Толкиен Джон Рональд Руэл. Возвращение государя

- Да, о малышах-хоббитанцах не по росту судить, - заметил Гальбарад. -
Вовсе им невдомек, какими трудами охраняли мы их границы, но мне это ничуть
не обидно.
- А теперь наши судьбы сплелись воедино, - сказал Арагорн. - Но что
поделать, приходится разлучаться. Ладно, мне надо перекусить, да в дорогу.
Пойдемте, Леголас и Гимли! Поговорим за едой.
Они вместе вернулись в Горнбург. Однако за столом Арагорн хранил
молчание, и друзья переглядывались.
- Говори же! - сказал наконец Леголас. - Говори, может, полегчает,
светлее станет на сердце! Что случилось с тех пор, как мы приехали на
мглистом рассвете в эту хмурую крепость?
- Я выдержал битву куда более жестокую, чем на стенах этой хмурой
крепости, - отвечал Арагорн. - Я глядел в Ортханкский камень, друзья мои.
- Ты глядел в эту проклятую колдовскую штуковину? - вскричал Гимли с
ужасом и недоумением. - Он... Враг у тебя что-нибудь выведал? Ведь даже
Гэндальф и тот не отважился на такой поединок, а ты...
- Ты забываешь, с кем говоришь, - сурово осек его Арагорн, и глаза его
блеснули. - Не при тебе ли я во всеуслышание назвался у ворот Эдораса? Что,
по-твоему, я мог ему выдать? Нет, Гимли, - уже мягче продолжал он, и тень
сбежала с его лица, видна была лишь безмерная усталость, точно после многих
бессонных ночей, исполненных тяжкого труда. - Нет, друзья мои, я законный
владелец Камня, я вправе и в силах воспользоваться им: так я рассудил. Право
мое неоспоримо. И сил хватило - правда, еле-еле.
Он глубоко вздохнул.
- Да, жестокий был поединок, все никак не приду в себя. Я не сказал ему
ни слова, но сумел подчинить Камень своей воле. От одного этого он придет в
неистовство. И я предстал перед ним. Да, сударь мой Гимли, Враг видел меня,
но не в том обличье, в каком ты видишь меня сейчас. Если я оказал ему
услугу, дело плохо; но думаю, что оказал дурную услугу. Он был, по-моему,
страшно поражен тем, что я объявился среди живых, ибо доныне он обо мне не
знал. Под окнами Ортханка на меня не обратили внимания, благо я был в
ристанийском доспехе; но уж Саурон-то не забыл Исилдура и меча Элендила. И
вот, как раз когда начинают сбываться его черные замыслы, вдруг он воочию
видит наследника Исилдура и тот самый меч: я обнажил перед ним заново
откованный клинок. А он все же не так силен, чтоб ничего не опасаться - нет,
его еще гложут сомнения.
- Ну, сил-то ему не занимать, - возразил Гимли, - и тем быстрее он
нанесет удар.
- Быстрее вовсе не значит вернее, - сказал Арагорн. - И настала пора
опережать Врага, а не дожидаться его ударов. Друзья мои, когда я овладел
Камнем, мне многое открылось. Беда нагрянула на Гондор с юга, и защитников
Минас-Тирита вдвое поубавилось. Если мы с этой бедою немедля не управимся,
то город погибнет, не выстоит и десяти дней.
- Значит, погибнет, - сказал Гимли. - Кого посылать на подмогу и как
туда поспеть вовремя?
- Посылать на подмогу некого, стало быть, надо ехать самому, - сказал
Арагорн. - И есть лишь один путь, которым можно поспеть к Морю вовремя, пока
еще не все потеряно. Это - Стезя Мертвецов.
- Стезя Мертвецов! - повторил Гимли. - Жутковатое название - и слух
ристанийцев оно, как я заметил, не тешит. Ну а живым-то можно проехать этой
Стезей и не сгинуть? И что толку, если проедем, - нас же всего горстка
против несметных полчищ Мордора!
- Живые по этой дороге не ездили, мустангримцы такого не упомнят, -
сказал Арагорн. - Она закрыта для живых. Однако наследник Исилдура в эту
черную годину может и проехать, если отважится. Слушайте! Сыновья Элронда из
Раздола, премудрого знатока преданий, передали мне слова отца: Пусть Арагорн
припомнит речь провидца, пусть памятует о Стезе Мертвецов.
- А что за речь провидца? - спросил Леголас.
- Вот что изрек провидец Мальбет во дни Арведуи, последнего властителя
Форпоста:

Простерлась черная тень над землей,
На запад стремится крылатый мрак.
Содрогается град; подступает враг
К заветным гробницам. И встают мертвецы,
Ибо клятвопреступникам вышел срок,
Ибо их созывает гремучий рог,
С вершины Эрека вновь затрубив.
Кто протрубит? Кто призовет
Из могильной мглы забытый народ?
Потомок того, кто был предан встарь,
Возвратится с севера Государь
Темным путем, Стезей Мертвецов.

- Что темным путем - это понятно, - сказал Гимли, - но в остальном
стихи уж очень темные.
- Остальное станет понятно, если поедешь со мной темным путем, - сказал
Арагорн. - Сам бы я его не избрал, но, видно, предуказанного не миновать. А
вы решайте сами, хватит ли у вас мужества и сил, чтобы одолеть неодолимый
страх и вынести непосильные тяготы - может статься, себе на беду.
- Я пойду за тобою даже Стезей Мертвецов, куда бы она ни привела, -
сказал Гимли.
- И я тоже, - сказал Леголас, - я мертвецов не боюсь.
- Хорошо бы этот забытый народ не забыл ратного дела, - сказал Гимли, -
а то не к чему их и тревожить.
- Это мы узнаем, если доберемся живыми до вершины Эрека, - сказал
Арагорн. - Ведь они поклялись сражаться с Сауроном и нарушили клятву; чтобы
исполнить ее ныне, надо сразиться. На вершине Эрека Исилдур водрузил черный
камень, который, по преданию, привез из Нуменора. И в начале его правления
князь горцев присягнул на верность Гондору возле этого камня. Когда же
Черный Властелин объявился в Средиземье и вновь стал могуч и страшен,
Исилдур призвал горцев на великую брань, а они отказались воевать, ибо
втайне предались Саурону еще во Вторую Эпоху, в проклятые времена его
владычества.
И тогда Исилдур сказал их князю: "Твое княжение да будет последним. И
если Запад восторжествует над твоим Черным Владыкою, то вот, я налагаю
проклятие на тебя и на весь твой народ: вы не узнаете покоя, доколе не
исполните клятву. Ибо войне этой суждено длиться несчетные годы, и в конце
ее снова призовут вас на брань". И они бежали от гнева Исилдура и не посмели
выступить на стороне Саурона; укрылись в горах, отъединились от соседей и
мало-помалу вымерли в своих каменистых пустошах. Но умершие не опочили; их
замогильное бденье оцепенило ужасом окрестности Эрека. Туда и лежит мой
путь, раз от живых мне помощи не будет. Вперед! - воскликнул он, поднявшись
и обнажив меч, ярко блеснувший в сумрачном зале. - Я еду Стезей Мертвецов к
Эрекскому камню. Кто отважится на это - за мною!
Леголас и Гимли промолчали и вышли следом за ним из ворот, к
безмолвному и недвижному строю всадников в капюшонах. Они сели на своего
коня, Арагорн вскочил на Рогерина. Гальбарад затрубил в большой рог, гулкое
эхо огласило Хельмово ущелье, и Дружина вихрем пронеслась по излогу; ей
вослед изумленно глядели с Гати и крепостных стен.

Теоден пробирался горными тропами, а Серая Дружина мчалась по степи и
на другой день уже подъезжала к Эдорасу. Едва передохнув, отправились
дальше, в горы - ив сумерках достигли Дунхерга.
Царевна Эовин радостно приветствовала их; таких могучих витязей, как
дунаданцы и сыновья Элронда, она в жизни не видела, но взгляд ее все время
устремлялся на Арагорна. За ужином они беседовали, и ей было рассказано обо
всем, что случилось после отъезда Теодена из столицы: лишь обрывочные вести
дошли до нее. Теперь она услышала о битве у Хельмовой Крепи, о полном
разгроме врага, о том, как конунг повел в последний бой своих всадников, - и
глаза ее засияли.
Наконец она сказала:
- Государи мои, вам пора отдохнуть с дороги. Нынче, наспех, я предложу
вам скромный ночлег. Наутро же мы приготовим более достойные вас покои.
Но Арагорн сказал:
- Нет, царевна, не заботься об этом. Нам нужно всего лишь переночевать
и позавтракать. Я очень тороплюсь, и на рассвете мы выезжаем.
- Тогда спасибо тебе, государь, - с улыбкой молвила она, - что ты,
свернув с пути, проехал столько миль, чтобы порадовать добрыми вестями
отшельницу Эовин.
- Ради такой отшельницы дальняя дорога не в тягость, - сказал Арагорн,
- однако же, царевна, с пути я бы сюда не свернул.
- Значит, государь, - отозвалась она, и в голосе ее слышна была печаль,
- ты сбился с пути, потому что из Дунхергской долины нет выхода ни на
восток, ни на юг - тебе надо вернуться обратно.
- Нет, царевна, - сказал он, - с пути я не сбился: я странствовал в
здешних краях задолго до того, как ты родилась им на украшение. Есть выход
из этой долины, он-то мне и нужен. Отсюда на юг ведет Стезя Мертвецов.
Она замерла, будто громом пораженная; лицо ее побелело, она глядела ему
в глаза и молчала, и молчали все кругом.
- Арагорн, - наконец молвила она, - неужели ты торопишься навстречу
гибели? Лишь гибель ждет тебя на этом пути. Там нет проходу живым.
- Меня, может статься, пропустят, - сказал Арагорн. - Так или иначе, я
попробую пройти. Другие дороги мне не годятся.
- Но это безумие, - сказала она. - С тобою славные, доблестные витязи,
и не в смертную тень ты их должен вести, а на бой, на поле брани. Молю тебя,
останься, ты поедешь с моим братом, на радость всему ристанийскому войску, в
знак великой надежды.
- Нет, царевна, это не безумие, - отвечал он, - этот путь предуказан
издревле. Кто идет со мною - идет по доброй воле; кто захочет остаться и
ехать на бой вместе с ристанийцами - пусть остается. Но я пойду Стезей
Мертвецов, даже в одиночку.
Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза; но
Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все
поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за радушие и
отправились спать.
Арагорна поместили с Леголасом и Гимли; у шатра окликнула его царевна
Эовин. Он обернулся и увидел словно бы легкое сиянье в ночном сумраке: на
ней было белое платье, и светились ее глаза.
- Арагорн, - сказала она, - зачем ты едешь этим гиблым путем?
- Затем, что иначе нельзя, - отвечал он. - Только так я, быть может,
сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели, Эовин. Будь моя воля, я гулял
бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздола.
Она помолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг положила руку
ему на плечо.
- Ты суров и тверд, - сказала она. - Таким, как ты, суждена слава. - И
снова примолкла. - Государь, - решилась она наконец, - если таков
предуказанный тебе путь, то позволь мне ехать с тобою. Мне опротивело
прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.
- Ты должна оставаться со своим народом, - ответил он.
- Только и слышу, что я кому-то что-то должна! - воскликнула Эовин. -
Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы я опекала
немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги - а мне все равно нельзя
жить по своей воле?
- Этого почти никому нельзя, - ответил он. - И не ты ли, царевна,
приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится конунг?
Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты думаешь, он
мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?
- Значит, так всегда и будет? - горько спросила она. - Ратники будут
уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне - оставаться, хозяйничать и
потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?
- Может статься, и встречать будет некого, - сказал он. - Настанет
темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних
защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее доблестны.
- Ты твердишь одно и то же, - отвечала она, - женщина, говоришь ты,
радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью - сгори вместе с
домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я - царевна из рода
Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого воина. И я не боюсь ни
боли, ни смерти.
- А чего ты боишься, царевна? - спросил он.
- Боюсь золоченой клетки, - сказала она. - Боюсь привыкнуть к домашнему
заточенью, состариться и расстаться с мечтами о великих подвигах.
- Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что она
опасна?
- Я ведь тебя, а не себя отговаривала, - сказала она. - И я призывала
тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу и победу.
Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая отвага!
- Я тоже этого не хочу, - сказал он. - Потому и говорю тебе, царевна:
оставайся! Нечего тебе делать на юге.
- Другим - тем, кто пойдет за тобою, - тоже нечего там делать. Они
пойдут потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя.
Сказав так, она повернулась и исчезла в темноте.

В небе забрезжил рассвет, но солнце еще не выглянуло из-за высоких
восточных хребтов. Дружина сидела верхами, и Арагорн собрался было вскочить
в седло, когда царевна Эовин, в ратном доспехе и при мече, вышла попрощаться
с ними. Она несла чашу с вином; пригубив ее, пожелала она воинам доброго
пути и передала чашу Арагорну, который, прежде чем допить вино, молвил:
- Прощай, царевна Ристании! Я пью во славу дома конунгов, пью за тебя и
за весь ваш народ. Скажи своему брату, что мы еще, может, и свидимся,
прорвавшись сквозь тьму!
Гимли и Леголасу показалось, что она беззвучно заплакала: скорбь
исказила ее гордое и строгое лицо. И она проговорила:
- Арагорн, ты едешь, куда сказал?
- Еду, - отвечал он.
- И не позволишь мне ехать с вами, как я просила тебя?
- Нет, царевна, - сказал он. - Нельзя тебе ехать без позволения конунга
или твоего брата, а они будут лишь завтра. У меня же на счету каждый час,
каждая минута на счету. Прощай!
Тогда она упала на колени и воскликнула:
- Я тебя умоляю!
- Нет, царевна, - сказал он, взяв ее за руку и поднимая с колен; потом
поцеловал ей руку, вспрыгнул в седло и тронул коня, больше не оглядываясь.
Лишь тем, кто знал его близко и ехал рядом, понятно было, как тяжело у него
на сердце.
А Эовин стояла, неподвижная, точно изваяние, сжав опущенные руки;
стояла и смотрела, как они уходят в черную тень Двиморберга, Горы Призраков,
к Вратам мертвого края. Когда всадники пропали из виду, она повернулась и
неверным шагом, как бы вслепую, отправилась к себе в шатер. Никто из ее
подданных не видел этого расставанья: они попрятались в страхе и ждали, пока
рассветет и уедут безрассудные чужаки.
И люди говорили:
- Это эльфийцы. Пусть себе едут в гиблый край, коли им суждено там
сгинуть. У нас своего горя хватает.

Ехали в предрассветной мгле; восходящее солнце заслонял сумрачный
гребень Горы Призраков. Извилистая дорога меж двумя рядами древних стоячих
камней привела их в бор Димхолт, преддверие страшного края. Под сенью черных
деревьев, где даже Леголасу было не по себе, открылась падь, и посреди тропы
роковою вехой возник громадный столп.
- Что-то у меня кровь леденеет, - заметил Гимли, но никто не отозвался,
и звук его голоса поглотила сырая хвойная подстилка.
Кони один за другим останавливались перед зловещим столпом; всадники
спешились и повели их под уздцы в обход по крутому склону к подножию Горы,
туда, где в отвесной скале зияли Врата, словно жерло ночи. Над широкой аркою
смутно виднелась тайнопись и загадочные рисунки, и Врата источали серый
туман, будто смертную тоску. Дружина оцепенела; лишь у царевича эльфов
Леголаса не дрогнуло сердце - он не страшился человеческих призраков.
- За этими Вратами, - сказал Гальбарад, - таится моя смерть. Я пойду ей
навстречу, но кони туда не пойдут.
- Мы должны пройти, значит, пройдут и кони, - отвечал Арагорн. - За
Вратами мертвенная тьма, а за нею - дальняя дорога, и каждый час промедленья
приближает торжество Саурона. Вперед!
И Арагорн пошел первым; вдохновленные его могучей волей, следовали за
ним дунаданцы, а кони их так любили своих хозяев, что не убоялись даже
замогильного ужаса, ибо надежны были сердца людей, которые их вели. Только
Арод, ристанийский конь, стоял весь в поту и дрожал - горестно было смотреть
на него. Но Леголас закрыл ему ладонями глаза, напел в уши ласковые, тихие
слова - и конь послушно пошел за своим седоком. Перед Вратами остался один
лишь гном Гимли. Колени его дрожали, и он стыдил сам себя.
- Вот уж неслыханное дело! - сказал он. - Эльф спускается под землю, а
гном боится!
И он ринулся вперед, волоча непослушные, как свинцом налитые ноги; тьма
обрушилась на него и ослепила Гимли, сына Глоина, который, бывало,
бесстрашно спускался в любые подземелья.

Арагорн запасся в Дунхерге факелами и нес огонь впереди; Элладан,
вознося факел, замыкал шествие, а за ним, спотыкаясь, брел Гимли. Ему видны
были только тусклые факельные огни; но едва Дружина приостанавливалась, как
слух его полнился ропотом и отзвуками голосов, невнятной молвью на неведомом
языке.
Дружина шла и шла, и помехи ей не было, а гному становилось все
страшнее - он-то знал, что вспять повернуть нельзя, что позади, в темноте,
толпится незримое сонмище. Страшно тянулось время; и то, что Гимли наконец
увидел, он очень не любил вспоминать. Вроде бы шли они по широкому проходу,
но стены внезапно исчезли, и перед ними разверзлась пустота. Ужас давил его
так, что ноги подкашивались на каждом шагу. Слева что-то блеснуло во мраке,
и факел Арагорна приблизился. Должно быть, Арагорн вернулся поглядеть, что
там блестит.
- Неужели ему не страшно? - пробормотал гном. - В любой другой пещере
Гимли, сын Глоина, первым побежал бы на блеск золота. Но здесь - не надо!
Пусть лежит!
И все же он подошел - и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а Элладан
держит оба факела. Перед ними простерся скелет богатыря. Боевой доспех
уцелел: кольчуга была золоченая, а воздух в пешере такой сухой, что чуть не
скрипел на зубах. Золотом и гранатами изукрашен был пояс; череп в шлеме с
золотой насечкой ничком уткнулся в песок. При факелах стало видно, что
скелет лежит у стены пещеры, возле закрытой каменной двери, впившись в щели
костяными пальцами. Рядом валялись обломки зазубренного меча: наверно, он
отчаянно рубил камень, пока хватало сил.
Арагорн не прикоснулся к останкам; он молча разглядывал их, потом
поднялся и вздохнул.
- До скончания веков не расцветут над ним цветы симбельмейна, -
проговорил он. - Девять и еще семь могильников давным-давно заросли травой,
и все эти несчетные годы он пролежал здесь, у дверей, которых не смог
открыть. Куда ведут эти двери? Что он искал за ними? Этого никто никогда не
узнает... И мне об этом знать незачем! - возгласил он, обращаясь к
шелестящей темноте позади. - Храните свои клады и тайны Проклятых Времен! А
нам надо спешить. Пропустите нас и ступайте следом! Я призываю вас всех к
Эрекскому камню!

Вместо ответа настало бездонное молчанье, пострашнее зловещего шелеста;
потом повеяло холодом, факелы вспыхнули, угасли, и зажечь их снова не
удалось. Что было дальше и сколько часов это длилось, Гимли толком не
помнил. Дружина шла вперед, а он кое-как поспевал за остальными, спасаясь от
ужаса, который, казалось, вот-вот обессилит его, настигая шелестами,
шорохами, призрачным звуком несчетных шагов. Он спотыкался, падал, под конец
полз на четвереньках и чувствовал, что больше не может: либо впереди
найдется выход и спасенье, либо уж будь что будет - он бросится назад на
растерзание ужасу.
Вдруг он услышал журчанье воды, такое отчетливо-звонкое, точно где-то
прокатился камень, пробудив от дурного сна. Становилось светлее, и вот
Дружина вышла из-под высокой сводчатой арки; ручей бежал рядом, а впереди
круто уходила вниз дорога между отвесными скалами, упирающимися в небеса.
Ущелье было такое узкое и глубокое, что небо казалось темным, и мерцали
мелкие звезды. Однако же Гимли узнал потом, что день был тот самый, когда
они вышли из Дунхерга, до заката оставалось еще два часа, а могли миновать и
годы; и вышел он будто бы совсем в иной мир.

Дружинники снова ехали вереницей, и Гимли сидел позади Леголаса.
Смеркалось, сгущались синие сумерки; и ужас шел по пятам. Леголас обернулся,
и Гимли увидел прямо перед собой блистающие глаза эльфа. За ними ехал
Элладан, замыкающий, но не последний на этой наклонной дороге.
- Мертвые следуют за нами, - сказал Леголас. - Я вижу тени всадников,
тусклые стяги, как клочья тумана, копья, точно заиндевелый кустарник. Они
следуют за нами.
- Да, мертвецы не отстают. Они откликнулись на зов, - сказал Элладан.

Наконец Дружина вышла из ущелья - внезапно, как сквозь трещину в стене;
они очутились над высокогорной долиной и услышали переплеск потока,
низвергавшегося водопадами.
- Куда это нас занесло? - спросил Гимли, и Элладан отвечал ему:
- Пониже истоков длинной студеной реки, которая впадает в морской
залив, омывающий стены Дол-Амрота. Мортхонд зовется она - Черноводная;
теперь ты, наверно, не спросишь почему.
Широким изгибом Мортхондская долина охватывала крутогорье с юга.
Травянистые склоны в этот сумеречный час подернуло серой пеленой; далеко
внизу мигали огоньки селений. Долина была плодородная и многолюдная.
Арагорн, не оборачиваясь, крикнул во весь голос:
- Друзья, забудьте об усталости! Пустите коней вскачь! Нам нужно прежде
полуночи быть у Эрекского камня, а до него еще далеко.
И они без оглядки промчались косогором к мосту через реку, набиравшую
ширину, и дальше вниз по дороге в долину.
Повсюду гасили огни и запирали двери, а те, кто был в поле, крича от
ужаса, метались, точно вспугнутое зверье. В полутьме разносился общий крик:
- Полчище мертвых! На нас идет полчище мертвых!
Звонили колокола, все разбегались и прятались, а Серая Дружина неслась
во весь опор, покуда кони не начали спотыкаться. И перед самой полуночью, в
черной, как бы пещерной тьме они все-таки доскакали до Эрекского камня.
С незапамятных пор витал смертный страх над горою Эрек и окрестными
пустошами. На вершине ее торчал черный камень, круглый, как огромный шар,
наполовину вкопанный в землю и все же высотой в человеческий рост. Был он
нездешнего вида, словно упал с небес, как думали иные; те же, кто помнил
предания Запада, говорили, что вывез его из руин Нуменора и вкопал на горе
сам Исилдур. Жители долины не смели приближаться к нему, да поблизости никто
и не жил: рассказывали, что в недобрую годину вокруг камня собирается и
ропщет сонмище привидений.
Дружина остановилась у камня; царила мертвенная ночная тишь. Арагорн
взял у Элроира серебряный рог, затрубил в него - и всем послышались глухие
ответные раскаты, дальним эхом из пещерных глубин. Больше ничего слышно не
было, но чуялось, что гору обступило большое войско; и дохнул леденящий
ветер. Арагорн спешился, стал подле камня и громовым голосом вопросил:
- Клятвопреступники, зачем вы пришли? И кто-то в ночи отозвался, как бы
издалека:
- Чтобы исполнить клятву и обрести покой. Тогда Арагорн молвил:
- Настал ваш час! Вы последуете за мною в Пеларгир-на-Андуине, и когда
тамошний край будет избавлен от Сауроновой нечисти, я сниму с вас заклятие,
и вы обретете покой навечно. Ибо я - Элессар, наследник великого князя
гондорского Исилдура.
И он повелел Гальбараду развернуть и водрузить знамя, которое тот
привез из Раздола; затрепетало черное полотнище, и в темноте не видно было,
что на нем выткано. Дружина заночевала возле камня, но почти никому не
спалось в безмолвном окружении призраков.
С первыми лучами бледного рассвета Арагорн повел свою Дружину в далекий
и многотрудный поход без отдыха и промедленья: такой был лишь ему по силам,
и его непреклонная воля поддерживала остальных. Подобных тягот не вынес бы
никто из смертных - но вынесли северные витязи-дунаданцы, и с ними был гном
Гимли и Леголас из рода эльфов.
Они прошли в Ламедон Тарлангским перевалом; за ними по пятам мчалось
призрачное воинство, а страшная весть о нем летела впереди, и, когда они
въезжали в Калембель-на-Кириле, кровавый закат озарял их со спины, из-за
хребта Пиннат-Гелина. В городе не было ни души, переправа через Кирил не
охранялась, ибо многие ушли на войну, а прочие бежали в горы, прослышав о
нашествии полчища мертвых. Наутро рассвета не было, и Серая Дружина исчезла
с глаз людских во тьме, нахлынувшей из Мордора; а мертвецы спешили следом.

ГЛАВА III. войсковой СБОР

Все пути сходились теперь на востоке, на рубеже грядущей войны - там,
где сгущалась грозная Темь. И когда Пин стоял у столичных Великих Врат,
провожая взглядом золотистые стяги владетеля Дол-Амрота, дружина конунга
Ристании спускалась с гор к Укрывищу.
День угасал. Длинные тени тянулись перед конниками. Темнота вползала в
густой, перешептывающийся ельник, облекавший горные кручи. Конунг ехал
медленно, он утомился за день. Вскоре тропа, обогнув выступ огромного утеса,
углубилась в тихий лесной сумрак. Вниз, вниз и вниз двигались они длинной
извилистой вереницей. Ближе ко дну ущелья уже совсем свечерело. Солнце
зашло, и сумеречная мгла окутала водопады.
Весь день виднелся далеко внизу бурливый поток, сбегавший с высокого
перевала, клокоча в своем узком русле между скалистыми откосами в сосновом
убранстве; и вот он был перед ними, готовый вырваться на приволье из
каменных теснин. Конники ехали берегом - и вдруг им открылась Дунхергская
долина, оглашенная вечерним гулом воды. Кипучая Снеговая, усиленная
притоком, мчалась, обдавая пеной каменистое ложе, к Эдорасу, к зеленым
холмам и равнинам. Справа, у края широкой долины, вздымал заоблачные взлобья
могучий Старкгорн, и его иззубренная вершина в шапке вечных снегов сияла в
высоте; черно-синие тени ложились на нее с востока, и багровыми пятнами ее
осыпал закат.
Мерри изумленно озирал этот неведомый край, о котором столько
понаслышался в долгом пути. Небес тут не было: вглядывайся не вглядывайся в
туманную пелену поверху, увидишь только громоздящиеся склоны, утес за