Страница:
– А ребеночка-то куда денешь? Он ведь наш… Я уже отцу с матерью сказала про все.
Кузьма остановился:
– Как это?
– Так. Ты чего удивляешься?
Кузьма не верил. Хоть не много он понимал в этих делах, но все же знал, что для такого заявления рановато.
– Врешь.
– Я и не говорю, что сейчас. Но он же будет. Как ему не быть?
Она стояла близко – беззаботная, неподдельно счастливая. Улыбалась.
– Ну, что дальше?
– Все. Я не обижаюсь, что ты ходил… туда. Пошли в дом.
Платоныч тоже дожидался его, не спал. Когда Кузьма лег, он накрыл его с головой одеялом и заговорил тихо:
– Ты что делаешь?
– Ходил сватать, – так же тихо ответил Кузьма.
– У тебя все дома?
– Все.
– Завтра я поговорю с тобой.
– Ладно.
– Что «ладно»? Что «ладно»? Прохвост! Правильно, что не пошла за такого.
Кузьма лежал, вытянув руки вдоль тела… Смотрел в черноту и там, в черноте, видел, как вспыхивают и медленно рассыпаются в искры красные огоньки. В груди было пусто. В голове воздвигались какие-то маленькие миры из синего неба, домов, полей, безликих людей… Воздвигались и рушились.
Кузьма смотрел прямо перед собой, вверх, и думал смутно: «Ну и что? Ничего!». А миры в голове воздвигались и рушились – быстро и безболезненно.
– 18 -
– 19 -
– 20 -
– 21 -
Кузьма остановился:
– Как это?
– Так. Ты чего удивляешься?
Кузьма не верил. Хоть не много он понимал в этих делах, но все же знал, что для такого заявления рановато.
– Врешь.
– Я и не говорю, что сейчас. Но он же будет. Как ему не быть?
Она стояла близко – беззаботная, неподдельно счастливая. Улыбалась.
– Ну, что дальше?
– Все. Я не обижаюсь, что ты ходил… туда. Пошли в дом.
Платоныч тоже дожидался его, не спал. Когда Кузьма лег, он накрыл его с головой одеялом и заговорил тихо:
– Ты что делаешь?
– Ходил сватать, – так же тихо ответил Кузьма.
– У тебя все дома?
– Все.
– Завтра я поговорю с тобой.
– Ладно.
– Что «ладно»? Что «ладно»? Прохвост! Правильно, что не пошла за такого.
Кузьма лежал, вытянув руки вдоль тела… Смотрел в черноту и там, в черноте, видел, как вспыхивают и медленно рассыпаются в искры красные огоньки. В груди было пусто. В голове воздвигались какие-то маленькие миры из синего неба, домов, полей, безликих людей… Воздвигались и рушились.
Кузьма смотрел прямо перед собой, вверх, и думал смутно: «Ну и что? Ничего!». А миры в голове воздвигались и рушились – быстро и безболезненно.
– 18 -
Через неделю после того, как Егор поселился в охотничьей избушке, к Михеюшке пришла дочь.
Михеюшка рассказывал в это время Егору про «ранешных» разбойников. Это были разбойники! А што сичас?! Украл человек коня – разбойник. Проломил голову соседу – тоже разбойник. Да какие же они разбойники! Этак, прости господи, мы все в разбойники попадем. Если ты разбойник, ты должен убивать купцов. Должна быть шайка, и атаман – обязательно. И в земле у них не по пуду золота, а чуть поболе…
– Купцов-то нету теперь, – вставил Егор, заинтересованный рассказом. – А эти… нэпманы, что ли, какие-то.
И тут вошла Ольга.
– Вот и дочь моя заявилась! – обрадовался Михеюшка.
– Заявилась! – огрызнулась Ольга. – Пятнадцать верст по такой грязи – черт не ходил…
– Сразу надо начинать с черта, – недовольно заметил Михеюшка, развязывая большой мешок. – Хлебушко есть, сальце, пирожки разные… все правильно. Чего долго не была?
Ольга только теперь заметила в полутемной избушке гостя.
– Егорка ведь?… Ты чего здесь?
Егор не ответил (как будто она сама не понимала, чего он здесь!), слез с нар, прикурил от выпавшей из камелька щепочки, сел на чурбак: он знал, что баба сейчас будет выкладывать деревенские новости. Хотелось узнать, что делается дома.
Ольга долго распутывала шаль и все ворчала, что это не погода, а наказание господнее (странное дело с этими бабами: когда им даже не очень нужно и даже совсем не нужно, они могут так легко, просто врать, будто имеют на это какое-то им одним известное право. Погода на дворе стояла ясная, тихая, холодная, – лето обещало быть хлебородным).
Раздевшись наконец, Ольга оглядела избушку, нашла веник, стала подметать и заговорила, кстати, о том, что вот если бы оставить мужиков одних, то их скоро надо было бы вытаскивать из грязи за уши. А все на баб ругаются, все недовольны: мол, ничего не делают, пятое-десятое…
– Интересно бы посмотреть на вас тогда…
Михеюшка отрезал кусочки сала и подолгу жевал их беззубым ртом, очень довольный.
– Што нового там? – не выдержал Егор.
– Где?
– В Баклани, где…
– Чего там нового?… Отца твово видела, по улице шел. Слабый шибко. Идет – вроде улыбается, а самого, сердешного, ветром шатает…
У Егора под сердцем шевельнулась непрошеная жалость. Конечно, все не так, как расписывает эта шалаболка. «Отца ветром шатает»! Глупая баба! А все равно стало жалко отца.
Егор погасил окурок, хотел выйти на улицу, но Ольга продолжала рассказывать:
– А к Маньке-то новые сваты приходили. Пошла девка в гору с твоей руки…
– Кто?
– Городской парень этот… Как их называют, забыла уж…
– Полномоченный, – подсказал Михеюшка.
– Леший их знает. Ну, со стариком они приехали, школу еще хотят…
– Ну и што? – сердито оборвал Егор.
– Ну, и пришли… с Федей Байкаловым. Нашел кого позвать! Смех один…
– Ну?
– Ну, самого-то Сергея Федорыча как раз дома не было. Она и говорит, Манька-то: вот, мол, приедет отец, тогда приходите, а без отца я, дескать, не могу разговор вести.
Егор хлопнул дверью, сбежал с высокого крыльца… Лицо горело.
– Ах ты… паразитство! Гадость! – он несколько раз подряд негромко выругался.
Остановился посреди поляны, не знал, что делать дальше.
Присел на дровосеку, но тотчас вскочил и вошел в избушку.
– А Макар-то тоже здесь живет? – спросила Ольга.
Егор не ответил, снял со стенки ружье и вышел, так хлопнув дверью, что с потолка, из щелей, посыпалась земля.
Лес просыпался от зимней спячки. Распрямлялся, набирался зеленой силы.
Солнце основательно пригревало. Пахло смольем. Земля подсохла, только в ложбинах под ногами мокро чавкало.
В полдень Егор пришел на пасеку к Игнатию.
Игнатий возился с ульями, сухой, опрятный, в черной сатиновой рубахе, сшитой красными нитками.
– Пришел, беженец? Домой?
– Нет. Мне Макара надо.
– Зря. Я думал, ты домой. Вертаться надо, Егор.
– Где Макара найти?
– А хрен его знает! Макар теперь залился. Дурак он у вас отпетый…
Егор понял, что Игнатий осторожничает. Пожалуй, не скажет, где скрывается банда. Он скинул с плеча переломку, взвел курок и нацелился в грудь Игнатию.
– Говори, где Макар? Или – ахну сейчас и не задумаюсь. Ты еще не знаешь меня.
У Игнатия отвисла нижняя губа и ярко покраснел кончик носа.
Долго стояли так.
– Как же мне не знать вас, – заговорил наконец Игнатий, не спуская глаз с Егора. – Живодеры… И породил вас живодер. Напугал, страмец, аж в брюхе что-то лопнуло, – он плюнул под ноги Егору. – Бессовестный, на старика ружье поднял!
– Где Макар?! – крикнул Егор, бледнея.
– В кучугурах, за вторым перешейком, где Змеиная согла… подлец ты такой. Я тебе это запомню.
Егор опустил ружье, повернулся и пошел прочь широким шагом.
Михеюшка рассказывал в это время Егору про «ранешных» разбойников. Это были разбойники! А што сичас?! Украл человек коня – разбойник. Проломил голову соседу – тоже разбойник. Да какие же они разбойники! Этак, прости господи, мы все в разбойники попадем. Если ты разбойник, ты должен убивать купцов. Должна быть шайка, и атаман – обязательно. И в земле у них не по пуду золота, а чуть поболе…
– Купцов-то нету теперь, – вставил Егор, заинтересованный рассказом. – А эти… нэпманы, что ли, какие-то.
И тут вошла Ольга.
– Вот и дочь моя заявилась! – обрадовался Михеюшка.
– Заявилась! – огрызнулась Ольга. – Пятнадцать верст по такой грязи – черт не ходил…
– Сразу надо начинать с черта, – недовольно заметил Михеюшка, развязывая большой мешок. – Хлебушко есть, сальце, пирожки разные… все правильно. Чего долго не была?
Ольга только теперь заметила в полутемной избушке гостя.
– Егорка ведь?… Ты чего здесь?
Егор не ответил (как будто она сама не понимала, чего он здесь!), слез с нар, прикурил от выпавшей из камелька щепочки, сел на чурбак: он знал, что баба сейчас будет выкладывать деревенские новости. Хотелось узнать, что делается дома.
Ольга долго распутывала шаль и все ворчала, что это не погода, а наказание господнее (странное дело с этими бабами: когда им даже не очень нужно и даже совсем не нужно, они могут так легко, просто врать, будто имеют на это какое-то им одним известное право. Погода на дворе стояла ясная, тихая, холодная, – лето обещало быть хлебородным).
Раздевшись наконец, Ольга оглядела избушку, нашла веник, стала подметать и заговорила, кстати, о том, что вот если бы оставить мужиков одних, то их скоро надо было бы вытаскивать из грязи за уши. А все на баб ругаются, все недовольны: мол, ничего не делают, пятое-десятое…
– Интересно бы посмотреть на вас тогда…
Михеюшка отрезал кусочки сала и подолгу жевал их беззубым ртом, очень довольный.
– Што нового там? – не выдержал Егор.
– Где?
– В Баклани, где…
– Чего там нового?… Отца твово видела, по улице шел. Слабый шибко. Идет – вроде улыбается, а самого, сердешного, ветром шатает…
У Егора под сердцем шевельнулась непрошеная жалость. Конечно, все не так, как расписывает эта шалаболка. «Отца ветром шатает»! Глупая баба! А все равно стало жалко отца.
Егор погасил окурок, хотел выйти на улицу, но Ольга продолжала рассказывать:
– А к Маньке-то новые сваты приходили. Пошла девка в гору с твоей руки…
– Кто?
– Городской парень этот… Как их называют, забыла уж…
– Полномоченный, – подсказал Михеюшка.
– Леший их знает. Ну, со стариком они приехали, школу еще хотят…
– Ну и што? – сердито оборвал Егор.
– Ну, и пришли… с Федей Байкаловым. Нашел кого позвать! Смех один…
– Ну?
– Ну, самого-то Сергея Федорыча как раз дома не было. Она и говорит, Манька-то: вот, мол, приедет отец, тогда приходите, а без отца я, дескать, не могу разговор вести.
Егор хлопнул дверью, сбежал с высокого крыльца… Лицо горело.
– Ах ты… паразитство! Гадость! – он несколько раз подряд негромко выругался.
Остановился посреди поляны, не знал, что делать дальше.
Присел на дровосеку, но тотчас вскочил и вошел в избушку.
– А Макар-то тоже здесь живет? – спросила Ольга.
Егор не ответил, снял со стенки ружье и вышел, так хлопнув дверью, что с потолка, из щелей, посыпалась земля.
Лес просыпался от зимней спячки. Распрямлялся, набирался зеленой силы.
Солнце основательно пригревало. Пахло смольем. Земля подсохла, только в ложбинах под ногами мокро чавкало.
В полдень Егор пришел на пасеку к Игнатию.
Игнатий возился с ульями, сухой, опрятный, в черной сатиновой рубахе, сшитой красными нитками.
– Пришел, беженец? Домой?
– Нет. Мне Макара надо.
– Зря. Я думал, ты домой. Вертаться надо, Егор.
– Где Макара найти?
– А хрен его знает! Макар теперь залился. Дурак он у вас отпетый…
Егор понял, что Игнатий осторожничает. Пожалуй, не скажет, где скрывается банда. Он скинул с плеча переломку, взвел курок и нацелился в грудь Игнатию.
– Говори, где Макар? Или – ахну сейчас и не задумаюсь. Ты еще не знаешь меня.
У Игнатия отвисла нижняя губа и ярко покраснел кончик носа.
Долго стояли так.
– Как же мне не знать вас, – заговорил наконец Игнатий, не спуская глаз с Егора. – Живодеры… И породил вас живодер. Напугал, страмец, аж в брюхе что-то лопнуло, – он плюнул под ноги Егору. – Бессовестный, на старика ружье поднял!
– Где Макар?! – крикнул Егор, бледнея.
– В кучугурах, за вторым перешейком, где Змеиная согла… подлец ты такой. Я тебе это запомню.
Егор опустил ружье, повернулся и пошел прочь широким шагом.
– 19 -
Макар с Закревским играли в шашки. Обыгрывал генеральский сын. Макар злился и от этого играл хуже, просаживал одну пешку за другой.
– Ходи.
– Пойду. Ты только не расстраивайся.
– Думаешь, как этот…
– На.
– Так… А вот так?
– А я вот так!
– Угорела пешечка. Даже две. Дамка. Ваша не пляшет.
Макар наморщил лоб. Крякнул.
– Насобачился ты в этом деле! Давай еще?
– Надоело.
За дверью возник шум.
Закревский поднялся:
– Что там?
Дверь в землянку отворилась, вошел Егор.
– К вам, как в церкву, с ружьем не пускают.
Макар обрадовался брату. Он скучал без него, хотя не сознавал этого.
– Егорка? Тю!…
Закревский тоже улыбался: – Проходи. Пришел… блудный сын. Давно пора!
Егор сел на пенек, огляделся:
– Неплохо живете.
– А как ты думал! – Макар, подбоченившись, с улыбкой смотрел на брата. – Увидишь, через полгода что будет. Ковры будут висеть и сабли. Ты в деревне был?
– Нет.
– А где ты живешь? У Игната?
– У Михеюшки.
– Что слышно из деревни?
– Ничего. Отец… живой. Пашут, наверно.
– Пускай попашут, – сказал довольный Макар. – Раздевайся. У нас теперь жить будешь.
– Мне надо поговорить с тобой.
– Ну.
Егор посмотрел на Закревского.
– Пойдем на улицу.
Макар первый вышагнул из землянки, Егор – за ним. Остановились. Егор долго смотрел в землю.
– Дай мне коня, браток. Ночью приведу назад.
– Зачем?
– Надо.
– Не скажешь – не дам.
Егор посмотрел на верхушку сосен, на Макара, криво улыбнулся.
– За невестой съездить.
– За Манькой?!
– Ага.
– Украсть хочешь? – Макар широко улыбнулся. – Давай вместе. Пошли! – он втолкнул Егора обратно в землянку.
– Мы поедем в деревню за невестой, – объявил Макар.
Закревский насторожился:
– Как это – за невестой?
– Так. Воровать поедем невесту. Понял?
Закревский понял.
– На наших лошадях?
– Ну да. На чьих же?
– Нельзя.
Макар поднял брови:
– Как это нельзя?
– Нельзя, ребята. Я все понимаю, но… это глупый риск. Можете легко засыпаться.
– Не дашь коней? – спросил Макар.
– Не дам.
Макар снисходительно не то улыбнулся, не то поморщился.
– Пойдем, Егор, я покажу, каких подседлать.
– Макар! – резко крикнул Закревский.
Но Макар уже вышел из землянки и уверенно показывал Егору:
– Себе – вон того жеребца в чулках. Лев! Мне – во-он Гнедко… Седлай. Я пойду переобуюсь.
Егор долго примеривался к жеребцу, пока взнуздал его. Рослый скакун сердито косил большим темным глазом, прижимал уши и разворачивался задом, когда Егор приближался к нему. Наконец Егор загнал его в кусты и там обротал. Вошел в землянку.
Макар стоял перед Закревским – руки в карманы, одна нога небрежно отставлена.
– Не командуй шибко много. Понял? Это отец твой генералом был, а ты не генерал.
Закревский, прижимая руки к груди, кричал:
– Да ты же попадешься, дура! Лошади пропадут! Лошади же пропадут!…
– Хрен с ними. Што я, дешевле лошадей?
Увидев Егора, спросил весело:
– Подседлал?
– Ага.
Закревский, злой и уставший, сел к столу.
– Идиоты!
– Сейчас… переобуюсь. Промочил давеча… – Макар начал стаскивать сапоги.
– А куда вы ее привезете? – спросил Закревский. Ему никто не ответил.
– Сюда, что ли? – опять спросил он, уже миролюбиво.
– Нет, – ответил Егор.
– Хоть бы уж свадьбу тогда сыграть, – сказал Закревский. По правде говоря, о лошадях он беспокоился меньше всего. Ему не нравилось, что Макар много своевольничает. Это было тем более неприятно, что без Макара он теперь не мог обходиться.
– Но свадьбу мы все одно справим! – воскликнул Макар, подняв глаза на брата: он и утверждал, и спрашивал.
Егор неопределенно пожал плечами:
– Надо сперва невесту привезти.
– Привезе-ем! Сейчас мы ее, голубушку, скрутим. Хорошая девка! – похвалил он, обращаясь к Закревскому.
Ему сейчас казалось, что он о Марье всегда так и думал, что она хорошая.
Закревский обиженно отвернулся от него.
Макар вдруг задумался.
– Может, мне тоже кого-нибудь украсть? – спросил он. – А?
– Укради уполномоченного, – сказал Закревский и улыбнулся.
Макар хохотнул.
– Хороший ты парень, Кирька, только гнусишь много. Лучше я погожу с невестой. Поехали? Ноченька как раз темная!…
Макар посвистывал, похохатывал: нравилось, что под ним легкая сильная лошадь, нравилась тихая темная ночь, нравилось быть вольным человеком.
Егора тоже дурманила эта бешеная гонка. Не мог он только представить, что через некоторое время у него в седле будет Марья. Как-то не верилось.
Влетели в деревню. Погнали по улице, мимо родительского дома. Свернули в переулок… Вот и Марьина изба. Огонек светится.
У знакомых ворот Макар остановился.
– Как будем? – спросил Егор.
– Не знаю… Зайти… и вынести без разговоров?
– Ребятишки там… перепугаются.
– Свистни ей под окном.
Егор соскочил с коня, подкрался к окошку, заглянул.
– Однако, дома нету.
– Ну-ка свистни.
Егор негромко свистнул и отошел на всякий случай к воротам: мог выйти сам Сергей Федорыч с какой-нибудь штукой в руках. Но никто не выходил. Тогда Макар заложил в рот два пальца, тишину ночи резанул тонкий, проникающий в сердцевину мозга свист. Тотчас хлопнула избная дверь – в сенях послышались шаги, чьи угодно, только не девичьи. Егор подбежал к коню, сел. Успел шепнуть Макару:
– Не отвечай, если сам выйдет.
На крыльцо вышел Сергей Федорыч:
– Кто это здесь подворотничает?
Было совершенно темно.
Макар легонько тронул лошадей.
Выехали из переулка. Остановились.
– Что делать?
– Вот что: заедем к Нюрке Гилевой, скажем, чтобы вызвала нам Маньку, – предложил Егор. – Они товарки.
Вышел брат Нюрки, Колька Гилев, парнишка лет пятнадцати.
– Чего? Кто тут?
– Нюрка ваша дома?
– Дома.
– Вызови ее. Только не говори, кто зовет.
– А зачем тебе? – Колька подозрительно, с опаской всматривался в Макара.
– Надо. Да не бойся ты. Мужик, а сдрейфил.
Колька некоторое время колебался, потом пошел в дом.
Нюрка сообщила, что Марья дома, но у нее болят зубы.
– Поехали к ней. Садись ко мне.
– Поехали. Ой, да на конях! Вы чего эт, ребята? Чего затеяли-то? Откуда кони-то?
Братья молчали. Макар подсадил Нюрку к себе.
Тогда Нюрка сама принялась рассказывать, как приезжий парень Кузьма приходил сватать Марью. В середине рассказа она вдруг так взвизгнула, что жеребец прыгнул вперед, – это Макар решил от нечего делать побаловаться с ней.
– Дурак!
– А ты не прижимайся ко мне, не наводи на грех.
– Кто к тебе прижимается-то? Вот черт! – Нюрка, наверно, покраснела. – Бессовестный!
Снова подъехали к Марьиным воротам.
– Только не говори, что мы тут. Боже упаси! Мы хочем нечаянно…
Нюрка вошла в избу, и ее долго не было.
Макар сидел на коне, а Егор стоял около крыльца – на тот случай, если Марья, заподозрив что-либо, захочет вернуться в избу.
Наконец скрипнула дверь… По сеням шли двое. Егор весь напружинился.
На крыльцо вышла Нюрка, за ней Марья.
– Вот – дожидаются, – сказала Нюрка.
Марья всматривалась в темноту.
– Кто?
Егор молчал. Марья была в двух шагах от него. Он мучительно соображал: сразу ее хватать или сперва сказать что-нибудь?
В этот момент избная дверь хлопнула. В сенях заскрипели мужские шаги. Это решило все.
Егор оттолкнул девушек от двери, ощупью забросил петлю на пробой, легко вскинул на руки Марью и побежал к лошади.
Марья громко вскрикнула:
– Тятя!
В дверь из сеней заколотили руками и ногами.
– Что там?! Эй! Откройте! Люди! – заполошным голосом кричал Сергей Федорыч, но людей на улице в такую пору не бывает.
Когда Нюрка догадалась откинуть петлю, кони были уже далеко – слышно было, как распинают грязную дорогу четыре пары лошадиных копыт.
– Ходи.
– Пойду. Ты только не расстраивайся.
– Думаешь, как этот…
– На.
– Так… А вот так?
– А я вот так!
– Угорела пешечка. Даже две. Дамка. Ваша не пляшет.
Макар наморщил лоб. Крякнул.
– Насобачился ты в этом деле! Давай еще?
– Надоело.
За дверью возник шум.
Закревский поднялся:
– Что там?
Дверь в землянку отворилась, вошел Егор.
– К вам, как в церкву, с ружьем не пускают.
Макар обрадовался брату. Он скучал без него, хотя не сознавал этого.
– Егорка? Тю!…
Закревский тоже улыбался: – Проходи. Пришел… блудный сын. Давно пора!
Егор сел на пенек, огляделся:
– Неплохо живете.
– А как ты думал! – Макар, подбоченившись, с улыбкой смотрел на брата. – Увидишь, через полгода что будет. Ковры будут висеть и сабли. Ты в деревне был?
– Нет.
– А где ты живешь? У Игната?
– У Михеюшки.
– Что слышно из деревни?
– Ничего. Отец… живой. Пашут, наверно.
– Пускай попашут, – сказал довольный Макар. – Раздевайся. У нас теперь жить будешь.
– Мне надо поговорить с тобой.
– Ну.
Егор посмотрел на Закревского.
– Пойдем на улицу.
Макар первый вышагнул из землянки, Егор – за ним. Остановились. Егор долго смотрел в землю.
– Дай мне коня, браток. Ночью приведу назад.
– Зачем?
– Надо.
– Не скажешь – не дам.
Егор посмотрел на верхушку сосен, на Макара, криво улыбнулся.
– За невестой съездить.
– За Манькой?!
– Ага.
– Украсть хочешь? – Макар широко улыбнулся. – Давай вместе. Пошли! – он втолкнул Егора обратно в землянку.
– Мы поедем в деревню за невестой, – объявил Макар.
Закревский насторожился:
– Как это – за невестой?
– Так. Воровать поедем невесту. Понял?
Закревский понял.
– На наших лошадях?
– Ну да. На чьих же?
– Нельзя.
Макар поднял брови:
– Как это нельзя?
– Нельзя, ребята. Я все понимаю, но… это глупый риск. Можете легко засыпаться.
– Не дашь коней? – спросил Макар.
– Не дам.
Макар снисходительно не то улыбнулся, не то поморщился.
– Пойдем, Егор, я покажу, каких подседлать.
– Макар! – резко крикнул Закревский.
Но Макар уже вышел из землянки и уверенно показывал Егору:
– Себе – вон того жеребца в чулках. Лев! Мне – во-он Гнедко… Седлай. Я пойду переобуюсь.
Егор долго примеривался к жеребцу, пока взнуздал его. Рослый скакун сердито косил большим темным глазом, прижимал уши и разворачивался задом, когда Егор приближался к нему. Наконец Егор загнал его в кусты и там обротал. Вошел в землянку.
Макар стоял перед Закревским – руки в карманы, одна нога небрежно отставлена.
– Не командуй шибко много. Понял? Это отец твой генералом был, а ты не генерал.
Закревский, прижимая руки к груди, кричал:
– Да ты же попадешься, дура! Лошади пропадут! Лошади же пропадут!…
– Хрен с ними. Што я, дешевле лошадей?
Увидев Егора, спросил весело:
– Подседлал?
– Ага.
Закревский, злой и уставший, сел к столу.
– Идиоты!
– Сейчас… переобуюсь. Промочил давеча… – Макар начал стаскивать сапоги.
– А куда вы ее привезете? – спросил Закревский. Ему никто не ответил.
– Сюда, что ли? – опять спросил он, уже миролюбиво.
– Нет, – ответил Егор.
– Хоть бы уж свадьбу тогда сыграть, – сказал Закревский. По правде говоря, о лошадях он беспокоился меньше всего. Ему не нравилось, что Макар много своевольничает. Это было тем более неприятно, что без Макара он теперь не мог обходиться.
– Но свадьбу мы все одно справим! – воскликнул Макар, подняв глаза на брата: он и утверждал, и спрашивал.
Егор неопределенно пожал плечами:
– Надо сперва невесту привезти.
– Привезе-ем! Сейчас мы ее, голубушку, скрутим. Хорошая девка! – похвалил он, обращаясь к Закревскому.
Ему сейчас казалось, что он о Марье всегда так и думал, что она хорошая.
Закревский обиженно отвернулся от него.
Макар вдруг задумался.
– Может, мне тоже кого-нибудь украсть? – спросил он. – А?
– Укради уполномоченного, – сказал Закревский и улыбнулся.
Макар хохотнул.
– Хороший ты парень, Кирька, только гнусишь много. Лучше я погожу с невестой. Поехали? Ноченька как раз темная!…
Макар посвистывал, похохатывал: нравилось, что под ним легкая сильная лошадь, нравилась тихая темная ночь, нравилось быть вольным человеком.
Егора тоже дурманила эта бешеная гонка. Не мог он только представить, что через некоторое время у него в седле будет Марья. Как-то не верилось.
Влетели в деревню. Погнали по улице, мимо родительского дома. Свернули в переулок… Вот и Марьина изба. Огонек светится.
У знакомых ворот Макар остановился.
– Как будем? – спросил Егор.
– Не знаю… Зайти… и вынести без разговоров?
– Ребятишки там… перепугаются.
– Свистни ей под окном.
Егор соскочил с коня, подкрался к окошку, заглянул.
– Однако, дома нету.
– Ну-ка свистни.
Егор негромко свистнул и отошел на всякий случай к воротам: мог выйти сам Сергей Федорыч с какой-нибудь штукой в руках. Но никто не выходил. Тогда Макар заложил в рот два пальца, тишину ночи резанул тонкий, проникающий в сердцевину мозга свист. Тотчас хлопнула избная дверь – в сенях послышались шаги, чьи угодно, только не девичьи. Егор подбежал к коню, сел. Успел шепнуть Макару:
– Не отвечай, если сам выйдет.
На крыльцо вышел Сергей Федорыч:
– Кто это здесь подворотничает?
Было совершенно темно.
Макар легонько тронул лошадей.
Выехали из переулка. Остановились.
– Что делать?
– Вот что: заедем к Нюрке Гилевой, скажем, чтобы вызвала нам Маньку, – предложил Егор. – Они товарки.
Вышел брат Нюрки, Колька Гилев, парнишка лет пятнадцати.
– Чего? Кто тут?
– Нюрка ваша дома?
– Дома.
– Вызови ее. Только не говори, кто зовет.
– А зачем тебе? – Колька подозрительно, с опаской всматривался в Макара.
– Надо. Да не бойся ты. Мужик, а сдрейфил.
Колька некоторое время колебался, потом пошел в дом.
Нюрка сообщила, что Марья дома, но у нее болят зубы.
– Поехали к ней. Садись ко мне.
– Поехали. Ой, да на конях! Вы чего эт, ребята? Чего затеяли-то? Откуда кони-то?
Братья молчали. Макар подсадил Нюрку к себе.
Тогда Нюрка сама принялась рассказывать, как приезжий парень Кузьма приходил сватать Марью. В середине рассказа она вдруг так взвизгнула, что жеребец прыгнул вперед, – это Макар решил от нечего делать побаловаться с ней.
– Дурак!
– А ты не прижимайся ко мне, не наводи на грех.
– Кто к тебе прижимается-то? Вот черт! – Нюрка, наверно, покраснела. – Бессовестный!
Снова подъехали к Марьиным воротам.
– Только не говори, что мы тут. Боже упаси! Мы хочем нечаянно…
Нюрка вошла в избу, и ее долго не было.
Макар сидел на коне, а Егор стоял около крыльца – на тот случай, если Марья, заподозрив что-либо, захочет вернуться в избу.
Наконец скрипнула дверь… По сеням шли двое. Егор весь напружинился.
На крыльцо вышла Нюрка, за ней Марья.
– Вот – дожидаются, – сказала Нюрка.
Марья всматривалась в темноту.
– Кто?
Егор молчал. Марья была в двух шагах от него. Он мучительно соображал: сразу ее хватать или сперва сказать что-нибудь?
В этот момент избная дверь хлопнула. В сенях заскрипели мужские шаги. Это решило все.
Егор оттолкнул девушек от двери, ощупью забросил петлю на пробой, легко вскинул на руки Марью и побежал к лошади.
Марья громко вскрикнула:
– Тятя!
В дверь из сеней заколотили руками и ногами.
– Что там?! Эй! Откройте! Люди! – заполошным голосом кричал Сергей Федорыч, но людей на улице в такую пору не бывает.
Когда Нюрка догадалась откинуть петлю, кони были уже далеко – слышно было, как распинают грязную дорогу четыре пары лошадиных копыт.
– 20 -
Кузьма узнал обо всем от Клавди.
Она рассказала на другой день… Радости скрыть не умела.
Шли вместе домой.
– С Егором теперь Марья…
На мгновение Кузьме показалось, что дорога под ним круто вспучилась горбом. Он остановился, чтобы устоять на ногах. Почему же так? Разве он на что-нибудь еще надеялся после того скандального сватовства и после того, что было потом?… Разве надеялся? Надеялся. А теперь – все.
Кузьма повернулся, пошел к сельсовету – там был Платоныч. Он не знал, для чего нужен сейчас дядя Вася. Наверно, совсем не нужен. Просто надо было куда-нибудь быстро идти. И он шел. И думал: «Все. Теперь все». Представил, как Марья испугалась и плакала.
Раздумал идти в сельсовет.
Стал вспоминать, где живут Любавины. Спросил у какой-то бабы.
– Дак вот же! Рядом стоишь, – показала баба.
Кузьма вошел во двор к Любавиным.
Из– под амбара выкатился большой черный кобель и молчком кинулся ему в ноги. Кузьма выскочил за ворота. Крикнул:
– Хозяин!
Вышла Михайловна, прицепила кобеля.
– Мужики дома?
– Хозяин один.
Кузьма вошел в избу, сразу спросил:
– Где ваши сыновья?
Емельян Спиридоныч сучил дратву; рукава просторной рубахи закатаны по локоть, рубаха не подпоясана… Большой, спокойный.
– Какие сыновья?
– Твои.
– У меня их четыре.
– Младшие.
Емельян со скрипом пропустил через кулак навощенную дратвину.
– Я про этих ублюдков не хочу разговаривать.
– Они не были дома после того… как ушли?
– А тебе што? Не были.
Кузьма вышел.
Куда теперь? С какого конца начинать? К Феде?
Федя работал.
Кузьма вызвал его… Отошли, сели на берегу.
– Отец сам не знает, это верно. Потом… я думаю, што они не в банде.
– Почему?
– Так. Наших, бакланских, там нету. Люди бы знали. Разговоров нет, значит, никого наших нету.
Долго молчали.
Кузьма курил.
– У их Игнашка есть… – заговорил Федя. – На заимке живет. Тот может знать. Не скажет только…
Приехали к Игнатию под вечер.
Хозяин долго не понимал, чего от него хотят, терпеливо, с усмешкой заглядывал в глаза Кузьме и Феде. Потом понял.
– Не знаю, ребята. Чего не знаю, того не знаю. Наши оболтусы были у меня, когда сбежали из дома. А потом ушли. Я им сам говорил, что надо домой вертаться. Не послухали. Где они теперь, не знаю.
– Собирайся, – приказал Кузьма. Глаза его смотрели прямо, не мигая, внимательно и серьезно.
– Куда? – спросил Игнатий, и усмешка погасла.
– С нами в деревню.
– Зачем?
– Посидишь там, подумаешь… Может вспомнишь, где они.
– А-а! – усмешечка снова слабо заиграла в сухих глазах Игнатия. – Пошли, пошли! Думать мне нечего, а посидеть могу. Глядишь, кой-кому и влетит за такие дела. Маленько вроде не то время, чтоб сажать без всякого…
Елизар Колокольников был в сельсовете, когда привели Игнатия. Он сделал вид, что хорошо знает, за какие делишки попался этот Любавин, строго нахмурился, глядя на него. Потом, когда того заперли в кладовую, спросил у Кузьмы:
– Эт за што его?
– Допросим. Он, наверное, знает про своих племянников. Елизару показалось, что Кузьма действует, пожалуй, незаконно. Однако говорить с ним об этом не стал. Собрался и пошел к Платонычу.
Платоныч сразу же пошел в сельсовет. На Кузьму разозлился крепко. «За девку мстит, паршивец! Шутит с такими делами!»
Кузьма сидел за столом, положив подбородок на руки, смотрел на дверь кладовой, за которой «думал» Игнатий.
Платоныч вызвал его на улицу.
– Зачем старика арестовал?
– Он знает про банду. Я чую.
– Жалко, у меня ремня с собою нету. Снял бы с тебя штаны и всыпал, чтобы ты лучше почуял, что такими делами не балуются. Ты что, опупел? Сейчас же выпусти его!
– Не выпущу.
Платоныч высморкался. Некоторое время молчал.
– Кузьма, ты делаешь большую ошибку. Ты во вред Советской власти делаешь. Чего же людей дергаешь, молокосос ты такой?! Кто дал тебе такое право?! Немедленно выпусти его!
– Нет! – Кузьма стоял, ссутулившись, смотрел на дядю исподлобья. – Это ты делаешь ошибку. Пять лет уж скоро Советская власть, а тут… какие-то разъезжают, грабят население. Это не во вред? До чего осмелели, гады!… Не выпущу – и все. У меня сердце чует, что он знает про банду!
– Дай сюда наган! – сдавленным голосом крикнул Платоныч.
– Не дам.
Платоныч сам полез в карман Кузьмы, но тот оттолкнул его…
Старик удивленно посмотрел на племянника, повернулся и пошел прочь, сгорбившись.
На крыльце появился Колокольников.
– Ты можешь идти домой. Я сам здесь останусь, – сказал Кузьма.
– А где Платоныч?
– Он тоже домой пошел.
Колокольников помялся… Хотел, наверное, что-то еще спросить, но промолчал. Скрипнул воротцами и удалился по улице.
Кузьма вошел в сельсовет. Подошел к окну, приложил лоб к холодному стеклу.
– Ничего, – сказал он сам себе. И зашагал длинноногим журавлем по пустой сельсоветской избе. Нехорошо было на душе, что с дядей Васей так получилось. Но другого выхода он не видел.
Платоныч направился не домой, а к Феде. Вызвал его на улицу и путано объяснил:
– Там племяш это… разошелся. А у меня силенок нет, чтоб его приструнить. Пойдем уймем. Черт… какой оказался! Пошли, Федор.
Федя понял одно: надо помочь старику. Почему и как разошелся Кузьма, он не понял. Но спрашивать не стал.
– Пошли.
Кузьма допрашивал Игнатия.
Сидели друг против друга на разных концах стола. На замызганном голом столе между ними, ближе к Кузьме, лежал наган.
– Как ты думаешь, куда они могли уйти?
– А дьявол их знает.
– А про банду ты не слышал?
– Приходилось.
– Кто там ру… главарит у них кто?
– Бог его знает.
– Так… – Кузьма внимательно смотрел на благообразного Игнатия. И был почему-то уверен, что тот знает про банду. – У тебя коней нету?
– Не имею. У меня пасека.
– А как думаешь, на чьих они приезжали? Они тут одну девку увезли ночью…
– Зачем? – не понял Игнатий.
– Не знаю, – Кузьма встал, но сел снова, пригладил ладонью прямые жесткие волосы, кхакнул в кулак. – Увезли – и все.
Игнатий мотнул головой, сморщился.
– Вот подлецы! – глянул на Кузьму боязливо. Хотел понять, как держаться в этом случае, с девкой: может улыбнуться? – Что делают, озорники такие!
Кузьма хмуро встретил этот его трусливый взгляд.
– Ах, подлецы! – опять воскликнул Игнатий.
И снова показалось Кузьме, что старик знает про этих подлецов все.
– Где же они лошадей брали?
– Это уж… ты у них спроси.
Тут вошел Платоныч. А за ним вырос в дверях огромный Федя.
– Уведи арестованного, – распорядился Платоныч, глядя на Кузьму неподкупно строго.
Кузьма с минуту удивленно смотрел на Платоныча, на Федю… не двигался.
Игнатий спокойно, с чувством полной своей невиновности поглядывал на них на всех. От него не ускользнуло, что между стариком и молодым что-то произошло.
– Арестованный… – обратился было Платоныч к Игнатию, но глянул на Кузьму и в последний раз решительно приказал: – Вывести арестованного!
Кузьма поднялся.
– Пошли.
Игнатий покорно встал, заложил руки за спину, двинулся в свою кладовую.
– Гражданин… Кузьма Родионов! Я тебе приказываю освободить из-под стражи арестованного, – заговорил Платоныч казенным голосом, когда Кузьма вернулся в избу. – Иначе я тебя самого арестую. Понял? О нас черт те чего завтра заговорят, – повернулся он к Феде, ожидая, что тот его поддержит. – Скажут, мы тут… Ты это понимаешь? – Платоныч снова развернулся к Кузьме, повысил голос: – Или не понимаешь?
Кузьма молчал, смотрел на дядю.
– Ни черта не понимает, – пожаловался Платоныч Феде.
Федя деликатно швыркнул носом и посмотрел в угол.
– Сейчас я начал его допрашивать и понял… – начал Кузьма.
– Опять за свое?!
– Ты послушай…
– Федор, иди выпусти старика.
– Федор! – Кузьма заслонил собой дверь. – Нельзя этого делать, Федор.
Феде было тяжело.
– Пусти меня, – отстранил он Кузьму после некоторого раздумья. – Я уйду. Не понимаю я в таких делах… – и ушел.
Платоныч стоял посреди избы, смотрел прищурившись на племянника.
– Эх, Кузьма, Кузьма… жалко мне тебя. До слез жалко, дурака. Баран ты глупый! Ты думаешь, такое великое дело – сломить голову? Это просто сделать. И ты ее сломишь. Вспомнишь меня не один раз, Кузьма… поздно только будет. Вот он, близко, локоть-то, да не укусишь тогда. Прочь с дороги! – он прошел мимо – прямой, хилый и алой. Похоже было, что он не на шутку обиделся.
Кузьма сел на табуретку, задумался.
Дядя Вася был для него очень дорогим человеком. Собственно, на всем белом свете и был у него один только Платоныч, родной человек. Лет до восьми Кузьма вообще не знал, что Платоныч не отец его, а дядя.
Но ведь ошибается он сейчас! Это же так ясно.
Кузьма вывел Игнатия из кладовки, посадил к столу.
– Теперь говорить будешь прямо. Где племянники?
– Не знаю, – раздельно и отчетливо, в который уже раз объяснил Игнатий.
Кузьма подошел к нему, показал наган:
– А вот это знаешь, что такое?
Игнатий качнулся назад.
– Убери.
– Знаешь, что это?
– Эх… змеи подколодные! – холодно вскипел Игнатий. – Хорошую вы жизнь наладили! Свобода! Трепачи, мать вашу… Тебе, поганке такой, всего-то от горшка два вершка, а ты уж мне в рот наган суешь. Спрячь сейчас же его!
Кузьма устремил на него позеленевшие глаза. Заговорил, слегка заикаясь:
– Я тебе говорю честно… я тебе клянусь… если ты не скажешь, где скрывается банда, живой отсюда не уйдешь. Можешь подумать малость, – он сел, спрятал наган в карман, вытер ладонью вспотевший лоб. – Я тебе покажу свободу… Христос!
Игнатий трухнул.
– Я еще раз говорю: не знаю, где эти варнаки. Можешь меня убить – тебе за это спасибо не скажут. Счас тебе не гражданская.
– Подумай, подумай, не торопись. Я не шутейно говорю.
Игнатий замолк.
«Не угостил бы на самом деле… дикошарый! Разбирайся потом», – думал он.
– Ну как?
– Не знаю я, где они, милый ты человек.
– Иди еще подумай.
Игнатий поднялся.
Кузьма запер его, вышел на улицу, закурил. Потом вернулся в сельсовет, расстелил на лавке кожан, дунул в ламповое стекло. Язычок пламени вытянулся в лампе, оторвался от фитиля и умер. Лампа тихонько фукнула… Долго еще из стекла вился крученой струйкой грязный дымок. Завоняло теплым керосином и сажей.
Светало.
Она рассказала на другой день… Радости скрыть не умела.
Шли вместе домой.
– С Егором теперь Марья…
На мгновение Кузьме показалось, что дорога под ним круто вспучилась горбом. Он остановился, чтобы устоять на ногах. Почему же так? Разве он на что-нибудь еще надеялся после того скандального сватовства и после того, что было потом?… Разве надеялся? Надеялся. А теперь – все.
Кузьма повернулся, пошел к сельсовету – там был Платоныч. Он не знал, для чего нужен сейчас дядя Вася. Наверно, совсем не нужен. Просто надо было куда-нибудь быстро идти. И он шел. И думал: «Все. Теперь все». Представил, как Марья испугалась и плакала.
Раздумал идти в сельсовет.
Стал вспоминать, где живут Любавины. Спросил у какой-то бабы.
– Дак вот же! Рядом стоишь, – показала баба.
Кузьма вошел во двор к Любавиным.
Из– под амбара выкатился большой черный кобель и молчком кинулся ему в ноги. Кузьма выскочил за ворота. Крикнул:
– Хозяин!
Вышла Михайловна, прицепила кобеля.
– Мужики дома?
– Хозяин один.
Кузьма вошел в избу, сразу спросил:
– Где ваши сыновья?
Емельян Спиридоныч сучил дратву; рукава просторной рубахи закатаны по локоть, рубаха не подпоясана… Большой, спокойный.
– Какие сыновья?
– Твои.
– У меня их четыре.
– Младшие.
Емельян со скрипом пропустил через кулак навощенную дратвину.
– Я про этих ублюдков не хочу разговаривать.
– Они не были дома после того… как ушли?
– А тебе што? Не были.
Кузьма вышел.
Куда теперь? С какого конца начинать? К Феде?
Федя работал.
Кузьма вызвал его… Отошли, сели на берегу.
– Отец сам не знает, это верно. Потом… я думаю, што они не в банде.
– Почему?
– Так. Наших, бакланских, там нету. Люди бы знали. Разговоров нет, значит, никого наших нету.
Долго молчали.
Кузьма курил.
– У их Игнашка есть… – заговорил Федя. – На заимке живет. Тот может знать. Не скажет только…
Приехали к Игнатию под вечер.
Хозяин долго не понимал, чего от него хотят, терпеливо, с усмешкой заглядывал в глаза Кузьме и Феде. Потом понял.
– Не знаю, ребята. Чего не знаю, того не знаю. Наши оболтусы были у меня, когда сбежали из дома. А потом ушли. Я им сам говорил, что надо домой вертаться. Не послухали. Где они теперь, не знаю.
– Собирайся, – приказал Кузьма. Глаза его смотрели прямо, не мигая, внимательно и серьезно.
– Куда? – спросил Игнатий, и усмешка погасла.
– С нами в деревню.
– Зачем?
– Посидишь там, подумаешь… Может вспомнишь, где они.
– А-а! – усмешечка снова слабо заиграла в сухих глазах Игнатия. – Пошли, пошли! Думать мне нечего, а посидеть могу. Глядишь, кой-кому и влетит за такие дела. Маленько вроде не то время, чтоб сажать без всякого…
Елизар Колокольников был в сельсовете, когда привели Игнатия. Он сделал вид, что хорошо знает, за какие делишки попался этот Любавин, строго нахмурился, глядя на него. Потом, когда того заперли в кладовую, спросил у Кузьмы:
– Эт за што его?
– Допросим. Он, наверное, знает про своих племянников. Елизару показалось, что Кузьма действует, пожалуй, незаконно. Однако говорить с ним об этом не стал. Собрался и пошел к Платонычу.
Платоныч сразу же пошел в сельсовет. На Кузьму разозлился крепко. «За девку мстит, паршивец! Шутит с такими делами!»
Кузьма сидел за столом, положив подбородок на руки, смотрел на дверь кладовой, за которой «думал» Игнатий.
Платоныч вызвал его на улицу.
– Зачем старика арестовал?
– Он знает про банду. Я чую.
– Жалко, у меня ремня с собою нету. Снял бы с тебя штаны и всыпал, чтобы ты лучше почуял, что такими делами не балуются. Ты что, опупел? Сейчас же выпусти его!
– Не выпущу.
Платоныч высморкался. Некоторое время молчал.
– Кузьма, ты делаешь большую ошибку. Ты во вред Советской власти делаешь. Чего же людей дергаешь, молокосос ты такой?! Кто дал тебе такое право?! Немедленно выпусти его!
– Нет! – Кузьма стоял, ссутулившись, смотрел на дядю исподлобья. – Это ты делаешь ошибку. Пять лет уж скоро Советская власть, а тут… какие-то разъезжают, грабят население. Это не во вред? До чего осмелели, гады!… Не выпущу – и все. У меня сердце чует, что он знает про банду!
– Дай сюда наган! – сдавленным голосом крикнул Платоныч.
– Не дам.
Платоныч сам полез в карман Кузьмы, но тот оттолкнул его…
Старик удивленно посмотрел на племянника, повернулся и пошел прочь, сгорбившись.
На крыльце появился Колокольников.
– Ты можешь идти домой. Я сам здесь останусь, – сказал Кузьма.
– А где Платоныч?
– Он тоже домой пошел.
Колокольников помялся… Хотел, наверное, что-то еще спросить, но промолчал. Скрипнул воротцами и удалился по улице.
Кузьма вошел в сельсовет. Подошел к окну, приложил лоб к холодному стеклу.
– Ничего, – сказал он сам себе. И зашагал длинноногим журавлем по пустой сельсоветской избе. Нехорошо было на душе, что с дядей Васей так получилось. Но другого выхода он не видел.
Платоныч направился не домой, а к Феде. Вызвал его на улицу и путано объяснил:
– Там племяш это… разошелся. А у меня силенок нет, чтоб его приструнить. Пойдем уймем. Черт… какой оказался! Пошли, Федор.
Федя понял одно: надо помочь старику. Почему и как разошелся Кузьма, он не понял. Но спрашивать не стал.
– Пошли.
Кузьма допрашивал Игнатия.
Сидели друг против друга на разных концах стола. На замызганном голом столе между ними, ближе к Кузьме, лежал наган.
– Как ты думаешь, куда они могли уйти?
– А дьявол их знает.
– А про банду ты не слышал?
– Приходилось.
– Кто там ру… главарит у них кто?
– Бог его знает.
– Так… – Кузьма внимательно смотрел на благообразного Игнатия. И был почему-то уверен, что тот знает про банду. – У тебя коней нету?
– Не имею. У меня пасека.
– А как думаешь, на чьих они приезжали? Они тут одну девку увезли ночью…
– Зачем? – не понял Игнатий.
– Не знаю, – Кузьма встал, но сел снова, пригладил ладонью прямые жесткие волосы, кхакнул в кулак. – Увезли – и все.
Игнатий мотнул головой, сморщился.
– Вот подлецы! – глянул на Кузьму боязливо. Хотел понять, как держаться в этом случае, с девкой: может улыбнуться? – Что делают, озорники такие!
Кузьма хмуро встретил этот его трусливый взгляд.
– Ах, подлецы! – опять воскликнул Игнатий.
И снова показалось Кузьме, что старик знает про этих подлецов все.
– Где же они лошадей брали?
– Это уж… ты у них спроси.
Тут вошел Платоныч. А за ним вырос в дверях огромный Федя.
– Уведи арестованного, – распорядился Платоныч, глядя на Кузьму неподкупно строго.
Кузьма с минуту удивленно смотрел на Платоныча, на Федю… не двигался.
Игнатий спокойно, с чувством полной своей невиновности поглядывал на них на всех. От него не ускользнуло, что между стариком и молодым что-то произошло.
– Арестованный… – обратился было Платоныч к Игнатию, но глянул на Кузьму и в последний раз решительно приказал: – Вывести арестованного!
Кузьма поднялся.
– Пошли.
Игнатий покорно встал, заложил руки за спину, двинулся в свою кладовую.
– Гражданин… Кузьма Родионов! Я тебе приказываю освободить из-под стражи арестованного, – заговорил Платоныч казенным голосом, когда Кузьма вернулся в избу. – Иначе я тебя самого арестую. Понял? О нас черт те чего завтра заговорят, – повернулся он к Феде, ожидая, что тот его поддержит. – Скажут, мы тут… Ты это понимаешь? – Платоныч снова развернулся к Кузьме, повысил голос: – Или не понимаешь?
Кузьма молчал, смотрел на дядю.
– Ни черта не понимает, – пожаловался Платоныч Феде.
Федя деликатно швыркнул носом и посмотрел в угол.
– Сейчас я начал его допрашивать и понял… – начал Кузьма.
– Опять за свое?!
– Ты послушай…
– Федор, иди выпусти старика.
– Федор! – Кузьма заслонил собой дверь. – Нельзя этого делать, Федор.
Феде было тяжело.
– Пусти меня, – отстранил он Кузьму после некоторого раздумья. – Я уйду. Не понимаю я в таких делах… – и ушел.
Платоныч стоял посреди избы, смотрел прищурившись на племянника.
– Эх, Кузьма, Кузьма… жалко мне тебя. До слез жалко, дурака. Баран ты глупый! Ты думаешь, такое великое дело – сломить голову? Это просто сделать. И ты ее сломишь. Вспомнишь меня не один раз, Кузьма… поздно только будет. Вот он, близко, локоть-то, да не укусишь тогда. Прочь с дороги! – он прошел мимо – прямой, хилый и алой. Похоже было, что он не на шутку обиделся.
Кузьма сел на табуретку, задумался.
Дядя Вася был для него очень дорогим человеком. Собственно, на всем белом свете и был у него один только Платоныч, родной человек. Лет до восьми Кузьма вообще не знал, что Платоныч не отец его, а дядя.
Но ведь ошибается он сейчас! Это же так ясно.
Кузьма вывел Игнатия из кладовки, посадил к столу.
– Теперь говорить будешь прямо. Где племянники?
– Не знаю, – раздельно и отчетливо, в который уже раз объяснил Игнатий.
Кузьма подошел к нему, показал наган:
– А вот это знаешь, что такое?
Игнатий качнулся назад.
– Убери.
– Знаешь, что это?
– Эх… змеи подколодные! – холодно вскипел Игнатий. – Хорошую вы жизнь наладили! Свобода! Трепачи, мать вашу… Тебе, поганке такой, всего-то от горшка два вершка, а ты уж мне в рот наган суешь. Спрячь сейчас же его!
Кузьма устремил на него позеленевшие глаза. Заговорил, слегка заикаясь:
– Я тебе говорю честно… я тебе клянусь… если ты не скажешь, где скрывается банда, живой отсюда не уйдешь. Можешь подумать малость, – он сел, спрятал наган в карман, вытер ладонью вспотевший лоб. – Я тебе покажу свободу… Христос!
Игнатий трухнул.
– Я еще раз говорю: не знаю, где эти варнаки. Можешь меня убить – тебе за это спасибо не скажут. Счас тебе не гражданская.
– Подумай, подумай, не торопись. Я не шутейно говорю.
Игнатий замолк.
«Не угостил бы на самом деле… дикошарый! Разбирайся потом», – думал он.
– Ну как?
– Не знаю я, где они, милый ты человек.
– Иди еще подумай.
Игнатий поднялся.
Кузьма запер его, вышел на улицу, закурил. Потом вернулся в сельсовет, расстелил на лавке кожан, дунул в ламповое стекло. Язычок пламени вытянулся в лампе, оторвался от фитиля и умер. Лампа тихонько фукнула… Долго еще из стекла вился крученой струйкой грязный дымок. Завоняло теплым керосином и сажей.
Светало.
– 21 -
Михеюшка насмерть перепугался, когда под окном его избушки ночью заржали кони. Он снял икону и прижал к груди, готовый принять смерть. Подумал, что это разбойники.
Дверь распахнулась. Вошел Егор с ношей в руках.
– Михеич!
– Аиньки?
– Зажги огонь.
– Это ты, Егорушка? А я напужался! Сичас я…
Егор положил Марью на нары, взял у Михеюшки лучину…
Марья смотрела широко открытыми глазами. Молчала. Лицо белое, как у покойницы.
– Никак убиенная? – спросил шепотом Михеюшка, заглядывая через плечо Егора.
Егор отстранил его, воткнул лучину в стенку.
– Затопи печку.
Дверь распахнулась. Вошел Егор с ношей в руках.
– Михеич!
– Аиньки?
– Зажги огонь.
– Это ты, Егорушка? А я напужался! Сичас я…
Егор положил Марью на нары, взял у Михеюшки лучину…
Марья смотрела широко открытыми глазами. Молчала. Лицо белое, как у покойницы.
– Никак убиенная? – спросил шепотом Михеюшка, заглядывая через плечо Егора.
Егор отстранил его, воткнул лучину в стенку.
– Затопи печку.