Старицкий М.. Молодость Мазепы

их уединенное жилище? Кроме всего этого, Мазепу поражала здесь еще одна
странность: зачем похитителю понадобились в таком случае и Сыч, и баба, и
Безрукий? А если это они по своей доброй воле решили покинуть старое
жилище и перебраться в более людные местности, то зачем оставили они
Немоту и все хозяйство? Но сколько ни ломал себе голову Мазепа над этим
непонятным исчезновением Галины, он не мог придумать ничего сколько-нибудь
правдоподобного: все нити здесь были оторваны и ни одной из них нельзя
было восстановить. Одно только обстоятельство слегка утешало его, - это
то, что и Сыч, и Безрукий были вместе с Галиной, они же не допустят
какого-нибудь страшного злодеяния над бедным ребенком, - думал он, - а тем
временем он, Мазепа, исполнит поскорее свое поручение и, отпросившись у
гетмана; бросится снова в степь, а если не найдет там опять никаких следов
- что тогда? Какая-то ярость начинала охватывать Мазепу перед этой
абсолютной неизвестностью. Решительно судьба задалась целью преследовать
его! Вот как это серое небо обложили кругом свинцовые тучи, так и его
окружили каким-то неразрывным кольцом непреодолимые неудачи. И ни одного
луча надежды впереди... И все так неожиданно! Вот хоть бы и это дело,
которое он сам задумал, на которое возлагал такие большие надежды, -
теперь становится ему на дороге и будет стоить, быть может, жизни
Галине... О! Проклятье! - прошептал он яростно, стискивая зубы, - хоть бы
уже скорее освободиться, а то потом, когда подымется буря, где уже там
будет отыскать хоть кого-нибудь! А тут еще словно все сговорилось против
него - и мать, и люди, и обстоятельства, и сама погода! Да вот еще заезжай
к этому Гострому! Хотя бы знать, скоро ли его жилище?
Мазепа поднял голову.
- Ну и дичь! настоящее шутово кубло! - прошептал он невольно, озираясь
кругом.
Действительно, чем дальше ехали путники, тем мрачней и угрюмей
становилась местность. Дорога все подымалась в гору. В некоторых местах
обвалившиеся сухие ели перебрасывались с одой стороны обрыва на другую,
словно висячие мосты, в других они совсем склонялись над дорогой своими
мохнатыми ветвями. Голые, песчанистые обрывы сдавливали дорогу еще теснее
в своих объятиях. Узкая полоса неба, видневшаяся над головами путников,
нагоняла на душу своим угрюмым сумрачным видом еще большую тоску. Ноги
лошадей грузли в песке, так что подвигаться вперед можно было только
шагом. Становилось темно; вывороченные корни и стволы елей начинали
принимать фантастические очертания. "
- Ну, уж и место, - покачал Мазепа головой, - как раз бы здесь ведьмам
свадьбу играть. Фу ты, нечистая сила! - сплюнул он на сторону, - сама на
язык лезет.
В это время размышления его прервал протяжный стон филина, раздавшийся
сзади за его спиной, будто из средины его обоза. Мазепа насторожился.
Прошло несколько минут, крик повторился снова, и вдруг на него откуда-то
издалека из глубины бора, ответил такой же протяжный заунывны! крик.
- Го, го, - подумал про себя Мазепа, - это что-то не гаразд! Кричала не
ночная птица, а наш проводник, я узнал его голос; но с кем это он
перекликается? Уж не обманывает ли? Как раз еще заведет к кому-нибудь из
подножков Бруховецкого, или к каким харцызякам в зубы, мало ли их бродит
теперь по таким пущам! - Эй, кто там! - вскрикнул он вслух, поворачиваясь
в седле.
Старый Лобода подскакал к нему.
- Слушай, Лобода, - обратился к нему Мазепа, - расспроси ты этого
поводыря: куда он нас ведет и скоро ли буде жилище Гострого? С утра
путаемся в этой чащобе и не найдем следа... Скажи ему от меня, что если до
ночи не доведет он нас, так пусть не нарекает на долю, что пропадет его
пояс, а виселиц здесь найдется довольно. ^
Лобода поскакал назад и через несколько минут вернулся с ответом, что
проводник "упевняе" его мосць, что он идет по верной дороге, и через час
обещает доставить их к самому дворищу полковника.
- Ну, гаразд, - ответил слегка успокоенным голосом Мазепа, - да
трогайте вы лошадей, что ли!
- Трудно скорее двигаться: опасно оставить обоз, - ответил Лобода, -
проводник говорит, что скоро окончится песок.
Мазепа ничего не ответил, а только проворчал сквозь зубы:
- Ишь ты, как темнеет кругом, того и гляди, что напорешьсi на
какой-нибудь сучок или "влучиш" в яму.
Однако делать было нечего, надо было продолжать путь шагом.
Дорога между тем, сначала подымавшаяся в гору, пошла ровно. Песок
совсем исчез, почва стала твердая; среди елей и сосен начали попадаться
дубы, грабы, осина. Отряд двинулся рысцой. Вскоре сосновый бор совершенно
заменился густым и диким чернолесьем. Дорога начала незаметно понижаться.
Подступавший с двух сторон лес сдавливал ее все больше, наконец она
сузилась до того, что стала не шире лесной тропинки. Беспокойство начало
снова прокрадываться в сердце Мазепы. Спуск становился все круче, лошадь
его осторожно ступала вперед, поматывая нетерпеливо шеей и настораживая
уши. Вдруг за спиной его раздался снова протяжный крик ночной птицы, и
через несколько минут издали с правой стороны донесся такой же заунывный
стон.
- Опять перекликается чертов пугач! - проворчал Мазепа
- Ух, не по душе мне это! - Он хотел было крикнуть Лободу, но в это
время лошадь его шарахнулась в сторону с такой силой, что Мазепа едва
удержался за ее шею, чтобы не вылететь из седла.
- Засада! - вскрикнул он, придерживая испуганное животное. - Гей!
Проводника сюда!
В одну минуту Лобода и другие казаки отряда подскакали к Мазепе вместе
с проводником.
- Куда ты завел нас, сатана! - закричал на него Мазепа, вырывая из-за
пояса пистолет. - Смотри, дорога перекопана, повалены колоды! С каким
лесным дидьком перекликаешься ты? Говори все по правде, или я застрелю
тебя сейчас же, как пса!
Угроза Мазепы, казалось, нимало не смутила проводника.
- Если пан ротмистр застрелит меня сейчас же, как собаку, то никогда не
выберется назад из этой пущи, - произнес он спокойно, - а если поедет за
мною и дальше, то всегда будет иметь время застрелить меня; для того же,
чтобы пан ротмистр не думал, что я хочу спастись бегством, то прошу
привязать мою лошадь к своему поводу и пустить меня вперед.
Слова проводника были так логичны, что Мазепа не нашелся ничего
возразить на них.
- С кем ты перекликаешься? - спросил он сурово.
- С вартовыми полковника.
- Почему же они не покажутся?
- Потому, что никто не должен знать того места, где они прячутся.
- Ишь, дьявольские выплодки, - проворчал Мазепа сквозь зубы, - кажется,
в пекло можно пробраться скорее, чем к этому старому "дидьку" в дупло. Ну,
- обратился он к проводнику, - ступай вперед. Да только смотри, я держу
пистоль наготове: малейшее твое движение в сторону, и я без промаху всажу
добрую галушку в твой затылок.
- Гаразд, - ответил проводник.
Повод его лошади прикрепили к лошади Мазепы, Мазепа осмотрел заряды в
пистолете, и отряд снова двинулся вперед. Теперь двигаться стало еще
труднее, чем прежде. Дорога быстро понижалась; потянуло сыростью,
чувствовалось где-то близкое присутствие болота; ноги лошадей начинали
скользить по влажной, грязноватой почве; густой черный лес превратился в
какую-то сплошную, непролазную чащу; беспрерывно то там, то сям на дороге
встречались сваленные кучей колоды, или прокопанные канавы, или просто
"провалля", тогда проводник сворачивал в сторону и выходил на какую-то
неприметную тропинку, скрытую в чаще, и путники начинали снова колесить по
лесу. Крики пугача раздавались все чаще и чаще, и каждый раз этот
протяжный стон вызывал в сердце Мазеп какое-то неприятное, подозрительное
чувство. Наконец, после тысячи остановок, криков, возгласов, проклятий,
отряд выбрался из лесу и остановился на его опушке.
Было уже совершенно темно, так что Мазепа с трудом мог рассмотреть
местность, в которой они остановились. Это была огромная круглая
котловина, отлогие стороны которой были покрыты со всех сторон сплошным
черным лесом; у подножия леса разостлалось полукругом какое-то топкое
непролазное болото с мутно блиставшими кое-где светлыми пятнами, - речкой
ли, скрывающейся в очеретах, или просто выступившей из-под почвы водой. За
этим болотом подымалась снова темнеющая громада земли, покрытая таким же
лесом, на вершине которой Мазепа увидал неясные очертания чего-то
громадного и неуклюжего.
- Вот оно и есть то место, где живет пан полковник, - произнес
проводник, вытягивая руку по направлению горы.
- А как только мы туда переберемся? - спросил у него Мазепа, озираясь
по сторонам. - Ни моста, ни плотины не видно кругом.
- Хе, хе! - усмехнулся проводник. - Ступайте за мною, я проведу.
Отряд двинулся снова по опушке леса, вдоль растянувшегося болота.
Проехавши так с полверсты, проводник остановился вдруг у старой дуплистой
вербы и, круто повернувшие приказал своим спутникам следовать за ним.
- Да что ты - прямо в болото? - остановился в недоумении Мазепа. -
Потопить нас хочешь, что ли?
- Я в руках пана ротмистра, - ответил невозмутимо проводник. - Прошу
следовать за мною, другой переправы нет.
Скрепя сердце, Мазепа должен был подчиниться его приказанию. Лошади
начали спускаться и остановились у самого болота.
- Теперь гуськом, один за другим в ряд! - скомандовал проводник,
вступая в болото. Раздалось громкое чавканье копыт, грузнущих в густой
тинистой грязи.
Оказалось, что в этом месте под тонким слоем грязи, покрывавшей ноги
лошадей до щиколотки и выше, была намощена совершенно незаметная для глаза
узкая плотина; иногда грязь подымалась до колена лошади; но двигаться
можно было, хотя и с большим трудом.
Сверни только на поларшина направо или налево, - обратился к Мазепе
проводник, - так и пойдешь с конем к самому болотяному дидьку на вечерю.
Через четверть часа такой утомительной езды путники, наконец, выбрались
на сухой берег и стали снова взбираться на гору Здесь уж дорога пошла
ровно, и перед ними зачернела издали какая-то неуклюжая черная громада.
Подъехавши ближе, Мазепа с удивлением рассмотрел замок полковника; он
был так мрачен и угрюм, что действительно напоминал страшное разбойничье
гнездо.



XXXVII

Всю усадьбу окружал глубокий ров, а за ним - вал, на котором подымался
еще высокий, сажени в полторы, острый частокол; состоял он весь не из
бревен, а из цельных необтесанных колод, тесно сбитых и скованных между
собой. Острые вершины его были еще снабжены сверху заостренными пиками,
так что перелезть через него не было никакой возможности. Над коваными
железом воротами с подъемным мостом подымалась высокая рубленая сторожевая
башня с выглядывающими во все стороны длинными жерлами гаковниц. Частокол
был так высок, что из-за него не видно было никаких внутренних построек.
Гигантские столетние ели, обступившие замок, казалось, сторожили это
мрачное гнездо.
Спустившаяся уже в лесу тьма окутывала и самую усадьбу, и высокие
силуэты тихо шумящих елей.
- Ну и жилище, - подумал про себя Мазепа, останавливаясь перед замком,
- настоящий разбойничий притон! Одначе, труби, Лобода, - обратился он к
стоявшему с ним рядом слуге.
Лобода вынул из-за пояса небольшую, красиво завитую серебряную трубу и,
приложив ее к губам, протрубил три раза. Звук трубы как-то странно
прозвучал в ночной тишине и всполошил спавшее в лесу эхо. Однако на этот
обычный знак, сообщавший обитателям замка о госте, желающем найти под его
кровом радушный приют, - из замка не последовало никакого ответа.
Прождавши несколько минут, Мазепа приказал Лободе повторить свой прием;
но ответом из замка было и на него все то же угрюмое молчание.
- А, сто чертей им и их роду, - выругался с досадой Мазепа, - не будем
же мы здесь перед их воротами ночевать. Труби так, чтобы им прочистило
уши, когда не хотят отвечать сразу.
Лобода не заставил себя повторять этого приказания, и видно требование
его было достаточно настойчиво, так как через несколько минут в
прорубленном отверстии башни, изображавшем окно, показалась чья-то голова.
- А замолчишь ли ты, сатана безрогий, чтобы тебе на тот свете черти так
в уши трубили! - закричал чей-то сиплые голос. - Какого "дидька" ты
шатаешься ночью по лесу, да не даешь покою добрым людям? Приветствие было
не из любезных и взорвало Лободу.
- Добрые люди, добродию, - закричал он в ответ, - отвечают сразу, а вот
такие харцызяки безухие, как твоя милость отвечают тогда, когда их
попотчуют батогом!
- Го-го! Какой скорый! А ну, выходи сюда, посмотрю добрый ли ремень
выйдет из твоей шкуры? - отвечал сиплый голос.
- Отворяй же, отворяй ворота, посмотрю и я, все ли у тебзубы во рту, -
закричал Лобода.
- Как же! Переночуешь и в лесу, розбышака; нет у нас мест для всяких
бродяг, - продолжал негостеприимный сторож. Лобода вспылил.
- Не для розбышаки, татарская морда, - крикнул он зычным голосом, - а
для славного Ивана Мазепы, присланного: твоему полковнику гетманом
Дорошенко!
- Ну, ну, много вашего ночного товариства прикрываете теперь гетманским
именем, - отвечал насмешливо сторож. - Иди себе к нечистому, пока не
попотчевал тебя железно кашей!
Положение отряда становилось критическим, перебранка начинала принимать
все более враждебный характер; видимо обитатели замка не верили назначению
Мазепы и решительно не желали впустить к себе отряд. Долго пришлось Мазепе
поспорить с недоверчивым и угрюмым сторожем, пока он согласился объявить
полковнику о прибытии посла. Наконец голова скрылась из окна.
Прошло с четверть часа, в окне никто не появлялся. За стенами замка
царила все та же тишина, прерываемая только глухим завыванием всполошенных
псов.
Мазепа начинал уже терять последнее терпение, когда окне показалась
снова голова, и тот же сиплый голос прокричал:
- Отряд пусть отъедет подальше и останется в лесу, а посол может
въехать в замок.
Это распоряжение пробудило в Мазепе снова смутное подозрение, - уж не
состроил ли ему тут засады проводник. Странные приемы владельцев замка
невольно наводили на эту мысль. Однако выбора не было: надо было или
принимав предложение владельцев, или возвращаться назад. Он ощупал на себе
оружие и тонкую кольчугу, покрывавшую под жупаном его грудь, и,
обратившись к Лободе, произнес быстро и отрывисто:
Теперь отъезжайте, но не удаляйтесь никуда от замка; если до полночи
вас не впустят, и я не дам вам никакой вести, - старайтесь проникнуть в
замок.
Лобода обещал исполнить точно его приказание. Отряд и обоз Мазепы
отъехали вглубь леса. Когда они удалились на значительное расстояние,
ржавые цепи заскрипели, опустился подъемный мост; Мазепа проехал под
темным проходом башни и въехал наконец на обширное подворье полковника.
Воротарь пошел вперед, и Мазепа последовал за ним.
Было уже так темно, что он не мог рассмотреть хорошенько расположение
этого угрюмого замка, - он заметил только направо и налево темные силуэты
каких-то обширных построек, прямо же перед ним чернел большой будынок, в
одном из окон которого мелькал красноватый огонек. Доехавши до половины
двора, Мазепа, из уважения к званию и возрасту хозяина, соскочил с коня и,
взявши его за повод, пошел пешком. Теперь, подойдя ближе, он мог уже
рассмотреть и самое жилище полковника. Это была какая-то длинная,
неуклюжая и массивная постройка, сбитая из необтесанных бревен с таким же
тяжелым крыльцом посредине и высокой гонтовой крышей. Дойдя до крыльца,
Мазепа отдал своего коня воротарю и, взойдя на ступеньки крыльца, отворил
тяжелые двери и вошел в сени. Все стены этой обширной комнаты были увешаны
ружьями, саблями, конской сбруей, волчьими, лисьими и медвежьими шкурами;
на деревянных козлах лежали дорогие, расшитые серебром седла. В сенях
Мазепу встретил старый казак с каганцом в руке.
- Пан полковник просит твою милость не гневаться на него, - произнес
он, кланяясь Мазепе, - за то, что не может он встретить пана, по старому
обычаю, на пороге своего дома. Тяжкий недуг приковал его к месту, а потому
прошу пана последовать за мной.
Слова казака изумили Мазепу. Как, тот самый полковник Гострый, о силе и
ловкости которого рассказывали такие чудеса в шинке, который еще позавчера
пропорол одним ударом ножа брюхо медведю, теперь так слаб, что не может
подняться с места? Ге-ге! Да к полковнику ли Гострому завел его проводник?
- подумал с сомнением Мазепа, шагая вслед за казаком. Они прошли еще
какую-то полутемную комнату, тоже нечто вроде прихожей, в которой также
пахло ремнями и звериными шкурами, и вошли в покой самого полковника.
Комната была освещена двумя желтыми восковыми свечами, стоявшими в
медном зеленом подсвечнике, так что Мазепа сразу же осмотрел ее. Стены ее
были также деревянные, липовые, но только чисто выструганные, словно
отполированные, так что свет свечей переливался на них. Потолок был также
небеленый, но чисто отполированный, с красивым резным сволоком. Правый
угол комнаты занимали иконы, убранные красивыми рушниками с зажженной
перед ними лампадкой. Под стенами тянулись липовые лавы со спинками,
покрытые красным сукном; на стенах висели ковры и дорогие восточные ткани,
а поверх них были навешаны тонкие кольчуги, шлемы и разное дорогое оружие.
Под иконами стоял длинный стол, покрытый ковром, и у него на высоком,
самодельном кресле с высокой, деревянной спинкой сидел очевидно сам
полковник.
Это был худощавый старик с пышными седыми усами и нависшими на глаза
седыми же бровями; его желтый высокий лоб и худощавые обвисшие щеки
казались еще желтее от чистого серебристого цвета усов и бровей. Голова
полковника была гладко выбрита по запорожскому обычаю и только н самой
маковке головы завивался длинный серебристый "оселедець". Выражение лица
полковника не отличалось от всего вида его усадьбы: глядел он строго и
угрюмо, едва вскидывая глазами из-под своих нависших бровей. Весь вид его
не соответствовал тому изображению закаленного героя, которое создал в
своем воображении Мазепа на основании слышанных им в шинке разговоров.
Полковник сидел в кресле как-то осунувшись, наклоненная голова его входила
в плечи; ноги покрывала до самых колен пушистая медвежья шкура. Подле
кресла его стояла толстая палка с дорогим набалдашником.
Мазепа сделал несколько шагов и, остановившись, отвесил полковнику
красивый поклон и произнес:
- Ясновельможный гетман Петр Дорошенко велел мне узнать, как здоровье
твоей милости?
- Благодарю его ясновельможную мосць, - отвечал полковник, наклоняя
голову, - но к старости и дуб столетний хиреет, так вот и меня прикрутила
тяжкая болезнь, не мог я тебя выйти встретить на пороге моего дома. Ох,
ноги, ноги... - схватился он рукой за колени, - ломит, ноет... Быть на
завтра дождю или снегу... уж это у меня вернейший "прогностык"... Одначе,
что ж это я тебя своими "слабостямы" занимаю... Садись, пане добродию,
будь дорогим гостем.
Мазепа поблагодарил за приглашение и сел на лавке против полковника.
- Прости, ясный пане, что я потревожил тебя своим прибытием в такое
позднее время, - заговорил он, - но ясновельможный гетман поручил мне
передать твоей милости деньг универсалы и военные припасы и просил узнать
у тебя, к идет здесь воистину наша "справа" на левом берегу, много
прилучилось к нам левобережных, можно ли положиться на Нежинский, Киевский
и Прилуцкий полк. Гетман просил тебя верить мне, как самой его мосци, и в
"доказ" слов моих велел показать тебе этот перстень. - С этими словами
Мазепа снял с указательного пальца массивный золотой перстень с большим
изумрудом, на котором был вырезан гетманский герб, и со словами: - Знаком
ли он тебе? - передал его полковнику.
Полковник бросил на Мазепу быстрый, но вместе с тем и пытливый взгляд,
осмотрел внимательно перстень и, возвращая его назад, ответил:
- Знаком, а как же, знаком... - Затем он слегка выпрямился, опустил
руку на стол и, поднявши голову, обратился к Мазепе более добрым голосом:
- Гаразд, гаразд. Все, все расскажем. А ты сообщи мне вперед, что у вас
делается нового. Куда двинул гетман орду?
При этих словах полковника Мазепа почувствовал на себе снова его
быстрый и острый взгляд, мелькавший, словно тонкая игла, из-под его
нависших бровей.
Вопрос его изумил Мазепу. Странно, неужели же он, такой верный
"спивбрат" гетмана, и не знает, что гетман еще только поджидает татар:
Правда, передовые отряды отдельных мурз уже прибывали в Чигирин, и среди
народа носились слухи о том, что к Дорошенку явилась уже вся крымская
орда, но Гострый должен же был знать истину.
- Разве пан полковник не знает, - спросил он с изумлением, - что гетман
только после Покрова ожидает прибытия орды?
- Гм... гм... - произнес как-то неопределенно полковник, накручивая на
пальце свой длинный ус, - значит, переяславцы обманули меня, а я было уже
понадеялся...
Снова слова полковника поразили еще больше Мазепу, как это могли
переяславцы передавать ему такие вести, когда он сам, Мазепа, видел их у
Дорошенко, и тогда еще гетман сомневался в том, согласится ли даже хан
прислать свою орду.
- Пане полковнику, - ответил Мазепа, - смотри хорошенько, переяславцы
ль то были у тебя? Не могли они передать тебе такой вести, так как я сам
был в ту пору у гетмана, а тогда еще и неведомо было, пришлет ли хан свою
орду. Полковник совсем повернулся к Мазепе.
- Ты думаешь? - произнес он живо, устремляя прямо на Мазепу свои
пронзительные глаза. - А что же, может и вправду статься! Много ведь
теперь всякой "наволочи" "прыкыдаеться" теплыми приятелями Дорошенко,
чтобы уловить каких малоумных, да открыть все Бруховецкому. О, у него
много верных подлипал! Хоть бы Самойлович, Гвинтовка и другие.
Опять в словах полковника Мазепу поразило его полное незнакомство со
всеми обстоятельствами задуманного Дорошенко переворота. Самойлович -
угодник Бруховецкого? Конечно, для отвода глаз он и должен был вести себя
так на левом берегу, но полковник Гострый должен же знать истинные рации и
намеренья Самойловича. Теперь уже Мазепа бросил в свою очередь
подозрительный взгляд на полковника. "Ге-ге! - подумал он про себя. - Да
уж ты-то сам кто такой будешь? Не попался ли я в ловушку? Ну, постой же,
попытаю я и тебя! Надо быть поосторожнее и не выболтать чего-нибудь
лишнего". И стараясь не подать ни малейшего намека на то, что он
подозревает полковника, Мазепа отвечал небрежным тоном.
- Да, много теперь зрадников и иуд расплодилось кругом. Прежде говорила
пословица: надо пуд соли вместе съесть чтоб узнать человека, а теперь,
думаю, и того было бы мало. Вот скажи мне, добродию, кому из людей доручил
ты свою справу по селам, разослал ли везде вестунов, чтоб к тебе
собирались?
Лицо полковника не изменилось, только в глазах его словно промелькнула
улыбка.
- По селам? - изумился он. - А ты откуда знаешь, что я там поставил
своих вартовых?
- Не знаю, а спрашиваю, чтоб сообщить и моему гетману, подготовлен ли
народ?
- Гм! гм... А ты из Чигирина прямо, или заезжал куда?
- Из Чигирина. - улыбнулся чуть заметно Мазепа.
- Так, так... Люди, говорю тебе, у меня верные, верные, своя рука.
- У, хитрый лис! - подумал про себя Мазепа, - тебя, видно, сразу не
прощупаешь.
- Верные-то верные, - произнес он вслух, - одначе вспомни, пане
полковнику, как тебя твой же слуга Иван Рагоза чуть-чуть не предал
Бруховецкому. Да стой, что же ты сдела с ним?
Полковник вздрогнул:
- А что же с такими шельмами делать? Наказал его примерно, да и баста,
- отвечал он, овладев сразу собою. - Все это от хворости моей происходит:
не могу сам выехать никуда, приходится доручать все чужим людям. Ох-ох-ох!
- застонал он и ухватился руками за правую ногу. Притворство полковника
взорвало Мазепу.
- Ну, постой же, уж я выведу тебя, хитрец, на чистую воду: или ты или
не ты? - решил он и, обратившись к полковнику, произнес с любезной
улыбкой, дотрагиваясь до пышной медвежьей шкуры, покрывавшей ноги
полковника:
- Да, ноги для казака первое дело. Какие уж там войсковые "справы",
когда не может человек и с места подняться. А дозволь-ка спросить твою
милость, не с того ли косматого супостата эта шкура, которому ты позавчера
на "вловах" так молодецки брюхо распорол?
По лицу полковника мелькнуло молнией изумление, сменившееся
нескрываемой улыбкой.
- Ге-ге! Да ты уже и это выследил! - воскликнул он весело, подымая
голову.
Мазепа заметил теперь с изумлением, что и осанка полковника, и
выражение лица его совершенно изменились. И под нависших бровей глаза
глядели теперь бодро и весел под усами играла веселая, насмешливая улыбка.
Ну, пане добродию, - ударил он Мазепу по колену. - Годи нам с тобою,
как малым детям, на гойдалке качаться; вижу, что не абы кого прислал ко
мне Дорошенко. Пробач же теперь мне, что до сих пор не верил я тебе, хоть
ты и показал мне гетманский перстень: мало ли чего не могло случиться, мог
и украсть его кто-нибудь у гетмана, или у тебя, а теперь ведь расплодилась
такая тьма неверных собак, что и своих стен начинаешь опасаться. Ко мне
уже не раз добирался сам дьявол Бруховецкий и приспешников своих подсылал,
только я ведь как еж, меня ведь голыми руками да голым разумом не
возьмешь!
- А я уж подумал, не завел ли меня проводник к какому союзнику
Бруховецкого? Не хотел уже и верить тебе, - усмехнулся Мазепа.
- И добре делаешь, что не сразу всякому веришь, а наипаче тут у нас на
левом берегу... Одначе, пойдем же теперь христианским делом повечеряем,
чем Бог послал, да за вечерей и побеседуем про всякое дело. Пожалуй, будь
дорогим гостем, - произнес он, подымаясь бодро с места и указывая рукой