Страница:
Так явился Арагорн, сын Араторна, Элессар, наследник Элендила: он
прошел Стезей Мертвецов и с попутным ветром приплыл в свое княжество Гондор
от морских берегов. Ристанийцы заливались радостным смехом и потрясали
мечами; в ликующем городе гремели трубы и звонили колокола. А мордорские
полчища растерянно взирали, как - по волшебству, не иначе - на черных
пиратских кораблях Умбара подплывают враги Властелина, и в ужасе понимали,
что настала неминучая гибель, что участь их решена.
Гондорские дружины ударили с запада на троллюдов, ворягов и орков,
ненавидящих солнце. Конники Эомера устремили копья на юг, и бежали от них
хородримцы, угодив между молотом и наковальней. Ибо на Харлондские пристани
прыгали воины за воинами и с ходу бросались в бой.
Был среди них Леголас, был Гимли, крутивший секирой, и
Гальбарад-знаменосец, и Элладан с Элроиром, и суровые витязи, северные
Следопыты, а следом - тысячи ратников из Лебеннина, Ламедона и с гондорского
приморья. Но впереди всех мчался Арагорн - на лбу его сиял алмазом венец
Элендила, в руке сверкал меч, нареченный Андрилом: издревле он звался
Нарсил, был сломан в бою и теперь, перекованный заново, пламенел грозно, как
встарь.
И съехались посреди поля брани Эомер с Арагорном; они соскочили с
коней, оперлись на мечи и радостно взглянули друг на друга.
- Вот мы и встретились, прорубившись сквозь полчища Мордора, - сказал
Арагорн. - Помнишь, я предсказывал тебе это в Горнбурге?
- Да, предсказывал, - отозвался Эомер, - однако надежда обманчива, а я
не ведал, что ты прозреваешь грядущее. Но вдвойне благословенна нежданная
помощь, и никогда еще не было встречи отрадней. - И они крепко пожали друг
другу руки. - В самую пору встретились мы, - прибавил Эомер. - Еще бы
немного, и ты запоздал. Нас постигли горестные утраты.
- Что ж, сперва расплатимся, поговорим потом! - сказал Арагорн, и они
поехали в битву бок о бок.
Сражаться пришлось еще долго, и жестокое было сраженье: суровые,
отважные южане дрались отчаянно, да и дюжие воины-бородачи с востока пощады
не просили. У обгорелых усадеб и амбаров, на холмах и пригорках, за стенами
и в открытом поле - повсюду скапливались они и везде отбивались, покуда
хватало сил; бои не утихали до самого вечера.
Наконец солнце скрылось за Миндоллуином, и все небо запылало: точно
окровавились горные склоны, огненно-красной стала Река и закатный багрянец
разлился по траве Пеленнорской равнины. К этому часу закончилась великая
битва за Гондор, и в пределах Раммас-Экора не осталось ни одного живого
недруга. Перебиты были все; беглецов догоняли и приканчивали, а другие
тонули в алой пене андуинских волн. Может, кому и удалось добраться до
Моргула или до Мордора, но хородримской земли достигли лишь отдаленные слухи
о беспощадной карающей деснице Гондора.
Арагорн, Эомер и Имраиль ехали к городским воротам, все трое утомленные
до изнеможения. И все трое невредимые: то ли судьба их оберегала, то ли
богатырская сила и воинское уменье; правда, редкий недруг дерзал сразиться с
ними, от их гнева бежали, как от огня. А раненых и изувеченных было
множество, и многие пали в этой битве. Изрубили бердышами Форлонга: он пеший
бился в одиночку с толпою врагов; Дуилина с Мортхонда и брата его растоптали
мумаки, когда мортхондские лучники стреляли чудовищам в глаза. Не вернулся к
себе на Изумрудные Холмы Гирлуин Белокурый, воевода Гримблад не вернулся в
Гримдол, и в свой северный край не вернулся Гальбарад Следопыт. Жестокая это
была сеча, и никто не счел павших - вождей и простых воинов, прославленных и
безымянных. И спустя много лет вот как пел ристанийский сказитель о могилах
у Мундбурга:
Затрубили рога в предгорьях перед рассветом,
Засверкали мечи на великой южной равнине,
В Каменную страну примчались быстрые кони,
Точно утренний ветер. И завязалась битва.
Теоден, сын Тенгела, пал среди первых.
Не вернулся могучий вождь ристанийского ополченья
К своим золотым чертогам, в свои зеленые степи,
В северные просторы. Гардинг и Гутлаф,
Дунгир, и Деорвин, и доблестный Гримблад,
Гирфара и Герубранд, Хорн и дружинник Фастред -
Все они пали, сражаясь в чужедальнем краю,
И лежат в могилах у Мундбурга, засыпаны тяжкой землею,
А рядом лежат их соратники, гондорские вожди.
Гирлуин Белокурый не принес победную весть
На холмы побережья; и к своим цветущим долинам,
В свой Лоссарнах, не вернулся старый вояка Форлонг.
Высокорослые лучники, Деруфин с Дуилином,
Не возвратятся к Мортхонду, что приосенен горами,
Не заглянут в темные воды своей родимой реки.
Смерть собирала жатву утром и на закате,
Острым серпом срезая ратников и воевод.
Спят они беспробудно, и на холмах могильных
Колышутся тучные травы у Великой Реки.
Струит она серые воды, точно серые слезы,
Они серебром отливают, а тогда были точно кровь,
И волны ее клубились и брызгали алою пеной,
И маяками горели на закате вершины гор.
Красная пала роса в тот вечер на Пеленнор.
Призрак исчез, и зияли пустые Врата, но Гэндальф оставался неподвижен.
А Пин вскочил на ноги: его словно отпустило, и он стоял, внимая звонкой
перекличке рогов, и сердце его, казалось, вот-вот разорвется от радости. До
конца своей жизни он замирал со слезами на глазах, заслышав издали звук
рога. Но вдруг он вспомнил, зачем прибежал, и кинулся вперед. В это время
Гэндальф шевельнулся, что-то сказал Светозару и поехал к Вратам.
- Гэндальф, Гэндальф! - закричал Пин, и Светозар стал.
- Ты что тут делаешь? - сказал Гэндальф. - Не знаешь разве здешнего
закона - стражам в черно-серебряном запрещено отлучаться из цитадели без
позволения Градоправителя!
- А он позволил, - сказал Пин. - Он меня прогнал. Только вот как бы там
не случилось чего-нибудь ужасного. По-моему, правитель не в своем уме.
Боюсь, он и себя убьет, и Фарамира. Может, ты его как-нибудь вразумишь?
Гэндальф посмотрел в пролом ворот: с поля все громче доносился шум
битвы.
- Мне надо туда, - сказал он. - Черный Всадник, того и гляди, вернется,
и беды не миновать. Нет у меня времени.
- Но Фарамир-то! - вскрикнул Пин. - Он же не умер, а его сожгут заживо,
если никто не помешает!
- Сожгут заживо? - повторил Гэндальф. - Что еще за новости? Быстрей
выкладывай!
- Денэтор отправился в Усыпальню, - заторопился Пин, - и с ним понесли
Фарамира, и он сказал, что все мы сгинем в огне, а он дожидаться не будет,
пусть приготовят костер и сожгут его вместе с Фарамиром. И послал за
поленьями и маслом. Я сказал Берегонду, но он вряд ли уйдет с поста, он на
часах. Да и куда ему против Денэтора? - Пин выложил все вперемешку и трогал
дрожащей рукой Гэндальфа за колено. - Ты не можешь спасти Фарамира?
- Наверно, могу, - сказал Гэндальф, - но пока я буду его спасать,
боюсь, погибнут другие. Что ж, пошли - тут никто больше, пожалуй, не сумеет
помочь. Но помощь моя наверняка худо обернется. Да, от лиходейской порчи
никакие стены не защитят. Враг проникает изнутри.
Приняв решенье, он не мешкал: подхватил Пина, посадил его перед собой и
переговорил со Светозаром. Они поскакали вверх по улицам Минас-Тирита, а гул
за спиною нарастал. Повсюду люди, очнувшись от ужаса и отчаяния, хватали
оружие и кричали друг другу: "Мустангримцы пришли!" Слышались команды,
ратники строились и спешили к разбитым Вратам.
Им встретился князь Имраиль, он их окликнул:
- Куда же ты, Митрандир? Мустангримцы уже сражаются на гондорской
равнине! Нам надо собрать все силы!
- Выводи ратников всех до единого, - сказал Гэндальф. - И не теряй ни
минуты. Я буду, как только смогу, но сейчас у меня неотложное дело к
Градоправителю. Прими войско под начало!
На высоте, близ цитадели, в лицо им подул ветер, вдали забрезжило утро,
и озарился южный небосклон. Но им от этого было мало радости: они
предчувствовали недоброе и боялись опоздать.
- Темень рассеивается, - сказал Гэндальф, - но город все еще в сумраке.
У ворот цитадели стража не оказалось.
- Ага, Берегонд пошел туда, - сказал Пин, и у него полегчало на сердце.
Они свернули на дорогу к Запертой Двери. Дверь была распахнута настежь,
привратник лежал убитый: должно быть, у него отобрали ключи.
- То-то Враг порадуется! - сказал Гэндальф. - Ему как раз такие дела по
нутру: свой разит своего, и оба по-своему верны долгу.
Он спешился и отослал Светозара в конюшню.
- Друг мой, - сказал он, - нам бы с тобою давно надо скакать в поле, да
вот пришлось задержаться. Я скоро позову тебя!
Они вошли в дверь и спустились крутой извилистой дорогой. Светало,
высокие колонны и статуи казались шествием привидений.
Внезапно тишину нарушили крики и звон мечей - такого здесь, в священной
обители покоя, не бывало никогда со времен построения города. Наконец они
вышли на Рат-Динен и поспешили к Усыпальне Наместников: ее высокий купол
смутно виднелся в полумраке.
- Стойте! Стойте! - крикнул Гэндальф, подбегая к каменному крыльцу. -
Остановитесь, безумцы!
На верхней ступени Берегонд в черно-серебряном облачении стража
цитадели отражал слуг Денэтора с факелами и мечами в руках. Двоих он уже
зарубил, и кровь их обагрила крыльцо Усыпальни; остальные, нападая,
выкрикивали проклятья мятежнику и предателю.
И Гэндальф с Пином услышали из склепа голос Денэтора.
- Скорее, скорее! В чем там дело? Убейте изменника! Без меня, что ли,
не справитесь? - И дверь, которую Берегонд придерживал левой рукой,
распахнулась; появился Градоправитель, величественный и грозный, с
обнаженным мечом. Глаза его сверкали.
Но взбежал по ступеням Гэндальф, и казалось, будто вспыхнула
ослепительно белая молния; слуги попятились, заслоняя глаза. Он гневно
воздел руку, и занесенный меч Денэтора отлетел и упал позади, в могильной
тени, а сам Денэтор изумленно отступил на шаг.
- Это как же, государь мой? - вопросил маг. - Живым не место в склепах.
И почему здесь блещут мечи, когда все ратники выходят на поле боя? Или Враг
уже здесь, пробрался на Рат-Динен?
- С каких это пор повелитель Гондора в ответе перед тобой? - отозвался
Денэтор. - Может, и слуги мои мне неподвластны?
- Подвластны-то они подвластны, - сказал Гэндальф. - Но если тобою
владеют безумье и злоба, то власть твою можно и оспорить. Где твой сын
Фарамир?
- Лежит в Усыпальне, - сказал Денэтор, - и его сжигает огонь, огонь
палит его изнутри. И все мы скоро сгорим. Запад обречен: его пожрет великий
огонь, и всему конец. Останется лишь пепел! Пепел и дым разнесет ветер!
И Гэндальф увидел, что наместник Гондора поистине утратил рассудок;
опасаясь за Фарамира, он двинулся вперед, и Берегонд с Пином шли следом за
ним, а Денэтор отступал до самого стола. Фарамир по-прежнему лежал в
лихорадочном забытьи. Под столом и вокруг него громоздились поленья, обильно
политые маслом, и маслом были облиты одежды Фарамира и покрывало. Тогда
Гэндальф явил сокрытую в нем силу, подобно тому как являл он свою
светоносную власть, откинув серую хламиду. Он вскочил на груду поленьев,
легко поднял Фарамира, спрыгнул вниз и понес его к дверям. А Фарамир
застонал, в бреду призывая отца.
Денэтор словно очнулся, огонь погас в его глазах, полились слезы, и он
промолвил:
- Не отнимай у меня сына! Он зовет меня.
- Да, он зовет тебя, - сказал Гэндальф, - но подойти к нему тебе
нельзя. Он ищет целительной помощи на пороге небытия - не знаю, найдет ли. А
тебе надлежит сражаться за свой осажденный город, выйти навстречу смерти. И
сам ты все это знаешь.
- Нет, ему уже не помочь, - сказал Денэтор. - И сражаться незачем. Чего
ради растягивать ненужную жизнь? Не лучше ли умереть вместе, с ним заодно?
- Не волен ты, наместник, предуказывать день и час своей смерти, -
отвечал ему Гэндальф. - Одни лишь владыки древности, покорствуя темным
силам, назначали этот час и, одержимые гордыней и отчаянием, убивали себя, а
заодно и родню, чтоб легче было умирать.
И Гэндальф вынес Фарамира из склепа и положил его на ложе, на котором
его принесли: оно стояло у сводчатых дверей. Денэтор вышел вслед за ним и,
содрогаясь, глядел на распростертого сына, не отрывая глаз от его лица. Все
замерли, все молчали в ожидании слова правителя, а он колебался.
- Пойдем же! - сказал Гэндальф. - Пойдем, нас давно ждут. Ты нужен на
поле брани.
И вдруг Денэтор расхохотался. Он выпрямился, высокий и горделивый,
быстрыми шагами отошел к мраморному столу, взял свое подголовье, вынес его к
дверям, раскутал - и все увидели, что в руках у него палантир. Он поднял
его, и камень озарил огненным светом впалое лицо правителя: казалось, оно
высечено из гранита, жесткое, надменное и устрашающее. И снова зажглись его
глаза.
- Гордыней, говоришь, и отчаянием! - воскликнул он. - Ты, верно,
думаешь, что окна Белой Башни - незрячие бельма? Откуда знать тебе, Серый
Глупец, сколь много я отсюда вижу? Надежды твои - от неведенья. Иди исцеляй
полумертвых! Иди сражайся с победителями! Все понапрасну. Ну, может, и
одержите вы победу в сраженье - на день-другой. Но удар, занесенный над
вами, не отразить. Лишь один малый коготок протянулся к Минас-Тириту.
Несчетны воинства востока. И даже сейчас ты сдуру радуешься ветру, который
влечет вверх по Андуину армаду под черными парусами. Запад обречен! И тем,
кто не хочет умереть в рабстве, надо скорей расставаться с жизнью.
- Такие речи на руку Врагу и взаправду сулят ему победу, - сказал
Гэндальф.
- Что ж, тешься надеждой! - захохотал Денэтор. - Я вижу тебя насквозь,
Митрандир! Ты надеешься править вместо меня, хочешь исподтишка подчинить
себе престолы севера, юга и запада. Но все твои замыслы я разгадал. Думаешь,
я не знаю, что ты строго-настрого велел этому вот невысоклику держать язык
за зубами? Что ты приставил его шпионить за мной у меня во дворце? Однако же
я выведал у него всю подноготную про всех твоих спутников. Так-то! Ты,
значит, левой рукою подставлял меня, точно шит, заслоняясь от Мордора, а
правой манил сюда северного Следопыта, чтобы посадить его на великокняжеский
престол!
Нет, Митрандир, или Гэндальф, или как тебя там! Я - наместник,
поставленный потомком Анариона, и негоже мне становиться слабоумным
прислужником какого-то выскочки. Если даже он и впрямь наследник, то всего
лишь дальний наследник Исилдура. Что мне до этого последыша захудалого рода,
давным-давно лишенного власти и достоинства?
- А будь воля твоя, чего бы ты хотел? - спросил Гэндальф.
- Я хочу, чтобы все и дальше оставалось так, как было при мне, -
отвечал Денэтор, - как было исстари, со времен моих далеких предков: хочу
править Гондором в мире и покое - и чтобы мне наследовал сын, который будет
сам себе хозяином, а не подголоском чародея. Если же мне в этом отказано
судьбою, то я не хочу ничего - ни униженной жизни, ни умаленной любви, ни
попранной чести.
- Не пойму я, как это возвращенье законного Государя унижает, умаляет и
бесчестит верного наместника, - сказал Гэндальф. - Да и сын твой пока что
жив - ты не вправе решать за него.
При этих словах глаза Денэтора запылали пуще прежнего: он взял камень
под мышку, выхватил кинжал и шагнул к ложу. Но Берегонд бросился вперед и
заслонил Фарамира.
- Ах, вот как! - воскликнул Денэтор. - Мало тебе украсть у меня
половину сыновней любви, ты еще и слуг моих соблазнил, и теперь у меня нет
сына. Но в одном ты не властен мне помешать: я умру, как должно!.. Ко мне! -
приказал он слугам. - Ко мне, кто из вас не предатели!
И двое из них взбежали к нему по ступеням. Он выхватил факел у первого
и ринулся назад, в склеп. Гэндальф не успел остановить его: поленья с
треском вспыхнули, взвилось и загудело пламя.
А Денэтор одним прыжком вскочил на стол, поднял свой жезл, лежавший в
изножье, и преломил его об колено. Потом он швырнул обломки в костер,
поклонился - и лег навзничь, обеими руками прижимая к груди палантир.
Говорят, если кому случалось потом заглянуть в этот Зрячий Камень и если не
был он наделен особой властью подчинять себе палантиры, то видел в нем лишь
скрюченные старческие руки, обугливающиеся в огне.
Негодуя и скорбя, Гэндальф отступил и затворил двери. Он молча стоял в
раздумье у порога: все слушали завыванье пламени, доносившееся из склепа.
Потом раздался страшный выкрик, и больше на земле Денэтора не видели и не
слышали.
- Таков был конец Денэтора, сына Эктелиона, - промолвил Гэндальф и
обернулся к Берегонду и к застывшим в ужасе слугам. - И вместе с ним навеки
уходит в прошлое тот Гондор, в котором вы жили: к добру ли, к худу ли это,
но дни его сочтены. Здесь пролилась кровь, но вы отриньте всякую злобу и не
помышляйте о мести: вашей вины в том нет, это лиходейские козни. Даже
верность присяге может оказаться пагубной, запутать в хитрых сетях Врага.
Подумайте вы, верные слуги своего господина, слепо ему повиновавшиеся: ведь
если бы не предательство Берегонда, то Фарамир, верховный начальник стражи
Белой Башни, сгорел бы вместе с отцом.
Унесите погибших товарищей с этой злосчастной Улицы Безмолвия. А мы
отнесем Фарамира, ныне наместника Гондора, туда, где он, быть может, очнется
или уснет навеки.
И Гэндальф с Берегондом подняли ложе и понесли его прочь от склепов, к
Палатам Врачеванья, а Пин, понурившись, брел следом. Но слуги Правителя
стояли как вкопанные, не в силах оторвать глаз от Усыпальни. Когда Гэндальф
и спутники его миновали Рат-Динен, послышался гулкий треск. Обернувшись, они
увидели, что купол склепа расселся, извергая клубы дыма. С грохотом
обрушилась каменная груда в бушующий огонь, но пламя не угасло, и языки его
плясали к взвивались посреди развалин. Лишь тогда слуги встрепенулись и,
подняв трупы, поспешили вслед за Гэндальфом.
У Фен-Холлена Берегонд скорбно поглядел на убитого привратника.
- Никогда себе этого не прощу, - сказал он. - Но я себя не помнил от
спешки, а он даже слушать не стал и обнажил меч.
И, вынув ключ, отобранный у мертвеца, он затворил и запер дверь.
- Ключ теперь надо отдать государю нашему Фарамиру, - сказал он.
- Пока что его заменяет правитель Дол-Амрота, - сказал Гэндальф, - но
он при войске, и здесь распоряжаться буду я. Оставь ключ у себя и храни его,
пока в городе не наладят порядок.
Наконец они вышли на верхние ярусы и в еще неверном утреннем свете
направились к Палатам Врачеванья, красивым особнякам, где прежде лечили
тяжелобольных, а теперь - опасно и смертельно раненных. Они находились
недалеко от ворот цитадели, в шестом ярусе у южной стены, и возле них был
сад и роща - для Минас-Тирита диво дивное. Хозяйничали там женщины, которым
позволили остаться в городе, ибо они помогали врачевать и были хорошими
сиделками.
Когда Гэндальф с Берегондом поставили ложе у главного входа в Палаты, с
поля битвы, из-за нижних Врат, вдруг послышался, раздирая уши, исступленный,
пронзительный вопль; ветер унес его, и он стих где-то в поднебесье. Вопль
был ужасен, и все трое на миг замерли, но, когда он отзвучал, они вздохнули
полной грудью, как не дышалось ни разу после нашествия тьмы с востока, и
засияло утро, и солнце пробилось сквозь тучи.
Но лицо Гэндальфа было сурово и печально, он велел Берегонду с Пином
отнести Фарамира в Палаты, а сам взошел на ближнюю стену; словно белое
изваянье, стоял он, озаренный солнцем, и всматривался в даль. Его взгляду,
не по-земному зоркому, открылось все, что произошло; и когда Эомер, оставив
войско, подъехал и спешился возле простертых тел, Гэндальф тяжко вздохнул,
завернулся в плащ и спустился со стены. Берегонд и Пин вскоре вышли; он
задумчиво дожидался их у дверей.
Они поглядели на него, и наконец он прервал молчанье.
- Друзья мои! - сказал он. - Ты, защитник столицы Гондора, и ты,
маленький житель западного края! Великий подвиг свершился ценою великого
горя. Плакать нам или радоваться? Мы и надеяться не смели, что лютый наш
недруг сгинет; но этот неистовый вопль возвестил о его погибели. Однако же и
нас постигла тяжкая утрата. Я мог отвратить ее, когда б не безумие Денэтора.
Нет, от Врага в крепостях не укроешься. Но теперь-то я знаю, как ему удалось
проникнуть в глубь самой мощной крепости.
Я давно догадался, что здесь, в Белой Башне, сокрыт хотя бы один из
Семи Зрячих Камней, и напрасно наместники мнили, будто это великая тайна. До
поры до времени у Денэтора хватало мудрости не трогать палантир, не
соперничать с Сауроном: он трезво ценил свои силы. Но с годами мудрости у
него поубавилось, и, когда над Гондором нависла угроза, он, должно быть, в
Камень заглянул - и заглядывал и обманывался, и боюсь, после ухода Боромира
заглядывал слишком часто. Барад-Дур не мог подчинить его своей злой воле, но
видел он только то, что ему позволялось видеть. Узнавал он немало, и многое
очень кстати, однако зрелище великой мощи Мордора довело его до отчаянья и
подточило рассудок.
- Теперь-то я понимаю, а тогда как испугался! - воскликнул Пин,
содрогнувшись при этом воспоминании. - Он тогда вышел из чертога, где лежал
Фарамир, и вернулся не скоро, а я подумал, какой он совсем другой - дряхлый,
надломленный.
- Когда Фарамира внесли в Башню, многие у нас часом позже видели, как
вдруг засветилось верхнее окно Башни, - сказал Берегонд. - Но такое и раньше
бывало, и слух шел давно, что правитель порою единоборствует с Врагом.
- Верны, стало быть, мои догадки, - сказал Гэндальф. - Вот так и проник
Саурон в Минас-Тирит, и сумел меня задержать. Придется мне здесь пока, и
остаться: вслед за Фарамиром принесут других раненых.
Надо спуститься к воротам и встретить их. Горестно мне то, что увидел я
на равнине, и как бы не стало еще горестнее. Пойдем со мною, Пин! А ты,
Берегонд, иди в цитадель и доложи своему начальнику обо всем, что случилось.
Стражем Белой Башни, боюсь, тебе уж не быть; скажи ему, однако ж, что, если
он не против, я ему советую послать тебя в Палаты Врачеванья - здесь тоже
нужна охрана и нужно будет выхаживать правителя Гондора. Если он очнется,
хорошо бы ты был рядом, ибо ты, и никто другой, спас его от огненной смерти.
Ступай! Я скоро вернусь.
И он пошел с Пином вниз по улице; в это время брызнули серые дождевые
струи, смиряя пожары. Дымное облако застлало город.
Глаза Мерри застилали слезы и туманила усталость, когда впереди
показались разбитые ворота Минас-Тирита. Он пробирался между грудами мертвых
тел и обломков, не замечая их. Носился дым, воняло гарью; догорали и тлели
башни в огненных рвах вместе с трупами людей и орков и останками громадных
зверей из южного края, которых закидали камнями или застрелили, целясь в
глаза, храбрые лучники Мортхонда. Дождь кончился, сверкало солнце, однако же
город был окутан понизу дымным смрадом. Люди выходили из города, расчищали
поле, закапывали отбросы битвы. Прибыли паланкины: Эовин бережно возложили
на подушки, а тело конунга укрыли златотканым покровом. Впереди шли
факельщики, и бледный в солнечном свете огонь метался по ветру
Так внесли Теодена и Эовин в столицу Гондора, и все встречные
склонялись, обнажив головы. Прошли сквозь дым и пепел первых ярусов и стали
подниматься по нескончаемым каменным улицам. Мерри казалось, что так всегда
и будет, что его затягивает безысходное сновидение, что так ему будто и надо
идти, идти и идти к неведомому концу, где никакая память не поможет.
Далеко-далеко еще раз мелькнули и исчезли факельные огни; он брел в
темноте и думал: "Этот узкий путь ведет в могилу, там и отдохну". Но вдруг
его мертвящий сон нарушил живой голос:
- Мерри, ну наконец-то! Нашелся все-таки!
Он поднял взгляд, и туман немного рассеялся. Перед ним стоял Пин! Узкая
улочка, их двое, и никого больше. Он протер глаза.
- Где конунг? - сказал он. - И где Эовин? - Он споткнулся, присел на
крыльцо и снова заплакал.
- Они там, в цитадели, - сказал Пин. - Я уж подумал, ты заснул на ходу
и забрел невесть куда. Мы когда увидели, что тебя нет, Гэндальф послал меня:
ищи, говорит, без него не возвращайся. Ну, Мерри, ну, старина! Да как же я
рад тебя видеть! Но ты на ногах едва держишься, а я языком болтаю. Погоди,
тебе плохо, ты раненый?
- Да нет, - сказал Мерри. - Вроде бы и не раненый. Только, понимаешь,
Пин, правая рука отнялась, как я его ударил. И меч истлел, будто веточка
Пин тревожно глядел на него
- Слушай, пойдем-ка, да побыстрее, - сказал он. - Не унесу я тебя, а
жаль: ходок из тебя неважный. Тебе вообще-то и ходить нельзя, но ты уж
прости. Такие дела в городе, просто ужас что творится - мудрено ли ненароком
упустить из виду раненого хоббита.
- Иной раз не худо, ежели тебя упустят из виду, - сказал Мерри. - Меня
как раз из виду упустил... нет, нет, об этом не надо. Помоги, Пин! Рука
совсем оледенела, и темень перед глазами.
- Ты обопрись на меня, дружище! - сказал Пин. - Пойдем, пойдем!
Потихонечку, шаг за шагом. Тут недалеко.
- До кладбища, что ли, недалеко? - осведомился Мер-
- До какого там кладбища! - сказал веселым голосом, чуть не плача от
страха и жалости. - Нет, мы пойдем в Палаты Врачеванья.
Они вышли из проулка между высокими домами и стеной четвертого яруса на
главную улицу, ведущую к цитадели. Шли они, и то сказать, шаг за шагом:
Мерри шатался и бормотал, как во сне.
"Не доведу я его, - подумал Пин. - Хоть бы кто помог! Не оставлять же
его посреди улицы".
И тут - вот чудеса! - сзади послышался топоток, и выскочил мальчишка;
это был Бергил, сын Берегонда.
- Привет, Бергил! - крикнул Пин. - Куда спешишь? Я вижу, ты жив-здоров,
на радость отцу!
- Я на посылках у врачевателей, - отозвался Бергил. - Некогда мне с
прошел Стезей Мертвецов и с попутным ветром приплыл в свое княжество Гондор
от морских берегов. Ристанийцы заливались радостным смехом и потрясали
мечами; в ликующем городе гремели трубы и звонили колокола. А мордорские
полчища растерянно взирали, как - по волшебству, не иначе - на черных
пиратских кораблях Умбара подплывают враги Властелина, и в ужасе понимали,
что настала неминучая гибель, что участь их решена.
Гондорские дружины ударили с запада на троллюдов, ворягов и орков,
ненавидящих солнце. Конники Эомера устремили копья на юг, и бежали от них
хородримцы, угодив между молотом и наковальней. Ибо на Харлондские пристани
прыгали воины за воинами и с ходу бросались в бой.
Был среди них Леголас, был Гимли, крутивший секирой, и
Гальбарад-знаменосец, и Элладан с Элроиром, и суровые витязи, северные
Следопыты, а следом - тысячи ратников из Лебеннина, Ламедона и с гондорского
приморья. Но впереди всех мчался Арагорн - на лбу его сиял алмазом венец
Элендила, в руке сверкал меч, нареченный Андрилом: издревле он звался
Нарсил, был сломан в бою и теперь, перекованный заново, пламенел грозно, как
встарь.
И съехались посреди поля брани Эомер с Арагорном; они соскочили с
коней, оперлись на мечи и радостно взглянули друг на друга.
- Вот мы и встретились, прорубившись сквозь полчища Мордора, - сказал
Арагорн. - Помнишь, я предсказывал тебе это в Горнбурге?
- Да, предсказывал, - отозвался Эомер, - однако надежда обманчива, а я
не ведал, что ты прозреваешь грядущее. Но вдвойне благословенна нежданная
помощь, и никогда еще не было встречи отрадней. - И они крепко пожали друг
другу руки. - В самую пору встретились мы, - прибавил Эомер. - Еще бы
немного, и ты запоздал. Нас постигли горестные утраты.
- Что ж, сперва расплатимся, поговорим потом! - сказал Арагорн, и они
поехали в битву бок о бок.
Сражаться пришлось еще долго, и жестокое было сраженье: суровые,
отважные южане дрались отчаянно, да и дюжие воины-бородачи с востока пощады
не просили. У обгорелых усадеб и амбаров, на холмах и пригорках, за стенами
и в открытом поле - повсюду скапливались они и везде отбивались, покуда
хватало сил; бои не утихали до самого вечера.
Наконец солнце скрылось за Миндоллуином, и все небо запылало: точно
окровавились горные склоны, огненно-красной стала Река и закатный багрянец
разлился по траве Пеленнорской равнины. К этому часу закончилась великая
битва за Гондор, и в пределах Раммас-Экора не осталось ни одного живого
недруга. Перебиты были все; беглецов догоняли и приканчивали, а другие
тонули в алой пене андуинских волн. Может, кому и удалось добраться до
Моргула или до Мордора, но хородримской земли достигли лишь отдаленные слухи
о беспощадной карающей деснице Гондора.
Арагорн, Эомер и Имраиль ехали к городским воротам, все трое утомленные
до изнеможения. И все трое невредимые: то ли судьба их оберегала, то ли
богатырская сила и воинское уменье; правда, редкий недруг дерзал сразиться с
ними, от их гнева бежали, как от огня. А раненых и изувеченных было
множество, и многие пали в этой битве. Изрубили бердышами Форлонга: он пеший
бился в одиночку с толпою врагов; Дуилина с Мортхонда и брата его растоптали
мумаки, когда мортхондские лучники стреляли чудовищам в глаза. Не вернулся к
себе на Изумрудные Холмы Гирлуин Белокурый, воевода Гримблад не вернулся в
Гримдол, и в свой северный край не вернулся Гальбарад Следопыт. Жестокая это
была сеча, и никто не счел павших - вождей и простых воинов, прославленных и
безымянных. И спустя много лет вот как пел ристанийский сказитель о могилах
у Мундбурга:
Затрубили рога в предгорьях перед рассветом,
Засверкали мечи на великой южной равнине,
В Каменную страну примчались быстрые кони,
Точно утренний ветер. И завязалась битва.
Теоден, сын Тенгела, пал среди первых.
Не вернулся могучий вождь ристанийского ополченья
К своим золотым чертогам, в свои зеленые степи,
В северные просторы. Гардинг и Гутлаф,
Дунгир, и Деорвин, и доблестный Гримблад,
Гирфара и Герубранд, Хорн и дружинник Фастред -
Все они пали, сражаясь в чужедальнем краю,
И лежат в могилах у Мундбурга, засыпаны тяжкой землею,
А рядом лежат их соратники, гондорские вожди.
Гирлуин Белокурый не принес победную весть
На холмы побережья; и к своим цветущим долинам,
В свой Лоссарнах, не вернулся старый вояка Форлонг.
Высокорослые лучники, Деруфин с Дуилином,
Не возвратятся к Мортхонду, что приосенен горами,
Не заглянут в темные воды своей родимой реки.
Смерть собирала жатву утром и на закате,
Острым серпом срезая ратников и воевод.
Спят они беспробудно, и на холмах могильных
Колышутся тучные травы у Великой Реки.
Струит она серые воды, точно серые слезы,
Они серебром отливают, а тогда были точно кровь,
И волны ее клубились и брызгали алою пеной,
И маяками горели на закате вершины гор.
Красная пала роса в тот вечер на Пеленнор.
Призрак исчез, и зияли пустые Врата, но Гэндальф оставался неподвижен.
А Пин вскочил на ноги: его словно отпустило, и он стоял, внимая звонкой
перекличке рогов, и сердце его, казалось, вот-вот разорвется от радости. До
конца своей жизни он замирал со слезами на глазах, заслышав издали звук
рога. Но вдруг он вспомнил, зачем прибежал, и кинулся вперед. В это время
Гэндальф шевельнулся, что-то сказал Светозару и поехал к Вратам.
- Гэндальф, Гэндальф! - закричал Пин, и Светозар стал.
- Ты что тут делаешь? - сказал Гэндальф. - Не знаешь разве здешнего
закона - стражам в черно-серебряном запрещено отлучаться из цитадели без
позволения Градоправителя!
- А он позволил, - сказал Пин. - Он меня прогнал. Только вот как бы там
не случилось чего-нибудь ужасного. По-моему, правитель не в своем уме.
Боюсь, он и себя убьет, и Фарамира. Может, ты его как-нибудь вразумишь?
Гэндальф посмотрел в пролом ворот: с поля все громче доносился шум
битвы.
- Мне надо туда, - сказал он. - Черный Всадник, того и гляди, вернется,
и беды не миновать. Нет у меня времени.
- Но Фарамир-то! - вскрикнул Пин. - Он же не умер, а его сожгут заживо,
если никто не помешает!
- Сожгут заживо? - повторил Гэндальф. - Что еще за новости? Быстрей
выкладывай!
- Денэтор отправился в Усыпальню, - заторопился Пин, - и с ним понесли
Фарамира, и он сказал, что все мы сгинем в огне, а он дожидаться не будет,
пусть приготовят костер и сожгут его вместе с Фарамиром. И послал за
поленьями и маслом. Я сказал Берегонду, но он вряд ли уйдет с поста, он на
часах. Да и куда ему против Денэтора? - Пин выложил все вперемешку и трогал
дрожащей рукой Гэндальфа за колено. - Ты не можешь спасти Фарамира?
- Наверно, могу, - сказал Гэндальф, - но пока я буду его спасать,
боюсь, погибнут другие. Что ж, пошли - тут никто больше, пожалуй, не сумеет
помочь. Но помощь моя наверняка худо обернется. Да, от лиходейской порчи
никакие стены не защитят. Враг проникает изнутри.
Приняв решенье, он не мешкал: подхватил Пина, посадил его перед собой и
переговорил со Светозаром. Они поскакали вверх по улицам Минас-Тирита, а гул
за спиною нарастал. Повсюду люди, очнувшись от ужаса и отчаяния, хватали
оружие и кричали друг другу: "Мустангримцы пришли!" Слышались команды,
ратники строились и спешили к разбитым Вратам.
Им встретился князь Имраиль, он их окликнул:
- Куда же ты, Митрандир? Мустангримцы уже сражаются на гондорской
равнине! Нам надо собрать все силы!
- Выводи ратников всех до единого, - сказал Гэндальф. - И не теряй ни
минуты. Я буду, как только смогу, но сейчас у меня неотложное дело к
Градоправителю. Прими войско под начало!
На высоте, близ цитадели, в лицо им подул ветер, вдали забрезжило утро,
и озарился южный небосклон. Но им от этого было мало радости: они
предчувствовали недоброе и боялись опоздать.
- Темень рассеивается, - сказал Гэндальф, - но город все еще в сумраке.
У ворот цитадели стража не оказалось.
- Ага, Берегонд пошел туда, - сказал Пин, и у него полегчало на сердце.
Они свернули на дорогу к Запертой Двери. Дверь была распахнута настежь,
привратник лежал убитый: должно быть, у него отобрали ключи.
- То-то Враг порадуется! - сказал Гэндальф. - Ему как раз такие дела по
нутру: свой разит своего, и оба по-своему верны долгу.
Он спешился и отослал Светозара в конюшню.
- Друг мой, - сказал он, - нам бы с тобою давно надо скакать в поле, да
вот пришлось задержаться. Я скоро позову тебя!
Они вошли в дверь и спустились крутой извилистой дорогой. Светало,
высокие колонны и статуи казались шествием привидений.
Внезапно тишину нарушили крики и звон мечей - такого здесь, в священной
обители покоя, не бывало никогда со времен построения города. Наконец они
вышли на Рат-Динен и поспешили к Усыпальне Наместников: ее высокий купол
смутно виднелся в полумраке.
- Стойте! Стойте! - крикнул Гэндальф, подбегая к каменному крыльцу. -
Остановитесь, безумцы!
На верхней ступени Берегонд в черно-серебряном облачении стража
цитадели отражал слуг Денэтора с факелами и мечами в руках. Двоих он уже
зарубил, и кровь их обагрила крыльцо Усыпальни; остальные, нападая,
выкрикивали проклятья мятежнику и предателю.
И Гэндальф с Пином услышали из склепа голос Денэтора.
- Скорее, скорее! В чем там дело? Убейте изменника! Без меня, что ли,
не справитесь? - И дверь, которую Берегонд придерживал левой рукой,
распахнулась; появился Градоправитель, величественный и грозный, с
обнаженным мечом. Глаза его сверкали.
Но взбежал по ступеням Гэндальф, и казалось, будто вспыхнула
ослепительно белая молния; слуги попятились, заслоняя глаза. Он гневно
воздел руку, и занесенный меч Денэтора отлетел и упал позади, в могильной
тени, а сам Денэтор изумленно отступил на шаг.
- Это как же, государь мой? - вопросил маг. - Живым не место в склепах.
И почему здесь блещут мечи, когда все ратники выходят на поле боя? Или Враг
уже здесь, пробрался на Рат-Динен?
- С каких это пор повелитель Гондора в ответе перед тобой? - отозвался
Денэтор. - Может, и слуги мои мне неподвластны?
- Подвластны-то они подвластны, - сказал Гэндальф. - Но если тобою
владеют безумье и злоба, то власть твою можно и оспорить. Где твой сын
Фарамир?
- Лежит в Усыпальне, - сказал Денэтор, - и его сжигает огонь, огонь
палит его изнутри. И все мы скоро сгорим. Запад обречен: его пожрет великий
огонь, и всему конец. Останется лишь пепел! Пепел и дым разнесет ветер!
И Гэндальф увидел, что наместник Гондора поистине утратил рассудок;
опасаясь за Фарамира, он двинулся вперед, и Берегонд с Пином шли следом за
ним, а Денэтор отступал до самого стола. Фарамир по-прежнему лежал в
лихорадочном забытьи. Под столом и вокруг него громоздились поленья, обильно
политые маслом, и маслом были облиты одежды Фарамира и покрывало. Тогда
Гэндальф явил сокрытую в нем силу, подобно тому как являл он свою
светоносную власть, откинув серую хламиду. Он вскочил на груду поленьев,
легко поднял Фарамира, спрыгнул вниз и понес его к дверям. А Фарамир
застонал, в бреду призывая отца.
Денэтор словно очнулся, огонь погас в его глазах, полились слезы, и он
промолвил:
- Не отнимай у меня сына! Он зовет меня.
- Да, он зовет тебя, - сказал Гэндальф, - но подойти к нему тебе
нельзя. Он ищет целительной помощи на пороге небытия - не знаю, найдет ли. А
тебе надлежит сражаться за свой осажденный город, выйти навстречу смерти. И
сам ты все это знаешь.
- Нет, ему уже не помочь, - сказал Денэтор. - И сражаться незачем. Чего
ради растягивать ненужную жизнь? Не лучше ли умереть вместе, с ним заодно?
- Не волен ты, наместник, предуказывать день и час своей смерти, -
отвечал ему Гэндальф. - Одни лишь владыки древности, покорствуя темным
силам, назначали этот час и, одержимые гордыней и отчаянием, убивали себя, а
заодно и родню, чтоб легче было умирать.
И Гэндальф вынес Фарамира из склепа и положил его на ложе, на котором
его принесли: оно стояло у сводчатых дверей. Денэтор вышел вслед за ним и,
содрогаясь, глядел на распростертого сына, не отрывая глаз от его лица. Все
замерли, все молчали в ожидании слова правителя, а он колебался.
- Пойдем же! - сказал Гэндальф. - Пойдем, нас давно ждут. Ты нужен на
поле брани.
И вдруг Денэтор расхохотался. Он выпрямился, высокий и горделивый,
быстрыми шагами отошел к мраморному столу, взял свое подголовье, вынес его к
дверям, раскутал - и все увидели, что в руках у него палантир. Он поднял
его, и камень озарил огненным светом впалое лицо правителя: казалось, оно
высечено из гранита, жесткое, надменное и устрашающее. И снова зажглись его
глаза.
- Гордыней, говоришь, и отчаянием! - воскликнул он. - Ты, верно,
думаешь, что окна Белой Башни - незрячие бельма? Откуда знать тебе, Серый
Глупец, сколь много я отсюда вижу? Надежды твои - от неведенья. Иди исцеляй
полумертвых! Иди сражайся с победителями! Все понапрасну. Ну, может, и
одержите вы победу в сраженье - на день-другой. Но удар, занесенный над
вами, не отразить. Лишь один малый коготок протянулся к Минас-Тириту.
Несчетны воинства востока. И даже сейчас ты сдуру радуешься ветру, который
влечет вверх по Андуину армаду под черными парусами. Запад обречен! И тем,
кто не хочет умереть в рабстве, надо скорей расставаться с жизнью.
- Такие речи на руку Врагу и взаправду сулят ему победу, - сказал
Гэндальф.
- Что ж, тешься надеждой! - захохотал Денэтор. - Я вижу тебя насквозь,
Митрандир! Ты надеешься править вместо меня, хочешь исподтишка подчинить
себе престолы севера, юга и запада. Но все твои замыслы я разгадал. Думаешь,
я не знаю, что ты строго-настрого велел этому вот невысоклику держать язык
за зубами? Что ты приставил его шпионить за мной у меня во дворце? Однако же
я выведал у него всю подноготную про всех твоих спутников. Так-то! Ты,
значит, левой рукою подставлял меня, точно шит, заслоняясь от Мордора, а
правой манил сюда северного Следопыта, чтобы посадить его на великокняжеский
престол!
Нет, Митрандир, или Гэндальф, или как тебя там! Я - наместник,
поставленный потомком Анариона, и негоже мне становиться слабоумным
прислужником какого-то выскочки. Если даже он и впрямь наследник, то всего
лишь дальний наследник Исилдура. Что мне до этого последыша захудалого рода,
давным-давно лишенного власти и достоинства?
- А будь воля твоя, чего бы ты хотел? - спросил Гэндальф.
- Я хочу, чтобы все и дальше оставалось так, как было при мне, -
отвечал Денэтор, - как было исстари, со времен моих далеких предков: хочу
править Гондором в мире и покое - и чтобы мне наследовал сын, который будет
сам себе хозяином, а не подголоском чародея. Если же мне в этом отказано
судьбою, то я не хочу ничего - ни униженной жизни, ни умаленной любви, ни
попранной чести.
- Не пойму я, как это возвращенье законного Государя унижает, умаляет и
бесчестит верного наместника, - сказал Гэндальф. - Да и сын твой пока что
жив - ты не вправе решать за него.
При этих словах глаза Денэтора запылали пуще прежнего: он взял камень
под мышку, выхватил кинжал и шагнул к ложу. Но Берегонд бросился вперед и
заслонил Фарамира.
- Ах, вот как! - воскликнул Денэтор. - Мало тебе украсть у меня
половину сыновней любви, ты еще и слуг моих соблазнил, и теперь у меня нет
сына. Но в одном ты не властен мне помешать: я умру, как должно!.. Ко мне! -
приказал он слугам. - Ко мне, кто из вас не предатели!
И двое из них взбежали к нему по ступеням. Он выхватил факел у первого
и ринулся назад, в склеп. Гэндальф не успел остановить его: поленья с
треском вспыхнули, взвилось и загудело пламя.
А Денэтор одним прыжком вскочил на стол, поднял свой жезл, лежавший в
изножье, и преломил его об колено. Потом он швырнул обломки в костер,
поклонился - и лег навзничь, обеими руками прижимая к груди палантир.
Говорят, если кому случалось потом заглянуть в этот Зрячий Камень и если не
был он наделен особой властью подчинять себе палантиры, то видел в нем лишь
скрюченные старческие руки, обугливающиеся в огне.
Негодуя и скорбя, Гэндальф отступил и затворил двери. Он молча стоял в
раздумье у порога: все слушали завыванье пламени, доносившееся из склепа.
Потом раздался страшный выкрик, и больше на земле Денэтора не видели и не
слышали.
- Таков был конец Денэтора, сына Эктелиона, - промолвил Гэндальф и
обернулся к Берегонду и к застывшим в ужасе слугам. - И вместе с ним навеки
уходит в прошлое тот Гондор, в котором вы жили: к добру ли, к худу ли это,
но дни его сочтены. Здесь пролилась кровь, но вы отриньте всякую злобу и не
помышляйте о мести: вашей вины в том нет, это лиходейские козни. Даже
верность присяге может оказаться пагубной, запутать в хитрых сетях Врага.
Подумайте вы, верные слуги своего господина, слепо ему повиновавшиеся: ведь
если бы не предательство Берегонда, то Фарамир, верховный начальник стражи
Белой Башни, сгорел бы вместе с отцом.
Унесите погибших товарищей с этой злосчастной Улицы Безмолвия. А мы
отнесем Фарамира, ныне наместника Гондора, туда, где он, быть может, очнется
или уснет навеки.
И Гэндальф с Берегондом подняли ложе и понесли его прочь от склепов, к
Палатам Врачеванья, а Пин, понурившись, брел следом. Но слуги Правителя
стояли как вкопанные, не в силах оторвать глаз от Усыпальни. Когда Гэндальф
и спутники его миновали Рат-Динен, послышался гулкий треск. Обернувшись, они
увидели, что купол склепа расселся, извергая клубы дыма. С грохотом
обрушилась каменная груда в бушующий огонь, но пламя не угасло, и языки его
плясали к взвивались посреди развалин. Лишь тогда слуги встрепенулись и,
подняв трупы, поспешили вслед за Гэндальфом.
У Фен-Холлена Берегонд скорбно поглядел на убитого привратника.
- Никогда себе этого не прощу, - сказал он. - Но я себя не помнил от
спешки, а он даже слушать не стал и обнажил меч.
И, вынув ключ, отобранный у мертвеца, он затворил и запер дверь.
- Ключ теперь надо отдать государю нашему Фарамиру, - сказал он.
- Пока что его заменяет правитель Дол-Амрота, - сказал Гэндальф, - но
он при войске, и здесь распоряжаться буду я. Оставь ключ у себя и храни его,
пока в городе не наладят порядок.
Наконец они вышли на верхние ярусы и в еще неверном утреннем свете
направились к Палатам Врачеванья, красивым особнякам, где прежде лечили
тяжелобольных, а теперь - опасно и смертельно раненных. Они находились
недалеко от ворот цитадели, в шестом ярусе у южной стены, и возле них был
сад и роща - для Минас-Тирита диво дивное. Хозяйничали там женщины, которым
позволили остаться в городе, ибо они помогали врачевать и были хорошими
сиделками.
Когда Гэндальф с Берегондом поставили ложе у главного входа в Палаты, с
поля битвы, из-за нижних Врат, вдруг послышался, раздирая уши, исступленный,
пронзительный вопль; ветер унес его, и он стих где-то в поднебесье. Вопль
был ужасен, и все трое на миг замерли, но, когда он отзвучал, они вздохнули
полной грудью, как не дышалось ни разу после нашествия тьмы с востока, и
засияло утро, и солнце пробилось сквозь тучи.
Но лицо Гэндальфа было сурово и печально, он велел Берегонду с Пином
отнести Фарамира в Палаты, а сам взошел на ближнюю стену; словно белое
изваянье, стоял он, озаренный солнцем, и всматривался в даль. Его взгляду,
не по-земному зоркому, открылось все, что произошло; и когда Эомер, оставив
войско, подъехал и спешился возле простертых тел, Гэндальф тяжко вздохнул,
завернулся в плащ и спустился со стены. Берегонд и Пин вскоре вышли; он
задумчиво дожидался их у дверей.
Они поглядели на него, и наконец он прервал молчанье.
- Друзья мои! - сказал он. - Ты, защитник столицы Гондора, и ты,
маленький житель западного края! Великий подвиг свершился ценою великого
горя. Плакать нам или радоваться? Мы и надеяться не смели, что лютый наш
недруг сгинет; но этот неистовый вопль возвестил о его погибели. Однако же и
нас постигла тяжкая утрата. Я мог отвратить ее, когда б не безумие Денэтора.
Нет, от Врага в крепостях не укроешься. Но теперь-то я знаю, как ему удалось
проникнуть в глубь самой мощной крепости.
Я давно догадался, что здесь, в Белой Башне, сокрыт хотя бы один из
Семи Зрячих Камней, и напрасно наместники мнили, будто это великая тайна. До
поры до времени у Денэтора хватало мудрости не трогать палантир, не
соперничать с Сауроном: он трезво ценил свои силы. Но с годами мудрости у
него поубавилось, и, когда над Гондором нависла угроза, он, должно быть, в
Камень заглянул - и заглядывал и обманывался, и боюсь, после ухода Боромира
заглядывал слишком часто. Барад-Дур не мог подчинить его своей злой воле, но
видел он только то, что ему позволялось видеть. Узнавал он немало, и многое
очень кстати, однако зрелище великой мощи Мордора довело его до отчаянья и
подточило рассудок.
- Теперь-то я понимаю, а тогда как испугался! - воскликнул Пин,
содрогнувшись при этом воспоминании. - Он тогда вышел из чертога, где лежал
Фарамир, и вернулся не скоро, а я подумал, какой он совсем другой - дряхлый,
надломленный.
- Когда Фарамира внесли в Башню, многие у нас часом позже видели, как
вдруг засветилось верхнее окно Башни, - сказал Берегонд. - Но такое и раньше
бывало, и слух шел давно, что правитель порою единоборствует с Врагом.
- Верны, стало быть, мои догадки, - сказал Гэндальф. - Вот так и проник
Саурон в Минас-Тирит, и сумел меня задержать. Придется мне здесь пока, и
остаться: вслед за Фарамиром принесут других раненых.
Надо спуститься к воротам и встретить их. Горестно мне то, что увидел я
на равнине, и как бы не стало еще горестнее. Пойдем со мною, Пин! А ты,
Берегонд, иди в цитадель и доложи своему начальнику обо всем, что случилось.
Стражем Белой Башни, боюсь, тебе уж не быть; скажи ему, однако ж, что, если
он не против, я ему советую послать тебя в Палаты Врачеванья - здесь тоже
нужна охрана и нужно будет выхаживать правителя Гондора. Если он очнется,
хорошо бы ты был рядом, ибо ты, и никто другой, спас его от огненной смерти.
Ступай! Я скоро вернусь.
И он пошел с Пином вниз по улице; в это время брызнули серые дождевые
струи, смиряя пожары. Дымное облако застлало город.
Глаза Мерри застилали слезы и туманила усталость, когда впереди
показались разбитые ворота Минас-Тирита. Он пробирался между грудами мертвых
тел и обломков, не замечая их. Носился дым, воняло гарью; догорали и тлели
башни в огненных рвах вместе с трупами людей и орков и останками громадных
зверей из южного края, которых закидали камнями или застрелили, целясь в
глаза, храбрые лучники Мортхонда. Дождь кончился, сверкало солнце, однако же
город был окутан понизу дымным смрадом. Люди выходили из города, расчищали
поле, закапывали отбросы битвы. Прибыли паланкины: Эовин бережно возложили
на подушки, а тело конунга укрыли златотканым покровом. Впереди шли
факельщики, и бледный в солнечном свете огонь метался по ветру
Так внесли Теодена и Эовин в столицу Гондора, и все встречные
склонялись, обнажив головы. Прошли сквозь дым и пепел первых ярусов и стали
подниматься по нескончаемым каменным улицам. Мерри казалось, что так всегда
и будет, что его затягивает безысходное сновидение, что так ему будто и надо
идти, идти и идти к неведомому концу, где никакая память не поможет.
Далеко-далеко еще раз мелькнули и исчезли факельные огни; он брел в
темноте и думал: "Этот узкий путь ведет в могилу, там и отдохну". Но вдруг
его мертвящий сон нарушил живой голос:
- Мерри, ну наконец-то! Нашелся все-таки!
Он поднял взгляд, и туман немного рассеялся. Перед ним стоял Пин! Узкая
улочка, их двое, и никого больше. Он протер глаза.
- Где конунг? - сказал он. - И где Эовин? - Он споткнулся, присел на
крыльцо и снова заплакал.
- Они там, в цитадели, - сказал Пин. - Я уж подумал, ты заснул на ходу
и забрел невесть куда. Мы когда увидели, что тебя нет, Гэндальф послал меня:
ищи, говорит, без него не возвращайся. Ну, Мерри, ну, старина! Да как же я
рад тебя видеть! Но ты на ногах едва держишься, а я языком болтаю. Погоди,
тебе плохо, ты раненый?
- Да нет, - сказал Мерри. - Вроде бы и не раненый. Только, понимаешь,
Пин, правая рука отнялась, как я его ударил. И меч истлел, будто веточка
Пин тревожно глядел на него
- Слушай, пойдем-ка, да побыстрее, - сказал он. - Не унесу я тебя, а
жаль: ходок из тебя неважный. Тебе вообще-то и ходить нельзя, но ты уж
прости. Такие дела в городе, просто ужас что творится - мудрено ли ненароком
упустить из виду раненого хоббита.
- Иной раз не худо, ежели тебя упустят из виду, - сказал Мерри. - Меня
как раз из виду упустил... нет, нет, об этом не надо. Помоги, Пин! Рука
совсем оледенела, и темень перед глазами.
- Ты обопрись на меня, дружище! - сказал Пин. - Пойдем, пойдем!
Потихонечку, шаг за шагом. Тут недалеко.
- До кладбища, что ли, недалеко? - осведомился Мер-
- До какого там кладбища! - сказал веселым голосом, чуть не плача от
страха и жалости. - Нет, мы пойдем в Палаты Врачеванья.
Они вышли из проулка между высокими домами и стеной четвертого яруса на
главную улицу, ведущую к цитадели. Шли они, и то сказать, шаг за шагом:
Мерри шатался и бормотал, как во сне.
"Не доведу я его, - подумал Пин. - Хоть бы кто помог! Не оставлять же
его посреди улицы".
И тут - вот чудеса! - сзади послышался топоток, и выскочил мальчишка;
это был Бергил, сын Берегонда.
- Привет, Бергил! - крикнул Пин. - Куда спешишь? Я вижу, ты жив-здоров,
на радость отцу!
- Я на посылках у врачевателей, - отозвался Бергил. - Некогда мне с