Бар пустовал. В соседней стекляшке фастфуда несколько пассажиров азартно кусали гамбургеры, а сюда, к высоким табуретам и крепким коктейлям, не заходил никто. Андрей прилетел в семь ноль-ноль и до восьми оставался единственным посетителем.
   Рейс приняли в Шереметьеве-4 — пять лет назад этого аэропорта не было и в помине. На подлете Андрей вглядывался в иллюминатор, но тучи лежали плотно, а когда самолет вынырнул снизу, вокруг был только лес.
   Андрей ступил на бегущую дорожку с бесконечно повторяющимся «Welcome!» и через пару минут уже стоял в центральном зале: ни таможни, ни паспортного контроля — кругом автоматические, готовые распахнуться двери.
   Заветная мечта туриста исполнилась: он перестал быть туристом.
   Андрей был дома, в родном городе родной... когда-то — страны, а теперь — административной макроединицы общего государства. Он торчал посреди зала, как нищий в супермаркете, и не мог сдвинуться с места. Он не знал, куда ему идти — в родном городе родной... единицы.
   Стив, напутствуя, велел вживаться и привыкать, как будто Андрей летел за границу. Нет, он летел домой. Но попал... да, в другую страну.
   Указатели на шести языках звали во все стороны — влево, вправо, вперед и к эскалатору под землю. Андрей пошел по диагонали, к мигающей неоновой рюмке.
   Прежде всего он хотел отделаться от мысли, которая давно не давала ему покоя. Герои прошлых войн терпели пытки неделями, сходили с ума от мучений, но терпели. Они умирали героями. Потом их лица появлялись на мраморе, и не только. Купив билет в Сиднее, Андрей некстати вспомнил одну подмосковную Церковь. Он никогда в ней не был, он видел ее по Инфо, еще тогда, до тюрьмы. Обычная церквушка, маленькая и бедная, с обычными ликами — мудрыми, строгими, далекими, как египетские пирамиды. И вдруг...
   Зачем же он это вспомнил-то? Не раньше, не позже, а именно в тот момент, когда купил билет до Москвы.
   Теперь, согласившись сотрудничать с гадами, взял да и вспомнил.
   ...там было еще одно лицо. В ряду местных святых оказался молодой парень: лет двадцать, не больше, камуфляжная куртка, камуфляжная кепи — и сияющий нимб. Лик писали с фотографии, потому что после пяти дней плена лица у него уже не осталось. Зато оно осталось в храме — чистое и спокойное лицо парнишки, сумевшего не предать. Та война, как и все войны, ушла в прошлое, но это прошлое было еще близко, и погибший солдат, сложись у него как-то иначе, сейчас мог бы жить — обычным старичком, без нимба, но с тем же светом в душе.
   Вот об этом Андрей и думал, сидя в бизнес-классе «Ила-980». Ему-то понадобились даже не сутки, всего двенадцать часов. Двенадцать часов — Андрей посчитал — от первой встречи со Стивом до взлета с палубы «Адмирала Мельника». Его не мучили. Его купили, как бродячего пса. Купили дешево.
   — Еще бутерброд? — раздалось из-за стойки. Андрей дожевал и с трудом проглотил.
   — Давай.
   Бармен выставил новую тарелку.
   — А ты издалека, — произнес он.
   — С Дальнего Востока.
   — Я и говорю — издалека. Какой-то ты отсутствующий. Вроде наш, а вроде и нет. Много путешествовал?
   — Скорее наоборот.
   — Это как?
   — Я был... в коме.
   — Ну! Долго лежал-то?
   Андрей посмотрел ему в глаза и молча кивнул.
   — Значит, откачали все-таки? — спросил бармен.
   — Не уверен.
   Бармен, пропустив это мимо ушей, снова налил.
   — Мне хватит, — сказал Андрей.
   — Не пыхти, я угощаю. С днем рождения! Эй... ты чего, братишка? Тебе плохо?
   Андрей залпом выпил, припечатав к стойке банкноту, торопливо покинул бар. Ему было не плохо. Почти хорошо. Как минимум нормально. Он всего лишь улыбнулся — новыми мышцами нового лица. Вернее, собирался улыбнуться, а получилась гримаса боли — Андрей успел увидеть себя в зеркальной витрине.
   Ничего, научится. Скоро, нескоро — научится. Зато он догадался — мгновенно, едва заметил свое отражение между горлышек бутылок, — зачем он нужен гадам и почему они при всем своем могуществе набирают на службу аборигенов.
   Гады не научатся улыбаться никогда. Возможно, они способны радоваться — где-то глубоко внутри. А возможно, не умеют даже и этого.
   «Ниже температура тела — все ниже, все прохладней». Это бармен сказал. Правильно, правильно. Андрей вспомнил, как с ним разговаривал Стив, как вела себя Ксена. Без эмоций. Без чувств. Невозмутимые, как черепахи. Прибыли в количестве двадцати душ... Нет, в душах у них сопли — так сказал бармен, и Андрей не желал с этим спорить. Значит, в количестве двадцати туш. Прибыли. И прибрали к рукам все, что можно. Без жертв со своей стороны. Вероятно, без всякого риска.
   Этого они тоже не умеют, сообразил Андрей. И тем более им нет смысла рисковать сейчас, после победы. зачем, если на Земле полно горячего мяса, готового предать? Готового рваться из кожи вон ради чего угодно. Ради любой придуманной цели. Готового убить за любовь.
   И даже за бутерброд.
   Он направился к вывеске «Аutoпрокат», но на полпути споткнулся. Поначалу он принял это за хмель, однако ощущение было совершенно новым, Андрей даже не знал, с чем это сравнить. Словно ему ввели анестезию — лошадиную дозу, и препарат, распространившись по телу, сработал сразу везде. Так Андрею показалось.
   Он начал падать, но успел шагнуть вперед и только потом почувствовал — слишком много, гораздо больше, чем ожидал. Он чувствовал свою кровь. Одеревеневшие мышцы мгновенно оттаяли: рубашка на спине промокла, а с кончика носа крупно капнуло. Андрея бросило в жар — это ему, с очевидным опозданием, сообщили рецепторы. Одновременно появилась бодрость. Нагрянула как что-то постороннее, не спрашивая. И вместе с ней — ясность. Невероятная, кристальная. Андрей вдруг осознал, что он совершенно трезв.
   Служащая прокатной конторы продолжала ему улыбаться, хотя из-за паузы улыбка утратила естественность. Но Андрей шел к офису и был потенциальным клиентом, поэтому она все еще растягивала губы — приветливо и слегка недоуменно.
   — Здравствуйте. Какой автомобиль вас интересует?
   — Да, конечно, — буркнул Андрей. — Сейчас, секунду.
   — Может быть, воды? — неискренне озаботилась девушка.
   Он скользнул взглядом по прайс-листам и, не запомнив ни одной цифры, погладил лоб. Испарины как не бывало.
   Андрей пошатнулся, но вовсе не от выпитого. Алкоголя в организме не осталось ни грамма — это его и потрясло. Водка, даже в малой дозе, не могла сгореть так быстро. И тем не менее она сгорела — где-то по дороге к прокатной конторе, между десятым и двенадцатым шагами. Во рту сохранился лишь привкус ветчины и маслин.
   — Пожалуй, — глухо произнес Андрей. — Водички, да.
   — Какой автомобиль вас интересует? — повторила девушка, протягивая ему стакан.
   — Требуется машина, которой можно управлять, выпив пол-литра. Водки, — добавил он серьезно,
   — Сожалею, таких автомобилей не существует. И мотоциклов. И, думаю, даже велосипедов. — Она опять улыбнулась. — Но ведь вы трезвы? В противном случае мы не подпишем контракт, не говоря уже о выдаче ключей.
   — Я должен был сообразить. — Подмигнув, Андрей двинулся к выходу.
   «Должен был. Должен был сам. Сам! А не позволять этим... симбионтам решать за меня, когда я могу быть пьяным, а когда не могу. Ну правильно: какая машина, если я час в баре просидел, да не без толку. Но я должен был сам. И раньше, чем симбионты. Так что же это теперь?..»
   Он потерянно остановился у выхода. Стеклянные створки разъехались и замерли, мимо прошло несколько человек.
   «Теперь так и будет, — заключил Андрей. — Подстраховка и гарантия — все, как обещал Стив. Разве он похож на пустозвона? Совсем не похож. Сказал, что симбионтов нельзя вывести из организма. И это может быть правдой. Почему бы нет? Очень может быть, значит, они во мне навсегда. Симбионты... Крепкое здоровье и полный контроль над ситуацией. И надо мной, вероятно, тоже».
   Андрей вышел на улицу и глубоко вдохнул. Ему подумалось, что сейчас должен вернуться хмель: зачем быть трезвым, если отказался брать машину?
   Некоторое время он действительно ждал: черт их знает, этих симбионтов, могли ведь и впрямь синтезировать украденный у организма спирт из сахара или чего-нибудь еще...
   Опомнившись, Андрей сел в такси,
   Машина спустилась по эстакаде, миновала развязку и выехала на трассу. Таксист не лихачил и держался в среднем ряду, Почему — Андрей понял чуть позже.
   — Давно в Москве не были? — осведомился водитель, — Если не торопитесь, могу покатать по новым районам.
   — По новым? Что в них интересного?
   — О, да вы не просто давно, вы очень давно здесь небыли!
   — Не надо, — сказал Андрей, отворачиваясь. Кроме пыли все было на месте: рекламные щиты с мылом и сигаретами, шоссе — расширенное, но так же забитое автомобилями, нервная река сияющих на солнце капотов. Некоторые модели Андрей раньше не видел, но сейчас он не признавался в этом даже себе,
   Он надеялся, что его возвращение в родной город будет каким-то иным — не сказочным, это уж слишком. Не феерическим, но хотя бы радостным.
   Радости Андрей не испытывал.
   — Я приторможу, — предупредил водитель.
   — Это зачем?
   Вместо ответа он ткнул большим пальцем за плечо. Позади следовала черная «Волга» с мигающими фарами.
   — Ну и что? —сказал Андрей.
   — Сигналят. Это нам.
   — Да мало ли!..
   — Не мало, — возразил таксист, прижимаясь к обочине. — Тачку с такими номерами игнорировать нельзя.
   — А кто это?
   — Они сами вам объяснят.
   — Мне?! Почему не тебе?
   Водитель вздохнул с непонятным упреком.
   — Давайте сразу и расплатимся, — сказал он. — А то правда, мало ли что...
   «Волга» проехала вперед и тоже остановилась, Из нее не спеша выбрался мужчина, высокий и угловатый, как картонная тара. Стекла у «Волги» были тонированные, но Андрей хорошо видел, что в салоне больше никого нет. Незнакомец, не захлопывая дверь, двинулся к такси. Расстегнутый плащ вспархивал каждый раз, когда мимо проносился автомобиль. Мужчину это не заботило, он лишь поправлял левую полу — одним и тем же движением.
   — Андрей Волков? — Он предъявил карточку с тисненым глобусом, — Волков? Отвечайте!
   — Ну.., да, Волков.
   — Департамент Государственной Безопасности. Майор Канунников.
   — А я-то думал, что вас давно разогнали,
   — С возвращением, Андрей Алексеевич, — улыбнулся майор.
* * *
   На пустом поле монитора выскочили два слова: «Волков прибыл», и Ксена, скинув халат, легла в кровать. Обычно сон приходил в течение минуты — валяться впустую Ксена не любила даже на родине, но сейчас она засыпать не торопилась: нужно было осмыслить ситуацию. В то же время она понимала, что информации недостаточно и что это будет не анализ, а гадание — одна из причуд земной культуры.
   Ксена мучительно перевернулась на спину.
   Сомнения... Стив был прав: на Земле все пронизано неопределенностью. Они могли перетряхнуть Волкову память, но неизвестно, к чему бы это привело. Возможно, к осознанию им того, что он раскрыт, и к смене тактического рисунка... если у него есть какая-то тактика. Если он вообще тот, кого они искали.
   Ксена перевернулась на бок и обняла подушку. В Москве давно был день, а сюда, на западное побережье Австралии, только-только явилась ночь. Привычка к режиму взяла верх, и Ксена уснула — пролежав всего полторы минуты. Тратить время на бесплодные умствования она не позволяла себе даже дома.
* * *
   Канунников запарковался у кафе и жестом предложил выйти.
   — Машина служебная, — пояснил он на улице. — Я ее проверял, но в салоне о серьезном предпочитаю не говорить.
   — Зачем тогда проверяли?
   — Хороший вопрос. — Майор рассмеялся и показал на угловой столик. — Думаю, сюда.
   Кафе стояло на возвышенности, вокруг террасами спускались открытые площадки. Андрей не помнил этого места и вообще не понимал, откуда в тесном городе возник пустой холм. Отсюда были видны две старые высотки, между ними, в районе Сухаревской, выросли настоящие небоскребы — башни, квадратные в сечении, одна повыше, другая пониже. Младшая была еще недостроена.
   Официантка принесла заиндевевшую бутылку и большое блюдо с закуской.
   — На брудершафт пить не будем, — сказал Канунников и, не дожидаясь Андрея, влил в себя рюмку. — Но первая тем и хороша, что после нее можно перейти на «ты». Николай.
   Он протянул через стол руку. Андрей, помедлив, ответил.
   — А вот чем хороша вторая, — продолжал майор, — так это тем, что после нее появляется настроение. — Он поднял рюмку и, снова не чокаясь, выпил.
   — Вам же за руль. То есть тебе. Тебе за руль.
   Канунников скривился и подцепил с блюда ломтик буженины.
   — Ты кушай, кушай, — сказал он, активно пережевывая мясо. — И пей. Нам теперь можно,
   — Нам?..
   — Я же видел, как ты в баре подвис. На целый час. Ну и после — тоже все видел. А ты решил, что мы случайно пересеклись? Ехал я за молоком, гляжу: ба! шпиён Андрюха Волков! — Канунников плеснул себе еще и выпил, опять в одиночку. — Кстати. — Он похлопал себя по щеке. — Не жмет? Нормально?
   — С мимикой проблемы. Особенно с улыбкой.
   — Знаю. Я им предлагал другие типажи разрабатывать — шведов мастырить, финнов. От таких особых эмоций никто не ждет, можно и сачкануть.
   — Наверно, это идея.
   — Вот и я думал — идея. Оказалось — детский сад. темперамент у тебя свой остался, не северный. Пришлось бы на седативные препараты падать. Чтобы соответствовать образу.
   — Симбионты любое дерьмо из организма выведут — осторожно произнес Андрей.
   — Водка здесь хорошая, — заметил Канунников, наливая. — Не всякое дерьмо во вред.
   — А кто это решает — что во вред, а что на пользу?
   — Андрюша, давай-ка выпьем. За встречу, за знакомство. Я смотрю, ты все очухаться не можешь? Меня в свое время это тоже впечатлило. Моментальное протрезвление бьет покруче нового стакана, Но волшебства тут нет, существует масса психотехник, которые еще и не то позволяют проделывать. Я?.. — Николай перехватил вопросительный взгляд и весело отмахнулся. — Это у резидентов, а мне зачем такое чудо? Я простой опер. Тебя что-то напрягает?
   — Мне не нравится, что в моем теле копошатся какие-то.,.
   — Симбионты. Так их называют гады, и нам не остается ничего другого. — Майор пожал плечами и снова налил. — Донт уорри, Андрюша. Вот представь: ты что-нибудь съел... — Для наглядности Николай отправил в рот пару кружочков колбасы. — Ты что-нибудь съел, и желудок начал переваривать. Он у тебя спрашивает, какие ферменты ему выделять? Не спрашивает. Переваривает и помалкивает. А если спросит? И пока не ответишь, работать не станет? А тут еще и почки поинтересуются: Андрей Алексеич, нам мочу фильтровать или пока не надо? А к ним и сердце: напомни, дорогой товарищ, сколько сокращений в минуту делать? Догоняешь, нет?
   — Короче, симбионты трудятся во имя моего же блага.
   — Трудятся. И обвинять их в саботаже оснований пока нет. Времени на проверку у нас не было, но...
   — У вас и выбора не было, — подсказал Андрей. Канунников засмеялся, но вдруг посерьезнел, словно заметил поблизости начальство.
   — Не было, — подтвердил он и, цыкнув, снова увлекся закуской.
   Андрей отстраненно повозил рюмку по столу. Пить понарошку, зная, что все не впрок, не хотелось. Николая это не смущало: он уже прикончил полбутылки и, судя по темпам, оставлять не собирался.
   На первый взгляд ему было лет тридцать семь, но, присмотревшись, Андрей сообразил, что майор старше. Обманывала фигура, обманывало мощное, но не пухлое лицо и волосы — коротко стриженные, но все равно вьющиеся. И даже его суетливость. В Канунникове обманывало все.
   — Аппетитом ты не обижен, — заметил Андрей.
   — Язва. Восемь лет без колбаски, без ветчинки. Ни пива, ни воблы, Вообще ничего. Питался, как грудник. Чуть на пенсию не списали.
   — А физиономия у тебя своя.
   — Естественно, — ответил Николай, деловито оглядывая блюдо. — От кого мне прятаться?
   — Но симбионтов тебе все-таки ввели.
   — А то! Это их условие. Да и нам спокойней.
   — Я не пойму, Коля... Тебя что, на язву купили? В смысле, на выздоровление?
   Канунников замер и, воззрившись на ломтик сала в руке, положил его обратно в тарелку.
   — Меня никто не купил, — раздельно произнес он. — и даже тебя, зэк из спецлага. Даже тебя — не купили.
   — Ну да. Нам просто предложили. А мы не отказались, Но ты, рожа гэбэшная, виноват в сто раз сильней — я то хоть присягу не давал.
   Канунников вытер губы и смял салфетку. Андрей ждал взрыва, но майор вновь рассмеялся, на удивление искренне.
   — В армии ты что давал — обет безбрачия? А вот за «рожу» в следующий раз... получишь в рожу, ясно? Предать, Андрюша, это значит сделать что-то во вред. Я всего лишь помог выйти на свободу одному паршивому зэку, посаженному за то, за что раньше порвали бы в клочья. — Майор посмотрел на него без злобы, мягко. — Помог, потому что вреда от тебя точно не будет. А польза не исключена.
   — И в чем она, моя польза?
   — Спроси чего полегче.
   Андрей заглянул в рюмку и все-таки выпил.
   — В голове не укладывается, — вздохнул он. — Если бы я верил во всякую хрень, то решил бы, что нахожусь на другой планете, или не знаю... в другом измерении. Или подумал бы, что мне все это снится. — Он по примеру майора налил себе еще. — Я должен тебя ненавидеть, потому что вы, спецура, упекли меня в лагерь. Я должен тебя благодарить, потому что, оказывается, это ты помог мне выйти. Я должен презирать тебя как предателя. И скорее всего я обязан тебе подчиняться. При этом ты даже не знаешь, чего они от нас хотят.
   — Не то чтобы знаю... Представляю. Хотя и смутно. Сейчас объясню. Но для начала тебе придется кое-что переключить в мозгах. Всякая хрень, в которую ты не верил. Еще месяц назад в нее не верил никто, кроме шизиков, но последние три недели она здесь, с нами. Хрень, — повторил майор. — Вот такая вот хрень, Андрюша. И не верить в нее уже невозможно. — Он опрокинул в себя рюмку и занюхал скомканной салфеткой. — После Объединения Земли разведспутники никто не ликвидировал. Это не елочные игрушки, их до следующего года в коробочку не уложишь. Можно было снять с орбиты, утопить в океане, но зачем? Такие деньги на ветер. Спутники перепрофилировали — настолько, насколько смогли. Навигация, связь, погода и... еще кое-что, конечно. Не все из них пригодились, например — системы раннего оповещения. Однако они продолжали работать, просто потому, что у спутников хороший ресурс. К чему это я? К тому, что вокруг планеты вращаются сотни глаз. Наши недремлющие очи, — усмехнулся Николай. — И все равно они проморгали. Вернее, доложили: на орбите объект. Крупный, неопознанный, явно пилотируемый. Но доложили, когда он там уже был. Откуда взялся — неизвестно. Возник. А вскоре к Президенту пожаловала делегация.
   — К Виктору Кастелю?
   — Других президентов у нас уже нет. Те, кто пытался эту делегацию остановить, погибли на месте. Гады не нападали, они лишь расчищали себе путь. Пятеро. Всего пятеро, Андрюша. За десять минут они уничтожили роту бойцов, каждый из которых сам стоит роты спецназа. Пятеро гадов, ясно тебе? Их даже не ранили. А когда прибыло подкрепление, они уже беседовали с Президентом. О чем, тебе интересно? Они устроили настоящее шоу. Расстелили перед Кастелем карту Центральной Африки и маркером написали... его же маркером на шести земных языках написали: «Мы вам не враги». Потом обвели все это в квадрат и попросили очистить территорию от людей. Не на карте, понятно, а в Африке. Дали два часа. Там народу-то почти не было — археологическая экспедиция, и все. Эвакуировали, успели. Приняли за голый понт, но решили не рисковать. А через два часа... Знаешь, что там появилось? Не на карте, а прямо вот в Африке.
   Андрей прикусил губу.
   — Они это сделали за секунду, — тихо произнес Канунников. — Корабль гадов дал один залп, больше мы ничего не зафиксировали. Теперь на том месте лежит сплавленная плита площадью в пятьсот квадратных километров. Кусок желтого стекла, и в нем выжжена та же фраза на шести языках, Он застывал несколько дней, буквы расплылись, но прочесть их можно и сейчас. А тогда, сразу после выстрела... Спутники передали высотные снимки, и выжженная в пустыне площадка точно совпала с квадратом на карте. Представь, что тогда почувствовал Президент... — Николай ковырнул в зубе и разлил по рюмкам последние сто грамм. — Вообрази: к тебе домой является человек и ради демонстрации рушит мизинцем капитальную стену. А потом говорит: попробуй меня выгнать. Если ты, Андрюша, герой, ты можешь умереть как герой, Других возможностей у тебя нет. Но помни, что у тебя есть семья, которую ты погубишь своей самоотверженностью. Думаю, примерно это он тогда и почувствовал, наш старенький Кастель. Тем более что гады ничего особенного не требовали.
   — Совсем ничего? — удивился Андрей.
   — Кастелю сказали то же, что и тебе, в сущности. И мне. Мол, у них на Земле свой интерес, но с нашим интересом он не пересекается, Советовали жить спокойно и счастливо, а вот пытаться от них избавиться — напротив, оч-чень не советовали. Потому как в случае чего они нам и вторую плиту оформят, могильную. На месте какого-нибудь города. А могут и десяток. Им, видишь ли, прока в нашем существовании нет. Но и в нашей гибели — тоже. Им абсолютно все равно, живы мы будем или мертвы. Но они как бы не возражают, чтоб мы пожили.
   Высморкавшись, Канунников с нетрезвой печалью посмотрел на Андрея.
   — Скажи мне теперь, дружище, что — предательство, а что — не предательство? Где вред родине, а где польза? Если ты борец за свободу, организуй против гадов теракт, опыт у тебя имеется. Но учти, что в ответ на твою акцию они сожгут Лондон. Или Лондон тебе не родина? Ну сожгут Москву, если есть какая-то разница. Ты, Андрюша, пока на шконке околачивался, много любопытного пропустил. Это были такие пять лет!.. Но последние двадцать дней стоят целого века. А может, и всей нашей истории. Мы — люди — такой затрещины не получали никогда. Каким бы геноцидом мы ни занимались, это все были бирюльки. Семейные ссоры. А сейчас... вот мы сидим, как дикари у костра, пыхаем своей дурацкой трубкой, а над головой у нас — истребитель. А мы привыкли, что круче топора ничего нет.
   Майор погладил подбородок и подмигнул проходившей официантке.
   — Хотя не исключено, что тебе-то как раз повезло, — произнес он, наливая из новой бутылки. — Не застал ты этого кошмара.
   — Воображаю, — мрачно отозвался Андрей.
   — Что здесь творилось... Невозможно описать. Тот квадрат в пустыне показывали целый день. А вечером гады обратились к человечеству — на восьмидесяти языках и без всяких переводчиков. Сказали... ну, то же самое и сказали: все хорошо, мы вам не враги. Мы, говорят, не то чтобы ваши хозяева теперь... но как бы слегка воспитатели, да... Но до-обрые, добрые. И справедливые. За просто так сечь никого не станем, только За провинности. А вообще-то мы здесь не для этого. Мы, говорят, понаблюдать прилетели. Зачем — не вашего умишка дело, так что не берите в голову. — Николай с отвращением выпил и с неменьшим отвращением закусил. — Передача по всем каналам шла.
   В одиннадцать тридцать началась, в одиннадцать тридцать пять закончилась. Краткость — сестра таланта, мать ее. Той ночью в Москве спали только дети и слабоумные. Думаю, так по всему миру было. Кризисные социологи предсказали волну самоубийств. В Госбезе объявили «большой сбор». Не только мы на ушах стояли — вообще все службы, вплоть до ветеринаров. Ждали. Морги и крематории взяли под охрану, как стратегические объекты. Все овощехранилища освободили. Прости за подробности, но в городе было уже довольно тепло, и даже сотня брошенных трупов могла привести к последствиям совершенно диким. А утром...
   — Кажется, я догадываюсь.
   — Нет, Волков. Ни хрена ты не догадываешься, дружок. Утром оказалось...
   Андрей тихо склонил голову,
   — Оказалось, — повторил майор, — что все в порядке. Народ попер на работу. Злой и невыспавшийся. В транспорте только о вчерашнем и судачили, но при этом все ехали на свои места. Никаких эксцессов, никакой волны, Наши аналитики... они просто ошиблись.
   Николай достал пачку сигарет и, неумело пряча зажигалку от ветра, прикурил. Пару минут он щурился на солнце, коротко затягиваясь и выпуская маленькие облачка дыма.
   — Что дальше? — спросил Андрей.
   — Вечером люди опять прилипли к экранам, как будто им обещали целый сериал. Ничего не было. Ничего. То есть было, конечно, — репортажи, интервью... не с гадами, а с нашими. — Что-то вспомнив, майор фыркнул. — В прошлом году скандал в парламенте случился. Сенатора зажопили с двумя несовершеннолетними.
   — Я читал.
   — Вот это была бу-уча! — упоенно протянул Канунников. — Казалось, сейчас, прямо на твоих глазах, перевернется мир! А тут, понимаешь ли, такое дело: нас всех поимели. Всех до единого. А мы и не испугались толком.
   — Это шок. Пройдет.
   — Думаешь?
   — Уверен.
   — Ну пройдет, и что потом? Наконец-то начнутся массовые самоубийства? Но разве это благо? Или что — гражданское неповиновение, тотальная партизанщина? Это все против нас же самих. А против гадов... Да что мы можем-то? Они неуязвимы. Они в гостях, им здесь ничто не дорого.
   — Полагаю, наш разговор записывается? — равнодушно произнес Андрей. — Тогда для протокола: я сделал то, что сделал. Мне противно, но меня это не оправдывает. И тебя тоже, майор Государственной Безопасности.