Толкиен Джон Рональд Руэл. Возвращение государя

исконное наследие, да поднесет мне корону Хранитель Кольца и да коронует
меня Митрандир, если он на то согласен, ибо все свершилось при свете его
замыслов, и это - его победа.
И Фродо выступил вперед, принял корону от Фарамира и отдал ее
Гэндальфу; Арагорн преклонил колена, а Гэндальф надел корону ему на голову и
молвил:
- Наступают времена Государевы, и да будет держава его благословенна,
доколе властвуют над миром Валары!
Когда же Арагорн поднялся с колен, все замерли, словно впервые узрели
его. Он возвышался как древний нуменорский властитель из тех, что приплыли
по Морю; казалось, за плечами его несчетные годы, и все же он был в цвете
лет; мудростью сияло его чело, могучи были его целительные длани, и свет
снизошел на него свыше.
И Фарамир воскликнул:
- Вот он, наш Государь!
Вмиг загремели все трубы, и Великий Князь Элессар подошел к цепи, а
Турин, Хранитель ключей, откинул ее; под звуки арф, виол и флейт, под
звонкое многоголосое пение Государь шествовал по улицам, устланным цветами,
дошел до цитадели и вступил в нее; и расплеснулось в вышине знамя с Древом и
звездами, и настало царствование Государя Элессара, о котором сложено
столько песен.
И город сделался краше, чем был, по преданиям, изначально: повсюду
выросли деревья и заструились фонтаны, воздвиглись заново Врата из мифрила и
узорочной стали, улицы вымостили беломраморными плитами; подземные гномы
украшали город, и полюбили его лесные эльфы; обветшалые дома отстроили лучше
прежнего, и не стало ни слепых окон, ни пустых дворов, везде жили мужчины и
женщины и звенели детские голоса; завершилась Третья Эпоха, и новое время
сохранило память и свет минувшего.

Первые дни после коронования Государь восседал на троне в
великокняжеском чертоге и вершил неотложные дела. Явились к нему посольства
разных стран и народов с юга и с востока, от границ Лихолесья и с Дунланда,
что к западу от Мглистых гор. Государь даровал прошенье вастакам, которые
сдались на милость победителя: их всех отпустили; заключен был мир с
хородримцами, а освобожденным рабам Мордора отдали приозерье Нурнена. Многие
ратники удостоились похвалы и награды, и наконец пред Великим Князем
предстал Берегонд в сопровождении начальника цитадельной стражи.
И сказано было ответчику на суде государевом:
- Берегонд, ты обагрил кровью ступени Усыпальни, а это, как ведомо
тебе, тягчайшее преступление. К тому же ты покинул свой пост без позволения
государя или начальника. Такие провинности издревле караются смертью. Слушай
же мой приговор.
Вина твоя отпускается за доблесть в бою, но более всего за то, что ты
преступил закон и устав из-за любви к государю своему Фарамиру. Однако
стражам цитадели впредь тебе не быть, и должно изгнать тебя из Минас-Тирита.
Смертельно побледнел Берегонд, сердце его сжалось, и он понурил голову.
И молвил Великий Князь:
- Да будет так! И ставлю тебя начальником над Белой Дружиной, охраною
Фарамира, Владетеля итилийского. Живи же в почете и с миром на Эмин-Арнене,
служи и дальше тому, для кого ты пожертвовал больше чем жизнью, чтобы спасти
его от злой гибели.
И тогда Берегонд понял, сколь справедлив и милосерд Государь;
опустившись на колени, он поцеловал ему руку и удалился, радостный и
спокойный. Арагорн же, как было сказано, отдал Фарамиру в вечное владение
Итилию и в придачу к ней нагорье Эмин-Арнен, невдалеке от столицы.
- Ибо Минас-Итил в Моргульской долине, - сказал Арагорн, - будет снесен
до основанья, и когда-нибудь долина очистится, но пока что многие годы жить
там нельзя.
Когда же явился к Государю Эомер Ристанийский, они обнялись, и Арагорн
сказал:
- Не оскорблю тебя ни восхваленьем, ни воздаяньем: мы ведь с тобою
братья. В добрый час примчался с севера Эорл, и благословен был наш союз,
как никакой другой; ни единожды не отступились от него ни вы, ни мы и не
отступимся вовеки. Нынче, как сами знаете, славный конунг Теоден покоится у
нас в Усыпальне, и коли вы захотите, там и пребудет, среди властителей
Гондора. Или же, по желанию вашему, мы перевезем тело его в Мустангрим, где
он возляжет рядом с предками.
И ответствовал Эомер:
- С того дня, как возник ты предо мною в зеленой степной траве, я
полюбил тебя, и полюбил навсегда. Но сейчас должно мне отвести войско в
Ристанию и устроить мирную жизнь на первых порах. А за конунгом, павшим в
бою, мы в свое время вернемся; пусть он дотоле покоится в гондорской
Усыпальне.
И сказала Эовин Фарамиру:
- Мне надо вернуться в свою страну, еще раз взглянуть на нее и помочь
брату в его трудах; когда же тот, кого я столь долго почитала отцом, обретет
вечный покой близ Эдораса, я приеду к тебе.

Так и прошли дни ликования; восьмого мая конники Ристании изготовились
и отъехали Северным Трактом, а с ними отбыли и сыновья Элронда. От городских
ворот до стен Пеленнора по обе стороны тракта толпились люди, пришедшие
проводить союзников с прощальной благодарностью. Затем жители дальних окраин
Гондора отправились домой праздновать победу, а в городе всем хватало работы
- возводить заново или перестраивать то, что разрушила война и запятнала
Темь.
Хоббиты, а с ними Леголас и Гимли остались в Минас-Тирите: Арагорн
просил Хранителей пока что держаться вместе.
- Все на свете кончается, - сказал он, - однако же немного погодите: не
все еще кончилось из того, в чем мы с вами были соучастниками. Близится
день, для меня давным-давно долгожданный, и, когда он настанет, я хочу,
чтобы любимые друзья были рядом.
Но о том, что это за день, он не обмолвился.
Бывшие Хранители Кольца жили вместе в роскошном доме, и Гэндальф никуда
не девался; а уж гуляли они, где им вздумается. И Фродо как-то сказал
Гэндальфу:
- Ты-то хоть знаешь, какой такой день, о котором говорит Арагорн? А то,
конечно, хорошо нам здесь и торопиться вроде бы некуда; только дни-то
уходят, а Бильбо ждет, да и в Хоббитанию пора бы все-таки вернуться.
- Ну, насчет Бильбо, - сказал Гэндальф, - так он ждет того самого дня и
отлично знает, отчего тебя нет. А что дни уходят, это верно, однако на дворе
май, лето все еще не слишком близко; и, хотя многое на свете, кажется,
изменилось с началом нового века, все же деревья и травы живут по своему
счету, у них и года не прошло, как вы расстались.
- Видал, Пин, - сказал Фродо, - вот ты говорил, будто Гэндальф, мол,
стал словоохотлив, не то что раньше! Да это он, я так понимаю, было дело,
слегка подустал. Теперь он снова Гэндальф как Гэндальф.
А Гэндальф сказал:
- Все-то всегда хотят знать заранее, что поставят на стол; но те, кто
готовят трапезу, болтать не любят: чем неожиданней, тем радостней. Арагорн,
кстати сказать, и сам ждет знака.

В один прекрасный день Гэндальф как в воду канул, и хоббиты с Леголасом
и Гимли только руками разводили. А Гэндальф еще ночью увел Арагорна далеко
за стены, к южному подножию Миндоллуина; там отыскалась давным-давно забытая
тропа, по которой некогда восходили на гору лишь Великие Князья, уединяясь
для размышления и созерцания. По кручам поднялись они к возвышенному плато у
самой кромки вечных снегов, стали над пропастью за Минас-Тиритом и
огляделись, благо уже рассвело. Далеко внизу видны были городские башни,
точно белоснежные стебли, озаренные утренним солнцем; и как сад простиралась
долина Великой Реки, а Изгарные горы подернула золотистая дымка. На севере
смутно серело Приречное Взгорье, и дальней звездою мерцал вспененный Рэрос;
широкая серебряная лента Андуина тянулась на юг, к Пеларгиру, туда, где край
небес сиял отсветом Моря.
И Гэндальф сказал:
- Вот оно, твое нынешнее царство, а станет оно несравненно больше.
Третья Эпоха кончилась, наступают иные времена, и тебе суждено определить их
начало, сохранив все, что можно сохранить. Многое удалось спасти - и многое
уйдет безвозвратно: более не властны в Средиземье Три Эльфийских Кольца. Все
земли, какие ты видишь, и те, что лежат за ними, заселят люди, ибо настал
черед их владычеству, а Первенцы Времен рассеются, сгинут или уплывут.
- Это я знаю, дорогой мой друг, - сказал Арагорн, - но ты-то останешься
моим советником?
- Ненадолго, - отозвался Гэндальф. - Я - из Третьей, ушедшей Эпохи. Я
был главным противником Саурона, и мое дело сделано. Пора мне уходить.
Теперь в ответе за Средиземье ты и твои сородичи.
- Но ведь я скоро умру, - сказал Арагорн. - Я всего лишь смертный, и
хотя нам, прямым потомкам нуменорцев, обычно сужден долгий век, но и он
скоротечен: когда состарятся те, кто сейчас в материнском чреве, я тоже буду
стариком. Что тогда случится с Гондором и со всеми теми, для кого станет
столицей Минас-Тирит? Древо в Фонтанном Дворе по-прежнему иссохшее, ни почки
нет на нем. Увижу ли я верный залог обновления?
- Отведи глаза от цветущего края и взгляни на голые холодные скалы! -
велел Гэндальф.
Арагорн повернулся, окинул взором кремнистый склон под снеговой шапкой
и, всмотревшись, увидел посреди пустоши одинокое деревце. Он взобрался к
нему: да, деревце, едва ли трехфутовое, возле оснеженной наледи. Уже
распустились листочки, продолговатые, тонко выточенные, темно-зеленые с
серебристым исподом; у верхушки искрилось, словно снег под солнцем,
маленькое белое соцветие.
И Арагорн воскликнул:
- Йе! утувьенес! Я нашел его! Это же отпрыск Древнейшего Древа! Но как
он здесь оказался? Он не старше семи лет!
Гэндальф подошел, взглянул и молвил:
- Воистину так: это сеянец прекрасного Нимлота, порожденного
Галатилионом, отпрыском многоименного Телпериона, Древнейшего из Дерев. А
как он оказался здесь в урочный час - этого нам знать не дано. Однако же
именно здесь было древнее святилище, и, должно быть, семя Нимлота зарыли в
землю еще до того, как прервался род Великих Князей и иссохло Белое Древо.
Преданья говорят, что плодоносит оно редко, но семя его сохраняет
животворную силу многие века и никому не ведомо, когда оно прорастет.
Запомни мои слова: если вызреет его плод, все до единого семена должны быть
посажены, чтобы Древо не вымерло. Да, тысячу лет пролежало оно, сокрытое в
земле, подобно тому как потомки Элендила таились в северных краях. Но род
Нимлота куда древнее твоего, Государь Элессар.
Арагорн бережно потрогал деревце, а оно на диво легко отделилось от
земли, и все корни его остались в целости, и Арагорн отнес его во двор
цитадели. Иссохшее древо выкопали с великим почетом и не предали огню, но
отнесли покоиться на Рат-Динен. А на месте его, у фонтана, Арагорн посадил
юное деревце, и оно принялось как нельзя лучше; к началу июня оно было все в
цвету.
- Залог верный, - молвил Арагорн, - и, стало быть, недалек лучший день
моей жизни. И он выставил на стены дозорных.

За день до солнцеворота примчались в столицу гонцы с гор Амон-Дин и
возвестили о том, что в Гондор явилась с севера конная дружина эльфов, что
они уже возле стен Пеленнора. И сказал Арагорн:
- Наконец-то! Пусть город готовится к великому празднеству!
В канун солнцеворота, под вечер, когда в сапфирном небе на востоке
зажигались светлые звезды, а запад еще золотил закат и веяло душистой
прохладой, северные гости приблизились к воротам Минас-Тирита. Впереди ехали
Элроир и Элладан с серебряным стягом, затем - Всеславур, Эрестор и все
домочадцы Элронда, и следом - владыки Кветлориэна, Галадриэль и Келеборн на
белых конях, во главе эльфийской свиты, облаченной в серые плащи, с
самоцветами в волосах; шествие замыкал властительный Элронд, равно
прославленный между людей и эльфов, и в руке у него был скипетр Ануминаса,
древней столицы Арнора. А рядом с ним на сером иноходце ехала дочь его
Арвен, эльфийская Вечерняя Звезда.
Алмазным блеском лучился ее венец; казалось, вечер заново озарило
нежное сияние ее благоуханной прелести, и, задыхаясь от восторга, Фродо
обратился к Гэндальфу:
- Наконец-то я понимаю, чего мы дожидались. И дождались. Теперь мы не
только дню будем радоваться, ночь тоже станет прекрасной и благодатной.
Кончились наши страхи!
Государь приветствовал своих гостей, и они спешились; Элронд отдал ему
скипетр и соединил руку своей дочери с рукой Арагорна; шествие двинулось
вверх по улицам, и все небо расцвело звездами. Так Арагорн, Великий Князь
Элессар, обручился с Арвен Ундомиэль в великокняжеском граде накануне
солнцеворота, и кончилась их долгая разлука, и сбылись их ожидания.

ГЛАВА VI. РАССТАВАНИЯ

Дни празднества миновали: пора было и честь знать, домой отправляться.
Фродо пошел к Государю; они с княгиней Арвен сидели у фонтана, возле
цветущего Древа, она играла на лютне и пела старинную валинорскую песню. Оба
они были ему рады, оба встали навстречу, и Арагорн сказал:
- Ты, верно, домой собрался, Фродо. Что ж, всякому деревцу родная земля
слаще, но ты уж помни, дорогой друг, что теперь твоя родина - весь Западный
Край и везде ты желанный гость. Правда, доныне твой народ не был прославлен
в величавых преданьях, зато теперь прославится больше, чем иные погибшие
царства.
- Да и то сказать, тянет меня в Хоббитанию, - отозвался Фродо. - Но все
же сначала надо бы в Раздол. Если кого не хватало в эти радостные дни, так
это Бильбо; я очень огорчился, что его не было среди домочадцев Элронда.
- Чему тут огорчаться или удивляться, Хранитель? - спросила Арвен. - Ты
же знаешь, какова страшная сила Кольца, которое ты истребил. Все, что ни
сделано этой силою, все распалось. А твой родич владел Кольцом дольше, чем
ты, очень долго владел. Даже по-вашему он уже древний старик и ждет тебя, а
ему путешествовать больше невмочь.
- Тем скорее надо мне ехать к нему, - сказал Фродо.
- Поедешь через семь дней, - сказал Арагорн. - Мы ведь далеко тебя
проводим, до самой Ристании. Дня через три вернется Эомер - за телом
Теодена, и мы поедем вместе с ним: что надо, то надо. Кстати же,
подтверждается тебе завет Фарамира: ты вправе быть в пределах Гондора, когда
и где тебе угодно, с любыми спутниками. Хотел бы я вознаградить тебя за твои
подвиги, однако же нет для тебя достойной награды, бери, что хочешь, а
почести тебе в нашей земле всегда будут княжеские.
Но княгиня Арвен сказала:
- Есть для тебя награда. Недаром же я дочь Элронда. Когда он отправится
в Гавань, я не пойду с ним: как и Лучиэнь, я выбрала смертную долю, и выбор
мой столь же горек и столь же отраден. Ты, Хранитель, если пожелаешь,
займешь мое место. Быть может, раны твои нестерпимо заноют или надавит
страшным бременем память - что ж, тогда плыви на Запад, где и раны твои
исцелятся, и усталость исчезнет. Вот возьми - и носи на память об Элессаре и
Арвен, чью участь решила твоя судьба!
И она сняла кулон на серебряной цепочке - жемчужину, впитавшую звездный
блеск, - и надела его на шею Фродо.
- Это поможет тебе, - сказала она. - Защитит от наплыва тьмы и ужаса.

Через три дня, как и было сказано, конунг Эомер Ристанийский подъехал к
Вратам во главе эореда из лучших витязей Мустангрима. Его встретили с
должным почетом, и за праздничной трапезой в Меретронде, Обеденном Чертоге,
он был поражен красотой обеих государынь. После трапезы он не пошел
отдыхать, а попросил, нельзя ли вызвать к нему гнома Гимли.
Когда же Гимли явился, Эомер ему сказал:
- Гимли, сын Глоина, секира у тебя под рукой?
- Нет, государь, - сказал Гимли, - но за нею в случае чего недолго и
сходить.
- Сам рассудишь, - сказал Эомер. - Помнится, вышла у нас размолвка
насчет Владычицы Златолесья, и покамест размолвка не улажена. Так вот, нынче
я видел Владычицу воочию.
- Ну и что же, государь, - спросил Гимли, - что ты скажешь теперь?
- Увы! - отвечал Эомер. - Не могу признать ее первой красавицей.
- Тогда я пошел за секирой, - сказал Гимли.
- Но сперва позволь хоть немного оправдаться, - сказал Эомер. - Видел
бы я ее раньше, где других никого не было, я бы сказал все твои слова и к
ним бы еще добавил. Но теперь скажу иначе: первейшая красавица у нас -
великая княгиня Арвен, Вечерняя Звезда, и если кто не согласен, то я сам
вызываю его на бой. Так что, послать за мечом?
Гимли низко склонил голову.
- Нет, государь, со мной у тебя не будет поединка, - сказал он. - Ты
выбрал закатную прелесть, меня же пленила утренняя. И сердце мое говорит,
что утро - не наша участь, что мы видим утро в последний раз.

Настал наконец прощальный день; великолепный кортеж отъезжал на север.
Великий князь Гондора и конунг Мустангрима спустились в Усыпальни, и из
гробниц Рат-Динена вынесли на золотых носилках конунга Теодена и пронесли
его к воротам притихшего города. Носилки возложили на высокую колесницу,
окруженную ристанийскими конниками, и знамя Ристании реяло впереди.
Оруженосец Теодена Мерри ехал на колеснице, берег доспех конунга.
Всем Хранителям подобрали коней по росту; Фродо и Сэммиум оказались по
правую руку Арагорна, слева был Гэндальф на Светозаре, Пин - в отряде
цитадельных стражников Гондора, а Леголас и Гимли ехали где случится, вдвоем
на своем Ароде.
Были тут и княгиня Арвен, и Келеборн с Галадриэлью, а с ними вся их
эльфийская свита; Элронд с сыновьями, князья Дол-Амрота и владетели
итилийские; много было вельмож и воевод. Никогда еще так не провожали
ристанийцев из Гондора, и с великой свитой отправился Теоден, сын Тенгела, в
дом своих предков.
Неспешно и бестревожно доехали они до Анориэна, до лесистых склонов
Амон-Дина, и нагорье встретило их как бы барабанным гулом, хотя на глаза
никто не показывался. По велению Арагорна затрубили трубы, и глашатаи
объявили:
- Внемлите слову Великого Князя Элессара! Друаданский лес отдается
навечно во владение Ган-бури-Гану и его народу! Отныне без их позволенья да
не ступит сюда ничья нога!
В ответ прогрохотали и стихли барабаны.

На шестнадцатый день пути колесница с останками конунга Теодена,
проехав по зеленым ристанийским полям, достигла Эдораса. Золотой чертог был
пышно разубран и ярко освещен, и такого пиршества, как поминальное, не
бывало здесь от основания дворца. Хоронили Теодена через три дня, в гробницу
его положили в полном доспехе, а при нем его оружие и множество драгоценной
утвари. Над гробницей насыпали высокий курган и обложили его дерном в белых
звездочках цветов-поминальников. Теперь с восточной стороны Кладбищенской
дороги стало восемь курганов.
И дружинники конунга на белых конях поехали вокруг нового могильника и
завели песнь о Теодене, сыне Тенгела, которую сочинил менестрель конунга
Глеовин; с тех пор он песен больше не сочинял. Медленное пение словно
завораживало тех, кто не знал здешнего наречия, у ристанийцев же просветлели
глаза, им послышался с севера топот и громовой клич Эорла, разнесшийся над
сечей в долине Келебранты. Воспевались деяния конунгов, и рог Хельма трубил
в горах; но потом надвинулась Великая Тьма, и поднял войско конунг Теоден, и
помчался сквозь мрак в огонь - и погиб, сражаясь, в час, когда поутру
нежданное солнце прорвало затменье и озарило вершину Миндоллуина.

Из черного сумрака он помчался навстречу рассвету
И пел, обнажая яркий, как солнце, меч.
Надежду воспламенил он и с надеждой погиб,
Вознесшись над смертью, над ужасом и над судьбой,
Он утратил бренную жизнь и обрел нетленную славу.

А Мерри стоял у подножия зеленого кургана и плакал; когда же песнь
отзвучала, он горестно воскликнул:
- Конунг Теоден, о, конунг Теоден! О, как ненадолго ты заменил мне
отца! Прощай!

Завершилось погребение, утих женский плач, конунга Теодена оставили в
могиле вкушать вечный покой, и люди снова собрались в золотом чертоге для
великого пиршества и дабы отринуть печаль, ибо Теоден сполна прожил свой
земной срок и умер как герой, не посрамив царственных предков. Согласно
обычаям, настал черед памятной чаши в честь всех ушедших владык Мустангрима
- и тогда выступила вперед царевна ристанийская Эовин, золотая как солнце и
белая словно снег; она поднесла Эомеру полную до краев чашу.
И встал менестрель, и поднялся научитель преданий: они назвали все
имена мустангримских властителей в достодолжном порядке: Отрок Эорл, Брего,
строитель дворца, Алдор, брат злосчастного Бальдора, Фреа и Фреавин,
Голдвин, Деор и Грам, а тако ж и Хельм, укрывшийся в Хельмовом ущелье, когда
враги заполонили Ристанию; его курган был последним из девяти на западе. И
воспоследовал песенный перечень конунгов, похороненных с восточной стороны:
Фреалаф, племянник Хельма, Леофа, Вальда, Фолька и Фольквин; Фенгел, Тенгел
и сын его Теоден. Когда же был назван последний, Эомер осушил чашу и повелел
виночерпиям чаши наполнить, и поднялись все, возгласивши:
- Живи и здравствуй, Эомер, конунг Мустангрима! Под конец встал сам
Эомер, молвив:
- Пиршество наше - погребальное, мы провожаем в последний путь конунга
Теодена, но да озарится оно радостной вестью, и больше всех был бы рад ей
покойный конунг, ибо сестру мою Эовин он любил как родную дочь. Слушайте ж,
гости, доселе здесь небывалые, пришельцы из дальних краев! Фарамир,
наместник Гондора, Владетель итилийский, просит руки Эовин, царевны
Ристании, и она ничуть тому не противится. Итак, оглашаю их помолвку, все
будьте свидетелями. Фарамир и Эовин выступили вперед рука об руку, и
зазвенели в честь их заздравные чаши.
- Ну что ж, - сказал Эомер, - теперь союз Ристании с Гондором скреплен
заново, и я этому радуюсь больше всех.
- Не поскупился же ты, Эомер, - сказал Арагорн, - отдавая Гондору
драгоценнейшее, что есть в твоем царстве!
А Эовин взглянула в глаза Арагорну и сказала:
- Пожелай мне счастья, Государь мой и мой исцелитель!
А он отвечал:
- Я желал тебе счастья с тех пор, как тебя увидел. Нынче же счастье
твое - великая отрада моему сердцу.

Закончилась тризна, и собрались в путь гости конунга Эомера. Уезжали
Арагорн со своими витязями, эльфы Лориэна и Раздола; Фарамир и Имраиль
остались в Эдорасе; осталась и Арвен, распростившись с братьями. Как
прощалась она с отцом, никто не видел: они ушли в горы и долго-долго
беседовали, горько было их расставанье на веки вечные.
Перед самым отъездом Эовин с Эомером пришли к Мерри, и на прощанье было
ему сказано:
- Счастливого тебе пути, Мериадок из Хоббитании, Виночерпий
Мустангрима! Поскорее наведайся к нам, мы будем тебе рады!
И сказал Эомер:
- Соблюдая обычаи древности, надо было бы за твои подвиги на поле у
Мундбурга так нагрузить твою повозку, чтобы ее лошади с места не стронули;
но ты ведь не хочешь ничего взять, кроме оружия и доспехов, которые и так
твои. Что ж, будь по-твоему, ибо я и вправду не знаю даров, тебя достойных.
Но сестра все же просит тебя принять хотя бы это - в память о ратнике
Дернхельме и о раскатах ристанийских рогов на том незабвенном рассвете.
И Эовин протянула Мерри древний серебряный рог на зеленой перевязи,
маленький, но изукрашенный искусной резьбой: вереница скачущих всадников
вилась от мундштука к раструбу и загадочные руны были начертаны на серебре.
- Это наше семейное сокровище, - сказала Эовин. - Работа гномов, из
того, что награбил Ската - был такой дракон. Когда же его убили, наши и
гномы поссорились за добычу. Рог этот привез с севера Отрок Эорл. Он
нагоняет страх на врагов и веселит сердца друзей, и друзьям всюду слышен его
призыв.
Мерри принял подарок: как было отказаться? - и поцеловал руку Эовин.
Все трое обнялись и расстались в надежде на встречу.

Словом, все были готовы: выпили прощальные чаши, выслушали добрые
напутствия, да и сами не остались в долгу. Гости отправились к Хельмову
ущелью и там отдыхали два дня. Леголас что обещал Гимли, то и исполнил -
пошел с ним в Блистающие Пещеры; по возвращении эльф помалкивал, сказал
только, что пусть говорит Гимли, у него слова найдутся.
- Уж в словесной-то битве никогда еще гном не побеждал эльфа, это
первый раз, - добавил он. - Ну ладно, вот попадем в Фангорн, авось
сравняемся!
Из Ущельного излога они выехали к Изенгарду и увидели, как поработали
онты. Стены они все снесли, камни убрали, и был внутри Изенгарда пышный
фруктовый сад, бежала сквозь него быстрая река, а посреди сияло озеро, и в
нем отражалась башня Ортханка в своей нерушимой чернокаменной броне.
Путники немного посидели на месте прежних изенгардских ворот; там,
будто часовые, стояли два высоких дерева, а за ними открывалась зеленая
аллея к Ортханку; они смотрели и дивились, как много можно сделать за
недолгое время, и ни живой души рядом не было. Однако же скоро послышалось:
"Кгум-кгум, кхум-кхум!" - ив аллее появился Древень, а рядом с ним
Скоростень.
- Привет гостям Ортханкского Сада! - молвил он. - Мне сказали, что вы
тут неподалеку объявились, но я работал в долине, много еще работы. Вы там,
правда, как я слышал, на юге и на востоке тоже не дремали, хорошо
поработали, очень даже хорошо.
И Древень похвалил их, обстоятельно перечислив все происшествия: он,
оказывается, обо всем знал. Наконец он замолк и долго смотрел на Гэндальфа.
- Ну, ну, - сказал он, - говорил же я, что ты из магов маг. Славно ты
потрудился - и под конец одолел Врага. Теперь-то куда едешь? И сюда с чем
заглянул?
- Заглянул посмотреть, что ты поделываешь, друг мой, - сказал Гэндальф,
- и еще затем, чтобы вас поблагодарить. Без вас бы нам не справиться.
- Кгум, ну что же, оно, пожалуй, верно, - подтвердил Древень, - онты, и
то сказать, лицом в грязь не ударили. Насчет этого, кгум, древоубийцы,
который торчал здесь в башне, - само собой. Тут ведь еще набежали, числа им
не было, бурарум, эти, как их, подлоглазые-косорукие-кривоногие-