Старицкий М.. Молодость Мазепы

удовлетворенные атаманским решеньем. - Разумное твое слово! За твою голову
костьми ляжем!
- Век долгий кошевому батьку! Слава! Вот рассудил, как Соломон! Эх,
голова! - вспыхивали то там, то сям похвалы и сливались в общий
восторженный гул.
Сирко только кланялся на все стороны, а толпа, воодушевленная уже не
местью, а более высоким патриотическим чувством, несла своего батька почти
на плечах. Мазепа с остальными казаками был совершенно оттерт и остался
пока на присечьи.
Настроение толпы сразу изменилось. Оставшиеся на присечьи уже с
успокоенными лицами стали рассуждать о событиях, толковать о разных
способах спасения отчизны, а больше всего хвалить разум своего кошевого и
его мудрое слово. Каждый уже чувствовал себя не рабом пагубной для него
силы, а полноправным господином и законодателем.
- Что ж, братцы, при нашем батьке тужить нам нечего, - говорил
авторитетно седой запорожец с почетными шрамами на лице, - "обмиркуемося"
и все с ним рассудим, кого бить, а за кого стоять. Правду говорит
пословица: вперед батька и в пекло не сунься!
Между тем толпа совершенно оттиснула Мазепу и приблизила его к той
группе, где стояли Палий и Дорошенковы послы. Мазепа придержал коня и стал
прислушиваться: здесь все толковали о единой Украине и о гетмане
Дорошенко.
- Так, так, - говорил один почтенный казак с совершенно ястребиным
носом, - Дорошенко пусть над всей Украиной гетманует: он казак старый и
поле знает.
- Го-го! Боятся его ляхи, - такого премудрого волка не то что в
Украине, а и во всей Польше нет!
- Еще бы, он и с деда, и с прадеда гетман!
- Дед его Кафу "внивець обернув"[13]! - сыпались отовсюду одобрительные
замечания.
- Так, так, - продолжал старший казак, - за Дорошенко, да за едность
нашу и будем стоять, а если вздумают к нам польские послы навернуться, так
мы им покажем вот что! - поднял он кверху кукиш.
- А может, что и получше! - послышались в толпе веселые голоса.
- Не надо нам теперь никого, опричь гетмана Дорошенка. Ни москаля, ни
ляха! Сами себе будем пановать! - кричали уже кругом.
- Только и басурмана не надо! Не хотим с ним знаться! Пусть себе Петро
про них и не думает! Мы за ним всюду, куда он ни поведет, только с
басурманами нам каши не варить! - раздались возгласы с противоположной
стороны.
- Да слушайте, панове, чего вы дарма горло дерете? - закричал,
надрываясь от натуги, Палий, - ведь гетман только за помощью их зовет, а
не в ярмо к ним идет. А чего нам бояться татарской помощи? Не с татарами
ль гетман Богдан вызволил нас из лядской неволи?
- А не татаре ль "зрадылы" его под Берестечком и тем "запровадылы" всех
нас в погибель! - ответил ему чей-то зычный голос из середины толпы.
- Не они ли грабят нас не хуже ляхов! В полон уводят и жен, и детей
наших! С татарином дружи, а аркан наготове держи! - посыпались отовсюду
гневные восклицания и, наконец, перешли в общий возглас: - Не хотим
басурман! j
Напрасно Палий напрягал весь свой голос, его не было слышно за общим
криком. Казалось, еще минута, и готова была бы закипеть жестокая свалка.
Мазепа подумал, что теперь настало время сказать ему свое слово.
- Панове товарыство низовое, а дозвольте мне одно слово сказать! -
произнес он громко, слегка выступая вперед конем.
Ближайшие ряды отступили перед лошадью, все невольно оглянулись на
этого верхового незнакомца, свалившегося им словно с неба на головы.
азепа воспользовался этим мгновеньем молчания и продолжал дальше.
- А помните ли вы, панове, старую казацкую поговорку: "Бога памятуй, а
и черта не забывай". То-то и спрашиваю вас, когда человек тонет, а кругом
не за что ухватиться, только за острую косу, будет ли он размышлять в ту
минуту о том, что урежет себе руку, или будет думать только о том, как бы
свою душу спасти. Ведь рана-то на руке заживет, а душа погибнет, ее не
воротишь.
- Хе, хе! Вот что придумал, - послышалось несколько голосов, - да когда
тонешь, ухватишься не то что за косу, а и за шило.
- Так разве же мы теперь не тонем, панове? - продолжал Мазепа. - Разве
уж не идет ко дну и наша родина, и наша едность, и наша воля? Татаре
разоряют и грабят, - правда. Но от грабежа можно оправиться, деньги - дело
наживное, говорит нам пословица, а если мы теперь упустим время и не
злучим нашу отчизну, то уж не спасем ее никогда!
Мазепа всегда говорил хорошо и увлекательно, но теперь, возбужденный
сам этим известием, этой сценой и целой толпой слушателей, с сердцем,
полным горечи и тоски за участь родины, он говорил необычайно сильно и
красиво. Сидя на лошади, он был весь виден казакам, и его голос, его
слова, его прекрасная наружность и горящие воодушевлением глаза
производили сильное впечатление на окружающих.
Неизвестность же его появления возбуждала еще больший интерес к его
личности. Все слушали его с большим вниманием.
- Так не будем же спорить, панове, брать ли в союзники басурман или
нет! Будем дбать прежде всего про едность отчизны. Лучше тело свое
погубить, да душу спасти - говорит нам святое письмо. А не наши ли души
ответят перед Господом Богом, когда мы "занапастым" свою отчизну под
лядским ярмом. Ведь нет у нее ни батька, ни матери, нам поручил Господь за
нее и ответ давать!
- Ну и врезал! Вот так сказал! Ей-Богу, правда! - посыпались отовсюду
восторженные возгласы. - Да откуда ты взялся, бей тебя нечистая сила? С
неба свалился, что ли?
Некоторые же седоусые запорожцы, растроганные словами Мазепы и высокою
миссией, которую он приписывал им всем, даже усиленно заморгали глазами.
Толпа окружила Мазепу; Палий тоже подошел к нему и вдруг вскрикнул
радостно:
- Да не тебя ли, пане-брате, я видел на хуторе у дида Сыча?
- Я там был и оттуда еду, - ответил Мазепа, всматриваясь пристально в
лицо совершенно незнакомого ему казака. - Только пана запорожца я не
припомню.
- Еще бы, - засмеялся Палий. - Когда я туда приезжал, так пан был
бездыханен, трудно ему было что-либо помнить. А ведь это я пана от коня
отвязал и вместе с Богуном внес в хату... И вот, благодаря Бога, вижу
живым и здоровым, и нашим, как я и говорил.
- Спасибо за лыцарский "вчынок" незнакомый мой друже, - протянул ему
тронутый Мазепа обе руки, и соскочил с коня. - Я Мазепа, из русской шляхты
герба князей Курцевичей, и душой казак. А как же мне величать моего
молодого спасителя?
- Семеном Палием, - заключил в объятия Мазепу казак и почувствовал в то
же мгновение какое-то неприятное чувство, шевельнувшееся холодной змеей в
его груди. Это, верно, от того, что он назвал себя шляхтичем. "На польский
лад, паном", - подумал Палий и постарался задавить это неприятное
впечатление, но оно упорно стояло в его сердце. Между тем, слова Мазепы
снова разогрели толпу.
- Правда! Правда, казаче! - закричали кругом. - Верно ты рассудил.
Пусть себе там гетман Дорошенко обирает нам какого захочет побратима, а мы
тоже дремать не будем! Гайда на Кодак! Повыгоним оттуда всех ратных людей.
Да и ты с нами, если ты и саблей умеешь так орудовать, как языком, будешь
у нас головой!
- На Кодак! На Кодак! - подхватили кругом десятки и сотни голосов.



XXI

Мазепа с изумлением заметил, что слова его произвели совершенно
противоположное действие: вместо того, чтобы успокоить толпу и остановить
готовое сорваться возмущение, они разгорячили ее еще больше. Но видимо,
ничто не могло уже теперь успокоить толпы. Ее возбужденная донельзя
энергия искала себе выхода, какого-нибудь реального дела, которое можно
было бы начать сейчас же, не откладывая до завтрашнего дня. Уже забыто
было данное кошевому обещание дождаться Сичевой рады. Однако Мазепа
попробовал еще раз остановить этот порыв.
- Постойте, постойте, панове, - обратился он к окружающим, - дозвольте
мне вас еще одно слово спросить?
Казакам Мазепа уже понравился, а потому никто не перебил его, и все с
интересом насторожились.
- Видели ли вы, панове, чтобы разумный человек, когда хочет убить
страшного зверя, целился бы ему в хвост?
- Ха, ха, xa! - улыбнулся старый запорожец Шрам, - этого не сделает и
малая дытына.
- Так как же вы, панове, - подымаясь против такого "хыжого" зверя, как
наша "розшарпанисть и нееднисть", хотите ему целить только в хвост?
- Загадывает что-то занятное! А ну, ну? - подмигнули друг другу
слушатели и понадвинулись к Мазепе.
А Мазепа продолжал уже увереннее.
- Вот вы говорите про едность, а сами против нее идете. Когда люди
хотят едность меж себя утвердить, так уж все и должны стоять за одно. Вот
человек единый, так уж и руки, и ноги его слушают, что им прикажет голова,
и все за одно стоят. Слушают ноги головы, - и человек добре идет, а если
он охмелеет, вот примером нам тот добродий, - указал Мазепа на шатающегося
подвыпившего запорожца, выписывающего ногами "мыслете", - тогда уж он и с
места не сдвинется.
Пример Мазепы привел казаков в добродушно-юмористическое настроение.
Послышались веселые возгласы.
- Так то и вы сами, панове, - продолжал Мазепа, - за едность идете, а
против едности встаете. Коли думать дбать про свою жизнь и свободу, то
прежде всего надо всем нам "поеднатыся", а чтобы поеднаться, надо и голову
одну избрать... У нас голова одна, наш славный гетман Дорошенко, так его
же и слушать будем. Хотите ударить на Кодак, а может он задумал
"тышком-нышком" да в самую Варшаву нагрянуть, а вы только заранее
всполошите птахов, да и подымете всю стаю.
- Как в око влепил! - крикнул кто-то запальчиво. - Вот так урезал,
молодец! - подхватили другие, и одобрительный гул сразу определил симпатии
толпы к новому гостю.
Какой-то средних лет казак, видимо, из старшин, протиснулся к Мазепе и
проговорил с чувством:
- Спасибо тебе от имени гетмана Дорошенко и от Украины за твое щирое
слово: позволь обнять тебя!
И гетманский посол обнял Мазепу, при шумных хвалебных отзывах.
- Я счастлив несказанно, - заговорил снова Мазепа, взволнованный этим
неожиданным и льстящим ему приветствием, - но не одним тем, что от посла
нашего славного гетмана имею теплое слово и ласку, а больше тем, что мои
думки совпали с думками гетмана. Да, панове-лыцарство, - возвысил он
голос, - теперь единой для всех нас молитвой должно быть "благання" к
милосердному Богу о "злучении" воедино всей Украины; все наши думки, все
наши силы должны быть "напружени" лишь на это. И кто бы нам ни помог в
нашей "справи", хотя бы даже и жид, то и его не должны мы "цуратыся".
- Да что же нам делать теперь? - раздавалось то там, то сям в толпе.
- Что делать? - повернулся к ним Мазепа. - Выпить за нашу "еднисть", да
за здоровье славного гетмана нашего Дорошенко и кошевого Сирко и ждать от
них "наказу". Нет лучших лыцарей во всей Украине, так и сдадимся же на их
разум. На чем они положат, на том и мы будем стоять.
- Правда, правда! - подхватил весело Палий. - Утро вечера мудренее: на
раде кошевой наш батько все нам выскажет, а за едность Украины, да за
нашего нового гостя Мазепу следует выпить, да выпить так, чтобы и небу
жарко стало!
- Вот это дело! Юнак, так юнак! И на поле первый, и товарищ первый! Да
и этот Мазепа, чтоб его черт побрал, голова! - раздались дружные
одобрения.
- Уж именно полная, - подтвердил старый запорожец с ястребиным носом,
по прозванию Кобец. - Два клало, а третий утаптывал.
- Так гайда ж, братове, за мною, - крикнул Палий, указывая рукой на
более обширную мазанку, в которую воткнуты были три вехи с надетыми на них
сулеею, флягой и бочонком.
Мазепу окружили запорожцы; каждый желал с ним познакомиться и выразить
свое сочувствие каким-либо приятным словом. Так Мазепа переходил от одних
к другим и медленно подвигался к шинку.
В самом шинке и подле него толпилось много народа. Распивающие мед и
горилку сидели и подле выставленных деревянных столов и просто по-турецки,
поставивши между скрещенных ног пляшку и чарку.
Большинство, очевидно, слушало какого-то казака или шляхтича в дорогом
кунтуше с есаульскими кистями, который стоял посредине с кубком в руке.
Мазепа не мог рассмотреть его лица, так как он стоял спиной к
приближающимся запорожцам, он только заметил его крайне небольшой рост и
худощавую, миниатюрную фигурку, которая при каждом слове рассказчика
как-то вскидывалась и приподнималась, словно этим движением шляхтич хотел
увеличить свой незначительный рост.
Мазепу еще издали поразил его голос; в резких .и визгливых высоких
тонах его слышался скорее хриплый голос женщины и эти звуки перенесли
невольно Мазепу в Варшаву и припомнили ему оскорбительный эпизод,
непоквитованный им вследствие трусости и бегства напастника.
Мазепа даже побледнел от этого воспоминания, такой злобой отозвалось
оно в его сердце.
Но Варшава и Запорожская Сечь были такие несовместимые величины, что
Мазепа стал гнать от себя это непрошенное воспоминание, хотя голос и
манера рассказчика проясняли его ярче и ярче.
- А ну, панове, послушаем, о чем щебечет эта пташка, - обратился он к
своим соседям.
Те молча согласились с ним и вся компания остановилась невдалеке от
рассказчика.
Увлеченный своим рассказом, маленький шляхтич не заметил их
приближения.
- И все это вы, панове-запорожцы, - говорил он, - понапрасну на гетмана
валите. Ей-Богу, он так же виновен перед вами, как Христос перед жидами.
Его невольно взяли в Москве со всею старшиной и там заставили подписать
чего хотели.
- Эге, заставили, - отвечал шляхтичу Шрам, успевший уже занять среди
слушателей почетное место, - заставляет, верно, и пастух волка овцу есть.
Почему же гетман твой, когда вернулся додому, не повернул все к старым
обычаям назад? А он принял на себя, небось, на себя одного власть;
старшину в колодки сажает и в Москву отсылает.
- Все это наговоры и клевета, ясновельможное лыцарство, - продолжал
шляхтич и голос его зазвучал еще визгливее. - Конечно, приходится и
наказать кого, так ведь без этого не то что государство, а и своя семья не
обойдется. Только гетман и наказывает кого из старшин, то не по своей
злобе или искательству, а за провинность перед войском и вольностью нашей.
Все это наговаривают на него враги нашего спокойствия. Мне то что, - мне,
ведь, все равно, какому гетману служить, только за правду стою. Да вы же
его сами знаете, вы же его, панове-запорожцы, сами и на гетманство
поставили.
- Сами поставили, сами и скинем, - перебил его, нахмурив брови, Шрам, -
потому что был он прежде казак, как казак, а теперь зрадником стал! От
него все зло у нас!
- Гей, панове, низовое товариство, да вы только хорошенько смотрите,
так и увидите, что правда, как чистая олива, поверх воды плывет. Мне то
что, я ведь за гетмана не стою, - оглянулся как-то боязливо шляхтич, - так
только себе "миркую", что не отбирает он от вас вольности, а еще большие
вам надает. Не для себя ли он заводит бояр да дворян, а для всей старшины
и казаков, для запорожских же лыцарей наипаче.
- Ты нам про этого зрадника и не пой, - раздались гневные голоса, -
потому что его голова уже на плечах не усидит, да смотри, чтоб и твоя
удержалась.
Среди спутников Мазепы послышалось тоже движение, но Мазепа удержал их.
- Что вы, что вы, шановное товариство, - даже отступил слегка шляхтич,
- я ведь за него не заступаюсь, так только "миркую", на сколько мне мой
малый умишко помогает.
- А коли у тебя "порожня" шапка, так и молчи. Дорошенко нам будет
гетманом!
- Дорошенко, так Дорошенко! - подхватили кругом, - а Ивашку на
"шыбеныцю", "на палю"!
- Что ж, панове, славное лыцарство, - заговорил сладеньким голоском
шляхтич, - это верно, Дорошенко славный казак и воин искусный. Только вот
одного я в толк не возьму: как это он так об Украине печется, а к ляхам в
подданство пошел и с ними приязнь держит, а кто же как не ляхи и задумали,
и утвердили этот договор?
- Что правда, то правда, - произнес угрюмо Шрам, - с ляхами нам не
жить!
- А опять и то, - продолжал неспешно шляхтич, - какой же он гетман?
Ведь его татарский хан казакам дал, а еще такого сраму мы не "зажывалы"
чтоб Украина своих гетманов от проклятых басурман получала.
На этот раз слова шляхтича произвели некоторое впечатление.
Палий ринулся было к нему, но Мазепа придержал его за рукав и,
выступивши вперед, произнес громко, обращаясь к шляхтичу.;
- Говоришь, добродию, что Дорошенко не гетман, потому что его татарский
хан дал: а дозволь-ка спросить тебя, если человеку голодному даст кто
добрый кусок хлеба, спрашивает ли он, кто ему его дает? - На мою думку, он
принимает его с благодарностью; а вот если кто урежет его батогом, тогда
человек спрашивает имя обидчика, чтобы отыскать его и отплатить ему за
несмачный гостинец!
- Ха, ха! Верно! Как в око влепил! - раздалось отовсюду, - король или
хан, или сам султан дали его нам, а когда он мудрый воин и славный казак,
так мы его сами гетманом "обыраемо"! Ему над нами и гетмановать!
При первых словах Мазепы шляхтич как-то резко вскинулся и быстро
повернулся к нему.
Теперь Мазепа увидал его. '
Его небольшое личико можно .было б назвать даже красивым, если б оно не
имело такого дерзкого и злобного выражения. Хотя на губах его и бродила
сладенькая улыбочка, но небольшие черные глазенки, казалось, впивались в
лицо каждого, словно ядовитые иголки; большие и густые черные усы,
старательно подкрученные и подвитые, составляли удивительно комичный
контраст с его тонкими ножками и остренькими чертами лица.
При виде Мазепы какое-то неприятное и боязливое чувство пробежало в
глазах шляхтича, но Мазепа не дал ему опомниться.
- Ты Тамара? - обратился он к нему резко.
- Тамара, - отвечал вызывающим тоном шляхтич, забрасывая свою голову. '
- А я - Мазепа, - подчеркнул подчаший, выступая гордо с обнаженной
саблей вперед, - и говорю, что ты трус и лжец!
- Го-го! - пронеслось в толпе.
Шляхтич побледнел, как полотно; глаза его запрыгали от злобы, но Мазепа
продолжал дальше.
- Может, теперь вспомнил меня? Ну, а если нет, так я тебе пригадаю.
Панове товариство, - обратился он ко всему собранию, - в бытность свою в
Варшаве я задел этого панка как-то ненароком батогом, он обругал меня за
это недобрым словом и закричал, что обрубит мне уши, как паршивому псу. Я
позвал его на лыцарский поединок, но он в ту же ночь исчез из Варшавы, а
потом стал рассказывать всем, что вместо поединка дал мне только щелчок в
нос и отпустил, как глупого мальчугана, домой. Вот мои уши - они целы, а
каков этот хвастунишка и храбрец - вы сейчас увидите! Ну, вынимай, пане,
свою саблю, - крикнул он на Тамару, - теперь тебе некуда уйти, - здесь мы
при честном товаристве и посчитаемся!
Глаза Тамары впились с неизъяснимой злобой в лицо Мазепы, но делать
было нечего: если бы он отказался здесь от поединка, то запорожцы забили
бы его на смерть, как паршивую собаку.
Дрожащей рукой, но не изменяя дерзкого и вызывающего выражения своего
лица, он вытянул саблю.
Толпа расступилась и образовала вокруг них широкий круг.
Мазепа сбросил на руки окружавших его казаков дорогой кунтуш и,
выступив вперед, скрестил узкую и прямую саблю с саблей Тамары.
Послышался лязг стали; блестящие иглы засверкали в воздухе; все затаили
дыхание.
Тамара, видимо, оробел, и это мешало ему владеть собой и лишало его
руку твердости, а Мазепа сражался, словно играя, словно перед его грудью
было не острие сабли, а детский мячик, который он подкидывал то туда, то
сюда; улыбка не сходила с его лица, а сабля его носилась, как молния.
Вдруг произошло что-то необычайное.
Сабля Тамары вырвалась из его рук, зацепила самый кончик его носа и
описав в воздухе красивый полукруг, врезалась за его спиной в землю.
На мгновенье все замерли от изумленья, но вслед за этим раздался дикий,
оглушающий хохот пришедшей в восторг толпы...
- Вот и нажил себе врага, - размышлял про себя на другой день вечером
Мазепа, шагая по направлению к куреню кошевого, куда его призвал только
что посланный от Сирко казак. - Да еще какого врага! Ведь этот "куцый" не
простит мне ни за что того срама, который он претерпел из-за меня.
На лице Мазепы заиграла веселая, молодецкая улыбка, ему вспоминался тот
неимоверно злобный взгляд, которым впился в него Тамара после его удачного
удара.
- Ха-ха! Да уж он этого не забудет, до самой смерти будет мстить... Ну
что ж, пускай пробует. Только где же? Здесь не посмеет, а больше нам негде
встретиться. И откуда он появился здесь? Верно польский "шпыг"
какой-нибудь, прибыл сюда на разведку, разузнать, о чем толкуют на
Запорожье. А может, и левобережный. Что-то он словно оправдывал
Бруховецкого? Да нет, видно по перью, что варшавская птичка, да ведь я же
с ним там и встретился. А сегодня его что-то нигде не было видно, и на
раде не был, видно, не по вкусу пришлась вчерашняя пирушка!
Мазепа усмехнулся и перед ним встала, как живая, картина его поединка с
Тамарой.
После его удачного удара дикий восторг охватил всю толпу: запорожцы
подхватили его на руки и понесли вокруг майдана, затем поднесли к самому
большому шинку и приказали выкатить прямо на плац бочку меда и бочку
горилки, и тут-то началась гомерическая попойка. Все пили за его здоровье.
Шрам и Кобец побратались с ним и поменялись крестами. Тамару запорожцы
заставили принимать также участие во всех этих тостах. Боясь расправы
казацкой, он не посмел отказаться, но Мазепа каждый раз ловил на себе его
взгляд, такой злобный, такой затаенный и ядовитый, что он печально
чувствовал, что этот маленький человечек готов будет теперь душу заложить,
лишь бы отомстить ему и насмеяться над ним.
Чем окончилась пирушка, Мазепа не мог вспомнить, он знал только, что
проснулся уже сегодня поздно от пушечного грохота, которым сзывали в Сечи
запорожцев на раду; проснулся и с удивлением увидел, что лежит в каком-то
курене, а рядом с ним на земле, подмостивши под голову седло, лежит старый
Шрам и храпит с такой силой, что стены мазанки вздрагивают кругом. Где
делся Тамара, никто не знал. Верно, уже улизнул в Варшаву, после
"несмачного гостынця", подумал про себя Мазепа, ну и пускай себе, там ему
и место, о он, Мазепа, теперь уже туда ни ногой!
С этими словами Мазепа сделал решительный жест рукой и задумался.
Он чувствовал, как его снова захватывал все больше и больше широкая
волна жизни. Это окончательное известие об Андрусовском договоре, эта
бурная сцена в Сечи, тысячи планов и предположений, бродивших,
сталкивавшихся, разбивавшихся и вновь возникавших в этой горячей толпе;
будущее, полное превратностей, риска и борьбы, - все это подействовало на
него возбуждающим образом и одним прикосновением своим унесло навсегда
тихое, элегическое настроение, охватившее его на хуторе. Мазепа чувствовал
себя снова сильным, крепким и молодым, - и сердце его искало кипучей
деятельности, душа рвалась к великим подвигам...



XXII

Мазепу, привыкшего к пышной, придворной жизни, к скрытой борьбе партий,
к тонким политическим интригам, прелесть запорожской вольницы не опьяняла
так, как других. Ему вспомнилась торжественная Сичевая рада. Здесь уже не
было того крика, шума и перебранок, которые он застал на присечьи: нет,
запорожцы стояли все чинно, строго, словно в церкви. Вид старшины,
стоявшей на майдане под сенью знамен, хоругвей и крестов, и вид целого
моря чубатых запорожских голов, окружавших майдан, был торжествен и
величествен, но к сожалению своему Мазепа заметил, что толпа управлялась
здесь более стихийными влеченьями, чем строгим логическим рассуждением и
взвешиванием фактов. Иначе ведь и не могло быть при собрании такой
многотысячной толпы. Такой способ решения государственных вопросов не
понравился Мазепе: толпа непременно должна была подчиниться чьему-нибудь
влиянию и в данном случае все Запорожье, видимо, зависело от воли Сирко.
И Сирко разочаровал Мазепу. Его бесхитростные и прямые казацкие
рассуждения казались Мазепе непростительной узостью. Всеми силами своей
души он восставал против такого образа суждения и невольно склонялся на
сторону Дорошенко.
Широта замыслов Дорошенко привлекала его, он чувствовал, что там ему
удастся применить и свои способности, и свои знания, которые он приобрел,
присматриваясь ко всему в чужих землях.
- Нет, нет! К Дорошенко, к Дорошенко, - повторял он, шагая по
направлению к куреню кошевого.
Между тем кругом уже спустилась ночь. На широком сичевом майдане то
там, то сям пылали костры, высоко подымая в безветренном воздухе свое
яркое пламя. Вокруг них лежали и сидели группами запорожцы и варили себе в
больших казанах саламату, или кулиш. Всюду шли оживленные разговоры,
крики, а зачастую и крепкие проклятья. Толковали о наступающих событиях.
И вдруг незаметная тоска прокралась в сердце Мазепы и перенесла его в
оставленный им степной хутор.
Всего пять дней прошло с тех пор, как он расстался с Галиной, а ему
показалось, что уже целый год разделяет их. Мирные картины счастливой
жизни на хуторе казались ему теперь далеким, весенним сном. Последние
события заслоняли своими яркими образами тихий образ Галины, но Мазепа ни
на минуту не забывал ее.
Перед ним, как живая, встала картина их прощанья. Раннее утро, влажная,
усыпанная росою степь, легонький туман на горизонте и у ворот хутора
прислонившаяся к столбу тоненькая фигурка Галины с затуманенными слезой
глазами. Он помнит, что сколько раз он ни оглядывался назад, небольшая
фигурка девушки все еще стояла у ворот... Уже и хутор совершенно скрылся у
них из виду, а ему все еще казалось, что он чувствует на себе ее грустный,
любящий, полный разрывающей душу тоски взгляд.
Сердце Мазепы болезненно сжалось. Он вспомнил, как накануне его
отъезда, вечером, в садочке, Галина рыдала, целуя его руки и умоляя