Станиславский Константин. Письма 1886-1917

324*. Л. А. Сулержицкому
 
Июнь 1909

 
    Берлин
 

Милый Сулер,

 

сижу в берлинском банке и жду очереди. Вот прекрасный момент написать Вам. Не взыщите, что пишу на бланке.

 

Не имеем от Вас сведений до Виши. Если в Париже пробудем день или два, пошлем телеграмму с ответом. Если пробудем мало, то не будет времени, чтобы получить ответ.

 

Пока надеемся на возможное, а именно, что болезнь идет на поправку медленно, но верными шагами. Не торопитесь, только и не напортите дела преждевременным вставанием и тем более – отъездом.

 

Доехали мы хорошо. Опять среди культуры с ее хорошими и дурными сторонами. Самая плохая сторона ее – это автомобиль. Меня дамы наши катают на этой гадости. Вчера пришлось ехать чорт знает куда, чтобы выпить стакан скверного кофе на ночь и испортить себе сон. Все-таки усталость взяла свое, и я спал недурно. Сегодня шатаемся без дела до вечера, так как поезд в Париж идет в 9 часов. Завтра Париж и Дункан!!!…

 

Интересно, какая она в Париже? Интересно посмотреть и школу.

 

Думаю, что проеду к Метерлинку. Думаю повидать и наших русских гастролеров ¹.

 

Ну… обнимаю Вас. Будьте бодры и здоровы. Не торопитесь, и тогда это, бог даст, случится скоро. Обнимаю.

 
   Любящий Вас
    К. Алексеев
 

325. М. П. Лилиной

 

Июнь 1909

 
    Париж
 

Здравствуй, моя бесценная!

 

Я уже соскучился. Хотел сегодня побывать у Ландовской ¹, а завтра выехать, так как Дункан я не вижу, и делать здесь нечего. Впрочем, по порядку. Вы уехали, а я отправился к Дункан на завтрак. Приезжаю. Меня встречает очень красивый мужчина, выше меня ростом. Это Зингер ². Утрированно любезно ведет меня наверх к Дункан и уходит. Та кончает одевание в спальне. Я жду в столовой. Минут 20 проходит, не говоря ни слова. Оказывается, завтрака у нее нет и едут в ресторан. Меня везут в какой-то ресторан, переполненный кокотками и хлыщами. Мы едим рафинированные кушанья и говорим пошлости. Дункан неузнаваема. Подделывается под парижанку. Он великолепен, деловит и благовоспитан. Юра ³– на парижский лад. Я чувствую себя дураком и не знаю, как вырваться. Кончают. Я хочу платить – не дают. Хочу ехать, но Дункан просит вернуться с ней в мастерскую. Но оказалось, что мы летим в Париж и проезжаем мимо моей гостиницы. Я прощаюсь и ухожу. Автомобиль трогается, и Дункан робко, исподтишка посылает мне поцелуй. Вся эта глупость привела меня в отчаяние. Неужели она продалась или, еще хуже, неужели ей именно это и нужно? Я решил пойти на следующий спектакль и попрощаться с ней в уборной. Погода в среду была ужасная. Я пошел в номер и лег в постель. Вечером смотрел "Le roi" в Variete ⁴– пошлая, мерзкая рутина. После спектакля пил в кафе чай с Корсовым ⁵, который просил напомнить тебе, что он твой первый и неизменный поклонник.

 

Вчера утром взял автомобиль и объехал всех с визитами. Конечно, завез карточку и Зингеру. Днем погода адская – сидел в номере и писал. Вечером был на спектакле. Встретил там miss Скиппи, которая меня подробнейшим образом расспрашивала о Крэге. Говорила, что он в полном восторге от нас, что он вспомнил свое детство, как, бывало, в именины ему все делали подарки, так и у нас при отъезде его задарили. Дункан танцевала Бетховена, и на этот раз изумительно хорошо. Программа трудная. Я не пошел к ней в антракте. После спектакля за мной бегут Шульц, горничная и просят к Дункан. Оказывается, что она днем три раза звонила в гостиницу, но там меня знают под фамилией Алексеев и потому уверяли, что господина Станиславского – нет. Очевидно, произошла какая-то глупая сцена ревности с Зингером, и он уехал. Поэтому Дункан решила, что мы поедем ужинать. Она опять была проста и остроумна. Мы сидели, пока она отдыхала. Входит неожиданно Зингер. На этот раз проще, милее. Дункан делает вид, что удивляется ему, а может быть, и в самом деле удивлена. Едем ужинать в модный ресторан. Зингер с молодым и очень милым художником-шведом едут вперед, чтобы заказывать. Я, Elisabeth ⁶и Дункан остаемся и втроем едем через полчаса. Дункан очень мила и проста – разрядилась в белое платье декольте. Очень эффектна. Ужин был менее мучителен. Зингер был проще и милее. Я чувствовал себя ни к чему. Дункан что-то путает, чтоб объяснить, почему она в бальном платье. Зингер отшучивается по-английски. Кончается. Я прощаюсь совсем, говоря, что уезжаю на следующий день. Тогда Дункан начинает усиленно настаивать, чтобы я приехал сегодня к 4 1/2 часам пить чай, так как она обещала Claretie и еще кому-то, что я буду у нее (Claretie – это директор Comedie Franeaise ⁷). Сегодня у нее будет conference ⁸и демонстрация принципов ее школы. Будет якобы много народу. Зингер тоже советует мне поехать.

 

Я заинтересовался и решил поехать, отложив отъезд на один день.

 

Итак – завтра я съезжу к Ландовской, а послезавтра, в воскресенье, с поездом 11 ч. 10 м. еду в Виши. Относительно дела я узнал только, что Метерлинк пишет пьесу, якобы для нас, из современной жизни. Так как он особенно меня не приглашает и пьеса еще не готова, то я и не поеду к нему. Итак, все мое пребывание здесь – ни к чему, и я жалею, что остался. Быть может, сегодняшний день вознаградит потерянное время. Как жаль, если Дункан – американская аферистка…

 

Погода здесь адская. Как вы живете – устроились ли?…

 

[…] Протелеграфируй два слова. Нежно целую и люблю, детишек обнимаю.

 
   Твой Костя
 

326*. Л. А. Сулержицкому

 

Июнь 1909

 
    Париж
 

Милый Сулер,

 

я все еще еду в Виши. Застрял в Париже из-за Дункан. Расскажу о ней, но прежде хотелось бы сказать, что, не имея известий от Вас (не по Вашей вине, конечно, а благодаря нашей скитальческой жизни), я беспокоюсь о здоровье.

 

Вчера жена и дети уехали в Виши, а я остался исключительно из-за Дункан. Не пойму хорошенько, что ей нужно от меня, но она просила помочь ей в устройстве ее школы. Вот в чем дело: богач Зингер выстроил ей около Парижа великолепную я огромную студию. Я вошел туда во время урока детей. Таинственный полумрак, тихая музыка, танцующие дети – все это ошеломило меня. Она была искренно рада меня видеть и много расспрашивала о москвичах, о Вас, о Крэге и т. д.

 

Когда кончились танцы, она повела меня показывать свои комнаты – крошечные конурки. Тут я испугался. Это комнаты не греческой богини, а французской кокотки. Показывая спальню, она ткнула пальцем в кружева, которыми покрыты кокоточно-красные обои: "Это г. Зингер велел сделать",- и… она сконфузилась.

 

Потом она долго расспрашивала меня: может ли она принять всю эту мастерскую, дом и землю в подарок от Зингера. Потом пошли рассказы о школе. Ее сестра влюбилась в какого-то немца, и они хотят вдвоем открывать школу. Потихоньку от Изидоры ¹они заключили контракт со всеми уцелевшими детьми или с их родителями и теперь отнимают у нее всех детей, которых она 8 лет поила и кормила, и будут их эксплуатировать. У нее есть мастерская, Зингер строит рядом целое помещение для детей,- но детей-то и нет. Прежде она думала, что Зингер строит все для школы, и такой дар для школы она бы приняла, но теперь, когда нет школы, ей приходится принимать дар на свое личное имя, другими словами – продаваться. Она просит посоветовать: как ей быть. К этому примешивается ревность Зингера. Я попал в момент размолвки; он рассердился и куда-то уехал, не сказавшись. Ни она его, ни он ее – не любит. Это ясно: Дункан в моде, и, очевидно, для шика богач Зингер живет с ней. Так говорят кругом. Вчера в 12 часов дня Дункан просила меня заехать к ней: "Шпионов не будет, и мы проведем день вместе". Значит, есть какие-то шпионы!!- подумал я. В 12 часов я приезжаю. В мастерской меня встречает высокий, очень красивый господин и необыкновенно любезно и холодно приветствует меня. Он повел меня в комнаты Изидоры – она кончала туалет и пудрилась – а сам ушел вниз. Минут десять я ждал в столовой, а она рядом гримировалась. Ни я, ни она не сказали ни одного слова. Она была грустна и искоса поглядывала на меня. Потом она вышла и сказала, что дома завтракать не будет и что г. Зингер везет ее в ресторан, и она просит меня поехать с ней. Сели в автомобиль, очень роскошный, и поехали. Дорогой говорили ужасные глупости и пошлости. Он одет с иголочки, я в дорожном костюме и в грязной шляпе-панаме. Приехали в какой-то ресторан в лесу, переполненный хлыщами и кокотками. Сели. Я чувствовал себя в роли приживальщика. Зингер был необычайно внимателен. Старался занимать меня. Мило улыбался, а я конфузился и говорил глупости. Они тоже говорили глупости. Завтрак кончился. Я хотел удрать, но Изидора просила меня поехать с ней в мастерскую. Я согласился. Они поговорили по-английски, и мы очутились в городе. Почему – не знаю. Тут мы проезжали мимо моей гостиницы, и я поблагодарил и попросил спустить меня. Остановились. Любезно простились. Я вылез, и, когда автомобиль тронулся, Дункан как-то конфузливо и робко послала в мою сторону поцелуй. Мне так стало обидно, что я прослезился. Греческая богиня в золотой клетке у фабриканта. Венера Милосская попала среди богатых безделушек на письменный стол богача вместо пресс-папье. При таком тюремном заключении говорить с ней не удастся, и я больше не поеду к ней. Вечером она танцует, я зайду к ней в уборную проститься и суну ей такую записку: "Вы просили моего совета… теперь я все понял и могу говорить.

 

1) Бегите вон из Парижа.

 

2) Больше всего дорожите свободой.

 

3) Откажитесь от школы, если она оплачивается такой дорогой ценой.

 

4) Что бы ни случилось с Вами,- я все пойму и от всего сердца сочувствую Вам".

 

Видел танцующих на сцене детей, видел ее класс. Увы, из этого ничего не выйдет. Она никакая преподавательница. Наша Ел. Ив. ²в один год добивается больших результатов, чем она в восемь лет. Ей надо танцевать, а школы пусть открывают другие. И тут прав Крэг.

 

Измучился и завтра постараюсь бежать из этого развратного Парижа.

 

Был в театре – это такой ужас!!… Вероятно, брошу и Метерлинка.

 
   Обнимаю.
   Ваш К. Алексеев
 

Пишите о здоровье.

 

Vichy Hotel des Ambassadeurs.

 

327 *. Л. А. Сулержицкому
 
Июнь 1909

 
    Париж
 

Милый Сулер,

 

а ведь я наклеветал на Зингера. Мне стало стыдно, и потому я каюсь. Вчера у Дункан был приемный день. Толпа народу. Директор Французской комедии, известные писатели, художники, политические деятели. Компания интересная, но все это ни к чему.

 

Зингер изображал хозяина. Он был трогателен и напомнил мне Морозова в лучшие его минуты. Он, как нянька, ухаживает за школьными детьми, расстилает ковры, суетится, бегает, занимает общество, а она, очень ловко позируя в большую знаменитость, сидит в белом костюме среди поклонников и слушает комплименты. На этот раз барометр моих симпатий совершенно перевернулся, и я подружился с ним и помогал ему расстилать ковры и причесывать детей перед тем, как выпустить их танцевать перед избранным обществом. В конце концов вышло так, что общество стало принимать меня за хозяина, и по окончании приема подходили ко мне, чтобы благодарить за удовольствие. Словом, мы все перепутались. Зингер перестал меня ревновать и поручает мне отвозить Дункан в автомобиле, а когда мы садимся, она начинает целоваться, а я начинаю убеждать ее в том, что Зингер очарователен.

 

Словом – все перепуталось.

 

После приема повезли всю школу в Luna-park. Там всякая чертовщина, например: взбираются на гору, садятся в какой-то экипаж, он летит вниз в какую-то туннель, потом по ухабам трясет так, что душа выворачивается, и в конце концов падает стремглав в озеро и по инерции плывет так, что волны заливают лодку. В другом месте – идем, и вдруг порыв сильного ветра сбивает всех с ног, и шляпы летят к чорту. В третьем – вдруг скользишь и летишь куда-то вниз по скользкой горе, потом попадаешь на какой-то ковер, который неимоверно трясет и подбрасывает. В четвертом месте идешь по лестнице и, дойдя до середины, ступени начинают прыгать и выскальзывать из [-под] ног. Можно себе представить радость детей и самой Дункан. Тут она была опять мила, как в Москве. А он был очарователен в своих заботах о детях.

 

Видел девочку Крэга и Дункан. Очаровательный ребенок. Темперамент Крэга и грация Дункан.

 

Она мне так понравилась, что Дункан завещала мне ребенка в случае ее смерти. Вот я уже в новой роли дедушки или папаши. Если она мне завещает и своих будущих детей, то я могу быть спокоен, что проведу старость среди многочисленного семейства.

 

Тем не менее все это мне надоело, и я простился совсем с Дункан.

 

Выпитое шампанское начинает отзываться в правой почке. Надо скорее полоскать ее в Виши.

 

Обнимаю и жду известий от Вас. Будьте бодры и тогда скоро поправитесь.

 
   Любящий Вас
    К. Алексеев
 

328*. Вл. И. Немировичу-Данченко

 

15/28 июля 909

 
    15 июля 1909
 

Сен-Люнер

 

Дорогой Владимир Иванович!

 

Сегодня день Вашего рождения. От всего сердца поздравляю Вас и Екатерину Николаевну. Желаю здоровья, бодрости и вдохновений.

 

Не писал Вам раньше, потому что не знал наверное, где Вы, да и нечего было писать, как-то хотелось отдохнуть от театральных дел. В Виши я себя чувствовал не очень хорошо, но здесь, на море – лучше. Жили с Москвиным. Он лечился не хуже Вишневского, а это хорошая рекомендация.

 

От Сулера грустные известия. Белок продолжается, он нервен и очень слаб, но самое гадкое то, что его сын, которого он безумно любит, опасно заболел. Что это за болезнь – не знаю. Вероятно, менингит. Результат тот, что он хоть и остался жив, но с парализованной ногой и теперь будет ходить на костылях. Сулер пишет душераздирательные письма, и боюсь, что раньше средины сентября ему не удастся привести себя в приличный вид, если вообще он может придти в состояние работоспособного человека. Имею известие от Врасской. Письмо с двумя докторскими свидетельствами. Она больна и может выздороветь совсем, если пробудет в санатории до 15 августа или 1 сентября. Письмо пришлю Вам в Москву. Я ответил, что не могу ничего сказать ей определенного, пусть она обратится к Вам. От Качалова – Нину Николаевну все режут и вправляют ¹. Он не жалуется, но, кажется, прожился и летом недоволен. Леонидов в восторге от "Гамлета" у Рейнгардта. Балиев пишет, что ему не понравилось. Крэг был там, но по его письму я не понял, хорошо это или нет.

 

Вчера в St. Malo (город пиратов в Бретани) встретили случайно в кафе Василия Васильевича, Перетту Александровну и двух луженят ⁵. У Василия Васильевича хороший вид, хоть руки холодные и есть еще следы истерического оживления. Он купается в море, уверяет, что хорошо чувствует себя, хотя не знает, насколько такое самочувствие прочно утвердилось и что будет при начале работы. Он говорил, что написал Вам большое письмо, кажется, из Москвы. Мы с Боткиным (он путешествует с нами) убедили Василия Васильевича не сидеть по 10 минут в воде и расстались. На днях он приедет в St. Lunaire, Villa goeland. Bretagne pres de Dinard (наш теперешний адрес). Жена здорова, Игорь – тоже, Кира – кислая, я – начинаю оживать на море.

 

Сегодня получил Ваше письмо здесь, в St. Lunaire'e. Не пойму, что с Вами! Как будто Вы не в духе – или сильно озабочены театром. Отсутствие ли пьес? Возрождающийся ли(?!) Малый театр, Незлобии? Не знаю, что Вас беспокоит. Когда Вы такой – я боюсь за театр. Сезон очень опасный, тем более что Южин не дремлет. Он проехал в Лондон с […] греком (из "Весов") ³– смотреть новую пьесу Конан-Дойля. Говорят, будто серьезная (не Шерлок Холмс) ⁴. Очевидно, Вас смущает "Гамлет". Вдруг не поспеет?! Меня смущают две вещи – Качалов ⁵и Крэг. Не столько когда он в Москве под руками, но когда он вдали. В Виши я получил отчаянную телеграмму. Банк не дает ему денег. "Пришлите 2000 франков". Я отписываюсь. Он умоляет. Рискнул послать 1000 франков. Он опять не дождался их в Лондоне и уехал во Флоренцию. Теперь веду переписку, чтобы вернуть деньги. Когда он под присмотром, он делен, но, кто знает – на свободе сделает ли он все картины? ⁶Не сделал ли я ошибки тем, что помог ему устроить английских мастеров во Флоренции?

 

От души желаю успеха с пьесой, но, конечно, не смею Вас торопить. Ваша пьеса должна быть хорошей и должна иметь огромный успех ⁷. Я верю в то, что последнее слово будет за Вами. Играть не хочется, но в Вашей пьесе буду с удовольствием, если не состарюсь совсем к тому времени.

 

Целую ручки Екатерине Николаевне и мысленно обнимаю Вас. Жена и дети кланяются и поздравляют.

 

329*. О. Л. Книппер-Чеховой

 
    Середина августа 1909
 

Сен-Люнер
 
Дорогая Ольга Леонардовна!

 

Ладно! Оттягиваю репетиции на 4 дня, то есть 22 августа в 12 ч. дня начинается работа(никаких опозданий).

 

За это беру с Вас слово:

 

1) готовиться к каждой репетиции ¹;

 

2) на полтора месяца забыть все, кроме пьесы;

 

3) со второго дня приезда начать думать о костюме, о прическе и о всем прочем, чтобы поскорее увидать себя в полном виде;

 

4) приехать с полным знанием текста объясненных трех первых актов.

 

Надо умереть, но спасти боевой сезон. Пьеса должна итти 15 октября ².

 

Не буду злорадствовать о Вашей подагре, напротив, душевно жалею, что Вы пропустили этот сезон: три года лечения подряд для Вас, увы, вещь необходимая; в противном случае – преждевременная старость, подагрическая походка, толщина, одутловатость и опухоли, а то и хуже. Да и нервочки Ваши – тоже подагрические.

 

Я отдохнул и начал было с некоторым удовольствием думать о театре, но, кажется, там опять голод и безработица.

 

Надо крепко взяться, чтобы взбодрить. Сезон – роковой. Борьба с Малым ожесточенная, Незлобии будет подпирать с другого бока. Нужна дружная работа. Помогайте, а то нам – крышка!

 

У Изидоры был, она Вам кланяется. У нее прекрасная мастерская и огромный успех, но то ли она делает, что надо,- вопрос?

 

Школа, кажется, переходит к Елизабет. Между ними полная ссора. Зингер – очень милый буржуй. Здесь, у моря, чудесно. Гуляю достаточно и много и пишу о том, что Вы так не любите ³ .

 

Когда будете лечить подагру и ручки, попросите полечить их так, чтоб они не очень махали в Наталье Петровне. Пока целую их и мысленно обнимаю Вас в качестве черной жены. Все мы кланяемся и искренно любим.

 
   Ваш К. Алексеев
 

Поклоны Евгении Яковлевне и Марии Павловне ⁴.

 

330 *. Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко

 

13 авг. 909

 
    13 августа 1909
    Париж
 

Дорогой Владимир Иванович!

 

…Много думал о сезоне, и у меня есть план с хорошей работой для Марии Николаевны ¹(так как по разговору прошлого года выходило тогда, что я должен думать о ней, а не Вы. А Вы должны думать о моих ученицах). Пока не узнаю Вашего плана, должен упорно молчать. Относительно Ваших вопросов я все сказал Василию Васильевичу при свидании.

 

Очень хочу какой-нибудь роли для Кореневой. Аню – не вижу. Дворянская дочь… Дворянство очень важно, так как это то старое поколение, которое, подобно саду, вырубается. Аня – это будущая Россия. Энергичная, стремящаяся вперед. Этого не было у Лилиной, и это ее недостаток.

 

Кто же Аня? По энергии – Барановская, но и она не дворянка. Коонен могла бы, но она уже занята (если не Коренева играет в "Месяце в деревне", где я ее не вижу). Коренева – Лиза в "Горе от ума"?! Маруся очень бы хотела передать эту роль Коонен, если это не внесет много хлопот. Она мечтает о графине-внучке ².

 

Лизу недурно читала на уроке и Барановская.

 

Я все-таки держусь того мнения: тех, кто двигается вперед,- толкать. А то у нас делают два шага вперед и три шага назад. Таким образом никогда не добьемся результатов.

 

Если эти избранницы – Коонен и Барановская,- кто-нибудь (я ли, Вы ли) с ними и занимается. Если это не они, а более талантливые,- пусть занимаются усиленно с ними. То же скажу и о Гореве.

 

Горев пошел – надо его толкать сильнее, чем других, но, может быть, он глуп, ненадежен. Надо брать другого и в первую голову толкать его.

 

Нам скорее нужен актер, а то Качалов стареет.

 

Подгорный – Трофимов – хорошо, обещано.

 

Дуняша – Дмитревская – очень хорошо.

 

"Кладбище"?! – Надо выдумывать. То превращение, которое было, никуда не годится. Очень трудно придумать, когда "Синяя птица" так далеко позади. Придумать можно, но это не должно быть сложно. Думаю ³.

 

Буду в Москве 19-го.

 

20-го утром, в час,- хорошо бы созвать всех (кроме Книппер и Москвина, который приедет 21-го). Сговориться по всем отделам (утро и вечер).

 

21-го утро – фабрика или контора. Вечер – что можно? Издали трудно решать. Смотреть ли декорации? Выбирать ли костюмы? В промежутках или в случае перемены занимаюсь с Беляевым и Верочкой.

 

22-го в 12 часов – огромная первая репетиция ⁴.

 
   Ваш К. Алексеев
 

331. Из письма к М. П. Лилиной

 
    15 августа 1909
 

Дорогая Маруся!

 

Вот я уже начал скучать без тебя и детишек. Настроение осеннее. Здоров. Ехал хорошо. Ел цыпленка и вспоминал твою заботливость с чувством любви. Вечером на ночь ел землянику и тоже был растроган. Дорогой все думал о Кирюле, о ее нетерпимости к чьему-нибудь чужому мнению – и сам боялся своего таланта предсказывателя. Чувствую, в какой тупик она лезет, и знаю, что за разочарование ее там ожидает ¹. Все это меня очень волновало.

 

…В Париже мерзко, тоскливо. Хотел итти в театр, но противно вспомнить о французских актерах. Пошел сидеть в Champs Elysees. Зашел в "Ambassadeurs" и там встретил Элю Ивановну Книппер (Рабенек). Изменилась, плохой вид. Дотанцевалась до какого-то порока в сердце.

 

Я ей дал адрес Дункан, но ехать к ней отказался. Домой пришел около 12-ти.

 

Ел землянику и спал хорошо. Сегодня с утра примерки. Все сделали скверно, т. е. по-французски. Покупал кое-что для "Месяца в деревне", и все думалось о Кире. Вот то же и Эля Ивановна – фантазерка. Хотела прежде всего не самого искусства, а, главное, того, чтоб быть хоть в чем-нибудь первой в искусстве. Живопись – так живопись, танцы – так танцы. Увлеклась в этом направлении, основания не заложила никакого, и, как видно, придется бросить и танцы, если не будет лучше, и заняться опять булочной ². Так всегда кончается, когда начинают с того, чем надо кончать.

 

Точно судьба подсовывает мне примеры. По всему Парижу красуется имя Ida Roubinstein ³. Знал я ее такой же, как Кира. Только кончила гимназию. Звал я ее учиться как следует. Она нашла Художественный театр устаревшим. Была любитель[ницей], училась всему и во Франции, и в Германии, и в Англии. Хотела быть немецкой актрисой. Опять пришла ко мне. Опять не послушала. Поступила в императорский театр, думала там найти новое (другими словами, старое, что якобы делается новым). Потом планы с Мейерхольдом, с Саниным, строили театр на Неве. Опять пришла в Художественный театр. Опять не послушалась. Сходилась с Дункан, та прогнала ее. И теперь эта богачка Рубинштейн, дочь тех самых архимиллионеров харьковских […], та Рубинштейн, которая считала всех и вся ниже себя, профинтив все, ломается в "Олимпии" ⁴. Ее знаменитое имя стоит рядом с труппой собак и Maria la Bella. Сегодня иду смотреть для назидания – к чему приводит гордость, самомнение и невежество в искусстве.

 

…Однако записался. Пора обедать. Будь здорова. Поцелуй детишек. Скучаю и озабочен всем, что писал, но сам телесно бодр.

 

Работать тоже хочу, если б и в театре не ждало меня то, что так противно в искусстве,- самомнение, невежество и высокомерие.

 

…Спи крепко. Завтра уезжаю. Билеты возьмут на 1 сентября.

 
   Нежно обнимаю. Твой навек