— Эй, мужик, погоди! Так не пойдет! Вначале погляди, все ли тебя устраивает, чтобы потом претензий от хозяйки не было! Она и так, бедненькая, так волновалась, когда беседку для тебя мы сооружали. Чтобы и побелее была, и виноградом увешана, даже по спецзаказу мебелишку притащили, чтобы тебе удобнее, так сказать, творилось. Чтобы муза, как она говорит, тебя почаще посещала. Я-то сперва не просек, что за муза такая? При живой-то хозяйке. Но я не дурак. Потом покумекал, прикинул, вспомнил школьную программу. Эта муза всех чокнутых писателей посещала. Они говорили — образ. А я заявляю — чушь! Образ не может привидеться! Муза всегда живая. И тело, и ножки, и глаза. Вот они перед женами и оправдывались, кто на что горазд. У них, так сказать, официальное объяснение посещениям муз есть. И это нормально почему-то. Если бы я своей Тамарке заявил: мол, чтобы выстроить этот домё нужно сперва с музой пообщаться! Ох бы, мне она и врезала! А этим нет, все сходит с рук. Придумали же, негодники, для себя! Умники! Оказывается образованным можно с музой общаться? А не очень умным нет? Несправедливо получается, мужик. Ох, как несправедливо. А я за равноправие.
   — Ради бога, — мое терпение подходило к концу. — Ну и общайтесь сколько угодно! И Тамарке вашей объясните, что муза, действительно, нужна всем!
   — Ага, дуру нашел! Так она и поверила! Я вот кумекаю, что в этих муз их бабы верили, может, потому что не очень умные были? Не любят образованные мужики умных баб! Умные тоску нагоняют! Им и без того тяжело, а если еще умная подружка, того гляди, и повеситься можно.
   — Они, к вашему сведению, и вешались.
   — Вот я о том и говорю. А моя Тамарка не дура. Хоть дураку и досталась. Зато на муз я ничего не спихиваю. А пашу, как вол. Иди, погляди, чего я соорудил! Тут любой музе по вкусу придется!
   Я недоуменно пожал плечами и, нехотя, двинулся в дом. Вообще он настолько умел подавлять своей нахальностью, что сопротивляться не было сил.
   Мы поднялись на второй этаж по деревянной, прочной, покрытой красным лаком, лестнице. Еще пахло краской и свежей древесиной. Золотой зуб важно распахнул дверь, приглашая войти. При этом успел мне сально подмигнуть.
   Я переступил порог комнаты. Это оказалась спальня. У меня перехватило дыхание. Розовые стены, розовые занавески, розовые покрывала и подушки на широкой кровати розовый персидский ковер. И белый-белый комод в обрамлении золота, такое же трюмо и стулья. И в довершении законченного счастья бело-розовая хрустальная люстра с золотыми подвесками. Мне показалось, я сейчас начну задыхаться. Я даже набрал в рот воздух и тут же громко выдохнул.
   — Ага, от счастья уже и задыхаешься, — хохотнул золотой зуб.
   — Да уж. Большего счастья и представить нельзя.
   Эта комната была копией нашей с Дианой спальни, ну разве в два раза поменьше. Похоже, Смирнова полюбила те же журналы, что и Диана. Вот уж чего я не мог ожидать от Надежды Андреевны. Что угодно, но только не подобной маразматической безвкусицы. Неужели на такое способна любовь? Я не знаю, любил ли я когда-нибудь по-настоящему, но примерно мог представить, что могла означать любовь. То, над чем я раньше мог презрительно смеяться. Звезды, космос, цветы на полях. Остановка неровного дыхания. Стихи, конечно. Конечно, тихая музыка. Возможно, бунтующее море. Где-то наверняка белый парус. Возможно, пустыня. И зыбучие пески, в которых тонешь. Возможно, мандарины за углом, которые продает продавщица в шапке-ушанке. Или железная скрипучая кровать со старым матрацем. А на заснеженном подоконнике — снегирек. То, что я когда-то называл банальностью и примитивом. Но разве любовь может быть банальной? Даже если она повторяется тысячу раз. Даже если она говорит тысячу раз повторенными фразами. И даже если она в тысячный раз глухо рыдает в подушку. Пусть! Только не эти розовые стены, только не эти пошлые занавески и люстра! Лучше уж пусть любви вообще не будет на свете! И я над этим готов поставить свою подпись!
   — Ну, ты, я гляжу, совсем опупел! — зуб ударил меня с размаху по плечу, и от неожиданности я покачнулся. — Но вот я чего скажу! И мы с Тамаркой не лыком шиты! У нас точь такая ж спальня, только все раза в три поменьше и подешевле! А я до тебя одному олигарху дворец строил, так и у него точь такая ж спальня! Только раз в двадцать подороже и побольше! Но все одно! Знаешь, мужик, достигли мы-таки равноправия! Ей-богу достигли! Чего-то боролись, чего-то душу на куски рвали, а все так просто! У всех равноправие! И у всех такие спальни! И у строителя и у олигарха! И мозги у всех в одинаковом направлении движутся! Вот так!
   — Да, пожалуй ты прав, — устало сказал я. — Наконец-то достигли. Я даже смею думать, что твоя Тамарка одевается, как жена олигарха, точно так же, разве что из стока.
   — А как ты усек? Молоток! Еще бы она хуже одевалась!
   — Но я еще смею предположить, что она гораздо красивее.
   Золотой зуб радостно похлопал себя по толстому животу. И в его кроличьих пропитых глазенках мелькнуло подобие теплоты. Похоже, я начинал ему нравиться.
   — Еще бы! Если иметь такой живот — точь как у олигарха.
   И такую же наглость, уверенность в безнаказанности, безграмотность и тупость, равнодушно подумал я про себя. И, конечно, такой вкус, и такое сердце.
   — Знаешь, мужик, ты мне уже нравишься, идем я тебе еще беседку продемонстрирую! — зуб, уверенный в своей значимости и неотразимости Тамарки, двинулся из дома. Я покорно и вяло шагал за ним.
   Беседке я уже не удивился. Вычурная, белая, с серебренными вкраплениями в виде звезд, мягким, ярко васильковым диваном и кривоногим столиком в стиле Людовика XIV, явно купленным на базаре у проходимца в пять раз дороже. Столик был пуст. За ним пока никто не работал.
   Безусловно, музы могли посещать и эту беседку, и эту спальню, и этот дом, но только когда хозяйки не было дома. Смирнову в облике музы я представить не мог. Возможно, Достоевский не расхохотался бы, увидев все это, поскольку видел многое. Но вздохнул бы печально точно.
   Подражая Достоевскому, вздохнул и я.
   — Да уж, тут не только передохнуть, но и свободно вздохнуть можно, — мечтательно, насколько свойственно его красной морде и налитым глазкам, сказал зуб. И тоже вздохнул.
   — Но эта беседка предназначена для работы, — и зачем я с ним пререкаюсь.
   — Еще бы! Особенно если работа — сплошной отдых! Сиди себе, чиркай на здоровье всякую чушь, которую никто и даром читать не будет! Красота! Разве это работа?
   — Да уж, сомневаюсь.
   Я неожиданно протянул золотому зубу руку. Не потому, что хотел поблагодарить. Просто мне хотелось поскорее отсюда убраться. Природа мне сил и радости сегодня не придала. Не получилось. Оказывается, даже природа от нас целиком зависит, и возможности ее не велики. Я правильно оценил обстановку. Нужно прощаться первым, и как можно уважительнее. Иначе от этого бугая не избавиться. Золотой зуб с радостью пожал мне руку в ответ. Он, безусловно, еще хотел удержать меня для интеллектуальной беседы, но внутренним звериным чутьем понял, что этикет этого не позволяет. А уж что такое этикет, полагаю, он понимал лучше меня. Недаром начитался гламурных журналов, насмотрелся идиотских киношек и настроил дворцов с розовыми спальнями для нуворишей. Нужно отдать ему должное, схватывал он все на лету.
   И только в лесу я вздохнул по-настоящему свободно. Все же — чистый воздух, несмотря на окружающие особняки, шум подъемных кранов и цементную пыль. Возможности природы не велики, но прекрасны.
 
   Уже темнело, когда я подходил через лесную тропу к дороге. Стал накрапывать мелкий дождь. Даже показалась треть месяца, напомнившая яркий, фосфорный знак запятой. Я подумал, что моя жизнь состоит из одних запятых. Я что-то делаю — запятая, что-то узнаю — запятая, о чем-то мечтаю — запятая. И что же дальше? Точки я пока не хотел. Знак вопроса меня вводил в тупик. Запятая была лучшим знаком, придуманным нашей орфографией и пунктуацией. За ней обязательно скоро последует новое слово… И оно незамедлительно последовало.
   Я шел по узкой дороге, вокруг шумели и гнулись под ветром мощные деревья. Все последующие события случились в одну секунду. Я даже не успел опомниться и потом долго благодарил судьбу, что когда-то серьезно занимался спортом. Моя реакция, несмотря на очки, лысину и хромоту, оставалась такой же отменной. И чувство ощущения опасности меня не покидало.
   Внезапно позади меня истерично взвизгнула машина. Я обернулся — и она ослепила фарами. Доли секунды мне хватило, чтобы резко прыгнуть в сторону. Автомобиль на большой скорости промчался мимо, и я только успел заметить марку и его цвет — серебристый форд.
   Я тяжело поднялся, растирая больную ногу. Отряхнулся, хотя это было бесполезно. Земля была сырой и грязной. К тому же я неудачно приземлился лицом вниз. Осторожно потрогал вспухшую губу и ссадины на лице. Похоже, видок у меня был еще тот.
   В первую минуту я подумал про пьяного водителя за рулем или разгулявшихся подростков. Но цвет автомобиля не давал мне покоя. Серебристый. Форд такого цвета был и у таинственного ухажера медсестры Жени. Неужели совпадение? Мало ли в городе серебристых фордов?
 
   В совпадения я не верил, к тому же мысли после пережитого удара начали приходить в норму, и уже в электричке я попытался сопоставить факты и кое-что припомнить. Безусловно, некоторое время, машина тихо кралась позади меня. И я не придал ее шуму значения, поскольку отнес его на работающий кран. Пьяный водитель не ехал бы медленно, словно крадучись. Он наверняка бы с шумом выскочил на дорогу, и его мотор я услышал бы гораздо раньше — и спокойно отошел в сторону.
   Нет, это было запланированное покушение. Машина тихонько подкралась и, дождавшись удобного момента, резко бросилась на меня. Если бы не моя реакция вряд ли сейчас я просчитывал в электричке все возможные и невозможные варианты моей благосклонной судьбы. Это определенно было покушением на мою жизнь. Только кому моя сомнительная жизнь понадобилась? Или я все же сумел разворошить чье-то осиное гнездо? И кто же там пасечник?
   Подозреваемых определенно мало. Поэтому ничего не оставалось, как начинать следует с наименее приятного и наиболее похожего на роль убийцы — Макса. С ним я больше всего общался в последнее время и, пожалуй, общался довольно откровенно. Конечно, еще существует Маслов. Но о нем пока не хотелось думать. Ситуация, когда светило науки, словно разбойник с большой дороги, пытается меня сбить в лесу, была довольно сомнительной. Потому нужно поспешить к Максу. Он, безусловно, в некотором роде тоже ученый, но почему-то в роли разбойника его вообразить я мог. Конечно, разбойника в белых перчатках. Впрочем, у него другой автомобиль, но вполне возможно он воспользовался чужой машиной. Да и неплохо бы застать его врасплох.
   Мне стоило немалых усилий, чтобы добраться до дома Макса. Боль в ноге усилилась из-за падения, и я хромал еще сильнее. На мою разукрашенную рожу искоса поглядывали в автобусе, и мне ничего не оставалось, как прикинуться пьяным. Все сразу же успокоились. Вид пьяного разукрашенного мужика никого не пугал.
   Я с трудом доковылял до квартиры психотерапевта и стал беспрерывно трезвонить в дверь. Никто не открывал и мои подозрения лишь усилились. И я решил подождать его этажом выше. Долго, к счастью, ждать не пришлось. Низкий, хорошо поставленный голос Макса послышался еще в лифте. Похоже, на сей раз, он добирался домой не один. Неужели с милой девушкой Тоней они промышляют разбоем на дорогах?
   Дверь лифта открылась, и первым вышел Макс. Как всегда, уверенной походкой он двинулся к своей квартире, вальяжно подбрасывая связку ключей. Но когда я увидел его спутницу, подобострастно семенившую за ним, у меня в прямом смысле перехватило дыхание. Я почувствовал дрожь в ногах. Мысли путались, скакали из стороны в сторону, вверх-вниз. Мне показалось, что я сейчас начну шумно задыхаться и выдам себя.
   Хотя в подъезде было не очень светло, эту фурию я бы узнал, даже если бы ослеп окончательно. Запах приторных духов навязчиво бил по носу. Это была никто иная, как моя принцесса Диана. В розовых высоких сапожках-батфортах, украшенных золотыми звездами, на шпильках, в короткой золотой юбке, прозрачной ярко красной блузке, она словно только что вышла с обложки гламурного журнала мод, который мы только вчера рассматривали с Надеждой Андреевной. Похоже, это был ее фирменный наряд, спецодежда, которую она наверняка стащила из Дома мод. Она мелкими шажками семенила за Максом, успевая при этом его пылко обнимать и горячо целовать то в толстую шею, то в красное ухо. А он уворачивался от нее, словно от назойливой мухи. Похоже, такая навязчивость не пришлась ему по вкусу. Но Диана, как всегда, уверенная в себе, этого не замечала. Они скрылись за дверью. Я видел, как Макс пытался бесшумно прикрыть дверь, но Диана вызывающе хлопнула ею. И тут же из соседней квартиры показалась рыжая лохматая головка Тони. Она уже собиралась побежать за Максом и даже сделала рывок в его сторону, но я громко зашипел, приложив палец к губам, и вышел из своего укрытия.
   — А, привет! — она растерянно заморгала ресницами. — Ты тоже к Максу?
   — К сожалению, уже нет.
   — А я, к счастью — да! — она вызывающе вздернула курносый носик.
   — И ты нет, Тонечка, — я почти силой впихнул ее в квартиру и включил в прихожей свет.
   Похоже, вид у меня совсем не походил на джентльменский. И Тоня даже не успела разозлиться на то, что я ее так грубо толкнул в дверь. А громко расхохоталась.
   — Ты что, Виталик, теперь на дорогах промышляешь? И многих ты уже укокошил?
   — Да нет, пока я только жертва. Но еще чуть-чуть и точно кого-нибудь прибью.
   — Надеюсь не меня? — Тоня по-прежнему веселилась, глядя на мой потрепанный, побитый вид. — Запомни, я сильная. Макс меня многим приемчикам научил.
   Тоня мигом скрылась в ванной и вскоре вышла с аптечкой. Профессионально продезинфицировала раны йодом на моем лице. А потом щеткой аккуратно почистила грязь на моей одежде. Чище она от этого не стала, но, все же, я стал выглядеть более-менее пристойно. Просто как подравшийся в пьяной драке.
   Потом мы пили холодное пиво и закусывали сушеными кальмарами.
   — Ты что, ко мне пришел зализывать раны? — весело спросила девушка. — Мне так нравилось, что она легко и давно, без излишних церемоний перешла на «ты».
   — Ты это делаешь профессионально. Как настоящий врач. Дядя может тобой гордиться! — громогласно заявил я.
   — Еще бы! Хотя такие раны способен залечить любой первоклашка. Уроки ОБЖ все проходят. А вот раны на сердце, — Тоня пафосно прижала руку к груди. — Это под силу лишь психиатру.
   — Вот я и шел к Максу.
   — И почему не дошел? Я же только учусь, а он профессионал с большой буквы! Отдышись, и пойдем вместе.
   — Нет, Тонечка, мы к нему не пойдем. Сегодня во всяком случае.
   Мне не хотелось расстраивать девушку. Но выбора не было. Хотя она и психиатр, свои раны на сердце залечить труднее всего.
   — Почему не пойдем?
   Тоня вскочила с места, упрямо топнула ножкой. В красном спортивном костюме, облегающем ее стройную фигурку, она была необычайно хороша. И напоминала капризного подростка, на двойку пробежавшего стометровку.
   — Почему это не пойдем, ну же, Виталий, говорите! Почему!
   Я тяжело вздохнул. Я пытался оттянуть время. Вдруг она сама о чем-нибудь догадывается? Мой расчет оказался верным.
   — Та-а-ак… — протянула неожиданно грустно она, вновь усевшись на диван и, скрестив ноги по-турецки. — Так я и знала.
   — Что ты знала, Тонечка?
   — Ты что-то видел? Ну же, отвечай! Отвечай сейчас же! Ты ее видел! Она сейчас у Макса! Да?!
   — Увы, — я развел руками.
   Тоня вновь вскочила с дивана и большими шагами стала быстро измерять комнату.
   — И ты считаешь, я не должна пойти туда? Да? Ты считаешь, я должна выглядеть полной идиоткой, да? У меня за спиной, вернее за стеной, неизвестно что происходит! Меня водят за нос, как круглую дуру. А я должна молчать, да?
   — Пока да, Тонечка, пока да.
   И она неожиданно расплакалась. Я усадил ее на диван и прикрыл мягким желтым пледом. Я не умел утешать влюбленных девушек. У меня не было опыта. Алька сама когда-то отказалась от моего утешения. А Диана в утешении не нуждалась. Ее в любой момент мог утешить кто угодно. К тому же я не был психиатром. Поэтому мне ничего не оставалось, как налить полный бокал пива и протянуть девушке.
   Она с какой-то жадностью, словно пытаясь заглушить боль, залпом его выпила.
   — Мне так тяжело теперь не идти туда. Ведь мне бы легче стало, если бы я устроила скандал.
   — Да, Тонечка, легче, но лишь на время. И потом, давай разберемся здраво, ты же умная девушка. Ты сама говорила, что у вас с Максом вполне удобная любовь.
   — Мало ли что я говорила.
   — Хорошо, пусть. И все же, мне кажется, если ты любишь, этим скандалом его лишь оттолкнешь. Поэтому, идти туда не стоит. А если тебе всего лишь кажется, что любишь, тем более затаись на время. И просто разберись в своих чувствах.
   В глазах девушки вновь вспыхнули задорные огоньки.
   — Господи, какой бы из тебя дрянной психиатр получился! Такие банальные вещи болтаешь.
   — Может, и банальные. Но иногда мне кажется, что банальности нас успокаивают больше всего. Вот видишь, уже и ты улыбаешься. И даже ямочки на щеках показались.
   — Ты уйдешь, и я все равно буду реветь, — Тоня упрямо, по-детски надула губы.
   — Потому что так положено, Тонечка? Реветь из-за любви?
   — Из-за неразделенной любви, — уточнила она.
   — А кто тебе это сказал?
   — А то я сама не замечаю! У него другая!
   — А ты видела эту, другую?
   — Это ты видел. А я просто знаю. Если хочешь знать, чувствую. Запах другой любви чувствую на расстоянии, как собака. И вообще, Макс совсем стал другим.
   — Он всегда был другим, Тонечка, просто ты не замечала. И придумала себе замечательного Макса. Он далеко не замечательный, и это мягко сказано.
   — Любят, Виталий не обязательно замечательных, — по-взрослому вздохнула девушка и по-взрослому опрокинула еще один бокал пива. — Любят очень разных. Хотя не знаю, есть ли у тебя опыт в любви.
   — В моем возрасте у меня любой опыт. Но причем тут любовь и Макс? Это тоже самое, как самопожертвование и Макс. Как спорт и Макс. Он лишь себя любит в спорте, и в любви любит лишь себя. И, если жертвует, то лишь собой для себя. Это так мало. Поэтому, моя хорошаяё можешь успокоиться. С кем бы он ни был, на любовь он не способен. Так что соперниц у тебя просто не может быть. И, скажу правду, ты тоже ни для кого не можешь быть соперницей. Вам соперницей может быть лишь Макс. И ревновать вы можете только его к нему же самому.
   В глазах девушки зажглись любопытные искорки. И мне показалось, она впервые на меня посмотрела другими глазами.
   — Это уже ближе к психологии. Мне, пожалуй, следует записать — для курсовой. Ты не прочь, если я украду парочку твоих мыслей? Или это уроки не очень замечательного Макса сказываются? Не за этим ли ты к нему так часто повадился в гости? И, что любопытно, всегда без приглашения. Словно это ты, а не я, жаждешь его застукать в неприглядном виде.
   — Может и хочу. Но уроков он мне не преподает. А вот ему следует преподать, хотя бы один. Слишком шикарно живет. И девушки две, а у меня ни одной. И работы две, а я безработный. И машины две, а я все пешком.
   — Ну, на счет девушек и работ, это ты прав. Кстати, у него еще две дачи, это я так, на всякий случай, для сведения. Но вот чего врать не буду, машина пока одна. Или он вновь от меня скрыл?
   Я пожал плечами, приблизился к окну, открыл форточку и закурил. И не оборачиваясь, так, между прочим, словно меня не касается, мимоходом заметил:
   — А разве серебристый форд не его?
   Для убедительности своего безразличия я высунулся в форточку и выдохнул дым прямо на улицу, под моросящий дождь. Сквозь шумы и истерики улицы до меня донеслось лишь последнее слово Тони.
   — … мой.
   Я с треском захлопнул фрамугу и резко обернулся. Пожалуй, вид у меня был грозный, и Тоня в испуге поставила на место бокал.
   — Что — мой?
   — Мой бокал! — вызывающе встряхнула она челкой и демонстративно вновь поднесла полный бокал к губам.
   — Я не претендую на твой бокал, Тонечка, — я говорил торопливо, словно боялся, что она передумает и ничего мне не скажет. — Что ты говорила до этого, когда я высунулся в окно.
   Она наморщила лобик и тут же по нему себя стукнула.
   — Ах, да! Серебряный форд! Он же мой! И Макс тут вообще ни при чем! Только… Погоди… Но ты откуда знаешь, что у меня есть машина? Нет, не то! Почему ты решил, что это форд Макса? — ее голос тревожно зазвенел в тишине. — Ты что… Ты видел, как он и эта… Да еще на моей машине? Глупость какая-то! У него прекрасный автомобиль, не то, что моя развалюха. Нет, этого не может быть!
   — Но возможно, его просто испортился?
   — Ничего не испортился! Макс сегодня сам меня подвозил на своем бентли в больницу, на практику.
   — Но ключи от твоей машины были у Макса?
   — Еще бы! И от машины, и от гаража, и от квартиры. Я сама их отдала. Потому что все теряю. А Макс ничего никогда не теряет. И мне так было спокойнее. Чтобы дубликаты хранились у него. У него все надежно, как в швейцарском банке.
   — Надеюсь, деньги ты у него не хранишь?
   — Если бы они были, точно бы хранила. И не пожалела бы об этом, можешь быть уверен! А тебя что, интересуют мои деньги?
   — В данном случае, Тонечка меня интересует твоя машина. Ты давно на ней ездила?
   — Тысячу лет не пользовалась. Я боюсь машин. Вид улиц вводит меня в стопор. Я вообще не понимаю, как они не врезаются друг в друга. Если бы я имела такую дурную привычку — ездить, точно бы врезалась. А зачем мне это нужно? Самолетов я боюсь меньше. Там нет шанса выжить. Конец — и все. А здесь? Не хватало еще жить покалеченной. Нет уж, это не для меня.
   — Замечательная логика! Ну что, твоя логика не подсказывает, что стоит проехаться в гараж? Вдруг кто-нибудь все же воспользовался твоей машиной?
   Тоня пожала плечами.
   — Этот кто-нибудь, конечно, Макс? Но зачем ему это нужно? Я не понимаю.
   — Может, на месте разберемся?
   Мы выскользнули из квартиры. Я старался остаться незамеченным, не хватало, чтобы Макс нас двоих застукал. Но Тоня не выдержала, подбежала к двери Макса и приложила ушко к замочной скважине. Словно за стальной пуленепробиваемой дверью можно было услышать музыку, звон бокалов и томные вздохи. Как я и полагал, она ничего не услышала, и лишь показала стальной двери язык. Похоже, девушка и впрямь мало расстраивалась по поводу расставания с Максом. Иногда мне казалось, что эта ситуация ее даже забавляла.
   Я быстро впихнул Тоню в лифт, потом так же быстро в автобус, и чуть позже не менее быстро в вагон метро. Таким образом, мы добрались до гаража. Он находился далековато от района, где жила девушка. И я никак не мог взять в толк, зачем ей вообще нужна машина. Мало того, до гаража надо добираться часа два. К тому же Тоня вообще предпочитает обходиться без автомобилей. Может это своеобразное вложение денег?
   Когда же я увидел серебристый форд, знак вопроса стал в два раза жирнее. Это, действительно, была еще та развалюха. С таким же успехом можно было вкладывать деньги в коллекцию сгоревших спичек.
   Зато ответ на другой свой вопрос я нашел мгновенно. Машина вся была заляпана грязью, причем свежей, и даже капли дождя на лобовом стекле еще не успели высохнуть. Хорошо, что еще моей крови на ней так и не оказалось.
   — Ну и что ты скажешь, на это, Тонечка, — я провел пальцем по капоту и показал грязную руку девушке.
   Она в ответ громко фыркнула.
   — Ничего не понимаю. Дурак он, что ли? А, может, у него днем машина испортилась? Или вдруг он ее разбил, конечно, тьфу-тьфу-тьфу, — она проворно плюнула через плечо. — А впрочем, ему поделом! Но… Но знаешь, Виталик, все равно это на Макса не похоже. Ну не тот он человек! Можно называть его тысячу раз подлецом, но именно из-за подлости, если хочешь, хитрости, он не станет везти себя так неосторожно, глупо, что ли. Понимаешь, он далеко не импульсивен. А это поступок темпераментного человека. Или отчаявшегося. Но причем тут Макс? Он холоден, как рыба. Даже, если в редкие мгновенья он и совершает вызывающие поступки, то обязательно при этом наденет белые перчатки, чтобы не испачкаться. Ты меня понимаешь?
   — Ты хорошо заметила — или отчаявшегося.
   Я наморщил лоб, полностью погрузившись в свои мысли. Ну, конечно, отчаявшегося. В каком-то месте я, словно черная кошка, перебежал Максу дорогу, и он теперь не может мне этого простить. Или просто боится. Он хотел убрать меня с этой дороги. В конце концов, кто я такой? Журналист с Дальнего Востокаё без определенной работы и определенного места жительства. Вряд ли кто в Москве особенно заинтересуются моей сомнительной персоной. Им и своих бродяг хватает.
   Тоня права. Макс отчаялся, и только поэтому наделал сегодня массу глупостей. И только поэтому забыл сегодня белые перчатки.
   — Конечно, конечно, Тонечка, — машинально пробомотал я. — Ты умница. Конечно отчаявшегося.
   — Ну, не знаю, странный ты какой-то. Разве отчаявшийся человек заведет себе новую любовницу на глазах у прежней?
   — И в этом ты права. Зачем она ему? — она-то каким боком к нему приклеилась. И не она ли была рядом с ним в машине. И не они ли тоже желала мне смерти? Но зачем?
   — Зачем? Об этом, Тонечка, стоит подумать. Единственное прошу, умоляю, могу стать на колени, девочка!
   И я уже приготовился бухнуться перед ней на колени, забыв про свою искалеченную ногу. Вообще, похоже, у меня поднималась температура. Глаза слезились. Тело бросало в жар.