Страница:
Сэм уехал. Мерри выставил дозоры вокруг села и ночные караулы к
шлагбаумам. Потом они с Фродо отправились к фермеру Кроттону; сидели со всей
его семьей в теплой кухне, отвечали на учтивые расспросы о своих
странствиях. Впрочем, расспрашивали не очень и слушали вполуха - еще бы,
ведь куда важнее были дела хоббитанские.
- Начал все это паскудство Чирей - такое уж у него прозвище, -
приступил фермер Кроттон, - и началось это, уж извините, господин Фродо,
когда вы уехали гулять по чужим краям. Чирей вроде как в уме повредился:
ему, видно, хотелось прибрать все на свете к рукам и стать самым-самым
главным. Глядь - а он уже нахапал выше головы и подряд скупает мельницы,
пивоварни, трактиры, фермы и плантации трубочного зелья; откуда только
деньжищи берутся? Пескунсову-то мельницу, к слову, он откупил еще прежде,
чем вы ему Торбу по дешевке продали.
Конечно, начал он не на пустом месте: папаша оставил ему большие земли
в Южном уделе, и он, видать, расторговался трубочным зельем, год или два уже
втихомолку сбывал на сторону лучшие сорта. А к концу прошлого года - что там
зелье! - целые обозы со всякой всячиной в открытую потянулись на юг. Тут
зима подошла, то да се, а мы знай себе ушами хлопаем: куда все подевалось?
Потом народ малость осерчал, только ему-то хоть бы что: понаехали здоровущие
повозки, а в них - Громадины, все больше бандитские рожи. Едут и едут; одни
погрузятся - и обратно, другие остаются. Мы проморгаться не успели, смотрим
- ан они уж везде, по всей Хоббитании рубят деревья, копают ямины, строят
дома не то сараи; где хотят, там и строят. Поначалу Чирей так-сяк возмещал
урон и убытки, а потом и думать забыл, куда! Их вся власть, отдавай да
помалкивай, а пикнешь - последнее отберут.
Кой-какой шумок все же случился. Голова наш, старина Вил, пошел в Торбу
заявить протест, да не добрался он до Торбы. Охранцы перехватили его по
дороге и доставили в землеройские Исправноры - верно, и сейчас он там сидит.
Так что вскорости после Нового года головы у нас не стало, и Чирей велел
называть себя Генеральным Ширрифом, а потом и просто Генералиссимусом.
И давай начальствовать; если же кто, говоря по-ихнему, "проявлял
враждебность", тот живо оказывался, где и Вил Тополап. Словом, дальше -
хуже. Курева никакого, только для Больших Начальников; пива Генералиссимус
не велит пить никому, одни начальники его пьют, а трактиры все
позакрывались; в закромах шаром покати, зато Предписаний навалом. Припрятал
что-нибудь - твое счастье, да и то как сказать: бандиты через день приходят
с обыском и забирают все подчистую "в целях разверстки" - это значит, чтобы
им все, а нам ничего. Оставляют, правда, свалку отбросов у ширрифских
участков: ешь, мол, на здоровье, авось не вытошнит. Но уж когда явился
Шаркич - тут хоть ложись и помирай.
- Что еще за Шаркич? - спросил Мерри. - Нам этим Шаркичем грозил один
бандит.
- Он, видно, из них, бандитов, наиглавнейший, - отвечал Кроттон. - Мы
как раз отработались - ну, к концу сентября, - тут о нем слухи и поползи.
Никто его в глаза не видел, знаем только, что живет он в Торбе-на-Круче и
что он теперь главнее Генералиссимуса. Охранцы у него под рукой ходят, а он
им: круши, жги, ломай! Теперь и убивать тоже велит. Вот уж, как говорится,
хоть бы дурного толку - нет, и того незаметно, все без толку. Рубят деревья,
чтоб срубить, жгут дома, абы сжечь, - и ничего, ну совсем ничего не строят.
Про Пескунса послушайте. Чирей как перебрался в Торбу, так сразу снес
его мельницу. И пригнал толпу чумазых Громадин: они, дескать, построят
новую, огромную, и колес там будет невпроворот, и все правильно,
по-чужеземному. Один дурак Тод обрадовался и теперь обтирает колеса, где его
папаша был мельник и сам себе хозяин. У Чирея-то было что на уме: а ну,
давай молоть поскорее да побольше - так он говорил. И понастроил мельниц
вроде этой. Только ведь, ежели молоть, надо, чтоб зерно было, а зерна как не
стало, так и нет. Ну, с тех пор как Шаркич явился, зерна и не надо. Они там
только трах-бах и пых-пых: пускают вонючий дым; ночью-то в Норгорде, поди, и
не уснешь. И гадят - нарочно, что ли, не понять; загадили Нижнее Озеро, а
там и до Брендидуима недалеко. В общем, ежели кому надо, чтобы Хоббитания
стала пустыней, то все оно правильно. Вряд ли дурак Чирей это устраивает,
тут не без Шаркича.
- Верно, верно! - вставил Малыш Том. - Да чего говорить, они же забрали
мамашу Чирея, старуху Любелию, которую вот уж никто не любил, только
сыночек. Норгордские видели и слышали: однажды она, знаете, идет вниз по
улице со своим зонтиком, а навстречу ей охранцы - пыхтят, волокут огромную
телегу.
"Это вы куда же?" - она спрашивает.
"В Торбу-на-Круче", - ей отвечают.
"Зачем?" - она говорит.
"Для Шаркича сараи строить", - это ей-то.
"А кто ж это вам позволил?" - она удивляется.
"Шаркич велел, - ей говорят. - А ну, с дороги, старая карга!"
"Я вам покажу Шаркича, ворюги паршивые!" - это она-то, и как накинется
на главного, в глаз ему норовит своим зонтиком; но не достает, он вдвое
выше. Взяли ее, конечно; уволокли в Исправноры, на возраст не посмотрели.
Они туда много кого уволокли получше ее, однако ничего не скажешь, в грязь
лицом не ударила, не то что некоторые.
Посреди разговора вошел Сэм вместе со своим Жихарем. Старик Скромби
почти не постарел, только слышать стал хуже.
- Добрый вечер, господин Торбинс! - возгласил он. - Рад вас видеть в
добром здравии, приятно, что вернулись. Только извините, грубо скажу, не по
делу вы уезжали. Это же надо - продать Торбу-на-Круче, и кому? Вот оно где и
началось безобразие. Вы там разгуливали в чужих краях, загоняли на горы
каких-то черномазых - если, конечно, верить Сэму, хотя, зачем вы их туда
загоняли, я у него не допытался. А тут пока чего - набежали какие-то сукины
дети, срыли нашу Исторбинку, и картошки мои пошли псу под хвост!
- Вы уж извините, что так получилось, господин Скромби, - сказал Фродо.
- Но я, видите, вернулся и уж постараюсь привести что можно в порядок.
- Золотые ваши слова! - объявил Жихарь. - Сразу видно, что господин
Фродо - хоббит породистый, не то что иные прочие, каким и фамилию-то эту
незачем трепать, извините за простоту. Да, а что мой Сэм - вы им, стало
быть, довольны и вел он себя как следовает?
- Более чем доволен, господин Скромби, - отвечал Фродо. - Поверите ли,
он теперь знаменит во всем Средиземье, и о нем слагают песни от Моря досюда
и за Великой Рекой.
Сэм покраснел и благодарно взглянул на Фродо, потому что глазки Розочки
сияли и лицо ее озарилось нежной улыбкой.
- Верится, что и говорить, с трудом, - сказал Жихарь, - зато сразу
видно, что мотался парень невесть где. У него же вроде жилетка была - куда
она подевалась? А то ведь железа на себя сколько ни напяль - в голове не
прибавится, даром что брюхо блестит.
Спозаранку чада, домочадцы и все гости фермера Кроттона были на ногах.
Ночь прошла спокойно, однако впереди ничего хорошего не ожидали: тревожный
будет денек.
- Возле Торбы-то охранцев вроде бы не осталось, - сказал Кроттон, - ас
Перекрестка, того и гляди, все пожалуют скопом.
Позавтракали, и прискакал гонец из Укролья, веселый, радостный.
- Хоббитан у нас и тех, кто не спал, разбудил, - сказал он, - пожар, да
и только. Охранцы, которые остались живы, все побежали на юг, наперехват. А
все остальные, сколько их там набралось, едут в ополчении господина
Перегрина.
Другая новость была похуже. Мерри, который всю ночь глаз не сомкнул,
явился часам к десяти.
- Большой отряд за четыре примерно мили, - сказал он. - С Перекрестка,
и по дороге поднабрали. Их сотня с лишним, идут и жгут. Вот гады!
- Да, эти уж точно не для разговора, эти идут убивать нашего брата, -
заметил фермер Кроттон. - Если из Кролов не подоспеют ко времени, то лучше
нам спрятаться и стрелять без лишних слов. Да, господин Фродо, хочешь не
хочешь, придется подраться.
Но из Кролов подоспели ко времени. Пин уже въезжал в село во главе
сотни отборных ополченцев из Укрольных Низин и с Зеленых Холмов. Теперь у
Мерри хватало взрослых ратников, чтобы разделаться с охранцами. Разведчики
доложили, что бегут они плотной толпой: знают небось, что округа охвачена
мятежом, и хотят поскорее загасить и беспощадно вытоптать очаг мятежа в
Приречье. Злобищи-то у них хватало, но в военном деле главари, видать,
ничего не смыслили: ни застав у них не было, ни дозоров. Мерри быстро
раскинул умом.
Охранцы протопотали по Восточному Тракту и с ходу свернули на
Приречный, на склон, где по обочинам дороги высились крутые откосы с живыми
изгородями поверху. За поворотом, футов за шестьсот от Тракта, пути дальше
не было, его преграждали навороченные в три роста телеги. А вверху, за
откосами, стеной стояли хоббиты. Позади другие хоббиты мигом нагромоздили
телеги, спрятанные в поле; отступления тоже не получалось. И сверху
прозвучал голос.
- Вы, простите, попали в засаду, - сказал Мерри. - Как и ваши приятели
из Норгорда: один мертвый, другие сидят под стражей. А ну, бросай оружие!
Потом двадцать шагов назад и сесть, не двигаться! А кто двинется - тут ему и
конец!
Но на этот раз охранцев было не так-то легко испугать. Были такие, что
повиновались, но их быстро призвали к порядку. Человек двадцать или около
того кинулись назад, на баррикаду. Шестерых подстрелили, остальные
прорвались, убили двух хоббитов и разбежались в разные стороны - должно
быть, к Лесному Углу.
- Далеко не убегут, - сказал Пин. - Смертники - у нас там полным-полно
стрелков.
Двое упали на бегу. Мерри затрубил в рог, и ему ответили рога со всех
сторон.
А тех, кто остался на дороге, зажатых с четырех сторон, было еще
человек восемьдесят, они бросались на откосы, ломились через баррикады.
Многих подстрелили, многих порубили топорами. Но самые сильные и злобные
рвались на запад и бились насмерть, убили многих и едва не прорвались; но
тут подоспели с восточной стороны Мерри с Пином, и Мерри зарубил главаря,
огромного косоглазого ублюдка оркской породы. Потом он оттянул ополченцев, и
остальные охранцы стали живой мишенью широкого круга лучников.
Наконец-то все кончилось. Семьдесят или около того лежали мертвые, с
дюжину взяли пленными. Полегло девятнадцать хоббитов; ранено было около
тридцати. Мертвых бандитов свалили на телеги, отвезли к песчаным карьерам и
там закопали - на Битвенной Свалке, как она стала потом называться. Убитых
хоббитов похоронили в обшей могиле на склоне холма; позднее там воздвигли
надгробный камень и насадили рощу. Так завершилась битва у Приречья в 1419
году, последняя битва в Хоббитании; предыдущая была в 1147-м, в Северном
Уделе, на Зеленополье. А новая битва, хоть и не очень кровопролитная, все же
заняла целую главу в Алой Книге: имена всех ее участников образовали Великий
Список, который заучивали наизусть летописцы Хоббитании. С тех самых пор
дела у Кроттонов пошли в гору, да еще как! Но Кроттоны Кроттонами, а все
Списки возглавляли имена главных полководцев: Мериадока и Перегрина.
Фродо был в гуще боя, но меча ни разу не обнажил; он лишь уговаривал
хоббитов не поддаваться гневу и щадить врагов, бросивших оружие. Когда битва
кончилась и всем разъяснили, что делать дальше, они с Мерри, Пином и Сэмом
вернулись к Кроттонам. Пополдничали, и Фродо сказал, вздохнув:
- Ну что ж, поедем разбираться с Генералиссимусом.
- Вот-вот, чем скорее, тем лучше, - сказал Мерри. - Только ты там не
очень-то нежничай. Ведь охранцы - его подручные, и он все-таки в ответе за
их дела.
Фермер Кроттон отрядил с ними две дюжины крепких молодцов.
- Оно конечно, вроде бы и не осталось охранцев в Торбе, - сказал он, -
да мало ли.
Сопровождение было пешее. Фродо, Сэм, Мерри и Пин ехали впереди.
И стало им грустно, как никогда в жизни. Все выше торчала перед ними
огромная труба; а подъехав к старой приозерной деревне, они увидели сараи по
обе стороны дороги и новую мельницу, унылую и мерзкую: большое кирпичное
строение, которое оседлало реку и извергало в нее дымные и смрадные отходы.
Все деревья вдоль Приречного Тракта были срублены.
Они переехали мост, взглянули на Кручу и ахнули. Что там Сэм ни увидел
в Зеркале, это было хуже. Древний Амбар к западу от Тракта снесли; на его
месте стояли кривобокие, измазанные дегтем сараи. Каштаны повырубили. Откосы
изрыли, живые изгороди обломали. На голом, вытоптанном поле не было ни
травинки, только сгрудились телеги и фургоны. Исторбинка зияла песчаным
карьером; громоздились груды щебня. Торба и не видна была за черными
двухэтажными бараками.
- Срубили, гады! - воскликнул Сэм. - Праздничное Дерево срубили! - Он
показал туда, где восемнадцать лет назад Бильбо произнес Прощальную речь, а
теперь лежал, раскинувшись, гниющий древесный труп. Это было уж слишком - и
Сэм заплакал.
Но его всхлипы прервал громкий смех. На низкую мельничную ограду тяжко
облокотился здоровенный хоббит, чумазый и засаленный.
- Чего, Сэмчик, не нравится? - хохотнул он. - Ну, так ты и всегда был
сопливец. А я-то думал, ты отвалил куда-то там такое на корабле, плывешь и
уплываешь, как ты, помнится, языком трепал. Зачем обратно-то приперся? Мы
тут, в Хоббитании, работаем, понял, дело делаем.
- Оно и видно, - сказал Сэм. - умыться некогда, надо брюхом забор
обтирать. Только вы учтите, сударь Пескунс, что я вернулся сводить счеты, а
будете зубы скалить - посчитаемся и с вами: ох и дорогонько это вам
обойдется!
- Иди ты знаешь куда! - сплюнул через забор Тод Пескунс. - Попробуй
тронь меня: мы с Вождем друзья. Вот он тебя, это да, тронет, чтоб ты тут не
нахальничал.
- Да оставь ты дурака в покое, Сэм! - сказал Фродо. - Надеюсь, таких
порченых, как он, раз-два и обчелся, иначе плохо наше дело. Вот он,
настоящий-то вред, хуже всего остального разорения.
- Эх, Пескунс, Пескунс, мурло ты неумытое, - сказал Мерри. - А вдобавок
и правда дурак дураком: протри глаза-то! Мы как раз и едем к твоему
приятелю-вождю - за ушко его да на солнышко. А с Большими Начальниками ты, я
вижу, забыл попрощаться.
Тод застыл с разинутым ртом, увидев, как из-за моста по знаку Мерри
выступил отряд ополченцев. Он побежал на мельницу, схватил рог и громко
затрубил.
- Не надрывайся! - насмешливо крикнул Мерри. - Без тебя обойдется!
Он поднял свой серебряный рог, и звонкий, повелительный призыв разнесся
по круче; из землянок, сараев, нор и развалин послышались ответные крики
хоббитов, и немалая толпа, шумная и радостная, повалила вслед за отрядом к
Торбе.
Наверху все остановились; вперед пошли Фродо с друзьями: наконец-то они
вернулись в знакомый, любимый дом.
Сада не стало; на месте его выросли, теснясь у окон на запад, хибары и
сараи, заслонявшие белый свет. Повсюду расползались мусорные кучи. Дверь
была вся исцарапана, цепка звонка мертвенно свисала: напрасно ее дергали,
понапрасну стучались. Наконец дверь толкнули, она отпахнулась. Их обдало
холодной, тухлой, нежилой вонью: похоже, дом был пуст.
- Куда же подевался этот собачий Лотто? - сказал Мерри. Они обошли все
комнаты: ни живой души, одни крысы с мышами. - Может, скажем, пусть обыщут
все сараи?
- Да это хуже Мордора! - воскликнул Сэм. - Гораздо хуже, коли на то
пошло. Говорят: каково на дому, таково и самому, и вот он, наш дом,
загаженный и оскверненный, точно память обманула!
- Да-да, это нашествие Мордора, - подтвердил Фродо. - Мордорская
мертвечина. Саруман плодил мертвечину, а это и была главная заповедь
Властелина Мордора, хотя сам-то маг думал, что он всех перехитрил. И
одураченный им Лотто исполнял ту же заповедь.
Мерри огляделся - сердито, с отвращением.
- Пойдемте отсюда! - сказал он. - Знал бы я, сколько он пакостей
натворит, я бы ему свой кисет в глотку забил!
- Еще бы, еще бы! Но ведь не знал и не забил, так что позвольте
приветствовать вас на дому!
В дверях стоял сам Саруман, сытый, довольный, весело и злобно сверкали
его глаза.
Тут-то Фродо и осенило.
- Шаркич! - вскричал он.
Саруман расхохотался.
- Что, имечко уже прослышали? Так мои подданные, помнится, называли
меня в Изенгарде. Видно, любили [Оркское слово "шарку" значит "старик".]. Но
какая встреча: вы меня разве не ожидали здесь увидеть?
- Не ожидали, - сказал Фродо. - А могли бы догадаться, что здесь и
увидим. Гэндальф нас предупредил, что мелкое паскудство исподтишка тебе еще
по силам.
- Вполне, вполне, - сказал Саруман. - И не такое уж мелкое. Ох и
забавно же было смотреть на вас, чванливых недомерков, затесавшихся в свиту
новоявленных властителей мира: как же вы пыжились от самодовольства! И
думали, что вышли сухими из воды, что заберетесь обратно в свои конурки и
заживете как ни в чем не бывало. Подумаешь, замок Сарумана! Его можно
разрушить, хозяина выгнать, а ваш дом - ваша крепость. В случае чего
Гэндальф вас в обиду не даст.
И Саруман опять расхохотался.
- Это Гэндальф-то! Да вы отслужили ему - и все, какое ему теперь дело
до вас? Нет, вы, треща без умолку, потащились за ним окольным путем, далеко
в объезд своей странишки. Ну, я и подумал, что раз вы такое дурачье, то надо
вас немного опередить и как следует проучить. Времени оказалось маловато, да
и людей тоже, а то бы моего урока вам на всю жизнь хватило. Но ничего,
может, и хватит, я тут у вас хорошо похозяйничал. Как утешительно мне будет
вспоминать, что хоть на вас я выместил свои обиды!
- Если тебе осталось только этим утешаться, то мне тебя жаль, - сказал
Фродо. - Боюсь, пустое это утешение. Уходи сейчас же и навсегда!
Хоббиты видели, как Саруман вышел из хибары; угрюмой толпой надвинулись
они к дверям Торбы и отозвались на слова Фродо гневными возгласами:
- Не отпускай его! Его надо убить. Он злодей и кровопийца. Убьем его!
Саруман с усмешкой окинул взглядом враждебные лица.
- Убейте, попробуйте, храбренькие хоббитцы; вас, убийц, я вижу, много
скопилось. - Он выпрямился во весь рост, и черные глаза его грозно
сверкнули. - Только не думайте, что я, обездоленный, лишился всей своей
колдовской силы. Кто тронет меня - умрет страшной смертью. А если кровь моя
обагрит землю Хоббитании, земля ваша навеки станет бесплодной.
Хоббиты попятились. Но Фродо молвил:
- Да не верьте вы ему! Никакой колдовской силы у него нет, лишь голос
его обманывает и завораживает тех, кто поддастся. Но убивать его я не
позволю. Не надо мстить за месть - только зла в мире прибудет. Саруман,
уходи немедля!
- Гниль! Эй ты, Гниль! - крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз на
четвереньках Гнилоуст - точь-в-точь побитый пес. - В дорогу, Гниль! -
приказал Саруман. - Тут опять явились эти красавчики-господинчики, они нас
выгоняют. Пошли!
Гнилоуст поплелся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке
его блеснул кинжал, и он нанес страшный, молниеносный удар. Но клинок
скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился. С десяток хоббитов, и
первым из них Сэм, кинулись вперед и швырнули наземь незадачливого убийцу.
Сэм обнажил меч.
- Нет, Сэм! - сказал Фродо. - Все равно убивать его не надо. И уж тем
более нельзя убивать, когда он в черной злобе. Ведь он был когда-то велик,
он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший, однако ж не
нам судить его: как знать, может, он еще возвеличится.
Саруман встал; он пристально поглядел на Фродо - с почтительным
изумлением и глубокой ненавистью.
- Да, ты и вправду вырос, невысоклик, - сказал он. - Да, да, ты очень
даже вырос. Ты стал мудрым - и жестоким. Теперь из-за тебя в моей мести нет
утешенья, и милосердие твое мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твое
милосердие! Что ж, я уйду и тебя больше не потревожу. Но не жди, не пожелаю
тебе на прощанье ни здоровья, ни долгих лет жизни. Ни того, ни другого тебе
не будет. Впрочем, тут уж не я виною. Я лишь предсказываю.
Он пошел прочь, и хоббиты расступались перед ним, побелевшими пальцами
сжимая оружие. Гнилоуст помедлил и последовал за ним.
- Гнилоуст! - сказал Фродо. - У тебя, может статься, путь иной. Мне ты
никакого зла не причинил. Отдохнешь, отъешься, окрепнешь - и, пожалуйста,
иди своей дорогой.
Гнилоуст остановился и жалко взглянул на него, почти что готовый
остаться. Саруман обернулся.
- Не причинил зла? - хихикнул он. - Какое там зло! Даже ночью он
вылезает только затем, чтобы поглядеть на звезды. Тут кто-то, кажется,
спрашивал, куда подевался Лотто? Ты ведь знаешь, Гниль, куда он подевался?
Ну-ка, расскажи!
- Нет, нет! - съежившись, захныкал Гнилоуст.
- Да ладно, чего там, - сказал Саруман. - Это он, Гниль, прикончил
вашего Генералиссимуса, вашего разлюбезненького Вождя. Что, Гниль, неправда?
Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А потом закопал, хотя вряд ли:
Гниль у нас всегда такой голодненький. Нет, ну что вы, куда вам с ним.
Оставьте эту мразь мне.
Диким бешенством загорелись красные глаза Гнилоуста.
- Ты мне сказал это сделать, ты меня заставил, - прошипел он.
- А ты, Гниль, всегда делаешь, что тебе велит Шаркич, а? - расхохотался
Саруман. - Так вот, Шаркич тебе говорит: за мной!
Он пнул Гнилоуста - тот все еще был на четвереньках - в лицо,
повернулся и пошел. Но тут случилось нежданное: Гнилоуст вдруг вскочил,
выхватил запрятанный нож, бросился, рыча, как собака, на спину Саруману,
откинул ему голову, перерезал горло и с визгом побежал по улице. Фродо не
успел и слова выговорить, как три стрелы пронзили Гнилоуста, и он упал
замертво.
Все испугались, когда вокруг Саруманова трупа склубился серый туман и
стал медленным дымом, точно от большого костра, и поднялся огромный мглистый
облик, возникший над Кручей. Он заколебался, устремляясь на запад, но с
запада подул холодный ветер, и облик стал смутным, а потом развеялся.
Фродо глядел на мертвое тело с жалостью и ужасом, и вдруг труп
съежился, обнаружив тысячелетнюю смерть: дряблое лицо стало клочьями
иссохшей плоти на оскаленном черепе. Он укрыл мертвеца его грязным
изорванным плащом и отвернулся.
- Хорошенький конец, - сказал Сэм. - Да нет, конец-то плохой, и лучше
бы мне его не видеть, но, как говорится, спасибо - распрощались.
- По-моему, война кончилась, - сказал Мерри.
- Надеюсь, что так, - вздохнул Фродо. - И где она кончилась - у дверей
Торбы! Вот уж не думал, не гадал.
- Скажете тоже - кончилась, - проворчал Сэм. - Такого наворотили - за
сто лет не разгребешь.
Работы, конечно, было много, но все же не на сто лет, как опасался Сэм.
На другой день после битвы Фродо поехал в Землеройск освобождать узников
Исправнор. Одним из первых освободили беднягу Фредегара Боббера, теперь уж
вовсе не Толстика. Его зацапали, когда охранцы душили дымом повстанческий
отряд, который он перевел из Барсуковин в Скары, на скалистые холмы.
- Пошел бы с нами, Фредик, может, так бы и не похудел, - сказал Пин,
когда Фредегара выносили наружу - ноги его не держали.
Тот приоткрыл один глаз и героически улыбнулся.
- Кто этот громогласный молодой великан? - прошептал он. - Уж не бывший
ли малыш Пин? Где же ты теперь купишь шляпу своего размера?
Потом вызволили Любелию. Она, бедняжка, совсем одряхлела и отощала, но
все равно, когда ее вывели из темной, тесной камеры, сказала, что пойдет
сама, и вышла со своим зонтиком, опершись на руку Фродо. Ее встретили такие
крики и восторги, что она расплакалась и уехала вся в слезах. Ей такое было
непривычно: ее отродясь не жаловали. Весть об убийстве Лотто ее едва не
доконала, и уехала она не в Торбу: Торбу она возвратила Фродо, а сама
отправилась к родне, к Толстобрюхлам из Крепкотука.
Несчастная старуха умерла по весне - как-никак ей перевалило за сто, -
и Фродо был изумлен и тронут, узнав, что она завещала свои сбережения и все
капиталы Лотто ему, на устройство бездомных хоббитов. Так что вековая распря
кончилась.
Старина Вил Тополап просидел в Исправнорах дольше всех остальных, и,
хотя кормили его не так уж плохо, ему надо было долго отъедаться, чтобы
снова стать похожим на Голову Хоббитании; и Фродо согласился побыть Головой,
покуда господин Тополап не поправится как следует. На этом начальственном
посту он только и сделал, что распустил ширрифов, оставив их сколько надо и
наказав им заниматься своими делами и не лезть в чужие.
Пин и Мерри взялись очистить Хоббитанию от охранцев и быстро в этом
преуспели. Прослышав о битве у Приречья, бандиты шайками бежали с юга за
пределы края; их подгоняли вездесущие отряды Хоббитана. Еще до Нового года
последних упрямцев окружили в лесах и тех, кто сдался и уцелел, проводили к
границе.
Тем временем стране возвращали хоббитский вид, и Сэм был по горло
занят. Когда надо, хоббиты трудолюбивее пчел. От мала до велика все были при
деле: понадобились и мягкие проворные детские ручонки, и жилистые,
измозоленные старческие. К Просечню [Прилипки (2-4 июля) знаменовали у
хоббитов середину лета и года; Просечень (30 декабря - 1 января) - середину
зимы и конец года. - Прим. перев.] от ширрифских участков и других строений
охранцев Шаркича ни кирпичика не осталось и ни один не пропал; многие старые
норы зачинили и утеплили. Обнаружились огромные склады съестного и пивных
бочек - в сараях, амбарах, а больше всего - в Смиалах Землеройска и
каменоломнях Скар, так что Просечень отпраздновали на славу - вот уж чего не
ожидали!
В Норгорде еще не успели снести новую мельницу, а уже принялись
расчищать Торбу и Кручу, возводить заново Исторбинку. Песчаный карьер
заровняли, разбили на его месте садик, вырыли новые норы на южной стороне
Кручи и отделали их кирпичом. Жихарь опять поселился в норе номер 3 и
говаривал во всеуслышание:
- Ветер - он одно сдует, другое нанесет, это уж точно. И все хорошо,
шлагбаумам. Потом они с Фродо отправились к фермеру Кроттону; сидели со всей
его семьей в теплой кухне, отвечали на учтивые расспросы о своих
странствиях. Впрочем, расспрашивали не очень и слушали вполуха - еще бы,
ведь куда важнее были дела хоббитанские.
- Начал все это паскудство Чирей - такое уж у него прозвище, -
приступил фермер Кроттон, - и началось это, уж извините, господин Фродо,
когда вы уехали гулять по чужим краям. Чирей вроде как в уме повредился:
ему, видно, хотелось прибрать все на свете к рукам и стать самым-самым
главным. Глядь - а он уже нахапал выше головы и подряд скупает мельницы,
пивоварни, трактиры, фермы и плантации трубочного зелья; откуда только
деньжищи берутся? Пескунсову-то мельницу, к слову, он откупил еще прежде,
чем вы ему Торбу по дешевке продали.
Конечно, начал он не на пустом месте: папаша оставил ему большие земли
в Южном уделе, и он, видать, расторговался трубочным зельем, год или два уже
втихомолку сбывал на сторону лучшие сорта. А к концу прошлого года - что там
зелье! - целые обозы со всякой всячиной в открытую потянулись на юг. Тут
зима подошла, то да се, а мы знай себе ушами хлопаем: куда все подевалось?
Потом народ малость осерчал, только ему-то хоть бы что: понаехали здоровущие
повозки, а в них - Громадины, все больше бандитские рожи. Едут и едут; одни
погрузятся - и обратно, другие остаются. Мы проморгаться не успели, смотрим
- ан они уж везде, по всей Хоббитании рубят деревья, копают ямины, строят
дома не то сараи; где хотят, там и строят. Поначалу Чирей так-сяк возмещал
урон и убытки, а потом и думать забыл, куда! Их вся власть, отдавай да
помалкивай, а пикнешь - последнее отберут.
Кой-какой шумок все же случился. Голова наш, старина Вил, пошел в Торбу
заявить протест, да не добрался он до Торбы. Охранцы перехватили его по
дороге и доставили в землеройские Исправноры - верно, и сейчас он там сидит.
Так что вскорости после Нового года головы у нас не стало, и Чирей велел
называть себя Генеральным Ширрифом, а потом и просто Генералиссимусом.
И давай начальствовать; если же кто, говоря по-ихнему, "проявлял
враждебность", тот живо оказывался, где и Вил Тополап. Словом, дальше -
хуже. Курева никакого, только для Больших Начальников; пива Генералиссимус
не велит пить никому, одни начальники его пьют, а трактиры все
позакрывались; в закромах шаром покати, зато Предписаний навалом. Припрятал
что-нибудь - твое счастье, да и то как сказать: бандиты через день приходят
с обыском и забирают все подчистую "в целях разверстки" - это значит, чтобы
им все, а нам ничего. Оставляют, правда, свалку отбросов у ширрифских
участков: ешь, мол, на здоровье, авось не вытошнит. Но уж когда явился
Шаркич - тут хоть ложись и помирай.
- Что еще за Шаркич? - спросил Мерри. - Нам этим Шаркичем грозил один
бандит.
- Он, видно, из них, бандитов, наиглавнейший, - отвечал Кроттон. - Мы
как раз отработались - ну, к концу сентября, - тут о нем слухи и поползи.
Никто его в глаза не видел, знаем только, что живет он в Торбе-на-Круче и
что он теперь главнее Генералиссимуса. Охранцы у него под рукой ходят, а он
им: круши, жги, ломай! Теперь и убивать тоже велит. Вот уж, как говорится,
хоть бы дурного толку - нет, и того незаметно, все без толку. Рубят деревья,
чтоб срубить, жгут дома, абы сжечь, - и ничего, ну совсем ничего не строят.
Про Пескунса послушайте. Чирей как перебрался в Торбу, так сразу снес
его мельницу. И пригнал толпу чумазых Громадин: они, дескать, построят
новую, огромную, и колес там будет невпроворот, и все правильно,
по-чужеземному. Один дурак Тод обрадовался и теперь обтирает колеса, где его
папаша был мельник и сам себе хозяин. У Чирея-то было что на уме: а ну,
давай молоть поскорее да побольше - так он говорил. И понастроил мельниц
вроде этой. Только ведь, ежели молоть, надо, чтоб зерно было, а зерна как не
стало, так и нет. Ну, с тех пор как Шаркич явился, зерна и не надо. Они там
только трах-бах и пых-пых: пускают вонючий дым; ночью-то в Норгорде, поди, и
не уснешь. И гадят - нарочно, что ли, не понять; загадили Нижнее Озеро, а
там и до Брендидуима недалеко. В общем, ежели кому надо, чтобы Хоббитания
стала пустыней, то все оно правильно. Вряд ли дурак Чирей это устраивает,
тут не без Шаркича.
- Верно, верно! - вставил Малыш Том. - Да чего говорить, они же забрали
мамашу Чирея, старуху Любелию, которую вот уж никто не любил, только
сыночек. Норгордские видели и слышали: однажды она, знаете, идет вниз по
улице со своим зонтиком, а навстречу ей охранцы - пыхтят, волокут огромную
телегу.
"Это вы куда же?" - она спрашивает.
"В Торбу-на-Круче", - ей отвечают.
"Зачем?" - она говорит.
"Для Шаркича сараи строить", - это ей-то.
"А кто ж это вам позволил?" - она удивляется.
"Шаркич велел, - ей говорят. - А ну, с дороги, старая карга!"
"Я вам покажу Шаркича, ворюги паршивые!" - это она-то, и как накинется
на главного, в глаз ему норовит своим зонтиком; но не достает, он вдвое
выше. Взяли ее, конечно; уволокли в Исправноры, на возраст не посмотрели.
Они туда много кого уволокли получше ее, однако ничего не скажешь, в грязь
лицом не ударила, не то что некоторые.
Посреди разговора вошел Сэм вместе со своим Жихарем. Старик Скромби
почти не постарел, только слышать стал хуже.
- Добрый вечер, господин Торбинс! - возгласил он. - Рад вас видеть в
добром здравии, приятно, что вернулись. Только извините, грубо скажу, не по
делу вы уезжали. Это же надо - продать Торбу-на-Круче, и кому? Вот оно где и
началось безобразие. Вы там разгуливали в чужих краях, загоняли на горы
каких-то черномазых - если, конечно, верить Сэму, хотя, зачем вы их туда
загоняли, я у него не допытался. А тут пока чего - набежали какие-то сукины
дети, срыли нашу Исторбинку, и картошки мои пошли псу под хвост!
- Вы уж извините, что так получилось, господин Скромби, - сказал Фродо.
- Но я, видите, вернулся и уж постараюсь привести что можно в порядок.
- Золотые ваши слова! - объявил Жихарь. - Сразу видно, что господин
Фродо - хоббит породистый, не то что иные прочие, каким и фамилию-то эту
незачем трепать, извините за простоту. Да, а что мой Сэм - вы им, стало
быть, довольны и вел он себя как следовает?
- Более чем доволен, господин Скромби, - отвечал Фродо. - Поверите ли,
он теперь знаменит во всем Средиземье, и о нем слагают песни от Моря досюда
и за Великой Рекой.
Сэм покраснел и благодарно взглянул на Фродо, потому что глазки Розочки
сияли и лицо ее озарилось нежной улыбкой.
- Верится, что и говорить, с трудом, - сказал Жихарь, - зато сразу
видно, что мотался парень невесть где. У него же вроде жилетка была - куда
она подевалась? А то ведь железа на себя сколько ни напяль - в голове не
прибавится, даром что брюхо блестит.
Спозаранку чада, домочадцы и все гости фермера Кроттона были на ногах.
Ночь прошла спокойно, однако впереди ничего хорошего не ожидали: тревожный
будет денек.
- Возле Торбы-то охранцев вроде бы не осталось, - сказал Кроттон, - ас
Перекрестка, того и гляди, все пожалуют скопом.
Позавтракали, и прискакал гонец из Укролья, веселый, радостный.
- Хоббитан у нас и тех, кто не спал, разбудил, - сказал он, - пожар, да
и только. Охранцы, которые остались живы, все побежали на юг, наперехват. А
все остальные, сколько их там набралось, едут в ополчении господина
Перегрина.
Другая новость была похуже. Мерри, который всю ночь глаз не сомкнул,
явился часам к десяти.
- Большой отряд за четыре примерно мили, - сказал он. - С Перекрестка,
и по дороге поднабрали. Их сотня с лишним, идут и жгут. Вот гады!
- Да, эти уж точно не для разговора, эти идут убивать нашего брата, -
заметил фермер Кроттон. - Если из Кролов не подоспеют ко времени, то лучше
нам спрятаться и стрелять без лишних слов. Да, господин Фродо, хочешь не
хочешь, придется подраться.
Но из Кролов подоспели ко времени. Пин уже въезжал в село во главе
сотни отборных ополченцев из Укрольных Низин и с Зеленых Холмов. Теперь у
Мерри хватало взрослых ратников, чтобы разделаться с охранцами. Разведчики
доложили, что бегут они плотной толпой: знают небось, что округа охвачена
мятежом, и хотят поскорее загасить и беспощадно вытоптать очаг мятежа в
Приречье. Злобищи-то у них хватало, но в военном деле главари, видать,
ничего не смыслили: ни застав у них не было, ни дозоров. Мерри быстро
раскинул умом.
Охранцы протопотали по Восточному Тракту и с ходу свернули на
Приречный, на склон, где по обочинам дороги высились крутые откосы с живыми
изгородями поверху. За поворотом, футов за шестьсот от Тракта, пути дальше
не было, его преграждали навороченные в три роста телеги. А вверху, за
откосами, стеной стояли хоббиты. Позади другие хоббиты мигом нагромоздили
телеги, спрятанные в поле; отступления тоже не получалось. И сверху
прозвучал голос.
- Вы, простите, попали в засаду, - сказал Мерри. - Как и ваши приятели
из Норгорда: один мертвый, другие сидят под стражей. А ну, бросай оружие!
Потом двадцать шагов назад и сесть, не двигаться! А кто двинется - тут ему и
конец!
Но на этот раз охранцев было не так-то легко испугать. Были такие, что
повиновались, но их быстро призвали к порядку. Человек двадцать или около
того кинулись назад, на баррикаду. Шестерых подстрелили, остальные
прорвались, убили двух хоббитов и разбежались в разные стороны - должно
быть, к Лесному Углу.
- Далеко не убегут, - сказал Пин. - Смертники - у нас там полным-полно
стрелков.
Двое упали на бегу. Мерри затрубил в рог, и ему ответили рога со всех
сторон.
А тех, кто остался на дороге, зажатых с четырех сторон, было еще
человек восемьдесят, они бросались на откосы, ломились через баррикады.
Многих подстрелили, многих порубили топорами. Но самые сильные и злобные
рвались на запад и бились насмерть, убили многих и едва не прорвались; но
тут подоспели с восточной стороны Мерри с Пином, и Мерри зарубил главаря,
огромного косоглазого ублюдка оркской породы. Потом он оттянул ополченцев, и
остальные охранцы стали живой мишенью широкого круга лучников.
Наконец-то все кончилось. Семьдесят или около того лежали мертвые, с
дюжину взяли пленными. Полегло девятнадцать хоббитов; ранено было около
тридцати. Мертвых бандитов свалили на телеги, отвезли к песчаным карьерам и
там закопали - на Битвенной Свалке, как она стала потом называться. Убитых
хоббитов похоронили в обшей могиле на склоне холма; позднее там воздвигли
надгробный камень и насадили рощу. Так завершилась битва у Приречья в 1419
году, последняя битва в Хоббитании; предыдущая была в 1147-м, в Северном
Уделе, на Зеленополье. А новая битва, хоть и не очень кровопролитная, все же
заняла целую главу в Алой Книге: имена всех ее участников образовали Великий
Список, который заучивали наизусть летописцы Хоббитании. С тех самых пор
дела у Кроттонов пошли в гору, да еще как! Но Кроттоны Кроттонами, а все
Списки возглавляли имена главных полководцев: Мериадока и Перегрина.
Фродо был в гуще боя, но меча ни разу не обнажил; он лишь уговаривал
хоббитов не поддаваться гневу и щадить врагов, бросивших оружие. Когда битва
кончилась и всем разъяснили, что делать дальше, они с Мерри, Пином и Сэмом
вернулись к Кроттонам. Пополдничали, и Фродо сказал, вздохнув:
- Ну что ж, поедем разбираться с Генералиссимусом.
- Вот-вот, чем скорее, тем лучше, - сказал Мерри. - Только ты там не
очень-то нежничай. Ведь охранцы - его подручные, и он все-таки в ответе за
их дела.
Фермер Кроттон отрядил с ними две дюжины крепких молодцов.
- Оно конечно, вроде бы и не осталось охранцев в Торбе, - сказал он, -
да мало ли.
Сопровождение было пешее. Фродо, Сэм, Мерри и Пин ехали впереди.
И стало им грустно, как никогда в жизни. Все выше торчала перед ними
огромная труба; а подъехав к старой приозерной деревне, они увидели сараи по
обе стороны дороги и новую мельницу, унылую и мерзкую: большое кирпичное
строение, которое оседлало реку и извергало в нее дымные и смрадные отходы.
Все деревья вдоль Приречного Тракта были срублены.
Они переехали мост, взглянули на Кручу и ахнули. Что там Сэм ни увидел
в Зеркале, это было хуже. Древний Амбар к западу от Тракта снесли; на его
месте стояли кривобокие, измазанные дегтем сараи. Каштаны повырубили. Откосы
изрыли, живые изгороди обломали. На голом, вытоптанном поле не было ни
травинки, только сгрудились телеги и фургоны. Исторбинка зияла песчаным
карьером; громоздились груды щебня. Торба и не видна была за черными
двухэтажными бараками.
- Срубили, гады! - воскликнул Сэм. - Праздничное Дерево срубили! - Он
показал туда, где восемнадцать лет назад Бильбо произнес Прощальную речь, а
теперь лежал, раскинувшись, гниющий древесный труп. Это было уж слишком - и
Сэм заплакал.
Но его всхлипы прервал громкий смех. На низкую мельничную ограду тяжко
облокотился здоровенный хоббит, чумазый и засаленный.
- Чего, Сэмчик, не нравится? - хохотнул он. - Ну, так ты и всегда был
сопливец. А я-то думал, ты отвалил куда-то там такое на корабле, плывешь и
уплываешь, как ты, помнится, языком трепал. Зачем обратно-то приперся? Мы
тут, в Хоббитании, работаем, понял, дело делаем.
- Оно и видно, - сказал Сэм. - умыться некогда, надо брюхом забор
обтирать. Только вы учтите, сударь Пескунс, что я вернулся сводить счеты, а
будете зубы скалить - посчитаемся и с вами: ох и дорогонько это вам
обойдется!
- Иди ты знаешь куда! - сплюнул через забор Тод Пескунс. - Попробуй
тронь меня: мы с Вождем друзья. Вот он тебя, это да, тронет, чтоб ты тут не
нахальничал.
- Да оставь ты дурака в покое, Сэм! - сказал Фродо. - Надеюсь, таких
порченых, как он, раз-два и обчелся, иначе плохо наше дело. Вот он,
настоящий-то вред, хуже всего остального разорения.
- Эх, Пескунс, Пескунс, мурло ты неумытое, - сказал Мерри. - А вдобавок
и правда дурак дураком: протри глаза-то! Мы как раз и едем к твоему
приятелю-вождю - за ушко его да на солнышко. А с Большими Начальниками ты, я
вижу, забыл попрощаться.
Тод застыл с разинутым ртом, увидев, как из-за моста по знаку Мерри
выступил отряд ополченцев. Он побежал на мельницу, схватил рог и громко
затрубил.
- Не надрывайся! - насмешливо крикнул Мерри. - Без тебя обойдется!
Он поднял свой серебряный рог, и звонкий, повелительный призыв разнесся
по круче; из землянок, сараев, нор и развалин послышались ответные крики
хоббитов, и немалая толпа, шумная и радостная, повалила вслед за отрядом к
Торбе.
Наверху все остановились; вперед пошли Фродо с друзьями: наконец-то они
вернулись в знакомый, любимый дом.
Сада не стало; на месте его выросли, теснясь у окон на запад, хибары и
сараи, заслонявшие белый свет. Повсюду расползались мусорные кучи. Дверь
была вся исцарапана, цепка звонка мертвенно свисала: напрасно ее дергали,
понапрасну стучались. Наконец дверь толкнули, она отпахнулась. Их обдало
холодной, тухлой, нежилой вонью: похоже, дом был пуст.
- Куда же подевался этот собачий Лотто? - сказал Мерри. Они обошли все
комнаты: ни живой души, одни крысы с мышами. - Может, скажем, пусть обыщут
все сараи?
- Да это хуже Мордора! - воскликнул Сэм. - Гораздо хуже, коли на то
пошло. Говорят: каково на дому, таково и самому, и вот он, наш дом,
загаженный и оскверненный, точно память обманула!
- Да-да, это нашествие Мордора, - подтвердил Фродо. - Мордорская
мертвечина. Саруман плодил мертвечину, а это и была главная заповедь
Властелина Мордора, хотя сам-то маг думал, что он всех перехитрил. И
одураченный им Лотто исполнял ту же заповедь.
Мерри огляделся - сердито, с отвращением.
- Пойдемте отсюда! - сказал он. - Знал бы я, сколько он пакостей
натворит, я бы ему свой кисет в глотку забил!
- Еще бы, еще бы! Но ведь не знал и не забил, так что позвольте
приветствовать вас на дому!
В дверях стоял сам Саруман, сытый, довольный, весело и злобно сверкали
его глаза.
Тут-то Фродо и осенило.
- Шаркич! - вскричал он.
Саруман расхохотался.
- Что, имечко уже прослышали? Так мои подданные, помнится, называли
меня в Изенгарде. Видно, любили [Оркское слово "шарку" значит "старик".]. Но
какая встреча: вы меня разве не ожидали здесь увидеть?
- Не ожидали, - сказал Фродо. - А могли бы догадаться, что здесь и
увидим. Гэндальф нас предупредил, что мелкое паскудство исподтишка тебе еще
по силам.
- Вполне, вполне, - сказал Саруман. - И не такое уж мелкое. Ох и
забавно же было смотреть на вас, чванливых недомерков, затесавшихся в свиту
новоявленных властителей мира: как же вы пыжились от самодовольства! И
думали, что вышли сухими из воды, что заберетесь обратно в свои конурки и
заживете как ни в чем не бывало. Подумаешь, замок Сарумана! Его можно
разрушить, хозяина выгнать, а ваш дом - ваша крепость. В случае чего
Гэндальф вас в обиду не даст.
И Саруман опять расхохотался.
- Это Гэндальф-то! Да вы отслужили ему - и все, какое ему теперь дело
до вас? Нет, вы, треща без умолку, потащились за ним окольным путем, далеко
в объезд своей странишки. Ну, я и подумал, что раз вы такое дурачье, то надо
вас немного опередить и как следует проучить. Времени оказалось маловато, да
и людей тоже, а то бы моего урока вам на всю жизнь хватило. Но ничего,
может, и хватит, я тут у вас хорошо похозяйничал. Как утешительно мне будет
вспоминать, что хоть на вас я выместил свои обиды!
- Если тебе осталось только этим утешаться, то мне тебя жаль, - сказал
Фродо. - Боюсь, пустое это утешение. Уходи сейчас же и навсегда!
Хоббиты видели, как Саруман вышел из хибары; угрюмой толпой надвинулись
они к дверям Торбы и отозвались на слова Фродо гневными возгласами:
- Не отпускай его! Его надо убить. Он злодей и кровопийца. Убьем его!
Саруман с усмешкой окинул взглядом враждебные лица.
- Убейте, попробуйте, храбренькие хоббитцы; вас, убийц, я вижу, много
скопилось. - Он выпрямился во весь рост, и черные глаза его грозно
сверкнули. - Только не думайте, что я, обездоленный, лишился всей своей
колдовской силы. Кто тронет меня - умрет страшной смертью. А если кровь моя
обагрит землю Хоббитании, земля ваша навеки станет бесплодной.
Хоббиты попятились. Но Фродо молвил:
- Да не верьте вы ему! Никакой колдовской силы у него нет, лишь голос
его обманывает и завораживает тех, кто поддастся. Но убивать его я не
позволю. Не надо мстить за месть - только зла в мире прибудет. Саруман,
уходи немедля!
- Гниль! Эй ты, Гниль! - крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз на
четвереньках Гнилоуст - точь-в-точь побитый пес. - В дорогу, Гниль! -
приказал Саруман. - Тут опять явились эти красавчики-господинчики, они нас
выгоняют. Пошли!
Гнилоуст поплелся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке
его блеснул кинжал, и он нанес страшный, молниеносный удар. Но клинок
скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился. С десяток хоббитов, и
первым из них Сэм, кинулись вперед и швырнули наземь незадачливого убийцу.
Сэм обнажил меч.
- Нет, Сэм! - сказал Фродо. - Все равно убивать его не надо. И уж тем
более нельзя убивать, когда он в черной злобе. Ведь он был когда-то велик,
он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший, однако ж не
нам судить его: как знать, может, он еще возвеличится.
Саруман встал; он пристально поглядел на Фродо - с почтительным
изумлением и глубокой ненавистью.
- Да, ты и вправду вырос, невысоклик, - сказал он. - Да, да, ты очень
даже вырос. Ты стал мудрым - и жестоким. Теперь из-за тебя в моей мести нет
утешенья, и милосердие твое мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твое
милосердие! Что ж, я уйду и тебя больше не потревожу. Но не жди, не пожелаю
тебе на прощанье ни здоровья, ни долгих лет жизни. Ни того, ни другого тебе
не будет. Впрочем, тут уж не я виною. Я лишь предсказываю.
Он пошел прочь, и хоббиты расступались перед ним, побелевшими пальцами
сжимая оружие. Гнилоуст помедлил и последовал за ним.
- Гнилоуст! - сказал Фродо. - У тебя, может статься, путь иной. Мне ты
никакого зла не причинил. Отдохнешь, отъешься, окрепнешь - и, пожалуйста,
иди своей дорогой.
Гнилоуст остановился и жалко взглянул на него, почти что готовый
остаться. Саруман обернулся.
- Не причинил зла? - хихикнул он. - Какое там зло! Даже ночью он
вылезает только затем, чтобы поглядеть на звезды. Тут кто-то, кажется,
спрашивал, куда подевался Лотто? Ты ведь знаешь, Гниль, куда он подевался?
Ну-ка, расскажи!
- Нет, нет! - съежившись, захныкал Гнилоуст.
- Да ладно, чего там, - сказал Саруман. - Это он, Гниль, прикончил
вашего Генералиссимуса, вашего разлюбезненького Вождя. Что, Гниль, неправда?
Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А потом закопал, хотя вряд ли:
Гниль у нас всегда такой голодненький. Нет, ну что вы, куда вам с ним.
Оставьте эту мразь мне.
Диким бешенством загорелись красные глаза Гнилоуста.
- Ты мне сказал это сделать, ты меня заставил, - прошипел он.
- А ты, Гниль, всегда делаешь, что тебе велит Шаркич, а? - расхохотался
Саруман. - Так вот, Шаркич тебе говорит: за мной!
Он пнул Гнилоуста - тот все еще был на четвереньках - в лицо,
повернулся и пошел. Но тут случилось нежданное: Гнилоуст вдруг вскочил,
выхватил запрятанный нож, бросился, рыча, как собака, на спину Саруману,
откинул ему голову, перерезал горло и с визгом побежал по улице. Фродо не
успел и слова выговорить, как три стрелы пронзили Гнилоуста, и он упал
замертво.
Все испугались, когда вокруг Саруманова трупа склубился серый туман и
стал медленным дымом, точно от большого костра, и поднялся огромный мглистый
облик, возникший над Кручей. Он заколебался, устремляясь на запад, но с
запада подул холодный ветер, и облик стал смутным, а потом развеялся.
Фродо глядел на мертвое тело с жалостью и ужасом, и вдруг труп
съежился, обнаружив тысячелетнюю смерть: дряблое лицо стало клочьями
иссохшей плоти на оскаленном черепе. Он укрыл мертвеца его грязным
изорванным плащом и отвернулся.
- Хорошенький конец, - сказал Сэм. - Да нет, конец-то плохой, и лучше
бы мне его не видеть, но, как говорится, спасибо - распрощались.
- По-моему, война кончилась, - сказал Мерри.
- Надеюсь, что так, - вздохнул Фродо. - И где она кончилась - у дверей
Торбы! Вот уж не думал, не гадал.
- Скажете тоже - кончилась, - проворчал Сэм. - Такого наворотили - за
сто лет не разгребешь.
Работы, конечно, было много, но все же не на сто лет, как опасался Сэм.
На другой день после битвы Фродо поехал в Землеройск освобождать узников
Исправнор. Одним из первых освободили беднягу Фредегара Боббера, теперь уж
вовсе не Толстика. Его зацапали, когда охранцы душили дымом повстанческий
отряд, который он перевел из Барсуковин в Скары, на скалистые холмы.
- Пошел бы с нами, Фредик, может, так бы и не похудел, - сказал Пин,
когда Фредегара выносили наружу - ноги его не держали.
Тот приоткрыл один глаз и героически улыбнулся.
- Кто этот громогласный молодой великан? - прошептал он. - Уж не бывший
ли малыш Пин? Где же ты теперь купишь шляпу своего размера?
Потом вызволили Любелию. Она, бедняжка, совсем одряхлела и отощала, но
все равно, когда ее вывели из темной, тесной камеры, сказала, что пойдет
сама, и вышла со своим зонтиком, опершись на руку Фродо. Ее встретили такие
крики и восторги, что она расплакалась и уехала вся в слезах. Ей такое было
непривычно: ее отродясь не жаловали. Весть об убийстве Лотто ее едва не
доконала, и уехала она не в Торбу: Торбу она возвратила Фродо, а сама
отправилась к родне, к Толстобрюхлам из Крепкотука.
Несчастная старуха умерла по весне - как-никак ей перевалило за сто, -
и Фродо был изумлен и тронут, узнав, что она завещала свои сбережения и все
капиталы Лотто ему, на устройство бездомных хоббитов. Так что вековая распря
кончилась.
Старина Вил Тополап просидел в Исправнорах дольше всех остальных, и,
хотя кормили его не так уж плохо, ему надо было долго отъедаться, чтобы
снова стать похожим на Голову Хоббитании; и Фродо согласился побыть Головой,
покуда господин Тополап не поправится как следует. На этом начальственном
посту он только и сделал, что распустил ширрифов, оставив их сколько надо и
наказав им заниматься своими делами и не лезть в чужие.
Пин и Мерри взялись очистить Хоббитанию от охранцев и быстро в этом
преуспели. Прослышав о битве у Приречья, бандиты шайками бежали с юга за
пределы края; их подгоняли вездесущие отряды Хоббитана. Еще до Нового года
последних упрямцев окружили в лесах и тех, кто сдался и уцелел, проводили к
границе.
Тем временем стране возвращали хоббитский вид, и Сэм был по горло
занят. Когда надо, хоббиты трудолюбивее пчел. От мала до велика все были при
деле: понадобились и мягкие проворные детские ручонки, и жилистые,
измозоленные старческие. К Просечню [Прилипки (2-4 июля) знаменовали у
хоббитов середину лета и года; Просечень (30 декабря - 1 января) - середину
зимы и конец года. - Прим. перев.] от ширрифских участков и других строений
охранцев Шаркича ни кирпичика не осталось и ни один не пропал; многие старые
норы зачинили и утеплили. Обнаружились огромные склады съестного и пивных
бочек - в сараях, амбарах, а больше всего - в Смиалах Землеройска и
каменоломнях Скар, так что Просечень отпраздновали на славу - вот уж чего не
ожидали!
В Норгорде еще не успели снести новую мельницу, а уже принялись
расчищать Торбу и Кручу, возводить заново Исторбинку. Песчаный карьер
заровняли, разбили на его месте садик, вырыли новые норы на южной стороне
Кручи и отделали их кирпичом. Жихарь опять поселился в норе номер 3 и
говаривал во всеуслышание:
- Ветер - он одно сдует, другое нанесет, это уж точно. И все хорошо,