Страница:
Когда он вернулся в Вену, его ожидали два приятных известия. Шандору Ференци наконец–то удалось основать Будапештское психоаналитическое общество с участием полдюжины врачей. Поступило также сообщение, что в конце мая все пять членов комитета соберутся на Берггассе, чтобы утвердить свою организацию и разработать стратегию на предстоящие месяцы в связи с намеченным на сентябрь 1913 года конгрессом в Мюнхене.
Зигмунд бросил взгляд на золотое кольцо на своей руке, в которое он вмонтировал любимую им греко–римскую камею с головой Юпитера. Он купил дюжину подобных камей в итальянских лавках древностей. Из своей коллекции он отобрал пять с самой искусной резьбой, пошел к Марте и показал ей камеи, лежавшие на ладони его руки.
– Марта, думаю, что следовало бы подарить каждому из членов комитета по одной такой камее. Они могут носить ее в кармане жилета как талисман…
– …Или вмонтировать в кольца, как ты, Зиги. Думаю, что это прекрасная идея. – В ее глазах мелькнула насмешка. – Это будет наподобие кровного братства.
Зигмунд улыбнулся в ответ:
– Сентиментально, признаюсь, и романтично.
Пять членов комитета приехали одновременно на обед, и каждый принес Марте скромный букет цветов. Собрался в полном смысле слова семейный совет, ибо трое мальчиков оказались дома: на время летних каникул им предоставлялась свобода выбора. Марта посадила около каждого участника комитета по члену семьи Фрейд. Когда служанка внесла массивную супницу, Зигмунд осмотрел с приятным чувством сидящих за столом. Рядом с Анной сидел смуглый, темноволосый Отто Ранк, с трудом прятавший за темными очками выражение счастья на своем лице. Рядом с тетушкой Минной восседал величественный Эрнест Джонс, на бледном лице которого выделялись темные брови. Около Марты пристроился округлый, с двойным подбородком Ганс Закс. Шандор Ференци был зажат между Эрнстом и Оливером. Около Зигмунда находился строго выглядевший, коротко постриженный Карл Абрахам. В стекле дверцы буфета с посудой Зигмунд поймал собственное отражение.
– Для мужчины, перевалившего за пятьдесят семь, – рассуждал он, – я выгляжу неплохо.
Его волосы все еще сохраняли свой цвет, и только на правой стороне, где появилась залысина, они слегка поседели. Однако его усы и небольшая бородка совсем побелели. Он знал, что когда размышлял, то на лбу и от носа к губам появлялись морщины, но сейчас, окруженный семьей, друзьями и учениками, он выглядел счастливым и довольным. Лишь его темные глаза оставались серьезными.
После обеда гости удалились в кабинет Зигмунда, где в атмосфере взаимного дружелюбия они попыхивали сигарами. Зигмунд вытряхнул пять камей из конверта на ладонь:
– Господа, у меня в руках официальная печать нашего ордена. Будьте добры, возьмите по камее из моей руки, но с закрытыми глазами. Тогда каждому достанется талисман, предназначенный ему судьбой.
Один за другим присутствующие взяли по камешку с ладони Зигмунда. Они дождались, пока все пять отобрали по камее и могли сопоставить свои приобретения. Прозвучали слова радости и признательности. Эрнест Джонс на правах председателя комитета сказал:
– Дорогой профессор, мы глубоко тронуты, Не могло быть подарка более приятного и свидетельствующего о нашей близости, чем ваш. Можем ли мы получить разрешение вмонтировать камеи в кольца, как сделали вы? Никто не узнает, что они означают, но мы будем носить их на руке день и ночь.
Посмеявшись над каламбуром Джонса, Зигмунд заявил:
– Всем сердцем согласен.
Затем собравшиеся перешли к деловым вопросам: каковы могут быть обязанности и потребности группы? Они будут часто писать друг другу, сообщать подробно, что происходит там, где они работают, о новых публикациях о психоанализе, о тех, кто критикует и кто одобряет, об интересных случаях, которыми им придется заниматься, о новых идеях в терапии. Они договорились встречаться не менее двух раз в год не только в Вене, но и в Будапеште, Берлине и Лондоне. Поскольку они отдыхали в одно и то же время, в августе или сентябре, то договорились проводить вместе несколько недель, быть может, в горах или у моря.
11
12
13
Зигмунд бросил взгляд на золотое кольцо на своей руке, в которое он вмонтировал любимую им греко–римскую камею с головой Юпитера. Он купил дюжину подобных камей в итальянских лавках древностей. Из своей коллекции он отобрал пять с самой искусной резьбой, пошел к Марте и показал ей камеи, лежавшие на ладони его руки.
– Марта, думаю, что следовало бы подарить каждому из членов комитета по одной такой камее. Они могут носить ее в кармане жилета как талисман…
– …Или вмонтировать в кольца, как ты, Зиги. Думаю, что это прекрасная идея. – В ее глазах мелькнула насмешка. – Это будет наподобие кровного братства.
Зигмунд улыбнулся в ответ:
– Сентиментально, признаюсь, и романтично.
Пять членов комитета приехали одновременно на обед, и каждый принес Марте скромный букет цветов. Собрался в полном смысле слова семейный совет, ибо трое мальчиков оказались дома: на время летних каникул им предоставлялась свобода выбора. Марта посадила около каждого участника комитета по члену семьи Фрейд. Когда служанка внесла массивную супницу, Зигмунд осмотрел с приятным чувством сидящих за столом. Рядом с Анной сидел смуглый, темноволосый Отто Ранк, с трудом прятавший за темными очками выражение счастья на своем лице. Рядом с тетушкой Минной восседал величественный Эрнест Джонс, на бледном лице которого выделялись темные брови. Около Марты пристроился округлый, с двойным подбородком Ганс Закс. Шандор Ференци был зажат между Эрнстом и Оливером. Около Зигмунда находился строго выглядевший, коротко постриженный Карл Абрахам. В стекле дверцы буфета с посудой Зигмунд поймал собственное отражение.
– Для мужчины, перевалившего за пятьдесят семь, – рассуждал он, – я выгляжу неплохо.
Его волосы все еще сохраняли свой цвет, и только на правой стороне, где появилась залысина, они слегка поседели. Однако его усы и небольшая бородка совсем побелели. Он знал, что когда размышлял, то на лбу и от носа к губам появлялись морщины, но сейчас, окруженный семьей, друзьями и учениками, он выглядел счастливым и довольным. Лишь его темные глаза оставались серьезными.
После обеда гости удалились в кабинет Зигмунда, где в атмосфере взаимного дружелюбия они попыхивали сигарами. Зигмунд вытряхнул пять камей из конверта на ладонь:
– Господа, у меня в руках официальная печать нашего ордена. Будьте добры, возьмите по камее из моей руки, но с закрытыми глазами. Тогда каждому достанется талисман, предназначенный ему судьбой.
Один за другим присутствующие взяли по камешку с ладони Зигмунда. Они дождались, пока все пять отобрали по камее и могли сопоставить свои приобретения. Прозвучали слова радости и признательности. Эрнест Джонс на правах председателя комитета сказал:
– Дорогой профессор, мы глубоко тронуты, Не могло быть подарка более приятного и свидетельствующего о нашей близости, чем ваш. Можем ли мы получить разрешение вмонтировать камеи в кольца, как сделали вы? Никто не узнает, что они означают, но мы будем носить их на руке день и ночь.
Посмеявшись над каламбуром Джонса, Зигмунд заявил:
– Всем сердцем согласен.
Затем собравшиеся перешли к деловым вопросам: каковы могут быть обязанности и потребности группы? Они будут часто писать друг другу, сообщать подробно, что происходит там, где они работают, о новых публикациях о психоанализе, о тех, кто критикует и кто одобряет, об интересных случаях, которыми им придется заниматься, о новых идеях в терапии. Они договорились встречаться не менее двух раз в год не только в Вене, но и в Будапеште, Берлине и Лондоне. Поскольку они отдыхали в одно и то же время, в августе или сентябре, то договорились проводить вместе несколько недель, быть может, в горах или у моря.
11
Несмотря на старания коллег Зигмунда преодолеть углубившийся разрыв между Цюрихом и Веной, периоды молчания становились все более длительными и, откровенно говоря, были предпочтительнее обмена все более резкими письмами между Зигмундом Фрейдом и Карлом Юнгом. При получении Зигмундом враждебного письма из Кюснаха у него обострялось воспаление гортани. Пик напряжения определился в июне, когда доктор Альфонс Медер, один из крупнейших психоаналитиков, практикующих в Швейцарии, написал Шандору Ференци, что разногласия между двумя группами вполне естественны и нормальны, поскольку цюрихцы – арийцы, а венцы – евреи. Приехавший через пару недель в Вену в сопровождении Эрнеста Джонса Ференци показал Зигмунду письмо. Прочитав его, Шандор заметил:
– Нет такой вещи, как арийская и еврейская наука. Результаты науки одинаковы, разница лишь в том, как они излагаются.
Острый на язык Эрнест Джонс воскликнул:
– Очевидно, мне следует перенести свою практику в Вену. Иначе как же мы положим конец сомнительным выводам Медера? В одной из ваших гинекологических клиник в Городской больнице женщины умирали тысячами от родовой горячки… пока Земмельвейс не научил врачей мыть руки мылом и горячей водой. Значит, чистота в медицине также принадлежит евреям?
Карл Юнг не участвовал в подобных глупостях. Он сдержал обещание, данное Зигмунду, активно действовать в роли президента и осуществил подготовку к конгрессу в Мюнхене в сентябре 1913 года. Узнав, что Зигмунд не собирается представить свой доклад, Юнг написал письмо, утверждая со всей решительностью, что значение конгресса окажется ослабленным, если профессор Фрейд не выступит на нем со своим сообщением. Абрахам, Ференци и Джонс также проявили настойчивость в этом вопросе. В конце концов Зигмунду пришлось дать согласие. Он отдыхал с Мартой и Анной в Мариенбаде, где начал писать статью о причинах предрасположения к навязчивому неврозу. Холодная и сырая погода обострила боли в руке, и он мог писать лишь с большим трудом. Он сообщал Эрнесту Джонсу: «Не могу припомнить другое время, столь же наполненное мелкими неприятностями и досадой, как это. Обрушилась такая плохая погода, что ждешь, кто возьмет верх – ты или злой гений времени».
Покинув Мариенбад, они поехали в Сан–Мартино ди Кастроцца, расположенный на высоте полутора тысяч метров в Далмации. Здесь к семье присоединились Абрахам и Ференци. Боли прошли, депрессия исчезла, и они провели несколько приятных недель до отъезда в «Байери–шерхоф» в Мюнхене. Зигмунд надеялся, что конгресс пройдет мирно, как в Веймаре, что разногласия отступят перед интересами их подвергающейся нападкам науки. Он отредактировал и смягчил тон рукописи Эрнеста Джонса, в которой тот высказал критические замечания относительно подхода Юнга к терапии.
Зигмунд спросил Марту, не хотела ли бы она поехать вместе с ним на конгресс, ведь там будут присутствовать некоторые жены и женщины–врачи, а после этого съездить на пару недель в Рим. Марта поблагодарила за приглашение, но предпочла провести время в более прохладных горах. У тетушки Минны весь год было плохо со здоровьем, и она редко выходила из дома. Минна любила путешествовать, и ей особенно нравился Рим. Марта полагала, что поездка больше пойдет на пользу сестре, и Зигмунд с ней согласился.
Зигмунд и Ференци выехали в Мюнхен ночным поездом. Они направились прямо в «Байеришерхоф». Зигмунд настоял, чтобы по традиции они остановились в том же отеле, что и цюрихцы. Члены комитета – Абрахам, Закс, Ранк, Ференци и Джонс – завтракали вместе с ним. За завтраком они условились о том, кто из членов ответит на критику, которая может возникнуть в дискуссии. Профессор Фрейд не должен участвовать в спорах!
В ноябре на встрече в Мюнхене было решено, что обсуждению подлежат только основные доклады. Теперь же Карл Юнг требовал урезать время докладов и после каждого проводить обсуждения. Опасность заключалась в том, что время могло быть исчерпано до того, как будут представлены все сообщения, конгресс превратился бы в яростный спор, вызывая недовольство сторон.
Первое утреннее заседание конгресса прошло успешно. Присутствовали восемьдесят семь членов и гостей, хотя Зигмунда огорчало отсутствие Ойгена Блейлера. Эрнест Джонс сделал сообщение о сублимации, в этой области он был первооткрывателем. Голландский психоаналитик Ян ван Эмден представил анализ псевдоэпилепсии. Виктор Тауск сделал солидное сообщение о нарциссизме. Один из швейцарских психоаналитиков представил основательный доклад о причинах гомосексуальности. Участники позволили себе прервать лишь выступление Тауска, главным образом из–за споров о методологии.
Опасность ссоры наметилась во время ланча. Карл Юнг и его группа сели за один столик, Зигмунд Фрейд и его друзья – за другой. Зигмунд не понимал, как это случилось. Исчезли дружба и общение при встречах. Зигмунд сказал разочарованно Гансу Заксу:
– Я надеялся, что, находясь в одной гостинице, мы будем вместе в обеденный час.
Но взрыв произошел, когда Ференци, а затем Абрахам поднялись, чтобы сделать свои сообщения. Они попросили для выступления по часу, необходимому для раскрытия темы. Однако Карл Юнг посмотрел на золотые часы, вынутые из кармана жилета: если он даст им час, то не останется времени для дискуссии. Он предложил им сократить выступления. Ференци и Абрахам запротестовали, их поддержала венская группа, но безрезультатно; Юнг был председателем, а его слово – закон. После этого Юнг сам начал критические нападки, отрицая эдипов комплекс, детскую сексуальность, стремления к инцесту и сексуальную этиологию. Другие члены швейцарской группы поддержали его. Венцы вскочили со своих мест, пытаясь оспорить услышанное. Юнг стукнул председательским молотком и воскликнул:
– Час истек. Переходим к следующему сообщению. Когда послеполуденное заседание окончилось, венцы были разъярены. Они считали, что тяжелый на руку Карл Юнг допустил произвол в своих действиях и так провел заседание, чтобы осмеянию сообщений сторонников Фрейда был придан публичный характер. На следующий день намечались выборы. В номерах гостиницы проходили частные встречи. Шандор Ференци заметил сардонически:
– Юнг больше не верит во Фрейда. Карл Абрахам добавил мрачно:
– Не думаю, чтобы кто–либо из нас голосовал за возобновление его полномочий! Почему бы не опустить наши бюллетени незаполненными?
Лицо Зигмунда вспыхнуло.
– Прошу вас не делать такого бесполезного и унизительного для Юнга шага. Он в любом случае будет переизбран – на его стороне большинство. Итак, несмотря на наше разочарование…
– …Обиды! – крикнул Ференци.
– Хорошо, обиды, не будем углублять пропасть. Разрыв неприятен и для Юнга. Произвол с его стороны частично вызван конфликтом в его собственном сознании. Он разрывает его на части! Поверьте мне на слово. Он поступает так под воздействием своей натуры и воспитания, под давлением швейцарских и немецких медицинских обществ, швейцарских церковников, правительства и прессы. Он отважно боролся за нас, когда никто другой не решался на это. Мы не можем унизить публично такого человека. На следующих выборах мы можем выдвинуть одного из наших в качестве кандидата.
Это была убедительная просьба. Никто из двадцати двух последователей Зигмунда не сомневался в его искренности, но и ни один из них не уступил его просьбе. Когда на следующий день состоялся подсчет голосов, то Юнг получил «за» пятьдесят два; остальные двадцать два бюллетеня оказались незаполненными. Юнга разъярила полученная им пощечина. Он не сказал ничего Зигмунду, но, выходя из зала, отвел Эрнеста Джонса в угол и спросил:
– Джонс, ты оставил свой бюллетень пустым, не так ли?
– Боюсь, что да, Юнг.
– А я думал, что ты христианин!
Уэльсец Джонс был крайне чувствителен к национальным и религиозным предрассудкам. Он пошел прямо в комнату Зигмунда.
– Господин профессор, нет ли привкуса антисемитизма в этом замечании?
Зигмунд подумал о такой путающей возможности.
– Честно говоря, я так не думаю, Эрнест, Юнг – человек широких взглядов. Он уважает все религии и культуры.
– Что же, черт побери, он имел в виду тогда?
– Быть может, он ожидал, что ты проявишь христианское милосердие и проголосуешь за него, несмотря на давление твоих венских друзей?
Погода в Риме была теплой, но не душной. В первое утро после завтрака он встретил Минну в фойе, и они прошли по улицам, где жизнь уже била ключом, вдоль Виа дей Фори Империали, мимо руин старинного Форума. Перед Колизеем они повернули налево и поднялись по холму к церкви Святого Петра в цепях, чтобы взглянуть на скульптуру «Моисей» Микеланджело. Моральные раны, нанесенные Зигмунду на Мюнхенском конгрессе, были глубокими; впереди ожидались трудные времена. Но, стоя перед скульптурой, изучая рисунок пальцев, запущенных в бороду, руку, прислоненную к каменной таблице с десятью заповедями, выражение лица Моисея, описанное им впоследствии как «смесь гнева, боли и презрения», он почувствовал, что его ум просветлел. Он ощущал глубокое восхищение этим прекрасным произведением искусства. При нем была записная книжка, и он занес в нее свои первые впечатления при виде законодателя.
Каждое утро он и Минна выбирали маршрут: Палатин, площадь Кампидольо со статуей Марка Аврелия, театр Марчеллус, заложенный Юлием Цезарем, станцы в Ватикане, расписанные Рафаэлем, – или же совершали поездки на раскопки в античную Остию. После полудня и вечерами он писал введение к книге «Тотем и табу» и статью о нарциссизме. Он расширил прочитанный в Мюнхене доклад о навязчивом неврозе и для смены впечатления написал первый вариант статьи о Моисее.
– Нет такой вещи, как арийская и еврейская наука. Результаты науки одинаковы, разница лишь в том, как они излагаются.
Острый на язык Эрнест Джонс воскликнул:
– Очевидно, мне следует перенести свою практику в Вену. Иначе как же мы положим конец сомнительным выводам Медера? В одной из ваших гинекологических клиник в Городской больнице женщины умирали тысячами от родовой горячки… пока Земмельвейс не научил врачей мыть руки мылом и горячей водой. Значит, чистота в медицине также принадлежит евреям?
Карл Юнг не участвовал в подобных глупостях. Он сдержал обещание, данное Зигмунду, активно действовать в роли президента и осуществил подготовку к конгрессу в Мюнхене в сентябре 1913 года. Узнав, что Зигмунд не собирается представить свой доклад, Юнг написал письмо, утверждая со всей решительностью, что значение конгресса окажется ослабленным, если профессор Фрейд не выступит на нем со своим сообщением. Абрахам, Ференци и Джонс также проявили настойчивость в этом вопросе. В конце концов Зигмунду пришлось дать согласие. Он отдыхал с Мартой и Анной в Мариенбаде, где начал писать статью о причинах предрасположения к навязчивому неврозу. Холодная и сырая погода обострила боли в руке, и он мог писать лишь с большим трудом. Он сообщал Эрнесту Джонсу: «Не могу припомнить другое время, столь же наполненное мелкими неприятностями и досадой, как это. Обрушилась такая плохая погода, что ждешь, кто возьмет верх – ты или злой гений времени».
Покинув Мариенбад, они поехали в Сан–Мартино ди Кастроцца, расположенный на высоте полутора тысяч метров в Далмации. Здесь к семье присоединились Абрахам и Ференци. Боли прошли, депрессия исчезла, и они провели несколько приятных недель до отъезда в «Байери–шерхоф» в Мюнхене. Зигмунд надеялся, что конгресс пройдет мирно, как в Веймаре, что разногласия отступят перед интересами их подвергающейся нападкам науки. Он отредактировал и смягчил тон рукописи Эрнеста Джонса, в которой тот высказал критические замечания относительно подхода Юнга к терапии.
Зигмунд спросил Марту, не хотела ли бы она поехать вместе с ним на конгресс, ведь там будут присутствовать некоторые жены и женщины–врачи, а после этого съездить на пару недель в Рим. Марта поблагодарила за приглашение, но предпочла провести время в более прохладных горах. У тетушки Минны весь год было плохо со здоровьем, и она редко выходила из дома. Минна любила путешествовать, и ей особенно нравился Рим. Марта полагала, что поездка больше пойдет на пользу сестре, и Зигмунд с ней согласился.
Зигмунд и Ференци выехали в Мюнхен ночным поездом. Они направились прямо в «Байеришерхоф». Зигмунд настоял, чтобы по традиции они остановились в том же отеле, что и цюрихцы. Члены комитета – Абрахам, Закс, Ранк, Ференци и Джонс – завтракали вместе с ним. За завтраком они условились о том, кто из членов ответит на критику, которая может возникнуть в дискуссии. Профессор Фрейд не должен участвовать в спорах!
В ноябре на встрече в Мюнхене было решено, что обсуждению подлежат только основные доклады. Теперь же Карл Юнг требовал урезать время докладов и после каждого проводить обсуждения. Опасность заключалась в том, что время могло быть исчерпано до того, как будут представлены все сообщения, конгресс превратился бы в яростный спор, вызывая недовольство сторон.
Первое утреннее заседание конгресса прошло успешно. Присутствовали восемьдесят семь членов и гостей, хотя Зигмунда огорчало отсутствие Ойгена Блейлера. Эрнест Джонс сделал сообщение о сублимации, в этой области он был первооткрывателем. Голландский психоаналитик Ян ван Эмден представил анализ псевдоэпилепсии. Виктор Тауск сделал солидное сообщение о нарциссизме. Один из швейцарских психоаналитиков представил основательный доклад о причинах гомосексуальности. Участники позволили себе прервать лишь выступление Тауска, главным образом из–за споров о методологии.
Опасность ссоры наметилась во время ланча. Карл Юнг и его группа сели за один столик, Зигмунд Фрейд и его друзья – за другой. Зигмунд не понимал, как это случилось. Исчезли дружба и общение при встречах. Зигмунд сказал разочарованно Гансу Заксу:
– Я надеялся, что, находясь в одной гостинице, мы будем вместе в обеденный час.
Но взрыв произошел, когда Ференци, а затем Абрахам поднялись, чтобы сделать свои сообщения. Они попросили для выступления по часу, необходимому для раскрытия темы. Однако Карл Юнг посмотрел на золотые часы, вынутые из кармана жилета: если он даст им час, то не останется времени для дискуссии. Он предложил им сократить выступления. Ференци и Абрахам запротестовали, их поддержала венская группа, но безрезультатно; Юнг был председателем, а его слово – закон. После этого Юнг сам начал критические нападки, отрицая эдипов комплекс, детскую сексуальность, стремления к инцесту и сексуальную этиологию. Другие члены швейцарской группы поддержали его. Венцы вскочили со своих мест, пытаясь оспорить услышанное. Юнг стукнул председательским молотком и воскликнул:
– Час истек. Переходим к следующему сообщению. Когда послеполуденное заседание окончилось, венцы были разъярены. Они считали, что тяжелый на руку Карл Юнг допустил произвол в своих действиях и так провел заседание, чтобы осмеянию сообщений сторонников Фрейда был придан публичный характер. На следующий день намечались выборы. В номерах гостиницы проходили частные встречи. Шандор Ференци заметил сардонически:
– Юнг больше не верит во Фрейда. Карл Абрахам добавил мрачно:
– Не думаю, чтобы кто–либо из нас голосовал за возобновление его полномочий! Почему бы не опустить наши бюллетени незаполненными?
Лицо Зигмунда вспыхнуло.
– Прошу вас не делать такого бесполезного и унизительного для Юнга шага. Он в любом случае будет переизбран – на его стороне большинство. Итак, несмотря на наше разочарование…
– …Обиды! – крикнул Ференци.
– Хорошо, обиды, не будем углублять пропасть. Разрыв неприятен и для Юнга. Произвол с его стороны частично вызван конфликтом в его собственном сознании. Он разрывает его на части! Поверьте мне на слово. Он поступает так под воздействием своей натуры и воспитания, под давлением швейцарских и немецких медицинских обществ, швейцарских церковников, правительства и прессы. Он отважно боролся за нас, когда никто другой не решался на это. Мы не можем унизить публично такого человека. На следующих выборах мы можем выдвинуть одного из наших в качестве кандидата.
Это была убедительная просьба. Никто из двадцати двух последователей Зигмунда не сомневался в его искренности, но и ни один из них не уступил его просьбе. Когда на следующий день состоялся подсчет голосов, то Юнг получил «за» пятьдесят два; остальные двадцать два бюллетеня оказались незаполненными. Юнга разъярила полученная им пощечина. Он не сказал ничего Зигмунду, но, выходя из зала, отвел Эрнеста Джонса в угол и спросил:
– Джонс, ты оставил свой бюллетень пустым, не так ли?
– Боюсь, что да, Юнг.
– А я думал, что ты христианин!
Уэльсец Джонс был крайне чувствителен к национальным и религиозным предрассудкам. Он пошел прямо в комнату Зигмунда.
– Господин профессор, нет ли привкуса антисемитизма в этом замечании?
Зигмунд подумал о такой путающей возможности.
– Честно говоря, я так не думаю, Эрнест, Юнг – человек широких взглядов. Он уважает все религии и культуры.
– Что же, черт побери, он имел в виду тогда?
– Быть может, он ожидал, что ты проявишь христианское милосердие и проголосуешь за него, несмотря на давление твоих венских друзей?
Погода в Риме была теплой, но не душной. В первое утро после завтрака он встретил Минну в фойе, и они прошли по улицам, где жизнь уже била ключом, вдоль Виа дей Фори Империали, мимо руин старинного Форума. Перед Колизеем они повернули налево и поднялись по холму к церкви Святого Петра в цепях, чтобы взглянуть на скульптуру «Моисей» Микеланджело. Моральные раны, нанесенные Зигмунду на Мюнхенском конгрессе, были глубокими; впереди ожидались трудные времена. Но, стоя перед скульптурой, изучая рисунок пальцев, запущенных в бороду, руку, прислоненную к каменной таблице с десятью заповедями, выражение лица Моисея, описанное им впоследствии как «смесь гнева, боли и презрения», он почувствовал, что его ум просветлел. Он ощущал глубокое восхищение этим прекрасным произведением искусства. При нем была записная книжка, и он занес в нее свои первые впечатления при виде законодателя.
Каждое утро он и Минна выбирали маршрут: Палатин, площадь Кампидольо со статуей Марка Аврелия, театр Марчеллус, заложенный Юлием Цезарем, станцы в Ватикане, расписанные Рафаэлем, – или же совершали поездки на раскопки в античную Остию. После полудня и вечерами он писал введение к книге «Тотем и табу» и статью о нарциссизме. Он расширил прочитанный в Мюнхене доклад о навязчивом неврозе и для смены впечатления написал первый вариант статьи о Моисее.
12
Зигмунд возвратился на Берггассе к началу своего медицинского года и обнаружил, что его приемная заполнена пациентами. Первым был молодой парень, который выстрелил себе в голову и не мог объяснить, почему он это сделал. Его родители пришли вместе с ним к профессору Фрейду, чтобы выяснить случившееся, ведь парень был в добром здравии и в хорошем настроении в момент выстрела. Зигмунду не потребовалось много времени, чтобы добраться до первопричины. Старшая сестра парня вышла замуж за год до случившегося и уехала с мужем в другой город. Будучи на седьмом месяце беременности, она приехала навестить семью. Увидев свою беременную сестру, парень вышел в соседнюю комнату и выстрелил в себя. К счастью, его умение целиться было столь же ничтожным, как желание умереть. Однако его родители боялись, что он может повторить попытку.
Поскольку парень был слишком молод, чтобы понять значение и смысл табу, Зигмунд постепенно объяснил ему, к чему ведет инцест, почему со времен первобытного человека брак между членами семьи запрещен. Развивая осторожно тему, он разъяснил парню, что тяга к инцесту не является противоестественной, но что ее надо распознавать и держать под контролем, что через несколько лет, когда он повзрослеет, он найдет другой объект любви, вне своего клана. Подросток понял все правильно. К концу второго месяца он заверял своих родителей, что им не следует тревожиться по поводу его состояния.
Следующему пациенту Зигмунд не смог помочь. Молодой человек страдал неврозом одержимости. Каждую ночь ему приходили в голову фантазии или сны, будто он слышит людей, старающихся проникнуть через крышу дома и кастрировать его.
Почта доставила весть, что у Джонса в Лондоне трудности, возникшие в связи с только что созданным им Психоаналитическим обществом. Едва он успел начать, как отклики бунта Юнга докатились и до Англии. «Бритиш медикэл джорнел» комментировал: «Швейцарцы возвращаются к нормальному здравому смыслу».
Некоторые из коллег Джонса переметнулись к Карлу Юнгу, поддержав его концепцию коллективного подсознания. Поступило также сообщение из Америки, что доктор Стенли Холл, пригласивший Зигмунда в Университет Кларка и популяризировавший фрейдовские теории, разделял точку зрения Адлера.
Зигмунд и Карл Юнг обменялись письмами, в них речь шла о ежегоднике и Международном психоаналитическом обществе, и ни о чем больше. Карл Юнг не хотел слышать о психоанализе Фрейда. Ежегодник мог оказаться недоступным для венцев и для сторонников Зигмунда Фрейда. Организация ежегодных конгрессов находилась в руках Юнга, тот мог созывать их по своему желанию, называть выступающих с докладами и определять позицию общества в области психиатрии.
– Я сам сделал это, – стонал Зигмунд, – и не могу сказать, что меня не предупреждали. Карл Абрахам… Ойген Блейлер… мои венцы…
Между членами комитета шла интенсивная переписка. Ференци добивался, чтобы все сторонники Фрейда вышли из общества. Карл Абрахам и Эрнест Джонс не разделяли его мнения. Они писали: «Если мы уйдем, то общество окажется полностью в руках Юнга. А себя мы обессилим. Юнг, видимо, не останется слишком долго на посту редактора. Когда он созреет, то удалится в Кюснах и начнет сплачивать своих последователей».
Зигмунд согласился с умеренными соображениями. Абрахам и Джонс оказались правы. В октябре 1913 года Юнг оставил пост редактора ежегодника. Не откажется ли он вскоре от поста президента Международного психоаналитического общества?
Зигмунд принял известие об отставке Юнга со смешанным чувством. Он почувствовал облегчение, и в то же время его огорчала потеря друга, которого он искренне любил. Где–то в глубине рассудка он навсегда останется благодарным ему и сохранит эти чувства. Ненависть выступала обратной стороной медали. Он не позволит себе ненавидеть Карла Юнга или третировать его. Если, как он сам твердил много лет, для сознания не существует случайностей, то в равной мере справедливо, что нет и сокрытия. Он поморщился, вспомнив строку из письма Юнга, отвечавшего на обвинения, что он начинает говорить, как Альфред Адлер. Юнг писал Зигмунду с возмущением: «Никто не может обвинить меня в том, что я сторонник Адлера или что примкнул к вашей группе». Под «вашей» он имел в виду группу Адлера. Подсознание Юнга прорвалось здесь и раскрыло истину.
Карл Юнг не был похож на людей типа Альфреда Адлера. Он никогда бы не выпалил: «Почему я должен всегда работать под вашей сенью?» Ему никогда не приходили в голову такие мысли. Он верил лишь в то, что должен сделать научный вклад, который сравняет его с Зигмундом. Юнг не станет сколачивать в Кюснахе соперничающую, враждебную группу вроде той, какую основал Адлер у себя на Доминиканерштрассе. Он не намерен вредить Зигмунду Фрейду и разработанному им психоанализу.
Зигмунд перечитал переписку за последний год; десятки писем подтверждали, какое огромное напряжение испытывал Юнг. Ведь и Карлу Юнгу, как и ему самому, разрыв нанесет травму. Юнг преподавал и пропагандировал психоанализ с 1900 года, тринадцать лет, и вложил в это огромный труд. Шесть с половиной лет назад он посетил Вену, и он и Зигмунд ощутили тогда связывающую их общность. Карлу Юнгу следовало бы знать, что, отходя от Зигмунда Фрейда, он отрывает себя от самого дорогого друга, от мастера, которому он обязан больше, чем даже своему бывшему руководителю Ойгену Блейлеру. Ему следовало бы знать, что означает отказ от двух престижных постов редактора ежегодника и президента Международного психоаналитического общества. Зигмунд также знал, что человек со способностями и волей Карла Юнга не может отрешиться от своих убеждений, сделать вид, будто он следовал указке Фрейда лишь до того момента, когда смог найти более универсальную веру.
В конечном счете проделанный Зигмундом анализ не сделал потерю Карла Юнга менее горькой. Зигмунд в отличие от других осознавал мощь ума и личности Юнга. Если Юнг будет продолжать работать и пропагандировать свою теорию психологии, произойдет раскол на отдельные и противостоящие лагери. Нет способа умерить силу удара.
Пережив период скорби, Зигмунд понял, что существует лишь один путь преодолеть последствия отхода Юнга – он должен написать книгу об истории психоанализа и его методике, точно показав, в чем истина. В критике в адрес Карла Юнга объектом должны стать мистицизм Юнга, его обращение к сагам и мифам.
Во время первой лекции двенадцати студентам в университете 26 октября 1913 года, когда он рассказывал о своих отношениях с Йозефом Брейером, его вдруг осенило. Он сказал про себя: «Налицо полная аналогия между отказом Брейера признать сексуальность причиной неврозов и отчуждением Юнга! Это лишний раз подтверждает, что именно здесь ядро психоанализа».
Что же, он ведет борьбу за умы людей. Истина утвердит себя. Он знает силу своего оппонента: многое, о чем пишет Карл Юнг, правильно, ибо он глубокий исследователь археологии, антропологии, мирового искусства и литературы. Но многое окажется окутанным мистикой и не выдержит проверки разумом и логикой. Плотный спиритический налет приведет к мистике под предлогом стремления примирить человека со своей судьбой.
Намерение Зигмунда иное. Его главная цель – дать возможность человеку познать собственное подсознание, инстинктивные устремления, силы, действующие в его душе. Короче говоря, познание человеком самого себя и других, знание, которое дает последнюю великую надежду живущим на земле.
Поскольку парень был слишком молод, чтобы понять значение и смысл табу, Зигмунд постепенно объяснил ему, к чему ведет инцест, почему со времен первобытного человека брак между членами семьи запрещен. Развивая осторожно тему, он разъяснил парню, что тяга к инцесту не является противоестественной, но что ее надо распознавать и держать под контролем, что через несколько лет, когда он повзрослеет, он найдет другой объект любви, вне своего клана. Подросток понял все правильно. К концу второго месяца он заверял своих родителей, что им не следует тревожиться по поводу его состояния.
Следующему пациенту Зигмунд не смог помочь. Молодой человек страдал неврозом одержимости. Каждую ночь ему приходили в голову фантазии или сны, будто он слышит людей, старающихся проникнуть через крышу дома и кастрировать его.
Почта доставила весть, что у Джонса в Лондоне трудности, возникшие в связи с только что созданным им Психоаналитическим обществом. Едва он успел начать, как отклики бунта Юнга докатились и до Англии. «Бритиш медикэл джорнел» комментировал: «Швейцарцы возвращаются к нормальному здравому смыслу».
Некоторые из коллег Джонса переметнулись к Карлу Юнгу, поддержав его концепцию коллективного подсознания. Поступило также сообщение из Америки, что доктор Стенли Холл, пригласивший Зигмунда в Университет Кларка и популяризировавший фрейдовские теории, разделял точку зрения Адлера.
Зигмунд и Карл Юнг обменялись письмами, в них речь шла о ежегоднике и Международном психоаналитическом обществе, и ни о чем больше. Карл Юнг не хотел слышать о психоанализе Фрейда. Ежегодник мог оказаться недоступным для венцев и для сторонников Зигмунда Фрейда. Организация ежегодных конгрессов находилась в руках Юнга, тот мог созывать их по своему желанию, называть выступающих с докладами и определять позицию общества в области психиатрии.
– Я сам сделал это, – стонал Зигмунд, – и не могу сказать, что меня не предупреждали. Карл Абрахам… Ойген Блейлер… мои венцы…
Между членами комитета шла интенсивная переписка. Ференци добивался, чтобы все сторонники Фрейда вышли из общества. Карл Абрахам и Эрнест Джонс не разделяли его мнения. Они писали: «Если мы уйдем, то общество окажется полностью в руках Юнга. А себя мы обессилим. Юнг, видимо, не останется слишком долго на посту редактора. Когда он созреет, то удалится в Кюснах и начнет сплачивать своих последователей».
Зигмунд согласился с умеренными соображениями. Абрахам и Джонс оказались правы. В октябре 1913 года Юнг оставил пост редактора ежегодника. Не откажется ли он вскоре от поста президента Международного психоаналитического общества?
Зигмунд принял известие об отставке Юнга со смешанным чувством. Он почувствовал облегчение, и в то же время его огорчала потеря друга, которого он искренне любил. Где–то в глубине рассудка он навсегда останется благодарным ему и сохранит эти чувства. Ненависть выступала обратной стороной медали. Он не позволит себе ненавидеть Карла Юнга или третировать его. Если, как он сам твердил много лет, для сознания не существует случайностей, то в равной мере справедливо, что нет и сокрытия. Он поморщился, вспомнив строку из письма Юнга, отвечавшего на обвинения, что он начинает говорить, как Альфред Адлер. Юнг писал Зигмунду с возмущением: «Никто не может обвинить меня в том, что я сторонник Адлера или что примкнул к вашей группе». Под «вашей» он имел в виду группу Адлера. Подсознание Юнга прорвалось здесь и раскрыло истину.
Карл Юнг не был похож на людей типа Альфреда Адлера. Он никогда бы не выпалил: «Почему я должен всегда работать под вашей сенью?» Ему никогда не приходили в голову такие мысли. Он верил лишь в то, что должен сделать научный вклад, который сравняет его с Зигмундом. Юнг не станет сколачивать в Кюснахе соперничающую, враждебную группу вроде той, какую основал Адлер у себя на Доминиканерштрассе. Он не намерен вредить Зигмунду Фрейду и разработанному им психоанализу.
Зигмунд перечитал переписку за последний год; десятки писем подтверждали, какое огромное напряжение испытывал Юнг. Ведь и Карлу Юнгу, как и ему самому, разрыв нанесет травму. Юнг преподавал и пропагандировал психоанализ с 1900 года, тринадцать лет, и вложил в это огромный труд. Шесть с половиной лет назад он посетил Вену, и он и Зигмунд ощутили тогда связывающую их общность. Карлу Юнгу следовало бы знать, что, отходя от Зигмунда Фрейда, он отрывает себя от самого дорогого друга, от мастера, которому он обязан больше, чем даже своему бывшему руководителю Ойгену Блейлеру. Ему следовало бы знать, что означает отказ от двух престижных постов редактора ежегодника и президента Международного психоаналитического общества. Зигмунд также знал, что человек со способностями и волей Карла Юнга не может отрешиться от своих убеждений, сделать вид, будто он следовал указке Фрейда лишь до того момента, когда смог найти более универсальную веру.
В конечном счете проделанный Зигмундом анализ не сделал потерю Карла Юнга менее горькой. Зигмунд в отличие от других осознавал мощь ума и личности Юнга. Если Юнг будет продолжать работать и пропагандировать свою теорию психологии, произойдет раскол на отдельные и противостоящие лагери. Нет способа умерить силу удара.
Пережив период скорби, Зигмунд понял, что существует лишь один путь преодолеть последствия отхода Юнга – он должен написать книгу об истории психоанализа и его методике, точно показав, в чем истина. В критике в адрес Карла Юнга объектом должны стать мистицизм Юнга, его обращение к сагам и мифам.
Во время первой лекции двенадцати студентам в университете 26 октября 1913 года, когда он рассказывал о своих отношениях с Йозефом Брейером, его вдруг осенило. Он сказал про себя: «Налицо полная аналогия между отказом Брейера признать сексуальность причиной неврозов и отчуждением Юнга! Это лишний раз подтверждает, что именно здесь ядро психоанализа».
Что же, он ведет борьбу за умы людей. Истина утвердит себя. Он знает силу своего оппонента: многое, о чем пишет Карл Юнг, правильно, ибо он глубокий исследователь археологии, антропологии, мирового искусства и литературы. Но многое окажется окутанным мистикой и не выдержит проверки разумом и логикой. Плотный спиритический налет приведет к мистике под предлогом стремления примирить человека со своей судьбой.
Намерение Зигмунда иное. Его главная цель – дать возможность человеку познать собственное подсознание, инстинктивные устремления, силы, действующие в его душе. Короче говоря, познание человеком самого себя и других, знание, которое дает последнюю великую надежду живущим на земле.
13
На Рождество он выехал поездом в Гамбург, чтобы навестить дочь Софию, которая была на шестом месяце беременности. Он и Макс Хальберштадт ладили между собой, благодаря тому что Зигмунд не вставал в позу поучающего тестя. София чувствовала себя хорошо и выглядела крепкой, увлеченной вынашиванием плода. Зигмунд с нетерпением ждал, когда станет дедом. Он помнил замечание Марты, вернувшейся после посещения Софии:
– У матери особое чувство при виде беременной дочери. Это классический способ для женщины увековечить свое имя.
По пути домой он заехал в Берлин, где консультировался с Карлом Абрахамом, которого он мечтал видеть президентом Международного психоаналитического общества, после того как Карл Юнг подаст официальную просьбу об отставке. Абрахам был согласен занять этот пост. Заодно Зигмунд решил воспользоваться возможностью, чтобы посетить свою сестру Марию, ее мужа Морица Фрейда и их четверых детей.
За истекший год бывали дни, когда он уделял пациентам по тринадцать часов. Ныне же, вернувшись в Вену, чтобы отметить в кругу семьи новый, 1914 год, он обнаружил, что по необъяснимым причинам число пациентов уменьшилось вдвое. Временами на прием приходили всего четыре–пять больных.
Пациентку, не принимавшую жизнь такой, какая она есть, и рассказывавшую невероятные вымыслы о подарках и щедрости мужа, удалось подвести к воспоминаниям детства, когда она, дочь небогатого торговца, хвасталась в школе, будто каждый день за обедом ест мороженое, которое приносит богатый отец. На деле же она даже не знала вкуса мороженого. Ныне же она раздвинула рамки своих фантазий, выгораживая мужа.
Затем пришла молодая женщина, у которой не сложилась супружеская жизнь. Ей нельзя было давать деньги, она тут же выбрасывала их на улицу как нечто плохое, грязное. Потребовалось значительное время, прежде чем она вспомнила, что неоднократно видела свою няню, отдававшуюся врачу прямо в кабинете. Каждый раз няня и врач давали ей деньги «за молчание» на покупку сладостей. Ныне, после свадьбы, деньги и интимные отношения превратились в синонимы. Она с отвращением выбрасывала «плохие» деньги на улицу и с тем же чувством изгоняла мужа из постели. Профессору Фрейду удалось ослабить симптомы: она больше не выбрасывала деньги и могла выполнять супружеские обязанности. Зигмунд все же сомневался в ее способностях к полнокровной половой жизни.
В третьем случае речь шла о женщине, которая считала себя высокоодухотворенной и требовала от мужа удовлетворения своих мазохистских наклонностей, видя в этом гарантию верности. Муж должен был истязать ее и грубо с ней обращаться при половом акте, а она при этом фантазировала, что окружающие зрители наслаждаются зрелищем. В промежутках между интимными актами она страдала приступами головокружения. Психоанализ стал продвигаться лишь тогда, когда доктор Фрейд совместил два свидетельства: что у ее отца также бывали обмороки и что в ее фантазиях он часто присутствовал в качестве зрителя в момент совокупления. Будучи ребенком, она отождествляла себя с отцом, который в ее присутствии оскорблял ее мать и насильно загонял в спальню. Доктору Фрейду удалось избавить пациентку от головокружений, последующие сеансы раскрыли женщине глаза на причины ее склонности к мазохизму. Пациентка сдержанно благодарила его:
– Господин профессор, теперь, когда вы вернули меня к норме, смогу ли я оставаться верной мужу?
Самой судьбе было угодно, чтобы сократилось число пациентов, ибо он был полон желания в первые месяцы года составить историю психоаналитического движения и опубликовать ее в ежегоднике к тому моменту, когда об отставке Карла Юнга станет известно в Европе, Англии и Америке. В основе его политического кредо был принцип никогда не находиться в обороне. Однако данная рукопись послужит обороне: нужно было изложить правду о том, как возникла и развивалась теория психонализа, что он открыл, разработал, привел в движение и что сделали Альфред Адлер и Карл Юнг. Он попытается написать историю откровенно и честно.
– У матери особое чувство при виде беременной дочери. Это классический способ для женщины увековечить свое имя.
По пути домой он заехал в Берлин, где консультировался с Карлом Абрахамом, которого он мечтал видеть президентом Международного психоаналитического общества, после того как Карл Юнг подаст официальную просьбу об отставке. Абрахам был согласен занять этот пост. Заодно Зигмунд решил воспользоваться возможностью, чтобы посетить свою сестру Марию, ее мужа Морица Фрейда и их четверых детей.
За истекший год бывали дни, когда он уделял пациентам по тринадцать часов. Ныне же, вернувшись в Вену, чтобы отметить в кругу семьи новый, 1914 год, он обнаружил, что по необъяснимым причинам число пациентов уменьшилось вдвое. Временами на прием приходили всего четыре–пять больных.
Пациентку, не принимавшую жизнь такой, какая она есть, и рассказывавшую невероятные вымыслы о подарках и щедрости мужа, удалось подвести к воспоминаниям детства, когда она, дочь небогатого торговца, хвасталась в школе, будто каждый день за обедом ест мороженое, которое приносит богатый отец. На деле же она даже не знала вкуса мороженого. Ныне же она раздвинула рамки своих фантазий, выгораживая мужа.
Затем пришла молодая женщина, у которой не сложилась супружеская жизнь. Ей нельзя было давать деньги, она тут же выбрасывала их на улицу как нечто плохое, грязное. Потребовалось значительное время, прежде чем она вспомнила, что неоднократно видела свою няню, отдававшуюся врачу прямо в кабинете. Каждый раз няня и врач давали ей деньги «за молчание» на покупку сладостей. Ныне, после свадьбы, деньги и интимные отношения превратились в синонимы. Она с отвращением выбрасывала «плохие» деньги на улицу и с тем же чувством изгоняла мужа из постели. Профессору Фрейду удалось ослабить симптомы: она больше не выбрасывала деньги и могла выполнять супружеские обязанности. Зигмунд все же сомневался в ее способностях к полнокровной половой жизни.
В третьем случае речь шла о женщине, которая считала себя высокоодухотворенной и требовала от мужа удовлетворения своих мазохистских наклонностей, видя в этом гарантию верности. Муж должен был истязать ее и грубо с ней обращаться при половом акте, а она при этом фантазировала, что окружающие зрители наслаждаются зрелищем. В промежутках между интимными актами она страдала приступами головокружения. Психоанализ стал продвигаться лишь тогда, когда доктор Фрейд совместил два свидетельства: что у ее отца также бывали обмороки и что в ее фантазиях он часто присутствовал в качестве зрителя в момент совокупления. Будучи ребенком, она отождествляла себя с отцом, который в ее присутствии оскорблял ее мать и насильно загонял в спальню. Доктору Фрейду удалось избавить пациентку от головокружений, последующие сеансы раскрыли женщине глаза на причины ее склонности к мазохизму. Пациентка сдержанно благодарила его:
– Господин профессор, теперь, когда вы вернули меня к норме, смогу ли я оставаться верной мужу?
Самой судьбе было угодно, чтобы сократилось число пациентов, ибо он был полон желания в первые месяцы года составить историю психоаналитического движения и опубликовать ее в ежегоднике к тому моменту, когда об отставке Карла Юнга станет известно в Европе, Англии и Америке. В основе его политического кредо был принцип никогда не находиться в обороне. Однако данная рукопись послужит обороне: нужно было изложить правду о том, как возникла и развивалась теория психонализа, что он открыл, разработал, привел в движение и что сделали Альфред Адлер и Карл Юнг. Он попытается написать историю откровенно и честно.