- Наши передачи, значит, раздражают население, потому что остальные не могут выехать, рассказами о том, как нам хорошо живется.
   - Это бестактно. Наши хотят, чтобы им рассказали, как стоит у нас рабочий вопрос, в каком положении находятся рабочие у нас в стране, - об этом ваше радиовещание не передает. В каком положении находится наше крестьянство, - об этом никогда не передается. Какая жестокая обстановка в советской армии. В армии же слушают радиопередачи, там же много радиоприемников коротковолновых. Но об этом всем никогда не передают. Да ваши станции и не хотят об этом знать. У нас есть еще потрясающие проблемы, например, с инвалидами. У нас инвалидов Отечественной войны убирают из общества, чтоб их никто не видел, ссылают на отдаленные северные острова, инвалидов, тех, кто потерял здоровье в защите родины. Инвалидов преследуют, стесняют. Об этом ничего по радио нет. Рассказывают о счастливых беглецах, как хорошо устроились те, кто бежали от этого всего" (II, стр. 416-417).
   Рассказы о "счастливых беглецах" полезны в том смысле, что они колеблют советский официальный миф о невыносимой тяжести зарубежной жизни, о неспособности бывших советских людей к ней приспособиться. Но, несомненно, при их избыточности и еврейских, как правило, персонажах эти рассказы действуют на русскую аудиторию раздражающе. Откуда же брать ту необходимую информацию, о которой говорит Солженицын? Ясно (и позже это прозвучит в его репликах), что без использования литературной продукции всех трех эмиграций, их советского опыта и опыта изгнанников и перебежчиков обрести необходимую информацию невозможно.
   Разговор с Лебутийе насыщен изложением собственных взглядов Солженицына на геополитическую ситуацию, на ее исторические истоки и вероятные перспективы. Об этих взглядах мы говорили много и не будем сейчас на них останавливаться. Сосредоточим свое внимание на том, чего Солженицын хотел бы добиться от западных передач, адресованных русскому народу.
   Его предложение отказаться от русскоязычных передач, ориентированных сразу на весь общесоветский конгломерат различных этносов, как бы само собой подразумевает, что такого конгломерата, объединенного рядом качеств, исторических и современных обстоятельств, интересов и потребностей, не существует. Между тем есть определенная общность перечисленных выше моментов, включая всеобщее понимание русского языка. Поэтому часть русскоязычных передач, например глобально-информативных, антитоталитарных, связанных с историей, теорией и практикой социализма и коммунизма, характеризующих Запад, его историю, современность и позиции и т. п., может ориентироваться и на общесоветскую аудиторию.
   Хотя Солженицын об этом и не говорит, он не может не понимать, что дифференциация всех передач по национальному признаку усилит сепаратистские тенденции внутри советского мира и ослабит имперские. Идеологическая направленность западных радиопередач на языках народов СССР определяется владельцами радиостанций (Вашингтоном и Лондоном), а они сочувствуют тому, что считают потенциальной деколонизацией нерусских республик. Между тем на самом деле русский народ не является господствующим народом-колонизатором в классическом смысле, и колонизация носит характер коммунистический, а не национально русский (что, к сожалению, не уменьшает ненависти нерусских народов к русскому). И если даже удалось бы передать ведущую роль в каждой национальной редакции эмигрантам соответствующего происхождения (а где еще взять национальные кадры), центробежные настроения в этих редакциях преобладали бы над объединяющими. Сторонник объединения, по крайней мере славянских народов СССР, Солженицын, однако, считает народы СССР "очень разными нациями, с... очень специфическими интересами" (II, стр. 267), не менее своеобразными, чем "Франция, Испания и Исландия" (там же). По его убеждению, западным радиовещанием на СССР это своеобразие должно быть отражено в полной мере. Нетрудно заметить, как далека позиция Солженицына в этом вопросе от великодержавного шовинизма. Ничто не перевешивает в его сознании убежденности в праве каждого народа на полноценную национальную жизнь. И западные радиопередачи на СССР должны отвечать, по его представлению, этому праву.
   Содержание западных русских передач (о передачах на языках других народов СССР Солженицын не берется судить) он интерпретирует так, что становится ясно: в этих передачах отразились все черты, все, по его убеждению, изъяны современного западного мировосприятия и отношения Запада к России, к русским и к СССР. Этими передачами представлена вся специфика преимущественно левоориентированного мышления интеллектуалов и политиков Запада, а также части новейшей эмиграции из Советского Союза, разделяющей вышеупомянутую специфику.
   Для Солженицына первостепенно важным является восстановление исторической памяти русского народа. Он сам, как писатель и редактор-издатель, занят этой задачей и знает, как много русских и иностранных ценнейших исследований и воспоминаний можно было бы использовать в передачах, ориентированных на восстановление русской исторической памяти, отшибленной коммунизмом. Но, вместо поисков и трансляции таких материалов, западное русское радиовещание культивирует версию уникальной предопределенности советского коммунистического тоталитаризма русской традицией. Беседуя с деятелями ВВС, Солженицын говорит по этому поводу:
   "Ну, я для примера приведу передачу серии Ричарда Пайпса "Россия при старом режиме". Одно дело, когда появляется такая книга просто среди других книг на Западе. Другое дело, когда Би-Би-Си выбирает ее среди множества книг и дает серию. Эта книга написана не только не с сочувствием - но с искажением исторической перспективы. Это особенно опасно, потому что на Западе вообще существует весьма превратное представление о последних десятилетиях старой России и о нынешнем времени: насколько связано нынешнее духовное развитие нашей страны, и русских в частности, с нашей историей. Би-Би-Си должно стараться вникнуть в истинную историческую перспективу. А трансляция такой серии, как книга Пайпса, даже оскорбляет русские национальные чувства и отталкивает слушателя, потому что такое впечатление, что автор относится не только с равнодушием к этой стране, но даже с неприязнью к ней. А особенность еще в том, что русская история - новейшая русская история, ну с конца девятнадцатого века - есть в значительной степени ключ к сегодняшней ситуации на Западе" (II, стр. 268).
   О последнем Солженицын не устает напоминать в большинстве своих западных выступлений.
   В разговоре с конгрессменом Лебутийе Солженицын еще резче говорит об угрожающей солидаризации западных русскоязычных радиослужб с советскими коммунистами в борьбе с исторической памятью русского народа:
   "Самая большая потребность нашего народа - ощутить себя, кто он. Если бы эти тридцать лет вы помогали бы нашему народу вспомнить, кто он есть, стать ему духовно на ноги, - вся мировая обстановка сегодня была бы другая. У нас растоптана вся ближайшая история и искажена до неузнаваемости, она вся пропитана пропагандой. Я очень хочу, чтобы американский телезритель представил себе это, это трудно представить. Наш рядовой гражданин по сути ничего не знает: какие причины вызвали революцию; как революция происходила, каким образом это все перешло к большевикам под тоталитарное господство; какие грандиозные были народные движения против большевиков и все подавлены, как террористически уничтожалось наше крестьянство и рабочий класс. Мы нуждаемся в правде об этом. И если бы нам дать это знание, мы стали бы духовно независимы от нашего правительства, - и те, кто состоят в гражданской жизни, и те, кто находятся в армии. Но общие цели и общие программы вашего радиовещания ведутся идеологами, которые, к сожалению, находятся под влиянием мифов, ложных мифов о России. Скажу, что в первом происхождении этих мифов находим Карла Маркса. Маркс провозгласил, что русский народ, вообще как таковой, русский народ является "реакционным". И отсюда пошло: "реакционна" вся русская история, "реакционна" монархия, "реакционны" русские традиционные представления, "реакционны" большинство русских деятелей, "реакционна" даже наша религия - православие. И идеологи вашего радиовещания вот что делают: они проходят как автоматной очередью по нашей истории, они простреливают две трети всех исторических фигур, какие у нас были, в боязни, чтобы кто-нибудь не остался "реакционный". Если только о каком-нибудь русском деятеле какой-нибудь американский журналист, один, или один второстепенный американский ученый один раз сказал, что тот "реакционер", - тот русский деятель или мыслитель выбрасывается из истории, его больше нету. Парадоксально. Идеологи вашего радиовещания подают руку коммунистам. Коммунисты борются с нашей исторической памятью, и ваше радиовещание борется с тем же. Вот, я не могу пропустить самый ближайший пример: вот недавно, в этом сентябре, было семьдесят лет со дня смерти, со дня убийства крупнейшего русского государственного деятеля XX века, премьер-министра Столыпина. Мало того, что сам акт его убийства открыл террор XX века, но этот человек сумел за 5 лет Россию из полного хаоса и развала поднять к цветущему состоянию. Так вот, две ваших радиостанции, находящихся под разным руководством, - радиостанция "Свобода" и радиостанция "Голос Америки" - одинаково зарезали передачу о Столыпине, юбилейную передачу. Была подготовлена на "Свободе" прекрасная передача, ее запретили без всяких разговоров и объяснений. А в "Голосе Америки" на днях было объявлено восьмиминутное чтение из моей главы о Столыпине. Передача была уже объявлена по радио, и ее тут же зарезали. Это показывает, что дело не в отдельных администраторах, а дело в руководящей идеологии вашей.
   Как бы ни относиться к Столыпину, одни считают его либералом, другие считают его консерватором, - но это крупный государственный деятель России, как же можно подвергать его цензуре?" (II, стр. 418-419).
   (Замечу в скобках, что террор, ставший глобальной силой в XX веке, в России начался задолго до убийства Столыпина и что предрешенная царствующей четой отставка последнего делала проблематичным его дальнейшее влияние на ход событий. Но это не отменяет всего сказанного Солженицыным о Столыпине и передачах о нем).
   Откуда должны быть взяты надежные доброкачественные материалы о недавней российской и советской истории, кроме как из несомненно имеющихся и частично уже переведенных на русский язык полноценных западных сочинений? В дополнение к беседе с Лебутийе Солженицын пишет:
   "Голос Америки проявляет повышенный интерес к литературным однодневкам новейшей эмиграции и почти не пользуется 60-летним огромным культурным богатством, созданным миллионной русской послереволюционной эмиграцией. На Западе существует несколько десятков книг той эмиграции, освещающих духовную и физическую историю нашей страны, в поисках этих книг русская молодежь платит и тюремными сроками. Эти книги следовало бы читать по радио, и даже по несколько раз, - но это никогда не делается.
   У русского населения создается от американского радио ощущение чужести: не знают нас и не интересуются нами, а все о себе.
   При нынешнем объеме передач без какого-либо повышения расходов "Голос Америки" мог бы производить многократный эффект. Сейчас он дает одну подлинно-важную историческую передачу - "35 лет назад" (послевоенные события). Освободив свои часы от дребедени, он мог бы добавить несколько важных программ: "Русская история начала XX века" (совершенно исковерканная в СССР), "История революции и гражданской войны 1917-1920", "История ленинского и сталинского правлений", "Борьба населения СССР против коммунистов во 2-ю Мировую войну" (эта тема тщательно избегается американскими радиостанциями, ибо Сталин ведь был союзником США!..). Но все эти исторические программы будут иметь пользу, только если подходить честно к русской истории, а не извращать ее еще новыми сокрытиями и однобокой трактовкой" (II, стр. 427-428).
   Все эти темы полновесно представлены и западной наукой, и эмигрантскими сочинениями. В том числе - и работами "новейшей эмиграции", создавшей и создающей далеко не одни только "однодневки". С ответственностью свидетельствую, что не совпадающие с господствующими на радиостанциях административными установками сочинения авторов "третьей волны" отбрасываются цензурой не менее решительно, чем произведения ее предшественников. Солженицын не эмигрант, а изгнанник. Но по времени отлучения от родины и по своему внутрисоветскому и западному опыту он, как бы он против этого ни возражал, и сам "новейший". Между тем ему очень затруднен путь в эфир, потому что он, как и некоторые иные "новейшие", стоит поперек столбовой дороги капитулянтского детанта. Говорит же он конгрессмену Лебутийе относительно цензурной политики "Голоса Америки" и "Свободы":
   "Я сам на себе хорошо это испытал. В декабре 1973 года, находясь сам в Советском Союзе, я напечатал на Западе "Архипелаг ГУЛАГ". И "Голос Америки", собственно говоря один диктор "Голоса Америки", немедленно взял и прочел кусок из "Архипелага" по радио. И тут же московское радио закричало, что "Голос Америки" не имеет права вмешиваться во внутренние дела Советского Союза, что это портит международный климат. И что же сделал "Голос Америки"? Отстранил диктора от той работы и с согласия Госдепартамента запретил чтение "Архипелага ГУЛАГа" для России! Даже более того: в течение нескольких лет запрещали по "Голосу Америки" цитирование Солженицына, чтобы только не повредить коммунистической пропаганде. Значит: книга моя написана для русских, на Западе ее читали в миллионах экземпляров, а для нашей Родины ее не должны читать! Потому что иначе "Голос Америки" испортит отношения с Советским Союзом. Вот таким вот образом затыкается информация для нашей страны" (II, стр. 413).
   В 1976 году, беседуя с сотрудниками ВВС, Солженицын так объяснил свое желание, чтобы "Архипелаг ГУЛАГ" обширно транслировался на СССР:
   "Ну как автор "Архипелага", я был бы нескромен, предлагая уделить значительное время чтению "Архипелага", но я рассматриваю "Архипелаг" как книгу, стоящую надо мной. Это как если бы не я написал. Эта книга с жадностью расхватывается там, в Союзе, и за то, что человек держит ее в руках, он сразу может сесть в тюрьму или в сумасшедший дом. И я думаю, что Вы могли бы довольно обширно передавать эту книгу, чтобы восполнить тем, кто никогда ее не сможет получить" (II, стр. 270. Разрядка Солженицына).
   Очень односторонне, неполно, со смещенными (все та же лево-квазилиберальная ориентация) акцентами представлена, по Солженицыну, русскими "голосами" Запада как мировая, так и внутрисоветская ситуация. Воспроизведение обеих могло бы существенно приблизиться к истине, если бы руководство радиостанций не отказалось от использования в своих передачах эмигрантской антикоммунистической периодики. Упоминание о книгах и периодике эмиграции косвенно свидетельствует о признании Солженицыным исторической роли и миссии последней, хотя в некоторых других своих выступлениях он сомневается в первостепенности, по сравнению с другими гражданскими правами, права на эмиграцию. Солженицын называет "Посев", "Русскую мысль", "Вестник РХД" и "Русское возрождение". Я думаю, что этот список можно существенно расширить: ценные для внутрисоветской аудитории статьи появляются во многих эмигрантских изданиях. Но русская эмигрантская периодика, особенно периодика последовательно антикоммунистическая, игнорируется как большинством университетских советологических центров Запада, так и его радиостанциями.(
   Одним из главенствующих пороков западного русскоязычного радиовещания является, по Солженицыну, игнорирование в его программах религиозных потребностей русского народа. Писатель говорит об этом и на встрече с руководителями ВВС (1976 г.), в беседе с Лебутийе и в дополнениях к этой беседе (1981 г.). Так в одном из из них сказано:
   "Передачи для православных. Развивая доктрину, что не должно быть отдельных русских передач, а только "для всего советского народа", обе р/с, но особенно "Свобода" и особенно в последний год сильно теснит и изживает православные передачи, стараясь сделать их "общерелигиозными". При этом опускается, что католики получают свои отдельные передачи из Ватикана (не глушатся), а также в литовской и украинской секциях; протестанты Прибалтики получают передачи на эстонском и латышском языках; мусульмане - в 5 национальных редакциях; есть еврейская религиозная еженедельная передача; баптисты, адвентисты, менониты беспрепятственно слушают передачи десятка миссионерских радиостанций, а православной такой нет ни одной. И даже оставшиеся полчаса в неделю (с повторениями - 2 часа из общего объема передач на "Голосе Америки" 112 часов, а на "Свободе" значительно больше) не отдаются православию, но - общецерковным вопросам.
   Однако (не считая атеистических потерь) - две трети населения СССР принадлежат традиционно к православию. Ему - 1000 лет (приближается юбилей) и именно оно было ведущей силой русской истории и культуры, главной традицией народного миропонимания. Именно по православию пришелся самый первый и страшный ленинский удар - и повторялся при Сталине, при Хрущеве, при Брежневе, одно время - до полного уничтожения всех церквей, а по числу жертв и беспощадности расправы, очевидно, превосходя все жертвы античных христиан.
   Радио могло бы живительно восстановить церковные службы, на которые недоступно попасть большинству населения; не упускать православного календаря; популяризировать богословие; читать Священное Писание; ввести отдельные передачи для детей, кому христианская вера наистрожайше запрещена коммунистами; передавать церковную музыку, прослеживать христианские мотивы в русской литературе, давать материалы из православных зарубежных журналов "Вестник РХД", "Русское Возрождение" и другие. И для этого стоило бы выделить много часов в неделю, ибо укрепление народа в своей вере - самое важное в его противостоянии безбожному коммунизму. Но этого ожидаемого радиослушатели не получают, и фактически американская администрация опять оказывается в союзе с коммунистами. Только "Голос Америки" в свои стесненные полчаса иногда дает в малом количестве малую часть этих элементов. Религиозные же передачи р/с "Свобода" от года к году сужаются, теснятся подробностями экуменической жизни мировых церквей, и в оставшиеся полчаса на русском языке для православия собственно уже и не остается места. Вот свежий яркий пример: в 1981 году православная передача пришлась на 27-е сентября - то есть на день Воздвижения Креста Господня, крупный праздник. Но даже единым словом не был упомянут праздник, - а бoльшая часть передачи была посвящена еврейскому Новому году и еврейским религиозным песнопениям. (Что, очевидно, само собою отмечалось и в еврейской религиозной передаче).
   Такое последовательное изгнание православия из американского радиовещания никак не случайно, оно отражает настроения ведущих лиц.
   Но прежде всего вредит самим Соединенным Штатам.
   Очень желательно, чтобы высшее руководство радиостанциями осуществляли люди, сочетающие понимание американских интересов с чуткостью к нуждам и запросам русского народа, от которого так много будет зависеть в ближайшем будущем, и высоко подготовленные профессионально в области русской культуры и истории. При подборе же редакторских кадров "профессиональная пригодность" сейчас понимается странно: зачастую такими считаются лица, журналисты и редакторы, многие годы и десятилетия служившие советскому режиму в его машине дезинформации и лжи" (II, стр. 429-431. Курсив Солженицына).
   Вряд ли, "не считая атеистических потерь", можно составить себе адекватное представление об истинных религиозных потребностях подсоветских русских, а современные стратегия и тактика русской православной церкви в СССР не тождественны роли, позиции и положению, к примеру, католической церкви в Польше. Но соответствующая ориентация западного русского радиовещания могла бы и удовлетворять, и питать, и активизировать религиозные потребности современных русских, что, по Солженицыну, жизненно необходимо для духовного выздоровления нации.
   Солженицын, несомненно, хотел бы видеть в числе тех, кто определяет лицо западных русских радиоредакций своих единомышленников, чью позицию он характеризует как "здоровый русский национализм". Он говорит в "Приложении А" к своим "Соображениям об американском радиовещании на русском языке":
   "В начале 1981 года была произведена поспешная поверхностная ревизия русской секции "Свободы", на основе которой был составлен пресловутый меморандум Кричлоу, с тех пор по сути и принятый для русской секции как руководящий документ. Этот меморандум - образец предвзятости и некомпетентности. Его деловые предложения - самые не деловые: увеличить бюрократическую надстройку (очевидно, увеличив и расходы) и установить над ведущими передачами русской секции предварительную цензуру - к тому же со стороны чиновников, очевидно недостаточно знающих ни русскую жизнь, ни русский язык (снова не стесняясь расходами на переводы), - и все для препарирования русской истории и подавления зачатков русского национального духа.
   Автор исходит из распространенной на Западе доктрины о чрезвычайной опасности для мира русского национализма. Но здоровый русский национализм нисколько не противостоит Западу: напротив, он направлен на самосохранение измученного, изможденного народа, а не на внешнее распространение, чем заняты правители СССР" (II, стр. 431-432).
   Очевидно, говоря о национализме Солженицына (а нам предстоит такой разговор в отдельной главе), надо всегда иметь в виду эти его определения "здоровый русский национализм", нисколько не противостоящий Западу и направленный "на самосохранение измученного изможденного народа, а не на внешнее распространение" (выд. Д. Ш.).
   Итак, помимо - отсутствующей! - готовности защищаться на любом из рубежей, физически атакуемых коммунизмом, помимо - несуществующей! решимости не питать коммунизм своими ресурсами, финансами, техникой и технологией, Солженицын хочет от Запада еще и мощного - с активной помощью антикоммунистической эмиграции - духовного воздействия на порабощенные тоталитаризмом народы, в первую очередь - на русский.
   Лебутийе спрашивает у Солженицына:
   "Вы подчеркнули, что если бы 30 лет тому назад мы вели себя по-другому, мы бы, может быть, предупредили Третью мировую войну. Но в октябре 81-го года мы говорим, что ничего не изменилось, что все только к худшему. Неужели слишком поздно, если мы изменимся, или действительно Третья война неизбежна?" (II, стр. 422-423).
   И Солженицын отвечает:
   "Латинская пословица говорит "dum spiro, spero'', пока живу - надеюсь. Да, 30 лет упущено, но это не значит, что не нужно начать сегодня. Мы не знаем, какие сроки нам еще отпущены историей, и, может быть, еще можно сделать многое, если приняться за исправление вашего радиовещания активно. Я подчеркиваю, что говорю сейчас не об увеличении финансирования, а о том, что надо сменить принципиальную установку, протрезвиться, прийти в себя" (II, стр. 423).
   Это "пока живу - надеюсь" - может быть самое характерное настроение Солженицына. Но надежда неразрывно соединена для него с деланием - с активностью в спасительном направлении, которой он требует от себя и хотел бы дождаться от окружающих.
   Пятого марта 1976 года в Париже Солженицын дал телеинтервью японской компании NET-Tokyo. Интервью вел Госуке Утимура, бывший узник советских концлагерей, человек, по-видимому, тонкий и умный, близкий Солженицыну по миропониманию, чувствующий Японию "Дальним Западом", а не "Дальним Востоком". Приведу полностью начало их дружеского доверительного разговора:
   "- Александр Исаевич, мы с Вами оба - советские зэки. Я прежде всего и хочу спросить, что Вам дал лагерь? Жизнь там была предельная, очень трудная, и условия эти предельные - не мимоходные, долгие. Я думаю, там перед Вами стоял вопрос смерти и жизни?
   - Да, Вы сами знаете, что лагерь большинству принес просто смерть, и только тех, кто уцелел, можно спрашивать, каков был духовный выбор и каков духовный результат. Мне удалось уцелеть отчасти потому, что я половину срока провел на шарашках, в научных институтах, но и достаточно тяжелые лагеря достались. Да, в духовном отношении мне лагерь дал очень много. Он нас подводит к самым острым психологическим граням, где оттачивается душа человека. Но и как писателю он дал мне самые глубинные знания Советского Союза, системы советской, потому что ни откуда так глубоко нельзя понять коммунистическую систему, как из Архипелага ГУЛАГа. Там ее центральный стержень, главное ядро. Многолетнее испытание в лагере дает нам и психологические глубины, и социальные тоже.
   - Но одной воли недостаточно, чтобы прожить в лагере?