Страница:
Это была работа, которую он обожал. Вывести на экран увеличенное изображение полотна и рассматривать каждую деталь, каждый мазок… Да, мазков на «Мастерском ударе эльфа-дровосека» хватит не на одну картину. Дэдд, точно одержимый (впрочем, он и был одержимым), снова и снова переписывал лица персонажей в безумном стремлении «сделать все правильно». Некоторые образовывали на холсте бугорки высотой в полсантиметра. Чтобы Галерея Тэйт могла выставить копии картин на всеобщее обозрение, эти копии должны быть идеально точными. Уиллу приходилось проверять не каждый сантиметр изображения, но каждый миллиметр. Конечно, на компьютере было установлено множество программ, способных выполнять автоматическую сверку. Но программы регулярно падали и зависали, и работа требовала непосредственного участия человека. И Уилл, надо признать, участвовал в полной мере.
– Восхитительно, – пробормотал он. – Похоже, нам предстоит нечто особенное.
Громкое «бух!» заставил Уилла обернуться. Это Глэдис Нэнкин водрузила свои могучие телеса на сиденье перед соседним монитором.
– С добрым утром, мой милый мальчик, – произнесла она, переводя дух.
– Ага…
Уилл покосился на нее. То был взгляд кролика, внезапно ослепленного фарами автомобиля.
– Как поживает мой малыш? – проворковала Глэдис.
– Малыш настроен посвятить рабочий день работе, – отозвался Уилл. – И более того: работать не до конца рабочего дня, а пока работа не будет сделана. Малыш опасается, что необходимость реагировать на внешние раздражители приведет к потере концентрации внимания и, как следствие, – к потере рабочего места. Примерно так.
– Как много слов, – Глэдис сладострастно подмигнула. – И все такие красивые… Хотела бы я знать, что они означают.
– Они означают, что я буду вкалывать, а если не буду, то вылечу отсюда в один момент, – буркнул Уилл, приноравливаясь к своей клавиатуре – очень громоздкой, с очень большими клавишами, рассчитанными на очень крупные пальцы. Ну, во всяком случае, не столь изящные, как у Уилла.
– Но ты ведь сходишь со мной на ланч? – спросила Глэдис, скорчив гримаску, призванную сделать ее мордашку обворожительной. – У меня есть добавочные талоны, как раз для тебя. Мой долг – помочь тебе поправиться.
– Я в курсе.
Уилл склонился над самой клавиатурой и подумал – как обычно в подобных же случаях – об истинном смысле жизни.
В этом мире мужчины считали Уилла пустым местом, зато толстушки его обожали и готовы были на все, лишь бы снискать его благосклонность. Если бы он мог любить таких женщин, его сексуальной жизни позавидовали бы боги.
Но он не любил таких женщин. Более того, он даже не находил их привлекательными. Что было весьма досадно: против интимных отношений как таковых Уилл ничего не имел.
– Значит, тебе некогда, дорогой, – вздохнула Глэдис. – Итак, до ланча?
– До ланча, – откликнулся Уилл и забарабанил пальцами по клавишам.
Чарльз Форт, феноменолог двадцатого века, – Уилл, кстати, даже не знал о его существовании – однажды произнес замечательную фразу: «Чтобы начертить круг, можно начать с любой точки». Что именно Форт имел в виду, можно только догадываться, но эти слова, несомненно, исполнены глубокого смысла. И точно описывают стиль работы Уилла.
Он мог начать с любой точки. Вернее, с любого крошечного участка полотна, выбранного наобум. Он исследовал этот участок, сверяя ее с копией, потом принимался за соседний. И вот сейчас, щелкнув крыской (назвать этот агрегат мышкой язык не поворачивался), Уилл вывел на экран крохотный фрагмент картины.
Итак, Медник. Медник в шапочке, жилете, рубашке с пышными рукавами и шерстяных штанах.
Увеличив изображение, Уилл стал разглядывать лицо Медника. Детальность прорисовки впечатляла. Он продолжал увеличивать изображение, пока оно не заполнило весь экран. Да, просто потрясающе: даже в таком масштабе невозможно разглядеть ни одного мазка. Ну и глаз у вас, мистер Дэдд. Уилл покачал головой и восхищенно присвистнул. Почти фотография. Неправдоподобно.
Уилл щелкал крыской, разглядывая то один фрагмент, то другой. С цифрокопией тоже все в порядке. Можно разглядеть каждую пуговку на рубашке Медника, каждое волокно ткани.
Уилл откинулся на спинку кресла и снова свистнул. Да, в те времена люди знали свое дело. Даже чокнутые. Они действительно знали, как писать картины. После них никто больше так не смог, это искусство умерло. Само искусство умерло. Теперь везде одни компьютеры, да и те работают кое-как.
А вот рука Медника. Вы только поглядите: ногти, прожилки, крохотные волоски, кожа запястья. Даже имя изготовителя на наручных часах! Уилл шевельнул крыской, чтобы заняться портным. Детали шляпы, текстура и…
Стоп!
Он поспешно вывел предыдущее изображение. Наручные часы?
Уилл пошевелил крыской, пробежался по клавишам, увеличивая детальность.
Наручные часы?
Это полотно викторианской эпохи. В те времена не было наручных часов. И уж тем более… цифровых наручных часов.
У Уилла отвисла челюсть. Нет никаких сомнений. Медник на картине, на картине эпохи Виктории, которая создавалась с пятьдесят пятого по шестьдесят четвертый годы девятнадцатого века, носил на руке цифровые часы. Можно было даже разглядеть имя изготовителя, выгравированное на них – причем очень четко: «Чарльз Бэббидж и Компания. Изготовители цифровых часов Ее Величества Королевы Виктории».
– Мистер Сантос, – Уилл заорал бы в полный голос, но ему как будто сдавило горло. – Мистер Сантос, кажется, у нас проблемы.
ГЛАВА 2
– Восхитительно, – пробормотал он. – Похоже, нам предстоит нечто особенное.
Громкое «бух!» заставил Уилла обернуться. Это Глэдис Нэнкин водрузила свои могучие телеса на сиденье перед соседним монитором.
– С добрым утром, мой милый мальчик, – произнесла она, переводя дух.
– Ага…
Уилл покосился на нее. То был взгляд кролика, внезапно ослепленного фарами автомобиля.
– Как поживает мой малыш? – проворковала Глэдис.
– Малыш настроен посвятить рабочий день работе, – отозвался Уилл. – И более того: работать не до конца рабочего дня, а пока работа не будет сделана. Малыш опасается, что необходимость реагировать на внешние раздражители приведет к потере концентрации внимания и, как следствие, – к потере рабочего места. Примерно так.
– Как много слов, – Глэдис сладострастно подмигнула. – И все такие красивые… Хотела бы я знать, что они означают.
– Они означают, что я буду вкалывать, а если не буду, то вылечу отсюда в один момент, – буркнул Уилл, приноравливаясь к своей клавиатуре – очень громоздкой, с очень большими клавишами, рассчитанными на очень крупные пальцы. Ну, во всяком случае, не столь изящные, как у Уилла.
– Но ты ведь сходишь со мной на ланч? – спросила Глэдис, скорчив гримаску, призванную сделать ее мордашку обворожительной. – У меня есть добавочные талоны, как раз для тебя. Мой долг – помочь тебе поправиться.
– Я в курсе.
Уилл склонился над самой клавиатурой и подумал – как обычно в подобных же случаях – об истинном смысле жизни.
В этом мире мужчины считали Уилла пустым местом, зато толстушки его обожали и готовы были на все, лишь бы снискать его благосклонность. Если бы он мог любить таких женщин, его сексуальной жизни позавидовали бы боги.
Но он не любил таких женщин. Более того, он даже не находил их привлекательными. Что было весьма досадно: против интимных отношений как таковых Уилл ничего не имел.
– Значит, тебе некогда, дорогой, – вздохнула Глэдис. – Итак, до ланча?
– До ланча, – откликнулся Уилл и забарабанил пальцами по клавишам.
Чарльз Форт, феноменолог двадцатого века, – Уилл, кстати, даже не знал о его существовании – однажды произнес замечательную фразу: «Чтобы начертить круг, можно начать с любой точки». Что именно Форт имел в виду, можно только догадываться, но эти слова, несомненно, исполнены глубокого смысла. И точно описывают стиль работы Уилла.
Он мог начать с любой точки. Вернее, с любого крошечного участка полотна, выбранного наобум. Он исследовал этот участок, сверяя ее с копией, потом принимался за соседний. И вот сейчас, щелкнув крыской (назвать этот агрегат мышкой язык не поворачивался), Уилл вывел на экран крохотный фрагмент картины.
Итак, Медник. Медник в шапочке, жилете, рубашке с пышными рукавами и шерстяных штанах.
Увеличив изображение, Уилл стал разглядывать лицо Медника. Детальность прорисовки впечатляла. Он продолжал увеличивать изображение, пока оно не заполнило весь экран. Да, просто потрясающе: даже в таком масштабе невозможно разглядеть ни одного мазка. Ну и глаз у вас, мистер Дэдд. Уилл покачал головой и восхищенно присвистнул. Почти фотография. Неправдоподобно.
Уилл щелкал крыской, разглядывая то один фрагмент, то другой. С цифрокопией тоже все в порядке. Можно разглядеть каждую пуговку на рубашке Медника, каждое волокно ткани.
Уилл откинулся на спинку кресла и снова свистнул. Да, в те времена люди знали свое дело. Даже чокнутые. Они действительно знали, как писать картины. После них никто больше так не смог, это искусство умерло. Само искусство умерло. Теперь везде одни компьютеры, да и те работают кое-как.
А вот рука Медника. Вы только поглядите: ногти, прожилки, крохотные волоски, кожа запястья. Даже имя изготовителя на наручных часах! Уилл шевельнул крыской, чтобы заняться портным. Детали шляпы, текстура и…
Стоп!
Он поспешно вывел предыдущее изображение. Наручные часы?
Уилл пошевелил крыской, пробежался по клавишам, увеличивая детальность.
Наручные часы?
Это полотно викторианской эпохи. В те времена не было наручных часов. И уж тем более… цифровых наручных часов.
У Уилла отвисла челюсть. Нет никаких сомнений. Медник на картине, на картине эпохи Виктории, которая создавалась с пятьдесят пятого по шестьдесят четвертый годы девятнадцатого века, носил на руке цифровые часы. Можно было даже разглядеть имя изготовителя, выгравированное на них – причем очень четко: «Чарльз Бэббидж и Компания. Изготовители цифровых часов Ее Величества Королевы Виктории».
– Мистер Сантос, – Уилл заорал бы в полный голос, но ему как будто сдавило горло. – Мистер Сантос, кажется, у нас проблемы.
ГЛАВА 2
Мистера Сантоса было слышно издалека: он пыхтел, кряхтел и сотрясал основы пространства.
– Что стряслось? – осведомился он, грузно облокачиваясь на терминал Уилла. – Что ты разорался?
– Здесь кое-что странное, – сказал тот.
– Фокусировку не отстроить? Забыл, на какие клавиши нажимать? А как ты экзамены сдавал?
– Нет, дело не в фокусировке… – Уилл ткнул пальцем в экран, заставляя своего массивного начальника еще сильнее навалиться на терминал. – Боюсь, картину кто-то подправил. А может быть, это подделка двадцатого века.
– Ну-ка, ну-ка… – мистер Сантос наклонился вперед, рискуя придавить Уилла. – Что за чепуха… Еще чуток увеличь…
– Вот здесь.
Уилл выделил фрагмент и увеличил запястье Медника. Теперь цифровые часы можно было разглядеть во всех подробностях.
– Это что за шуточки? – жаркое дыхание мистера Сантоса обдавало Уиллу загривок, позволяя последнему узнать все пункты меню его завтрака.
– Шуточки? – светловолосая голова молодого человека качнулась. – Уверяю вас: если это шутки, то не мои. По моему скромному разумению, подправлять работу гения – это все равно что ее уничтожать.
– Вот именно.
Мистер Сантос снова уставился на экран. Уилл знал, что познания мистера Сантоса в искусстве викторианской эпохи достойны уважения. Не зря же он чуть ли не ежедневно приставал к шефу с разнообразными вопросами, тратя его драгоценное время. Правда, вопросы приходилось разбавлять изрядной толикой лести – в таких пропорциях, чтобы заставить мистера Сантоса утратить чувство времени.
– Как можно кистью выписать такие детали? – спросил Уилл. – Может, ее специально изготовили Уинсор и Ньютон? Помните, вы рассказывали мне захватывающую историю про…
– Помолчи немного, парень, – мистер Сантос согнал его с кресла и плюхнулся сам. Следующие несколько минут он не отрываясь таращился на экран, выхватывая то один, то другой фрагмент, увеличивая их, снова уменьшая… На его лице появилась растерянность, затем беспокойство.
– Дам-ка я тебе что-нибудь другое, – буркнул он наконец. – И вообще кого-нибудь другого.
– Но мне нужен Дэдд, – негодующе возвысил голос Уилл. – Я давно ждал возможности поработать с Дэддом. Это один из моих любимых художников.
– Здесь у тебя нет любимых и нелюбимых художников. Пойдешь ко мне в кабинет и получишь новый диск. А этот вытащи и отнеси мне.
– Но… Я хочу работать с Дэддом, – повторил Уилл. – С Дэддом.
– О, как мило, – подала голос Глэдис. – Уиллу хочется поработать с дедушкой.
– Помолчите, мисс Нэнкин, – прорычал мистер Сантос. – Никаких «но», Старлинг. Делай, что сказано.
– Да, но…
– Никаких «но», если не хочешь отсюда вылететь.
Уилл поглядел в лицо мистеру Сантосу. На лбу толстяка выступили бусинки пота.
– Слушаюсь, сэр, – произнес Уилл.
– Вот и славно.
Мистер Сантос извлек свою тушу из кресла и заковылял прочь. Уилл глядел ему вслед. Неспроста его начальника прошиб пот. Он был так толст, что едва передвигался, но обычно почти не потел.
Уилл постучал по клавиатуре, закрыл программу, потом ткнул в кнопку дисковода и вытащил диск с работами Ричарда Дэдда. Повертел в руках.
Здесь какая-то тайна. И ясно как день: прямо сейчас этот орешек ему не расколоть. Еще секунду Уилл разглядывал диск. Можно поспорить: после того как диск будет возвращен, он больше никогда в жизни не увидит эту картину. Уилл украдкой оглянулся. Сколько уйдет на то, чтобы сделать себе копию диска? Сто восемьдесят четыре картины… Самое большее – несколько минут. А вот если скопировать только «Удар эльфа-дровосека»…
Считанные секунды.
Конечно, если его застукают, он лишится работы. Риск велик.
Уилл взвесил все «за» и «против». И в конце концов решил, что дело того стоит.
Теперь диск надлежало возвратить мистеру Сантосу. Когда Уилл входил в кабинет, шеф как раз повесил телефонную трубку.
– Спасибо, Уилл, – произнес мистер Сантос. – Этой проблемой уже занялись.
– Значит, картина поддельная? – спросил Уилл.
– А это решать экспертам. Подозреваю, кто-то дописал часы позже. Картина была выставлена чуть ли не через сотню лет после ее создания. За это время какой-нибудь извращенец мог поразвлечься. Это уже не первый случай.
– В самом деле? Когда это было? С какими полотнами?
– Перевожу тебя на искусство двадцатого века, – произнес мистер Сантос, словно не услышав вопроса. – Марк Ротко.
– О нет, мистер Сантос! Пожалуйста, только не двадцатый век!
– В таком случае как насчет заявления об уходе? У меня как раз бланк в столе. Изволите заполнить прямо сейчас, мистер Старлинг?
– Нет, – пробормотал Уилл. – Я единственный кормилец в семье. У меня нет ни малейшего желания…
– Тогда делай что тебе сказано, – мистер Сантос вручил Уиллу новый диск. – И, Старлинг… ради твоего же блага, никому об этом ни слова. Ты понял?
– Нет, – ответил Уилл. – Не понял. Почему?
– Речь о подлинности всей коллекции. Нельзя ставить ее под сомнение.
– О, понятно. А что будет с картиной? Ее расчистят, удалят эти идиотские часы?
– Думаю, ее уничтожат.
– Уничтожат?! – вырвалось у Уилла. – Какой кошмар!
– Нас об этом никто не спрашивает.
– Но, сэр, уничтожить работу гения только потому, что кто-то позволил себе над ней надругаться… из-за крохотного участка, который даже невооруженным глазом не разглядеть… Это же нелепо. Просто безумие.
Мистер Сантос скорбно улыбнулся.
– Тебя это действительно беспокоит, Старлинг? – спросил он.
– Как и вас, сэр, – ответил Уилл. – Я знаю, что это так. Когда вы говорите со мной об искусстве, я вижу, как оно вас волнует.
– Ну, сейчас мы бессильны. Возможно, ее и не уничтожат. Мы с тобой будем надеяться, ладно?
– Ладно, – сказал Уилл. – Да… Но Ротко… Мне действительно нужно заниматься Ротко?
– Это не мне решать, – мистер Сантос поднял брови. – Приказы поступают сверху. Я подумаю, что можно сделать, чтобы снова дать тебе твоих ненаглядных викторианцев. А сейчас возвращайся на рабочее место и потрудись хорошенько. Ты меня понял?
– Понял, сэр, – вздохнул Уилл. – Спасибо.
– Вот и славно. Пшел. И Уилл вышел.
Уилл возился с Ротко все утро и успел возненавидеть его еще сильнее, чем уже ненавидел. Что творилось в головах людей двадцатого века? Как можно восхищаться этим? Огромный холст, на который несколько раз плеснули краской, – это картина? Нет, конечно. По крайней мере, по мнению Уилла. Но Уилл был Уиллом, он был молод, а молодые всегда очень хорошо знают, что им нравится, а что нет. С возрастом эта граница теряют четкость, горизонты расширяются, твердые мнения меняются, но хорошо ли это, судить трудно.
Пришло время ланча, Уилл уже был уже по горло сыт абстракционизмом шестидесятых и окончательно созрел для решительных действий. Все утро у него в голове клубились идеи – опасные, дерзкие. Из тех, что могут привести к большим бедам, если воплотить их в реальность.
– Идем, мой милый мальчик, – проворковала Глэдис. – Пора перекусить. Нас ждут пирожки, – она выпятила свои тяжкие груди и кокетливо подмигнула.
– Одну минуточку, – отозвался Уилл. – Только закончу.
– Ладно, подожду, – согласилась Глэдис.
– Пропустишь свое место в очереди.
– А… Ладно, увидимся там.
– Займи мне место, – крикнул Уилл, обращаясь к ее широкой спине.
Глэдис удалилась, и Уилл остался в огромном подземном куполе один.
Он еще раз огляделся по сторонам. Да, в самом деле, он один, совсем один. Уилл был на взводе, но это было даже приятно.
Опасные мысли, которые будоражили его все утро и привели к этому решению, вызывали дрожь в руках. Уилл сжал кулаки. Потом убрал из компьютера диск Ротко и заменил другим, который лежал в кармане.
На экране снова появился «Мастерский удар эльфа-дровосека». Пальцы Уилла пробежали по клавишам. Рядом с картиной выстроились цифры – местонахождение картины в архиве галереи. Уилл переписал их на тыльную сторону левой ладони, где уже была строчка цифр. Потом вывел на экран план здания. Архив размещался в подвале, почти под ногами Уилла.
Теперь вопрос номер один: как, собственно, туда попасть. Уилл проследил маршрут по лестницам и коридорам. Возможно, хотя и сложно.
Но попасть в архив – это даже не полдела. Допустим, он это сделает. Допустим, он даже войдет внутрь. Но на месте ли картина? Или ее уже забрали и уничтожили? А если даже она еще там – что дальше? Как только он до нее доберется – если сможет добраться, – встает главная проблема. Как ее оттуда вынести. Потому что Уилл знал точно: именно это ему и нужно сделать. Выкрасть картину, чтобы спасти. Но каким образом?
Несомненно он будет первым в списке подозреваемых. Можно почти не сомневаться, что его поймают. В нашем послепослезавтра преступления совершались очень редко. Не потому, что красть стало нечего. Вещи, которые стоят того, чтобы их украли, всегда были, есть и будут. А пока есть вещи, которые этого стоят, их крали, крадут и будут красть.
Картина должна стоить миллионы. Это будет преступление века!
Нет, не преступление, поправил себя Уилл. Уничтожить такой шедевр – вот настоящее преступление. А спасение бесценного полотна достойно похвалы.
И план действий созрел. Не просто план, а такой, который позволит – если все сложится удачно – спасти картину, и никто ничего не заметит.
От цели Уилла отделяли три прочные двери. Кодов доступа у него, разумеется, не было. Коды были у мистера Сантоса, который регулярно наведывался в архив. Уилл активно набивался к шефу в компанию, но все его мольбы неизменно встречали отказ. Зато Уилл знал, что коды записаны на карточке, а карточка хранится в верхнем кармане белой рабочей куртки мистера Сантоса, которую тот набрасывает всякий раз, когда идет в архив. И сейчас эта белая рабочая куртка висит прямо за дверью в его кабинете.
Уилл вытащил диск из компьютера, сунул его в карман и, не теряя времени, направился к кабинету мистера Сантоса.
А еще через десять минут оказался в архиве.
Архив представлял собой просторную, ярко освещенную подземную галерею, и конца этой галереи не было видно. Уилл глубоко вдохнул, задержал дыхание и выдохнул. Самый воздух здесь пах искусством – полотном и красками, лаком и деревом… Новые, незнакомые запахи, запахи волшебной минувшей эпохи.
Слева и справа, многометровыми шеренгами, протянувшимися вперед и назад, возвышались металлические рамы, в которых висели…
Картины.
Высокое искусство. Искусство викторианской эпохи.
Уилл снова перевел дух. Пожалуй, для него более чем достаточно одного этого – просто оказаться здесь. Колени дрожали, во рту пересохло.
Он испугался.
Но это был не только страх. Это было чувство, которого он никогда еще не испытывал. Он чувствовал, что живет. И выполняет важную миссию. Вот это воистину повергало в трепет.
Рамы передвигались на роликах, Уилл толкнул одну из них наугад… и оказался перед творением Данте Габриэля Росетти, одного из великих прерафаэлитов.
«Прозерпина».
Перед ней хотелось преклонить колени.
Он в третий раз глубоко вдохнул. Не стоит задерживаться. Просто чтобы все не испортить.
Регистрационный номер полотна Дэдда был выведен на тыльной стороне ладони Уилла. Да, у него есть план – очень хороший план. Вернее, он окажется хорошим, если сработает. Только если варвары-иконокласты[9], которые хотят уничтожить этот шедевр, не доберутся до него первыми.
Уилл вернул на место раму с «Прозерпиной» Росетти и сверился с цифрами на руке.
Ряд 33.
Рама 409.
Картина 5.
И принялся за работу.
Дело было почти сделано, когда послышался звук открывающейся двери. Той самой, через которую Уилл сюда попал.
О, черт…
Но, возможно, этого следовало ожидать. Он тихо отступил и скрылся среди рам.
– Сюда, – послышался голос.
– Уверена? – отозвался второй.
– Да, конечно.
– Значит, ты здесь уже бывала?
– Ну, не здесь… но кое-где доводилось. И я умею читать план здания.
– О да, кто бы спорил.
Голоса были молодыми. И, к вящему изумлению Уилла, женскими.
– Проход 33, рама 409, полотно 5, – произнесла первая женщина. Уилл беззвучно отступил еще на пару шагов.
– И что делать с полотном?
– Сжечь. Как и все предыдущие.
– Здесь все следовало бы сжечь, – заметила вторая. – Просто для верности. Слишком многое не сходится.
– Их с каждый днем все меньше. Следы иного прошлого искореняются медленно, но верно. Так что осталось не так много. Община Сестер в безопасности. Община Сестер держит ситуацию под контролем.
Уилл склонил набок голову. Община Сестер? Значит, Сестры Сэйнсбери? Во всяком случае, ни о какой другой Общине Сестер ему слышать не доводилось. Теперь голоса раздавались совсем близко, и Уиллу пришлось втиснуться в темный угол. Мельком он заметил их парики – один лиловый, украшенный пластиковыми цветами, другой розовый. Большие парики на крупных головах. Уилл пригнулся пониже, чтобы спасти собственную голову, и задержал дыхание.
– Вот и она, – произнес первый голос. – Рама 409. Выдвигай.
Послышался шум роликов.
– Плотно номер 5… Спускай.
– Какое огромное. Здесь его не сжечь. Как думаешь, где аномалия?
– Какая разница? Спускай. Раздерем его и вынесем в сумках.
– Надо же, как все просто.
Уилл услышал треск, топот и скрежет, а потом торжествующие возгласы, с которыми дамы, судя по всему, набивали сумки.
– Дело сделано, – произнесла первая. – А теперь – в столовую. Как раз успеем к ланчу.
Шаги стихли. Дверь открылась, потом громко хлопнула.
Уилл вышел из темноты, подошел к раме 409 и посмотрел на пустое место, где еще недавно висело полотно номер 5.
– Отлично, – пробормотал он. – Просто отлично.
Это могло показаться странным – если бы не тот факт, что он держал в руках «Мастерский удар эльфа-дровосека».
И, надо отметить, был почти рад слышать, как топчут и раздирают на части картину Ротко, которую он повесил на место шедевра Дэдда, а потом набивают этими клочьями сумки. При этой мысли Уилл Старлинг расплылся в торжествующей улыбке, сопровождаемой вздохом облегчения.
– И не нужно ничего красть, – пробормотал Уилл, обращаясь к самому себе. – Все, что осталось, – это спрятать ее где-нибудь здесь, внести в каталог под другим названием… и Держать рот на замке. И все будет шито-крыто.
Он был прав. Не считая, конечно, целого ряда «но». Он был… как бы это выразиться… слегка заинтригован. Вернее, если называть вещи своими именами, – изнывал от любопытства. Почему эту картину надо было уничтожить? Что это за Сестры, которые имеют право являться в архив Галереи Тэйт и уничтожать полотна? Какой властью обладает эта Община? И что это за «иное прошлое», от которого не должно остаться следов? Нет, все это до безумия любопытно. Если ему удалось спасти картину Дэдда – почему бы не попытаться выяснить, что здесь к чему?
Картину Дэдда Уилл поместил среди французских импрессионистов, с которыми не так давно работал. Удостоверившись, что бесценное полотно будет здесь в безопасности – по крайней мере некоторое время, – он направился в столовую для персонала.
Уилл намеревался подобраться поближе к дамам-иконокласткам и послушать, о чем они будут говорить. Однако этим планам не суждено было осуществиться.
Он стоял в очереди за своей порцией, когда рядом пристроился Тим Макгрегор[10].
– Эй, Уилл! Как жизнь?
Тим был явно настроен пообщаться.
– Лучше некуда, Тим, – ответил Уилл, вытаскивая со стойки поднос, на который предстояло нагружать тарелки.
– Ты нынче какой-то дерганый, – заметил Тим. – Опять что-то напортачил?
Уилл ответил небрежной ухмылкой. Молодые люди были примерно одного роста, но Тим в придачу к роскошной шевелюре обзавелся еще и бородой. Не отличаясь уникальной субтильностью своего друга, он не был толстым – скорее крупным и коренастым. Они дружили давно – еще с тех пор, как вместе ходили в корпоративную школу, где и стали лучшими друзьями. Одаренный программист, Тим работал в Отделе перспективного планирования Галереи Тэйт. Именно благодаря его протекции Уилл и получил нынешнее место.
Тим исповедовал язычество. Насколько было известно Уиллу, больше на Земле язычников не осталось. Язычество давно пережило свои лучшие времена. Они прошли безвозвратно, когда появились религии, а теперь и эти религии стали не более чем воспоминанием. Те, что не изменились до неузнаваемости, впитав в себя идею корпоративного спонсорства, существовали лишь на веб-страницах в разделе «История». Индуизм, буддизм, ислам – все это исчезло с лица Земли вместе с церковью Бренсона[11], церковью Элвиса[12], Англиканской церковью, Нитти (культом почитания нитей). А не так давно эта участь постигла и Римскую Католическую церковь.
Внезапный разрыв Римской Католической церкви с ее корпоративным спонсором поверг миллионы католиков в состояние легкого шока. Уилл не был католиком, но очень огорчился, узнав эту новость. Он был уверен, что у Католической церкви есть будущее: по слухам, ее клубы постоянно посещали симпатичные девушки с легким характером.
Теперь Тим жаждал поделиться информацией, которую скрывали от широкой публики. Он сумел выяснить, по какой причине Римская Католическая церковь лишилась спонсорской поддержки. Сведения были получены, понятное дело, «из надежных и достоверных источников».
Согласно этим надежным источникам, скандал – и весьма громкий – разразился вокруг собора святого Петра в Риме. Тим вещал, и Уиллу оставалось только глотать воздух и таращить глаза.
Как известно, в катакомбах собора святого Петра погребены нетленные мощи святых. Так вот, на поверку святые оказались не тем, чем казались.
Римская Католическая церковь считала, что кандидату на причисление к лику святых недостаточно совершить три засвидетельствованных чуда при жизни. В дальнейшем при эксгумации тело должно оказаться нетленным, то есть не тронутым разложением и ничем не поврежденным. Проблема заключалась в том, существует еще один тип мертвецов, которые не гниют в могилах, – а именно вампиры.
– Что стряслось? – осведомился он, грузно облокачиваясь на терминал Уилла. – Что ты разорался?
– Здесь кое-что странное, – сказал тот.
– Фокусировку не отстроить? Забыл, на какие клавиши нажимать? А как ты экзамены сдавал?
– Нет, дело не в фокусировке… – Уилл ткнул пальцем в экран, заставляя своего массивного начальника еще сильнее навалиться на терминал. – Боюсь, картину кто-то подправил. А может быть, это подделка двадцатого века.
– Ну-ка, ну-ка… – мистер Сантос наклонился вперед, рискуя придавить Уилла. – Что за чепуха… Еще чуток увеличь…
– Вот здесь.
Уилл выделил фрагмент и увеличил запястье Медника. Теперь цифровые часы можно было разглядеть во всех подробностях.
– Это что за шуточки? – жаркое дыхание мистера Сантоса обдавало Уиллу загривок, позволяя последнему узнать все пункты меню его завтрака.
– Шуточки? – светловолосая голова молодого человека качнулась. – Уверяю вас: если это шутки, то не мои. По моему скромному разумению, подправлять работу гения – это все равно что ее уничтожать.
– Вот именно.
Мистер Сантос снова уставился на экран. Уилл знал, что познания мистера Сантоса в искусстве викторианской эпохи достойны уважения. Не зря же он чуть ли не ежедневно приставал к шефу с разнообразными вопросами, тратя его драгоценное время. Правда, вопросы приходилось разбавлять изрядной толикой лести – в таких пропорциях, чтобы заставить мистера Сантоса утратить чувство времени.
– Как можно кистью выписать такие детали? – спросил Уилл. – Может, ее специально изготовили Уинсор и Ньютон? Помните, вы рассказывали мне захватывающую историю про…
– Помолчи немного, парень, – мистер Сантос согнал его с кресла и плюхнулся сам. Следующие несколько минут он не отрываясь таращился на экран, выхватывая то один, то другой фрагмент, увеличивая их, снова уменьшая… На его лице появилась растерянность, затем беспокойство.
– Дам-ка я тебе что-нибудь другое, – буркнул он наконец. – И вообще кого-нибудь другого.
– Но мне нужен Дэдд, – негодующе возвысил голос Уилл. – Я давно ждал возможности поработать с Дэддом. Это один из моих любимых художников.
– Здесь у тебя нет любимых и нелюбимых художников. Пойдешь ко мне в кабинет и получишь новый диск. А этот вытащи и отнеси мне.
– Но… Я хочу работать с Дэддом, – повторил Уилл. – С Дэддом.
– О, как мило, – подала голос Глэдис. – Уиллу хочется поработать с дедушкой.
– Помолчите, мисс Нэнкин, – прорычал мистер Сантос. – Никаких «но», Старлинг. Делай, что сказано.
– Да, но…
– Никаких «но», если не хочешь отсюда вылететь.
Уилл поглядел в лицо мистеру Сантосу. На лбу толстяка выступили бусинки пота.
– Слушаюсь, сэр, – произнес Уилл.
– Вот и славно.
Мистер Сантос извлек свою тушу из кресла и заковылял прочь. Уилл глядел ему вслед. Неспроста его начальника прошиб пот. Он был так толст, что едва передвигался, но обычно почти не потел.
Уилл постучал по клавиатуре, закрыл программу, потом ткнул в кнопку дисковода и вытащил диск с работами Ричарда Дэдда. Повертел в руках.
Здесь какая-то тайна. И ясно как день: прямо сейчас этот орешек ему не расколоть. Еще секунду Уилл разглядывал диск. Можно поспорить: после того как диск будет возвращен, он больше никогда в жизни не увидит эту картину. Уилл украдкой оглянулся. Сколько уйдет на то, чтобы сделать себе копию диска? Сто восемьдесят четыре картины… Самое большее – несколько минут. А вот если скопировать только «Удар эльфа-дровосека»…
Считанные секунды.
Конечно, если его застукают, он лишится работы. Риск велик.
Уилл взвесил все «за» и «против». И в конце концов решил, что дело того стоит.
Теперь диск надлежало возвратить мистеру Сантосу. Когда Уилл входил в кабинет, шеф как раз повесил телефонную трубку.
– Спасибо, Уилл, – произнес мистер Сантос. – Этой проблемой уже занялись.
– Значит, картина поддельная? – спросил Уилл.
– А это решать экспертам. Подозреваю, кто-то дописал часы позже. Картина была выставлена чуть ли не через сотню лет после ее создания. За это время какой-нибудь извращенец мог поразвлечься. Это уже не первый случай.
– В самом деле? Когда это было? С какими полотнами?
– Перевожу тебя на искусство двадцатого века, – произнес мистер Сантос, словно не услышав вопроса. – Марк Ротко.
– О нет, мистер Сантос! Пожалуйста, только не двадцатый век!
– В таком случае как насчет заявления об уходе? У меня как раз бланк в столе. Изволите заполнить прямо сейчас, мистер Старлинг?
– Нет, – пробормотал Уилл. – Я единственный кормилец в семье. У меня нет ни малейшего желания…
– Тогда делай что тебе сказано, – мистер Сантос вручил Уиллу новый диск. – И, Старлинг… ради твоего же блага, никому об этом ни слова. Ты понял?
– Нет, – ответил Уилл. – Не понял. Почему?
– Речь о подлинности всей коллекции. Нельзя ставить ее под сомнение.
– О, понятно. А что будет с картиной? Ее расчистят, удалят эти идиотские часы?
– Думаю, ее уничтожат.
– Уничтожат?! – вырвалось у Уилла. – Какой кошмар!
– Нас об этом никто не спрашивает.
– Но, сэр, уничтожить работу гения только потому, что кто-то позволил себе над ней надругаться… из-за крохотного участка, который даже невооруженным глазом не разглядеть… Это же нелепо. Просто безумие.
Мистер Сантос скорбно улыбнулся.
– Тебя это действительно беспокоит, Старлинг? – спросил он.
– Как и вас, сэр, – ответил Уилл. – Я знаю, что это так. Когда вы говорите со мной об искусстве, я вижу, как оно вас волнует.
– Ну, сейчас мы бессильны. Возможно, ее и не уничтожат. Мы с тобой будем надеяться, ладно?
– Ладно, – сказал Уилл. – Да… Но Ротко… Мне действительно нужно заниматься Ротко?
– Это не мне решать, – мистер Сантос поднял брови. – Приказы поступают сверху. Я подумаю, что можно сделать, чтобы снова дать тебе твоих ненаглядных викторианцев. А сейчас возвращайся на рабочее место и потрудись хорошенько. Ты меня понял?
– Понял, сэр, – вздохнул Уилл. – Спасибо.
– Вот и славно. Пшел. И Уилл вышел.
Уилл возился с Ротко все утро и успел возненавидеть его еще сильнее, чем уже ненавидел. Что творилось в головах людей двадцатого века? Как можно восхищаться этим? Огромный холст, на который несколько раз плеснули краской, – это картина? Нет, конечно. По крайней мере, по мнению Уилла. Но Уилл был Уиллом, он был молод, а молодые всегда очень хорошо знают, что им нравится, а что нет. С возрастом эта граница теряют четкость, горизонты расширяются, твердые мнения меняются, но хорошо ли это, судить трудно.
Пришло время ланча, Уилл уже был уже по горло сыт абстракционизмом шестидесятых и окончательно созрел для решительных действий. Все утро у него в голове клубились идеи – опасные, дерзкие. Из тех, что могут привести к большим бедам, если воплотить их в реальность.
– Идем, мой милый мальчик, – проворковала Глэдис. – Пора перекусить. Нас ждут пирожки, – она выпятила свои тяжкие груди и кокетливо подмигнула.
– Одну минуточку, – отозвался Уилл. – Только закончу.
– Ладно, подожду, – согласилась Глэдис.
– Пропустишь свое место в очереди.
– А… Ладно, увидимся там.
– Займи мне место, – крикнул Уилл, обращаясь к ее широкой спине.
Глэдис удалилась, и Уилл остался в огромном подземном куполе один.
Он еще раз огляделся по сторонам. Да, в самом деле, он один, совсем один. Уилл был на взводе, но это было даже приятно.
Опасные мысли, которые будоражили его все утро и привели к этому решению, вызывали дрожь в руках. Уилл сжал кулаки. Потом убрал из компьютера диск Ротко и заменил другим, который лежал в кармане.
На экране снова появился «Мастерский удар эльфа-дровосека». Пальцы Уилла пробежали по клавишам. Рядом с картиной выстроились цифры – местонахождение картины в архиве галереи. Уилл переписал их на тыльную сторону левой ладони, где уже была строчка цифр. Потом вывел на экран план здания. Архив размещался в подвале, почти под ногами Уилла.
Теперь вопрос номер один: как, собственно, туда попасть. Уилл проследил маршрут по лестницам и коридорам. Возможно, хотя и сложно.
Но попасть в архив – это даже не полдела. Допустим, он это сделает. Допустим, он даже войдет внутрь. Но на месте ли картина? Или ее уже забрали и уничтожили? А если даже она еще там – что дальше? Как только он до нее доберется – если сможет добраться, – встает главная проблема. Как ее оттуда вынести. Потому что Уилл знал точно: именно это ему и нужно сделать. Выкрасть картину, чтобы спасти. Но каким образом?
Несомненно он будет первым в списке подозреваемых. Можно почти не сомневаться, что его поймают. В нашем послепослезавтра преступления совершались очень редко. Не потому, что красть стало нечего. Вещи, которые стоят того, чтобы их украли, всегда были, есть и будут. А пока есть вещи, которые этого стоят, их крали, крадут и будут красть.
Картина должна стоить миллионы. Это будет преступление века!
Нет, не преступление, поправил себя Уилл. Уничтожить такой шедевр – вот настоящее преступление. А спасение бесценного полотна достойно похвалы.
И план действий созрел. Не просто план, а такой, который позволит – если все сложится удачно – спасти картину, и никто ничего не заметит.
От цели Уилла отделяли три прочные двери. Кодов доступа у него, разумеется, не было. Коды были у мистера Сантоса, который регулярно наведывался в архив. Уилл активно набивался к шефу в компанию, но все его мольбы неизменно встречали отказ. Зато Уилл знал, что коды записаны на карточке, а карточка хранится в верхнем кармане белой рабочей куртки мистера Сантоса, которую тот набрасывает всякий раз, когда идет в архив. И сейчас эта белая рабочая куртка висит прямо за дверью в его кабинете.
Уилл вытащил диск из компьютера, сунул его в карман и, не теряя времени, направился к кабинету мистера Сантоса.
А еще через десять минут оказался в архиве.
Архив представлял собой просторную, ярко освещенную подземную галерею, и конца этой галереи не было видно. Уилл глубоко вдохнул, задержал дыхание и выдохнул. Самый воздух здесь пах искусством – полотном и красками, лаком и деревом… Новые, незнакомые запахи, запахи волшебной минувшей эпохи.
Слева и справа, многометровыми шеренгами, протянувшимися вперед и назад, возвышались металлические рамы, в которых висели…
Картины.
Высокое искусство. Искусство викторианской эпохи.
Уилл снова перевел дух. Пожалуй, для него более чем достаточно одного этого – просто оказаться здесь. Колени дрожали, во рту пересохло.
Он испугался.
Но это был не только страх. Это было чувство, которого он никогда еще не испытывал. Он чувствовал, что живет. И выполняет важную миссию. Вот это воистину повергало в трепет.
Рамы передвигались на роликах, Уилл толкнул одну из них наугад… и оказался перед творением Данте Габриэля Росетти, одного из великих прерафаэлитов.
«Прозерпина».
Перед ней хотелось преклонить колени.
Он в третий раз глубоко вдохнул. Не стоит задерживаться. Просто чтобы все не испортить.
Регистрационный номер полотна Дэдда был выведен на тыльной стороне ладони Уилла. Да, у него есть план – очень хороший план. Вернее, он окажется хорошим, если сработает. Только если варвары-иконокласты[9], которые хотят уничтожить этот шедевр, не доберутся до него первыми.
Уилл вернул на место раму с «Прозерпиной» Росетти и сверился с цифрами на руке.
Ряд 33.
Рама 409.
Картина 5.
И принялся за работу.
Дело было почти сделано, когда послышался звук открывающейся двери. Той самой, через которую Уилл сюда попал.
О, черт…
Но, возможно, этого следовало ожидать. Он тихо отступил и скрылся среди рам.
– Сюда, – послышался голос.
– Уверена? – отозвался второй.
– Да, конечно.
– Значит, ты здесь уже бывала?
– Ну, не здесь… но кое-где доводилось. И я умею читать план здания.
– О да, кто бы спорил.
Голоса были молодыми. И, к вящему изумлению Уилла, женскими.
– Проход 33, рама 409, полотно 5, – произнесла первая женщина. Уилл беззвучно отступил еще на пару шагов.
– И что делать с полотном?
– Сжечь. Как и все предыдущие.
– Здесь все следовало бы сжечь, – заметила вторая. – Просто для верности. Слишком многое не сходится.
– Их с каждый днем все меньше. Следы иного прошлого искореняются медленно, но верно. Так что осталось не так много. Община Сестер в безопасности. Община Сестер держит ситуацию под контролем.
Уилл склонил набок голову. Община Сестер? Значит, Сестры Сэйнсбери? Во всяком случае, ни о какой другой Общине Сестер ему слышать не доводилось. Теперь голоса раздавались совсем близко, и Уиллу пришлось втиснуться в темный угол. Мельком он заметил их парики – один лиловый, украшенный пластиковыми цветами, другой розовый. Большие парики на крупных головах. Уилл пригнулся пониже, чтобы спасти собственную голову, и задержал дыхание.
– Вот и она, – произнес первый голос. – Рама 409. Выдвигай.
Послышался шум роликов.
– Плотно номер 5… Спускай.
– Какое огромное. Здесь его не сжечь. Как думаешь, где аномалия?
– Какая разница? Спускай. Раздерем его и вынесем в сумках.
– Надо же, как все просто.
Уилл услышал треск, топот и скрежет, а потом торжествующие возгласы, с которыми дамы, судя по всему, набивали сумки.
– Дело сделано, – произнесла первая. – А теперь – в столовую. Как раз успеем к ланчу.
Шаги стихли. Дверь открылась, потом громко хлопнула.
Уилл вышел из темноты, подошел к раме 409 и посмотрел на пустое место, где еще недавно висело полотно номер 5.
– Отлично, – пробормотал он. – Просто отлично.
Это могло показаться странным – если бы не тот факт, что он держал в руках «Мастерский удар эльфа-дровосека».
И, надо отметить, был почти рад слышать, как топчут и раздирают на части картину Ротко, которую он повесил на место шедевра Дэдда, а потом набивают этими клочьями сумки. При этой мысли Уилл Старлинг расплылся в торжествующей улыбке, сопровождаемой вздохом облегчения.
– И не нужно ничего красть, – пробормотал Уилл, обращаясь к самому себе. – Все, что осталось, – это спрятать ее где-нибудь здесь, внести в каталог под другим названием… и Держать рот на замке. И все будет шито-крыто.
Он был прав. Не считая, конечно, целого ряда «но». Он был… как бы это выразиться… слегка заинтригован. Вернее, если называть вещи своими именами, – изнывал от любопытства. Почему эту картину надо было уничтожить? Что это за Сестры, которые имеют право являться в архив Галереи Тэйт и уничтожать полотна? Какой властью обладает эта Община? И что это за «иное прошлое», от которого не должно остаться следов? Нет, все это до безумия любопытно. Если ему удалось спасти картину Дэдда – почему бы не попытаться выяснить, что здесь к чему?
Картину Дэдда Уилл поместил среди французских импрессионистов, с которыми не так давно работал. Удостоверившись, что бесценное полотно будет здесь в безопасности – по крайней мере некоторое время, – он направился в столовую для персонала.
Уилл намеревался подобраться поближе к дамам-иконокласткам и послушать, о чем они будут говорить. Однако этим планам не суждено было осуществиться.
Он стоял в очереди за своей порцией, когда рядом пристроился Тим Макгрегор[10].
– Эй, Уилл! Как жизнь?
Тим был явно настроен пообщаться.
– Лучше некуда, Тим, – ответил Уилл, вытаскивая со стойки поднос, на который предстояло нагружать тарелки.
– Ты нынче какой-то дерганый, – заметил Тим. – Опять что-то напортачил?
Уилл ответил небрежной ухмылкой. Молодые люди были примерно одного роста, но Тим в придачу к роскошной шевелюре обзавелся еще и бородой. Не отличаясь уникальной субтильностью своего друга, он не был толстым – скорее крупным и коренастым. Они дружили давно – еще с тех пор, как вместе ходили в корпоративную школу, где и стали лучшими друзьями. Одаренный программист, Тим работал в Отделе перспективного планирования Галереи Тэйт. Именно благодаря его протекции Уилл и получил нынешнее место.
Тим исповедовал язычество. Насколько было известно Уиллу, больше на Земле язычников не осталось. Язычество давно пережило свои лучшие времена. Они прошли безвозвратно, когда появились религии, а теперь и эти религии стали не более чем воспоминанием. Те, что не изменились до неузнаваемости, впитав в себя идею корпоративного спонсорства, существовали лишь на веб-страницах в разделе «История». Индуизм, буддизм, ислам – все это исчезло с лица Земли вместе с церковью Бренсона[11], церковью Элвиса[12], Англиканской церковью, Нитти (культом почитания нитей). А не так давно эта участь постигла и Римскую Католическую церковь.
Внезапный разрыв Римской Католической церкви с ее корпоративным спонсором поверг миллионы католиков в состояние легкого шока. Уилл не был католиком, но очень огорчился, узнав эту новость. Он был уверен, что у Католической церкви есть будущее: по слухам, ее клубы постоянно посещали симпатичные девушки с легким характером.
Теперь Тим жаждал поделиться информацией, которую скрывали от широкой публики. Он сумел выяснить, по какой причине Римская Католическая церковь лишилась спонсорской поддержки. Сведения были получены, понятное дело, «из надежных и достоверных источников».
Согласно этим надежным источникам, скандал – и весьма громкий – разразился вокруг собора святого Петра в Риме. Тим вещал, и Уиллу оставалось только глотать воздух и таращить глаза.
Как известно, в катакомбах собора святого Петра погребены нетленные мощи святых. Так вот, на поверку святые оказались не тем, чем казались.
Римская Католическая церковь считала, что кандидату на причисление к лику святых недостаточно совершить три засвидетельствованных чуда при жизни. В дальнейшем при эксгумации тело должно оказаться нетленным, то есть не тронутым разложением и ничем не поврежденным. Проблема заключалась в том, существует еще один тип мертвецов, которые не гниют в могилах, – а именно вампиры.