Страница:
То и дело приходилось наталкиваться на трудности. Привлекательный тридцатилетний адвокат с пшеничными усами с вызывающим видом вошел в приемную, а затем скороговоркой рассказал, что из–за отсутствия аппетита он потерял двадцать фунтов веса, страдал меланхолией и, как установил Зигмунд, головными болями психического происхождения. Не может ли доктор помочь ему? У него один ребенок, его жена заболела после родов, неприятности начались вскоре после этого.
– Помешала ли болезнь вашей жены половым сношениям с ней?
Адвокат водил носком ботинка по рисунку ковра.
– Нет.
– Нормальные половые сношения?
– Да… Ну, почти. Я извлекал до… Моя жена не может иметь второго ребенка, пока не поправится. – Затем, как бы защищаясь: – Разве здесь что–то неверно?
Зигмунд ответил суровым профессиональным тоном:
– Физически да. Это причина вашего недомогания. Адвокат уставился на него с недоверием:
– Как это может быть?
– Природа распорядилась так, чтобы мужская сперма выливалась во влагалище. Таково здоровое завершение нормального акта. Когда вы прерываете сношение до семяизвержения, вы наносите сильный удар по нервной системе. Это ведь неестественно. Это создает то, что мы называем сексуально вредным сдвигом. Были ли у вас нынешние симптомы до того, как вы стали прибегать к прерванному сношению?
– Не было. Я был здоровым и крепким.
– Нет ли здесь религиозной проблемы? Пробовали ли вы презервативы?
– Эти неуклюжие тяжелые резинки вызывают у меня отвращение.
– Знает ли ваша жена о спринцевании?
– Она считает его слишком ненадежным.
– Тогда ваша задача вылечить вашу жену, именно в этом секрет и вашего выздоровления.
Зигмунду встречались десятки случаев с похожими симптомами. С некоторыми мужьями приходилось упорно дискутировать, пытаясь добраться до первопричины. Мужчины считали неприличным исповедоваться о своих интимных отношениях с женами даже врачу, от которого ждут помощи. Но приват–доцент Зигмунд Фрейд разработал ненавязчивую и тонкую методику, убеждая скрытных пациентов не прятать истину. По мере накопления фактов он понял, как широко применяется из–за религиозных ограничений и страха перед зачатием супружеский онанизм. Ему стало казаться, что не страдают от прерванного сношения в браках лишь мужчины, содержащие любовниц или пользующиеся услугами венских проституток.
Не лучше обстояло дело и с женами. Однажды к нему пришла молодая мать с жалобами на неясные страхи и боль в груди. Она любила своего мужа. Когда он был в отъезде, она чувствовала себя прекрасно. Супруги не хотели больше детей, прибегали к прерванному сношению, и жена все время боялась, что муж может допустить оплошность.
– Фрау Бакер, доводит ли вас муж до оргазма, прежде чем прерывает сношение?
Она уставилась на него, бледная от смущения:
– Господин доктор, разве это приличный медицинский вопрос?
– Да, ибо он касается состояния вашей нервной системы. Позвольте, я объясню: внимательные мужья стараются делать так, чтобы и жена получила удовлетворение. Видите ли, фрау Бакер, когда обрывается половое сношение, жена, подведенная к оргазму, испытывает такой же серьезный нервный шок, как и ее муж. Если ваш муж будет приносить вам удовлетворение, вы не будете страдать от недомоганий, которые мучают вас.
Фрау Бакер бросила на него свирепый проницательный взгляд.
– Но если мой муж будет так тянуть, то не возрастет ли опасность, что он вовремя не извлечет?
– Может быть.
– Лечение, которое вы описываете, может оказаться хуже болезни.
– Тогда позвольте мне заверить вас с позиции врача: физически у вас нет никаких нарушений. Неопределенные страхи, вспышки боли в груди – проявление вашей обеспокоенности, результат нервного расстройства. Как только вы возобновите нормальные половые отношения с мужем, ваши симптомы исчезнут…
– …И их заменит тошнота по утрам. – Она сдержанно улыбнулась, поблагодарила доктора и ушла.
Приходили молодые холостяки, некоторые моложе двадцати, а также незамужние женщины с различными неврозами, зачастую вызванными онанизмом. Сначала Зигмунд столкнулся с тем, что пациенты старательно скрывали свой порок, поскольку в детстве им крепко вбивали в сознание, что рукоблудие – самый страшный из грехов, ведущий к потере зрения и идиотизму. Однако затем стало ясно, что онанизм, если им не увлекаться чрезмерно, наносит меньший ущерб, чем сопутствующее чувство вины, которое вызывает ипохондрию, самопорицание, навязчивое копание в душе. Зигмунд пришел к выводу, что невроз не появляется у мальчиков и молодых людей, соблазненных более зрелыми женщинами.
Требовались недели и месяцы исследований, прежде чем удавалось подвести пациента к причинам, вызвавшим расстройство. Так, с большим трудом он выяснил, почему молодая женщина страдала мучительной ипохондрией со времени половой зрелости. Она стала жертвой сексуального насилия в восьмилетнем возрасте. Причиной истерии склонного к самоубийству молодого человека было рукоблудие, которому научил его школьный друг. Зигмунд изменил подход к пациентам; он не довольствовался внушением с целью удалить воспоминание о неприятных событиях в прошлом. Поскольку теперь он проникал глубже в подсознание и работал в более широком плане, то считал прежнюю терапию фрагментарной, приносящей лишь поверхностные эффекты. Как врач, он повышал свой профессиональный уровень, менял подход к пациентам и предъявлял к себе все более высокие требования. Отныне он был полон решимости добраться до истоков заболевания и найти общий закон, объясняющий нарушения психики. Пока же, не достигнув большего понимания, он был вынужден, естественно, сосредоточиться на профилактике. Стараясь уберечь пациента от новых приступов, он добивался переноса подавленных идей из подсознания в сознание и объяснял всеми доступными ему средствами, что пациент не должен чувствовать вины или страха из–за чего–то плохого, имевшего место в прошлом. Он поднимал целину, пытаясь лечить неврастенические сексуальные явления. В отличие от случаев истерии, где он добился ощутимых результатов, в этой области, как он отмечал в текущих записях, «редко и только косвенно» мог влиять «на душевные последствия невроза обеспокоенности». Случаи, ставившие его в тупик, относились к мужчинам, которым не нравились вообще женщины, и они не могли побороть физического отвращения при мысли о половом сношении с ними. Какой же могла быть психическая причина гомосексуализма?
Самыми трагическими были те случаи, когда к нему приводили пациента слишком поздно, уже с признаками паранойи. Так случилось с молодой женщиной, жившей с братом и старшей сестрой в хороших домашних условиях. У нее развилась мания преследования, она слышала голоса, ей казалось, что соседи говорят за ее спиной, будто ее совратил знакомый, в прошлом снимавший у них комнату. В течение недель она постоянно думала, что видит и слышит, как люди на улице судачат, будто она живет надеждой, что квартирант вернется, будто она плохая женщина. Затем ее рассудок светлел, она осознавала, что ее подозрения беспочвенны и что у нее нормальное здоровье… до следующего приступа.
Йозеф Брейер узнал о ее случае от коллеги и посоветовал направить ее к доктору Фрейду. Зигмунд попытался проникнуть в ее прошлое с ловкостью Бильрота, вскрывающего нарыв. Квартирант жил в семье целый год. Потом отправился путешествовать, через полгода вернулся на короткий срок, а затем отбыл навсегда. Обе сестры говорили о том, как было приятно видеть его в доме.
В чем же дело? Зигмунд подозревал, что болезнь возникла на сексуальной почве. Позже он узнал правду, но не от пациентки, а от ее старшей сестры. Однажды утром младшая сестра убирала комнату, когда молодой мужчина находился еще в постели. Он позвал девушку, и та, ничего не подозревая, подошла к нему. Мужчина отбросил одеяло, взял ее руку и положил ее на свой возбужденный пенис. Девушка на какой–то момент оцепенела, а затем убежала. Вскоре после этого мужчина исчез навсегда. Позднее девушка рассказала старшей сестре об инциденте, расценив его как «попытку создать для нее осложнения». Когда она заболела и старшая сестра пыталась обсудить с ней «сцену соблазна», младшая категорически отрицала случившееся и свой рассказ об этом.
Ныне, когда перед ним был явный случай сексуального сдвига, вызвавшего заболевание, Зигмунд полагал, что сможет помочь: слышавшиеся ей при галлюцинациях голоса соседей, будто она плохая женщина, были, по всей вероятности, дальним следствием ее возбуждения, когда мужской член оказался в ее руке, и чувства вины, вылившегося в самобичевание. Поскольку она не могла переносить этого чувства, то переложила его на внешний источник – на соседей.
Нужно было удалить не столько память о самом инциденте – Зигмунд сомневался, сможет ли он полностью устранить травмирующее воспоминание, – сколько чувство вины, запавшее в ее подсознательную память. Если бы он смог вернуть сознание девушки к первоначально случившемуся и доказать ей, что ее реакция была нормальной, то тогда исчезли бы самоупреки, исчезло бы и представление о преследовании со стороны соседей. У нее появился бы шанс для нормальной жизни, а при благоприятных обстоятельствах и для брака.
Он потерпел поражение. Несколько раз он вводил девушку в состояние полугипноза, побуждая рассказать о молодом квартиросъемщике. Она откровенно говорила обо всем добром, что оставалось в ее памяти, но, когда он попытался наводящими вопросами подвести ее к травмировавшей сцене, она кричала:
– Нет! Ничего приводящего в смущение не было! Нечего рассказывать. Он хороший молодой человек, в хороших отношениях с нашей семьей…
После второй такой вспышки она послала письмо доктору Фрейду с отказом от его услуг, потому что его вопросы выводят ее из равновесия. Во второй половине дня Зигмунд сидел в своем кабинете, письмо лежало перед ним, его руки на столе как бы обхватывали записку. Он был огорчен; пациентка возвела такую высокую стену против воспоминания о происшедшем, что преодолеть ее стало невозможно. Было слишком поздно, чтобы добраться до травмы в подсознании и нейтрализовать ее.
Он тяжело вздохнул, покачал головой, выкрутил фитиль в лампе, наполнив кабинет теплым светом, и взялся за последний вариант рукописи о неврозах.
3
4
– Помешала ли болезнь вашей жены половым сношениям с ней?
Адвокат водил носком ботинка по рисунку ковра.
– Нет.
– Нормальные половые сношения?
– Да… Ну, почти. Я извлекал до… Моя жена не может иметь второго ребенка, пока не поправится. – Затем, как бы защищаясь: – Разве здесь что–то неверно?
Зигмунд ответил суровым профессиональным тоном:
– Физически да. Это причина вашего недомогания. Адвокат уставился на него с недоверием:
– Как это может быть?
– Природа распорядилась так, чтобы мужская сперма выливалась во влагалище. Таково здоровое завершение нормального акта. Когда вы прерываете сношение до семяизвержения, вы наносите сильный удар по нервной системе. Это ведь неестественно. Это создает то, что мы называем сексуально вредным сдвигом. Были ли у вас нынешние симптомы до того, как вы стали прибегать к прерванному сношению?
– Не было. Я был здоровым и крепким.
– Нет ли здесь религиозной проблемы? Пробовали ли вы презервативы?
– Эти неуклюжие тяжелые резинки вызывают у меня отвращение.
– Знает ли ваша жена о спринцевании?
– Она считает его слишком ненадежным.
– Тогда ваша задача вылечить вашу жену, именно в этом секрет и вашего выздоровления.
Зигмунду встречались десятки случаев с похожими симптомами. С некоторыми мужьями приходилось упорно дискутировать, пытаясь добраться до первопричины. Мужчины считали неприличным исповедоваться о своих интимных отношениях с женами даже врачу, от которого ждут помощи. Но приват–доцент Зигмунд Фрейд разработал ненавязчивую и тонкую методику, убеждая скрытных пациентов не прятать истину. По мере накопления фактов он понял, как широко применяется из–за религиозных ограничений и страха перед зачатием супружеский онанизм. Ему стало казаться, что не страдают от прерванного сношения в браках лишь мужчины, содержащие любовниц или пользующиеся услугами венских проституток.
Не лучше обстояло дело и с женами. Однажды к нему пришла молодая мать с жалобами на неясные страхи и боль в груди. Она любила своего мужа. Когда он был в отъезде, она чувствовала себя прекрасно. Супруги не хотели больше детей, прибегали к прерванному сношению, и жена все время боялась, что муж может допустить оплошность.
– Фрау Бакер, доводит ли вас муж до оргазма, прежде чем прерывает сношение?
Она уставилась на него, бледная от смущения:
– Господин доктор, разве это приличный медицинский вопрос?
– Да, ибо он касается состояния вашей нервной системы. Позвольте, я объясню: внимательные мужья стараются делать так, чтобы и жена получила удовлетворение. Видите ли, фрау Бакер, когда обрывается половое сношение, жена, подведенная к оргазму, испытывает такой же серьезный нервный шок, как и ее муж. Если ваш муж будет приносить вам удовлетворение, вы не будете страдать от недомоганий, которые мучают вас.
Фрау Бакер бросила на него свирепый проницательный взгляд.
– Но если мой муж будет так тянуть, то не возрастет ли опасность, что он вовремя не извлечет?
– Может быть.
– Лечение, которое вы описываете, может оказаться хуже болезни.
– Тогда позвольте мне заверить вас с позиции врача: физически у вас нет никаких нарушений. Неопределенные страхи, вспышки боли в груди – проявление вашей обеспокоенности, результат нервного расстройства. Как только вы возобновите нормальные половые отношения с мужем, ваши симптомы исчезнут…
– …И их заменит тошнота по утрам. – Она сдержанно улыбнулась, поблагодарила доктора и ушла.
Приходили молодые холостяки, некоторые моложе двадцати, а также незамужние женщины с различными неврозами, зачастую вызванными онанизмом. Сначала Зигмунд столкнулся с тем, что пациенты старательно скрывали свой порок, поскольку в детстве им крепко вбивали в сознание, что рукоблудие – самый страшный из грехов, ведущий к потере зрения и идиотизму. Однако затем стало ясно, что онанизм, если им не увлекаться чрезмерно, наносит меньший ущерб, чем сопутствующее чувство вины, которое вызывает ипохондрию, самопорицание, навязчивое копание в душе. Зигмунд пришел к выводу, что невроз не появляется у мальчиков и молодых людей, соблазненных более зрелыми женщинами.
Требовались недели и месяцы исследований, прежде чем удавалось подвести пациента к причинам, вызвавшим расстройство. Так, с большим трудом он выяснил, почему молодая женщина страдала мучительной ипохондрией со времени половой зрелости. Она стала жертвой сексуального насилия в восьмилетнем возрасте. Причиной истерии склонного к самоубийству молодого человека было рукоблудие, которому научил его школьный друг. Зигмунд изменил подход к пациентам; он не довольствовался внушением с целью удалить воспоминание о неприятных событиях в прошлом. Поскольку теперь он проникал глубже в подсознание и работал в более широком плане, то считал прежнюю терапию фрагментарной, приносящей лишь поверхностные эффекты. Как врач, он повышал свой профессиональный уровень, менял подход к пациентам и предъявлял к себе все более высокие требования. Отныне он был полон решимости добраться до истоков заболевания и найти общий закон, объясняющий нарушения психики. Пока же, не достигнув большего понимания, он был вынужден, естественно, сосредоточиться на профилактике. Стараясь уберечь пациента от новых приступов, он добивался переноса подавленных идей из подсознания в сознание и объяснял всеми доступными ему средствами, что пациент не должен чувствовать вины или страха из–за чего–то плохого, имевшего место в прошлом. Он поднимал целину, пытаясь лечить неврастенические сексуальные явления. В отличие от случаев истерии, где он добился ощутимых результатов, в этой области, как он отмечал в текущих записях, «редко и только косвенно» мог влиять «на душевные последствия невроза обеспокоенности». Случаи, ставившие его в тупик, относились к мужчинам, которым не нравились вообще женщины, и они не могли побороть физического отвращения при мысли о половом сношении с ними. Какой же могла быть психическая причина гомосексуализма?
Самыми трагическими были те случаи, когда к нему приводили пациента слишком поздно, уже с признаками паранойи. Так случилось с молодой женщиной, жившей с братом и старшей сестрой в хороших домашних условиях. У нее развилась мания преследования, она слышала голоса, ей казалось, что соседи говорят за ее спиной, будто ее совратил знакомый, в прошлом снимавший у них комнату. В течение недель она постоянно думала, что видит и слышит, как люди на улице судачат, будто она живет надеждой, что квартирант вернется, будто она плохая женщина. Затем ее рассудок светлел, она осознавала, что ее подозрения беспочвенны и что у нее нормальное здоровье… до следующего приступа.
Йозеф Брейер узнал о ее случае от коллеги и посоветовал направить ее к доктору Фрейду. Зигмунд попытался проникнуть в ее прошлое с ловкостью Бильрота, вскрывающего нарыв. Квартирант жил в семье целый год. Потом отправился путешествовать, через полгода вернулся на короткий срок, а затем отбыл навсегда. Обе сестры говорили о том, как было приятно видеть его в доме.
В чем же дело? Зигмунд подозревал, что болезнь возникла на сексуальной почве. Позже он узнал правду, но не от пациентки, а от ее старшей сестры. Однажды утром младшая сестра убирала комнату, когда молодой мужчина находился еще в постели. Он позвал девушку, и та, ничего не подозревая, подошла к нему. Мужчина отбросил одеяло, взял ее руку и положил ее на свой возбужденный пенис. Девушка на какой–то момент оцепенела, а затем убежала. Вскоре после этого мужчина исчез навсегда. Позднее девушка рассказала старшей сестре об инциденте, расценив его как «попытку создать для нее осложнения». Когда она заболела и старшая сестра пыталась обсудить с ней «сцену соблазна», младшая категорически отрицала случившееся и свой рассказ об этом.
Ныне, когда перед ним был явный случай сексуального сдвига, вызвавшего заболевание, Зигмунд полагал, что сможет помочь: слышавшиеся ей при галлюцинациях голоса соседей, будто она плохая женщина, были, по всей вероятности, дальним следствием ее возбуждения, когда мужской член оказался в ее руке, и чувства вины, вылившегося в самобичевание. Поскольку она не могла переносить этого чувства, то переложила его на внешний источник – на соседей.
Нужно было удалить не столько память о самом инциденте – Зигмунд сомневался, сможет ли он полностью устранить травмирующее воспоминание, – сколько чувство вины, запавшее в ее подсознательную память. Если бы он смог вернуть сознание девушки к первоначально случившемуся и доказать ей, что ее реакция была нормальной, то тогда исчезли бы самоупреки, исчезло бы и представление о преследовании со стороны соседей. У нее появился бы шанс для нормальной жизни, а при благоприятных обстоятельствах и для брака.
Он потерпел поражение. Несколько раз он вводил девушку в состояние полугипноза, побуждая рассказать о молодом квартиросъемщике. Она откровенно говорила обо всем добром, что оставалось в ее памяти, но, когда он попытался наводящими вопросами подвести ее к травмировавшей сцене, она кричала:
– Нет! Ничего приводящего в смущение не было! Нечего рассказывать. Он хороший молодой человек, в хороших отношениях с нашей семьей…
После второй такой вспышки она послала письмо доктору Фрейду с отказом от его услуг, потому что его вопросы выводят ее из равновесия. Во второй половине дня Зигмунд сидел в своем кабинете, письмо лежало перед ним, его руки на столе как бы обхватывали записку. Он был огорчен; пациентка возвела такую высокую стену против воспоминания о происшедшем, что преодолеть ее стало невозможно. Было слишком поздно, чтобы добраться до травмы в подсознании и нейтрализовать ее.
Он тяжело вздохнул, покачал головой, выкрутил фитиль в лампе, наполнив кабинет теплым светом, и взялся за последний вариант рукописи о неврозах.
3
Просматривая свои записи, сделанные с октября за период напряженной работы, он радовался тому, что число неудач было меньше случаев успешной помощи пациентам. Поскольку расширялись его знания и оттачивались терапевтические инструменты, можно было надеяться, что он сумеет справиться с симптомами, ставившими его ранее в тупик. Весной появилось множество пациентов; каждый случай давал все больше свидетельств, что главное проявление невроза, как бы оно ни маскировалось, вызывалось беспокойством, а невроз беспокойства возникал вследствие подавления. Он думал более раскованно с пером в руке, чем во время прогулок по улицам Вены. Наверху страницы Зигмунд вывел: «Проблемы».
Формулирование проблем в той же мере важно, как их решение. «Не жди, когда проблема придет к тебе, – заметил он, – она может появиться в неудобное и неприятное время. Веди поиски сам, будь агрессивен, работай с загадочным, неподатливым материалом на своих условиях».
Робость была ни к чему. Вильгельм Флис писал ему из Берлина: «Дерзай импровизировать! Не бойся выходить в мыслях за рамки уже известного или угадываемого!» Зигмунд решил для себя: «Вильгельм прав; невозможно идти вперед без людей, осмеливающихся думать о новом, прежде чем они в состоянии объяснить это новое».
Существует ли такая вещь, как врожденная, наследственная слабость сексуальной функции или ее нарушение? Или же это приобретается в молодые годы под влиянием внешних обстоятельств? Не является ли наследственность всего лишь умножающим фактором? Какова этиология повторяющейся депрессии? Не имеет ли она видимой сексуальной основы?
Под заголовком «Тезисы» он перечислил набор постулатов, которые послужат основанием. Фобии, галлюцинации, депрессия, вызванная тревогой, являлись по меньшей мере частично следствием нарушения нормальной половой жизни и взросления. Истерия возникала, когда подавлялась обеспокоенность, вызванная сексуальностью. Неврастения, половое бессилие на нервной почве у мужчин зачастую вызывали импотенцию, которая, в свою очередь, приводила к неврозу у их жен. Сексуально холодные женщины провоцировали невроз у своих мужей.
Он поставил перед собой несколько параллельных задач: ознакомиться с литературой других стран, «в которой описаны эндемические сексуальные ненормальности»; составить досье последствий, возникающих при подавлении нормального высвобождения сексуальной энергии; собрать сведения о сексуальных травмах, причиненных в возрасте, когда еще не сформировался соответствующий уровень сознания. Увлекательная часть любого поиска заключается в выявлении исходных причин; именно это интригует ученых–медиков в их экспериментах. И именно эту задачу поставил перед собой Зигмунд. Он послал расширенный проект «Этиологии невроза» Флису и просил его дать замечания. При переработке текста, когда ему пришлось быть более откровенным в отношении сексуального материала, пуританская натура взяла верх. Он начал свое письмо словами: «Ты, конечно, будешь хранить черновик так, чтобы он не попал в руки твоей молодой жены».
Лишь несколькими днями позднее он осознал, что повинен в том же лицемерии, какое он замечал у многих своих пациенток вроде той, которую он только что осмотрел и которая страдала приступами тревоги, заканчивавшимися обмороками на следующее утро после полового сношения с мужем. Он понял, что время нанесения травмы так отдалено, что его нужно откапывать лопатой, а не скальпелем. Поскольку сношение давало большое удовлетворение пациентке и мужу, Зигмунд понял, что первоначальная причина обмороков заложена глубоко в ее подсознании. Потребовалось много сеансов и применение процесса, названного им свободной ассоциацией, чтобы пациентка смогла приблизиться к действительной травме.
– Теперь я скажу, как появились у меня приступы страха, когда я была девочкой. В то время я спала в комнате по соседству с родителями, дверь оставалась открытой, и на столике горел ночник. Итак, не раз я видела, как мой отец ложился в кровать с матерью, и слышала звуки, сильно возбуждавшие меня. Тогда начались приступы.
Зигмунду с большим трудом удавалось набирать материал о неврозах, вызванных сексуальной обеспокоенностью. Он сказал спокойно:
– Ваша реакция совершенно понятна; большинство молодых девушек при первом знакомстве с сексуальностью испытывают некое подобие ужаса. Позвольте мне прочитать вам записи о подобных случаях, имевших место в более раннем возрасте, чем ваш. Главная ваша проблема сейчас – понять, что ваша тревога не имеет ничего общего с супружескими отношениями. Это истерия, вызванная воспоминаниями – подавленной памятью. Благополучие вашего брака зависит от того, сумеете ли вы отторгнуть тревоги, уходящие в отдаленное прошлое и связанные с нормальными, здоровыми отношениями между вашими родителями, такими же, какие существуют сейчас между вами и вашим мужем.
Когда пациентка ушла, он расслабился в кресле, массируя руками шею, в то время как его мысли обратились к его новым методам, заменившим нажим на лоб пациента. Задуманный им метод свободной ассоциации являлся ключом к исследованию глубоких слоев подсознания. Таким образом, был сделан большой скачок в методике. «Тот факт, что внешне не связанные замечания в силу ассоциации идей увязываются невидимыми, подсознательными нитями, представляет… наиболее впечатляющее выражение научного закона». Хаотически звучавшее для пациента превращалось в рисунок, понятный для знающего врача. Подсознание трудно обмануть, ввести в заблуждение, манипулировать им, ибо свободная ассоциация в действительности не свободна: каждая «случайная» мысль, идея, картина, воспоминание связаны с предшествующей и последующей, как звенья в единой цепи. Свободным являлся скорее сам процесс, чем его содержание, когда он проходит без вмешательства воли пациента, выборочно отсеивающей набегающие мысли, и без подсказки, внушения или влияния врача.
«С помощью такого процесса, – пришел к выводу Зигмунд, – мы можем получить истинный, а не выдуманный автопортрет. Каждая последующая мысль отражает акт упорядоченного продвижения, даже если это движение направлено в прошлое, в подсознание. Здесь нет случайности, не может быть чего–либо бессмысленного или не имеющего отношения к делу. Процесс открывает возможность самовыражения участвующему в нем уму». Даже самые нелепые и внешне противоречивые мысли, если они идут непрерывным потоком, дают 'материал для понимания психики.
Едва приступив к использованию метода свободной ассоциации, Зигмунд столкнулся со странным, трудно понимаемым явлением: пациенты относились к нему, как если бы он был кем–то из их собственного прошлого! Они проецировали свои мысли, чувства, желания на врача. Как только заложенное в их подсознании приводилось в движение, они переносились в прошлое, в свои детские годы и вновь переживали тот период, иногда позитивно, в духе любви и послушания, иногда – в духе ненависти и бунта. Чувство настоящего стиралось, они восстанавливали те сцены, искали того удовлетворения, которое ощущали, когда были маленькими, чаще всего под родительским кровом. Подобного не было, когда он прибегал к гипнозу или нажимал на лоб пациента. Он осознал, что «перенос», как Зигмунд назвал это удивительное явление, неизбежен при любом фундаментальном анализе. Он обнаружил, что пациенту требуется длительное время, чтобы понять иррациональность своего поведения, а врачу так же тяжело давались многие переносы, как пациенту – проецирование. Без переноса из прошлого в настоящее любви, ненависти, тревог, нападок можно еще добиться скромного ослабления симптомов, но излечения – никогда! Стоит пациенту осознать перенос, и он на пути к пониманию как содержания, так и образа действия своего собственного подсознания. С высоты этого пика он способен добраться до самосознания; и тогда доктор Фрейд получает шанс и возможность вести дело к излечению.
Он не проявлял большого интереса к утренней почте: иногда в ней попадались письма от фрау Бернейс или Минны из Вандсбека, записка от одного из единокровных братьев из Англии; в основном же это были медицинские журналы, сообщения о заседаниях, счета. Однако с того времени, как он создал Международный банк «идей недалекого будущего» вместе с Вильгельмом Флисом, предложившим удивительную концепцию периодичности человеческой жизни, он с нетерпением ждал звонка почтальона, быстро перелистывал пачку в надежде увидеть берлинский штамп. Флис писал часто и пространно, его письма, стимулирующие мысль, задиристые, колючие и всегда интересные, представляли на деле черновые варианты его медицинских монографий. Зигмунд любил писать ежедневно Вильгельму, обычно ближе к полуночи, восстанавливая случаи, которыми он занимался в этот день, описывая новые, проливающие свет данные и свежие гипотезы, ошибки, которые надлежит исправить, триумф ума над туманным исследовательским материалом, а также свои неудачи в изучении, понимании и систематизации накапливающихся знаний. Когда ему не удавалось писать, он переживал это столь же болезненно, как другие венцы страдали от невозможности провести время в кафе. Письменное общение с Вильгельмом Флисом заменяло часы, которые он иногда проводил в кафе.
Двенадцатого апреля Марта родила пятого ребенка, девочку, названную Софьей. Роды прошли хорошо, и Зигмунд комментировал: «Софья вошла в этот непристойный мир без какой–либо борьбы». Марта выглядела усталой и бледной, она тут же заснула. Молодая няня, нанятая ухаживать за четырьмя детьми, уверенно взяла новорожденную на руки.
К концу второй недели Марта была уже на ногах, вновь занялась хозяйством, хотя мать и сестры Зигмунда просили ее не перегружаться. Когда она, довольная новым отпрыском, почувствовала себя окрепшей, Зигмунд спросил ее, может ли он поехать на несколько дней в Берлин к Вильгельму Флису.
– Разумеется, Зиги, поезжай прямо сейчас, когда я окружена заботой твоей семьи. Не думай, что я создана только для того, чтобы рожать детей. Ты был очень внимателен, и я наслаждалась Марком Твеном, которого ты мне читал.
Формулирование проблем в той же мере важно, как их решение. «Не жди, когда проблема придет к тебе, – заметил он, – она может появиться в неудобное и неприятное время. Веди поиски сам, будь агрессивен, работай с загадочным, неподатливым материалом на своих условиях».
Робость была ни к чему. Вильгельм Флис писал ему из Берлина: «Дерзай импровизировать! Не бойся выходить в мыслях за рамки уже известного или угадываемого!» Зигмунд решил для себя: «Вильгельм прав; невозможно идти вперед без людей, осмеливающихся думать о новом, прежде чем они в состоянии объяснить это новое».
Существует ли такая вещь, как врожденная, наследственная слабость сексуальной функции или ее нарушение? Или же это приобретается в молодые годы под влиянием внешних обстоятельств? Не является ли наследственность всего лишь умножающим фактором? Какова этиология повторяющейся депрессии? Не имеет ли она видимой сексуальной основы?
Под заголовком «Тезисы» он перечислил набор постулатов, которые послужат основанием. Фобии, галлюцинации, депрессия, вызванная тревогой, являлись по меньшей мере частично следствием нарушения нормальной половой жизни и взросления. Истерия возникала, когда подавлялась обеспокоенность, вызванная сексуальностью. Неврастения, половое бессилие на нервной почве у мужчин зачастую вызывали импотенцию, которая, в свою очередь, приводила к неврозу у их жен. Сексуально холодные женщины провоцировали невроз у своих мужей.
Он поставил перед собой несколько параллельных задач: ознакомиться с литературой других стран, «в которой описаны эндемические сексуальные ненормальности»; составить досье последствий, возникающих при подавлении нормального высвобождения сексуальной энергии; собрать сведения о сексуальных травмах, причиненных в возрасте, когда еще не сформировался соответствующий уровень сознания. Увлекательная часть любого поиска заключается в выявлении исходных причин; именно это интригует ученых–медиков в их экспериментах. И именно эту задачу поставил перед собой Зигмунд. Он послал расширенный проект «Этиологии невроза» Флису и просил его дать замечания. При переработке текста, когда ему пришлось быть более откровенным в отношении сексуального материала, пуританская натура взяла верх. Он начал свое письмо словами: «Ты, конечно, будешь хранить черновик так, чтобы он не попал в руки твоей молодой жены».
Лишь несколькими днями позднее он осознал, что повинен в том же лицемерии, какое он замечал у многих своих пациенток вроде той, которую он только что осмотрел и которая страдала приступами тревоги, заканчивавшимися обмороками на следующее утро после полового сношения с мужем. Он понял, что время нанесения травмы так отдалено, что его нужно откапывать лопатой, а не скальпелем. Поскольку сношение давало большое удовлетворение пациентке и мужу, Зигмунд понял, что первоначальная причина обмороков заложена глубоко в ее подсознании. Потребовалось много сеансов и применение процесса, названного им свободной ассоциацией, чтобы пациентка смогла приблизиться к действительной травме.
– Теперь я скажу, как появились у меня приступы страха, когда я была девочкой. В то время я спала в комнате по соседству с родителями, дверь оставалась открытой, и на столике горел ночник. Итак, не раз я видела, как мой отец ложился в кровать с матерью, и слышала звуки, сильно возбуждавшие меня. Тогда начались приступы.
Зигмунду с большим трудом удавалось набирать материал о неврозах, вызванных сексуальной обеспокоенностью. Он сказал спокойно:
– Ваша реакция совершенно понятна; большинство молодых девушек при первом знакомстве с сексуальностью испытывают некое подобие ужаса. Позвольте мне прочитать вам записи о подобных случаях, имевших место в более раннем возрасте, чем ваш. Главная ваша проблема сейчас – понять, что ваша тревога не имеет ничего общего с супружескими отношениями. Это истерия, вызванная воспоминаниями – подавленной памятью. Благополучие вашего брака зависит от того, сумеете ли вы отторгнуть тревоги, уходящие в отдаленное прошлое и связанные с нормальными, здоровыми отношениями между вашими родителями, такими же, какие существуют сейчас между вами и вашим мужем.
Когда пациентка ушла, он расслабился в кресле, массируя руками шею, в то время как его мысли обратились к его новым методам, заменившим нажим на лоб пациента. Задуманный им метод свободной ассоциации являлся ключом к исследованию глубоких слоев подсознания. Таким образом, был сделан большой скачок в методике. «Тот факт, что внешне не связанные замечания в силу ассоциации идей увязываются невидимыми, подсознательными нитями, представляет… наиболее впечатляющее выражение научного закона». Хаотически звучавшее для пациента превращалось в рисунок, понятный для знающего врача. Подсознание трудно обмануть, ввести в заблуждение, манипулировать им, ибо свободная ассоциация в действительности не свободна: каждая «случайная» мысль, идея, картина, воспоминание связаны с предшествующей и последующей, как звенья в единой цепи. Свободным являлся скорее сам процесс, чем его содержание, когда он проходит без вмешательства воли пациента, выборочно отсеивающей набегающие мысли, и без подсказки, внушения или влияния врача.
«С помощью такого процесса, – пришел к выводу Зигмунд, – мы можем получить истинный, а не выдуманный автопортрет. Каждая последующая мысль отражает акт упорядоченного продвижения, даже если это движение направлено в прошлое, в подсознание. Здесь нет случайности, не может быть чего–либо бессмысленного или не имеющего отношения к делу. Процесс открывает возможность самовыражения участвующему в нем уму». Даже самые нелепые и внешне противоречивые мысли, если они идут непрерывным потоком, дают 'материал для понимания психики.
Едва приступив к использованию метода свободной ассоциации, Зигмунд столкнулся со странным, трудно понимаемым явлением: пациенты относились к нему, как если бы он был кем–то из их собственного прошлого! Они проецировали свои мысли, чувства, желания на врача. Как только заложенное в их подсознании приводилось в движение, они переносились в прошлое, в свои детские годы и вновь переживали тот период, иногда позитивно, в духе любви и послушания, иногда – в духе ненависти и бунта. Чувство настоящего стиралось, они восстанавливали те сцены, искали того удовлетворения, которое ощущали, когда были маленькими, чаще всего под родительским кровом. Подобного не было, когда он прибегал к гипнозу или нажимал на лоб пациента. Он осознал, что «перенос», как Зигмунд назвал это удивительное явление, неизбежен при любом фундаментальном анализе. Он обнаружил, что пациенту требуется длительное время, чтобы понять иррациональность своего поведения, а врачу так же тяжело давались многие переносы, как пациенту – проецирование. Без переноса из прошлого в настоящее любви, ненависти, тревог, нападок можно еще добиться скромного ослабления симптомов, но излечения – никогда! Стоит пациенту осознать перенос, и он на пути к пониманию как содержания, так и образа действия своего собственного подсознания. С высоты этого пика он способен добраться до самосознания; и тогда доктор Фрейд получает шанс и возможность вести дело к излечению.
Он не проявлял большого интереса к утренней почте: иногда в ней попадались письма от фрау Бернейс или Минны из Вандсбека, записка от одного из единокровных братьев из Англии; в основном же это были медицинские журналы, сообщения о заседаниях, счета. Однако с того времени, как он создал Международный банк «идей недалекого будущего» вместе с Вильгельмом Флисом, предложившим удивительную концепцию периодичности человеческой жизни, он с нетерпением ждал звонка почтальона, быстро перелистывал пачку в надежде увидеть берлинский штамп. Флис писал часто и пространно, его письма, стимулирующие мысль, задиристые, колючие и всегда интересные, представляли на деле черновые варианты его медицинских монографий. Зигмунд любил писать ежедневно Вильгельму, обычно ближе к полуночи, восстанавливая случаи, которыми он занимался в этот день, описывая новые, проливающие свет данные и свежие гипотезы, ошибки, которые надлежит исправить, триумф ума над туманным исследовательским материалом, а также свои неудачи в изучении, понимании и систематизации накапливающихся знаний. Когда ему не удавалось писать, он переживал это столь же болезненно, как другие венцы страдали от невозможности провести время в кафе. Письменное общение с Вильгельмом Флисом заменяло часы, которые он иногда проводил в кафе.
Двенадцатого апреля Марта родила пятого ребенка, девочку, названную Софьей. Роды прошли хорошо, и Зигмунд комментировал: «Софья вошла в этот непристойный мир без какой–либо борьбы». Марта выглядела усталой и бледной, она тут же заснула. Молодая няня, нанятая ухаживать за четырьмя детьми, уверенно взяла новорожденную на руки.
К концу второй недели Марта была уже на ногах, вновь занялась хозяйством, хотя мать и сестры Зигмунда просили ее не перегружаться. Когда она, довольная новым отпрыском, почувствовала себя окрепшей, Зигмунд спросил ее, может ли он поехать на несколько дней в Берлин к Вильгельму Флису.
– Разумеется, Зиги, поезжай прямо сейчас, когда я окружена заботой твоей семьи. Не думай, что я создана только для того, чтобы рожать детей. Ты был очень внимателен, и я наслаждалась Марком Твеном, которого ты мне читал.
4
Поезд прибыл на Ангальтский вокзал во второй половине дня. Вильгельм Флис ожидал его с дрожками, служившими ему для деловых выездов и для поездок в госпиталь. В экипаже друзья тепло взялись за руки: они не виделись со времени свадьбы Флиса. Зигмунд с удовольствием смотрел на друга: огромные темные глаза горели, как раскаленные угли; черные усы не скрывали губ густого красного цвета и щек, пылавших жаром молодости. «Хотя он, – подумал Зигмунд, – всего лишь на два с половиной года моложе меня, тридцатичетырехлетнего».
– Это наш первый конгресс! – воскликнул Зигмунд. Вильгельм широко улыбнулся:
– Нас только двое, но мы выпустим такой выводок идей, что они будут летать стаями над Берлином.
Воздух апрельского полудня был уже теплым. Флис попросил кучера сложить раздвижной верх экипажа.
– Я помню, Зиг, – сказал он, – что тебе нравится Берлин.
Они направлялись к Шарлоттенбургу, одному из пригородов Берлина. Зигмунд рассматривал прохожих, прогуливавшихся по Тауенциенштрассе; их лица были серьезными, почти мрачными, даже у тех, кто шел парами и беседовал. Он заметил:
– Венцы – хохотуны, берлинцы – ворчуны. Как Иде удалось перестроиться и стать берлинкой?
– Как жена с восьмимесячным стажем, она, думаю, свершила чудо: у нее только немецкие друзья, немецкая мебель, даже немецкий повар, считающий непатриотичным готовить венский шницель. Ее единственная уступка верности Вене – отсутствие в нашей комнате портретов кайзера и наследного принца или картин со сценами героических побед германской армии. Ида также сплотила небольшую группу из шести замужних женщин; они собираются в четыре часа поочередно друг у друга на кофе и обсуждают последние сплетни в венском духе.
Чета Флис занимала просторную квартиру на верхнем этаже дома 4а по Вихманштрассе с прекрасным видом на зоопарк. Когда Зигмунд переступил порог гостиной, Ида предложила ему сесть на софу – почетное место в любом берлинском доме. Осматривая тяжелую темную мебель из красного дерева, он вспомнил то время, когда они с Мартой бродили по улицам Гамбурга, прижимались носами к стеклу витрин и мечтали о счастье, своем доме и столь же солидной мебели.
Ида Флис пригласила несколько пар из числа ее «кофейных» собеседниц на вечерний обед. Обеденный стол был красиво сервирован: на вышитой скатерти перед каждым гостем стояли стопка из пяти тарелок и открытая бутылка с вином, такой бутылки не было только перед местом хозяев. Вильгельм, отведя в сторону Зигмунда, объяснил, что утром ему предстоят две операции, поэтому он должен быть трезвым, а Зигмунд должен быть также достаточно трезвым, чтобы наблюдать.
На следующее утро Вильгельм и Зигмунд совершили поездку через центр города, по Унтер–ден–Линден, мимо университета к госпиталю. Во время завтрака а–ля фуршет и поездки в госпиталь Вильгельм оживленно болтал, его глаза сверкали, он был возбужден обсуждавшимися идеями, его тело конвульсивно вздрагивало под ладно сшитым серым костюмом. Когда же дрожки подъехали к госпиталю, это был уже иной человек – с прищуренными глазами, со сжатыми губами; своей выправкой он походил на офицеров, марширующих по Кенигштрассе в темно–синих с алыми кантами мундирах. Он вошел в госпиталь; его приветствовали служащие, сестры, коллеги, а затем ассистенты, и его манеры приобрели суровость, холодность. Он произносил только те слова, которые требовались для подготовки пациентов к операции. Чудесное человеческое тепло доктора Вильгельма Флиса застыло под оболочкой строгой деловитости.
Проведя две операции, Вильгельм тщательно вымыл руки, надел свой серый пиджак, кивнул ассистентам и сестрам в операционной и, прямой и жесткий, как штык, пошел вниз по проходам, холодно кланяясь попадавшимся ему по пути коллегам–врачам и служителям. Зигмунд полагал, что было бы неправильным пытаться пробить этот панцирь холодности, поздравив Вильгельма с виртуозной работой хирурга.
Они вышли из госпиталя в одиннадцать часов. Усевшись в экипаж, Вильгельм, веселый, с широко раскрытыми глазами, обнял за плечи Зигмунда и воскликнул:
– Теперь мы свободны! Можем начать наш конгресс. Попросим кучера высадить нас у Штадтбана, это быстрейший способ добраться до Грюнвальда – берлинского аналога Венского леса с его огромными просторами, речками, озерами и превосходным королевским парком. Мне знакома там каждая тропинка, каждое дерево. Ресторан «Белитцхоф», куда я поведу тебя, – один из приятнейших на озере Ванзее. Слушай внимательно: нам предстоит пройти около десятка километров по брусчатке, а по моим тропинкам – пятнадцать, этим маршрутом я пользуюсь, когда мне нужны прогулка и размышления. Что скажешь? Можешь ли вытерпеть пятнадцать километров до обеда? Я хочу рассказать тебе поразительные вещи.
Зигмунд подумал: «В нем два человека; лицо, которое я вижу сейчас, он никому не покажет. Как сказал Иосиф Поллак много лет назад, вливая дистиллированную воду пациенту, чтобы излечить паралич ног, мы все – актеры».
– Это наш первый конгресс! – воскликнул Зигмунд. Вильгельм широко улыбнулся:
– Нас только двое, но мы выпустим такой выводок идей, что они будут летать стаями над Берлином.
Воздух апрельского полудня был уже теплым. Флис попросил кучера сложить раздвижной верх экипажа.
– Я помню, Зиг, – сказал он, – что тебе нравится Берлин.
Они направлялись к Шарлоттенбургу, одному из пригородов Берлина. Зигмунд рассматривал прохожих, прогуливавшихся по Тауенциенштрассе; их лица были серьезными, почти мрачными, даже у тех, кто шел парами и беседовал. Он заметил:
– Венцы – хохотуны, берлинцы – ворчуны. Как Иде удалось перестроиться и стать берлинкой?
– Как жена с восьмимесячным стажем, она, думаю, свершила чудо: у нее только немецкие друзья, немецкая мебель, даже немецкий повар, считающий непатриотичным готовить венский шницель. Ее единственная уступка верности Вене – отсутствие в нашей комнате портретов кайзера и наследного принца или картин со сценами героических побед германской армии. Ида также сплотила небольшую группу из шести замужних женщин; они собираются в четыре часа поочередно друг у друга на кофе и обсуждают последние сплетни в венском духе.
Чета Флис занимала просторную квартиру на верхнем этаже дома 4а по Вихманштрассе с прекрасным видом на зоопарк. Когда Зигмунд переступил порог гостиной, Ида предложила ему сесть на софу – почетное место в любом берлинском доме. Осматривая тяжелую темную мебель из красного дерева, он вспомнил то время, когда они с Мартой бродили по улицам Гамбурга, прижимались носами к стеклу витрин и мечтали о счастье, своем доме и столь же солидной мебели.
Ида Флис пригласила несколько пар из числа ее «кофейных» собеседниц на вечерний обед. Обеденный стол был красиво сервирован: на вышитой скатерти перед каждым гостем стояли стопка из пяти тарелок и открытая бутылка с вином, такой бутылки не было только перед местом хозяев. Вильгельм, отведя в сторону Зигмунда, объяснил, что утром ему предстоят две операции, поэтому он должен быть трезвым, а Зигмунд должен быть также достаточно трезвым, чтобы наблюдать.
На следующее утро Вильгельм и Зигмунд совершили поездку через центр города, по Унтер–ден–Линден, мимо университета к госпиталю. Во время завтрака а–ля фуршет и поездки в госпиталь Вильгельм оживленно болтал, его глаза сверкали, он был возбужден обсуждавшимися идеями, его тело конвульсивно вздрагивало под ладно сшитым серым костюмом. Когда же дрожки подъехали к госпиталю, это был уже иной человек – с прищуренными глазами, со сжатыми губами; своей выправкой он походил на офицеров, марширующих по Кенигштрассе в темно–синих с алыми кантами мундирах. Он вошел в госпиталь; его приветствовали служащие, сестры, коллеги, а затем ассистенты, и его манеры приобрели суровость, холодность. Он произносил только те слова, которые требовались для подготовки пациентов к операции. Чудесное человеческое тепло доктора Вильгельма Флиса застыло под оболочкой строгой деловитости.
Проведя две операции, Вильгельм тщательно вымыл руки, надел свой серый пиджак, кивнул ассистентам и сестрам в операционной и, прямой и жесткий, как штык, пошел вниз по проходам, холодно кланяясь попадавшимся ему по пути коллегам–врачам и служителям. Зигмунд полагал, что было бы неправильным пытаться пробить этот панцирь холодности, поздравив Вильгельма с виртуозной работой хирурга.
Они вышли из госпиталя в одиннадцать часов. Усевшись в экипаж, Вильгельм, веселый, с широко раскрытыми глазами, обнял за плечи Зигмунда и воскликнул:
– Теперь мы свободны! Можем начать наш конгресс. Попросим кучера высадить нас у Штадтбана, это быстрейший способ добраться до Грюнвальда – берлинского аналога Венского леса с его огромными просторами, речками, озерами и превосходным королевским парком. Мне знакома там каждая тропинка, каждое дерево. Ресторан «Белитцхоф», куда я поведу тебя, – один из приятнейших на озере Ванзее. Слушай внимательно: нам предстоит пройти около десятка километров по брусчатке, а по моим тропинкам – пятнадцать, этим маршрутом я пользуюсь, когда мне нужны прогулка и размышления. Что скажешь? Можешь ли вытерпеть пятнадцать километров до обеда? Я хочу рассказать тебе поразительные вещи.
Зигмунд подумал: «В нем два человека; лицо, которое я вижу сейчас, он никому не покажет. Как сказал Иосиф Поллак много лет назад, вливая дистиллированную воду пациенту, чтобы излечить паралич ног, мы все – актеры».