Страница:
С этого момента психоанализ развивался успешно, позволяя Зигмунду проникать в элементы садизма и мазохизма, заложенные в подсознании, и исследовать, как эти компоненты, уходящие корнями в детство, влияют на характер и действия взрослых.
7
8
7
Подошло время выезжать в Соединенные Штаты. 19 августа семья попрощалась с ним на вилле в Нижнем Тироле. Он отдохнул и был в хорошем настроении. В Мюнхен он ехал через Обераммергау, а в самом городе съел что–то расстроившее желудок, и поездка из Мюнхена в Бремен превратилась в сущую муку; он почти не спал. Почувствовав себя несколько лучше после теплой ванны в гостинице, он прогулялся по городу и по живописным докам Бремена, написал три письма Марте о своих впечатлениях.
Карл Юнг прибыл из Цюриха, а Шандор Ференци – из Будапешта в такой час, что Зигмунд мог пригласить их на ланч. Он заказал бутылку вина в знак этой встречи. Когда Юнг, великий трезвенник, отказался нарушить запрет, унаследованный от Блейлера и Фореля, Зигмунд и Ференци убедили его, что крошечная рюмка не повредит ему, и в конце концов Карл уступил. Но вино произвело на него странный эффект, он оживленно заговорил о так называемых болотных телах, которые должны находиться в Северной Европе, – о доисторических людях, либо утонувших в болотах, либо захороненных там сотни тысяч лет назад. В болотной воде присутствует гумусная кислота, она растворяет кости, но вместе с тем дубит кожу и волосы, и они прекрасно сохраняются. Так происходит процесс природной мумификации, в ходе которого тела сдавливаются под тяжестью торфа. Вино опьянило Юнга; вместо того чтобы назвать Скандинавию, где находились мумифицированные в торфе тела, он утверждал, будто мумии хранятся в свинцовых подвалах Бремена. Зигмунд спросил:
– Почему вас так интересуют эти останки?
– Они всегда привлекали меня; это ведь способ знать, как выглядели мужчины и женщины тысячи лет назад. Оказавшись в городе, где находятся эти мумии, я вспомнил о них. Мне хотелось бы увидеть их.
– Не думаю, что эти мумифицированные в болотах тела и мой шницель совместимы, – сказал Зигмунд, – кроме того, их нет в Бремене, они обнаружены торфодобытчиками севернее – в Дании и Швеции.
Юнг положил вилку, выпрямился, удивленно потряс головой.
– Вы абсолютно правы. Но почему вы предположили, что я перенес эти тела в Бремен? Вы говорите, что никто не ошибается случайно. Какими могли быть мои мотивы?
У Зигмунда закружилась голова, он почувствовал, что ему плохо. Он хотел выпить вина, но не смог поднять бокал. Он очнулся на кушетке в кабинете управляющего. Юнг поднял его с пола, когда он упал, и вынес так осторожно и незаметно, что никто не обратил внимания на случившееся. Ференци держал пузырь со льдом на голове Зигмунда. Открыв глаза, Зигмунд увидел над собой Юнга, который сказал:
– Прекрасно. Я впервые за пятнадцать лет попробовал вина, и вы упали в обморок! Серьезно, что с вами?
Зигмунд сел, у него все еще кружилась голова.
– Не знаю. Быть может, пища в Мюнхене, которую не принял мой желудок. Быть может, бессонная ночь в поезде до Бремена. Быть может, перевозбуждение от мысли, что завтра посадка на корабль. Но у меня никогда не было обмороков, так что должна быть глубоко скрытая причина. Разговор о мумиях взвинтил меня. В Бремене был я, а не тела, мумифицированные в болотах. Могла ли быть связь? Могло быть у вас желание, чтобы я умер? Это была последняя мысль, мелькнувшая у меня перед тем, как я потерял сознание.
Корабль вошел в Нью–йоркскую гавань после полудня в пятницу 27 августа. Был удивительно ясный день. Зигмунд стоял на носу корабля. Юнг – по одну сторону от него, Ференци – по другую, когда на фоне неба обрисовался силуэт Манхэттена, сначала туманная линия на горизонте, а затем сами здания: высокие, величественные, как бы вырастающие из воды. Зигмунд был очарован очертанием острова, его суживающимся началом у Баттери и расширяющейся основной частью к северу. Он думал: «Интересно, смотрю ли я на Соединенные Штаты теми же глазами, что Эли Бернейс? Он искал для себя новый дом и новый образ жизни и, видимо, спрашивал себя: «Могу ли я принадлежать к этому миру? Стану ли я американцем?» Миллионы европейцев питали такие же надежды и ставили такие же вопросы, глядя на эту волнующую картину. Но я здесь пробуду лишь несколько недель. Когда лекции будут прочитаны, я упакую свой багаж на постоялом дворе, надену рюкзак и вернусь в Вену».
Проплывая мимо статуи Свободы, Зигмунд воскликнул:
– Не удивятся ли американцы, услышав то, что мы им скажем?!
Юнг повернулся и ответил дружелюбно:
– Сколько же у вас амбиций!
В порту их встречал А. А. Брилл. У него был такой вид, словно он хотел каждого задушить в своих объятиях, настолько была велика его радость по поводу приглашения рассказать о психоанализе в Соединенных Штатах. Единственный репортер на борту проявил так мало интереса к группе европейских врачей, что неправильно записал имя Зигмунда; на следующее утро газеты сообщали, что «профессор Фрейнд из Вены» прибыл в США. Однако Зигмунд, увидев, что обслуживавший его стюард читал «Психопатологию обыденной жизни», не счел себя обиженным. Молодой человек сказал ему:
– Доктор Фрейд, знаю, что написанное вами в этой книге правильно, потому что я сам совершал все такие действия.
Когда они прошли таможню, сгустились сумерки, и Брилл отвез группу в отель «Манхэттен», к востоку от Пятой авеню на Сорок второй улице. Там Зигмунда ожидало письмо от президента Холла, пригласившего его быть гостем в его собственном доме во время недельного пребывания в Ворчестере. Зигмунд попытался позвонить по телефону сестре Анне и Эли Бернейсу, но они уехали отдыхать.
В то время как Брилл помогал Юнгу и Ференци удобно устроиться в отеле, где были забронированы номера, Зигмунд вышел на улицу осмотреть город, как он это делал в Париже, когда приехал стажироваться в Сальпетриер: побродить по улицам, почувствовать под ногами мостовую, осмотреть витрины магазинов, вглядеться в лица прохожих.
Брилл засунул ему в карман план города. На Пятой авеню Зигмунд осмотрел котлован под здание будущей Публичной библиотеки. Затем быстрым шагом он прошел по Пятой авеню мимо добротных домов, церквей и дорогих магазинов. На Пятьдесят девятой улице увидел только что открывшийся отель «Плаза», прошел по его внутреннему садику, где играл оркестр и неторопливые нью–йоркцы гуляли после полуденного чая.
Зигмунд возвратился в отель уставший, но с чувством удовлетворения. Он видел всего полторы дюжины кварталов города, но Нью–Йорк уже не казался ему странным или чуждым. Разве он не исходил его пешком, как родной Земмеринг? Он не мог сравнить Нью–Йорк с Веной, Берлином, Парижем или Римом. Это был новый город – со своей многолюдной, бурлящей, энергичной жизнью. Город с его небоскребами выглядел, звучал, даже ощущался человеком совершенно иначе, чем знакомые ему города.
Брилл пригласил их на легкий ужин, но затем понял, что поскольку они встали в этот день в пять утра, пережили волнения, связанные с прибытием в новый для них город, то буквально валятся с ног. Он обещал появиться на следующий день к завтраку и показать им город.
Осмотр начался утром от Баттери, откуда открывался превосходный вид на залив. Затем Брилл провел их мимо зданий судоходных компаний к Уолл–стрит через узкий каньон улиц, благоухавших ароматами кофе и специй, тюки и ящики еще стояли на тротуарах перед экспортно–импортными фирмами. На Уолл–стрит Зигмунд заметил несколько знаменитых банков и компаний, названия которых были напечатаны крупными золотистыми буквами.
Зигмунду хотелось узнать, где находятся иностранные кварталы, и Брилл провел их на Ист–Сайд – в район разносчиков, который показался Зигмунду похожим на Нашмаркт, здесь воздух благоухал запахами всех видов специй, домашние хозяйки толпились около прилавков, стремясь сделать покупки подешевле и получше. Затем Брилл показал им Китайский городок, здесь Зигмунд впервые увидел китайцев с длинными косами, в длинных черных шелковых или сатиновых робах, халатах с широкими рукавами. Когда они заходили в лавки, где продавались экзотические китайские продукты и травы, ухо резали пронзительные голоса продавцов. Он заметил, что нет ни одной женщины. Воздух в лавках был пропитан благовониями.
У Брилла не было заранее продуманного плана, и он поспешно провел друзей через живописный итальянский район Хьюстон–стрит, затем они заглянули на Баури, где наблюдали, как татуируют моряков, сошедших на берег с кораблей, прибывших в Нью–Йорк. Когда Брилл решил, что гости устали, он нанял экипаж, который отвез их на Кони Айленд, в Луна–парк, славившийся своими развлечениями. Зигмунд писал, что этот парк превосходит размерами Пратер. После возвращения на Манхэттен Брилл показал друзьям большие универсальные магазины Джона Ванамейкера на Бродвее и Восьмой улице, двадцатидевятиэтажное здание «Флатирон», тогда самое высокое в мире, центр мужской одежды на Двадцать седьмой улице, магазин шляп на Тридцать первой улице, лавки сладостей. Гостей более всего удивили не только огромность зданий, контраст между увиденными авеню и улицами, но и многолюдность и разноликость толпы.
Вернувшись в отель, Зигмунд погрел ноги в горячей ванне. Он сказал Бриллу:
– Впервые в жизни мои ноги не выдержали дневного поединка. Но теперь я знаю, что имел в виду Эли Бернейс, писавший мне о Нью–Йорке, уподобляя его плавильному котлу. Сольются ли воедино все его составные части? И что станет с Америкой, когда потухнет пламя под котлом?
На следующее утро по просьбе Зигмунда Брилл сопроводил его в Метрополитен–музей осмотреть экспонаты искусства античной Греции. После часового осмотра мраморных скульптур Зигмунд повернулся к Бриллу и сказал с веселыми искорками в глазах:
– Знаю, что я в стране будущего, и могу судить об этом по тому, как здесь люди ходят, говорят, питаются. Тем не менее, я чувствую себя более счастливым в цивилизации прошлого.
– Странно слышать это от вас, профессор Фрейд, – ответил Брилл, – ваша работа больше, чем показанное мною вам в Нью–Йорке, изменит будущее. Пойдемте в Колумбийский университет. Я рассчитываю, что буду преподавать там фрейдистский психоанализ, и вам следует посмотреть, как красиво размещен университет.
Из Торонто приехал Эрнест Джонс. Состоялась сердечная встреча, а вечером пять коллег пообедали в висячем саду Хаммерштейна, в одном из наиболее модных ресторанов Нью–Йорка. На Зигмунда произвели впечатление фешенебельный и в то же время шумный ресторан, изысканно одетые женщины, многие в платьях с глубоким декольте, мужчины, по словам Брилла, – влиятельные бизнесмены, превращающие Америку в богатую индустриальную страну.
– Их пища также слишком богата, – простонал Зигмунд после обеда. – Не думаю, что мой желудок приемлет американскую кухню. Завтра я буду поститься.
Карл Юнг сказал, усмехнувшись:
– Господин профессор, это не совсем справедливо в отношении американской кухни. Вы сказали в Бремене, что ваш желудок не принял обед в Мюнхене и вы провели тяжелую ночь.
Перед сном они посмотрели комедийный фильм; он развлек Зигмунда. Следующее утро выдалось пасмурным; небо казалось еще более мрачным из–за того, что у всех расстроился желудок. В полдень они отправились на пароходе в Ворчестер. Пароход обошел выступ Манхэттена, поднялся по Ист–ривер, пройдя под Бруклинским и Манхэттенским мостами в сыром, пронзительно–холодном воздухе среди барж, буксиров, паромов.
От Фолл–ривер они поехали поездом до Бостона. В то время как Эрнест Джонс показывал им исторические достопримечательности города, старый Дом правительства, старую церковь, а затем гавань, где состоялось так называемое Бостонское чаепитие, ставшее искрой, которая воспламенила войну американцев за освобождение от британской короны, Зигмунд спросил его потихоньку:
– Где ближайшая уборная?
– Таких нет, господин профессор.
– Что?! Что же тогда делать?
– Вернемся в деловой квартал и найдем какую–нибудь контору или правительственное здание.
Когда, наконец, Джонс провел Зигмунда в огромное здание, тот должен был спуститься в подвальное помещение и пройти длиннющий коридор, прежде чем добраться до мужского туалета. Он едва успел дойти, не совершив греха. Выйдя оттуда, он спросил Джонса:
– Что это за страна без общественных уборных? Создавая новую цивилизацию, она упускает из виду наиболее важный вклад Старого Света.
– Видите ли, профессор Фрейд, – рассмеялся Джонс, – это пуританская страна с большими ограничениями, чем в моей викторианской Англии. О процессе облегчения живота не принято говорить. Вы убедитесь, что это относится и к другим человеческим функциям. Тем не менее вас прекрасно примут в Новой Англии, ибо ваши работы уже известны. В прошлом году, когда я гостил у доктора Мортона Принса в Бостоне, было два или три вечера, на которых присутствовали около шестнадцати докторов и университетских профессоров, включая доктора Джеймса Патнэма, профессора неврологии Гарвардского университета, и несколько ведущих психиатров этого района. В мае профессор Патнэм и я представили доклады о психоанализе и подсознании на встрече в Нью–Хейвене. Мы пробудили значительный интерес, была, разумеется, и оппозиция, но главное – возникла оживленная дискуссия. Я слышал также, что из Гарварда собирается приехать известный философ Уильям Джеймс на ваши лекции. Как вы думаете, могу ли я прочитать текст одной–двух ваших лекций до выступления?
Зигмунд смущенно покачал головой.
– Я не написал ни строчки. Шесть дней на пароходе с Ференци и Юнгом я отдыхал. Мы разбирали сновидения друг друга, играли в глупые палубные игры и рассказывали забавные истории. Кстати, Юнг полагает» что мне следует ограничиться в моих лекциях толкованием сновидений, ибо это открывает широкий доступ к американским слушателям. Как вы думаете?
– Не согласен, вы тем самым ограничите себя. Конечно, следует уделить значительное время толкованию сновидений, но вы должны также представить картину ваших открытий так, чтобы аудитория понимала, с чего вы начали научный поиск и куда вы идете.
Окрестности Ворчестера были своеобразными: низкие холмы, леса, скалистые площадки с небольшими озерами и домами, выкрашенными в привлекательный зеленый или серый цвет, а отдельные – в красный. В то время как остальные устроились в отеле «Стендиш», Зигмунда пригласили в дом президента Холла – большой и удобный, куда то и дело заходили люди. Полы были устланы коврами, а половину стен занимали книги. Чета Холл любезно приветствовала Зигмунда. Президент, на вид около семидесяти лет, выглядел достойно; его жена была «полной, веселой, с добрым характером, крайне некрасивой и чудесной стряпухой». Зигмунду предоставили просторную угловую комнату с видом на величавые деревья. Два негра в белых жакетах прислуживали за столом. В каждой комнате на столике лежала коробка с сигарами. Когда он вышел на сцену зала имени Джонаса Кларка, своего рода центра научной активности университета, то увидел, что аудитория, рассчитанная на четыреста человек, переполнена. Ему сообщили, что в зале находятся наиболее выдающиеся члены Гарвардского университета, включая известного антрополога Франца Боаса, философа Уильяма Джеймса и доктора Джеймса Патнэма. У Зигмунда не было ни заготовленной лекции, ни тезисов к ней. Его подготовка ограничилась тем, что рано утром он совершил прогулку с Ференци, обсудив с ним схему и содержание лекции. Он говорил по–немецки спокойно и в разговорной манере. Многие из присутствовавших понимали язык.
– Дамы и господа, с необычным для меня чувством я нахожусь в Новом Свете, выступаю с лекцией перед аудиторией и ожидаю от нее вопросов. Несомненно, мне оказана честь, благодаря тому что мое имя связано с психоанализом, и поэтому я не намерен говорить о нем, а постараюсь дать возможно более краткий обзор истории и развития этого нового метода.
Если создание психоанализа можно считать достижением, то оно принадлежит не мне. Я не стоял у его истоков. Я был студентом и готовился к экзаменам, когда венский врач доктор Йозеф Брейер впервые в 1880–1882 годах применил эту процедуру к девушке, страдавшей истерией. Обратимся непосредственно к этому случаю и его лечению, подробно изложенному в книге «Об истерии», опубликованной Брейером и мной…
Всматриваясь в затаившую дыхание аудиторию, он думал: «Это подобно немыслимому сбывшемуся сну: психоанализ больше не мечта и не грезы, он стал реальностью».
Он говорил почти час, и ему аплодировали. Затем его поздравляли и жали руку. Юнг сказал:
– Я был готов к возражениям. Вы словно были на седьмом небе, и я от всего сердца рад видеть вас таким.
Зигмунд был действительно растроган.
– Спасибо, Карл. Я чувствовал себя изгоем в Европе, здесь же выдающиеся люди Америки отнеслись ко мне как к равному.
– И по праву! Мы обретаем почву, и число наших последователей растет.
Зигмунд отечески похлопал Юнга по плечу:
– Рад слышать, что ты говоришь слово «наш». В этом и есть наше будущее, ибо ты будешь тем, кто продолжит наше дело, когда я не смогу его вести.
Неделя лекций прошла необычайно хорошо. В конце каждого выступления были теплые аплодисменты. Зигмунд подробно описал процесс, с помощью которого индивиды отторгают неприятное, вытесняя из сознания и тем самым из памяти неприемлемые идеи, но они продолжают существовать в подсознании. Он описал далее, как подавленные идеи переносятся из подсознания в сознание.
Он осторожно разъяснил слушателям мужскую истерию, метод свободной ассоциации, объяснил, как нужно толковать сновидения, понимать концепцию подавления, регрессию, детскую сексуальность.
Подойдя к сексуальной этиологии невроза – теме четвертой лекции, – он откровенно признал, что в 1895 году, когда была опубликована его книга «Об истерии», он еще не пришел к такому заключению. Он рассказал о трудностях, которые испытывал с пациентами, пытаясь убедить их рассказать о своей сексуальной жизни, и признал, улыбнувшись: «Обычно люди не откровенны в интимных вопросах». Затем он сделал категорическое заявление:
– Психоаналитические исследования позволяют проследить симптомы заболевания, с поразительной регулярностью ведущие к впечатлениям, полученным в начале эротической жизни. Это говорит нам, что патологические импульсы заключены в природе эротических инстинктных компонентов; и это заставляет предположить, что среди воздействий, ведущих к заболеванию, решающее значение должно быть отведено нарушениям в области эротики, и это относится к обоим полам.
Я осознаю, что это мое утверждение будет принято неохотно. Даже исследователи, готовые последовать за моими психологическими заключениями, склонны думать, будто я переоцениваю роль сексуальных факторов; они спрашивают, почему другие возбудители психики не ведут к явлению, названному мною подавлением, и к подмене представлений. Я могу лишь ответить, что не знаю, почему бы им не влиять таким образом, и я не против того, чтобы они влияли, но опыт показывает, что этого не происходит и в большинстве случаев они лишь подкрепляют воздействие сексуального фактора, не заменяя его…
Здесь, в аудитории, находятся мои ближайшие друзья и последователи, они приехали со мной в Ворчестер. Спросите их, и вы узнаете, что они не верили моим утверждениям о сексуальной этиологии как решающем факторе, пока их собственные эксперименты не убедили их в этом.
Зигмунда удивляло дружественное отношение печати. Ворчестерская «Телеграмм», воздерживавшаяся от критических оценок, старалась передать содержание основных мыслей Зигмунда. Консервативная бостонская «Транскрипт» дала точное изложение лекций и направила репортера взять интервью у Зигмунда в доме президента Холла. Репортер оказался разумным и желающим понять; в результате интервью, опубликованное в «Транскрипт», точно, в сочувственном духе отражало фрейдистский психоанализ. Прочитав статью, Эрнест Джонс прокомментировал ее Зигмунду:
– Своего рода ирония. Американский пуританизм родился в Бостоне. Однако именно в Бостоне консервативная газета оказывает фрейдистскому психоанализу дружественный прием, такой, какого я еще не видел. Быть может, в этом и выражается Новый Свет?
А. –А. Брилл, как новообращенный американец, выступавший в большей мере патриотом, чем местные уроженцы, сказал:
– Не было и намека на критику ни идей Фрейда, ни того факта, что Университет Кларка пригласил его. Осмелюсь предсказать, что эта страна станет самым плодородным полем для практики психоанализа и его развития.
Дни проходили в быстрой смене лиц, сцен, студентов и аудиторий, лекций по истории, о Дальнем Востоке, о системе образования, в череде ланчей и обедов; на некоторых Зигмунд был почетным гостем. Он смог присутствовать лишь на одной из трех лекций Юнга о результатах цюрихских тестов словесной ассоциации и о том, как этот метод сочетается с фрейдистским психоанализом. Юнга принимали хорошо.
Когда в конце недели в доме президента Холла Зигмунд облачился в мантию и шапочку и вместе с Карлом Юнгом, также в мантии и шапочке, присоединился к процессии, направлявшейся к гимназии Кларка, у него появилось чувство удовлетворения. Он занял свое место на сцене. Президент Холл накинул на него мантию и зачитал:
– «Зигмунд Фрейд из Венского университета, основатель школы педагогики, богатой новыми методами и достижениями, ведущий среди изучающих психологию секса, психотерапию и психоанализ, – доктор права».
Пока почтенные лица, участвовавшие в церемонии, аплодировали, Зигмунд думал: «Это первое официальное признание моих усилий. Это также признание зрелости психоанализа».
Карл Юнг прибыл из Цюриха, а Шандор Ференци – из Будапешта в такой час, что Зигмунд мог пригласить их на ланч. Он заказал бутылку вина в знак этой встречи. Когда Юнг, великий трезвенник, отказался нарушить запрет, унаследованный от Блейлера и Фореля, Зигмунд и Ференци убедили его, что крошечная рюмка не повредит ему, и в конце концов Карл уступил. Но вино произвело на него странный эффект, он оживленно заговорил о так называемых болотных телах, которые должны находиться в Северной Европе, – о доисторических людях, либо утонувших в болотах, либо захороненных там сотни тысяч лет назад. В болотной воде присутствует гумусная кислота, она растворяет кости, но вместе с тем дубит кожу и волосы, и они прекрасно сохраняются. Так происходит процесс природной мумификации, в ходе которого тела сдавливаются под тяжестью торфа. Вино опьянило Юнга; вместо того чтобы назвать Скандинавию, где находились мумифицированные в торфе тела, он утверждал, будто мумии хранятся в свинцовых подвалах Бремена. Зигмунд спросил:
– Почему вас так интересуют эти останки?
– Они всегда привлекали меня; это ведь способ знать, как выглядели мужчины и женщины тысячи лет назад. Оказавшись в городе, где находятся эти мумии, я вспомнил о них. Мне хотелось бы увидеть их.
– Не думаю, что эти мумифицированные в болотах тела и мой шницель совместимы, – сказал Зигмунд, – кроме того, их нет в Бремене, они обнаружены торфодобытчиками севернее – в Дании и Швеции.
Юнг положил вилку, выпрямился, удивленно потряс головой.
– Вы абсолютно правы. Но почему вы предположили, что я перенес эти тела в Бремен? Вы говорите, что никто не ошибается случайно. Какими могли быть мои мотивы?
У Зигмунда закружилась голова, он почувствовал, что ему плохо. Он хотел выпить вина, но не смог поднять бокал. Он очнулся на кушетке в кабинете управляющего. Юнг поднял его с пола, когда он упал, и вынес так осторожно и незаметно, что никто не обратил внимания на случившееся. Ференци держал пузырь со льдом на голове Зигмунда. Открыв глаза, Зигмунд увидел над собой Юнга, который сказал:
– Прекрасно. Я впервые за пятнадцать лет попробовал вина, и вы упали в обморок! Серьезно, что с вами?
Зигмунд сел, у него все еще кружилась голова.
– Не знаю. Быть может, пища в Мюнхене, которую не принял мой желудок. Быть может, бессонная ночь в поезде до Бремена. Быть может, перевозбуждение от мысли, что завтра посадка на корабль. Но у меня никогда не было обмороков, так что должна быть глубоко скрытая причина. Разговор о мумиях взвинтил меня. В Бремене был я, а не тела, мумифицированные в болотах. Могла ли быть связь? Могло быть у вас желание, чтобы я умер? Это была последняя мысль, мелькнувшая у меня перед тем, как я потерял сознание.
Корабль вошел в Нью–йоркскую гавань после полудня в пятницу 27 августа. Был удивительно ясный день. Зигмунд стоял на носу корабля. Юнг – по одну сторону от него, Ференци – по другую, когда на фоне неба обрисовался силуэт Манхэттена, сначала туманная линия на горизонте, а затем сами здания: высокие, величественные, как бы вырастающие из воды. Зигмунд был очарован очертанием острова, его суживающимся началом у Баттери и расширяющейся основной частью к северу. Он думал: «Интересно, смотрю ли я на Соединенные Штаты теми же глазами, что Эли Бернейс? Он искал для себя новый дом и новый образ жизни и, видимо, спрашивал себя: «Могу ли я принадлежать к этому миру? Стану ли я американцем?» Миллионы европейцев питали такие же надежды и ставили такие же вопросы, глядя на эту волнующую картину. Но я здесь пробуду лишь несколько недель. Когда лекции будут прочитаны, я упакую свой багаж на постоялом дворе, надену рюкзак и вернусь в Вену».
Проплывая мимо статуи Свободы, Зигмунд воскликнул:
– Не удивятся ли американцы, услышав то, что мы им скажем?!
Юнг повернулся и ответил дружелюбно:
– Сколько же у вас амбиций!
В порту их встречал А. А. Брилл. У него был такой вид, словно он хотел каждого задушить в своих объятиях, настолько была велика его радость по поводу приглашения рассказать о психоанализе в Соединенных Штатах. Единственный репортер на борту проявил так мало интереса к группе европейских врачей, что неправильно записал имя Зигмунда; на следующее утро газеты сообщали, что «профессор Фрейнд из Вены» прибыл в США. Однако Зигмунд, увидев, что обслуживавший его стюард читал «Психопатологию обыденной жизни», не счел себя обиженным. Молодой человек сказал ему:
– Доктор Фрейд, знаю, что написанное вами в этой книге правильно, потому что я сам совершал все такие действия.
Когда они прошли таможню, сгустились сумерки, и Брилл отвез группу в отель «Манхэттен», к востоку от Пятой авеню на Сорок второй улице. Там Зигмунда ожидало письмо от президента Холла, пригласившего его быть гостем в его собственном доме во время недельного пребывания в Ворчестере. Зигмунд попытался позвонить по телефону сестре Анне и Эли Бернейсу, но они уехали отдыхать.
В то время как Брилл помогал Юнгу и Ференци удобно устроиться в отеле, где были забронированы номера, Зигмунд вышел на улицу осмотреть город, как он это делал в Париже, когда приехал стажироваться в Сальпетриер: побродить по улицам, почувствовать под ногами мостовую, осмотреть витрины магазинов, вглядеться в лица прохожих.
Брилл засунул ему в карман план города. На Пятой авеню Зигмунд осмотрел котлован под здание будущей Публичной библиотеки. Затем быстрым шагом он прошел по Пятой авеню мимо добротных домов, церквей и дорогих магазинов. На Пятьдесят девятой улице увидел только что открывшийся отель «Плаза», прошел по его внутреннему садику, где играл оркестр и неторопливые нью–йоркцы гуляли после полуденного чая.
Зигмунд возвратился в отель уставший, но с чувством удовлетворения. Он видел всего полторы дюжины кварталов города, но Нью–Йорк уже не казался ему странным или чуждым. Разве он не исходил его пешком, как родной Земмеринг? Он не мог сравнить Нью–Йорк с Веной, Берлином, Парижем или Римом. Это был новый город – со своей многолюдной, бурлящей, энергичной жизнью. Город с его небоскребами выглядел, звучал, даже ощущался человеком совершенно иначе, чем знакомые ему города.
Брилл пригласил их на легкий ужин, но затем понял, что поскольку они встали в этот день в пять утра, пережили волнения, связанные с прибытием в новый для них город, то буквально валятся с ног. Он обещал появиться на следующий день к завтраку и показать им город.
Осмотр начался утром от Баттери, откуда открывался превосходный вид на залив. Затем Брилл провел их мимо зданий судоходных компаний к Уолл–стрит через узкий каньон улиц, благоухавших ароматами кофе и специй, тюки и ящики еще стояли на тротуарах перед экспортно–импортными фирмами. На Уолл–стрит Зигмунд заметил несколько знаменитых банков и компаний, названия которых были напечатаны крупными золотистыми буквами.
Зигмунду хотелось узнать, где находятся иностранные кварталы, и Брилл провел их на Ист–Сайд – в район разносчиков, который показался Зигмунду похожим на Нашмаркт, здесь воздух благоухал запахами всех видов специй, домашние хозяйки толпились около прилавков, стремясь сделать покупки подешевле и получше. Затем Брилл показал им Китайский городок, здесь Зигмунд впервые увидел китайцев с длинными косами, в длинных черных шелковых или сатиновых робах, халатах с широкими рукавами. Когда они заходили в лавки, где продавались экзотические китайские продукты и травы, ухо резали пронзительные голоса продавцов. Он заметил, что нет ни одной женщины. Воздух в лавках был пропитан благовониями.
У Брилла не было заранее продуманного плана, и он поспешно провел друзей через живописный итальянский район Хьюстон–стрит, затем они заглянули на Баури, где наблюдали, как татуируют моряков, сошедших на берег с кораблей, прибывших в Нью–Йорк. Когда Брилл решил, что гости устали, он нанял экипаж, который отвез их на Кони Айленд, в Луна–парк, славившийся своими развлечениями. Зигмунд писал, что этот парк превосходит размерами Пратер. После возвращения на Манхэттен Брилл показал друзьям большие универсальные магазины Джона Ванамейкера на Бродвее и Восьмой улице, двадцатидевятиэтажное здание «Флатирон», тогда самое высокое в мире, центр мужской одежды на Двадцать седьмой улице, магазин шляп на Тридцать первой улице, лавки сладостей. Гостей более всего удивили не только огромность зданий, контраст между увиденными авеню и улицами, но и многолюдность и разноликость толпы.
Вернувшись в отель, Зигмунд погрел ноги в горячей ванне. Он сказал Бриллу:
– Впервые в жизни мои ноги не выдержали дневного поединка. Но теперь я знаю, что имел в виду Эли Бернейс, писавший мне о Нью–Йорке, уподобляя его плавильному котлу. Сольются ли воедино все его составные части? И что станет с Америкой, когда потухнет пламя под котлом?
На следующее утро по просьбе Зигмунда Брилл сопроводил его в Метрополитен–музей осмотреть экспонаты искусства античной Греции. После часового осмотра мраморных скульптур Зигмунд повернулся к Бриллу и сказал с веселыми искорками в глазах:
– Знаю, что я в стране будущего, и могу судить об этом по тому, как здесь люди ходят, говорят, питаются. Тем не менее, я чувствую себя более счастливым в цивилизации прошлого.
– Странно слышать это от вас, профессор Фрейд, – ответил Брилл, – ваша работа больше, чем показанное мною вам в Нью–Йорке, изменит будущее. Пойдемте в Колумбийский университет. Я рассчитываю, что буду преподавать там фрейдистский психоанализ, и вам следует посмотреть, как красиво размещен университет.
Из Торонто приехал Эрнест Джонс. Состоялась сердечная встреча, а вечером пять коллег пообедали в висячем саду Хаммерштейна, в одном из наиболее модных ресторанов Нью–Йорка. На Зигмунда произвели впечатление фешенебельный и в то же время шумный ресторан, изысканно одетые женщины, многие в платьях с глубоким декольте, мужчины, по словам Брилла, – влиятельные бизнесмены, превращающие Америку в богатую индустриальную страну.
– Их пища также слишком богата, – простонал Зигмунд после обеда. – Не думаю, что мой желудок приемлет американскую кухню. Завтра я буду поститься.
Карл Юнг сказал, усмехнувшись:
– Господин профессор, это не совсем справедливо в отношении американской кухни. Вы сказали в Бремене, что ваш желудок не принял обед в Мюнхене и вы провели тяжелую ночь.
Перед сном они посмотрели комедийный фильм; он развлек Зигмунда. Следующее утро выдалось пасмурным; небо казалось еще более мрачным из–за того, что у всех расстроился желудок. В полдень они отправились на пароходе в Ворчестер. Пароход обошел выступ Манхэттена, поднялся по Ист–ривер, пройдя под Бруклинским и Манхэттенским мостами в сыром, пронзительно–холодном воздухе среди барж, буксиров, паромов.
От Фолл–ривер они поехали поездом до Бостона. В то время как Эрнест Джонс показывал им исторические достопримечательности города, старый Дом правительства, старую церковь, а затем гавань, где состоялось так называемое Бостонское чаепитие, ставшее искрой, которая воспламенила войну американцев за освобождение от британской короны, Зигмунд спросил его потихоньку:
– Где ближайшая уборная?
– Таких нет, господин профессор.
– Что?! Что же тогда делать?
– Вернемся в деловой квартал и найдем какую–нибудь контору или правительственное здание.
Когда, наконец, Джонс провел Зигмунда в огромное здание, тот должен был спуститься в подвальное помещение и пройти длиннющий коридор, прежде чем добраться до мужского туалета. Он едва успел дойти, не совершив греха. Выйдя оттуда, он спросил Джонса:
– Что это за страна без общественных уборных? Создавая новую цивилизацию, она упускает из виду наиболее важный вклад Старого Света.
– Видите ли, профессор Фрейд, – рассмеялся Джонс, – это пуританская страна с большими ограничениями, чем в моей викторианской Англии. О процессе облегчения живота не принято говорить. Вы убедитесь, что это относится и к другим человеческим функциям. Тем не менее вас прекрасно примут в Новой Англии, ибо ваши работы уже известны. В прошлом году, когда я гостил у доктора Мортона Принса в Бостоне, было два или три вечера, на которых присутствовали около шестнадцати докторов и университетских профессоров, включая доктора Джеймса Патнэма, профессора неврологии Гарвардского университета, и несколько ведущих психиатров этого района. В мае профессор Патнэм и я представили доклады о психоанализе и подсознании на встрече в Нью–Хейвене. Мы пробудили значительный интерес, была, разумеется, и оппозиция, но главное – возникла оживленная дискуссия. Я слышал также, что из Гарварда собирается приехать известный философ Уильям Джеймс на ваши лекции. Как вы думаете, могу ли я прочитать текст одной–двух ваших лекций до выступления?
Зигмунд смущенно покачал головой.
– Я не написал ни строчки. Шесть дней на пароходе с Ференци и Юнгом я отдыхал. Мы разбирали сновидения друг друга, играли в глупые палубные игры и рассказывали забавные истории. Кстати, Юнг полагает» что мне следует ограничиться в моих лекциях толкованием сновидений, ибо это открывает широкий доступ к американским слушателям. Как вы думаете?
– Не согласен, вы тем самым ограничите себя. Конечно, следует уделить значительное время толкованию сновидений, но вы должны также представить картину ваших открытий так, чтобы аудитория понимала, с чего вы начали научный поиск и куда вы идете.
Окрестности Ворчестера были своеобразными: низкие холмы, леса, скалистые площадки с небольшими озерами и домами, выкрашенными в привлекательный зеленый или серый цвет, а отдельные – в красный. В то время как остальные устроились в отеле «Стендиш», Зигмунда пригласили в дом президента Холла – большой и удобный, куда то и дело заходили люди. Полы были устланы коврами, а половину стен занимали книги. Чета Холл любезно приветствовала Зигмунда. Президент, на вид около семидесяти лет, выглядел достойно; его жена была «полной, веселой, с добрым характером, крайне некрасивой и чудесной стряпухой». Зигмунду предоставили просторную угловую комнату с видом на величавые деревья. Два негра в белых жакетах прислуживали за столом. В каждой комнате на столике лежала коробка с сигарами. Когда он вышел на сцену зала имени Джонаса Кларка, своего рода центра научной активности университета, то увидел, что аудитория, рассчитанная на четыреста человек, переполнена. Ему сообщили, что в зале находятся наиболее выдающиеся члены Гарвардского университета, включая известного антрополога Франца Боаса, философа Уильяма Джеймса и доктора Джеймса Патнэма. У Зигмунда не было ни заготовленной лекции, ни тезисов к ней. Его подготовка ограничилась тем, что рано утром он совершил прогулку с Ференци, обсудив с ним схему и содержание лекции. Он говорил по–немецки спокойно и в разговорной манере. Многие из присутствовавших понимали язык.
– Дамы и господа, с необычным для меня чувством я нахожусь в Новом Свете, выступаю с лекцией перед аудиторией и ожидаю от нее вопросов. Несомненно, мне оказана честь, благодаря тому что мое имя связано с психоанализом, и поэтому я не намерен говорить о нем, а постараюсь дать возможно более краткий обзор истории и развития этого нового метода.
Если создание психоанализа можно считать достижением, то оно принадлежит не мне. Я не стоял у его истоков. Я был студентом и готовился к экзаменам, когда венский врач доктор Йозеф Брейер впервые в 1880–1882 годах применил эту процедуру к девушке, страдавшей истерией. Обратимся непосредственно к этому случаю и его лечению, подробно изложенному в книге «Об истерии», опубликованной Брейером и мной…
Всматриваясь в затаившую дыхание аудиторию, он думал: «Это подобно немыслимому сбывшемуся сну: психоанализ больше не мечта и не грезы, он стал реальностью».
Он говорил почти час, и ему аплодировали. Затем его поздравляли и жали руку. Юнг сказал:
– Я был готов к возражениям. Вы словно были на седьмом небе, и я от всего сердца рад видеть вас таким.
Зигмунд был действительно растроган.
– Спасибо, Карл. Я чувствовал себя изгоем в Европе, здесь же выдающиеся люди Америки отнеслись ко мне как к равному.
– И по праву! Мы обретаем почву, и число наших последователей растет.
Зигмунд отечески похлопал Юнга по плечу:
– Рад слышать, что ты говоришь слово «наш». В этом и есть наше будущее, ибо ты будешь тем, кто продолжит наше дело, когда я не смогу его вести.
Неделя лекций прошла необычайно хорошо. В конце каждого выступления были теплые аплодисменты. Зигмунд подробно описал процесс, с помощью которого индивиды отторгают неприятное, вытесняя из сознания и тем самым из памяти неприемлемые идеи, но они продолжают существовать в подсознании. Он описал далее, как подавленные идеи переносятся из подсознания в сознание.
Он осторожно разъяснил слушателям мужскую истерию, метод свободной ассоциации, объяснил, как нужно толковать сновидения, понимать концепцию подавления, регрессию, детскую сексуальность.
Подойдя к сексуальной этиологии невроза – теме четвертой лекции, – он откровенно признал, что в 1895 году, когда была опубликована его книга «Об истерии», он еще не пришел к такому заключению. Он рассказал о трудностях, которые испытывал с пациентами, пытаясь убедить их рассказать о своей сексуальной жизни, и признал, улыбнувшись: «Обычно люди не откровенны в интимных вопросах». Затем он сделал категорическое заявление:
– Психоаналитические исследования позволяют проследить симптомы заболевания, с поразительной регулярностью ведущие к впечатлениям, полученным в начале эротической жизни. Это говорит нам, что патологические импульсы заключены в природе эротических инстинктных компонентов; и это заставляет предположить, что среди воздействий, ведущих к заболеванию, решающее значение должно быть отведено нарушениям в области эротики, и это относится к обоим полам.
Я осознаю, что это мое утверждение будет принято неохотно. Даже исследователи, готовые последовать за моими психологическими заключениями, склонны думать, будто я переоцениваю роль сексуальных факторов; они спрашивают, почему другие возбудители психики не ведут к явлению, названному мною подавлением, и к подмене представлений. Я могу лишь ответить, что не знаю, почему бы им не влиять таким образом, и я не против того, чтобы они влияли, но опыт показывает, что этого не происходит и в большинстве случаев они лишь подкрепляют воздействие сексуального фактора, не заменяя его…
Здесь, в аудитории, находятся мои ближайшие друзья и последователи, они приехали со мной в Ворчестер. Спросите их, и вы узнаете, что они не верили моим утверждениям о сексуальной этиологии как решающем факторе, пока их собственные эксперименты не убедили их в этом.
Зигмунда удивляло дружественное отношение печати. Ворчестерская «Телеграмм», воздерживавшаяся от критических оценок, старалась передать содержание основных мыслей Зигмунда. Консервативная бостонская «Транскрипт» дала точное изложение лекций и направила репортера взять интервью у Зигмунда в доме президента Холла. Репортер оказался разумным и желающим понять; в результате интервью, опубликованное в «Транскрипт», точно, в сочувственном духе отражало фрейдистский психоанализ. Прочитав статью, Эрнест Джонс прокомментировал ее Зигмунду:
– Своего рода ирония. Американский пуританизм родился в Бостоне. Однако именно в Бостоне консервативная газета оказывает фрейдистскому психоанализу дружественный прием, такой, какого я еще не видел. Быть может, в этом и выражается Новый Свет?
А. –А. Брилл, как новообращенный американец, выступавший в большей мере патриотом, чем местные уроженцы, сказал:
– Не было и намека на критику ни идей Фрейда, ни того факта, что Университет Кларка пригласил его. Осмелюсь предсказать, что эта страна станет самым плодородным полем для практики психоанализа и его развития.
Дни проходили в быстрой смене лиц, сцен, студентов и аудиторий, лекций по истории, о Дальнем Востоке, о системе образования, в череде ланчей и обедов; на некоторых Зигмунд был почетным гостем. Он смог присутствовать лишь на одной из трех лекций Юнга о результатах цюрихских тестов словесной ассоциации и о том, как этот метод сочетается с фрейдистским психоанализом. Юнга принимали хорошо.
Когда в конце недели в доме президента Холла Зигмунд облачился в мантию и шапочку и вместе с Карлом Юнгом, также в мантии и шапочке, присоединился к процессии, направлявшейся к гимназии Кларка, у него появилось чувство удовлетворения. Он занял свое место на сцене. Президент Холл накинул на него мантию и зачитал:
– «Зигмунд Фрейд из Венского университета, основатель школы педагогики, богатой новыми методами и достижениями, ведущий среди изучающих психологию секса, психотерапию и психоанализ, – доктор права».
Пока почтенные лица, участвовавшие в церемонии, аплодировали, Зигмунд думал: «Это первое официальное признание моих усилий. Это также признание зрелости психоанализа».
8
Его успех и признание в Соединенных Штатах не возымели никакого воздействия на Европу. В печати не сообщалось о его лекциях и о том, что их слушали выдающиеся американцы. Для Вены и немецкоговорящего мира профессор Фрейд никогда не покидал дома. Частично чувство разочарования, а частично давление президента Холла, Джеймса Патнэма, Эрнеста Джонса и А. –А. Брилла, а также Отто Ранка, Абрахама и Ференци побудили Зигмунда согласиться записать пять прочитанных им лекций. Работа заняла полтора месяца; обладая хорошей памятью, он все же предпочел вернуться к обдумыванию с самого начала, чтобы определить структуру каждого раздела и содержание логически развивавшейся серии. Когда лекции были переведены и опубликованы в «Америкэн джорнел псайколоджи» под редакцией Стенли Холла, Брилл и Джонс не скрывали своего восторга: отныне они располагали учебником на английском языке.
Событием, на которое Зигмунд переключил все свое внимание, был второй конгресс; его проведение намечалось в Нюрнберге в конце марта. Он надеялся увидеть большое число делегатов из ряда стран и образовать Международное общество психоаналитиков с рабочими отделениями в Нью–Йорке, Лондоне, Берлине, Цюрихе, Будапеште. Это придало бы психоанализу официальный статус, подвело бы солидную базу под накопленные знания.
Тем временем он работал над книгой о Леонардо да Винчи, а также над лекцией для нюрнбергского конгресса «Перспективы психоаналитической терапии». Пришла приятная новость: Дойтике готовится издать наконец–то вторую, расширенную версию «Толкования сновидений»; потребовалось почти десять лет, чтобы продать первые шестьсот экземпляров. Каргер в Берлине печатал третье, расширенное издание «Психопатологии обыденной жизни». Зигмунд испытывал все большее удовлетворение, по мере того как поступал богатый материал от его собственной группы и от врачей и пациентов из различных стран, подтверждавший справедливость его заключений. Оба издателя были уверены, что отныне невозможно игнорировать Зигмунда Фрейда, что его будут читать хотя бы для того, чтобы нападать, что они могут каждые два года выпускать пересмотренные и расширенные издания.
– Итак, тебе не вернули рукописей, как в девятисотом году! – поддразнивала Марта. – Теперь остается лишь ждать новых просителей твоей руки.
Несмотря на успехи в других странах, дома, в венской группе, он сталкивался с трудностями. Ее участники не отличались от любой другой группы: все зависят друг от друга и борются за место под солнцем. Один хотел урвать у Зигмунда побольше времени для развития идеи или редактирования манускрипта, другой – получить от него больше пациентов. Они состязались за место на страницах ежегодника. Яблоком раздора, как это бывает и в других научных органах, являлся вопрос о приоритете: кто первый открыл новую идею или развил старую в более широкую или содержательную. Они работали в том же направлении; довольно часто двое из них приходили с одной и той же идеей, схожим докладом в один и тот же момент. Кто должен получить за это кредит на международной арене? Если один выдвинул интересную концепцию, а другой исследовал ее и довел до стадии опубликования, то кому принадлежит приоритет?
Зигмунд беспокоился, зная, что спор из–за приоритета разрушил многие профессиональные общества. Он работал с обиженным участником группы целыми неделями, чтобы помочь ему пережить огорчение. Это была нескончаемая битва за то, чтобы поддерживать между членами группы мирные отношения. Все они начали работать вместе, все они были связаны с ограниченным числом постулатов, на которых строилась наука психоанализа.
Событием, на которое Зигмунд переключил все свое внимание, был второй конгресс; его проведение намечалось в Нюрнберге в конце марта. Он надеялся увидеть большое число делегатов из ряда стран и образовать Международное общество психоаналитиков с рабочими отделениями в Нью–Йорке, Лондоне, Берлине, Цюрихе, Будапеште. Это придало бы психоанализу официальный статус, подвело бы солидную базу под накопленные знания.
Тем временем он работал над книгой о Леонардо да Винчи, а также над лекцией для нюрнбергского конгресса «Перспективы психоаналитической терапии». Пришла приятная новость: Дойтике готовится издать наконец–то вторую, расширенную версию «Толкования сновидений»; потребовалось почти десять лет, чтобы продать первые шестьсот экземпляров. Каргер в Берлине печатал третье, расширенное издание «Психопатологии обыденной жизни». Зигмунд испытывал все большее удовлетворение, по мере того как поступал богатый материал от его собственной группы и от врачей и пациентов из различных стран, подтверждавший справедливость его заключений. Оба издателя были уверены, что отныне невозможно игнорировать Зигмунда Фрейда, что его будут читать хотя бы для того, чтобы нападать, что они могут каждые два года выпускать пересмотренные и расширенные издания.
– Итак, тебе не вернули рукописей, как в девятисотом году! – поддразнивала Марта. – Теперь остается лишь ждать новых просителей твоей руки.
Несмотря на успехи в других странах, дома, в венской группе, он сталкивался с трудностями. Ее участники не отличались от любой другой группы: все зависят друг от друга и борются за место под солнцем. Один хотел урвать у Зигмунда побольше времени для развития идеи или редактирования манускрипта, другой – получить от него больше пациентов. Они состязались за место на страницах ежегодника. Яблоком раздора, как это бывает и в других научных органах, являлся вопрос о приоритете: кто первый открыл новую идею или развил старую в более широкую или содержательную. Они работали в том же направлении; довольно часто двое из них приходили с одной и той же идеей, схожим докладом в один и тот же момент. Кто должен получить за это кредит на международной арене? Если один выдвинул интересную концепцию, а другой исследовал ее и довел до стадии опубликования, то кому принадлежит приоритет?
Зигмунд беспокоился, зная, что спор из–за приоритета разрушил многие профессиональные общества. Он работал с обиженным участником группы целыми неделями, чтобы помочь ему пережить огорчение. Это была нескончаемая битва за то, чтобы поддерживать между членами группы мирные отношения. Все они начали работать вместе, все они были связаны с ограниченным числом постулатов, на которых строилась наука психоанализа.