410*. В. Ф. Грибунину
 
    4 ноября 1911 Москва
 

Дорогой Владимир Федорович!

 
И сегодня вспоминаем и нежно любим Вас и как артиста и как человека.
 

Приходите же скорее и отбирайте все свои старые и новые роли. Впрочем – нет! Шучу! Не торопитесь и прежде всего совсем, совсем поправьтесь.

 
Потом мы вместе с Вами поставим две огромные свечи, я – за свою жену, которая выходила меня, а Вы – за свою, которая натерпелась и исстрадалась с Вами 1.
 

Нежно и с почтением целую ее целительные ручки и искренно благодарен ей за то, что она сохранила нам милого товарища и любимого артиста.

 
Вас обнимаю.
 
    К. Алексеев (Станиславский)
 

4/XI

 
411*. Я. Квапилу
 
    16 ноября 1911
    Москва
 

Глубокоуважаемый г-н Квапил!

 
Поздравляю Вас, г. Шморанца и артистов с успехом 1.
 

Мы сердечно признательны за присланные фотографические карточки.

 
Наши артисты шлют Вам свои поздравления и приветствия.
 
   С почтением
    К. Станиславский
 

16 ноября 1911

 
412*. Вл. И. Немировичу-Данченко
 
    Декабрь (до 15-го) 1911
    Москва
 

Дорогой Владимир Иванович!

 
Странная у меня роль. Меньше всего я хотел бы кого-нибудь сбижать и думаю, что, больше чем кто-нибудь, я забочусь о судьбе тех, с кем проработал жизнь.
 

Сам я обеспечен настолько, чтоб прожить жизнь… Больше работать нельзя, чем я работаю… И что же… Кроме обид, недоверий и спиц в колесницы – ничего не получаю. Никакого поощрения, или оно приходит слишком поздно. Не хочу обвинять других… 1. Очевидно, я сам чего-то не могу и не умею.

 
Но отчего же мне не скажут прямо: бросьте, ваши хлопоты лишни, они не нужны и не ценятся. Я бы никого не мучил и жил бы в свое удовольствие. Теперь же получается дурацкая роль. Работаю для тех, которые в этом и не нуждаются.
 

Я очень, очень устал.Я отказался от личной жизни. Моя жизнь проходит на репетиции, на спектакле, и, как сегодня, в свободный вечер – я лежу, как будто после огромной работы, почти больной.

 
Так жить тяжело.
 

Приносить ненужные жертвы – глупо, и отравлять другим жизнь – грешно. Надо предпринять что-то решительное, но что – не знаю.

 
Пусть научат меня…
 

У меня всей моей жизнью выработан план – ясный, определенный.

 
Очевидно, он не подходит. Другого у меня нет. Пусть предлагают другой. Никто не предлагает.
 

Слышу противоречивые, случайные, бессистемные, вялые предложения.

 
Пусть кто-нибудь предложит что-нибудь цельное, крепкое, ясное, определенное, но пусть не толкутся на одном месте, желая, чтоб все шло по-старому.
 

Все и всё запрещают, и никто ничего не предлагает, никто ничего не предпринимает, чтоб облегчить нашу тяжесть, и мы играем, играем, стареем, сгораем… И все предчувствуют катастрофу, и никто не старается ее отвратить.

 
Пусть я неправ… Я охотно отойду в сторону со своими планами, и пусть действуют другие…
 

Но только пусть действуют,а не собираются, не сердятся, не ревнуют друг друга и не заседают так долго. Я на все готов, и больше всего на то, чтоб уступить дорогу тем, кто хочет действовать. Ни на кого не сержусь и никого не хочу обижать. Только дела, дела.

 
   Ваш К. Алексеев
 
413. Л. А. Сулержицкому
 

1911 г. 22 декабря

 
    22 декабря 1911
    Москва
 
Милый Лев Антонович!
 

Сегодня Вы не были в театре, вчера не поехали к нам…

 
Или Вы захворали, и тогда напишите словечко о состоянии здоровья, или Вы демонстративно протестуете и сердитесь, и тогда мне становится грустно, что работа, начатая радостно, кончается так грустно.
 

Когда я стою перед такими догадками, я чувствую себя глупым и ничего не понимаю. Чувствую, что мне надо что-то сделать, что-то понять, и не знаю и не понимаю, что происходит. Вы рассердились на Крэга за перемену освещения? Не верю и не понимаю. Ведь декорацию и идею создавал Крэг… Казалось бы, ему лучше знать, что ему мерещилось… 1. Как смешон Ганзен, считающий "Бранда" своим произведением 2, так был бы смешон и я, принимая ширмы и идею постановки "Гамлета" за свое творение. Победителей не судят, а ведь "Мышеловка" имела вчера наибольший успех 3.

 
Кроме того. Разве Вы не почувствовали третьего дня, когда Качалов пробовал играть в темноте, только что установленной Крэгом, что в ней-то (т. е. в темноте) и спасение всего спектакля. И действительно, вчера темнота закрыла все недоделанное. И боже, как выступили недостатки Болеславского 4, когда свет осветил его всеми рефлекторами! И последняя картина сошла именно потому, что свет скрыл всю оперность костюмов.
 

Есть предположение, что Вы обиделись за афишу. Но при чем же я? 5

 
Крэг закапризничал, отверг все предложения. Театр требует, чтобы было имя Крэга, так как сделанный им скандал стал известен в городе. Крэг требует на афишу мою фамилию, так как боится ответственности и запасается мной, как козлом отпущения. Среди всех этих хитросплетений я должен примирить Крэга с Вами или Вас – с Крэгом, так как не могу стоять один на афише. Я ничего не соображаю в такие минуты. Иду за советом к Вам, а Вы мне говорите о "Синей птице". И я уже тогда ничего не понимаю. Неужели этим закончится так хорошо, дружно начатая работа? Если да – тогда надо бросать лучшее, что есть в жизни,- искусство и бежать из его храма, где нельзя больше дышать.
 

Нельзя же жить, жить – и вдруг обидеться, не объяснив причины. Что Вы обижены на Крэга – понимаю, хоть и жалею. Но… Крэг большой художник, наш гость, и в Европе сейчас следят за тем, как мы примем его творчество. Не хочется конфузиться, а учить Крэга – право, неохота. Не лучше ли докончить начатое, тем более что остался всего один день.

 
Смените гнев на милость и не портите хорошего начала дурным концом.
 

Завтра в 2 часа устанавливаем появление призрака в спальне 6.

 
   Обнимаю Вас.
    К. Алексеев
 
414. Г. Н. Федотовой
 

8 января 1912
 
Глубокоуважаемая, дорогая и искренно любимая

 
Гликерия Николаевна!
 

Вечером, при официальном публичном чествовании, мы будем иметь радостный случай приветствовать Вас как одну из самых замечательных артисток нашего времени 1.

 
Теперь же, днем, пока Вы у себя дома, хочется, потихоньку от всех, интимно, сказать Вам много теплых слов и передать самые чистые чувства благодарности, накопившиеся за много лет в наших сердцах.
 

В важные минуты нашей артистической жизни Вы являлись то в роли заботливой матери, то в роли мудрой советницы, то друга и товарища по искусству с молодой и увлекающейся душой.

 
Вы провели меня на сцену, когда я постучался в Ваш класс при императорском Театральном училище.
 

На развалинах Общества искусства и литературы Вы пришли без зова к небольшой, всеми брошенной группе любителей, Вы сели за режиссерский стол и сказали: "Теперь давайте работать".

 
Вы поддержали в нас веру в будущее и научили нас служить искусству.
 

Теперь, перенеся свою деятельность в большое дело, мы часто вспоминаем наши маленькие репетиционные квартирки, где Вы учили нас не только искусству, но и тому, как надо приносить жертвы и труд любимому делу.

 
Низко кланяемся Вам за то добро, которое Вы сеяли вокруг себя так, что левая рука не знала о том, что творила правая.
 

В ознаменование сегодняшнего важного для русского искусства, общества и нашего Художественного театра дня – позвольте мне, при личном свидании с Вами сегодня вечером, передать Вам от себя и жены чек на тысячу рублей, которые мы просим Вас употребить на добрые дела, так как Вы, лучше чем кто-либо, сумеете употребить их для настоящего добра – нуждающимся.

 
Мысленно и с любовью вспоминая милого и незабвенного Сашу 2, мы еще раз шлем Вам нашу искреннюю любовь и благодарность за все добро, которое Вы сделали для нас, для Общества искусства и литературы, для Художественного театра, для русского искусства и общества 3.
 

Душевно и навсегда преданные и почитающие Вас

 
    М. Лилина (Алексеева)
    К. Алексеев (Станиславский)
 
8/I 912.
 

Москва

 
415*. M. П. Чеховой
 

28 января 1912
 
Дорогая Мария Павловна!

 
Мы самым искренним образом тронуты Вашим вниманием, памятью и присылкой первого тома писем милого Антона Павловича.
 

Великолепное издание, трогательное благоговение к памяти покойного, чудесный текст, очаровательные письма.

 
Спасибо, спасибо, спасибо.
 

У меня есть еще несколько писем Антона Павловича, которые я пришлю Вам на днях.

 
   Сердечно преданные и любящие Вас
    М. Алексеева
    К. Алексеев
 
1912-28-I Москва
 

416*. В. Э. Мейерхольду

 
10 февраля 1912
 
    Москва
 
Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич!
 

Я искренно тронут Вашим милым письмом, продиктованным хорошим чувством, и очень благодарю Вас и г-на А. Головина 1 .

 
Где работа и искания – там и борьба. Мы боремся, но так, что я не смею жаловаться на противников. Напротив – я их уважаю. Больше же всего приходится страдать от самого "театра".
 

Боже, какое это грубое учреждение и искусство! Я совершенно изверился во всем, что служит глазу и слуху на сцене. Верю только чувству, переживанию и, главное,- самой природе. Она умнее и тоньше всех нас, но…!!?

 
Жму Вашу руку.
 

До скорого свидания.

 
    К. Станиславский
 
1912 февр. 10
 

417*. И. К. Алексееву

 
    15 мая 1912
 
Варшава
 
Дорогой мой мальчик, нежно любимый друг!
 

Ты получишь это письмо накануне экзаменов. Я уверен, что все пойдет хорошо, что твои большие труды не пропадут даром и увенчаются успехом. Тем не менее наступает один из моментов твоей жизни, когда необходимо с твоей стороны мужество. Я хочу издали помочь тебе добыть его в себе. Не словами и поучительными фразами возбуждается оно, а кое-какими мыслями. Слабый человек теряется в решительную минуту и ничего не находит лучше, как горевать или раскаиваться о прошлом, или мечтать о будущем. "Отчего я вовремя не подготовился!" "Поскорее бы проходило это испытание!" Так вздыхает слабый, как раз тогда, когда надо действовать. Сильный человек говорит себе так: "Не время рассуждать о том, чему не поможешь! Хорошо ли, дурно ли я подготовился – сейчас не важно. Важно – возможно лучше воспользоваться тем, что есть. Для этого надо 1) быть бодрым и свежим, насколько это возможно. Поэтому буду особенно правильно питаться, спать, гулять и не переутомляться. 2) Надо устранять все, что мешает энергии. Поэтому буду во что бы то ни стало избегать всяких пессимистических предположений, вроде: "а что будет, если я провалюсь", "а что, если я выну такой-то билет".

 
Это все равно что читать ругательные рецензии как раз перед выходом на сцену. Надо делать так, как делает Немирович. Затеял ли поездку он или начал сезон – он никогда не справляется о том, кто что предсказывает или какие сборы; их он считает потом, когда подводится итог сезона, а во время кампании он только заботится, чтобы как можно лучше воспользоваться минутой и тем, чем располагают он сам и театр.
 

Ложась спать, старайся думать о том, что клонит к подушке, а не толкает от нее. Коли суждено выдержать, так выдержишь экзамен, не суждено – ничего не сделаешь.

 
Да, неприятно провалиться, потому что – скучно, но беды в этом нет никакой, так как это случай, и, по-моему, ты сделал все, что нужно и что должен был сделать. Итак, в решительную минуту думай о том, что близко и прямо относится к делу, и ни о чем другом. А когда экзамены пройдут, мы будем думать, что они принесут. Итак, делай, что надо, и ничего лишнего.
 

Кончаю на следующий день, перед самым отъездом в Киев 1. Вчера, не успев докончить письма, я пошел доигрывать последний акт. Сыграл, разгримировался, акт кончился. Бегут ко мне (Немирович уже уехал). Что делать, публика скандалит. Скалой (губернатор) со всей свитой – стоит, хлопает и ждет выхода артистов. Пока советовались, пока разгримировались, пока оделись – прошло добрых 15 минут, а публика все скандалит. Пришлось в пиджаках, с едва стертым гримом выходить раз 10-15. Фурор был страшный. Сегодня не дают покоя польские артистки. Все хотят переходить на русскую сцену. Привезем с собой целую труппу и будем кричать в России: "Еще Польша не сгинела!"

 
Обнимаю крепко-крепко тебя и Кирюлю. Мысленно благословляю и от души желаю, чтобы время экзаменов для тебя и Киры прошло быстро и неутомительно. О Кириных экзаменах ничего не знаю, а спросить боюсь – она девица строгая, но вумная и добрая, поэтому напишет, когда будет нужно.
 

Бабушку обнимаю, Кирюлю – нежно целую, тебя благословляю, Володе жму руку, а всем кланяюсь.

 
   Нежно любящий тебя
    папа
 
418*. О. В. Гзовской
 

15/VII-912. Ессентуки

 
    15 июля 1912
 
Дорогая Ольга Владимировна!
 

11 июля мы написали Вам телеграмму, но не послали ее. Вспомнилась история такой поздравительной телеграммы, посланной Чехову. Ее послал Тихомиров, наш бывший, а теперь покойный артист. Чехова разбудили, он взволновался, с него взяли рубль, а когда он увидал измокшего нарочного, который привез верхом ненужную телеграмму, Чехов от себя прибавил ему другой рубль. Распечатали – "Приношу сердечное поздравление". Антон Павлович бросил телеграмму и заявил: "Напишите же ему, что я его роль в пьесе вычеркнул, а ему дам другую роль – почтальона, который привозит телеграмму и сейчас же уезжает".

 
Я испугался такого же пассажа. Нет, в далекое имение не следует посылать телеграмм. Решил написать письмо, но с лечением, с поездкой всех наших на Бермамыд (в восторге; я не был, так как беру теплые ванны), с переездом жены из Кисловодска в Ессентуки, с именинами матери жены, с болезнью Базилевского (он стер ногу, засорил рану, и у него сделалось заражение; теперь сделали операцию и стало лучше), с приставаниями принять участие в одном спектакле и пр. и пр.- только сегодня собрался написать, как раз в день ангела другой Вашей половины, т. е. супруга. Поздравляю же Вас с прошедшим и Владимира Александровича – с настоящим днем ангела. Чего Вам пожелать?… Много у меня заветных желаний припасено для Вас, но боюсь, что Вы от них будете отмахиваться,- при свидании поговорим. Получил подробное и восторженное письмо о Вас от Шморанца 1. Все собираюсь ответить ему на французском языке, но никак не соберусь. Когда отвечу, пришлю письмо его. Спасибо за Ваше письмо. Прочел с большим интересом. Сегодня жена переехала сюда, в Ессентуки, а я через три-четыре дня еду в Кисловодск (д. Ганешина). Там дети, Бравичи, Качалов, Базилевский, Эфрос, Смирнова. Погода у нас адская. Я похудел. Очень много пишу 2. Стахович пишет мне, что театр нанял помещение для студии 3. Об остальном, что делается в театре, ничего не знаю. Грибунину лучше, Муся начинает приходить в себя. Вот и все новости. Письмо очень скучное и глупое, так как я ничего не вижу и все пишу, пишу. Напишите и Вы мне еще…
 
   Сердечно любящий Вас
    К. Алексеев
 

Целую ручки, мужу поклон, наши кланяются.

 
    К. Алексеев
 
419*. Вл. И. Немирович-Данченко
 

Июль 1912
 
Дорогой Владимир Иванович!

 
Я очень тронут и благодарен Вам и театру за то, что мне поверили на этот раз и помогли сделать то, без чего, по моему глубокому убеждению, наш театр должен замереть на месте и зайти в тупик. Разве кто-нибудь из нас знает, что нужно теперь делать, куда нужно теперь вести актеров, какие пьесы играть? Тяжелое и трудное время. Надо искать и искать… Чего? Не знаю, или, вернее, только предчувствую. Если же ничего из этих поисков не выйдет, значит, устарел, пора на покой, пора давать другим дорогу.
 

По-видимому, квартира великолепна 1. Такой роскоши, по размерам, я и не ожидал. Как разместиться? Что надо, что будет происходить в этой квартире:

 
1) Прежде всего – репетиции Мольера, которые сначала пойдут за столом (т. е. могут и в маленькой комнате), а уже потом перейдут на большую сцену.
 

2) Ежедневные упражнения с теми, кто знает теорию (актеры, ученики). То я, то Сулер.

 
3) Теория для актеров и учеников, которые не знают ее (вновь вступившие – Чехов, Вырубов, ученики вновь принятые, те из старых, кто поверил и захотел познакомиться с пропущенным). То я, то Сулер.
 

4) Сотрудники старые и новые – Вахтангов и, быть может, еще кто-нибудь, кто обнаружит свои знания. Это все надо выполнить и наладить в первую очередь.

 
5) Когда это наладится, нужно будет думать о том, чтоб тем, кто совсем понял систему и овладел ею, дать применение. На первое время в спектаклях для себя (не для публики). Тут надо принять два способа: 1-й – отрывки или миниатюры, для проверки на деле воспринятого (т. е. под присмотром моим и Сулера). Другие отрывки или миниатюры – самостоятельная работа.
 

Конечно, желательно не один раз, а несколько раз давать упражняться и показывать публике (своей) то, что сделано. Хорошо бы поэтому отрывки подбирать с известным расчетом. На это у меня есть свой план, но пока я подожду говорить о нем.

 
6) Надо наладить мастерскую для режиссеров, чтоб искать новых возможностей сцены, освещения, народных спектаклей бродячих трупп, петрушек, марионеток, новой архитектуры театра, спектаклей в больших залах, цирках, передвижных театрах и пр. и пр. Часто эти поиски в самых разнообразных областях нужны не для того, чтобы заниматься петрушками и народными театрами, а для того, чтоб, распустив щупальца в разные стороны, найти новые пути для нашего театра.
 

7) Пробы по новому способу писания пьес и по новому виду искусства… 2. О других мечтаниях пока умалчиваю. Как же приспособить квартиру для этих целей?

 
Итак, надо: а) Комната со сценой, с освещением, где можно было бы давать спектакли. Помостьев – не надо. Как приспособить потолок и перемещающийся занавес, я объяснил Базилевскому. В этой же комнате нужен складной стол для бесед, два покойных кресла и венские стулья. Освещение той части комнаты, где публика (т. е. пока проводка). Освещение сцены – подвесное, передвижное (объяснил Базилевскому).
 

б) Нужна комната для занятий Сулера или моих – за столом.

 
в) То же для занятий Вахтангова.
 

г) Для работ режиссеров.

 
д) Сборная.
 

е) Передняя.

 
ж) Курильня.
 

з) Стол для хозяйственного отдела,

 
и) Кабинеты для меня и Сулера.
 

Я распределяю так:

 
???? Здесь д.б. рисунок (в книге стр. 544)
 

Не видя квартиры, можно сделать ошибки. Но пока важно запастись тремя пунктами для репетиций и провести освещение. Тогда без потери времени можно будет начать работу с 1 сентября.

 
Что же надо для этого?
 

1) Сделать так, чтобы в трех комнатах можно было заниматься одновременно. Если стены тонки и пропускают звук, обить их чем-нибудь. Если двери тонки, сделать войлочные занавески с одной или с двух сторон. Из таких стен надо обратить внимание на стены А – В – С и Е – FH. Что касается перегородки В – D, то ее пока подождать делать. Боюсь, что комнаты будут малы и одна из них выйдет без окон.

 
Еще вопрос о том, куда девать сторожа и женщину-сторожиху, которых, вероятно, придется иметь. Последняя, быть может, приходящая, а для первого надо будет найти место (может быть, переносная койка).
 

420. Л. Я. Гуревич

 
    3 августа 1912
    Кисловодск
 
Дорогая и многоуважаемая
 

Любовь Яковлевна!

 
Я виноват несказанно, но Вы меня простите. У меня только 2 месяца для моей работы, без которой я не могу итти дальше в исканиях, во время сезона.
 

Я гоняюсь целый месяц за вновь ощупанным ощущением при творчестве и не могу ни на один день перервать эту работу, чтобы не потерять следов. Устал, а не отдохнул. Единственная поддержка: воздух и горы. Простите поэтому за эту бумагу. Только с блокнотом на коленях можно писать, сидя в горах, переходя с лавки на лавку, смотря по направлению лучей солнца.

 
Постараюсь ответить по пунктам. Пока в общих чертах, так как очень тороплюсь, чтобы продолжить работу и не упустить пойманных следов.
 

1) Не думаю, чтоб в архивах театра Вы нашли много интересного 1. Там его собирают какие-то нелепые барышни, нехотя, кое-как. Самое важное я им не даю, так как знаю, что они затеряют. Во всяком случае, я всегда могу взять из архива, что Вам нужно, и передать Вам, помимо Владимира Ивановича. Важно, чтоб Немирович-Данченко дал свои данные и пояснения для общей эволюции театра 2.

 
2) Если будете находить автографы в папках, очень прошу их откладывать и отдельно передать мне при свидании.
 

3) Конечно, лучше поместить все в отдельную большую книгу. Не дай бог, когда в библиотеке заведется книжонка с биографией актера Южина, Самарина, Федотовой и т. д. Жизнь актера не нужна и не интересна. А жизнь целой полосы и этапов искусства нужна и важна. При ней нужна и биография того, кто участвовал в эволюциях искусства.

 
4) Соображения о книге сейчас не могу написать (хотя они меня и очень интересуют), так как голова переполнена другим. Если вкладывать в нее новые мысли – все спутается. 1 сентября приезжаю в Москву. Первые дни – чтоб заладить работу, а с 7-8 сентября могу говорить.
 

5) Статью Эфроса 3пришлю со следующим письмом, сейчас боюсь рассеиваться и уходить в воспоминания прошлого. Пока скажу только, что статья неприятна, так как носит какой-то рекламный характер. Эфрос забыл, что я его умолял о некоторых вещах не писать совсем, например о французской консерватории 4, и, кроме того, не писать от моего имени, а рассказывать со слов третьего лица. До чего противно, когда человек сам говорит о себе. Сейчас же он становится не то Вишневским, не то Южиным.

 
6) Без конца виноват перед Лапшиным 5. До сих пор не ответил ему. Если будет писать, скажите, что меня мучает совесть, но что я так запутался в своей корреспонденции, что успеваю только справляться с текущими делами и не могу никак вернуться к прошлому, к неотвеченным письмам, сложенным стогами.
 

7) Про Вас не говорю, Вы меня так балуете… и я без конца Вам благодарен за поддержку и одобрение (кажется, Вы одна поощряете меня по части книги).

 
Г-н Ильин меня очень трогает, и я, кажется, решусь обратиться зимой к его помощи. Студия открывается, и, если б он посещал ее в свободное время, само дело определило бы, какую большую помощь он мог бы там принести в разработке многих теоретических вопросов. Пока сердечно благодарю его, а Вас без конца.
 

8) Запишите и при свидании расскажите про спор с Ильиным 6о выражении "логика чувства" (Лопатин 7, который здесь, принимает этот термин) 8.

 
9) В политических вопросах, конечно, Вы правы. В них я ничего не понимаю и говорю так, как дилетант.
 

10) Относительно Ваших личных дел – я очень думаю. Есть такая тонкость в Вашей психологии, которая меня очень манит и интересует. Но пока как-то ничего определенного у меня не созрело. Боясь сказать общую фразу, которая всегда оскорбительна в важных делах, я пока молчу. Не думайте, что от равнодушия. Вижу и чувствую, что Вы переживаете важный вопрос и момент жизни. Хотел бы очень помочь, но смогу ли?!