Толкиен Джон Рональд Руэл. Возвращение государя

Горящие глаза Денэтора были устремлены на Гэндальфа, и Пин вновь
ощутил, как скрестились их взгляды, на этот раз сущие клинки - казалось,
даже искры вспыхивали. Ему стало страшно: чего доброго, гром грянет. Но
Денэтор вдруг откинулся в кресле, и взор его потух. Он пожал плечами.
- Если бы я! Если бы ты! - сказал он. - Пустые речи начинаются с
"если". Оно исчезло во тьме, со временем узнаем, что сталось с ним и что
ожидает нас. Очень скоро узнаем... А пока что будем воевать с Врагом кто как
умеет, доколе хватит надежды; потом хватило бы мужества умереть свободными.
- Он обернулся к Фарамиру. - Крепка ли рать в Осгилиате?
- Мала, - сказал Фарамир. - Я, как ты помнишь, выслал им на подмогу
свою итилийскую дружину.
- Еще надо послать людей, - сказал Денэтор. - Туда обрушится первый
удар. Им бы нужен воевода понадежнее.
- Не только им, везде нужен, - сказал Фарамир и вздохнул. - Как тяжко
думать о брате, которого я тоже любил! - Он поднялся. - Позволь мне идти,
отец? - и, шатнувшись, оперся на отцовское кресло.
- Я вижу, ты устал, - сказал Денэтор. - Мне говорили, что ты примчался
издалека и лютые призраки кружили над тобой.
- Не будем вспоминать об этом! - сказал Фарамир.
- Так не будем же, - подтвердил Денэтор. - Иди отдыхай, сколько время
позволит. Завтра придется еще труднее.

Все трое удалились из покоя Градоправителя - и то сказать, времени на
отдых оставалось немного. В беззвездной темноте Гэндальф с Пином, который
нес маленький фонарь, брели к своему жилищу. По дороге ни тот, ни другой не
промолвил ни слова, и, лишь притворив дверь, Пин робко тронул руку
Гэндальфа.
- Скажи мне, - попросил он, - хоть какая-то надежда есть? Я про Фродо,
ну, и про нас тоже, но сперва про него.
Гэндальф положил руку на голову Пина.
- Особой надежды никогда не было, - ответил он. - Только безрассудная,
это Денэтор верно сказал. И когда я услышал про Кирит-Унгол... - Он осекся и
подошел к окну, будто хотел проникнуть взглядом сквозь мрак на востоке. -
Кирит-Унгол! - пробормотал он. - Зачем они туда пошли, хотел бы я знать? -
Он обернулся. - При этих словах, Пин, у меня дыханье перехватило. А вот
подумавши, сдается мне, что вести Фарамира не так уж безнадежны. Сомненья
нет: когда Враг начал войну, как наметил, Фродо ему еще не попался. Стало
быть, теперь он день за днем будет шарить Багровым Оком по сторонам, за
пределами Мордора. Но знаешь ли, Пин, я издали чую, что он поспешил и даже,
как ни странно, испугался. Что-то все же случилось, что-то его
встревожило...
Гэндальф задумался.
- Может быть, - проговорил он. - Может быть, дружок, и твоя дурость
пригодилась. Погоди-ка: пять, кажется, дней назад он узнал, что мы
разделались с Саруманом и завладели палантиром. Ну и что? Толку от него
никакого, да тайком от Врага в Камень и не поглядишь. Ага! УЖ не Арагорн ли?
Время его приспело. А сила в нем, Пин, непомерная, и он тверже алмаза -
отважный и решительный, хладнокровный и дерзновенный. Да, наверно, он.
Должно быть, он поглядел в Камень, предстал перед Врагом и назвался - затем
и назвался, чтоб Тот... Видимо, так. Но мы не узнаем, так или нет, пока не
прискачут ристанийские конники - лишь бы не опоздали. Да, страшные ждут нас
дни. Скорее на боковую!
- Только... - замялся Пин.
- Что "только"? - строго спросил Гэндальф. - Вот "только" этот вопрос -
и все.
- Горлум-то при чем? - сказал Пин. - Как это могло случиться, что они
идут с ним, что он у них провожатый? И Фарамиру это место, куда он их повел,
нравится не больше твоего. В чем же дело?
- Чего не знаю, того не знаю, - отозвался Гэндальф. - Сердце мне
подсказывало, что Фродо с Горлумом непременно встретятся: к добру ли, к худу
ли - как обернется. Про Кирит-Унгол нынче больше ни слова. Предательства я
боюсь, предательства: предаст их эта жалкая тварь. Но будь что будет. Может
статься, предатель проведет самого себя и невольно совершит благое дело.
Иной раз бывает и так. Доброй ночи!

Утро потонуло в бурых сумерках, и гондорцы, накануне обнадеженные
появлением Фарамира, снова пали духом. Крылатые призраки не показывались, но
высоко над городом то и дело разносился отдаленный вопль; заслышав его, одни
на миг цепенели, другие, послабее, плакали от ужаса.
А Фарамир опять уехал.
- Передохнул бы хоть немного, - ворчали ратники. - Государь не жалеет
своего сына: он воюет за двоих - за себя и за того, который не вернется.
И многие, глядя на север, вопрошали:
- Где же все-таки ристанийские конники?
Уехал Фарамир не по своей воле. Военный совет возглавлял
Градоправитель, и был он в этот день неуступчив. Совет собрался рано утром.
Общий глас присудил, что из-за угрозы с юга войска у них мало и отразить
нашествие не удастся, разве что подойдут ристанийцы. Пока их нет, надо всех
ратников собрать в городе и разместить по стенам.
- Однако, - возразил Денэтор, - нельзя же без боя покидать Раммас-Экор,
великую крепь, раз уж мы ее такими трудами отстроили. И нельзя позволять им
переправиться без урона. Войско для осады им нужно огромное, не смогут они
переправить его ни к северу от Каир-Андроса - там болота, ни на юге - там
Андуин широк, у них лодок не хватит. Стало быть, они пойдут на Осгилиат -
как и прежде, когда Боромир их отразил.
- Тогда это был просто-напросто набег, - заметил Фарамир. - А нынче,
если даже мы их положим десятерых на одного нашего - что им этот урон! Силы
уж очень неравные: для них и тысяча не в счет, а для нас и сотня - огромная
потеря. Да при отступлении к городу от крепи нам и вовсе несдобровать -
могут отрезать и тогда перебьют всех до единого.
- А Каир-Андрос? - добавил князь Имраиль. - Оборонять Осгилиат - значит
удерживать и этот островок, но слева-то он не прикрыт! Мустангримцы, может,
подоспеют, а может, и нет. Фарамир говорит, за Черными Воротами собралось
бесчисленное воинство. Они могут выставить не одну рать и ударить с разных
сторон.
- Волков бояться - в лес не ходить, - сказал Денэтор. - Есть дружина на
Каир-Андросе - вот пусть и удерживают остров. Повторяю: нельзя сдавать
пеленнорскую крепь и переправу без боя, и хорошо бы нашелся воевода, у
которого хватит отваги исполнить приказ государя.
Воеводы молчали. Наконец Фарамир сказал:
- Не мне перечить тебе, государь. И кому, как не мне, попытаться
заменить Боромира. Итак, ты велишь мне отстаивать переправу и крепь?
- Да, велю, - подтвердил Денэтор.
- Тогда прощай! - сказал Фарамир. - Но ежели я вернусь, смени гнев на
милость!
- Смотря с чем ты вернешься, - отозвался Денэтор. Фарамира провожал
Гэндальф и сказал ему на прощанье:
- Ты все-таки побереги себя, не кидайся в сечу на верную смерть. Война
войной, а здесь, в городе, без тебя не обойтись. И отец твой любит тебя,
Фарамир, он еще вспомнит об этом. Возвращайся же!

И вот Фарамир снова уехал, взяв с собой небольшой отряд добровольцев. В
Минас-Тирите со стен вглядывались во мрак, застилавший руины древней
столицы, и гадали, что там происходит, ибо видно ничего не было. А другие
по-прежнему смотрели на север и высчитывали, далеко ли до них скакать
Теодену Ристанийскому.
- Но он ведь придет на подмогу? Не изменит старинному союзу? -
спрашивали они.
- Придет, - говорил Гэндальф, - даже если запоздает с подмогой. Но
посудите сами: не раньше чем два дня назад вручили ему Багряную Стрелу, а от
Эдораса до Минас-Тирита многие десятки миль.
Лишь к ночи примчался гонец с переправы; он сказал, что несметная рать
вышла из Минас-Моргула и близится к Осгилиату, а с нею полчища рослых,
свирепых хородримцев.
- Ведет ее, как встарь, - оповестил гонец, - Черный Повелитель
Призраков, и смертный ужас предшествует ему.
Эти зловещие слова были последними, какие Пин услышал в свой третий
день в Минас-Тирите. Почти всем было не до сна: мало оставалось надежды, что
Фарамир отобьет или задержит врагов.

На следующий день темнота хоть больше и не сгущалась, но еще тяжелей
давила на сердце, и страх не отпускал. Дурные вести не замедлили. Вражеская
рать переправилась через Андуин. Сдерживая натиск, Фарамир отступал к
пеленнорской крепи, к сторожевым башням, но врагов было десятеро на одного.
- Туго нам придется по эту сторону крепи, - сказал гонец. - От них не
оторваться, идут по пятам. На переправе их много побили, но куда меньше, чем
надо бы. Они хорошо подготовились: понастроили втайне на восточном берегу
уймищу плотов и паромов. Воды было не видать - кишмя кишели. Но страшней
всего Черный Главарь: один слух о нем цепенит самых стойких бойцов. Враги и
те страшатся его пуще злой смерти, потому и лезут как очумелые.
- Тогда мое место там, а не здесь, - сказал Гэндальф и немедля умчался,
исчезнув в темной дали серебристым промельком. И всю эту ночь Пин одиноко
стоял на стене и глядел меж зубцов на восток.

Едва в сумраке - словно в насмешку - прозвонил утренний колокол, как за
мутным простором Пеленнора показались огни - где-то там, у крепи. Тревожные
возгласы караульных призвали к оружию всех ратников в городе. Красные
вспышки зачастили, и в душной мгле прокатился глухой грохот.
- Штурмуют крепь! - слышалось кругом. - Проламывают стены! Сейчас
прорвутся!
- Фарамир-то где? - в смятенье воскликнул Берегонд. - Не погиб же он,
не может этого быть!
Первые вести доставил Гэндальф. Он приехал ближе к полудню с горсткою
всадников, сопровождая повозки, забитые ранеными - не многих удалось вынести
из боя у сторожевых башен. Гэндальф сразу же поднялся к Денэтору.
Градоправитель сидел теперь в высокой палате над тронным чертогом Белой
Башни, и Пин был при нем; Денэтор переводил взгляд с тусклых северных окон
на южные, с южных - на восточные, словно его черные горящие глаза проницали
завесы обступившей тьмы. Но чаще всего смотрел он все же на север, а иногда
и прислушивался, точно до ушей его силою некой древней ворожбы мог донестись
топот копыт с далеких равнин.
- Фарамир вернулся? - спросил он.
- Нет, - отвечал Гэндальф. - Но когда я его покинул, он был еще цел и
невредим. Он остался с тыловым отрядом - прикрывать отступление через
Пеленнор, только вряд ли они продержатся. Грозный у них противник - тот
самый, кого я опасался.
- Неужели... неужели явился сам Черный Властелин? - в ужасе вскрикнул
Пин, забыв о дворцовых приличиях.
- Нет, господин Перегрин, пока еще не явился! - с горьким смехом
ответил ему Денэтор. - Он явится торжествовать надо мною, когда все будет
кончено. А до поры до времени шлет воевать других. Так, сударь мой
невысоклик, делают все великие владыки, не обделенные мудростью. Иначе зачем
бы сидел я здесь на башне, - наблюдал, размышлял, выжидал и жертвовал
сыновьями? Мечом я владеть не разучился.
Он встал и распахнул свое длинное темное облачение, и под ним, к
изумлению Пина, оказалась кольчуга и длинный двуручный меч в
черно-серебряных ножнах.
- УЖ много лет я даже и сплю в доспехе, - молвил он, - чтоб не давать
поблажки старческому телу.
- Словом, для начала владыка Барад-Дура послал на тебя самого могучего
из подвластных ему царственных мертвецов, и тот уже завладел твоей дальней
крепью, - сказал Гэндальф. - Тысячу лет назад он был государем Ангмара -
чародей, кольценосец, главарь назгулов, Сауроново черное жало ужаса и
отчаяния.
- Что ж, Митрандир, вот тебе и достойный противник, - сказал Денэтор. -
А я и без тебя давно знаю, кто возглавляет воинство Черной Твердыни. Ты
затем и вернулся, чтоб мне об этом сказать? Или просто сбежал с поля боя,
потому что сражаться с ним тебе не по силам?
Пин вздрогнул, испугавшись, что Гэндальф разгневается, но испуг его был
напрасен.
- Может быть, и не по силам, - тихо проговорил Гэндальф. - Мы еще
силами не мерились. Если верно древнее прорицанье, ему суждено сгинуть не от
руки мужа, но судьба его сокрыта от мудрецов. Да и сам этот Повелитель
Ужасов, к слову сказать, еще не явился. В полном согласии с мудростью, о
которой ты говорил, он гонит перед собой полчища обезумевших рабов.
Нет, я всего лишь охранял раненых, которых еще можно исцелить и вернуть
в строй; Раммас-Экор повсюду взрывают и таранят, и скоро моргульское войско
хлынет лавиной. С тем я и вернулся, чтобы сказать тебе: вот-вот битва
переметнется на Пажити. Надо собрать на вылазку верховых ратников, на них
вся наша надежда, потому что вражеской конницы мало: еще не подошла.
- У нас ее тоже мало. Вот бы подоспели сейчас ристанийцы! - сказал
Денэтор.
- Прежде сюда пожалуют гости иного разбора, - сказал Гэндальф. -
Беглецы с Каир-Андроса уже бьются там, у крепи. Остров захвачен. Второе
войско вышло из Черных Врат и надвинулось с северо-запада.
- Видно, недаром винят тебя, Митрандир, в пристрастье к дурным вестям,
- заметил Денэтор. - Но мне ты новостей не принес: я все это знаю со
вчерашнего вечера. И о вылазке я уже подумал. Спустимся вниз.

Время шло, и вскоре со стен стало видно отступление передовых дружин.
Сперва появились разрозненные кучки измученных, израненных людей; иные брели
спотыкаясь, иные бежали сломя голову. На востоке все вспыхивали огоньки и
точно ползли по равнине. Загорались дома и амбары. Потом потянулись огненные
ручьи, извиваясь в сумраке и сливаясь на широкой дороге от городских ворот к
Осгилиату.
- Идут, - переговаривались люди. - Заставу взяли. Лезут сквозь проломы
крепи! Похоже, с факелами. А где же наши?
Надвигался вечер, потемки густели, и даже самые зоркие воины ничего не
видели с крепостных стен: только множились пожары, и длинные огненные ручьи
текли все быстрее. Наконец за милю от города показалась толпа, а может,
отряд: не бежали, а шли, сохраняя подобие строя. Со стен глядели затаив
дыхание.
- Наверняка Фарамир, - говорили они. - Ему и люди, и кони покорны.
Дойдут, вот увидите.

Дойти оставалось не более четверти мили. Вслед за пешим отрядом из
сумрака вынырнули конники тылового прикрытия - их уцелело десятка два. Они
развернулись и снова ринулись навстречу огненным струям. И вдруг раздался
яростный, оглушительный рев. Тучей налетели вражеские всадники. Струи
слились в огневой поток - толпа за толпой валили орки с факелами, озверелые
южане с красными знаменами; все они дико орали, обгоняя, окружая
отступающих. Но даже их ор заглушили пронзительные вопли из темного
поднебесья: крылатые призраки, назгулы, устремились вниз - убивать.
Строй смешался, объятые ужасом люди метались, бросали оружие, кричали,
падали наземь.
И тогда протрубила труба со стен цитадели: Денэтор наконец-то разрешил
вылазку. Этого сигнала дожидались воины, притаившиеся у Врат и под стенами,
- все верховые, какие были в городе. Они разом прянули вперед и помчались во
весь опор с боевым кличем, лавой охватывая врага. Ответный клич послышался
сверху, когда оттуда увидели, что впереди всех летят витязи Дол-Амрота и над
ними реет голубой с серебряным лебедем стяг князя Имраиля.
- Амрот на выручку Гондору! - кричали со стен. - Амрот и Фарамир!
Они обрушились на врага по обе стороны отступающего отряда, и, опередив
их, ураганом пронесся серебряно-белый всадник с воздетой, рукой и лучезарным
светочем.
Назгулы удалились, и стих озлобленный вой; еще не явился их Главарь,
гаситель белого огня. Воинство Мордора, хищно накинувшееся на добычу, было
захвачено врасплох - и, точно костер от вихря, разлетелось россыпью искр.
Гондорские дружины оборотились и с победным кличем ударили на
преследователей. Охотники стали дичью, отступленье - атакой. Поле покрылось
трупами орков и хородримцев; шипели, гасли и смердели брошенные факелы. А
всадники мчались вперед, рубя и топча.
Но Денэтор наступленья не замышлял. Хотя врага остановили и отбросили,
с востока по-прежнему надвигались многотысячные полчища. И снова запела
труба, отзывая вылазку. Конница Гондора остановилась. Под ее защитой
отступавшие выстроились, мерно зашагали к городу и вступили во Врата с гордо
поднятыми головами; и ратники Минас-Тирита приветствовали их, гордясь и
печалясь, ибо многих недоставало. Фарамир потерял больше трети своих воинов.
А где же он сам?
Он прибыл, когда прошагали дружины и въехала в город конница,
последними - витязи под стягом Дол-Амрота; князь Имраиль вез на руках с поля
брани тело своего родича, Фарамира, сына Денэтора.
- Фарамир! Фарамир! - кричали на улицах, и крики прерывались рыданьями.
Но он был недвижим и безмолвен; длинным извилистым путем провезли его в
цитадель, к отцу. Шарахнувшись от Белого Всадника, один из назгулов успел
метнуть смертоносный дротик, и Фарамир, который бился один на один с конным
вожаком хородримцев, грянулся оземь. Лишь безудержный натиск витязей
Дол-Амрота спас его от уже занесенных багровых мечей хородримцев.
Князь Имраиль внес Фарамира в Белую Башню и молвил:
- Твой сын воротился, государь, свершив великие подвиги, - и рассказал
о том, чему был свидетелем.
Но Денэтор не слушал его, он молча поднялся и взглянул сыну в лицо.
Затем он велел приготовить постель в чертоге, возложить на нее Фарамира и
всем удалиться. Сам же направился в тайный покой у вершины Башни; и многие
видели этой ночью, как в узких окнах загорелся и мерцал слабый свет,
вспыхнул напоследок и угас. И вновь спустился Денэтор, подошел к
распростертому Фарамиру и безмолвно сел возле него; серым было лицо
Правителя, мертвенней, чем у его сына.

Враги осадили город, плотно обложили его со всех сторон, Раммас-Экор
был разрушен и захвачен весь Пеленнор. Последние вести принесли защитники
северной заставы - те, кто успел добежать прежде, чем заперли Врата. Это был
остаток стражи, охранявшей путь из Анориэна и Ристании. Воинов привел
Ингольд, тот самый, что впустил Гэндальфа с Пином неполных пять дней назад,
когда в небе еще светило солнце и утро лучилось надеждой.
- Про мустангримцев ничего не известно, - сказал он. - Нет, из Ристании
никто не подойдет. А подойдут - тем хуже для них. Их опередили: едва донесли
нам, что новое войско из-за реки идет на Каир-Андрос, а войско уж тут как
тут. Тьма-тьмущая: многие тысячи здоровенных орков с Оком на щитах и шлемах
и еще больше людей, каких мы прежде не видели. Невысокие, угрюмые и
кряжистые, бородатые, как гномы, с бердышами. Наверно, из какого-нибудь
дикого края на востоке. Северную дорогу перекрыли, и большая рать ушла в
Анориэн. Нет, мустангримцам не пройти.

Врата были заперты. Ночь напролет слушали караульные на стенах, как
внизу разбойничают враги: выжигают поля и рощи, добивают раненых, рубят на
куски мертвецов. Впотьмах было не разобрать, сколько еще полчищ подошло
из-за реки, но в утренних сумерках увидели, что их даже больше, чем страх
подсказывал ночью. От конца до края копошилась почернелая равнина, и,
сколько хватал глаз, во мгле повсюду густо, как поганки с мухоморами,
выросли солдатские палатки, черные и темно-красные.
Деловито, по-муравьиному, сновали везде орки - и копали, копали рвы за
рвами, огромным кольцом охватывая город, чуть дальше полета стрелы. Каждый
вырытый ров вдруг наливался огнем, и неведомо было, откуда огонь этот
брался, каким ухищреньем или колдовством он горел и не гас. Весь день
прокапывались огненные рвы, а осажденные глядели со стен, не в силах этому
помешать. Как только ров загорался, подъезжали фургоны, подходили новые
сотни орков и быстро сооружали за огненными прикрытиями громадные
катапульты. В городе таких не было; какие были, до рвов не достреливали.
Однако сперва осажденные посмеивались: не очень-то пугали их эти
махины. Высокие и мощные стены города воздвигли несравненные строители,
изгнанники-нуменорцы, еще во всей силе и славе своей. Как в Ортханке, черная
каменная гладь была неуязвима для огня и стали, а чтобы проломить стену,
надо было сотрясти и расколоть ее земную основу.
- Нет, - говорили гондорцы, - даже если Тот и сам явится, в город он не
войдет, покуда мы живы.
Иные же возражали:
- Покуда мы живы? А долго ли живы будем? У него есть оружие, перед
которым от начала дней ни одна крепость не устояла. Голод. Все дороги
перекрыты. И ристанийцы не придут.
Но из катапульт не стали попусту обстреливать несокрушимую стену. Не
разбойному атаману, не оркскому вожаку поручено было разделаться со злейшим
врагом Мордора. Властная рука и злодейский расчет правили осадой. Наладили
огромные катапульты - с криками, бранью, со скрипом канатов и лебедок, - и
сразу полетели в город поверх стенных зубцов в первый ярус неведомые
снаряды: глухо и тяжко бухались они оземь - и, на диво гондорцам,
разрывались, брызжа огнем. Так переметнули колдовской неугасимый огонь за
стену, и скоро все, кроме дозорных, кинулись тушить разраставшиеся пожары. А
на них градом посыпались совсем другие, небольшие ядра. Они раскатывались по
улицам и переулкам за воротами - и, увидев, что это за ядра, суровые воины
вскрикивали и плакали, не стыдясь. Ибо враги швыряли в город отрубленные
головы погибших в Осгилиате, в боях за Раммас-Экор, на Пеленнорских пажитях.
Страшен был их вид - сплюснутые, расшибленные, иссеченные, с гнусным клеймом
Недреманного Ока на лбу, и все же в них угадывались знакомые, дорогие черты,
сведенные смертной мукой. Вглядывались, вспоминали и узнавали тех, кто еще
недавно горделиво шагал в строю, распахивал поля, приезжал на праздник из
зеленых горных долин.
Понапрасну грозили со стен кулаками скопищу кровожадных врагов. Что им
были эти проклятья? Да они не понимали западных наречий, сами же словно бы
не говорили, а рычали, каркали, клокотали и завывали. Впрочем, скоро даже на
проклятья ни у кого не стало духу: чем морить осажденных голодом, Владыка
Барад-Дура предпочел действовать побыстрее - донять их ужасом и отчаянием.
Снова налетели назгулы, и страшнее стали их пронзительные вопли -
отзвуки смертоносной злобы торжествующего Черного Властелина. Они кружили
над городом, как стервятники в ожидании мертвечины. На глаза не
показывались, на выстрел не подлетали, но везде и всюду слышался их
леденящий вой, теперь уже вовсе нестерпимый. Даже закаленные воины кидались
ничком, словно прячась от нависшей угрозы, а если и оставались стоять, то
роняли оружие из обессилевших рук, чернота полнила им душу, и они уж не
думали о сраженьях, им хотелось лишь уползти, где-нибудь укрыться и скорее
умереть.

А Фарамир лежал в чертоге Белой Башни, и лихорадка сжигала его: кто-то
сказал, что он умирает, и "умирает" повторяли ратники на стенах и на
улицах. Подле него сидел отец, сидел и молчал, не сводя с него глаз и совсем
забыв о делах войны.
Наверно, даже в лапах у орков Пину было все-таки легче. Он должен был
находиться при государе, и находился, хотя тот его вроде бы не замечал, а он
стоял час за часом у дверей неосвещенного чертога, кое-как справляясь с
мучительным страхом. Иногда он поглядывал на Денэтора, и ему казалось, что
гордый Правитель дряхлеет на глазах, точно его непреклонную волю сломили и
угасал его суровый разум. Может, скорбь тяготила его, а может, раскаяние.
Первый раз в жизни катились слезы по его щекам, и было это ужаснее всякого
гнева.
- Не плачь, государь, - пролепетал Пин. - Быть может, он еще
поправится. Ты у Гэндальфа спрашивал?
- Молчи ты про своего чародея! - сказал Денэтор. - Его безрассудство
нас погубило. Враг завладел ты знаешь чем, и теперь мощь его возросла
стократ: ему ведомы все наши мысли, и что ни делай - один конец.
А я послал сына - без ободренья и напутствия - на бесполезную гибель, и
вот он лежит, с отравой в крови. Нет, нет, пусть их дальше воюют, как хотят,
род мой прерван, я последний наместник Гондора. Пусть правят простолюдины,
пусть жалкие остатки некогда великого народа прячутся в горах, покуда их
всех не выловят.
За дверями послышались голоса - призывали Градоправителя.
- Нет, я не спущусь, - сказал он. - Мое место возле моего сына. Вдруг
он еще промолвит что-нибудь перед смертью. Он умирает. А вы повинуйтесь кому
угодно - хоть Серому Сумасброду, которому теперь тоже надеяться не на что. Я
останусь здесь.
Вот и пришлось Гэндальфу возглавить оборону столицы Гондора в роковой
для нее час. Там, где он появлялся, сердца живила надежда и отступал страх
перед крылатыми призраками. Без устали расхаживал он от цитадели до Брат,
проходил по стенам от северных до южных башен; и с ним был владетель
Дол-Амрота в сверкающей кольчуге. Ибо он и витязи его сохраняли мужество,
как истые потомки нуменорцев. Любуясь им, воины перешептывались:
- Видно, правду молвят древние преданья: эльфийская кровь течет в их
жилах, недаром же когда-то обитала там Нимродэль со своим народом.
И кто-нибудь запевал "Песнь о Нимродэли" или другую песню, сложенную в
долине Андуина в давнишние времена.
Однако же Гэндальф и князь Имраиль уходили, и опять свирепый вой
пронзал слух и леденил сердце, и слабела отвага воинов Гондора. Так минул
исполненный ужаса сумрачный день и медленно сгустилась зловещая ночная тьма.
В первом ярусе бушевали пожары, тушить их было некому, и многим защитникам
наружной стены отступление было отрезано. Вернее сказать - немногим, потому
что осталось их мало, большая часть уже перебралась за вторые ворота.

А вдалеке, на переправе, быстро навели мосты, и целый день шли по ним
войска с обозами. Наконец к полуночи все было готово для приступа, и первые
тысячи повалили через огненные рвы по оставленным для них хитрым проходам.
Они подошли на выстрел густою толпой, давя и тесня друг друга. Огни
высвечивали их, и промахнуться было трудно, тем более что Гондор издревле
славился своими лучниками. Но редко летели стрелы, и, все еще скрытый