. И новая жизнь, идущая на смену старой, — никто не гарантировал ее продолжительности. Ему не обещали даже этого. Ничего. Только покормили. Приличная собака и та за бутерброд хозяина не бросит. Самое отвратительное, что его ни о чем не спрашивали, в его решении гады не сомневались. Их уверенность попахивала чем-то физиологическим, словно реакция Андрея была подтверждена лабораторными опытами, и это ставило его даже ниже собаки, на одну ступень с червем... Он не был червем и не был собакой. Андрей был человеком, и про него все знали заранее. Знали, что предаст. И не ошиблись.
— ...в частности, татуировка, — продолжал Стив. — Разумеется, мы не позволим вам оставить такую явную примету. Это в ваших же интересах, Волков.
— Я не... ах, да. — Андрей махнул рукой. — Далеко мы от острова?
— Крейсер идет уже десять часов.
— И я не единственный, кого вы...
— Мы взяли на борт не всех. Но все, кого мы взяли, предпочли свободу.
— В каком смысле?
— В том же, что и вы.
— Свобода... Ясно.
— Судебное заседание по вашему делу транслировалось на всю Европу. Многие вас помнят. Либо вспомнят при встрече.
Андрей недоуменно покачал головой.
— Вы действительно думаете, что нам нужны стюарды? — осведомился Стив.
Андрей вздрогнул — именно про стюардов он почему-то и подумал.
— Нам и крейсер не нужен, — сказал пришелец. — Мы одолжили его у вашего правительства на время.
— Но вы же наняли парикмахера...
— Вы не парикмахер, Волков.
— У меня бесполезная профессия: сетевой дизайнер. Вернее, я был сетевым дизайнером. Пять лет назад. — Андрей помолчал. — Кажется, дизайнеры вам тоже не нужны.
— Ваша новая работа будет не менее творческой.
— Что-нибудь взорвать? — Он нервно усмехнулся и вдруг замер — с нелепо растянутыми губами и с ужасом в глазах. — Новая работа, новая фамилия... Юридически я остаюсь в «Каменном Чертоге»? Вы... да, вы говорили о проблемах с самоидентификацией...
Стив извлек из-под рамки фотографию и передвинул ее по столу. Андрей сощурился — лицо было знакомым. Молодой мужчина, обаятельный, но не выдающийся. Три кадра: фас и оба профиля.
— Н-нет, не припомню. Где-то, кажется, встречались...
— Это лицо вы видите впервые, но с завтрашнего дня будете видеть его часто, — сказал Стив. — В зеркале.
— Я... я не согласен!
— Реконструкция черепа не потребуется, форма у вас типичная. Операция коснется только мышц. И, естественно, кожа. Пигментация, плотность, зоны роста волос. Близкий человек может узнать вас по одним усам.
— Послушайте!.. — Андрей вскочил и шагнул к двери, но так же резко остановился. — Вы кто?! Я вас не понимаю. Я ничего не понимаю! Вы на Земле около трех недель. И вы не просто всех подчинили — вы... уже стали хозяевами. Вы почувствовали, вы уже почувствовали себя хозяевами! За три недели! Крейсер... самый большой корабль России у вас за прогулочную яхту!
— Как и всем другим бывшим суверенным государствам, России ничто не угрожает. Земля объединилась, и угроза международной войны исчезла.
— Как будто межпланетная — лучше!
— Мы вам не враги. Несовпадение национальных интересов наносило Земле больший урон, чем наше присутствие.
— Вот! — воскликнул Андрей. — Вот что самое... — Он потряс ладонями, будто пытаясь выловить слова в воздухе. — Самое отвратительное. Вы знаете о нас столько... сколько и я! Вам даже осматриваться не нужно. Явились, как к себе домой. «Формачерепа»!.. «Усы»!.. Вы слишком хорошо ориентируетесь. Во всем.
— Мы готовились.
— Так вы на Земле давно?
— Мы не скрываем, что наблюдали за вами. Вы находите это противоестественным? Разве вы поступили бы иначе? — Стив моргнул — впервые за все время разговора — и словно отрубил тему. — Привыкание к новой внешности продлится несколько суток, — сказал он. — Я подразумеваю аспект психологический. С совместимостью тканей проблем не будет, вы можете рассчитывать на все достижения нашей медицины.
— Да, кажется, мы с вами похожи...
— Мы достаточно близкие виды. Самое сложное, что вас ожидает, — освоение мимики. Улыбаться и хмуриться вы будете учиться заново. Весьма сложная практика, но вам она должна быть под силу. Вы долгое время находились в изоляции, и ваша мимика утратила социальное значение.
— Поэтому вы вербуете из одиночных камер? Крест! — спохватился Андрей. — Оставьте мне его. Лицо жалко, но тут я не спорю. А крест?.. Я сделал татуировку в пересыльной тюрьме. На Шиашире ее видел только врач и пара вертухаев. С другими заключенными я не общался, здесь такой порядок. Мы даже через стену не перекрикивались — во-первых, не слышно, а во-вторых, за это наказывают. Ну кто знает о моем кресте?
— Почему вы так им дорожите?
— А почему вы так стремитесь меня... перелицевать? Перекроить во мне все. Крест — это мое, понимаете? Как заноза. Пусть она у меня будет. Моя собственная заноза. Пусть будет!
— Я уже говорил: мы обязаны принять все меры предосторожности.
— Да отпечатки пальцев! Да форма уха! — вскричал Андрей. — Вы в курсе, сколько есть способов опознания?!
— Отпечатки мы с вами не обсуждали, потому что для вашего душевного здоровья это не критично. Но если вы думаете, что выйдете отсюда с папиллярным рисунком человека, утопившего паром «Данциг», то я, не исключено, переоценил ваш интеллектуальный потенциал.
— Вы... для чего меня берете? — У Андрея сел голос, он прокашлялся, но это не помогло. — А?.. Для чего, Стив? Вас мало, так вам подручные нужны? Провокаторы? Каратели? Кого вам не хватает? Парикмахеры у вас уже есть, да я и не парикмахер. Сетевое представительство открыть захотели? Это всегда пожалуйста, сайт я вам сверстаю. Подучусь немножко, память освежу и сверстаю. Только тут можно и старыми пальцами обойтись, своими. И своим лицом.
Прежде чем ответить, Стив дважды сложил фотографию и убрал ее во внутренний карман.
— Мы не собираемся вас на что-либо провоцировать. Ни вас персонально, ни человечество в целом. При необходимости мы способны уничтожить все живое на вашей планете. Однако у нас нет такой необходимости.
— Зато есть какая-то другая, — пробормотал Андрей. — Какая-то другая необходимость. Это все, что вы можете мне сообщить?
— Еще две вещи. Первая: не пытайтесь убежать или спрятаться, Сразу избавлю вас от иллюзий: в вашу кровь будут введены симбиотические элементы. Проще назвать их системой организмов, а еще проще — симбионтами. Система способна к самовоспроизводству. Она не бессмертна, но более жизнестойка, чем вы сами. С точки зрения вашей науки, симбионты — это ничто. Вы не в состоянии их обнаружить и не старайтесь этого сделать. Однако помните о них. Помните, что при необходимости мы в любой момент сможем не только определить ваши координаты, но и прекратить ваше существование.
— При необходимости... — отрешенно повторил Андрей.
— И второе: если вы откажетесь от сотрудничества, вертолет доставит вас обратно на Шиашир за сорок — сорок пять минут. Пилоты готовы и ждут команды. Код авиазвена — три пятерки.
Стив указал на вертикальный блок терминала. Крышка была уже открыта, экран оставался черным, но кнопки светились. Кнопки, как и пилоты, ждали.
— Это я должен сделать? Обязательно я? — Андрей уперся лбом в стену — чтобы не упасть, не позволить нервам взять тайм-аут, не вручить свою судьбу кому-то другому.
Его все же спросили. Ему дали выбор, и это был худший выбор из всех возможных. Вчера он презирал человека, служащего на корабле парикмахером. А сегодня... сейчас... он решал, презирать ли ему себя. Решал, как относиться к самому себе — всю оставшуюся жизнь. И главное, выбирал — какой она будет, его жизнь. Оставшаяся. Вся.
Потому что цель у них — святая.
Женщина поморщилась: про «святость цели» тоже было из местного, из какого именно — сразу и не скажешь. Английский?.. Да, пожалуй. Немецкий?.. Несомненно. Русский?.. Тем более.
Она попробовала перевести круг своих обязанностей — получилось коряво: «обнаружение и устранение внешней угрозы». Приемлемый вариант пришел на ум чуть позже. Самой близкой вновь оказалась русская версия, со всеми ее дополнительными смыслами. Одно слово: контрразведка.
* * *
Ванна — большая, неправильной формы — была уже наполнена, рядом на хромированной перекладине висела новая одежда. Прежде чем залезть в воду, Андрей посмотрел, какие ему приготовили вещи. Полотняные брюки и просторная рубаха на трех пуговицах, после робы это казалось шиком.Низкая этажерка была уставлена пузырьками и склянками — Андрей взялся было в них разбираться, но, опомнившись, просто вылил в воду пару флаконов посимпатичней. В центре выросла гора искрящейся пены, и он, замирая от счастья, рухнул в нее, как в сугроб.
Минут десять Андрей не мог даже мычать. Потом собрался с силами и перевернулся на спину. Еще десять минут блаженства, Если бы в этот момент кто-нибудь вошел...
Он стер с лица пену и взглянул на дверь. В коридоре раздались шаги — деловые, торопливые, легкие. Кто-то процокал мимо, и снова все стихло. Андрей, вдохнув, погрузился в воду с головой. Он готов был раствориться — и частично уже растворялся: лунки в пене приобрели синеватый джинсовый оттенок.
Андрей слил воду и открыл оба крана. Ванна наполнялась медленно, но и это доставляло удовольствие: он лежал на дне и чувствовал себя оживающей после засухи лягушкой. Потом облился шампунем и снова стал владыкой морей, седым и неспешным.
Накупавшись до изнеможения, Андрей заполз на кровать, невероятно широкую и непозволительно мягкую. Это было уже не счастьем, а чем-то таким, чему нет и названия. Андрею было безразлично, родиться или умереть, лишь бы это не кончалось — никогда, никогда...
В дверь постучали, и он прикрылся подушкой.
Парикмахер был мужчиной. И он определенно был человеком.
— Привет. Давай в кресло. У-у-у, как ты себя запустил! Небось в кино снимался? Про обезьян. — Тыкнув, он защелкал ножницами — пока еще примериваясь, вхолостую. — Кто твой мастер?
— Я сам.
— Руки оторвать тому мастеру. Ха-ха... зачем же самому? Есть салоны. Их для этого и придумали, чтобы самому не уродоваться. Ха-ха...
— Салоны, ха-ха, — вяло поддержал Андрей. — Да все недосуг. Как ни соберусь — то дождь, то снег. То зима, то лето.
— Бывает, — покладисто отозвался мужчина. — Ну, я тебя покороче обкорнаю, да? Чтобы до следующего раза хватило.
Андрей застыл и посмотрел в зеркало — напротив сидел дикого вида субъект с растерянной улыбкой.
— Покороче, пожалуй, — выдавил он. На пол упала первая прядь.
— Послушай-ка, братишка... — начал Андрей.
— О-о, нет! — протянул парикмахер. — Про это лучше не надо. Я уже устал отвечать.
— Уже устал? Когда ты успел устать?
— Весь год одно и то же.
— Какой год? — не понял Андрей.
— Ну да, да! Я действительно работал в Голливуде. В самом Голливуде, да!
— На кой черт мне твой Голливуд?!
— Таких людей стриг! Эх! Если бы ты знал, каких я стриг людей!
— Здесь ты почему оказался?
— Говорю же: это давно было, год назад. Не сложилось у меня там. Прилетел обратно.
— Ты дурак или прикидываешься? Мне до твоей биографии дела нет. Я спрашиваю: какого хрена ты работаешь на этих, на...
— Гадов? —подсказал мужчина.
— Во-во. На гадов. Ты работаешь на гадов и сам становишься гадом.
— Ну как я им стану, гадом-то? — искренне удивился он. — Это же биология, природа.
Андрей снова не понял, но уточнять не стал.
— Гады, — произнес парикмахер. — А почему бы мне на них не работать? Я что, рыжий?
— Ты хуже. Ты чумной.
Мужчина хмыкнул и начал обрабатывать челку.
— Не знаю, не знаю, — проронил он. — Ты вообще откуда свалился-то?
— Известно откуда: с неба. На вертолете.
— А конкретней?
— Сам не догадываешься? Если мы стоим у Шиашира, откуда я еще мог свалиться?
— Стоим?.. Давно не стоим. Плывем. Идем, — поправился мужчина.
— Куда?! — рявкнул Андрей, сдергивая простыню. — Куда это мы плывем-идем?
— А я почем знаю? Да ты не колбасись, — проворковал парикмахер, мягко возвращая его в кресло. — У нас тут и вертолеты, и самолеты. Если надо, доставят в любое место. Корабль-то здоровый, плавает медленно. Далеко уплыть не мог. То есть уйти. Ради меня летчиков тревожить не стали бы... пилотов, — оговорился он. — А ради тебя поднимут всех.
— С чего ты взял?
— Важная птица. Думаешь, у меня комната такая же? Нет, поменьше чуток. И аквариум, — он кивнул на ванну, — не предусмотрен. Душ в конце коридора. Общий, на весь этаж. Тьфу ты... На всю палубу. Или на отсек?.. Трудно мне с этими гюйсамикнехтами, я человек сухопутный.
— Ты не человек. Ты гнида. Сухопутная, морская — какая разница... Закончил? Тогда вали отсюда.
— Ну... и мне было... не менее приятно. Только у нас еще кой-чего заказано. Не боишься? — Мужчина артистично взмахнул опасной бритвой.
— Тебя — нет.
— Правильно. Только не вертись, ага? А то хочешь не хочешь... и я вместе с тобой без башки на берег сойду. Здесь вообще-то капитан обитал. А так, по задумке, это номер Президента. Ну еще того, России. Или министра обороны — если учения, допустим.
— И где сейчас капитан?
— Перевели в каюту попроще.
— Он не возражал?
— Кому охота без работы остаться? Он немолодой, ему отсюда только на пенсию.
Андрей чуть не застонал.
— Может, гады вас гипнотизируют?
— С чего бы это... И откуда у них столько гипнотизеров? Их всего-то человек пятнадцать прилетело. В смысле, гадов.
— Пятнадцать?! — не поверил Андрей.
— Или двадцать. Так, примерно.
— И пятнадцать гадов сумели всю планету...
— Или двадцать, — невозмутимо повторил мужчина.
— И вы... — Андрей запнулся. Он сообразил, что продолжать разговор бесполезно. Прикидывался парикмахер или действительно был дебилом — неважно: он играл свою роль добросовестно. Андрей подозревал, что на крейсере найдутся и другие актеры. Другие сволочи, продавшиеся ни за грош. Они все будут доказывать, что служить у оккупантов — нормально. Он ждал, что его бросят в темную камеру, лишат пищи и сна, станут мучить холодом и жарой — будут «размягчать», как в классическом кино про шпионов. Но гады, похоже, земных фильмов не смотрели. Они размягчали Андрея иначе, и это было гораздо хуже.
Как только парикмахер ушел, в каюте появилась толстуха-горничная. Она подкатила к дивану сервировочный столик и с интересом оглядела Андрея, особое внимание уделив неплотно запахнутому халату.
— Изменился, не узнать... Налетай, красавец! — Женщина подняла над столиком крахмальную салфетку и, выдержав паузу, игриво уточнила: — Не на меня, на еду.
Стол и нижняя полка были плотно уставлены тарелками, вазочками и салатницами. В каждой что-то лежало — изобильно и красиво, с долькой лимона, или с веткой петрушки, или с долькой и веткой одновременно. Среди этого столпотворения торчали три разных горлышка. Андрей плеснул себе вина, затем, помедлив, взял бокал побольше и наполнил его коньяком.
Два крупных глотка — вздох — лимончик, затем какая-то крошечная котлетка и, конечно, ложечка...
— Это для жюльена, — предупредила горничная.
— Чего?..
— Ложка для жюльена. Для икры вон та. — Женщина протянула палец, но Андрей отогнал ее, как муху.
— Где стюард? — спросил он.
— Не хами. Кормят — кушай.
Он зачерпнул икры — другой, правильной ложкой — и сделал еще глоток. Мир застонал и ожил. Осетр с брусничными глазами улыбался Андрею, как брату.
— Свободна, — сказал он горничной, склоняясь к устрицам. — Стоять!
— Ну? — Женщина открыла дверь и обернулась.
— Это что?!
Внизу, на самом краю, Андрей обнаружил пластмассовую миску с застывшей серой кашей.
— Это здесь зачем?! — рявкнул он.
— Велено передать. Для ассортимента, наверно. А чего ты всполошился-то? Тебе еды мало? Выбирай, что хочешь, кто тебя неволит?
— Все, иди. Ублюдки...
Он продолжал поглощать — быстро, без разбора, выгребая всё отовсюду, то и дело прикладываясь к коньяку, — но ни на секунду не забывая про тюремную пайку, предложенную «для ассортимента». Андрей уже не сомневался: его действительно размягчали, вернее, ломали о колено, но как этому противиться, он не знал. Пять лет он не видел ничего, кроме старой газеты, нечистой миски и девяти квадратных метров бетонной свободы. У него кружилась голова, и это было не опьянение — это было безумие спасенного утопленника. Как прекратить дышать, если в воздухе — жизнь?
Андрей напился вдрызг, иначе и быть не могло. Отвалившись от стола, он неверной походкой направился к кровати, но, не дойдя, вернулся. В бутылке еще был коньяк, и пропасть ему Андрей позволить не мог — следующие двадцать, или тридцать, или пятьдесят лет он себе этого не простил бы.
Спустя еще полчаса он все-таки очутился в постели — без халата, с обглоданным раком в кулаке. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его потревожили.
— Опять ты, слониха?
Смутный силуэт распался на две части и окружил кровать. У блондинки был длинный «хвост», а у брюнетки — «каре», хотя Андрей в самом деле оказался бы рад и горничной.
— Ни фига себе татуха!
Он ощутил, как на сердце ложится ладонь.
— Не трогала бы ты ее... — Второй голос, позвонче. Предположительно блондинка. — Это не просто тату, это у них масть.
Кто-то уселся ему на ноги — легко и тепло. Андрей зажмурился. Потом вспомнил, что и так давно спит.
— Слышала я, слышала. Ну и что? Крест и — какая масть?
— Молчала бы ты, а?
— Девки... — пробормотал Андрей. — Я так вам рад!., так рад!.. Только это... я давно без практики.
— Лежи, лежи, милый. С нами проблем не бывает, — засмеялась предположительно блондинка.
— А вы не гады? — встрепенулся он. Кажется, тоже во сне.
— Какие мы гады? Ты нас чувствуешь?
— Я? Вас? Да...да...
— Гады холодные. На то они и гады.
— Ясно. Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья? Хотите, я умру? Только не сейчас. Потом... потом, не сейчас. Завтра.
* * *
Это была новая привычка, одна из многих: прежде чем войти, Стив постучался.— Да! — машинально ответила женщина.
— Вы тоже об этом подумали?
— Не стойте на пороге.
Он закрыл дверь и положил диск на стол.
— Признаться, я не ожидал, что погружение в чужую культуру будет таким глубоким. Скорее бы попасть в англоязычную зону.
— Никакой разницы. Трайк докладывает о тех же проблемах и ждет перевода на Восток.
— Говорим на местных языках, пользуемся местной техникой... преимущественно. — Стив осторожно подвинул диск. — Тот, кто планировал Миссию, едва ли представлял, насколько опасным может быть соприкосновение с этой средой.
— По возвращении мы все пройдем реабилитацию. Что вы принесли?
— Это касается последнего объекта. В том числе записи некоторых физиологических актов.
— Они заслуживают внимания?
— Не более, чем всё остальное. Объект на пределе психической нормы. Мы в силах подавить его волю, но это не требуется, она была сломлена задолго до нашего появления. Хороший материал, — подытожил Стив.
— Чем вы занимались раньше?
— Полагаю, вы знаете обо мне больше, чем я сам.
— Потому и спрашиваю.
— Я воевал, — сказал он. — В составе двести тридцать шестого корпуса.
— Там было горячо, — заметила она.
— Горячо? — Стив на секунду задумался. — Да, мы несли огромные потери.
— Своих солдат вы тоже называли материалом?
— Вы задаете странные вопросы. Или вы хотите сказать, что этот объект...
— Он уже наш, я уверена.
— Не смею спорить.
Стив повернулся к выходу, и женщина утвердительно кивнула. Когда дверь закрылась, она взяла со стола диск.
Изображение на экране было недостаточно четким, но на большее при такой аппаратуре рассчитывать не приходилось. Кандидат, или «вербовочный материал», лежал в постели — обнаженный и пьяный. У кровати появились две аборигенки из релакс-персонала.
Дальше женщина смотрела вполглаза — все это было малосимпатично. На какое-то мгновение самодисциплина ее оставила, и она снова вспомнила о Войне. Двести тридцать шестой корпус — разумеется, она знала, где служил Стив. Подразделение, должность, поощрительный лист — о Стиве ей было известно все. Таких, как он, на Земле принято называть героями. Тем более странно, что он...
Женщина озадаченно провела пальцем по виску.
Расклеился. Да, подходящее слово, потому что оно местное. Стив расклеился, в составе Миссии он чувствовал себя неуютно. Она ожидала соперничества, но Стив, боевой офицер, на Земле превратился во что-то серое, покорное.
Женщина вздрогнула. Слишком много нехарактерных определений. Авторы курса подготовки не напрасно табуировали воспоминания о родине. Но память стереть нельзя, ее можно лишь взять под контроль. Да и то не всегда.
Она отстраненно взглянула на монитор и скрыла изображение. То, что происходило с объектом, было отвратительно... не просто отвратительно — дико.
Динамики продолжали издавать хрипы и бормотания, затем возникла пауза, и мужской голос произнес:
— Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья?
Женщина остановила запись.
— Мы холодные, — повторила она в пустоту. — А вы — нет.
* * *
— Ночь прошла быстрее, чем вы думали, — заметил Стив.В двухместной каюте ничего не изменилось, даже снятый портрет лежал на том же месте. Стив по-вчерашнему прохаживался вдоль стены, словно чего-то ждал.
Через несколько секунд — Андрей не успел и присесть — в помещении появилась женщина. На ней были узкие черные брюки и водолазка — одежда, подходящая и для работы, и для пикника, и для шопинга. Она и сама казалась как бы... универсальной. Лет тридцати с небольшим, темноволосая, стриженная под мальчика. С другим выражением лица она была бы красивой. Вернее, так: красивой она была бы, если б ее лицо хоть что-нибудь выражало.
Стив сдвинул каблуки — этого было достаточно, чтобы понять, кто здесь главный.
— Ксена, — представил он женщину.
Та, не реагируя, прошла к стулу. Андрей замер посреди каюты.
Раздевайтесь, — велела Ксена. Он недоуменно взглянул на Стива.
— Раздевайтесь, — подтвердил тот.
Стянув рубаху, Андрей кинул ее на кровать. Затем, чуть помедлив, разулся и начал расстегивать ширинку.
— Дальше, — сказала Ксена.
Андрей вздохнул и вслед за рубашкой отправил брюки. Затем и трусы.
Ксена рассматривала его, как мандарины в овощной лавке.
— Повернитесь.
Он выполнил. После того, что она видела, прятать от нее задницу не имело смысла.
— Вы в хорошей форме, — оценила Ксена. — Для человека, который провел пять лет в камере.
— А для не-человека?..
— Вы не ответили на вопрос.
— Я не слышал вопроса, — проговорил Андрей, копируя ее манеру. Получилось какое-то кривляние, но это Ксену не волновало.
— Вы следили за своим телом, — сказала она. — К чему-то готовились? Чего-то ждали? Надеялись на освобождение?
— Не готовился, не ждал, не надеялся. — Сообразив, что такой ответ ее не удовлетворяет, Андрей добавил: — Это лишь один из способов не сойти в камере с ума.
— Какие еще способы вам известны?
— Еще — разгадывать кроссворды. Но в газете их не было. А еще, я слышал, можно сочинять романы, только, по-моему, это и есть прямая дорога в дурдом. Я оденусь, вы позволите?
— Нет. Обратно.
Он повернулся к ней снова — всем фасадом.
— У вас на груди изображен крест.
— Полагаю, крест символизирует конец жизни, — высказался Стив.
— Это правда? — спросила Ксена.
— Да. — Андрей помедлил. — Правда.
— Вы от него избавитесь.
— Почему?
— Потому что служба у нас — не конец, а начало. — Ксена резко поднялась.
— С чего вы взяли, что я буду у вас служить? — пробормотал Андрей.
— Это очевидно, — сказала она, покидая каюту.
Стив выдержал паузу и занял место у стола.
— Одевайтесь, Андрей Алексеевич.
— Я не Алексеевич.
— Андрей Алексеевич Волков, — спокойно произнес Стив.
— И никакой я не Волков. — Он запутался ногой в брючине и чуть не упал. — Вы... перепутали? Вы меня с кем-то перепутали! — расхохотался Андрей.
— Это ваши новые анкетные данные.
— А вам доступно такое понятие, как юмор?
— Понятие доступно, — ответил Стив. — К делу. Имя вам решено не менять. У вас и без того будут проблемы с самоидентификацией.
— Погодите, погодите! Вы что это?., вы о чем?
— Мы ценим каждого сотрудника. Мы обеспечим вам максимальную безопасность. Но мы не можем уделять вам чрезмерное внимание, а это значит...
Андрей закрыл глаза. Все это значило только одно: он продался.
Вот как это случилось. Без пыток, без угроз. Заставили не кнутом, даже не пряником — черствой краюхой. Отмыли, дали нормально поесть и разрешили вспомнить, чем отличается живая женщина от замызганной фотки в газете. Ему ничего не сказали. Зачем, если все понятно и так? Откажешься — вернешься в камеру. Навсегда, до конца жизни. В тридцать лет — до самого конца... Ксена видела его пару минут, но за это время нашла фразу, перед которой Андрей был бессилен. Ему не сулили ни денег, ни власти. И новая жизнь, идущая на смену старой, — никто не гарантировал ее продолжительности. Ему не обещали даже этого. Ничего. Только покормили. Приличная собака и та за бутерброд хозяина не бросит. Самое отвратительное, что его ни о чем не спрашивали, в его решении гады не сомневались. Их уверенность попахивала чем-то физиологическим, словно реакция Андрея была подтверждена лабораторными опытами, и это ставило его даже ниже собаки, на одну ступень с червем... Он не был червем и не был собакой. Андрей был человеком, и про него все знали заранее. Знали, что предаст. И не ошиблись.
— ...в частности, татуировка, — продолжал Стив. — Разумеется, мы не позволим вам оставить такую явную примету. Это в ваших же интересах, Волков.
— Я не... ах, да. — Андрей махнул рукой. — Далеко мы от острова?
— Крейсер идет уже десять часов.
— И я не единственный, кого вы...
— Мы взяли на борт не всех. Но все, кого мы взяли, предпочли свободу.
— В каком смысле?
— В том же, что и вы.
— Свобода... Ясно.
— Судебное заседание по вашему делу транслировалось на всю Европу. Многие вас помнят. Либо вспомнят при встрече.
Андрей недоуменно покачал головой.
— Вы действительно думаете, что нам нужны стюарды? — осведомился Стив.
Андрей вздрогнул — именно про стюардов он почему-то и подумал.
— Нам и крейсер не нужен, — сказал пришелец. — Мы одолжили его у вашего правительства на время.
— Но вы же наняли парикмахера...
— Вы не парикмахер, Волков.
— У меня бесполезная профессия: сетевой дизайнер. Вернее, я был сетевым дизайнером. Пять лет назад. — Андрей помолчал. — Кажется, дизайнеры вам тоже не нужны.
— Ваша новая работа будет не менее творческой.
— Что-нибудь взорвать? — Он нервно усмехнулся и вдруг замер — с нелепо растянутыми губами и с ужасом в глазах. — Новая работа, новая фамилия... Юридически я остаюсь в «Каменном Чертоге»? Вы... да, вы говорили о проблемах с самоидентификацией...
Стив извлек из-под рамки фотографию и передвинул ее по столу. Андрей сощурился — лицо было знакомым. Молодой мужчина, обаятельный, но не выдающийся. Три кадра: фас и оба профиля.
— Н-нет, не припомню. Где-то, кажется, встречались...
— Это лицо вы видите впервые, но с завтрашнего дня будете видеть его часто, — сказал Стив. — В зеркале.
— Я... я не согласен!
— Реконструкция черепа не потребуется, форма у вас типичная. Операция коснется только мышц. И, естественно, кожа. Пигментация, плотность, зоны роста волос. Близкий человек может узнать вас по одним усам.
— Послушайте!.. — Андрей вскочил и шагнул к двери, но так же резко остановился. — Вы кто?! Я вас не понимаю. Я ничего не понимаю! Вы на Земле около трех недель. И вы не просто всех подчинили — вы... уже стали хозяевами. Вы почувствовали, вы уже почувствовали себя хозяевами! За три недели! Крейсер... самый большой корабль России у вас за прогулочную яхту!
— Как и всем другим бывшим суверенным государствам, России ничто не угрожает. Земля объединилась, и угроза международной войны исчезла.
— Как будто межпланетная — лучше!
— Мы вам не враги. Несовпадение национальных интересов наносило Земле больший урон, чем наше присутствие.
— Вот! — воскликнул Андрей. — Вот что самое... — Он потряс ладонями, будто пытаясь выловить слова в воздухе. — Самое отвратительное. Вы знаете о нас столько... сколько и я! Вам даже осматриваться не нужно. Явились, как к себе домой. «Формачерепа»!.. «Усы»!.. Вы слишком хорошо ориентируетесь. Во всем.
— Мы готовились.
— Так вы на Земле давно?
— Мы не скрываем, что наблюдали за вами. Вы находите это противоестественным? Разве вы поступили бы иначе? — Стив моргнул — впервые за все время разговора — и словно отрубил тему. — Привыкание к новой внешности продлится несколько суток, — сказал он. — Я подразумеваю аспект психологический. С совместимостью тканей проблем не будет, вы можете рассчитывать на все достижения нашей медицины.
— Да, кажется, мы с вами похожи...
— Мы достаточно близкие виды. Самое сложное, что вас ожидает, — освоение мимики. Улыбаться и хмуриться вы будете учиться заново. Весьма сложная практика, но вам она должна быть под силу. Вы долгое время находились в изоляции, и ваша мимика утратила социальное значение.
— Поэтому вы вербуете из одиночных камер? Крест! — спохватился Андрей. — Оставьте мне его. Лицо жалко, но тут я не спорю. А крест?.. Я сделал татуировку в пересыльной тюрьме. На Шиашире ее видел только врач и пара вертухаев. С другими заключенными я не общался, здесь такой порядок. Мы даже через стену не перекрикивались — во-первых, не слышно, а во-вторых, за это наказывают. Ну кто знает о моем кресте?
— Почему вы так им дорожите?
— А почему вы так стремитесь меня... перелицевать? Перекроить во мне все. Крест — это мое, понимаете? Как заноза. Пусть она у меня будет. Моя собственная заноза. Пусть будет!
— Я уже говорил: мы обязаны принять все меры предосторожности.
— Да отпечатки пальцев! Да форма уха! — вскричал Андрей. — Вы в курсе, сколько есть способов опознания?!
— Отпечатки мы с вами не обсуждали, потому что для вашего душевного здоровья это не критично. Но если вы думаете, что выйдете отсюда с папиллярным рисунком человека, утопившего паром «Данциг», то я, не исключено, переоценил ваш интеллектуальный потенциал.
— Вы... для чего меня берете? — У Андрея сел голос, он прокашлялся, но это не помогло. — А?.. Для чего, Стив? Вас мало, так вам подручные нужны? Провокаторы? Каратели? Кого вам не хватает? Парикмахеры у вас уже есть, да я и не парикмахер. Сетевое представительство открыть захотели? Это всегда пожалуйста, сайт я вам сверстаю. Подучусь немножко, память освежу и сверстаю. Только тут можно и старыми пальцами обойтись, своими. И своим лицом.
Прежде чем ответить, Стив дважды сложил фотографию и убрал ее во внутренний карман.
— Мы не собираемся вас на что-либо провоцировать. Ни вас персонально, ни человечество в целом. При необходимости мы способны уничтожить все живое на вашей планете. Однако у нас нет такой необходимости.
— Зато есть какая-то другая, — пробормотал Андрей. — Какая-то другая необходимость. Это все, что вы можете мне сообщить?
— Еще две вещи. Первая: не пытайтесь убежать или спрятаться, Сразу избавлю вас от иллюзий: в вашу кровь будут введены симбиотические элементы. Проще назвать их системой организмов, а еще проще — симбионтами. Система способна к самовоспроизводству. Она не бессмертна, но более жизнестойка, чем вы сами. С точки зрения вашей науки, симбионты — это ничто. Вы не в состоянии их обнаружить и не старайтесь этого сделать. Однако помните о них. Помните, что при необходимости мы в любой момент сможем не только определить ваши координаты, но и прекратить ваше существование.
— При необходимости... — отрешенно повторил Андрей.
— И второе: если вы откажетесь от сотрудничества, вертолет доставит вас обратно на Шиашир за сорок — сорок пять минут. Пилоты готовы и ждут команды. Код авиазвена — три пятерки.
Стив указал на вертикальный блок терминала. Крышка была уже открыта, экран оставался черным, но кнопки светились. Кнопки, как и пилоты, ждали.
— Это я должен сделать? Обязательно я? — Андрей уперся лбом в стену — чтобы не упасть, не позволить нервам взять тайм-аут, не вручить свою судьбу кому-то другому.
Его все же спросили. Ему дали выбор, и это был худший выбор из всех возможных. Вчера он презирал человека, служащего на корабле парикмахером. А сегодня... сейчас... он решал, презирать ли ему себя. Решал, как относиться к самому себе — всю оставшуюся жизнь. И главное, выбирал — какой она будет, его жизнь. Оставшаяся. Вся.