Сазанович Елена Ивановна. Всё хоккей

   — Перестань! — Тоня легонько ударила меня по щеке. Но этого тихого, почти нежного удара мне хватило, чтобы я очнулся. — Ой, у тебя, похоже, начинается жар.
   — Ничего, ничего, это пройдет, — я облизал пересохшие губы. — И все же, Тоня я заклинаю — никому, никому не рассказывать о сегодняшнем! Ты слышишь? Абсолютно никому, и особенно Максу! — уже громко, почти приказывая произнес я. — Ну же — повтори и поклянись!
   — Клянусь! — торжественно произнесла Тоня. — Никому, никогда и ни за что! Особенно Максу! Даже если будут пытать!
   Глаза Тони откровенно смеялись. И на щеках играли ямочки.
   — Я тебя очень прошу, девочка.
   — Можешь не просить, я все поняла. Но все же у тебя температура.
   Тоня вновь приложила ладонь к моему лбу. Ее ладонь на моем пылающем лбу лежала удивительно холодно, словно мороженое. И мне полегчало. Впервые полегчало от женского прикосновения, от которого отдавало холодом.
   Тоня настояла, чтобы отвезти меня на своей развалюхе домой. У меня не было сил сопротивляться. Мы мчались по ночному городу, и я про себя отметил, что Тоня себя недооценивает. Она — прекрасный водитель. Уже на середине дороги Тоня взяла тоже с меня слово, что я вскоре все ей расскажу. Иначе она доложит все Максу.
   — А вот это уже шантаж, девочка.
   — Зато честный шантаж порядочного человека! А это не часто случается!
   — А ведь тебе нельзя доверять, порядочный человек!
   — Это еще почему?
   — А вдруг не позднее сегодняшней ночи у вас с Максом вновь вспыхнет огромная страстная любовь! Вы вновь станете необычайно близки! — я откровенно подшучивал над девушкой. — И этой же звездной, летней ночью под обжигающими поцелуями ты откроешь ему нашу тайну.
   — Если бы ты не имел такой несчастный, убогий вид, Виталик, я бы тебе хорошенько врезала. А так жалко… И ссадины на лице. Здорово тебя отдубасили? И температура. Наверное одежонка прохудилась от старости? Нет, пожалуй, не буду. Лежачих не бьют. Да, и еще, для сведения. Мы с Максом долгое время были близки, это факт! Но ни разу не делились друг с другом тайнами. Или, как ты любишь выражаться, ни разу не открыли друг другу свое сердце, вот так!
   — И для кого ты его бережешь? — я легонько прикоснулся к груди девушки, где по моим понятиям должно находится ее сердечко.
   — Уж точно не для таких старичков, как вы, — резко отвела она мою руку. — У одного вообще уже чужое сердце. А у второго (она бесцеремонно ткнула в меня пальцем) уже наверняка и печень чужая, и селезенка. Вот-вот рассыпится. Приберегу для того, кто помоложе. И поновее. Выходи!
   Да, похоже, температура в машине накалилась до предела. Ах да, это всего лишь температурил я. Пора и впрямь было выбираться. Мы уже были у моего дома.
   — Ладно, шантажистка, я скоро все тебе доложу, — буркнул я на прощанье. — Спасибо не говорю, потому что хоть стар, но невоспитан. И мне не понравился твой монолог. Из тебя не выйдет артистки.
   — А из тебя не выйдет сыщик, — Тоня показала мне язык на прощанье и укатила.
   Мне вдруг показалось, что мы простились как влюбленные. Я уже давно ни с кем так не прощался. Я смотрел вслед удаляющемуся серебристому форду, который меня сегодня чуть не убил. И в котором я сегодня почувствовал новое рождение. Но чего? Или мне только казалось?
 
   Уже было довольно поздно, когда я вернулся домой. Я осторожно открыл дверь ключом и, не включая свет, на цыпочках пробрался в свою комнату. Я не хотел тревожить Надежду Андреевну. А, возможно, просто не хотел с ней встречаться. Я боялся ее внезапной любви и еще не придумал нужные слова, которые помогли бы эту любовь безболезненно отвергнуть.
   Впрочем, я был уверен на все сто, что незамеченным мне не быть. Надежда Андреевна не спала допоздна и, как правило, всегда дожидалась моего возвращения. И я был внутренне готов, что она сразу же постучится в мою дверь. Я уже успел переодеться и даже некоторое время с закрытыми глазами посидеть на диване. Но стука в дверь так и не последовало. Это меня не на шутку встревожило. И я решился зайти в ее комнату.
   Комната была пуста. Смирновой не было дома. Таких поздних отсутствий ранее не было никогда. Неужели что-то случилось?
   Голова раскалывалась на части. Пожалуй, я и впрямь заболел. Температура не спадала. Пульс участился от неподдельной тревоги. Вдруг она после меня решила заехать на дачу? И вдруг серебристый форд заметил ее? В моем воображении эта машина выглядела, по меньшей мере, убийцей.
   Я растворил аспирин и залпом выпил. Черт побери! Если она не появился этой ночью, куда мне обращаться? И кем мне представиться, чтобы вообще обращаться?
   Мне стало страшно, но температура как ни парадоксально меня спасла. Обессиленный, я упал на свой диван и погрузился в тревожный, неглубокий сон. Хлопок двери прозвучал словно выстрел. И я вскочил на ноги. На будильнике было три часа ночи. Ничего себе!
   — Это я! Не пугайтесь! — из прихожей раздался веселый звонкий голос Смирновой.
   Мне хотелось притвориться спящим, но я решил, что все же неплохо бы выяснить куда она так надолго запропастилась.
   Я распахнул дверь. И от удивления вздрогнул. И вытаращил глаза. Мне показалось, что в прихожей — Диана. Или ее призрак. Но я глубоко ошибся: призраки в подобном случае послужили бы мне утешением. Передо мной во всей своей неотразимости стояла Смирнова. В розовых сапогах с золотыми звездами и в короткой золотистой юбке, ярко накрашенная, она никак все же не походила на Диану. Только нарядом. Только образом, который она беспощадно содрала у моей бывшей подружки. И меня осенило.
   — Надежда Андреевна, — пролепетал я дрожащим голосом, — это невероятно, повернитесь-ка!
   Она гордо повернулась ко мне спиной. Ну, безусловно! Это она! Это ее я сегодня принял за Диану на лестничной клетке у квартиры Макса. И это она провела у него полночи. Просто невероятно! Я много видел в жизни метаморфоз, но эта превзошла все.
   — Вам нравится? — Смирнова расхохоталась, от нее довольно сильно разило вином.
   Мне не просто не нравилось. Меня шокировал этот вид. И все же я успел подумать, что, возможно, ее внешности подходит именно такой наряд. Чтобы выглядеть ярче. И, возможно, Максу мог понравится такой стиль. Но зачем, зачем в таком случае он спутался с девчонкой в спортивном костюме. Она явно была ему не по вкусу.
   — Нет, Виталий, вы не ответили, вам нравится?
   Мне пришлось силой выдавить из себя: угу. И невольно улыбнулся. Самоуверенный болван! Я решил, что она могла в меня влюбиться, как в подобие своего мужа. Похоже на сегодняшний день она готова влюбиться хоть в черта, только не в подобие ученого Смирнова. Она и впрямь решила коренным образом перевернуть свою судьбу. И полностью отречься от прежней. Всю свою жизнь она создавал дом-музей ученого Смирнова. Как ревнивая хранительница, стирала пыль с его книг, подбирала простенькую мебель, хранила допотопный проигрыватель. В общем лепила образ мужа таким, каким себе представляла. И, наконец, после его смерти решилась закрыть музей. Или передать его в чужие руки, вернее, в руки врага.
   Мне стало до боли обидно за Смирнова. Он ошибся не только в своем научном исследовании, в своей жизни и в своей смерти. Пожалуй, провал этого он в некоторой степени допускал. Но он не мог допустить и мысли, что первой его предаст его же жена. Смирнов от кого угодно мог бы терпеть на своем месте, но только не свою полную противоположность — Макса.
   Было три часа ночи, и мне так хотелось послать все к черту, и этот дом и эту женщину, отдаленно напоминающую Диану. Но именно сейчас я мог узнать об алиби Макса. Впрочем, Надежда Андреевна от переполнявшей ее любви тоже не хотела спать. Она даже не хотела переодеваться. Она настолько прикипела к своему наряду, настолько дорожила им, что боялась расстаться и на минуту. Вдруг утром сказка о золушке закончиться, и у нее не хватит смелости или желания все повторить.
   Смирнова достала дорогие сигареты и глубоко затянулась. Она раньше никогда не курила.
   — Вы совсем другая, Надежда Ан…
   — Наконец-то я смогу быть совсем другой, — облегченно вздохнула она. — Знаете, а это не так уж и плохо, вдруг, в один день все поменять! И вам, кстати советую. Ну как вы одеты! И эти очки, не обязательно к ним привыкать! А ведь вы еще молоды, Виталий. И вдруг превратили себя чуть ли не в старика. Прямо как мой Смирнов!
   Это она нас превратила, мрачно подумал я, но вовремя промолчал.
   — Впрочем, я дам вам один дельный совет! Влюбиться! Это так просто, влюбиться и все!
   — Вы влюблены? — осторожно спросил я.
   — Да, очень, очень, очень влюблена! Если бы у нас не были такие тонкие стены, я бы запела во все горло! Но боюсь разбудить соседей. Они бы меня не правильно поняли. И вы, наверное, не правильно понимаете? Я угадала? Ну, конечно, вы такой правильный, как мой Юра. Такой рассудительный. Наверняка осуждаете, как я могла, так быстро. А вот могла! И мне все равно, что вы теперь думаете! — она вызывающе встряхнула головой и пристально на меня посмотрела.
   — Я ничего не думаю, Надежда Ан… Ничего. И никого не осуждаю. Кто угодно, только не я. Более того, я рад за вас. Жить и впрямь нужно в любой ситуации. Просто… Просто, позвольте нескромный вопрос. Он вас достоин?
   Мне так хотелось, чтобы она назвала его по имени, мне бы легче было вести разговор. Но она не назвала. Она вскочила с места и чуть ли не закружилась по комнате.
   — Это я его не достойна! Поэтому… Я должна, вы поймите, должна ему соответствовать! Хоть вы и не одобряли этот наряд! Но я-то все знаю, все высчитала! Я знала, что могу ему понравиться только такой! Только!
   — Вы бы мне такой не понравились, — зачем-то ляпнул я.
   — Я бы вам никакой не понравилась, — неожиданно просто ответила она. — А ему… Вот я с утра и пошла к стилисту, прихватив журналы. И меня создали по образу и подобию этой девушки с обложки. И я не жалею! Сразу видно, она настоящая красавица! От которой все сходят с ума!
   Да, Диана могла свести с ума. Это точно. Рядом с ней я уже был на грани помешательства. От ее тупости и продажности… Впрочем, меня интересовало лишь одно — алиби Макса. Но мне даже не пришлось прибегать к каким-либо уловкам. Все оказалось проще. Влюбленному человеку всегда непременно нужно рассказывать о своей любви.
   — А потом… Виталий… Потом мы катались на машине по городу. Вы удивитесь, но сегодня я словно впервые увидела наш город. Он совсем другой, чем я о нем думала! Живя с Юрой, я думала, что он состоит исключительно из людей, которым нужна психологическая помощь. Иногда казалось — из одних психов. А сегодня… Я вдруг увидела деревья, цветы, дворцы, звезды. И среди них никто, вы поверите, никто из них в психологической помощи не нуждается!
   Похоже, на сегодняшний день, больше всех в ней нуждалась Смирнова. Но мужа, увы, рядом не было. И никто ей помочь не мог.
   — А на дачу вы не заезжали? — спросил я в упор.
   Она искренне удивилась нелепости моего вопроса.
   — На дачу? При чем тут дача? Там такие дороги. А у моего друга… Он бы не позволил так издеваться над своим автомобилем. Он на нем помешан. Да и зачем? Она же еще не достроена. Это ни к чему. Мы прекрасно провели время в ресторане.
   — А потом? — машинально ляпнул я.
   — А потом вас не касается, — она улыбнулась ярко накрашенным ртом.
   Я заметил на ее неровных зубах следы от помады. И почему-то именно этот маленький, незначительный, возможно случайный штрих позволил меня убедиться в одном. Максу не могла понравиться Смирнова. Это исключено. Чтобы она из себя не сооружала, какие бы короткие юбки и длинные шпильки не придумывала. Это однозначно исключено. Макс мог влюбиться, насколько вообще был на это способен, только в Диану. Или в такую как Диана. Но при чем тут Надежда Андреевна? И зачем это ему понадобилось? В любом случае ответа не было. А Смирнова бы обиделась подобному вопросу.
   Впрочем, возможно, мне это знать и не нужно. У Макса было железное алиби. И покушаться на мою жизнь он не мог. Значит? Случайность? Подвыпившие подростки? Да и мало ли на свете серебристых машин? Если такая был у ухажера медсестры Женьки, у Тони, то почему бы просто какой-нибудь ненормальный сегодня вечером не решил столкнуть меня с дороги только потому, что ему не понравились мои штаны и рубаха?… Нет, в это я верил с трудом. Пожалуй, придется еще раз встретиться с Тоней. Неожиданно от этой мысли мне стало тепло, хотя температура давно спала.
   Так, пора спать. Ночью время летит быстро, тем более я торопил время. Мне вдруг очень захотелось увидеть Тоню. Подобное, пожалуй, я испытывал очень-очень давно. Нет, не с Дианой… В комнате запахло мандаринами. И я подумал, что это вновь наваждение. Но я ошибся.
   — Угощайтесь.
   Надежда Андреевна протянула мне уже очищенный мандарин. Похоже забрала из ресторана. И неожиданно для себя впервые за долгое время я не отказался. Неужели Алька простила меня? Или готова простить?
 
   Следующим же утром, наспех позавтракав и просмотрев рекламную газету, подброшенную стариком и собакой, я тут же созвонился с Тоней. И мы договорились встретиться после ее практики. Я уточнил адрес. Она назвала мне адрес центра Маслова. Я тупо уставился на трубку. Ну, конечно, где еще она могла практиковаться! И почему я так удивлен.
   Поначалу я решил отказаться. Лишний раз встречаться с Масловым не хотелось. К тому же я мог нос к носу столкнуться и с Зоей. А я помнил, что она хочет замуж. И зачем лишний раз давать ей надежду. Но все же решил рискнуть. Интуиция подсказывала, что никого я не встречу, зато завести разговор с Тоней в нужное русло будет там проще.
   Для свидания с Тоней я даже вытащил на свет божий свой английский костюм, оставшийся у меня из прошлой и как мне казалось уже не моей жизни. Уже почистил его и собирался одеть, как неожиданно передумал. Словно в этом костюме мог бы вернуться в прошлое, от которого навсегда отказался. И на которое у меня было очень мало прав. И даже если они были, то по-прежнему угнетали, подавляли и напоминали о том, кто я на самом деле. Словно вместе с этим костюмом я мог бы поддаться новому чувству… И меня вдруг охватил страх. Что мой прежний образ, как и этот костюм, способен только на разрушение. Меня вдруг охватил ужас, что если я вновь превращусь в известного хоккеиста Талика Белых. Этакого любимчика судьбы и сомнительных женщин. Что я вновь непременно кого-нибудь уничтожу, разрушу чью-либо невинную душу или загублю чью-либо судьбу.
 
   Борясь с искушением, я с отвращением швырнул костюм в угол. И наспех пригладив волосы, нацепив очки, пожеванные штаны и выцветшую тенниску я вышел на улицу, опираясь на палочку. Такого милая рыжеволосая Тоня, так напоминающая Альку, полюбить не могла. А значит и у меня не могло возникнуть сильного чувства. Хотя запах мандарин меня уже не отпугивал. Со вчерашнего дня я вновь стал к ним относиться как к фруктам. И не более. А для фиксации этого факта я даже купил килограмм за углом. И направился на свидание… На деловое свидание с Тоней.
   Я поджидал ее, как мы и договорились недалеко от проходной. И заметил ее сразу. Она легко сбежала по лестнице, на ходу складывая белый халат в сумку. В узких джинсах, клетчатой рубашке, со взлохмаченной рыжей стижкой она напоминала подростка-сорванца. И у меня невольно защемило сердце. И когда она подбежала ко мне, я от неловкости сунул ей пакет с мандаринами в руки.
   — Это вам, — буркнул невнятно я.
   — Ой, а что это, — ее любопытный остренький носик влез в пакет. — Мандарины! Как здорово! Теперь на свидание вместо цветов принято носить мандарины? Ой, нет, вы, наверное, Виталик, ошиблись. Подумали, что я больная, а я к вашему сведению сама лечу больных. Вернее, учусь лечить. Ну, не обижайтесь, я, если честно, обожаю мандарины! Они мне детство напоминают. Вы знаете, в детстве я хотела быть продавщицей мандаринов. Верите? Я представляла, как стою на морозе, в шапке ушанке, в ватнике, похлопываю ладошками в толстых варежках и кричу на всю улицу: «Самые лучшие в мире мандарины!»
   Я невольно надавил на пульсирующие виски. Но Тоня неправильно расценила мой трагичный жест.
   — Ах, вы мне не верите? Но это чистая правда! Меня в детский сад на санках часто провозили мимо одной хорошенькой рыженькой продавщицы манаринов, и я так ей завидовала! И ночами мечтала, что непременно стану на нее похожей. И буду, как и она, торговать мандаринами на морозе. Меня вся семья отговаривала от этой глупой затеи. Все вдруг на полном серьезе принялись доказывать, что продавщицы — все поголовно пьяницы и обманщицы. Но я им так и не поверила. Мне нравилась та девушка, от нее всегда пахло мандаринами.
   Тоня вытащила оранжевый фрукт из пакета и шумно вдохнула его запах. У меня закружилась голова. И я покачнулся.
   — А где ты тогда жила, Тоня? — охрипшим от волнения голосом спросил я.
   Она назвала мне совершенно противоположную ветку метро. Алька не могла там торговать мандаринами. Значит, другая девушка. Значит, на каждой улице есть такая милая конопатая девушка из нашего детства и юности. И все же я мало в это верил. Алька для меня навсегда останется единственной. И даже Тоня не смогла бы ее заменить. Потому что мечта Тони о мандаринах останется лишь мечтой. Она, как и я не способна была торговать на зимней улице фруктами.
   Мне стало больно и тоскливо. И я уже другими глазами посмотрел на Тоню. И сразу же вспомнил, зачем мы встретились. У меня был сугубо деловой вопрос и не более. На который нужно тотчас получить ответ и поскорее распрощаться.
   — Да, Тоня, что я хотел у тебя спросить. Только ответь честно. Твой дядя… У него могли быть ключи от твоей машины и гаража?
   — Нет, конечно! Зачем? У него самого прекрасный гараж и машина.
   Я почему-то с облегчением вздохнул. Слава Богу! Мне так не хотелось разрушать образ выдающегося ученого (Макса за ученого я по-прежнему не считал). А Маслов. Это совсем другое. К тому же он близкий родственник милой Тони.
   — Странный ты задал вопрос! — Тоня пожала плечами. — Зачем ему мои ключи от гаража и машины? Если он сам мне подарил и то, и другое.
   Я так радовался устоявшему образу великого ученого, что до меня не сразу дошел смысл этой фразы. А когда я понял, то резко остановился. Пожалуй, мой вид был не совсем адекватным, и хотя Тоня привыкла иметь дело с неуравновешенными пациентами, меня, пожалуй, даже испугалась.
   — Что ты сказала?!
   Девушка машинально отпрянула.
   — Что с вами, Виталик? Что такого я сказала? И что тут такого? Почему родной дядя не может подарить любимой племяннице машину и гараж? Тем более не новые.
   — А Макса, Макса в придачу он тоже вам подарил? В нагрузку?
   Тоня со злостью топнула ножкой.
   — А вот это уже хамство! И я не желаю больше отвечать на ваши дурацкие вопросы!
   Я перевел дух, словно пробежал несколько километров. Я действительно вел себя как хам.
   — Извини, Тонечка.
   Щечки девушки пылали, губы были обиженно надуты, в зеленых глазах сверкали злобные огоньки. Казалось, она подбирала самые гневные слова. Извинять она меня не собиралась. Словно в подтверждение этого из-за угла вылетел шикарный черный мерседес, и, стремглав пролетев мимо нас, окатил меня вчерашней грязью. И девушка неожиданно расхохоталась.
   — Вот видите, за меня отомстили! — она радостно захлопала в ладоши.
   Я стал отряхивать грязь. Похоже, это становилось уже традицией.
   — Вот гад! — огрызнулся я. — Словно подгадал, чтобы именно меня окатить помоями.
   — Этот гад, к вашему сведению, мой дядя.
   Я удивленно взметнул брови.
   — Да, да, похоже, вы ему с первого взгляда не понравились. Он даже не остановился, хотя всегда любезно подвозит меня домой.
   — Он весьма любезен, ваш дядя. Кстати, вы не припомните, когда именно он подарил вам машину? Не в период, когда зачастил к психиатру, избавляясь от несчастной любви?
   — Да ну вас! Не собираюсь ничего припоминать! Словно на допросе! И вообще — мне пора.
   Девушка собралась уходить, но я удержал ее за локоть.
   — Погоди, Тонечка. Тысячу раз извиняюсь! Глупо как-то получилось, — я оглядел себя с ног до головы. По всей логике меня должно было стошнить от своего вида, но почему то наперекор логике, я был им доволен. Это был в некотором роде вызов — и Максу, и Маслову, и Тонечке, и даже Надежде Андреевной., И, безусловно самому себе. — Тоня, я даже не знаю, куда вас пригласить.
   — Да уж, в таком-то виде! — глазки девушки вновь задорно и вызывающе сверкали. — Меньше всего вы похожи на кавалера, поэтому с вами теперь в любое место безопасно идти, даже в отель! Скомпрометировать вы меня точно не сможете.
   — В отель, пожалуй, я вас не поведу, а вот покататься на пароходе, пожалуй, можно и в таком виде. Посмотрите, какой замечательный день! Словно создан для речных прогулок.
   Девушка огляделась, словно хотела надолго запомнить этот замечательный день. Но, как и я, увидела лишь мрачные каменные стены больницы, пациентов в голубых пижамах и в окружении взволнованных родственников, врачей, суетливо перебегающих из одного корпуса в другой.
   — Не туда, Тонечка, смотрите.
   Я осторожно поднял ее подбородок вверх, к небу. На чистом, светлом небе весело болталось солнышко. А в желтых лучах радостно галдели птицы.
   — А вы правы, Виталик, пароход сейчас был бы очень и очень кстати. Там нет больных. А если и есть, то говорить там об этом не принято. А о чем там принято говорить? — совсем по-детски спросила она.
   Мне хотелось ответить, что кстати была бы беседа о дяде, о его странной любви, о его тайне. Но я мудро промолчал. И лишь легонечко потрепал Тоню по зардевшейся щечки.
   — А вот мы и посмотрим. Я никогда не катался на пароходе.
   Я почти не солгал. Здесь я не катался никогда. Разве что в Венеции на гондоле.
   Пароход, действительно, пришелся кстати. Маленький, беленький в обрамлении рыжих солнечных кругов он удивительно гармонировал с рыжеволосой Тонечкой. Или она гармонировала с ним.
   Мы стояли на палубе, легкий ветерок трепал волосы девушки, путался в них, забавлялся с ними. Я не выдержал и вслед за ветерком, прикоснулся к рыжему локону. Она вздрогнула и обернулась. Я одернул руку. Мне стало неловко. К тому же это прикосновение было абсолютно ни к чему. И я в очередной раз поблагодарил судьбу за свой нынешний облик Смирнова. Нелепого, слегка неряшливого ботаника. Тоня меня не могла полюбить, я не мог полюбить Тоню, потому что меньше всего я сегодняшний напоминал Ромео. Эх, если бы пару лет назад…
   — Просто в ваших волосах застрял ветер, — оправдывался я как мог.
   — Пусть, — великодушно позволила она мне оправдаться. — Вам, кстати, тоже не мешает проветрить голову.
   — Тем более это сделать очень легко, — я легонько погладил свою лысину на макушке. — А сейчас будет еще легче.
   Я вспомнил, что Тонечка не прочь выпить пива в жаркий день и через несколько минут протягивал ей бутылку темного «Гиннеса».
   Мимо нас медленно проплывали церкви, полуразрушенные дома, голубятни. Черный дым пыхтящих заводов оттенял синеву неба, которое из-за этого в некоторых местах покрывалось серыми пятнами. Однако быстро туда проникали солнечные лучи, и небо уже серебрилось… Мне давно не было так хорошо. И не потому что влюбился. На любовь я уже был не способен. Всю свою жизнь, все свои чувства я аккуратно спрятал в камеру хранения. И потерял от нее ключи. И давно не пытался их отыскать. Какое-то другое, незнакомое чувство радости, умиротворения, возможно вселенной гармонии охватило меня целиком, поглотило до головокружения, до пульсирующих висков, до слабости в ногах. Пожалуй, подобное я испытывал, когда целовал Альку. Или когда забивал шайбу в ворота. Или когда возвращался к маме домой после очередной победы.
   Удивительно. Я внимательно, довольно откровенно разглядывал девушку. Ее лохматую рыжую стрижку, ее веснушки на румяных щечках, ее хрупкую мальчишечью фигуру. Странно. Рядом с ней я чувствовал пьянящее чувство победы, как на ледовой площадке. Пьянящее чувство любви, словно с Алькой. Хотя эту девушку, глотающую пиво прямо из горлышка, я не любил и не хотел любить. Не победил и не хотел побеждать. Но она была для меня олицетворением гармонии и умиротворения. Памятником победы и любви. К которому непременно хотелось возложить цветы… И я беспомощно огляделся. Цветов на пароходе не продавали, только пиво и соленые орешки. Городские цветы разноцветными пятнышками виднелись на пригорках, складываясь в слова «победа» и «любовь». Но до них мне было не дотянуться. Поэтому ничего не оставалось, как еще принести девушке пиво.
   — Вы сегодня все время молчите.
   — Я не молчу. Я думаю.
   — В таком случае, думайте вслух. Или это стыдно?
   — Разве стыдно думать о любви?
   — Не знаю, — Тонечка пожала остренькими плечиками. — Все думают, что стыдно, хотя все думают.
   — Ты тоже, Тонечка?
   — Я? Не знаю. Пожалуй, мне не о чем думать. Потому что я еще не любила.
   Я вопросительно взметнул бровями. И Тонечка ответила заливистым звонким смехам.
   — Только, пожалуйста, не вспоминайте вновь Макса. Макс и любовь — просто несовместимые понятия. Это даже какой-то нонсенс. Какое-то отклонение от нормы. Скорее из области психоаналитики. Но вы в этом не разбираетесь. Впрочем, как, наверное, не разбираетесь и в любви. Но, честное слово, я вас не хотела обидеть.
   — Увы, — я развел руками. — Вы правы, почти как всегда. Ни в психоаналитике, ни в любви я не разбираюсь.
   Как ни странно, я действительно почти не лгал. Пожалуй, лучше всего в этой жизни я научился разбираться в смерти, как это ни прискорбно.
   — Но, знаете, Тонечка, приятно думать, что на свете есть люди, которые знали любовь.