Страница:
позади, военачальник Мордора убедился, что дух осажденных сломлен, и двинул
войско на приступ. Медленно подвозили во тьме огромные осадные башни,
выстроенные в Осгилиате.
И снова явились посыльные к дверям чертога: им непременно был нужен
Правитель, и Пин их впустил. Денэтор отвел глаза от лица Фарамира и молча
поглядел на них.
- Весь нижний ярус в огне, государь, - доложили ему. - Какие будут твои
приказанья? Ты ведь по-прежнему наш повелитель, ты наместник Гондора. Иные
говорят: Митрандир-де им не указ - и бегут со стен, покидая посты.
- Зачем? Зачем они бегут, дурачье? - проговорил Денэтор. - Сгорят - и
отмучаются, все равно ж гореть. Возвращайтесь в огонь! А я? Я взойду на свой
погребальный костер. Да, да, на костер! Ни Денэтору, ни Фарамиру нет места в
усыпальнице предков. Нет им посмертного ложа. Не суждено упокоиться вечным
сном их умащенным телам! Нет, мы обратимся в пепел, как цари древнейших
времен, когда еще не приплыл с Запада ни один корабль. Все кончено: Запад
побежден. Идите и гибните в огне!
Посыльные вышли молча, не отдав поклона государю. А Денэтор отпустил
жаркую руку Фарамира и поднялся.
- Огонь пожирает его, - скорбно молвил он, - изнутри палит его пламя,
уже спалило, - и, подойдя к Пину, взглянул на него сверху вниз. - Прощай! -
сказал он. - Прощай, Перегрин, сын Паладина! Недолгой была твоя служба, и
она подходит к концу. Конец наступит скоро, но я отпускаю тебя сейчас. Иди,
умирай, как тебе вздумается. Умирай, с кем и где тебе угодно; ступай, ищи
своего чародея, чье слабоумье обрекло тебя на смерть. Позови моих слуг и
уходи. Прощай!
- Я не стану прощаться с тобой, государь, - сказал Пин, преклоняя
колени. И вдруг в нем точно проснулся хоббит: он вскочил на ноги и поглядел
в глаза самовластному старцу. - С твоего позволения я отлучусь, государь, -
сказал он, - мне и правда очень бы надо повидаться с Гэндальфом. Только он
вовсе не слабоумный; и коли он умирать не собрался, то и я еще погожу. А
пока ты жив, я не свободен от своей клятвы и твоей службы. И если враги
возьмут цитадель, я надеюсь сражаться рядом с тобой и, может быть, заслужить
дарованный мне почет.
- Поступай как знаешь, сударь мой невысоклик, - отозвался Денэтор. - Я
сказал: моя жизнь кончена. Позови слуг!
И он снова подошел к Фарамиру.
Пин привел слуг - шестерых рослых молодцев при оружии; вид у них был
оробелый. Но Денэтор спокойно велел им укрыть Фарамира потеплее и взять ложе
на плечи.
Они повиновались: подняли ложе и вынесли его из чертога, шагая медленно
и мерно, чтобы не потревожить умирающего. Денэтор следовал за ними, тяжело
опираясь на свой жезл; скорбное шествие замыкал Пин.
Они вышли из Белой Башни во тьму; нависшую тучу озаряли снизу багровые
отсветы пожаров. Пересекая широкий двор, они по слову Денэтора замерли возле
иссохшего Древа.
Лишь отдаленный шум битвы нарушал тишину, и, разбиваясь о темную гладь
озера, печально звенели капли с поникших голых ветвей. Они миновали ворота
цитадели; часовой глядел на них с тревожным изумленьем. Свернули на запад и
наконец подошли к двери в задней стене шестого яруса. Дверь называлась
Фен-Холлен, Запертая, ибо отпирали ее только на время похорон и не было
здесь входа никому, кроме наместника да служителей усыпален в их мрачном
облаченье. За дверью дорога извилинами спускалась к уступу над пропастью, к
гробницам былых властителей Гондора.
Возле двери был маленький домик, и оттуда вышел перепуганный привратник
с фонарем. Повинуясь государю, он отпер дверь, и она беззвучно распахнулась.
У него забрали фонарь и двинулись вниз темным, извилистым путем между
древними стенами и многоколонной оградой, еле видной в колеблющемся свете.
Глухо отдавались их медленные шаги; они спускались все ниже, ниже и наконец
вышли на Улицу Безмолвия, Рат-Динен, к тусклым куполам, пустынным склепам и
статуям царственных мертвецов; в Усыпальне Наместников они опустили свою
ношу.
Пин, беспокойно озираясь, увидел, что пришли они в просторный сводчатый
склеп; и, словно огромные завесы, по стенам колыхались тени вместе со слабым
фонарным огоньком. Смутно видны были ряды мраморных столов, на каждом
возлежал покойник, скрестив руки и навеки откинувшись к твердому изголовью.
Вблизи пустовал один широкий стол. По знаку Денэтора на него положили
Фарамира, и отец лег рядом с сыном под общее покрывало, а слуги стояли подле
них, потупившись, точно плакальщики у смертного одра.
- Здесь мы и будем ждать, - тихо молвил Денэтор. - За умастителями не
посылайте, а принесите сухих поленьев
и обложите нас ими. Облейте поленья маслом, приготовьте факел. Когда я
велю, подожжете. И больше ни слова. Прощайте!
- С твоего позволения, государь! - проговорил Пин, повернулся и в ужасе
бросился вон из душного склепа. "Несчастный Фарамир! - думал он. - Надо
скорее найти Гэндальфа. Ну, несчастный Фарамир! Его бы лечить, а не
оплакивать. Ох ты, где же я Гэндальфа-то найду? Небось он в самом пекле, и
уж наверняка ему не до безумцев и не до умирающих".
У дверей он обратился к слуге, который стал на часы.
- Господин ваш не в себе, - сказал он. - Вы слишком-то не торопитесь!
Главное - с огнем погодите, пока Фарамир жив. Гэндальф придет - разберется.
- Кто правитель Минас-Тирита? - отозвался тот. - Государь наш Денэтор
или Серый Скиталец?
- По-моему, Серый Скиталец либо никто, - сказал Пин и со всех ног
помчался вверх петляющей дорогой, проскочил в открытую Запертую Дверь мимо
пораженного привратника и не останавливался до самой цитадели. Часовой
окликнул его, и он узнал голос Берегонда:
- Куда ты бежишь, господин Перегрин?
- Ищу Митрандира, - отвечал Пин.
- По порученью государя, наверно, - сказал Берегонд, - и негоже тебя
задерживать, но все-таки скажи в двух словах: что происходит? Куда
отправился государь? Я только что заступил на пост, и мне сказали, будто
Фарамира пронесли в Запертой Двери, а Денэтор шел позади.
- Пронесли, - подтвердил Пин. - Они сейчас внизу, в Усыпальне.
Берегонд склонил голову, чтобы скрыть слезы.
- Я слышал, что он умирает, - сказал он. - Значит, умер.
- Да нет, - сказал Пин, - пока не умер. Я даже думаю, его еще можно
спасти. Только знаешь ли, Берегонд, город-то еще держится, а Градоправитель
сдался. - И он наспех рассказал о речах и поступках Денэтора. - Мне надо
тотчас отыскать Гэндальфа.
- Здесь не отыщешь, разве что внизу.
- Я знаю. Государь отпустил меня. Слушай, Берегонд, ты, если что,
попробуй вмешайся, а то просто ужас берет.
- Стражам цитадели строго-настрого запрещено отлучаться с постов иначе
как по приказу самого государя.
- Ну, если тебе этот запрет важнее, чем жизнь Фарамира... - сказал Пин.
- Да и какие там запреты-приказы, когда государь обезумел. Словом, я бегу.
Жив буду - вернусь.
И он помчался вниз по улицам к наружной стене. Навстречу ему бежали
опаленные пожаром люди; кое-кто останавливался и окликал коротышку в
облаченье стража, но он ни разу не обернулся. Наконец он миновал вторые
ворота, за которыми от стены до стены разливалось и полыхало пламя. Но
почему-то было тихо: ни шума битвы, ни криков, ни лязга оружия. И вдруг
раздался жуткий громовой возглас, а за ним тяжкий удар с оглушительным эхом.
У Пина тряслись поджилки от нестерпимого ужаса, но он все же выглянул из-за
угла на широкую внутреннюю площадь перед Великими Вратами. Выглянул - и на
миг оцепенел. Он нашел Гэндальфа, и отпрянул назад, и забился в темный угол.
С полуночи продолжался общий приступ. Гремели барабаны. С севера и с
юга стены сплошь осаждало многотысячное воинство. Повсюду в багровом
полусвете двигались огромные, как дома, звери: это хородримские мумаки
подвозили из-за огненных рвов осадные башни и стенобитные орудия. Наступали
нестройно и гибли толпами; предводитель осады гнал рабов на смерть лишь
затем, чтобы прощупать оборону и рассредоточить силы гондорцев. Настоящий
удар он замышлял обрушить на Врата, мощные, чугунные, надежно скрепленные
сталью; их защищали несокрушимые башни и бастионы, но все же они были
ключом, единственным уязвимым местом неприступной твердыни.
Громче зарокотали барабаны. Взметнулись огненные языки. Осадные машины
ползли по полю, и между ними покачивался на толстых цепях громадный таран,
больше сотни футов длиною. Долго ковали его в темных кузнях Мордора;
страховидная оконечина из вороненой стали являла подобие волчьей морды с
ощеренной пастью, и на ней были начертаны колдовские, разрывные письмена.
Именовался он Гронд, в память о древнем Молоте Преисподней. Везли его
гигантские звери, с боков толпились орки, а позади тяжко шагали горные
тролли.
Но у Врат кипела битва: там стояли накрепко витязи Дол-Амрота и лучшие
из лучших минастиритцев. Тучей летели стрелы и дротики, осадные башни
валились или вспыхивали, как факелы. По обе стороны ворот громоздились
обломки и мертвые тела, однако же новые и новые толпы лезли вперед, словно
одержимые.
Гронд подползал. Его кожух не загорался, огромные звери, тащившие его,
то и дело вскидывались и бросались в стороны, топча бесчисленных орков, но
убитых отшвыривали, и толпы снова смыкались.
Гронд подползал все ближе. Бешено загремели барабаны, и над горами
трупов чудовищным виденьем возник высокий всадник в черном плаще с опушенным
капюшоном. Медленно двигался он вперед, попирая трупы, и стрелы бессильно
падали вокруг. Он поднял кверху длинный тусклый меч. Великий ужас объял всех
- осажденных и осаждающих, и воины роняли оружие. На миг все стихло.
Опять загрохотали барабаны. Чешуйчатые лапищи рывком подтянули Гронд к
воротам и с размаху ударили в них. Казалось, гром из поднебесья раскатился
по городу. Но чугунные створы и стальные столбы выдержали удар.
Тогда Черный Предводитель привстал в стременах и громогласно выкрикнул
заклятье на неведомом языке; жуткие слова его надрывали души и раскалывали
камень.
Трижды возопил он, трижды грянул таран, и третий удар внезапно сокрушил
Врата Гондора. Точно какая-то колдовская сила разломила их надвое - блеснула
жгучая молния, и чугунные осколки усеяли плиты.
Главарь назгулов въезжал в город. За спиной надвигавшегося черного
вестника смерти полыхало багровое зарево. Главарь назгулов въезжал под
своды, куда от века не ступала вражеская нога, - и защитники Минас-Тирита
опрометью разбегались.
Лишь один не отступил перед ним. На площади за Вратами безмолвно
дожидался неподвижный всадник - Гэндальф на Светозаре: во всем Средиземье
только этот конь мог вынести смертный ужас, подвластный Саурону, и он стоял,
точно каменное изваянье Рат-Динена.
- Сюда тебе входа нет, - промолвил Гэндальф, и огромная тень застыла. -
Возвращайся в бездну, тебе уготованную. Ступай назад, и да поглотит
кромешная тьма тебя вместе с твоим Владыкою. Прочь отсюда!
Черный Всадник откинул капюшон, и - о диво! - был он в короне, но без
головы, лишь красные языки пламени вздымались между могучими плечами. И
незримые уста изрыгнули злорадный хохот.
- Глупый старик! - сказал он. - Глупый старик! Нынче мой час. Не узнал
в лицо свою смерть? Умри же, захлебываясь проклятьями!
Он высоко поднял меч, и огонь сбежал по клинку.
Гэндальф не шелохнулся. И в этот самый миг где-то в городском дворике
прокричал петух - звонко и заливисто, ничего не ведая ни о войне, ни о
колдовских чарах, - прокричал, приветствуя утро, разгоравшееся высоко в
небесах над сумраком побоища.
И будто в ответ петушьему крику издали затрубили рога, рога, рога.
Смутное эхо огласило темные склоны Миндоллуина. А большие северные рога
трубили все яростней. Мустангримцы подоспели на выручку.
Мерри лежал на земле, закутавшись в одеяло, и удивлялся, как это
сокрытые мраком деревья шелестят в безветренной духоте. Потом он поднял
голову и снова услыхал отдаленный рокот барабанов на лесистых холмах и
горных уступах. Барабаны внезапно стихали и опять рокотали то дальше, то
ближе. Неужели часовые их не слышат?
Было темно, хоть глаз выколи, но он знал, что кругом полным-полно
конников. Пахло конским потом, лошади переступали с ноги на ногу и ударяли
копытом в хвойную подстилку. Войско заночевало в сосняке близ Эйленаха,
высокой горы посреди Друаданского леса, через который проходил главный тракт
восточного Анориэна.
Хоть Мерри и устал, но ему не спалось. Они ехали уже целых четверо
суток, и густевшие потемки все больше угнетали его.
Он уж и сам не понимал, чего он так рвался ехать, когда ему не то что
можно, а даже велено было остаться. Не хватало еще, чтобы старый конунг
узнал об ослушанье и разгневался. Но это вряд ли. Дернхельм, похоже,
договорился с сенешалем Эльфхельмом, начальником эореда. Ни сенешаль, ни
воины его Мерри в упор не видели и не отвечали, если он заговаривал с ними.
Дескать, навьючил Дернхельм зряшную поклажу - ну и ладно. А Дернхельм за все
время ни с кем ни словом не перемолвился. Мерри чувствовал себя никчемной
мелюзгой, и было ему очень тоскливо. А вдобавок и тревожно: войско оказалось
в тупике. Дальняя крепь Минас-Тирита была от них за день езды. Выслали
дозорных: одни не вернулись, другие примчались и сообщили, что дорога занята
врагами, большая рать стала лагерем в трех милях к западу от маячной горы
Амон-Дин, отряды идут по тракту, до передовых лиги три. Орки рыщут по
придорожным холмам. Конунг с Эомером держали ночной совет.
Мерри жаждал с кем-нибудь поговорить; он вспомнил о Пине и еще пуще
огорчился. Бедняга Пин, один-одинешенек в осажденном каменном городе: ужас,
да и только. Мерри захотелось стать рослым витязем вроде Эомера, затрубить в
какой-нибудь, что ли, рог и галопом помчаться на выручку Пину. Он сел и
снова прислушался к рокоту барабанов, теперь уж совсем поблизости. Вскоре
стали слышны негромкие голоса, мелькнули между деревьями полуприкрытые
фонари. Конники зашевелились во мраке.
Высокий человек споткнулся об него и обругал проклятые сосновые корни.
Мерри узнал по голосу сенешаля Эльфхельма.
- Я не сосновый корень, господин, - сказал он, - и даже не вьюк с
поклажей, а всего-навсего ушибленный хоббит. Извиняться не надо, лучше скажи
мне, что там такое стряслось.
- Пока ничего такого, спасибо растреклятому мороку, - отвечал
Эльфхельм. - Но государь приказал всем нам быть наготове: тронемся в
одночасье.
- Значит, враги наступают? - испуганно спросил Мерри. - Это их
барабаны? Я уж подумал, мне мерещится, а то никто будто и не слышит.
- Да нет, нет, - сказал Эльфхельм, - враги на дороге, а не в горах. Ты
слышишь барабаны лешаков, лесных дикарей: так они переговариваются издали.
Живут они в Друаданском лесу, вроде бы с древних времен, немного осталось
их, и таятся они хитро, точно дикие звери. Обычно-то им дела нет до войн
Гондора или Ристании, но сейчас их встревожила темень и нашествие орков:
испугались, что вернутся Темные Века - оно ведь и похоже на то. Хорошо хоть
нам они не враги: стрелы у них отравленные и в лесу с ними не потягаешься.
Предлагают помочь Теодену: как раз их вождя повели к нему. Вот с фонарями-то
шли. Ну и будет с тебя - я и сам больше ничего не знаю. Все, я пошел
выполнять приказ. А ты, вьюк не вьюк, а давай-ка вьючься!
И он исчез в темноте. Мерри очень не понравились хитрые дикари и
отравленные стрелы: он и так-то не знал, куда деваться от страха. Дожидаться
было совсем невтерпеж, лучше уж точно знать, что тебя ждет. Он вскочил на
ноги и крадучись пустился вдогонку за последним фонарем.
Конунгу разбили палатку на поляне, под раскидистым деревом. Большой,
прикрытый сверху фонарь висел на ветке, и в тусклом свете его видны были
Теоден с Эомером, а перед ними сидел на корточках человечина, шишковатый,
как старый пень, и, точно чахлый мох, свисал с его мясистого подбородка
реденький клок волос. Коренастый, пузатый, толсторукий и коротконогий, в
травяной юбочке. Мерри показалось, что он где-то его уже видел, и вдруг ему
припомнились Пукколы в Дунхерге. Ну да, то ли один из тамошних болванчиков
ожил, то ли явился дальний-предальний потомок тех людей, которых изобразили
забытые умельцы давних веков.
Мерри подобрался поближе, но пока что все молчали, и наконец заговорил
дикарь: должно быть, его о чем-то спросили, и он раздумывал. Голос его был
низкий, гортанный, но, к удивлению Мерри, говорил он на всеобщем языке, хотя
поначалу запинался и примешивал к речи диковинные слова.
- Нет, отец коневодов, - сказал он, - мы не воины, мы охотники. Мы
стреляем горгуны в лесу, орколюды мы очень не любим. И тебе горгуны враги.
Потому будем тебе помогать. Дикий народ далеко слышит, далеко видит, знает
все тропы. Дикий народ давно-давно здесь живет, раньше, чем сделались
камень-дома, раньше, чем из воды вылезали высокие люди.
- Да нам-то в помощь нужны воины, - сказал Эомер. - А от тебя и троих
какая же помощь?
- Помощь узнавать, - отвечал дикарь. - Мы глядим и все видим, смотрим с
высоких гор. Камень-город трудно стоит, хода-выхода нет. Кругом огонь горит,
теперь внутри горит пожар. Ты хочешь туда? Тебе надо быстро скочить. Большой
лошадиной дорогой скочить нельзя, там горгуны и дальние люди оттуда. - Он
махнул на восток узловатой короткой рукой. - Много-много, ваших много не
столько.
- Откуда ты знаешь, что их больше? - недоверчиво спросил Эомер.
Ничего не выразилось ни на плоском лице, ни в темных глазах дикаря, но
голос его зазвучал угрюмо.
- Мы - дикари, дикий, вольный народ, мы не глупый ребенок, - с обидой
сказал он. - Я великий вождь Ган-бури-Ган. Я считаю звезды на небе, листья
на ветках, людей в темноте. Ваших воинов десять раз и еще пять раз по сорок
десятков. Их воинов больше. Будете биться долго, и кто кого одолеет? А
вокруг камень-города много-много еще.
- Увы! Все это верно, - сказал Теоден. - И наши разведчики доносят, что
дорогу преградили рвами и понатыкали кольев. С налету их смять не удастся.
- Все равно медлить нельзя, - сказал Эомер. - Мундбург в огне!
- Дайте молвить слово Ган-бури-Гану! - сказал дикарь. - Он знает другие
дороги и поведет вас там, где нет рвов, где не ходят горгуны, только наш
народ и дикие звери. Люди из камень-домов давно, когда были сильные, сделали
много дорог. Они резали горы, как охотники дичину. Народ говорит, наверно,
они кушали камни. Через Друадан к Мин-Риммону ездили большие повозки.
Давно-давно не ездят и дорогу забыли. Мы одни помним: вон там она идет на
гору, за горой прячется в траве, деревья ее прячут, а она обходит Риммой и
мимо Дина ведет вниз, к большой лошадиной дороге. Мы вас проведем туда, а вы
перебейте всех горгунов и прогоните дурную темноту ярким железом, и дикий
народ будет тихо жить дальше в своих диких лесах.
Эомер переговорил с конунгом на ристанийском языке, и наконец Теоден
обратился к дикарю.
- Ладно, пойдем в обход, - сказал он. - Оставляем большое войско у себя
в тылу, но что из этого? Если каменный город падет, мы не вернемся. А
выстоит, победим - худо придется оркам, отрезанным от своих. Тебя же,
Ган-бури-Ган, мы щедро одарим и станем твоими верными друзьями.
- Мертвые не одаряют живых и в друзья им не годятся, - ответствовал
дикарь. - Если темнота вас не съест, тогда после не мешайте диким людям
бродить, где хотят, по лесам и не гоняйте их, как диких зверей. Не бойтесь,
Ган-бури-Ган в ловушку не заведет. Он пойдет рядом с отцом коневодов,
обманет - убейте.
- Да будет так! - скрепил Теоден.
- А когда мы выйдем на большую дорогу? - спросил Эомер. - Раз вы
поведете нас, придется ехать шагом, и путь, наверно, узкий.
- Дикий народ ходит быстрым шагом, - сказал Ган. - По Каменоломной
долине, - он махнул рукою на юг, - можно ехать четыре лошади в ряд; в конце
и в начале путь узкий. Нашего ходу отсюда до Амон-Дина как от рассвета до
полудня.
- Стало быть, передовые доедут за семь часов, - сказал Эомер, - а
задние, пожалуй, часов за десять. Мало ли что может нас задержать, да и
войско сильно растянется; потом, на дороге, всех не сразу построишь.
Теперь-то который час?
- Кто его знает, - сказал Теоден. - Темень стоит беспросветная.
- Темень стоит, ночь проходит, - сказал Ган. - Когда солнце глаза не
видят, кожа его чует. Уже оно выше Восточных гор. В небесных полях совсем
светло.
- Тогда надо поскорее выступать, - сказал Эомер. - Сегодня-то никак не
поспеем, но хоть к завтрему.
Мерри не стал дослушивать, тишком улизнул и побежал собираться. Ну вот,
завтра уже и битва, в которой, похоже, немногим суждено уцелеть. Но он снова
подумал о Пине, о пожаре в Минас-Тирите - и кое-как совладал со страхом.
День прошел спокойно: ни засад, ни дозоров на пути не обнаружилось.
Обок охраняли войско дикари-охотники, и мимо них мышь бы не прошмыгнула, не
то что вражеские лазутчики. Чем ближе к осажденному городу, тем сумрачней
сгущалась мгла, и вереницею смутных теней казались люди и кони. У каждой
колонны был провожатый, а старый вождь шел рядом с конунгом. Поначалу
двигались медленно: нелегко было всадникам с лошадьми в поводу спускаться по
заросшим косогорам в Каменоломную долину. Уже под вечер передовые углубились
в серую чащобу близ восточного склона Амон-Дина, в огромное ущелье, за
которым расходились кряжи на запад и на восток. Сквозь это ущелье когда-то
была проложена широкая дорога, выводившая на главный анориэнский тракт, но
люди уже много веков здесь не ездили; деревья хозяйничали по-своему, и
дорога заросла, исчезла под грудами лежалой листвы и валежника. Однако же
чащоба эта была последним укрытием ристанийского войска: впереди
простиралась ровная долина, а на юго-востоке высились скалистые хребты и,
будто опираясь на них, воздвигся гигант Миндоллуин во всей своей каменной
мощи.
Первая колонна остановилась, и, когда задние подтянулись и вышли
ущельем из Каменоломной долины, в глубине серой чащобы разбили лагерь.
Конунг призвал воевод на совет. Эомер хотел было выслать дозорных, но старый
вождь Ган покачал головой.
- Не посылай своих коневодов, не надо, - сказал он. - В дурной темноте
видно мало, лешаки уже все увидели. Скоро придут и мне расскажут.
Воеводы явились; потом, откуда ни возьмись, вынырнули Пукколы,
точь-в-точь похожие на старого Гана: они, один за другим, говорили с ним на
чудном, гортанном наречии. Ган выслушал их и обратился к конунгу:
- Лешаки рассказали. Говорят: позади опасно, стерегись! За час ходу, за
Дином, - он указал на запад, на черневший маяк, - стоят чужелюды, большое
войско. А впереди никого нет, пустая дорога до каменного вала. Там опять
много. Горгуны ломают новый каменный вал огненным громом и железными черными
дубинками. Не боятся и кругом не смотрят. Думают, заняли все-все дороги! - И
у старого Гана заклокотало в горле: верно, он так смеялся.
- Добрые вести! - сказал Эомер. - Это просвет во мраке. Порой лиходея
своя же злоба слепит. Напустили темень - будь она неладна! - и помогли нам
укрыться. Теперь громят Гондор, чтоб не оставить камня на камне, - и
сокрушили преграду, которой я больше всего опасался. Нас бы надолго
задержали у дальней крепи. А теперь мы ее с ходу одолеем, дотуда бы
добраться!
- И еще раз спасибо тебе, Ган-бури-Ган, лесной человек, - молвил
Теоден. - Спасибо на доброй вести и на доброй службе. Доброй вам охоты!
- Вы знай убивать горгуны! Бейте орколюды! Слова не надо лесному
народу! - отвечал Ган. - Прогоните ярким железом дурную, вонючую темноту!
- Затем и явились мы в здешние края, - сказал конунг. - Поглядим
завтра, чья возьмет.
Ган-бури-Ган присел и коснулся земли шишковатым лбом в знак прощания.
Потом, встав на ноги, он вдруг насторожился, будто что-то унюхал. Глаза его
сверкнули.
- Свежий ветер задувает! - крикнул он, и все дикари вмиг исчезли во
мгле, как нелепое наваждение. Только барабаны опять глухо зарокотали на
востоке, теперь, однако, ристанийцам и в голову не приходило опасаться
брюханов-лешаков.
- Дальше обойдемся без провожатых, - сказал Эльфхельм, - в мирное время
наши здесь ездили. Я, к примеру, ездил не раз и не два. Сейчас вот выедем на
дорогу, она свернет к югу, и семь, не больше, лиг останется до пеленнорской
крепи. Обочины дороги травянистые: тут, бывало, вестники Гондора мчались во
весь опор. И мы проедем быстро, без лишнего шума.
- Нас ждет жестокая сеча, и надо собраться с силами, - сказал Эомер. -
Давайте-ка отдохнем здесь и тронемся ночью; у крепи будем к рассвету, ежели
рассветет, а нет - ударим на врага по знаку государя, потемки не помеха.
Конунг одобрил его совет, и воеводы разошлись. Но Эльфхельм вскоре
возвратился.
- Мы разведали окрестности, государь, - сказал он. - Кругом и правда ни
души, нашли у дороги двух убитых всадников вместе с конями.
- Вот как? - сказал Эомер. - Ну и что же?
- Видишь ли, государь, убитые-то эти - посланцы Гондора. Один из них
вроде бы Хиргон - в руке Багряная Стрела, а головы нету. И вот еще что:
убили их, по всему судя, когда они скакали на запад. Должно быть, увидели,
что враги уже осадили крепь, и повернули коней. Было это два дня назад: кони
небось свежие, с подстав, как у них водится. Доехать до города и вернуться
они бы не успели.
- Нет, никак бы не успели! - сказал Теоден. - Значит, Денэтор про нас
ничего не знает и вряд ли нас ждет.
- Хоть поздно, да годно, и лучше поздно, чем никогда, - молвил Эомер. -
Может быть, на этот раз старинные присловья окажутся вернее верного.
Глубокой ночью ристанийское войско в молчанье двигалось по обочинам
дороги, огибавшей подножия Миндоллуина. Далеко впереди, на краю темного
небосклона, багровело зарево, и черными громадами выступали из сумрака
войско на приступ. Медленно подвозили во тьме огромные осадные башни,
выстроенные в Осгилиате.
И снова явились посыльные к дверям чертога: им непременно был нужен
Правитель, и Пин их впустил. Денэтор отвел глаза от лица Фарамира и молча
поглядел на них.
- Весь нижний ярус в огне, государь, - доложили ему. - Какие будут твои
приказанья? Ты ведь по-прежнему наш повелитель, ты наместник Гондора. Иные
говорят: Митрандир-де им не указ - и бегут со стен, покидая посты.
- Зачем? Зачем они бегут, дурачье? - проговорил Денэтор. - Сгорят - и
отмучаются, все равно ж гореть. Возвращайтесь в огонь! А я? Я взойду на свой
погребальный костер. Да, да, на костер! Ни Денэтору, ни Фарамиру нет места в
усыпальнице предков. Нет им посмертного ложа. Не суждено упокоиться вечным
сном их умащенным телам! Нет, мы обратимся в пепел, как цари древнейших
времен, когда еще не приплыл с Запада ни один корабль. Все кончено: Запад
побежден. Идите и гибните в огне!
Посыльные вышли молча, не отдав поклона государю. А Денэтор отпустил
жаркую руку Фарамира и поднялся.
- Огонь пожирает его, - скорбно молвил он, - изнутри палит его пламя,
уже спалило, - и, подойдя к Пину, взглянул на него сверху вниз. - Прощай! -
сказал он. - Прощай, Перегрин, сын Паладина! Недолгой была твоя служба, и
она подходит к концу. Конец наступит скоро, но я отпускаю тебя сейчас. Иди,
умирай, как тебе вздумается. Умирай, с кем и где тебе угодно; ступай, ищи
своего чародея, чье слабоумье обрекло тебя на смерть. Позови моих слуг и
уходи. Прощай!
- Я не стану прощаться с тобой, государь, - сказал Пин, преклоняя
колени. И вдруг в нем точно проснулся хоббит: он вскочил на ноги и поглядел
в глаза самовластному старцу. - С твоего позволения я отлучусь, государь, -
сказал он, - мне и правда очень бы надо повидаться с Гэндальфом. Только он
вовсе не слабоумный; и коли он умирать не собрался, то и я еще погожу. А
пока ты жив, я не свободен от своей клятвы и твоей службы. И если враги
возьмут цитадель, я надеюсь сражаться рядом с тобой и, может быть, заслужить
дарованный мне почет.
- Поступай как знаешь, сударь мой невысоклик, - отозвался Денэтор. - Я
сказал: моя жизнь кончена. Позови слуг!
И он снова подошел к Фарамиру.
Пин привел слуг - шестерых рослых молодцев при оружии; вид у них был
оробелый. Но Денэтор спокойно велел им укрыть Фарамира потеплее и взять ложе
на плечи.
Они повиновались: подняли ложе и вынесли его из чертога, шагая медленно
и мерно, чтобы не потревожить умирающего. Денэтор следовал за ними, тяжело
опираясь на свой жезл; скорбное шествие замыкал Пин.
Они вышли из Белой Башни во тьму; нависшую тучу озаряли снизу багровые
отсветы пожаров. Пересекая широкий двор, они по слову Денэтора замерли возле
иссохшего Древа.
Лишь отдаленный шум битвы нарушал тишину, и, разбиваясь о темную гладь
озера, печально звенели капли с поникших голых ветвей. Они миновали ворота
цитадели; часовой глядел на них с тревожным изумленьем. Свернули на запад и
наконец подошли к двери в задней стене шестого яруса. Дверь называлась
Фен-Холлен, Запертая, ибо отпирали ее только на время похорон и не было
здесь входа никому, кроме наместника да служителей усыпален в их мрачном
облаченье. За дверью дорога извилинами спускалась к уступу над пропастью, к
гробницам былых властителей Гондора.
Возле двери был маленький домик, и оттуда вышел перепуганный привратник
с фонарем. Повинуясь государю, он отпер дверь, и она беззвучно распахнулась.
У него забрали фонарь и двинулись вниз темным, извилистым путем между
древними стенами и многоколонной оградой, еле видной в колеблющемся свете.
Глухо отдавались их медленные шаги; они спускались все ниже, ниже и наконец
вышли на Улицу Безмолвия, Рат-Динен, к тусклым куполам, пустынным склепам и
статуям царственных мертвецов; в Усыпальне Наместников они опустили свою
ношу.
Пин, беспокойно озираясь, увидел, что пришли они в просторный сводчатый
склеп; и, словно огромные завесы, по стенам колыхались тени вместе со слабым
фонарным огоньком. Смутно видны были ряды мраморных столов, на каждом
возлежал покойник, скрестив руки и навеки откинувшись к твердому изголовью.
Вблизи пустовал один широкий стол. По знаку Денэтора на него положили
Фарамира, и отец лег рядом с сыном под общее покрывало, а слуги стояли подле
них, потупившись, точно плакальщики у смертного одра.
- Здесь мы и будем ждать, - тихо молвил Денэтор. - За умастителями не
посылайте, а принесите сухих поленьев
и обложите нас ими. Облейте поленья маслом, приготовьте факел. Когда я
велю, подожжете. И больше ни слова. Прощайте!
- С твоего позволения, государь! - проговорил Пин, повернулся и в ужасе
бросился вон из душного склепа. "Несчастный Фарамир! - думал он. - Надо
скорее найти Гэндальфа. Ну, несчастный Фарамир! Его бы лечить, а не
оплакивать. Ох ты, где же я Гэндальфа-то найду? Небось он в самом пекле, и
уж наверняка ему не до безумцев и не до умирающих".
У дверей он обратился к слуге, который стал на часы.
- Господин ваш не в себе, - сказал он. - Вы слишком-то не торопитесь!
Главное - с огнем погодите, пока Фарамир жив. Гэндальф придет - разберется.
- Кто правитель Минас-Тирита? - отозвался тот. - Государь наш Денэтор
или Серый Скиталец?
- По-моему, Серый Скиталец либо никто, - сказал Пин и со всех ног
помчался вверх петляющей дорогой, проскочил в открытую Запертую Дверь мимо
пораженного привратника и не останавливался до самой цитадели. Часовой
окликнул его, и он узнал голос Берегонда:
- Куда ты бежишь, господин Перегрин?
- Ищу Митрандира, - отвечал Пин.
- По порученью государя, наверно, - сказал Берегонд, - и негоже тебя
задерживать, но все-таки скажи в двух словах: что происходит? Куда
отправился государь? Я только что заступил на пост, и мне сказали, будто
Фарамира пронесли в Запертой Двери, а Денэтор шел позади.
- Пронесли, - подтвердил Пин. - Они сейчас внизу, в Усыпальне.
Берегонд склонил голову, чтобы скрыть слезы.
- Я слышал, что он умирает, - сказал он. - Значит, умер.
- Да нет, - сказал Пин, - пока не умер. Я даже думаю, его еще можно
спасти. Только знаешь ли, Берегонд, город-то еще держится, а Градоправитель
сдался. - И он наспех рассказал о речах и поступках Денэтора. - Мне надо
тотчас отыскать Гэндальфа.
- Здесь не отыщешь, разве что внизу.
- Я знаю. Государь отпустил меня. Слушай, Берегонд, ты, если что,
попробуй вмешайся, а то просто ужас берет.
- Стражам цитадели строго-настрого запрещено отлучаться с постов иначе
как по приказу самого государя.
- Ну, если тебе этот запрет важнее, чем жизнь Фарамира... - сказал Пин.
- Да и какие там запреты-приказы, когда государь обезумел. Словом, я бегу.
Жив буду - вернусь.
И он помчался вниз по улицам к наружной стене. Навстречу ему бежали
опаленные пожаром люди; кое-кто останавливался и окликал коротышку в
облаченье стража, но он ни разу не обернулся. Наконец он миновал вторые
ворота, за которыми от стены до стены разливалось и полыхало пламя. Но
почему-то было тихо: ни шума битвы, ни криков, ни лязга оружия. И вдруг
раздался жуткий громовой возглас, а за ним тяжкий удар с оглушительным эхом.
У Пина тряслись поджилки от нестерпимого ужаса, но он все же выглянул из-за
угла на широкую внутреннюю площадь перед Великими Вратами. Выглянул - и на
миг оцепенел. Он нашел Гэндальфа, и отпрянул назад, и забился в темный угол.
С полуночи продолжался общий приступ. Гремели барабаны. С севера и с
юга стены сплошь осаждало многотысячное воинство. Повсюду в багровом
полусвете двигались огромные, как дома, звери: это хородримские мумаки
подвозили из-за огненных рвов осадные башни и стенобитные орудия. Наступали
нестройно и гибли толпами; предводитель осады гнал рабов на смерть лишь
затем, чтобы прощупать оборону и рассредоточить силы гондорцев. Настоящий
удар он замышлял обрушить на Врата, мощные, чугунные, надежно скрепленные
сталью; их защищали несокрушимые башни и бастионы, но все же они были
ключом, единственным уязвимым местом неприступной твердыни.
Громче зарокотали барабаны. Взметнулись огненные языки. Осадные машины
ползли по полю, и между ними покачивался на толстых цепях громадный таран,
больше сотни футов длиною. Долго ковали его в темных кузнях Мордора;
страховидная оконечина из вороненой стали являла подобие волчьей морды с
ощеренной пастью, и на ней были начертаны колдовские, разрывные письмена.
Именовался он Гронд, в память о древнем Молоте Преисподней. Везли его
гигантские звери, с боков толпились орки, а позади тяжко шагали горные
тролли.
Но у Врат кипела битва: там стояли накрепко витязи Дол-Амрота и лучшие
из лучших минастиритцев. Тучей летели стрелы и дротики, осадные башни
валились или вспыхивали, как факелы. По обе стороны ворот громоздились
обломки и мертвые тела, однако же новые и новые толпы лезли вперед, словно
одержимые.
Гронд подползал. Его кожух не загорался, огромные звери, тащившие его,
то и дело вскидывались и бросались в стороны, топча бесчисленных орков, но
убитых отшвыривали, и толпы снова смыкались.
Гронд подползал все ближе. Бешено загремели барабаны, и над горами
трупов чудовищным виденьем возник высокий всадник в черном плаще с опушенным
капюшоном. Медленно двигался он вперед, попирая трупы, и стрелы бессильно
падали вокруг. Он поднял кверху длинный тусклый меч. Великий ужас объял всех
- осажденных и осаждающих, и воины роняли оружие. На миг все стихло.
Опять загрохотали барабаны. Чешуйчатые лапищи рывком подтянули Гронд к
воротам и с размаху ударили в них. Казалось, гром из поднебесья раскатился
по городу. Но чугунные створы и стальные столбы выдержали удар.
Тогда Черный Предводитель привстал в стременах и громогласно выкрикнул
заклятье на неведомом языке; жуткие слова его надрывали души и раскалывали
камень.
Трижды возопил он, трижды грянул таран, и третий удар внезапно сокрушил
Врата Гондора. Точно какая-то колдовская сила разломила их надвое - блеснула
жгучая молния, и чугунные осколки усеяли плиты.
Главарь назгулов въезжал в город. За спиной надвигавшегося черного
вестника смерти полыхало багровое зарево. Главарь назгулов въезжал под
своды, куда от века не ступала вражеская нога, - и защитники Минас-Тирита
опрометью разбегались.
Лишь один не отступил перед ним. На площади за Вратами безмолвно
дожидался неподвижный всадник - Гэндальф на Светозаре: во всем Средиземье
только этот конь мог вынести смертный ужас, подвластный Саурону, и он стоял,
точно каменное изваянье Рат-Динена.
- Сюда тебе входа нет, - промолвил Гэндальф, и огромная тень застыла. -
Возвращайся в бездну, тебе уготованную. Ступай назад, и да поглотит
кромешная тьма тебя вместе с твоим Владыкою. Прочь отсюда!
Черный Всадник откинул капюшон, и - о диво! - был он в короне, но без
головы, лишь красные языки пламени вздымались между могучими плечами. И
незримые уста изрыгнули злорадный хохот.
- Глупый старик! - сказал он. - Глупый старик! Нынче мой час. Не узнал
в лицо свою смерть? Умри же, захлебываясь проклятьями!
Он высоко поднял меч, и огонь сбежал по клинку.
Гэндальф не шелохнулся. И в этот самый миг где-то в городском дворике
прокричал петух - звонко и заливисто, ничего не ведая ни о войне, ни о
колдовских чарах, - прокричал, приветствуя утро, разгоравшееся высоко в
небесах над сумраком побоища.
И будто в ответ петушьему крику издали затрубили рога, рога, рога.
Смутное эхо огласило темные склоны Миндоллуина. А большие северные рога
трубили все яростней. Мустангримцы подоспели на выручку.
Мерри лежал на земле, закутавшись в одеяло, и удивлялся, как это
сокрытые мраком деревья шелестят в безветренной духоте. Потом он поднял
голову и снова услыхал отдаленный рокот барабанов на лесистых холмах и
горных уступах. Барабаны внезапно стихали и опять рокотали то дальше, то
ближе. Неужели часовые их не слышат?
Было темно, хоть глаз выколи, но он знал, что кругом полным-полно
конников. Пахло конским потом, лошади переступали с ноги на ногу и ударяли
копытом в хвойную подстилку. Войско заночевало в сосняке близ Эйленаха,
высокой горы посреди Друаданского леса, через который проходил главный тракт
восточного Анориэна.
Хоть Мерри и устал, но ему не спалось. Они ехали уже целых четверо
суток, и густевшие потемки все больше угнетали его.
Он уж и сам не понимал, чего он так рвался ехать, когда ему не то что
можно, а даже велено было остаться. Не хватало еще, чтобы старый конунг
узнал об ослушанье и разгневался. Но это вряд ли. Дернхельм, похоже,
договорился с сенешалем Эльфхельмом, начальником эореда. Ни сенешаль, ни
воины его Мерри в упор не видели и не отвечали, если он заговаривал с ними.
Дескать, навьючил Дернхельм зряшную поклажу - ну и ладно. А Дернхельм за все
время ни с кем ни словом не перемолвился. Мерри чувствовал себя никчемной
мелюзгой, и было ему очень тоскливо. А вдобавок и тревожно: войско оказалось
в тупике. Дальняя крепь Минас-Тирита была от них за день езды. Выслали
дозорных: одни не вернулись, другие примчались и сообщили, что дорога занята
врагами, большая рать стала лагерем в трех милях к западу от маячной горы
Амон-Дин, отряды идут по тракту, до передовых лиги три. Орки рыщут по
придорожным холмам. Конунг с Эомером держали ночной совет.
Мерри жаждал с кем-нибудь поговорить; он вспомнил о Пине и еще пуще
огорчился. Бедняга Пин, один-одинешенек в осажденном каменном городе: ужас,
да и только. Мерри захотелось стать рослым витязем вроде Эомера, затрубить в
какой-нибудь, что ли, рог и галопом помчаться на выручку Пину. Он сел и
снова прислушался к рокоту барабанов, теперь уж совсем поблизости. Вскоре
стали слышны негромкие голоса, мелькнули между деревьями полуприкрытые
фонари. Конники зашевелились во мраке.
Высокий человек споткнулся об него и обругал проклятые сосновые корни.
Мерри узнал по голосу сенешаля Эльфхельма.
- Я не сосновый корень, господин, - сказал он, - и даже не вьюк с
поклажей, а всего-навсего ушибленный хоббит. Извиняться не надо, лучше скажи
мне, что там такое стряслось.
- Пока ничего такого, спасибо растреклятому мороку, - отвечал
Эльфхельм. - Но государь приказал всем нам быть наготове: тронемся в
одночасье.
- Значит, враги наступают? - испуганно спросил Мерри. - Это их
барабаны? Я уж подумал, мне мерещится, а то никто будто и не слышит.
- Да нет, нет, - сказал Эльфхельм, - враги на дороге, а не в горах. Ты
слышишь барабаны лешаков, лесных дикарей: так они переговариваются издали.
Живут они в Друаданском лесу, вроде бы с древних времен, немного осталось
их, и таятся они хитро, точно дикие звери. Обычно-то им дела нет до войн
Гондора или Ристании, но сейчас их встревожила темень и нашествие орков:
испугались, что вернутся Темные Века - оно ведь и похоже на то. Хорошо хоть
нам они не враги: стрелы у них отравленные и в лесу с ними не потягаешься.
Предлагают помочь Теодену: как раз их вождя повели к нему. Вот с фонарями-то
шли. Ну и будет с тебя - я и сам больше ничего не знаю. Все, я пошел
выполнять приказ. А ты, вьюк не вьюк, а давай-ка вьючься!
И он исчез в темноте. Мерри очень не понравились хитрые дикари и
отравленные стрелы: он и так-то не знал, куда деваться от страха. Дожидаться
было совсем невтерпеж, лучше уж точно знать, что тебя ждет. Он вскочил на
ноги и крадучись пустился вдогонку за последним фонарем.
Конунгу разбили палатку на поляне, под раскидистым деревом. Большой,
прикрытый сверху фонарь висел на ветке, и в тусклом свете его видны были
Теоден с Эомером, а перед ними сидел на корточках человечина, шишковатый,
как старый пень, и, точно чахлый мох, свисал с его мясистого подбородка
реденький клок волос. Коренастый, пузатый, толсторукий и коротконогий, в
травяной юбочке. Мерри показалось, что он где-то его уже видел, и вдруг ему
припомнились Пукколы в Дунхерге. Ну да, то ли один из тамошних болванчиков
ожил, то ли явился дальний-предальний потомок тех людей, которых изобразили
забытые умельцы давних веков.
Мерри подобрался поближе, но пока что все молчали, и наконец заговорил
дикарь: должно быть, его о чем-то спросили, и он раздумывал. Голос его был
низкий, гортанный, но, к удивлению Мерри, говорил он на всеобщем языке, хотя
поначалу запинался и примешивал к речи диковинные слова.
- Нет, отец коневодов, - сказал он, - мы не воины, мы охотники. Мы
стреляем горгуны в лесу, орколюды мы очень не любим. И тебе горгуны враги.
Потому будем тебе помогать. Дикий народ далеко слышит, далеко видит, знает
все тропы. Дикий народ давно-давно здесь живет, раньше, чем сделались
камень-дома, раньше, чем из воды вылезали высокие люди.
- Да нам-то в помощь нужны воины, - сказал Эомер. - А от тебя и троих
какая же помощь?
- Помощь узнавать, - отвечал дикарь. - Мы глядим и все видим, смотрим с
высоких гор. Камень-город трудно стоит, хода-выхода нет. Кругом огонь горит,
теперь внутри горит пожар. Ты хочешь туда? Тебе надо быстро скочить. Большой
лошадиной дорогой скочить нельзя, там горгуны и дальние люди оттуда. - Он
махнул на восток узловатой короткой рукой. - Много-много, ваших много не
столько.
- Откуда ты знаешь, что их больше? - недоверчиво спросил Эомер.
Ничего не выразилось ни на плоском лице, ни в темных глазах дикаря, но
голос его зазвучал угрюмо.
- Мы - дикари, дикий, вольный народ, мы не глупый ребенок, - с обидой
сказал он. - Я великий вождь Ган-бури-Ган. Я считаю звезды на небе, листья
на ветках, людей в темноте. Ваших воинов десять раз и еще пять раз по сорок
десятков. Их воинов больше. Будете биться долго, и кто кого одолеет? А
вокруг камень-города много-много еще.
- Увы! Все это верно, - сказал Теоден. - И наши разведчики доносят, что
дорогу преградили рвами и понатыкали кольев. С налету их смять не удастся.
- Все равно медлить нельзя, - сказал Эомер. - Мундбург в огне!
- Дайте молвить слово Ган-бури-Гану! - сказал дикарь. - Он знает другие
дороги и поведет вас там, где нет рвов, где не ходят горгуны, только наш
народ и дикие звери. Люди из камень-домов давно, когда были сильные, сделали
много дорог. Они резали горы, как охотники дичину. Народ говорит, наверно,
они кушали камни. Через Друадан к Мин-Риммону ездили большие повозки.
Давно-давно не ездят и дорогу забыли. Мы одни помним: вон там она идет на
гору, за горой прячется в траве, деревья ее прячут, а она обходит Риммой и
мимо Дина ведет вниз, к большой лошадиной дороге. Мы вас проведем туда, а вы
перебейте всех горгунов и прогоните дурную темноту ярким железом, и дикий
народ будет тихо жить дальше в своих диких лесах.
Эомер переговорил с конунгом на ристанийском языке, и наконец Теоден
обратился к дикарю.
- Ладно, пойдем в обход, - сказал он. - Оставляем большое войско у себя
в тылу, но что из этого? Если каменный город падет, мы не вернемся. А
выстоит, победим - худо придется оркам, отрезанным от своих. Тебя же,
Ган-бури-Ган, мы щедро одарим и станем твоими верными друзьями.
- Мертвые не одаряют живых и в друзья им не годятся, - ответствовал
дикарь. - Если темнота вас не съест, тогда после не мешайте диким людям
бродить, где хотят, по лесам и не гоняйте их, как диких зверей. Не бойтесь,
Ган-бури-Ган в ловушку не заведет. Он пойдет рядом с отцом коневодов,
обманет - убейте.
- Да будет так! - скрепил Теоден.
- А когда мы выйдем на большую дорогу? - спросил Эомер. - Раз вы
поведете нас, придется ехать шагом, и путь, наверно, узкий.
- Дикий народ ходит быстрым шагом, - сказал Ган. - По Каменоломной
долине, - он махнул рукою на юг, - можно ехать четыре лошади в ряд; в конце
и в начале путь узкий. Нашего ходу отсюда до Амон-Дина как от рассвета до
полудня.
- Стало быть, передовые доедут за семь часов, - сказал Эомер, - а
задние, пожалуй, часов за десять. Мало ли что может нас задержать, да и
войско сильно растянется; потом, на дороге, всех не сразу построишь.
Теперь-то который час?
- Кто его знает, - сказал Теоден. - Темень стоит беспросветная.
- Темень стоит, ночь проходит, - сказал Ган. - Когда солнце глаза не
видят, кожа его чует. Уже оно выше Восточных гор. В небесных полях совсем
светло.
- Тогда надо поскорее выступать, - сказал Эомер. - Сегодня-то никак не
поспеем, но хоть к завтрему.
Мерри не стал дослушивать, тишком улизнул и побежал собираться. Ну вот,
завтра уже и битва, в которой, похоже, немногим суждено уцелеть. Но он снова
подумал о Пине, о пожаре в Минас-Тирите - и кое-как совладал со страхом.
День прошел спокойно: ни засад, ни дозоров на пути не обнаружилось.
Обок охраняли войско дикари-охотники, и мимо них мышь бы не прошмыгнула, не
то что вражеские лазутчики. Чем ближе к осажденному городу, тем сумрачней
сгущалась мгла, и вереницею смутных теней казались люди и кони. У каждой
колонны был провожатый, а старый вождь шел рядом с конунгом. Поначалу
двигались медленно: нелегко было всадникам с лошадьми в поводу спускаться по
заросшим косогорам в Каменоломную долину. Уже под вечер передовые углубились
в серую чащобу близ восточного склона Амон-Дина, в огромное ущелье, за
которым расходились кряжи на запад и на восток. Сквозь это ущелье когда-то
была проложена широкая дорога, выводившая на главный анориэнский тракт, но
люди уже много веков здесь не ездили; деревья хозяйничали по-своему, и
дорога заросла, исчезла под грудами лежалой листвы и валежника. Однако же
чащоба эта была последним укрытием ристанийского войска: впереди
простиралась ровная долина, а на юго-востоке высились скалистые хребты и,
будто опираясь на них, воздвигся гигант Миндоллуин во всей своей каменной
мощи.
Первая колонна остановилась, и, когда задние подтянулись и вышли
ущельем из Каменоломной долины, в глубине серой чащобы разбили лагерь.
Конунг призвал воевод на совет. Эомер хотел было выслать дозорных, но старый
вождь Ган покачал головой.
- Не посылай своих коневодов, не надо, - сказал он. - В дурной темноте
видно мало, лешаки уже все увидели. Скоро придут и мне расскажут.
Воеводы явились; потом, откуда ни возьмись, вынырнули Пукколы,
точь-в-точь похожие на старого Гана: они, один за другим, говорили с ним на
чудном, гортанном наречии. Ган выслушал их и обратился к конунгу:
- Лешаки рассказали. Говорят: позади опасно, стерегись! За час ходу, за
Дином, - он указал на запад, на черневший маяк, - стоят чужелюды, большое
войско. А впереди никого нет, пустая дорога до каменного вала. Там опять
много. Горгуны ломают новый каменный вал огненным громом и железными черными
дубинками. Не боятся и кругом не смотрят. Думают, заняли все-все дороги! - И
у старого Гана заклокотало в горле: верно, он так смеялся.
- Добрые вести! - сказал Эомер. - Это просвет во мраке. Порой лиходея
своя же злоба слепит. Напустили темень - будь она неладна! - и помогли нам
укрыться. Теперь громят Гондор, чтоб не оставить камня на камне, - и
сокрушили преграду, которой я больше всего опасался. Нас бы надолго
задержали у дальней крепи. А теперь мы ее с ходу одолеем, дотуда бы
добраться!
- И еще раз спасибо тебе, Ган-бури-Ган, лесной человек, - молвил
Теоден. - Спасибо на доброй вести и на доброй службе. Доброй вам охоты!
- Вы знай убивать горгуны! Бейте орколюды! Слова не надо лесному
народу! - отвечал Ган. - Прогоните ярким железом дурную, вонючую темноту!
- Затем и явились мы в здешние края, - сказал конунг. - Поглядим
завтра, чья возьмет.
Ган-бури-Ган присел и коснулся земли шишковатым лбом в знак прощания.
Потом, встав на ноги, он вдруг насторожился, будто что-то унюхал. Глаза его
сверкнули.
- Свежий ветер задувает! - крикнул он, и все дикари вмиг исчезли во
мгле, как нелепое наваждение. Только барабаны опять глухо зарокотали на
востоке, теперь, однако, ристанийцам и в голову не приходило опасаться
брюханов-лешаков.
- Дальше обойдемся без провожатых, - сказал Эльфхельм, - в мирное время
наши здесь ездили. Я, к примеру, ездил не раз и не два. Сейчас вот выедем на
дорогу, она свернет к югу, и семь, не больше, лиг останется до пеленнорской
крепи. Обочины дороги травянистые: тут, бывало, вестники Гондора мчались во
весь опор. И мы проедем быстро, без лишнего шума.
- Нас ждет жестокая сеча, и надо собраться с силами, - сказал Эомер. -
Давайте-ка отдохнем здесь и тронемся ночью; у крепи будем к рассвету, ежели
рассветет, а нет - ударим на врага по знаку государя, потемки не помеха.
Конунг одобрил его совет, и воеводы разошлись. Но Эльфхельм вскоре
возвратился.
- Мы разведали окрестности, государь, - сказал он. - Кругом и правда ни
души, нашли у дороги двух убитых всадников вместе с конями.
- Вот как? - сказал Эомер. - Ну и что же?
- Видишь ли, государь, убитые-то эти - посланцы Гондора. Один из них
вроде бы Хиргон - в руке Багряная Стрела, а головы нету. И вот еще что:
убили их, по всему судя, когда они скакали на запад. Должно быть, увидели,
что враги уже осадили крепь, и повернули коней. Было это два дня назад: кони
небось свежие, с подстав, как у них водится. Доехать до города и вернуться
они бы не успели.
- Нет, никак бы не успели! - сказал Теоден. - Значит, Денэтор про нас
ничего не знает и вряд ли нас ждет.
- Хоть поздно, да годно, и лучше поздно, чем никогда, - молвил Эомер. -
Может быть, на этот раз старинные присловья окажутся вернее верного.
Глубокой ночью ристанийское войско в молчанье двигалось по обочинам
дороги, огибавшей подножия Миндоллуина. Далеко впереди, на краю темного
небосклона, багровело зарево, и черными громадами выступали из сумрака