Страница:
После того как Зигмунд сказал Марте о своем удовлетворении исходом дела, она спросила:
– Что случилось бы, если бы ты сумел убедить Сергея Петрова возвратиться в Мюнхен и предстать перед Крепелином излечившимся от меланхолии и фобии, которые тот объявил неизлечимыми? Признал ли бы он действенность твоей науки?
Зигмунд засмеялся и, обняв жену, шутливо сказал:
– Фантазия! Пусть я буду тем, кого обвиняют в выдумках и кто ловко их навязывает беззащитным пациентам!
3
4
– Что случилось бы, если бы ты сумел убедить Сергея Петрова возвратиться в Мюнхен и предстать перед Крепелином излечившимся от меланхолии и фобии, которые тот объявил неизлечимыми? Признал ли бы он действенность твоей науки?
Зигмунд засмеялся и, обняв жену, шутливо сказал:
– Фантазия! Пусть я буду тем, кого обвиняют в выдумках и кто ловко их навязывает беззащитным пациентам!
3
Богатый источник сведений о подсознании содержится в книге «Воспоминания нервного пациента» Даниеля Поля Шребера, в прошлом судьи апелляционного суда в Германии. В октябре 1884 года, когда Шребер председательствовал в нижнем суде, у него произошел нервный срыв, главным симптомом которого стала ипохондрия. Опытная медицинская помощь, оказанная доктором Флешингом из Лейпцигской психиатрической клиники, где Шребер провел шесть месяцев, казалось, обеспечила его полное излечение. Признательность семьи Шребер доктору Флешингу была так вели–ка, что фрау Шребер повесила фотографию доктора в своей спальне.
Второй приступ произошел, когда Шребер был повышен в должности и переведен в высший суд, а фрау Шребер находилась четыре дня в отъезде. В это время Шребер пережил полосу фантазий, сопровождавшихся семяизвержениями каждую ночь. Его изнуряли сновидения о возобновлении нервного срыва; на рассвете, когда он еще спал, ему пришла в голову мысль; «В конце концов, наверное, приятно быть женщиной, совершающей совокупление».
Его направили в Лейпцигскую психиатрическую клинику, где его нервный криз стал настолько явным, что его перевели в приют Зонненштейна. Его мучила навязчивая мысль: он болен чумой, с его телом отвратительно обращаются, он мертв, и его тело разлагается. Он пытался утопиться в ванне и просил служителей дать «цианистый калий, ему предназначенный».
Желание смерти сменилось «иллюзией», будто он стал искупителем, а Бог – его естественным союзником. Его новый религиозный орден создаст государство всеобщего благоденствия, в котором Божьи лучи проникнут в каждого достойного и позволят испытать духовное наслаждение. Однако Шребер не мог искупить мир или возвысить его до состояния блаженства, пока его, Шребера, не «превратят из мужчины в женщину». Он не желал превращения в женщину, но оно составляло обязательную часть того, что он называл божественным порядком; он должен пережить перевоплощение, дабы спасти мир. Ипохондрия вернулась к нему с наслоением иллюзий: он живет без легких, внутренностей, желудка и мочевого пузыря; вместе с пищей он заглатывает часть своего горла. Однако Бог направил божественное чудо в виде лучей, которые исцелят его и ускорят его превращение в женщину. Поскольку Бог наделил его набором женских «нервов», из его тела выйдет новая и славная раса людей, несущая в себе божественность. Все узнанное Шребером сообщили ему голоса «говорящих птиц».
Пробыв восемь с половиной лет в приюте, судья Шребер обратился к государству с просьбой выпустить его. Получив свободу, он опубликовал книгу. В ней было много нападок на доктора Флешинга с описанием страшных вещей, которыми тот занимался, будучи его врачом.
Книга попала в руки Зигмунду в августе 1910 года, во время отдыха с семьей на морском побережье в Голландии. С жадным интересом он дважды перечитал ее. Возвратясь в Вену, Зигмунд попросил Отто Ранка отыскать в каталоге психиатрических и неврологических журналов ряд обзоров и дискуссий, касавшихся книги. Книгу рассматривали как классический случай паранойи на почве религиозной одержимости, ведь Шребер прошел через стадию роли Иисуса Христа, прежде чем перейти к роли Богоматери.
Психиатры Европы решили, что ядро паранойи Шребера составляли религиозные фантазии. Заявление, что для свершения своей миссии он должен перевоплотиться в женщину, было обойдено как маловажный симптом болезни, потому что психиатры поверили заявлению Шребера, что он хочет остаться мужчиной и лишь неохотно становится женщиной, чтобы произвести на свет новую расу людей.
Прочитав первые обзоры, Зигмунд воскликнул:
– Они ставят телегу впереди лошади! Религиозная система, которую он построил, порождена подавленной гомосексуальностью.
В этом связь между его желанием превратиться в женщину и его интимными отношениями с Господом Богом. Если мы не станем отталкиваться от подавленной гомосексуальности Шребера, мы окажемся в положении человека, «держащего решето под козлом, когда кто–то другой доит его», описанного Кантом в его «Критике чистого разума».
Безумный Шребер блестяще раскрыл в печатной форме почти полное содержание своего подсознания. Зигмунд увидел возможность довести до широкой аудитории метод психоанализа. Он опубликует анализ болезни Шребера сначала в ежегоднике, а позже в виде отдельной книги.
Согласно Шреберу, доктор Флешинг был его изначальным «душеубийцей», главой ритуального заговора с целью уничтожить его. Однако в течение восьми лет после выписки из Лейпцигской психиатрической клиники он любил и уважал доктора Флешинга и, ложась в постель, смотрел на его портрет! Шребер не описал в книге фантазии, вызывавшие у него семяизвержение во время четырехдневного отсутствия его жены, но сновидения имели связь с болезнью в прошлом и с лечением у доктора Флешинга. Подсознательная гомосексуальность Шребера нашла естественную цель в человеке, которого он любил и уважал. Поскольку эти желания были глубоко запрятаны, он между приступами жил спокойно с женой восемь лет. Затем чувство любви переросло в ненависть. Теперь он мог думать с ненавистью о докторе Флешинге и говорил о нем в таком духе большую часть дня, слышал голоса не только птиц, но и различных людей в облике Флешинга, даже написал книгу, в которой Флешинг стал главным разрушающим душу злодеем. В книге Шребера преследовал неизменно присутствующий страх сексуального нападения со стороны доктора Флешинга; даже находясь в больнице в Лейпциге, он опасался, что его «бросят служителям с целью сексуального насилия». Подсознательные гомосексуальные фантазии Шребера были столь сильны, что позволили ему выдумать особую религию.
Зигмунд не мог выяснить, почему Шребер был счастлив в браке добрых восемь лет, а затем заболел как раз в тот момент, когда отсутствовала его жена; что стало причиной: напряжение, вызванное повышением в должности, или отъезд жены? Возраст Шребера мог иметь к этому прямое отношение, ибо ему было пятьдесят три года, а в этом возрасте у мужчин начинается климакс. К этому моменту накапливается большая эротическая энергия, которая должна найти выход. Это проявилось сначала в том, что Шребер назвал ночным семяизвержением, затем в форме защиты от гомосексуализма и в конечном счете в решительном подавлении реальности, которую он не принимал. Все это вызвало срыв: его отказ принять жену, когда она возвратилась после четырехдневного отсутствия, возобновление его ипохондрии, фантазии и одержимость, которые вскоре привели его в приют. Возникла мания преследования, свойственная этой форме паранойи.
Зигмунд не задавался вопросами, которые могли поставить в тупик психиатров: как могло случиться, что книга ходила по рукам в течение семи лет и никто так и не понял, что причиной паранойи Шребера была подавленная гомосексуальность, что «невроз возникает в основном из конфликта между «я» и сексуальным инстинктом»? Психиатрия отказалась признать сексуальный инстинкт человека основным, она отказалась признать существование подсознания. Что же она скажет теперь, перед лицом бесспорных фактов?
Он написал монографию объемом в шестьдесят страниц и был очень доволен.
Он обещал Отто Ранку, что, когда тот закончит университет, сможет открыть свой кабинет психоаналитика, но сам Зигмунд не одобрял эту идею. Он все еще надеялся, что психоанализ будет рассматриваться как часть медицинской науки, а подключение к профессии человека со стороны могло бы нанести ущерб такому представлению.
Ганс Закс помог изменить такое мнение. Закс происходил из семьи преуспевающих образованных юристов. Он также получил степень юриста и вместе с братом занялся адвокатской практикой. Однако он проявлял больше интереса к литературе, чем к праву, писал стихи и переводил на немецкий «Казарменные баллады» Киплинга. В 1904 году он прочитал «Толкование сновидений», и это изменило его жизнь. Два года он изучал книги Фрейда, а затем посетил вместе с двоюродным братом одну из субботних лекций Зигмунда в университете. Он был слишком скромным и не представился профессору Фрейду; потребовалось еще четыре года, чтобы Закс набрался смелости и обратился с просьбой принять его в Венское общество психоаналитиков.
Он сразу же понравился Зигмунду и был хорошо принят членами общества, завязал особую дружбу с Отто Ранком и Эрнестом Джонсом, часто бывавшими в Вене. Закс был образцом светского венца: благородные манеры, широкая литературная и художественная подготовка, неистощимое чувство юмора. Среднего роста, склонный к полноте, с круглыми щеками и двойным подбородком, он не пользовался успехом у женщин. Участники заседаний по средам встречали его с удовольствием благодаря его остроумию, знаниям и скромности. Когда Зигмунд спросил его относительно юридической практики, Закс ответил:
– Какой из меня юрист? Меня нужно вечно подталкивать.
Однако, несмотря на модную одежду, склонность к мимолетным любовным интрижкам, ранний брак, длившийся всего несколько лет, эпикурейские вкусы, жизнь в театре, опере, постоянные поездки, его рукописи были настолько глубокими, что спустя несколько месяцев после присоединения к обществу ему было предложено подготовить доклад к очередному конгрессу, который намечалось провести в Веймаре в сентябре 1911 года.
Второй приступ произошел, когда Шребер был повышен в должности и переведен в высший суд, а фрау Шребер находилась четыре дня в отъезде. В это время Шребер пережил полосу фантазий, сопровождавшихся семяизвержениями каждую ночь. Его изнуряли сновидения о возобновлении нервного срыва; на рассвете, когда он еще спал, ему пришла в голову мысль; «В конце концов, наверное, приятно быть женщиной, совершающей совокупление».
Его направили в Лейпцигскую психиатрическую клинику, где его нервный криз стал настолько явным, что его перевели в приют Зонненштейна. Его мучила навязчивая мысль: он болен чумой, с его телом отвратительно обращаются, он мертв, и его тело разлагается. Он пытался утопиться в ванне и просил служителей дать «цианистый калий, ему предназначенный».
Желание смерти сменилось «иллюзией», будто он стал искупителем, а Бог – его естественным союзником. Его новый религиозный орден создаст государство всеобщего благоденствия, в котором Божьи лучи проникнут в каждого достойного и позволят испытать духовное наслаждение. Однако Шребер не мог искупить мир или возвысить его до состояния блаженства, пока его, Шребера, не «превратят из мужчины в женщину». Он не желал превращения в женщину, но оно составляло обязательную часть того, что он называл божественным порядком; он должен пережить перевоплощение, дабы спасти мир. Ипохондрия вернулась к нему с наслоением иллюзий: он живет без легких, внутренностей, желудка и мочевого пузыря; вместе с пищей он заглатывает часть своего горла. Однако Бог направил божественное чудо в виде лучей, которые исцелят его и ускорят его превращение в женщину. Поскольку Бог наделил его набором женских «нервов», из его тела выйдет новая и славная раса людей, несущая в себе божественность. Все узнанное Шребером сообщили ему голоса «говорящих птиц».
Пробыв восемь с половиной лет в приюте, судья Шребер обратился к государству с просьбой выпустить его. Получив свободу, он опубликовал книгу. В ней было много нападок на доктора Флешинга с описанием страшных вещей, которыми тот занимался, будучи его врачом.
Книга попала в руки Зигмунду в августе 1910 года, во время отдыха с семьей на морском побережье в Голландии. С жадным интересом он дважды перечитал ее. Возвратясь в Вену, Зигмунд попросил Отто Ранка отыскать в каталоге психиатрических и неврологических журналов ряд обзоров и дискуссий, касавшихся книги. Книгу рассматривали как классический случай паранойи на почве религиозной одержимости, ведь Шребер прошел через стадию роли Иисуса Христа, прежде чем перейти к роли Богоматери.
Психиатры Европы решили, что ядро паранойи Шребера составляли религиозные фантазии. Заявление, что для свершения своей миссии он должен перевоплотиться в женщину, было обойдено как маловажный симптом болезни, потому что психиатры поверили заявлению Шребера, что он хочет остаться мужчиной и лишь неохотно становится женщиной, чтобы произвести на свет новую расу людей.
Прочитав первые обзоры, Зигмунд воскликнул:
– Они ставят телегу впереди лошади! Религиозная система, которую он построил, порождена подавленной гомосексуальностью.
В этом связь между его желанием превратиться в женщину и его интимными отношениями с Господом Богом. Если мы не станем отталкиваться от подавленной гомосексуальности Шребера, мы окажемся в положении человека, «держащего решето под козлом, когда кто–то другой доит его», описанного Кантом в его «Критике чистого разума».
Безумный Шребер блестяще раскрыл в печатной форме почти полное содержание своего подсознания. Зигмунд увидел возможность довести до широкой аудитории метод психоанализа. Он опубликует анализ болезни Шребера сначала в ежегоднике, а позже в виде отдельной книги.
Согласно Шреберу, доктор Флешинг был его изначальным «душеубийцей», главой ритуального заговора с целью уничтожить его. Однако в течение восьми лет после выписки из Лейпцигской психиатрической клиники он любил и уважал доктора Флешинга и, ложась в постель, смотрел на его портрет! Шребер не описал в книге фантазии, вызывавшие у него семяизвержение во время четырехдневного отсутствия его жены, но сновидения имели связь с болезнью в прошлом и с лечением у доктора Флешинга. Подсознательная гомосексуальность Шребера нашла естественную цель в человеке, которого он любил и уважал. Поскольку эти желания были глубоко запрятаны, он между приступами жил спокойно с женой восемь лет. Затем чувство любви переросло в ненависть. Теперь он мог думать с ненавистью о докторе Флешинге и говорил о нем в таком духе большую часть дня, слышал голоса не только птиц, но и различных людей в облике Флешинга, даже написал книгу, в которой Флешинг стал главным разрушающим душу злодеем. В книге Шребера преследовал неизменно присутствующий страх сексуального нападения со стороны доктора Флешинга; даже находясь в больнице в Лейпциге, он опасался, что его «бросят служителям с целью сексуального насилия». Подсознательные гомосексуальные фантазии Шребера были столь сильны, что позволили ему выдумать особую религию.
Зигмунд не мог выяснить, почему Шребер был счастлив в браке добрых восемь лет, а затем заболел как раз в тот момент, когда отсутствовала его жена; что стало причиной: напряжение, вызванное повышением в должности, или отъезд жены? Возраст Шребера мог иметь к этому прямое отношение, ибо ему было пятьдесят три года, а в этом возрасте у мужчин начинается климакс. К этому моменту накапливается большая эротическая энергия, которая должна найти выход. Это проявилось сначала в том, что Шребер назвал ночным семяизвержением, затем в форме защиты от гомосексуализма и в конечном счете в решительном подавлении реальности, которую он не принимал. Все это вызвало срыв: его отказ принять жену, когда она возвратилась после четырехдневного отсутствия, возобновление его ипохондрии, фантазии и одержимость, которые вскоре привели его в приют. Возникла мания преследования, свойственная этой форме паранойи.
Зигмунд не задавался вопросами, которые могли поставить в тупик психиатров: как могло случиться, что книга ходила по рукам в течение семи лет и никто так и не понял, что причиной паранойи Шребера была подавленная гомосексуальность, что «невроз возникает в основном из конфликта между «я» и сексуальным инстинктом»? Психиатрия отказалась признать сексуальный инстинкт человека основным, она отказалась признать существование подсознания. Что же она скажет теперь, перед лицом бесспорных фактов?
Он написал монографию объемом в шестьдесят страниц и был очень доволен.
Он обещал Отто Ранку, что, когда тот закончит университет, сможет открыть свой кабинет психоаналитика, но сам Зигмунд не одобрял эту идею. Он все еще надеялся, что психоанализ будет рассматриваться как часть медицинской науки, а подключение к профессии человека со стороны могло бы нанести ущерб такому представлению.
Ганс Закс помог изменить такое мнение. Закс происходил из семьи преуспевающих образованных юристов. Он также получил степень юриста и вместе с братом занялся адвокатской практикой. Однако он проявлял больше интереса к литературе, чем к праву, писал стихи и переводил на немецкий «Казарменные баллады» Киплинга. В 1904 году он прочитал «Толкование сновидений», и это изменило его жизнь. Два года он изучал книги Фрейда, а затем посетил вместе с двоюродным братом одну из субботних лекций Зигмунда в университете. Он был слишком скромным и не представился профессору Фрейду; потребовалось еще четыре года, чтобы Закс набрался смелости и обратился с просьбой принять его в Венское общество психоаналитиков.
Он сразу же понравился Зигмунду и был хорошо принят членами общества, завязал особую дружбу с Отто Ранком и Эрнестом Джонсом, часто бывавшими в Вене. Закс был образцом светского венца: благородные манеры, широкая литературная и художественная подготовка, неистощимое чувство юмора. Среднего роста, склонный к полноте, с круглыми щеками и двойным подбородком, он не пользовался успехом у женщин. Участники заседаний по средам встречали его с удовольствием благодаря его остроумию, знаниям и скромности. Когда Зигмунд спросил его относительно юридической практики, Закс ответил:
– Какой из меня юрист? Меня нужно вечно подталкивать.
Однако, несмотря на модную одежду, склонность к мимолетным любовным интрижкам, ранний брак, длившийся всего несколько лет, эпикурейские вкусы, жизнь в театре, опере, постоянные поездки, его рукописи были настолько глубокими, что спустя несколько месяцев после присоединения к обществу ему было предложено подготовить доклад к очередному конгрессу, который намечалось провести в Веймаре в сентябре 1911 года.
4
Не Карл Юнг побудил Ойгена Блейлера выйти из Швейцарского общества психоаналитиков. Блейлер вышел по своей воле. Это было тяжелым ударом для Зигмунда, ведь он рассчитывал, что Блейлер станет президентом этого общества. Одной из причин расхождений стала отмена доклада доктора Макса Иссерлина. Для Зигмунда и венской группы эта отмена представлялась всего–навсего актом нейтрализации противника, но Блейлер тяжело воспринял отмену. Зигмунд написал пространное объяснительное письмо. Ответы Блейлера были дружественными, но, когда Зигмунд обнаружил, что обмен письмами не удержит Блейлера в швейцарской группе, он попросил личной встречи, надеясь уладить разногласия. Блейлер согласился. Они собирались встретиться в Мюнхене, имевшем прямое железнодорожное сообщение с Веной и Цюрихом. В качестве даты были выбраны свободные дни Рождества.
Встретившись в Байеришерхофе, они с удовольствием пожали друг другу руки. Между ними сохранилось теплое чувство. Они сняли номер на верхнем этаже, чтобы иметь тихое место для беседы. После обычного обмена приветствиями, вопросов о здоровье членов семьи они углубились в предмет спора.
– Профессор Блейлер, позвольте мне разъяснить вам то, что я пытался сделать в письмах: наше общество не отвергает спорных мнений. Оно было образовано по двум важным мотивам: во–первых, для ознакомления публики с подлинным психоанализом; во–вторых, из–за злостных вымыслов, изливавшихся на нас. Вы присутствовали, когда ваш коллега Хохе назвал меня сумасшедшим отщепенцем, и вы знаете, что Циен заявил, что я пишу глупости. Поскольку мы должны быть готовыми к ответу нашим оппонентам, то было бы неправильным отдавать право ответа на усмотрение одного индивидуума. В интересах нашего дела отсылать полемику центральному органу.
– Не боитесь ли вы, профессор Фрейд, впасть в ортодоксию?
– Почему вы так думаете? Мы не жесткие люди. Наши умы открыты для всех гипотез.
– Потому что принципы «кто не с нами, тот против нас», «все или ничего» необходимы религиозным сектам и политическим партиям. Я могу понять такую политику, но считаю ее вредной для науки. Абсолютной истины не существует. Из комплекса понятий один может выбрать одну деталь, другой – другую. Я не признаю в науке ни открытых, ни закрытых дверей, там нет ни дверей, ни барьеров.
– Несомненно, профессор Блейлер. Но нельзя порицать Международную ассоциацию психоаналитиков за то, что она принимает в члены лишь тех, кто согласен с концепцией психоанализа. Однако ассоциация не позволяет себе объявлять не входящих в нее гангстерами и идиотами. Ассоциация не является замкнутым образованием в том смысле, что она не запрещает своим Членам входить в другие гуманитарные и социальные общества, даже в Германскую ассоциацию специалистов по нервным болезням, которая всячески третирует нас в Берлине! Юнг и я, мы принадлежим к этой ассоциации.
Блейлер встал и спокойно спросил:
– Может быть, прогуляемся по главной улице к ратуше? Люди как раз возвращаются из церквей к рождественскому обеду.
Окна лавок были увешаны праздничными украшениями. Мюнхенцы, укутанные из–за сильного холода, гуляли вместе с детьми, которые оживленно щебетали о рождественских подарках, полученных в это утро.
Блейлер спокойно выразил свое несогласие:
– Чем выше ценят значение дела, тем легче переносят неприятности. По собственному опыту, а также по опыту других я знаю, что лишь нанесу ущерб делу и не принесу пользы, если поступлю вопреки своим чувствам. Между нами существуют разногласия. Для вас, очевидно, стало целью и смыслом жизни утвердить вашу теорию и добиться ее признания. Я отказываюсь верить, что психоанализ – единственно правильное учение. Я стою за него, потому что считаю его здравым и чувствую, что в состоянии судить, поскольку работаю в смежной области. Но для меня не имеет решающего значения вопрос, будет ли разумность этих взглядов признана годом раньше или годом позже. Поэтому у меня меньше, чем у вас, соблазна жертвовать собой ради продвижения дела. Зигмунд долго молчал. Затем он сказал рассудительно:
– Мы назначили Адлера президентом венской группы, хотя в области психологии он мой противник, и он злит меня каждую неделю. Однако я не требую его исключения. Я считаю, что должен придерживаться взглядов, сложившихся у меня за пятнадцать лет. Не нужно путать последовательность с нетерпимостью.
Он помолчал минуту, а затем, глубоко вздохнув, сказал:
– Вы обвиняете нас в изоляционизме; между тем нет подобной группы, которая менее всего хотела бы быть изолированной. Мы желаем, чтобы наше движение стало во всех отношениях мировым. Нас грубо оттолкнули психологи и неврологи. Именно поэтому мы должны держаться вместе как группа единомышленников, объединенная собственной внутренней силой. Мое самое сильное желание, чтобы вы были связующим звеном между теоретическим психоанализом и академической психиатрией.
– Я понимаю ваше желание иметь такую связь, – сказал Блейлер. – Я также искренне убежден, что вы, профессор Фрейд, переоцениваете мое влияние. Поговорим, однако, как нам отделаться от некоторого привкуса нетерпимости, который я начинаю ощущать?
– Профессор Блейлер, хотел бы сделать вам конкретное предложение. Скажите, пожалуйста, какие изменения вы считаете нужными в ассоциации, чтобы она стала приемлемой для вас, и какие коррективы нашей политики по отношению к нашим оппонентам вы считаете правильными? Я лично отнесусь с самым большим вниманием к вашим пожеланиям и идеям и, таким образом, помогу вам их осуществить.
Блейлер улыбнулся, взял Зигмунда за руку, и некоторое время они шли молча по хрустящему снегу.
– Психоанализ как наука докажет свою ценность со мной или без меня, потому что он содержит много правдивого и потому что его разрабатывают такие люди, как вы и Юнг. Политика «закрытых дверей» отпугнула многих друзей и сделала некоторых из них эмоциональными оппонентами. – Он посмотрел на Зигмунда долгим взглядом и продолжал: – Неважно, сколь велики ваши научные достижения, психологически вы производите на меня впечатление художника. Даже с этой точки зрения понятно, что вы не хотите, чтобы ваше творение было уничтожено. В искусстве есть единство, которое не может быть нарушено. В науке вы сделали большое открытие, которое сохранится. Неважно, что слабое отпадет. Но я позволю себе лишь одно предсказание: вы скоро увидите, что я ближе к вам, чем номер два в вашем руководстве – Карл Юнг.
Рубеж нового года сопряжен с импульсом, заставляющим людей, давно задумавших принять какие–то решения, наконец осуществить их. Это было справедливо и в отношении доктора Альфреда Адлера, когда наступил 1911 год. То, что раньше было медленным, постепенным отходом от теории Фрейда о сексуальной этиологии неврозов, переросло в отрицание в том смысле, что теория Адлера и теории Фрейда стали взаимоисключающими. Зигмунд и группа, встречавшаяся по средам, решили, что Адлер должен изложить полностью, в чем заключается его позиция. Они предложили ему в течение трех сред подряд начиная с середины января выступить с серией лекций, а обсуждение провести после завершения последней, третьей лекции. В зал не будут допускаться посетители.
Адлер был доволен предложением и пожал руку Зигмунда с большей теплотой, чем за все время после дискуссии в Нюрнберге. Его красивый, мелодичный голос, каким он начал читать первую лекцию, завладел вниманием коллег. Своей отправной точкой он выбрал либидо, которое Зигмунд определил как энергию, связанную с сексом. Адлер предпочитал рассматривать либидо как чисто психическую энергию, не обязательно связанную с инстинктом.
– Мы спрашиваем себя, следует ли то, что невротик демонстрирует как либидо, принимать за чистую монету. Мы сказали бы «нет». Сексуальное проявление страдающего неврозом – вынужденное. Его влечение к рукоблудию служит вызовом и защитой против демонической женщины… его извращенная фантазия, даже его активные извращения помогают ему держаться дальше от естественной любви. Каким же образом в таком случае сексуальность вмешивается в невроз и какую роль она в нем играет? Когда существуют недостаточность и сильный мужской протест, она пробуждается преждевременно и обостряется…
Вокруг ключевых слов «недостаточность» и «мужской протест» Адлер строил свою новую психологию. Его вторая лекция углубляла его исходный тезис:
– Органическое подавление представляется в таком случае не чем иным, как выходом при крайней необходимости, показывающим, что возможны изменения в способах действия. Это едва ли имеет какое–либо отношение к теории неврозов. Подавленные побуждения, подавленные комплексы, подавленные фантазии, подавленные события из жизни и подавленные желания рассматриваются как естественные… Фрейд говорит: «Человек не может отказаться от удовольствия, которое он когда–либо испытал». Хотя открытие представляло важный шаг вперед, оно было сопряжено со склонностью конкретизировать и замораживать психику, которая на деле постоянно работает в ожидании грядущих событий.
Адлер закончил, Зигмунд и его друзья, делавшие заметки, сложили записные книжки и один за другим покинули зал, даже не пожелав друг другу доброй ночи. Придя на третью лекцию, Адлер, казалось, сиял от удовольствия. Он поднялся на подиум беспечной походкой, с довольным лицом. Он хотел раз и навсегда разъяснить, что не считает энергию либидо сексуальной по происхождению и не принимает детскую сексуальность, не согласен с тем, что существует подсознание, в котором хранится подавленное, не говоря уже об эдиповом комплексе.
– По нашему мнению, постоянным фактором выступают культура, общество и его институты. Наши побуждения, удовлетворение которых являлось якобы конечной целью, действуют лишь в роли средств, указывающих на удовлетворение в отдаленном будущем. Здесь возросшее напряжение так же необходимо, как и подавление. Отсюда нужна и система защиты, определенную часть которой образуют неврозы. Побуждение–удовлетворение и, следовательно, качество и сила побуждения меняются и поэтому не поддаются измерению. В рассуждениях о сексуальности и неврозах я пришел к заключению, что внешне проявляющиеся чувственные и сексуальные тенденции у невротиков, как и у нормальных индивидов, никоим образом не позволяют сделать заключения относительно силы и составных частей полового влечения. Как только в эдиповом комплексе проявляется мужской протест, пропадают основания говорить о комплексе фантазий и желаний. Остается лишь понять, что эдипов комплекс – всего–навсего малая часть избыточной невротической движущей силы, стадия мужского протеста, которая сама по себе не имеет значения, хотя и поучительна.
Зигмунд Фрейд почувствовал озноб. Закончив речь, Адлер сел на место, уверенный в неоспоримости своих тезисов. По выражению его лица Зигмунд догадывался, что он ждет поздравлений и аплодисментов. Перед глазами Зигмунда возникла картина: восемь лет назад он подарил Адлеру складной перочинный нож, инкрустированный слоновой костью. Адлер ломал одно лезвие за другим, заменяя их новыми. Затем наступила очередь и самой инкрустированной ручки, пружин и тому подобного – в итоге все было заменено. И теперь Адлер пытается убедить, будто он был безмерно бережлив и внимателен к подарку.
– Посмотри, у меня тот самый нож, что я получил восемь лет назад. Лезвия остры как бритва.
«Нет, – сказал мрачно про себя Зигмунд, – это не тот нож, что я подарил. Это совершенно иной нож. Такого я ему не давал, он сам смонтировал его часть за частью и пусть держится за него!»
Он никогда не позволял себе раздражаться, даже если коллеги вели себя на встречах вызывающе, бестолково и безответственно. Но он решил, что только страстная речь, опирающаяся на логику, может расчистить авгиевы конюшни поверхностной психологии Адлера. Используя право выступить первым, он встал и высказал мысль, что в докладе Адлера много неясного. Далее он сказал:
– Лично я плохо понимаю автора, когда он говорит о вещах, связанных с принятыми понятиями, и не приводит выдуманные им термины в соответствие со старыми. Так, складывается впечатление, будто в мужском протесте существует подавление, и неясно, что с чем совпадает или же речь идет об одном и том же феномене, но рассматриваемом под разными углами. Даже наша старая идея бисексуальности названа психическим гермафродитизмом, словно в этом термине есть что–то новое. Автор также отказался от подсознания, выступил в защиту бесполого детства и принизил значение симптомов при неврозах. Такое направление несостоятельно и обрекает работу на бесплодие.
Адлер выкрикнул:
– Мужской протест указывает на то, что мужчина никогда полностью не избавляется от сомнения, возникшего еще в детстве, действительно ли он мужчина. Он стремится к идеальным мужским качествам, неизменно понимаемым как обладание свободой, любовью, властью… завоевание женщин или друзей, превосходство или преобладание над другими.
Зигмунд быстро ответил:
– Вся доктрина реакционна и ретроградна. По большей части она относится к биологии, а не к психологии подсознания и затрагивает лишь внешние проявления.
Сторонники Фрейда углубились в свои записи. Они поочередно брали слово, оспаривая концепцию Адлера, что подсознания не существует, что дети асексуальны, что теория подавления ошибочна, что сексуальное влечение не имеет первостепенного значения. Атака была такой сильной, что Вильгельм Штекель вскочил и закричал:
– Эта группа подготовила свое наступление на теорию психологии доктора Адлера!
Зигмунд опроверг это утверждение. Лицо Адлера вытянулось и приобрело сероватый оттенок.
– Я прошу вас, доктор Адлер, поверьте моему слову, ничего заранее против вас не организовывалось. Я не обсуждал ваши лекции ни с кем из коллег. Каждый делал заметки самостоятельно, и поэтому вы видите перед нами листки бумаги. Это и есть правильная процедура, позволяющая в споре с вашими тезисами цитировать точно.
Адлер ответил хриплым голосом:
– Это не мое обвинение. Я никогда не приписывал вам личных мотивов. Но вы неправильно понимаете мои мотивы. Вы считаете, что я пытаюсь заменить психоанализ Фрейда психоанализом Адлера. Такого намерения у меня нет. Я пытался добиться синтеза, взяв лучшее из наших теорий. Очевидно, я не сумел этого сделать.
– Доктор Адлер, вы биолог, отсюда ваш упор на влияние недостаточности функций органов. Вы социолог, поэтому другая половина вашей теории основана на размышлениях о влиянии общества, в котором вырастает человек, на формирование его характера. Там и здесь есть элементы истины, но это еще отнюдь не рабочая гипотеза, на которую следует опираться в психоанализе.
Адлер встал, собрал бумаги и холодно сказал:
– Позвольте мне не согласиться. – Затем, окинув взглядом комнату, добавил: – Я уверен, вы понимаете, что для меня здесь нет больше места. Я ухожу с поста президента Венского общества психоаналитиков. Я также оставляю пост редактора журнала. До свиданья, господа.
Он направился к двери. Группа его друзей и коллег, которых он вовлек в организацию, встали, чтобы уйти вместе с ним. Вильгельм Штекель также встал с недовольным выражением на лице и примкнул к группе Адлера. Зигмунд быстро подошел к Адлеру и спросил его, не может ли он поговорить с ним с глазу на глаз. Адлер остановился, его лицо было застывшим, неподвижным. Остальные, как сторонники Адлера, так и сторонники Фрейда, вышли из зала. Несмотря на неприятности, которые многие годы доставлял ему Адлер, Зигмунд сказал с тоской:
Встретившись в Байеришерхофе, они с удовольствием пожали друг другу руки. Между ними сохранилось теплое чувство. Они сняли номер на верхнем этаже, чтобы иметь тихое место для беседы. После обычного обмена приветствиями, вопросов о здоровье членов семьи они углубились в предмет спора.
– Профессор Блейлер, позвольте мне разъяснить вам то, что я пытался сделать в письмах: наше общество не отвергает спорных мнений. Оно было образовано по двум важным мотивам: во–первых, для ознакомления публики с подлинным психоанализом; во–вторых, из–за злостных вымыслов, изливавшихся на нас. Вы присутствовали, когда ваш коллега Хохе назвал меня сумасшедшим отщепенцем, и вы знаете, что Циен заявил, что я пишу глупости. Поскольку мы должны быть готовыми к ответу нашим оппонентам, то было бы неправильным отдавать право ответа на усмотрение одного индивидуума. В интересах нашего дела отсылать полемику центральному органу.
– Не боитесь ли вы, профессор Фрейд, впасть в ортодоксию?
– Почему вы так думаете? Мы не жесткие люди. Наши умы открыты для всех гипотез.
– Потому что принципы «кто не с нами, тот против нас», «все или ничего» необходимы религиозным сектам и политическим партиям. Я могу понять такую политику, но считаю ее вредной для науки. Абсолютной истины не существует. Из комплекса понятий один может выбрать одну деталь, другой – другую. Я не признаю в науке ни открытых, ни закрытых дверей, там нет ни дверей, ни барьеров.
– Несомненно, профессор Блейлер. Но нельзя порицать Международную ассоциацию психоаналитиков за то, что она принимает в члены лишь тех, кто согласен с концепцией психоанализа. Однако ассоциация не позволяет себе объявлять не входящих в нее гангстерами и идиотами. Ассоциация не является замкнутым образованием в том смысле, что она не запрещает своим Членам входить в другие гуманитарные и социальные общества, даже в Германскую ассоциацию специалистов по нервным болезням, которая всячески третирует нас в Берлине! Юнг и я, мы принадлежим к этой ассоциации.
Блейлер встал и спокойно спросил:
– Может быть, прогуляемся по главной улице к ратуше? Люди как раз возвращаются из церквей к рождественскому обеду.
Окна лавок были увешаны праздничными украшениями. Мюнхенцы, укутанные из–за сильного холода, гуляли вместе с детьми, которые оживленно щебетали о рождественских подарках, полученных в это утро.
Блейлер спокойно выразил свое несогласие:
– Чем выше ценят значение дела, тем легче переносят неприятности. По собственному опыту, а также по опыту других я знаю, что лишь нанесу ущерб делу и не принесу пользы, если поступлю вопреки своим чувствам. Между нами существуют разногласия. Для вас, очевидно, стало целью и смыслом жизни утвердить вашу теорию и добиться ее признания. Я отказываюсь верить, что психоанализ – единственно правильное учение. Я стою за него, потому что считаю его здравым и чувствую, что в состоянии судить, поскольку работаю в смежной области. Но для меня не имеет решающего значения вопрос, будет ли разумность этих взглядов признана годом раньше или годом позже. Поэтому у меня меньше, чем у вас, соблазна жертвовать собой ради продвижения дела. Зигмунд долго молчал. Затем он сказал рассудительно:
– Мы назначили Адлера президентом венской группы, хотя в области психологии он мой противник, и он злит меня каждую неделю. Однако я не требую его исключения. Я считаю, что должен придерживаться взглядов, сложившихся у меня за пятнадцать лет. Не нужно путать последовательность с нетерпимостью.
Он помолчал минуту, а затем, глубоко вздохнув, сказал:
– Вы обвиняете нас в изоляционизме; между тем нет подобной группы, которая менее всего хотела бы быть изолированной. Мы желаем, чтобы наше движение стало во всех отношениях мировым. Нас грубо оттолкнули психологи и неврологи. Именно поэтому мы должны держаться вместе как группа единомышленников, объединенная собственной внутренней силой. Мое самое сильное желание, чтобы вы были связующим звеном между теоретическим психоанализом и академической психиатрией.
– Я понимаю ваше желание иметь такую связь, – сказал Блейлер. – Я также искренне убежден, что вы, профессор Фрейд, переоцениваете мое влияние. Поговорим, однако, как нам отделаться от некоторого привкуса нетерпимости, который я начинаю ощущать?
– Профессор Блейлер, хотел бы сделать вам конкретное предложение. Скажите, пожалуйста, какие изменения вы считаете нужными в ассоциации, чтобы она стала приемлемой для вас, и какие коррективы нашей политики по отношению к нашим оппонентам вы считаете правильными? Я лично отнесусь с самым большим вниманием к вашим пожеланиям и идеям и, таким образом, помогу вам их осуществить.
Блейлер улыбнулся, взял Зигмунда за руку, и некоторое время они шли молча по хрустящему снегу.
– Психоанализ как наука докажет свою ценность со мной или без меня, потому что он содержит много правдивого и потому что его разрабатывают такие люди, как вы и Юнг. Политика «закрытых дверей» отпугнула многих друзей и сделала некоторых из них эмоциональными оппонентами. – Он посмотрел на Зигмунда долгим взглядом и продолжал: – Неважно, сколь велики ваши научные достижения, психологически вы производите на меня впечатление художника. Даже с этой точки зрения понятно, что вы не хотите, чтобы ваше творение было уничтожено. В искусстве есть единство, которое не может быть нарушено. В науке вы сделали большое открытие, которое сохранится. Неважно, что слабое отпадет. Но я позволю себе лишь одно предсказание: вы скоро увидите, что я ближе к вам, чем номер два в вашем руководстве – Карл Юнг.
Рубеж нового года сопряжен с импульсом, заставляющим людей, давно задумавших принять какие–то решения, наконец осуществить их. Это было справедливо и в отношении доктора Альфреда Адлера, когда наступил 1911 год. То, что раньше было медленным, постепенным отходом от теории Фрейда о сексуальной этиологии неврозов, переросло в отрицание в том смысле, что теория Адлера и теории Фрейда стали взаимоисключающими. Зигмунд и группа, встречавшаяся по средам, решили, что Адлер должен изложить полностью, в чем заключается его позиция. Они предложили ему в течение трех сред подряд начиная с середины января выступить с серией лекций, а обсуждение провести после завершения последней, третьей лекции. В зал не будут допускаться посетители.
Адлер был доволен предложением и пожал руку Зигмунда с большей теплотой, чем за все время после дискуссии в Нюрнберге. Его красивый, мелодичный голос, каким он начал читать первую лекцию, завладел вниманием коллег. Своей отправной точкой он выбрал либидо, которое Зигмунд определил как энергию, связанную с сексом. Адлер предпочитал рассматривать либидо как чисто психическую энергию, не обязательно связанную с инстинктом.
– Мы спрашиваем себя, следует ли то, что невротик демонстрирует как либидо, принимать за чистую монету. Мы сказали бы «нет». Сексуальное проявление страдающего неврозом – вынужденное. Его влечение к рукоблудию служит вызовом и защитой против демонической женщины… его извращенная фантазия, даже его активные извращения помогают ему держаться дальше от естественной любви. Каким же образом в таком случае сексуальность вмешивается в невроз и какую роль она в нем играет? Когда существуют недостаточность и сильный мужской протест, она пробуждается преждевременно и обостряется…
Вокруг ключевых слов «недостаточность» и «мужской протест» Адлер строил свою новую психологию. Его вторая лекция углубляла его исходный тезис:
– Органическое подавление представляется в таком случае не чем иным, как выходом при крайней необходимости, показывающим, что возможны изменения в способах действия. Это едва ли имеет какое–либо отношение к теории неврозов. Подавленные побуждения, подавленные комплексы, подавленные фантазии, подавленные события из жизни и подавленные желания рассматриваются как естественные… Фрейд говорит: «Человек не может отказаться от удовольствия, которое он когда–либо испытал». Хотя открытие представляло важный шаг вперед, оно было сопряжено со склонностью конкретизировать и замораживать психику, которая на деле постоянно работает в ожидании грядущих событий.
Адлер закончил, Зигмунд и его друзья, делавшие заметки, сложили записные книжки и один за другим покинули зал, даже не пожелав друг другу доброй ночи. Придя на третью лекцию, Адлер, казалось, сиял от удовольствия. Он поднялся на подиум беспечной походкой, с довольным лицом. Он хотел раз и навсегда разъяснить, что не считает энергию либидо сексуальной по происхождению и не принимает детскую сексуальность, не согласен с тем, что существует подсознание, в котором хранится подавленное, не говоря уже об эдиповом комплексе.
– По нашему мнению, постоянным фактором выступают культура, общество и его институты. Наши побуждения, удовлетворение которых являлось якобы конечной целью, действуют лишь в роли средств, указывающих на удовлетворение в отдаленном будущем. Здесь возросшее напряжение так же необходимо, как и подавление. Отсюда нужна и система защиты, определенную часть которой образуют неврозы. Побуждение–удовлетворение и, следовательно, качество и сила побуждения меняются и поэтому не поддаются измерению. В рассуждениях о сексуальности и неврозах я пришел к заключению, что внешне проявляющиеся чувственные и сексуальные тенденции у невротиков, как и у нормальных индивидов, никоим образом не позволяют сделать заключения относительно силы и составных частей полового влечения. Как только в эдиповом комплексе проявляется мужской протест, пропадают основания говорить о комплексе фантазий и желаний. Остается лишь понять, что эдипов комплекс – всего–навсего малая часть избыточной невротической движущей силы, стадия мужского протеста, которая сама по себе не имеет значения, хотя и поучительна.
Зигмунд Фрейд почувствовал озноб. Закончив речь, Адлер сел на место, уверенный в неоспоримости своих тезисов. По выражению его лица Зигмунд догадывался, что он ждет поздравлений и аплодисментов. Перед глазами Зигмунда возникла картина: восемь лет назад он подарил Адлеру складной перочинный нож, инкрустированный слоновой костью. Адлер ломал одно лезвие за другим, заменяя их новыми. Затем наступила очередь и самой инкрустированной ручки, пружин и тому подобного – в итоге все было заменено. И теперь Адлер пытается убедить, будто он был безмерно бережлив и внимателен к подарку.
– Посмотри, у меня тот самый нож, что я получил восемь лет назад. Лезвия остры как бритва.
«Нет, – сказал мрачно про себя Зигмунд, – это не тот нож, что я подарил. Это совершенно иной нож. Такого я ему не давал, он сам смонтировал его часть за частью и пусть держится за него!»
Он никогда не позволял себе раздражаться, даже если коллеги вели себя на встречах вызывающе, бестолково и безответственно. Но он решил, что только страстная речь, опирающаяся на логику, может расчистить авгиевы конюшни поверхностной психологии Адлера. Используя право выступить первым, он встал и высказал мысль, что в докладе Адлера много неясного. Далее он сказал:
– Лично я плохо понимаю автора, когда он говорит о вещах, связанных с принятыми понятиями, и не приводит выдуманные им термины в соответствие со старыми. Так, складывается впечатление, будто в мужском протесте существует подавление, и неясно, что с чем совпадает или же речь идет об одном и том же феномене, но рассматриваемом под разными углами. Даже наша старая идея бисексуальности названа психическим гермафродитизмом, словно в этом термине есть что–то новое. Автор также отказался от подсознания, выступил в защиту бесполого детства и принизил значение симптомов при неврозах. Такое направление несостоятельно и обрекает работу на бесплодие.
Адлер выкрикнул:
– Мужской протест указывает на то, что мужчина никогда полностью не избавляется от сомнения, возникшего еще в детстве, действительно ли он мужчина. Он стремится к идеальным мужским качествам, неизменно понимаемым как обладание свободой, любовью, властью… завоевание женщин или друзей, превосходство или преобладание над другими.
Зигмунд быстро ответил:
– Вся доктрина реакционна и ретроградна. По большей части она относится к биологии, а не к психологии подсознания и затрагивает лишь внешние проявления.
Сторонники Фрейда углубились в свои записи. Они поочередно брали слово, оспаривая концепцию Адлера, что подсознания не существует, что дети асексуальны, что теория подавления ошибочна, что сексуальное влечение не имеет первостепенного значения. Атака была такой сильной, что Вильгельм Штекель вскочил и закричал:
– Эта группа подготовила свое наступление на теорию психологии доктора Адлера!
Зигмунд опроверг это утверждение. Лицо Адлера вытянулось и приобрело сероватый оттенок.
– Я прошу вас, доктор Адлер, поверьте моему слову, ничего заранее против вас не организовывалось. Я не обсуждал ваши лекции ни с кем из коллег. Каждый делал заметки самостоятельно, и поэтому вы видите перед нами листки бумаги. Это и есть правильная процедура, позволяющая в споре с вашими тезисами цитировать точно.
Адлер ответил хриплым голосом:
– Это не мое обвинение. Я никогда не приписывал вам личных мотивов. Но вы неправильно понимаете мои мотивы. Вы считаете, что я пытаюсь заменить психоанализ Фрейда психоанализом Адлера. Такого намерения у меня нет. Я пытался добиться синтеза, взяв лучшее из наших теорий. Очевидно, я не сумел этого сделать.
– Доктор Адлер, вы биолог, отсюда ваш упор на влияние недостаточности функций органов. Вы социолог, поэтому другая половина вашей теории основана на размышлениях о влиянии общества, в котором вырастает человек, на формирование его характера. Там и здесь есть элементы истины, но это еще отнюдь не рабочая гипотеза, на которую следует опираться в психоанализе.
Адлер встал, собрал бумаги и холодно сказал:
– Позвольте мне не согласиться. – Затем, окинув взглядом комнату, добавил: – Я уверен, вы понимаете, что для меня здесь нет больше места. Я ухожу с поста президента Венского общества психоаналитиков. Я также оставляю пост редактора журнала. До свиданья, господа.
Он направился к двери. Группа его друзей и коллег, которых он вовлек в организацию, встали, чтобы уйти вместе с ним. Вильгельм Штекель также встал с недовольным выражением на лице и примкнул к группе Адлера. Зигмунд быстро подошел к Адлеру и спросил его, не может ли он поговорить с ним с глазу на глаз. Адлер остановился, его лицо было застывшим, неподвижным. Остальные, как сторонники Адлера, так и сторонники Фрейда, вышли из зала. Несмотря на неприятности, которые многие годы доставлял ему Адлер, Зигмунд сказал с тоской: