Страница:
Феотим. Во-первых, как тебе известно, есть люди до того тщеславные, что им мало прожить всю жизнь в надменности и чванстве, — им непременно нужен показной блеск и после смерти, на похоронах. Правда, тогда они уже ничего не чувствуют, но еще при жизни, силою воображения, предвкушают грядущую пышность и заранее ликуют. Как об этом ни суди, а все-таки, я думаю, ты не станешь спорить, что в отречении от страсти уже есть доля благочестия.
Филекой. Согласен, но только в том случае, если погребальной спеси нельзя избежать никаким иным способом. А мне кажется более скромным, если умершего князя окутывают дешевым саваном и простые веспиллоны хоронят его на обыкновенном кладбище, среди тел простолюдинов. А кого погребают так, как Евсевия, те, мне кажется, не избавились от спеси, а просто переменили одну на другую.
Феотим. Все, что делается с добрым намерением, угодно богу, а судить человеческое сердце — лишь в божией власти. Впрочем, я привел только первый, И потому легковесный довод; есть и другие, более весомые.
Филекой. Какие?
Феотим. Умирающие принимают устав снятого Франциска…
Филекой. Для того, чтобы исполнять его в Елисейских полях!
Феотим. Нет, здесь, на земле, — если они поправляются. А случается, что осужденные приговором врачей помощью божией оживают в тот самый миг, как облачатся в священное платье.
Филекой. То же самое нередко случалось и с другими, которые этого платья не надевали.
Феотим. Надо идти путем веры, не мудрствуя лукаво! Если бы это не приносило плода, и плода замечательного, не домогались бы очень многие, люди и родовитые и образованные — особенно среди итальянцев, — не домогались бы они преимущества быть похороненным в священном одеянии. А чтобы ты не отклонил примеры неведомых тебе людей, — так был похоронен человек, которого ты по заслугам ценишь чрезвычайно высоко, — Рудольф Агрикола[686]; так похоронили недавно и Христофора Лонголия[687].
Филекой. Меня нисколько не занимает вздор, который несут умирающие при последнем издыхании. От тебя же я хочу узнать одно: зачем человеку, пораженному ужасом смерти и уже распростившемуся с надеждою на жизнь, произносить обеты и переодеваться? Ведь обеты не имеют силы, если они не произносятся в здравом уме и твердой памяти, по зрелому размышлению, безо всякого страха, обмана или насилия. Чтобы ни одно из этих условий не оказалось нарушено, обет связывает не раньше, чем по прошествии пробного года, в продолжение которого испытуемый должен носить рясу «с капероном» (так говорит серафический муж Франциск[688]). Стало быть, если умирающий вернется к жизни, он ничем не связан по двум основаниям: во-первых, слова, произнесенные в отчаянии и под страхом смерти, — не обет, а во-вторых, без испытательного срока обет в силу не вступает.
Феотим. Как бы там ни было, но они считают себя связанными, и эта целокупная преданность воли не может быть неугодна богу: ведь, при прочих равных обстоятельствах, добрые дела монахов ему угоднее, нежели добрые дела остальных людей, именно по этой причине — потому что они исходят из самого лучшего источника.
Филекой. Я не стану сейчас разбирать, насколько важно для человека целиком посвятить себя богу в тот миг, когда себе уже не принадлежишь. Я полагаю, что каждый христианин целиком посвящает себя богу при крещении, когда отрекается от всех роскошеств и соблазнов Сатаны и записывается в войско полководца Христа, чтобы после всю жизнь воевать под его знаменем. И Павел, говоря о тех, кто умирает со Христом, дабы жить уже не для себя, но для Умершего ради них, имеет в виду не только монахов, но всех христиан.
Феотим. Кстати ты вспомнил про крещение: ведь в старину умирающих окунали в купель или опрыскивали водою и через это внушали им надежду на жизнь вечную.
Филекой. Что обещали епископы, не так уже важно; что соблаговолит даровать бог, нам неизвестно. Если б такое опрыскивание наверняка и заведомо творило граждан небесного государства, можно ли шире распахнуть ворота людям, которые преданы миру и всю жизнь усердно служат ему нечистыми своими страстями, а когда нет больше силы грешить, именно тогда и прибегают к спасительным капелькам воды? Если обет, о котором ты мне рассказываешь, подобен такому крещению, лучше и позаботиться нельзя о нечестивцах, чтобы они не погибли, иначе говоря — чтобы жили для Сатаны, а для Христа умерли.
Феотим. Напротив, — если только дозволено выдать хотя бы одну из серафических тайн, — францисканские обеты действеннее любого крещения. Филекой. Что я слышу?
Феотим. В крещении лишь смываются грехи, и душа остается чистой, но нагой. Тот, кто принес обет, немедля обогащается исключительными заслугами всего ордена; и не диво — ведь он приобщился к телу святейшего братства.
Филекой. А кто приобщается через крещение к телу Христову, ничего, значит, не получает ни от главы, ни от тела?
Феотим. От серафических запасов — ничего, если не заслужит благодеяниями и благорасположением.
Филекой. Какой ангел им это открыл?
Феотим. Не ангел, друг мой, но сам Христос собственными устами открыл и это, и весьма многое иное святому Франциску, беседуя с ним с глазу на глаз.
Филекой. Заклинаю тебя нашею дружбой, не откажись поделиться со мною: о чем они беседовали?
Феотим. Это глубочайшая тайна; сообщать ее нечестивцам — грех.
Филекой. Как так «нечестивцам»? Да я никогда, ни к одному ордену не испытывал столько любви, сколько к серафическому!
Феотим. А тем временем несносно над ним насмехаешься!
Филекой. Это как раз и есть доказательство любви, Феотим, ибо никто не вредит францисканскому ордену тяжелее, чем люди, которые, прячась под его сенью, ведут постыдную жизнь. Всякий, кто по-настоящему желает добра ордену, обязан ненавидеть его растлителей.
Феотим. Но я боюсь разгневать Франциска, если выболтаю то, о чем следует молчать.
Филекой. Какого зла можно ожидать от самого незлобивого из святых?
Феотим. А что, если он ослепит меня или отнимет рассудок? Говорят, он со многими так обошелся, кто оспаривал знаки пяти его ран.
Филекой. Неужели святые на небесах настолько хуже, чем были прежде на земле? Франциск, как рассказывают, отличался такою добротой, что, когда мальчишки на улицах бросали ему в болтавшийся за спиною капюшон камни и сырные корки, лили молоко, он нисколько не обижался, но весело, радостно шагал дальше. А теперь, стало быть, он сделался запальчив и мстителен? В другой раз товарищ обозвал его вором, святотатцем, убийцей, кровосмесителем, пьяницей и всеми прочими бранными словами, какими только можно назвать самого отъявленного и закоренелого преступника, — и Франциск смиренно его благодарил и признался, что и ни в чем не солживил. Товарищ был изумлен, а Франциск ему в ответ: «И это всё, и еще худшие преступления я бы совершил, если бы милость божия меня ИС уберегла». Отчего же теперь он сделался мстителен?
Феотим. Так уж повелось: святые, что властвуют на небесах, оскорблений не переносят. Кто был снисходительнее Корнилия, спокойнее Антония, терпеливее Иоанна Крестителя, пока они жили? А ныне какие ужасные хвори насылают они на тех, кто не чтит их надлежащим образом?
Филекой. Скорее я бы поверил, что они прогоняют болезни, чем насылают. Но все, что ты мне скажешь, ты, во-первых, доверишь отнюдь не нечестивцу, а во-вторых, я обещаю молчать.
Феотим. Ну, что же, положусь на твою честность… Молю тебя, святой Франциск, вместе со своею братией будь ко мне благосклонен, позволь пересказать то, что я слышал, и да не вменится мне это в грех… Ты знаешь, что Павел владел сокровенною мудростью, которую не разглашал во всеуслышание, но вещал тайно, среди совершенных. Так и у них есть тайны, которых они не открывают всем подряд, но наедине делятся с богатыми вдовами и другими благочестивыми и избранными — доброжелателями серафического стада.
Филекой. Жду τρισάγιας αποκαλύψεις [689]
Феотим. Во-первых, господь предрек серафическому патриарху, что, по мере умножения серафического стада, корм для него будет все обильнее.
Филекой. Разом пресекаются все жалобы тех, кто Твердит, что людей этой породы со дня на день все больше и что они в обузу христианскому люду.
Феотим. Затем господь объявил Франциску, что ежегодно, в день его праздника, все души не только братии, носившей священный этот наряд, но и всех друзей ордена, всех, кто оказывал услуги сподвижникам Франциска, будут избавлены от пламени чистилища.
Филекой. Так запросто беседовал с ним Христос?
Феотим. Отчего же нет? Как с другом и соратником — так же, как бог-отец беседовал с Моисеем. Моисей принес народу закон, который передал ему бог, Христос возвестил закон евангельский, а Франциск свой закон, дважды переписанный рукою ангела, передал серафическим братьям.
Филекой. Жду третьего откровения.
Феотим. Славный патриарх опасался, как бы доброе семя не повредил в ночной тьме нечистый и чтобы, вследствие того, вместе с плевелами не была выполота и пшеница. Господь избавил его от тревоги, обещав позаботиться, чтобы племя полуобутых и подпоясанных веревкою не редело вплоть до Страшного суда.
Филекой. О, милосердие господне! А иначе с церковью божией было бы покончено. Однако продолжай.
Феотим. В-четвертых, он открыл, что никто из живущих нечестиво не может долго принадлежать к ордену.
Филекой. Но разве не отпадает от ордена всякий, кто совершит нечестие?
Феотим. Нет. Ведь кто совершит преступление, не отрекается в тот же миг от Христа. В значительной мере отрекаются от бога те, что исповедуют его устами, поступками же отрицают. Но всякий, кто сбросит с плеч сиятейшее облачение, отпадает от ордена невозвратимо.
Филекой. А что же нам сказать о многочисленных монастырях конвентуалов, которые и деньги имеют, и пьют, и в кости играют, и распутничают, и открыто содержат наложниц, и… но дальше перечислять не станем!
Феотим. Франциск никогда не носил ни рясы такого цвета, как у них — чересчур темной, — ни пояса из белого полотна. И когда они постучатся в дверь, то услышат: «Не знаю вас!» — ибо не будет на них свадебных одежд. [690]
Филекой. Это всё?
Феотим. Да ты еще ничего не слыхал! В-пятых, сообщил ему господь, что все зложелатели серафического ордена — а таковых, увы! слишком много — не достигнут и половины возраста, назначенного им свыше, но будут гибнуть самою злою, но не самою скорою смертью.
Филекой. Тому мы знаем в прошлом много разных подтверждений, а можем привести и свежий пример — кардинала Сионского Матфея[691]: он ненавидел полуобутых и отзывался о них самым скверным образом — и умер, не дожив, мне кажется, и до пятидесяти.
Феотим. Да, ты прав. Но он и херувическому ордену вредил не меньше. Говорят, что это главным образом его стараниями сожгли в Берне четверых доминиканцев[692], а если бы не он, монахи, дескать, сумели бы смягчить сердце папы деньгами.
Филекой. Но рассказывают, что они разыграли неслыханно нечестивую комедию! Ложными видениями и чудесами они старались внушить убеждение, будто Богородица запятнана первородным грехом, будто у святого Франциска не было истинных знаков ран Христовых, но были они скорее у Катерины Сиенской, и будто бы самые явные и бесспорные знаки были обещаны послушнику, которого они подучили сыграть в комедии главную роль. Ради этого обмана употребили во зло святые дары, а под конец прибегли и к дубью, и к яду. И говорят, что это была затея не одного только монастыря, но всего орденского начальства.
Феотим. Как бы там ни было, а недаром изречено богом: «Не прикасайтесь к помазанным моим»[693].
Филекой. Жду, не осталось ли еще чего.
Феотим. Остается шестое откровение, в котором господь поклялся Франциску, что покровители и доброхоты серафического ордена, как бы нечестиво они ни жили, все-таки рано или поздно сподобятся господнего милосердия и преступную жизнь заключат блаженной кончиною.
Филекой. Даже если будут захвачены за прелюбодеянием и убиты на месте?
Феотим. Что обещал господь — незыблемо и неизменно.
Филекой. Но чем они мерят благосклонность и расположение?
Феотим. Неужели не ясно? Кто дарует, кто одевает, кто вкусно кормит — тот и любит.
Филекой. А кто увещает и наставляет, тот не любит?
Феотим. Этого у них и меж собою в избытке, и потом такого рода благодеяния они привыкли оказывать сами, а не принимать от других.
Филекой. Выходит, что господь ученикам Франциска пообещал больше, чем собственным ученикам. Он согласен записать на свой счет любое благодеяние, оказанное ради него любому христианину, но тем, кто живет дурно, жизни вечной не обещает.
Феотим. И не удивительно, друг, ибо величайшая сила Евангелия была припасена для этого ордена. Но выслушай седьмое, и последнее откровение.
Филекой. Слушаю.
Феотим. Поклялся ему господь, что ни один из тех, кто умирает в серафическом облачении, не умрет плохо.
Филекой. Но что ты называешь «умереть плохо»?
Феотим. Плохо умирает тот, чья душа, расставшись с телом, отправляется прямо в преисподнюю, откуда нет возврата.
Филекой. Значит, от пламени чистилища это платье не избавляет?
Феотим. Нет, кроме тех случаев, когда смерть наступает в самый праздник святого Франциска. Но разве мало, по-твоему, — спастись от преисподней?
Филекой. По-моему, чрезвычайно много. Но как судить о тех, кого облачают в священное платье уже мертвыми? кто не успел в нем умереть?
Феотим. Если они желали этого при жизни, желание принимается за деяние.
Филекой. Когда я жил в Антверпене, довелось мне, в числе других родственников, присутствовать при последних минутах одной почтенной женщины. Был у постели францисканец, муж, окруженный всеобщим уважением. Видя, что умирающая вот-вот испустит дух, он вложил одну ее руку в свой рукав, так что прикрытою оказалась и часть плеча. Тогда некоторые сомневались, вся ли женщина спасена от адских врат или только ее часть — та, что была прикрыта рясою.
Феотим. Она была спасена целиком, совершенно так же, как при крещении в воду погружают только часть человека, но христианином он становится весь, от пят до маковки.
Филекой. Поразительно, что злые духи так боятся этого платья.
Феотим. Больше, чем креста господня. Когда хоронили Евсевия, я видел — и не я один — полчища черных демонов, с виду похожих на мух; они так и бросались на мертвое тело, но коснуться не смели.
Филекой. Но лицу, ступням и ладоням грозила опасность — ведь они-то были обнажены.
Феотим. Как змеи не выносят тени ясеня, сколь бы далеко она ни протянулась, так демоны ощущают достославную едкость священного облачения даже издали.
Филекой. Коли так, я не думаю, чтобы эти тела были доступны тлению, — иначе оказалось бы, что у червей храбрости больше, чем у демонов.
Феотим. Вполне правдоподобно.
Филекой. До чего посчастливилось вошкам, которые постоянно живут в столь божественной одежде! Но когда одежду опускают в могилу — что же тогда хранит душу?
Феотим. Она уносит тень платья с собою, и эта защита настолько надежна, что, по мнению серафических братьев, никому из их ордена даже чистилище не угрожает.
Филекой. Если ты рассказываешь правду, клянусь, это откровение дороже «Откровения Иоанна»[694]! Ведь оно указывает ровный и легкий путь, которым всякий без труда, без забот, без покаяния может ускользнуть от печной смерти, всю жизнь проведя в удовольствиях.
Феотим. Согласен.
Филекой. Теперь я больше не удивляюсь, что очень многие с превеликим усердием чтут серафическую братию. Но не могу надивиться тому, что есть люди, которым не страшно над нею глумиться.
Феотим. Ты должен понять, что все они, все до последнего, «преданы превратному уму»[695] и ослеплены собственною греховностью.
Филекой. Вперед буду осмотрительнее и постараюсь умереть в священном платье. Но в наш век появились люди, которые учат, что человек оправдывается одною верою, без дел[696]; было бы величайшим преимуществом, если бы одежда даровала блаженство даже и без веры.
Феотим. Не вовсе без веры, Филекой, не заблуждайся! Но достаточно верить, что Христос действительно обещал все это патриарху Франциску.
Филекой. Значит, платье спасет хоть и турка?
Феотим. Хоть и самого Сатану, если бы тот согласился его надеть и имел веру в откровение.
Филекой. Я уже давно твой — ты меня обратил, — но хотелось бы с твоею помощью избавиться от одного или двух сомнений.
Феотим. Говори.
Филекой. Я слышал, что Франциск называл свой путь в жизни «евангельским».
Феотим. Верно.
Филекой. Но «правило евангельское» исповедуют, по моему крайнему разумению, все христиане. А тогда, если их путь — евангельский, выходит, что сколько христиан, столько и францисканцев, и первое место среди них займет Христос с апостолами и святейшею Матерью.
Феотим. Тебя нельзя было бы опровергнуть, если бы Франциск не прибавил кое-чего к Христову Евангелию.
Филекой. Чего же именно?
Феотим. Серой рясы, пеньковой веревки и босых ног.
Филекой. Вот, значит, по каким приметам мы различаем евангельского христианина от францисканского?
Феотим. И еще — по прикосновению к деньгам.
Филекой. Но я слышал, что Франциск запрещает принимать деньги, а не притрагиваться к ним. А принимают и хозяин, и управляющий, и заимодавец, и наследник, и поверенный; и если даже рукавицы натянут, считая, все равно каждый скажет, что они принимают деньги. Откуда ж взялось это новое толкование: «не принимать» — значит «не прикасаться»?
Феотим. Так истолковал папа Бенедикт.
Филекой. Но не в качестве папы, а в качестве францисканца. Вдобавок, и соблюдающие устав самым неукоснительным образом все равно завязывают в тряпицу монетки, отправляясь в дорогу. Разве не так?
Феотим. Так, но у них нет иного выбора.
Филекой. Но лучше умереть, чем нарушить правило, которое выше евангельского! И, далее, разве они не принимают деньги повсюду через своих управляющих?
Феотим. Отчего же нет? И нередко по нескольку тысяч разом.
Филекой. Но правило гласит: ни лично, ни через иных лиц.
Феотим. Но ведь они не прикасаются.
Филекой. Смешно! Если прикосновение к деньгам — это нечестие, они прикасаются через иных лиц.
Феотим. Но они с управляющими никаких дел не имеют.
Филекой. Вот как? Пусть проверит, кому охота.
Феотим. Нигде в Писании нет, что Христос прикасался к деньгам.
Филекой. Хорошо, но вполне можно предполагать, что подростком он часто покупал для родителей масло, уксус, овощи. А уж Петр и Павел прикасались бесспорно! Не в страхе перед прикосновением заключена слава благочестия, но в презрении к деньгам. Прикосновение к вину намного опаснее, — почему же в этом случае они ничего не опасаются?
Феотим. Потому что Франциск не запретил.
Филекой. Разве не протягивают они своих мягких от безделья и чисто вымытых рук женщинам для поцелуя? А если им случайно попадется на глаза монета, они отшатнутся и осенят себя крестным знамением. По-евангельски, ничего не скажешь! Франциск был человеком совершенно необразованным, пусть так, но все же, я уверен, не настолько безрассудным, чтобы воспретить любое прикосновение к деньгам. А если именно это имел он в виду, как худо он позаботился о своей братии, которой приказал ходить босиком! Ведь нельзя избежать того, чтобы когда-нибудь не наступить ненароком на монетку, валяющуюся в пыли.
Феотим. Но все-таки не руками притронутся они к деньгам.
Филекой. А разве чувство осязания принадлежит не всему телу?
Феотим. Всему. И если что-либо подобное случится, они служат обедню не иначе, как наперед исповедовавшись.
Филекой. Какое благочестие!
Феотим. Оставим шутки — я объясню тебе суть дела. Деньги для многих были и будут причиною самых страшных зол.
Филекой. Не спорю. Но они же, в других случаях, — основание для многого благого. Страсть к богатству осуждается, это я читал, но осуждения деньгам не читал нигде.
Феотим. Это ты правильно говоришь. Но прикосновение возбраняется ради того, чтобы подальше отстранить братию от греха алчности, — точно таким же образом, как в Евангелии запрещено клясться, чтобы мы не впали в грех клятвопреступления.
Филекой. Почему же тогда не воспрещено и смотреть на деньги?
Феотим. Потому что руки сдержать легче, чем глаза.
Филекой. И однако ж смерть вступила через эти окна. [697]
Феотим. Вот отчего подлинные францисканцы надвигают капюшон ниже бровей, на самые глаза, а взор устремляют долу, и так и ходят, чтобы не видеть ничего, кроме земли под ногами.
То же бывает с лошадьми, везущими тяжелую кладь: с обеих сторон к узде прилажены шоры и закрывают от взора все, кроме дороги.
Филекой. Но скажи, верно ли то, что я слышал, — будто устав запрещает им просить у папы каких бы то ни было особых прав.
Феотим. Верно.
Филекой. Но я слышал, будто никто не одарен особыми правами с такою щедростью, как они; говорят даже, что им дозволено умерщвлять ядом или хоронить заживо людей, осужденных их же приговором, и это — безо всякого риска нарушить закон.
Феотим. То, что ты слышал, — не пустая болтовня. Мне рассказывал один очень надежный человек, поляк, что он как-то уснул спьяну в церкви у францисканцев, в одном из тех уголков, где сидят женщины, исповедуясь сквозь зарешеченное отверстие. Ночное пение разбудило его, но выйти он не посмел. Допев, по обычаю, полунощницу, весь хор братьев опустился в склеп; там был уже вырыт ров, достаточно широкий и глубокий; подле стояли двое юношей со связанными за спиною руками. Звучит проповедь о похвальности послушания; обещано, что у господа готово прощение всем грехам; подана даже некоторая надежда, что господь склонит души братьев к милосердию, если они сами спустятся в яму и лягут навзничь. Они повинуются; лестницы убраны, и вся братия разом засыпает могилу землей.
Филекой. Но он тем временем молчал, это и свидетель?
Феотим. Еще бы! Он боялся, как бы не попасть в ров третьим, если объявится.
Филекой. Разве и на это у них есть права?
Феотим. Есть, когда честь ордена в опасности. А ведь этот поляк, как только выбрался из церкви, принялся повсюду, за каждым столом, рассказывать про то, что видел, — к великому ущербу для серафического племени. Так разве не лучше было бы похоронить его заживо?
Филекой. Возможно. Но довольно этих тонкостей, а скажи-ка мне вот что: как получилось, что патриарх велел ходить босиком, а теперь почти все обуты в сандалии?
Феотим. Повеление это было смягчено по двум причинам: во-первых, чтобы избежать случайного прикосновения к деньгам, а во-вторых, чтобы защитить ноги от холода, от колючек, от змей, от острых камней и от прочего подобного, — это когда им пришлось пуститься в странствия по всему свету. А чтобы величие устава не понесло ущерба, сквозь прорези в сандалиях видна босая нога — своего рода синекдоха[698].
Филекой. Они утверждают, что исповедуют евангельское совершенство, а оно, по их словам, заключено в наставлениях евангельских, насчет которых между учеными великое несогласие. Но в любом житейском состоянии есть место евангельскому совершенству. Какое же из евангельских правил ты считаешь самым совершенным?
Феотим. Высшее совершенство, по-моему, в том, что сказано у Матфея в главе пятой, завершающейся такими словами: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный».
Филекой. Удачный ответ. Но Отец богат и щедр и не просит милостыни ни у кого.
Феотим. Щедры и они, но лишь на духовные сокровища, коими изобильны, — на молитвы и добрые дела.
Филекой. Если бы явились среди них примеры евангельской любви, воздающей за проклятие благословением, благодеянием за обиду! Что означает это известное каждому изречение папы Александра: «Не так опасно оскорбить могущественного государя, чем кого бы то ни было из ордена францисканцев или доминиканцев»?
Филекой. Согласен, но только в том случае, если погребальной спеси нельзя избежать никаким иным способом. А мне кажется более скромным, если умершего князя окутывают дешевым саваном и простые веспиллоны хоронят его на обыкновенном кладбище, среди тел простолюдинов. А кого погребают так, как Евсевия, те, мне кажется, не избавились от спеси, а просто переменили одну на другую.
Феотим. Все, что делается с добрым намерением, угодно богу, а судить человеческое сердце — лишь в божией власти. Впрочем, я привел только первый, И потому легковесный довод; есть и другие, более весомые.
Филекой. Какие?
Феотим. Умирающие принимают устав снятого Франциска…
Филекой. Для того, чтобы исполнять его в Елисейских полях!
Феотим. Нет, здесь, на земле, — если они поправляются. А случается, что осужденные приговором врачей помощью божией оживают в тот самый миг, как облачатся в священное платье.
Филекой. То же самое нередко случалось и с другими, которые этого платья не надевали.
Феотим. Надо идти путем веры, не мудрствуя лукаво! Если бы это не приносило плода, и плода замечательного, не домогались бы очень многие, люди и родовитые и образованные — особенно среди итальянцев, — не домогались бы они преимущества быть похороненным в священном одеянии. А чтобы ты не отклонил примеры неведомых тебе людей, — так был похоронен человек, которого ты по заслугам ценишь чрезвычайно высоко, — Рудольф Агрикола[686]; так похоронили недавно и Христофора Лонголия[687].
Филекой. Меня нисколько не занимает вздор, который несут умирающие при последнем издыхании. От тебя же я хочу узнать одно: зачем человеку, пораженному ужасом смерти и уже распростившемуся с надеждою на жизнь, произносить обеты и переодеваться? Ведь обеты не имеют силы, если они не произносятся в здравом уме и твердой памяти, по зрелому размышлению, безо всякого страха, обмана или насилия. Чтобы ни одно из этих условий не оказалось нарушено, обет связывает не раньше, чем по прошествии пробного года, в продолжение которого испытуемый должен носить рясу «с капероном» (так говорит серафический муж Франциск[688]). Стало быть, если умирающий вернется к жизни, он ничем не связан по двум основаниям: во-первых, слова, произнесенные в отчаянии и под страхом смерти, — не обет, а во-вторых, без испытательного срока обет в силу не вступает.
Феотим. Как бы там ни было, но они считают себя связанными, и эта целокупная преданность воли не может быть неугодна богу: ведь, при прочих равных обстоятельствах, добрые дела монахов ему угоднее, нежели добрые дела остальных людей, именно по этой причине — потому что они исходят из самого лучшего источника.
Филекой. Я не стану сейчас разбирать, насколько важно для человека целиком посвятить себя богу в тот миг, когда себе уже не принадлежишь. Я полагаю, что каждый христианин целиком посвящает себя богу при крещении, когда отрекается от всех роскошеств и соблазнов Сатаны и записывается в войско полководца Христа, чтобы после всю жизнь воевать под его знаменем. И Павел, говоря о тех, кто умирает со Христом, дабы жить уже не для себя, но для Умершего ради них, имеет в виду не только монахов, но всех христиан.
Феотим. Кстати ты вспомнил про крещение: ведь в старину умирающих окунали в купель или опрыскивали водою и через это внушали им надежду на жизнь вечную.
Филекой. Что обещали епископы, не так уже важно; что соблаговолит даровать бог, нам неизвестно. Если б такое опрыскивание наверняка и заведомо творило граждан небесного государства, можно ли шире распахнуть ворота людям, которые преданы миру и всю жизнь усердно служат ему нечистыми своими страстями, а когда нет больше силы грешить, именно тогда и прибегают к спасительным капелькам воды? Если обет, о котором ты мне рассказываешь, подобен такому крещению, лучше и позаботиться нельзя о нечестивцах, чтобы они не погибли, иначе говоря — чтобы жили для Сатаны, а для Христа умерли.
Феотим. Напротив, — если только дозволено выдать хотя бы одну из серафических тайн, — францисканские обеты действеннее любого крещения. Филекой. Что я слышу?
Феотим. В крещении лишь смываются грехи, и душа остается чистой, но нагой. Тот, кто принес обет, немедля обогащается исключительными заслугами всего ордена; и не диво — ведь он приобщился к телу святейшего братства.
Филекой. А кто приобщается через крещение к телу Христову, ничего, значит, не получает ни от главы, ни от тела?
Феотим. От серафических запасов — ничего, если не заслужит благодеяниями и благорасположением.
Филекой. Какой ангел им это открыл?
Феотим. Не ангел, друг мой, но сам Христос собственными устами открыл и это, и весьма многое иное святому Франциску, беседуя с ним с глазу на глаз.
Филекой. Заклинаю тебя нашею дружбой, не откажись поделиться со мною: о чем они беседовали?
Феотим. Это глубочайшая тайна; сообщать ее нечестивцам — грех.
Филекой. Как так «нечестивцам»? Да я никогда, ни к одному ордену не испытывал столько любви, сколько к серафическому!
Феотим. А тем временем несносно над ним насмехаешься!
Филекой. Это как раз и есть доказательство любви, Феотим, ибо никто не вредит францисканскому ордену тяжелее, чем люди, которые, прячась под его сенью, ведут постыдную жизнь. Всякий, кто по-настоящему желает добра ордену, обязан ненавидеть его растлителей.
Феотим. Но я боюсь разгневать Франциска, если выболтаю то, о чем следует молчать.
Филекой. Какого зла можно ожидать от самого незлобивого из святых?
Феотим. А что, если он ослепит меня или отнимет рассудок? Говорят, он со многими так обошелся, кто оспаривал знаки пяти его ран.
Филекой. Неужели святые на небесах настолько хуже, чем были прежде на земле? Франциск, как рассказывают, отличался такою добротой, что, когда мальчишки на улицах бросали ему в болтавшийся за спиною капюшон камни и сырные корки, лили молоко, он нисколько не обижался, но весело, радостно шагал дальше. А теперь, стало быть, он сделался запальчив и мстителен? В другой раз товарищ обозвал его вором, святотатцем, убийцей, кровосмесителем, пьяницей и всеми прочими бранными словами, какими только можно назвать самого отъявленного и закоренелого преступника, — и Франциск смиренно его благодарил и признался, что и ни в чем не солживил. Товарищ был изумлен, а Франциск ему в ответ: «И это всё, и еще худшие преступления я бы совершил, если бы милость божия меня ИС уберегла». Отчего же теперь он сделался мстителен?
Феотим. Так уж повелось: святые, что властвуют на небесах, оскорблений не переносят. Кто был снисходительнее Корнилия, спокойнее Антония, терпеливее Иоанна Крестителя, пока они жили? А ныне какие ужасные хвори насылают они на тех, кто не чтит их надлежащим образом?
Филекой. Скорее я бы поверил, что они прогоняют болезни, чем насылают. Но все, что ты мне скажешь, ты, во-первых, доверишь отнюдь не нечестивцу, а во-вторых, я обещаю молчать.
Феотим. Ну, что же, положусь на твою честность… Молю тебя, святой Франциск, вместе со своею братией будь ко мне благосклонен, позволь пересказать то, что я слышал, и да не вменится мне это в грех… Ты знаешь, что Павел владел сокровенною мудростью, которую не разглашал во всеуслышание, но вещал тайно, среди совершенных. Так и у них есть тайны, которых они не открывают всем подряд, но наедине делятся с богатыми вдовами и другими благочестивыми и избранными — доброжелателями серафического стада.
Филекой. Жду τρισάγιας αποκαλύψεις [689]
Феотим. Во-первых, господь предрек серафическому патриарху, что, по мере умножения серафического стада, корм для него будет все обильнее.
Филекой. Разом пресекаются все жалобы тех, кто Твердит, что людей этой породы со дня на день все больше и что они в обузу христианскому люду.
Феотим. Затем господь объявил Франциску, что ежегодно, в день его праздника, все души не только братии, носившей священный этот наряд, но и всех друзей ордена, всех, кто оказывал услуги сподвижникам Франциска, будут избавлены от пламени чистилища.
Филекой. Так запросто беседовал с ним Христос?
Феотим. Отчего же нет? Как с другом и соратником — так же, как бог-отец беседовал с Моисеем. Моисей принес народу закон, который передал ему бог, Христос возвестил закон евангельский, а Франциск свой закон, дважды переписанный рукою ангела, передал серафическим братьям.
Филекой. Жду третьего откровения.
Феотим. Славный патриарх опасался, как бы доброе семя не повредил в ночной тьме нечистый и чтобы, вследствие того, вместе с плевелами не была выполота и пшеница. Господь избавил его от тревоги, обещав позаботиться, чтобы племя полуобутых и подпоясанных веревкою не редело вплоть до Страшного суда.
Филекой. О, милосердие господне! А иначе с церковью божией было бы покончено. Однако продолжай.
Феотим. В-четвертых, он открыл, что никто из живущих нечестиво не может долго принадлежать к ордену.
Филекой. Но разве не отпадает от ордена всякий, кто совершит нечестие?
Феотим. Нет. Ведь кто совершит преступление, не отрекается в тот же миг от Христа. В значительной мере отрекаются от бога те, что исповедуют его устами, поступками же отрицают. Но всякий, кто сбросит с плеч сиятейшее облачение, отпадает от ордена невозвратимо.
Филекой. А что же нам сказать о многочисленных монастырях конвентуалов, которые и деньги имеют, и пьют, и в кости играют, и распутничают, и открыто содержат наложниц, и… но дальше перечислять не станем!
Феотим. Франциск никогда не носил ни рясы такого цвета, как у них — чересчур темной, — ни пояса из белого полотна. И когда они постучатся в дверь, то услышат: «Не знаю вас!» — ибо не будет на них свадебных одежд. [690]
Филекой. Это всё?
Феотим. Да ты еще ничего не слыхал! В-пятых, сообщил ему господь, что все зложелатели серафического ордена — а таковых, увы! слишком много — не достигнут и половины возраста, назначенного им свыше, но будут гибнуть самою злою, но не самою скорою смертью.
Филекой. Тому мы знаем в прошлом много разных подтверждений, а можем привести и свежий пример — кардинала Сионского Матфея[691]: он ненавидел полуобутых и отзывался о них самым скверным образом — и умер, не дожив, мне кажется, и до пятидесяти.
Феотим. Да, ты прав. Но он и херувическому ордену вредил не меньше. Говорят, что это главным образом его стараниями сожгли в Берне четверых доминиканцев[692], а если бы не он, монахи, дескать, сумели бы смягчить сердце папы деньгами.
Филекой. Но рассказывают, что они разыграли неслыханно нечестивую комедию! Ложными видениями и чудесами они старались внушить убеждение, будто Богородица запятнана первородным грехом, будто у святого Франциска не было истинных знаков ран Христовых, но были они скорее у Катерины Сиенской, и будто бы самые явные и бесспорные знаки были обещаны послушнику, которого они подучили сыграть в комедии главную роль. Ради этого обмана употребили во зло святые дары, а под конец прибегли и к дубью, и к яду. И говорят, что это была затея не одного только монастыря, но всего орденского начальства.
Феотим. Как бы там ни было, а недаром изречено богом: «Не прикасайтесь к помазанным моим»[693].
Филекой. Жду, не осталось ли еще чего.
Феотим. Остается шестое откровение, в котором господь поклялся Франциску, что покровители и доброхоты серафического ордена, как бы нечестиво они ни жили, все-таки рано или поздно сподобятся господнего милосердия и преступную жизнь заключат блаженной кончиною.
Филекой. Даже если будут захвачены за прелюбодеянием и убиты на месте?
Феотим. Что обещал господь — незыблемо и неизменно.
Филекой. Но чем они мерят благосклонность и расположение?
Феотим. Неужели не ясно? Кто дарует, кто одевает, кто вкусно кормит — тот и любит.
Филекой. А кто увещает и наставляет, тот не любит?
Феотим. Этого у них и меж собою в избытке, и потом такого рода благодеяния они привыкли оказывать сами, а не принимать от других.
Филекой. Выходит, что господь ученикам Франциска пообещал больше, чем собственным ученикам. Он согласен записать на свой счет любое благодеяние, оказанное ради него любому христианину, но тем, кто живет дурно, жизни вечной не обещает.
Феотим. И не удивительно, друг, ибо величайшая сила Евангелия была припасена для этого ордена. Но выслушай седьмое, и последнее откровение.
Филекой. Слушаю.
Феотим. Поклялся ему господь, что ни один из тех, кто умирает в серафическом облачении, не умрет плохо.
Филекой. Но что ты называешь «умереть плохо»?
Феотим. Плохо умирает тот, чья душа, расставшись с телом, отправляется прямо в преисподнюю, откуда нет возврата.
Филекой. Значит, от пламени чистилища это платье не избавляет?
Феотим. Нет, кроме тех случаев, когда смерть наступает в самый праздник святого Франциска. Но разве мало, по-твоему, — спастись от преисподней?
Филекой. По-моему, чрезвычайно много. Но как судить о тех, кого облачают в священное платье уже мертвыми? кто не успел в нем умереть?
Феотим. Если они желали этого при жизни, желание принимается за деяние.
Филекой. Когда я жил в Антверпене, довелось мне, в числе других родственников, присутствовать при последних минутах одной почтенной женщины. Был у постели францисканец, муж, окруженный всеобщим уважением. Видя, что умирающая вот-вот испустит дух, он вложил одну ее руку в свой рукав, так что прикрытою оказалась и часть плеча. Тогда некоторые сомневались, вся ли женщина спасена от адских врат или только ее часть — та, что была прикрыта рясою.
Феотим. Она была спасена целиком, совершенно так же, как при крещении в воду погружают только часть человека, но христианином он становится весь, от пят до маковки.
Филекой. Поразительно, что злые духи так боятся этого платья.
Феотим. Больше, чем креста господня. Когда хоронили Евсевия, я видел — и не я один — полчища черных демонов, с виду похожих на мух; они так и бросались на мертвое тело, но коснуться не смели.
Филекой. Но лицу, ступням и ладоням грозила опасность — ведь они-то были обнажены.
Феотим. Как змеи не выносят тени ясеня, сколь бы далеко она ни протянулась, так демоны ощущают достославную едкость священного облачения даже издали.
Филекой. Коли так, я не думаю, чтобы эти тела были доступны тлению, — иначе оказалось бы, что у червей храбрости больше, чем у демонов.
Феотим. Вполне правдоподобно.
Филекой. До чего посчастливилось вошкам, которые постоянно живут в столь божественной одежде! Но когда одежду опускают в могилу — что же тогда хранит душу?
Феотим. Она уносит тень платья с собою, и эта защита настолько надежна, что, по мнению серафических братьев, никому из их ордена даже чистилище не угрожает.
Филекой. Если ты рассказываешь правду, клянусь, это откровение дороже «Откровения Иоанна»[694]! Ведь оно указывает ровный и легкий путь, которым всякий без труда, без забот, без покаяния может ускользнуть от печной смерти, всю жизнь проведя в удовольствиях.
Феотим. Согласен.
Филекой. Теперь я больше не удивляюсь, что очень многие с превеликим усердием чтут серафическую братию. Но не могу надивиться тому, что есть люди, которым не страшно над нею глумиться.
Феотим. Ты должен понять, что все они, все до последнего, «преданы превратному уму»[695] и ослеплены собственною греховностью.
Филекой. Вперед буду осмотрительнее и постараюсь умереть в священном платье. Но в наш век появились люди, которые учат, что человек оправдывается одною верою, без дел[696]; было бы величайшим преимуществом, если бы одежда даровала блаженство даже и без веры.
Феотим. Не вовсе без веры, Филекой, не заблуждайся! Но достаточно верить, что Христос действительно обещал все это патриарху Франциску.
Филекой. Значит, платье спасет хоть и турка?
Феотим. Хоть и самого Сатану, если бы тот согласился его надеть и имел веру в откровение.
Филекой. Я уже давно твой — ты меня обратил, — но хотелось бы с твоею помощью избавиться от одного или двух сомнений.
Феотим. Говори.
Филекой. Я слышал, что Франциск называл свой путь в жизни «евангельским».
Феотим. Верно.
Филекой. Но «правило евангельское» исповедуют, по моему крайнему разумению, все христиане. А тогда, если их путь — евангельский, выходит, что сколько христиан, столько и францисканцев, и первое место среди них займет Христос с апостолами и святейшею Матерью.
Феотим. Тебя нельзя было бы опровергнуть, если бы Франциск не прибавил кое-чего к Христову Евангелию.
Филекой. Чего же именно?
Феотим. Серой рясы, пеньковой веревки и босых ног.
Филекой. Вот, значит, по каким приметам мы различаем евангельского христианина от францисканского?
Феотим. И еще — по прикосновению к деньгам.
Филекой. Но я слышал, что Франциск запрещает принимать деньги, а не притрагиваться к ним. А принимают и хозяин, и управляющий, и заимодавец, и наследник, и поверенный; и если даже рукавицы натянут, считая, все равно каждый скажет, что они принимают деньги. Откуда ж взялось это новое толкование: «не принимать» — значит «не прикасаться»?
Феотим. Так истолковал папа Бенедикт.
Филекой. Но не в качестве папы, а в качестве францисканца. Вдобавок, и соблюдающие устав самым неукоснительным образом все равно завязывают в тряпицу монетки, отправляясь в дорогу. Разве не так?
Феотим. Так, но у них нет иного выбора.
Филекой. Но лучше умереть, чем нарушить правило, которое выше евангельского! И, далее, разве они не принимают деньги повсюду через своих управляющих?
Феотим. Отчего же нет? И нередко по нескольку тысяч разом.
Филекой. Но правило гласит: ни лично, ни через иных лиц.
Феотим. Но ведь они не прикасаются.
Филекой. Смешно! Если прикосновение к деньгам — это нечестие, они прикасаются через иных лиц.
Феотим. Но они с управляющими никаких дел не имеют.
Филекой. Вот как? Пусть проверит, кому охота.
Феотим. Нигде в Писании нет, что Христос прикасался к деньгам.
Филекой. Хорошо, но вполне можно предполагать, что подростком он часто покупал для родителей масло, уксус, овощи. А уж Петр и Павел прикасались бесспорно! Не в страхе перед прикосновением заключена слава благочестия, но в презрении к деньгам. Прикосновение к вину намного опаснее, — почему же в этом случае они ничего не опасаются?
Феотим. Потому что Франциск не запретил.
Филекой. Разве не протягивают они своих мягких от безделья и чисто вымытых рук женщинам для поцелуя? А если им случайно попадется на глаза монета, они отшатнутся и осенят себя крестным знамением. По-евангельски, ничего не скажешь! Франциск был человеком совершенно необразованным, пусть так, но все же, я уверен, не настолько безрассудным, чтобы воспретить любое прикосновение к деньгам. А если именно это имел он в виду, как худо он позаботился о своей братии, которой приказал ходить босиком! Ведь нельзя избежать того, чтобы когда-нибудь не наступить ненароком на монетку, валяющуюся в пыли.
Феотим. Но все-таки не руками притронутся они к деньгам.
Филекой. А разве чувство осязания принадлежит не всему телу?
Феотим. Всему. И если что-либо подобное случится, они служат обедню не иначе, как наперед исповедовавшись.
Филекой. Какое благочестие!
Феотим. Оставим шутки — я объясню тебе суть дела. Деньги для многих были и будут причиною самых страшных зол.
Филекой. Не спорю. Но они же, в других случаях, — основание для многого благого. Страсть к богатству осуждается, это я читал, но осуждения деньгам не читал нигде.
Феотим. Это ты правильно говоришь. Но прикосновение возбраняется ради того, чтобы подальше отстранить братию от греха алчности, — точно таким же образом, как в Евангелии запрещено клясться, чтобы мы не впали в грех клятвопреступления.
Филекой. Почему же тогда не воспрещено и смотреть на деньги?
Феотим. Потому что руки сдержать легче, чем глаза.
Филекой. И однако ж смерть вступила через эти окна. [697]
Феотим. Вот отчего подлинные францисканцы надвигают капюшон ниже бровей, на самые глаза, а взор устремляют долу, и так и ходят, чтобы не видеть ничего, кроме земли под ногами.
То же бывает с лошадьми, везущими тяжелую кладь: с обеих сторон к узде прилажены шоры и закрывают от взора все, кроме дороги.
Филекой. Но скажи, верно ли то, что я слышал, — будто устав запрещает им просить у папы каких бы то ни было особых прав.
Феотим. Верно.
Филекой. Но я слышал, будто никто не одарен особыми правами с такою щедростью, как они; говорят даже, что им дозволено умерщвлять ядом или хоронить заживо людей, осужденных их же приговором, и это — безо всякого риска нарушить закон.
Феотим. То, что ты слышал, — не пустая болтовня. Мне рассказывал один очень надежный человек, поляк, что он как-то уснул спьяну в церкви у францисканцев, в одном из тех уголков, где сидят женщины, исповедуясь сквозь зарешеченное отверстие. Ночное пение разбудило его, но выйти он не посмел. Допев, по обычаю, полунощницу, весь хор братьев опустился в склеп; там был уже вырыт ров, достаточно широкий и глубокий; подле стояли двое юношей со связанными за спиною руками. Звучит проповедь о похвальности послушания; обещано, что у господа готово прощение всем грехам; подана даже некоторая надежда, что господь склонит души братьев к милосердию, если они сами спустятся в яму и лягут навзничь. Они повинуются; лестницы убраны, и вся братия разом засыпает могилу землей.
Филекой. Но он тем временем молчал, это и свидетель?
Феотим. Еще бы! Он боялся, как бы не попасть в ров третьим, если объявится.
Филекой. Разве и на это у них есть права?
Феотим. Есть, когда честь ордена в опасности. А ведь этот поляк, как только выбрался из церкви, принялся повсюду, за каждым столом, рассказывать про то, что видел, — к великому ущербу для серафического племени. Так разве не лучше было бы похоронить его заживо?
Филекой. Возможно. Но довольно этих тонкостей, а скажи-ка мне вот что: как получилось, что патриарх велел ходить босиком, а теперь почти все обуты в сандалии?
Феотим. Повеление это было смягчено по двум причинам: во-первых, чтобы избежать случайного прикосновения к деньгам, а во-вторых, чтобы защитить ноги от холода, от колючек, от змей, от острых камней и от прочего подобного, — это когда им пришлось пуститься в странствия по всему свету. А чтобы величие устава не понесло ущерба, сквозь прорези в сандалиях видна босая нога — своего рода синекдоха[698].
Филекой. Они утверждают, что исповедуют евангельское совершенство, а оно, по их словам, заключено в наставлениях евангельских, насчет которых между учеными великое несогласие. Но в любом житейском состоянии есть место евангельскому совершенству. Какое же из евангельских правил ты считаешь самым совершенным?
Феотим. Высшее совершенство, по-моему, в том, что сказано у Матфея в главе пятой, завершающейся такими словами: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный».
Филекой. Удачный ответ. Но Отец богат и щедр и не просит милостыни ни у кого.
Феотим. Щедры и они, но лишь на духовные сокровища, коими изобильны, — на молитвы и добрые дела.
Филекой. Если бы явились среди них примеры евангельской любви, воздающей за проклятие благословением, благодеянием за обиду! Что означает это известное каждому изречение папы Александра: «Не так опасно оскорбить могущественного государя, чем кого бы то ни было из ордена францисканцев или доминиканцев»?