Толкиен Джон Рональд Руэл. Возвращение государя

Пролетели два часа, и вот уж Теоден сидел на своем белом коне; шерсть
Белогрива серебрилась в потемках. Высок и величав был всадник, хотя из-под
шишака его ниспадали на плечи седые пряди; и понурые ратники бодрились,
взирая на своего бесстрашного и непреклонного вождя.
На широких лугах возле шумной реки стояли строй за строем без малого
пятьдесят пять сотен конников в полном вооружении; и еще несколько сот
воинов при запасных конях с легкой поклажей. Одиноко запела труба. Конунг
поднял руку, и двинулась молчаливая рать Мустангрима. Впереди ехали
двенадцать телохранителей конунга, прославленные витязи; за ними сам Теоден
и Эомер одесную. Они распростились с Эовин наверху, в Укрывище, и горька
была память прощания, но думы их устремлялись вперед. Затем ехали посланцы
Гондора и Мерри на своем пони, а следом - еще двенадцать телохранителей.
Ехали мимо длинного строя конников; суровы и недвижны были их лица. Уж почти
миновали строй, как вдруг один из конников повернул голову и пристально
поглядел на хоббита. "Совсем еще юноша, - подумал Мерри, встретив его
взгляд, - невысокий, худощавый" . Он уловил отсвет ясных серых глаз и
вздрогнул, внезапно поняв, что в лице этом нет надежды, что его затеняет
смерть.
Серая дорога вела вдоль берега Снеговой, бурлящей в каменьях; мимо
селений Ундерхерга и Обернана, где скорбные женские лица выглядывали из
темных дверей; войско не провожали в путь ни рога, ни арфы, ни поющие
голоса. Так начался великий поход на восток, о котором слагали песни многие
поколения ристанийцев.

Из темного Дунхерга в тусклое утро
Вывел сын Тенгела свою последнюю рать
И достиг Эдораса, но царственные чертоги,
Старинные, златоверхие, были застланы мглой.
Здесь, в обители предков, он распростился с народом,
Со своим свободным народом и с очагом своим.
Простился с высоким троном и с благословенным кровом,
Под которым он пировал в былые светлые дни.
И дальше поехал конунг, по пятам за ним гнался ужас,
Впереди ожидал рок. Но он присягал на верность,
Он принес нерушимую клятву, и он исполнил ее.
Теоден ехал дальше. Пять дней и ночей
Мчались эорлинги вперед восточным путем
Через Фольд и Фенмарк, через Фириэнвуд.
Шесть тысяч копьеносцев мчались через Санлендинг.
К могучей твердыне Мундбург у горы Миндоллуин,
К столице Государей, из-за Моря приплывших,
Теперь осажденной врагами и окруженной огнем.
Судьба торопила их, и темнота поглотила,
Поглотила коней и конников, и стук уходящих копыт
Заглох в тишине: так нам поведали песни.

Когда конунг приехал в Эдорас, Медусельд и правда был застлан мглой,
хотя полдень едва наступил. Задержался он здесь ненадолго, и к войску его
примкнули десятков шесть всадников, опоздавших на сбор. После короткой
трапезы он велел готовиться в путь и ласково простился со своим оруженосцем.
Но Мерри еще напоследок попробовал умолить его.
- Я ведь тебе объяснил: такой поход Стибба не осилит, - сказал Теоден.
- И к тому же сам посуди, сударь мой Мериадок: пусть ты и при мече и не по
росту отважен, но что тебе делать в таком бою, какой нас ждет под стенами
гондорской столицы?
- Мало ли, тут не угадаешь, - возразил Мерри. - И зачем тогда,
государь, ты взял меня в оруженосцы - не затем разве, чтобы в битве я был
рядом с тобою? И чем помянут меня в песнях, коли я буду все время оставаться
неприкаянным?
- Взял я тебя в оруженосцы, чтоб с тобой ничего не стряслось, - отвечал
Теоден. - Чтоб ты был под рукой. А в походе ты будешь лишним бременем.
Случись битва у моих ворот, может статься, в песнях и помянули бы твои
подвиги; но до Мундбурга, где правит Денэтор, больше ста двух лиг. Это мое
последнее слово.
Мерри поклонился и уныло побрел прочь, оглядывая ряды воинов. Все уже
стояли наготове: потуже затягивали пояса, проверяли подпруги, ласкали коней;
иные тревожно косились на почернелое небо. Кто-то незаметно подошел к
хоббиту и шепнул ему на ухо:
- У нас говорят: "Упорному и стена не препона", я это на себе проверил.
- Мерри поднял глаза и увидел юношу, которого заметил поутру. - А ты, по
лицу видно, хочешь ехать вслед за государем.
- Да, хочу, - подтвердил Мерри.
- Вот и поедешь со мной, - сказал конник. - Я посажу тебя впереди,
укрою плащом - а там отъедем подальше, и еще стемнеет. Ты упорен - так будь
же по-твоему. Ни с кем больше не говори, поехали!
- Очень, очень тебе благодарен! - пролепетал Мерри. - Благодарю тебя,
господин... прости, не знаю твоего имени.
- Не знаешь? - тихо сказал конник. - Что ж, называй меня Дернхельмом.

Так и случилось, что, когда конунг выехал в поход, впереди ратника
Дернхельма на большом сером скакуне Вихроноге сидел хоббит Мериадок, и коня
он не тяготил, потому что Дернхельм был легкий седок, хотя сложен крепко и
ловок на диво.
Они углублялись во тьму. Заночевали в зарослях ивняка, за двенадцать
лиг к востоку от Эдораса, у слияния Снеговой и Онтавы. Потом ехали через
Фольд и через Фенмарк, мимо больших дубрав по всхолмьям, осененным черной
громадой Галифириэна на гондорской границе, а слева клубились болотные
туманы над устьями Онтавы. Тут их настигли вести о войне на севере:
одинокие, отчаянные беглецы рассказывали, что с востока вторглись полчища
орков, что враги заполонили Ристанийскую степь.
- Вперед! Вперед! - приказал Эомер. - Сворачивать поздно, а онтавские
болота защитят нас с фланга. Прибавим ходу. Вперед!
И конунг Теоден покинул Ристанию; войско его мчалось по извилистой
нескончаемой дороге, и справа возникали вершины: Кэленхад, Мин-Риммон,
Эрелас, Нардол. Но маяки на них не горели. Угрюмый край объяла страшная
тишь; впереди сгущалась темнота, и надежда угасала в сердцах.

ГЛАВА IV. НАШЕСТВИЕ НА ГОНДОР

Пина разбудил Гэндальф. Теплились зажженные свечи, окна застила тусклая
муть, и было душно, как перед грозой, - вот-вот громыхнет.
- Сколько времени-то? - зевая, спросил Пин.
- Третий час, - отвечал Гэндальф. - Пора вставать, теперь твое дело
служивое. Градоправитель вызывает тебя - верно, распорядиться хочет.
- И завтраком накормит?
- Нет! Вот твой завтрак, и до полудня больше ничего не жди. Кормить
будут впроголодь, привыкай.
Пин уныло поглядел на ломоть хлеба и совсем уж какой-то маленький
кусочек масла, на чашку с жидким молоком.
- И зачем ты меня сюда привез? - вздохнул он.
- Прекрасно знаешь зачем, - отрезал Гэндальф - Чтоб ты больше ничего не
натворил, коли здесь тебе не нравится, не взыщи: сам виноват.
Пин прикусил язык.

И вот он уже шагал рядом с Гэндальфом по длинному холодному залу к
дверям Башенного чертога. Денэтор сидел так неподвижно, словно затаился в
сером сумраке. "Ну, точь-в-точь старый паук, - подумал Пин, - похоже, он и
не шелохнулся со вчерашнего. Гэндальфу был подан знак садиться, а Пин
остался стоять - его даже взглядом не удостоили. Но вскоре он услышал
обращенные к нему слова:
- Ну как, господин Перегрин, надеюсь, вчера ты успел порезвиться и
оглядеться? Боюсь только, стол у нас нынче скудный, ты не к такому привык.
Пину показалось, будто, что ни скажи, что ни сделай, об этом немедля
узнает Градоправитель, для которого и мысли чужие тоже не тайна. И он
промолчал.
- К чему же мне тебя приставить?
- Я думал, государь, об этом ты сам мне скажешь.
- Скажу, когда узнаю, на что ты годен, - обещал Денэтор. - И наверно,
узнаю скорее, если ты будешь при мне. Служитель моих покоев отпросился в
передовую дружину, и ты его покуда заменишь. Будешь мне прислуживать, будешь
моим нарочным, будешь занимать меня беседой между делами войны и совета. Ты
петь умеешь?
- Умею, - сказал Пин. - Ну, то есть умею, судя по-нашему. Только ведь
наши песенки не годятся для здешних высоких чертогов, и не идут они к
нынешним временам, государь. У нас ведь что самое страшное? Ливень да буран.
И поем-то мы обычно о чем-нибудь смешном, песни у нас застольные.
- А почему ж ты думаешь, что такие ваши песни не к месту и не ко
времени? Разве нам, обуянным чудовищной Тенью, не отрадно услышать отзвуки
веселья с дальней и светлой стороны? Недаром, стало быть, охраняли мы ваши,
да и все другие края, не уповая ни на чью благодарность.
Пин очень огорчился. Вот только этого не хватало - распевай перед
властителем Минас-Тирита хоббитские куплеты, тем более смешные, в которых уж
кто-кто, а он-то знал толк.
Но покамест обошлось. Не было ему велено распевать куплеты. Денэтор
обратился к Гэндальфу, расспрашивал его про Мустангрим, про тамошние
державные дела и про Эомера, племянника конунга. А Пин знай себе дивился:
откуда это здешнему государю столько известно про дальние страны - сам-то
небось давным-давно не бывал дальше границы.
Наконец Денэтор махнул Пину рукой - иди, мол, пока что не нужен.
- Ступай в оружейную, - сказал он. - И оденься, как подобает башенному
стражу. Там все для тебя готово, вчера я распорядился.
И точно, все было готово: Пин облачился в причудливый черно-серебряный
наряд. Сыскали ему и кольчугу - наверно, из вороненой стали, а с виду вроде
гагатовую; шлем с высоким венцом украшен был по бокам черными крылышками, а
посредине - серебряной звездочкой. Поверх кольчуги полагалась черная
накидка, на которой серебром было выткано Древо. Прежние его одежды свернули
и унесли; серый лориэнский плащ, правда, оставили, однако носить его на
службе не велели. И стал он теперь, на чужой взгляд, сущим
Эрнил-и-Ферианнатом, невысоклицким князем, как его именовали гондорцы; и
было ему очень не по себе. Да и сумрак нагнетал уныние.
Тянулся беспросветный день. От бессолнечного утра до вечера чадные
потемки над Гондором еще отяготели, дышалось трудно, теснило грудь. Высоко в
небесах ползла на запад огромная тяжкая туча: она пожирала свет, ее гнал
ветер войны; а внизу стояло удушье, будто вся долина Андуина ожидала
неистовой бури.

В одиннадцатом часу его наконец ненадолго отпустили; Пин вышел из башни
и отправился поесть-попить, авось дадут, а заодно встряхнуться - не по нутру
ему пришлась нудная дворцовая служба. В столовой он встретил Берегонда - тот
как раз вернулся из-за пеленнорских рубежей, от сторожевых башен. Пин позвал
его прогуляться к парапету: измаяли его каменные мешки и даже высокие своды
цитадели давили нестерпимо. Они уселись рядом возле бойницы, глядевшей на
восток, - той самой, где они угощались и беседовали накануне.
Был закатный час, но неоглядная пелена уже простерлась далеко на запад,
и, лишь уходя за Море, солнце едва успело пронизать ее прощальными лучами;
они-то, на радость Фродо, и озарили у развилки голову поверженного государя.
Но на Пеленнорские пажити в тени Миндоллуина не пал ни единый отблеск; там
застоялась бурая мгла.
Пину казалось, что сидел он здесь много-много лет назад, в какие-то
полузабытые времена, когда был еще хоббитом, беспечным странником, которому
все невзгоды нипочем. Нынче он стал маленьким воином, защитником
белокаменного града от великой беды, в мрачном и чинном убранстве башенного
стража.
В другое время и в другом месте Пин, может, и возгордился бы таким
убранством, но сейчас он понимал, что дело его нешуточное, что в жизни его и
смерти волен суровый властитель, а гибель висит над головой. Кольчуга
обременяла его, шлем сдавливал виски. Накидку он снял и бросил на скамью.
Усталыми глазами окинул он темневшие внизу поля, зевнул и горько вздохнул.
- Что, устал за день? - спросил Берегонд.
- Еще бы не устал, - сказал Пин, - с ног падаю от безделья. Час за
часом околачивался у дверей своего господина, пока он принимал Гэндальфа,
князя Имраиля и прочих важных особ. А ведь я, знаешь ли, Берегонд, совсем не
привык прислуживать за столом, щелкая зубами от голода. Хоббиты этому не
обучены. Ты, конечно, скажешь, зато, мол, честь какая! Да проку-то что в
этой чести? Да если на то пошло, что проку даже есть-пить в этих ползучих
потемках! А тебе не темновато? Смотри, не воздух, а какое-то бурое месиво! И
часто у вас ветер с востока нагоняет такие туманы?
- Да нет, - сказал Берегонд, - погода тут ни при чем. Это вражьи козни:
не иначе как из недр Огненной горы валит этот гнусный чад - он и душу мутит,
и рассудок туманит, а Врагу того и надо. Скорее бы Фарамир воротился! Только
вот вернется ли он из-за Реки, из тамошней кромешной тьмы?
- Н-да, - сказал Пин. - Гэндальф тоже за него тревожится. Он, по-моему,
сильно огорчился, что Фарамира нет в городе. Сам-то он, кстати, куда
подевался? Ушел с совета еще до полуденной трапезы, хмурый-прехмурый: видно,
ничего доброго не ожидал.

Внезапно оба онемели на полуслове, беспомощно цепенея. Пин съежился,
прижав ладони к ушам, Берегонд, который, говоря о Фарамире, стоял у бойницы,
там и застыл, всматриваясь в темень глазами, полными ужаса. Пин знал этот
надрывный вопль, он слышал его когда-то в Хоббитании, на Болотище; но здесь
он звучал куда громче и яростнее, отравляя сердце безысходным отчаянием.
Наконец Берегонд с усилием заговорил.
- Явились! - сказал он. - Наберись мужества и посмотри! Вон они, эти
лютые твари.
Пин нехотя влез на скамью и глянул между зубцами. Покрытый мглою лежал
Пеленнор, и едва угадывалась вдали Великая Река. А над землею, вполвысоты
стен, кружили, точно жуткие ночные тени, пять подобий птиц, мерзкие, как
стервятники, но больше всякого орла, и смерть витала с ними. Они проносились
поблизости, почти на выстрел от стен, улетали к реке и возвращались.
- Черные Всадники! - проговорил Пин. - Черные Всадники в небесах!
Погоди-ка, Берегонд! - вдруг воскликнул он. - Они же явно что-то
высматривают! Гляди, как они кружат, потом кидаются вниз, и все вон там! А
видишь, там по земле что-то движется? Маленькие темные фигурки... ну да,
верховые - четверо или пятеро. Ой, опять! Гэндальф! Гэндальф, спаси нас!
Разнесся, нарастая, новый пронзительный вопль, и он отпрянул от стены,
задыхаясь, как затравленный зверек. Но потом далеко внизу прерывисто, едва
слышно запела труба, и звук ее стих на высокой протяжной ноте.
- Фарамир! Это Фарамир! Это его сигнал! - воскликнул Берегонд. - Вот
смельчак! Но как же он доскачет до ворот, если эти летучие гады умеют не
только пугать? Смотри ты, скачут, уже не так и далеко! Эх, лошади
шарахнулись! Сбросили седоков... те поднялись... бегут! Нет, один еще в
седле, возвращается к своим. Наверняка это он, Фарамир, - ему и люди, и кони
покорны. Ах ты, гнусная тварь, налетела, кидается! Да на подмогу же, на
подмогу! Чего они там? Фарамир!
Берегонд одним прыжком исчез во мраке. А Пин устыдился: что ж он тут
корчится от страха, когда Берегонд без оглядки поспешил выручать вождя? Он
снова заглянул в бойницу - и увидел, как вспыхнула на севере серебряно-белая
звездочка, вспыхнула и покатилась на сумрачные поля. Да нет, не покатилась,
она мчалась быстрее стрелы, разгораясь все ярче и нагоняя четверых воинов,
бегущих к Вратам. Пину почудилось, будто ее бледный свет разгоняет вязкие
тени, все ближе была она, и загудело в крепостных стенах эхо могучего
возгласа.
- Гэндальф! - отозвался Пин. - Гэндальф! Когда уж надеяться не на что,
он тут как тут! Вперед! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф! - кричал
он во всю мочь, невесть зачем и кому, как зритель на скачках.
Но и кружащие черные тени заметили нового всадника, и одна из них
ринулась к нему, а всадник, видимо, поднял руку - и полыхнула белая молния.
Назгул с исступленным воем метнулся прочь; за ним свернули четыре остальных
- и витками умчались на восток, скрывшись в нависшей туче; и Пеленнорские
пажити, казалось, чуть-чуть посветлели.
Пин следил, как верховой и Белый Всадник съехались и ожидали пеших.
Подоспели ратники из города, и вскоре толпу не стало видно со стены -
наверно, зашли во Врата. Пин рассудил, что они немедля поднимутся в Башню, к
наместнику, и скорее побежал встречать их у входа в цитадель. Там уже
собралось много народу - из тех, кто наблюдал со стен погоню и нечаянное
спасение.
Ждать пришлось недолго: с ближних улиц послышался многоголосый
приветственный гул, возглашали имена Фарамира и Митрандира. Пин увидел
факелы и двух всадников, продвигавшихся в окруженье толпы: один был в белом,
но потускнел, сияние его угасло или сокрылось; второй, темный, ехал опустив
голову. Они спешились, препоручив конюхам Светозара и другого коня, и
подошли к часовому у ворот: Гэндальф твердым шагом, серая хламида за
плечами, с грозным отсветом в глазах; спутник его, в зеленом, медленно и
немного пошатываясь, как смертельно усталый или раненый. Пин протеснился
вперед, когда они подходили к фонарю под аркой, и, увидев бледное лицо
Фарамира, затаил дыхание. Видно было, что он перенес смертный ужас и муку -
перенес, преодолел и остался самим собой. Он задержался перемолвиться словом
с часовым, спокойный и властный, а Пин глядел на него и думал, как он похож
на своего брата Боромира, который Пину сразу же, еще в Раздоле, очень
понравился и величавой осанкой, и ласковым обращением. Но Фарамир совсем
иначе тронул его сердце - такого чувства он еще не испытывал. В нем было
высокое благородство, напоминавшее Арагорна, ну, может, менее высокое, зато
ближе и понятнее: властитель иного склада, других времен, он все же
наследовал и древнюю мудрость, и древнюю скорбь. Недаром так любовно говорил
о нем Берегонд. За таким хоть в огонь - и пойдут, и Пин пошел бы за ним даже
в гибельную тень черных крыл.
- Фарамир! - звонко выкрикнул он. - Фарамир! - И Фарамир, расслышав
странный голосок средь общих кликов, обернулся, увидел его и замер от
изумления.
- Откуда ты взялся? - проговорил он. - Невысоклик, в наряде башенного
стража! Откуда?..
На это ответил, шагнув к ним, Гэндальф.
- Со своей родины, из невысоклицкого края, - сказал он. - А привез его
я. Пошли, пошли: дел впереди много, речей тоже, а ты еле живой. Он пойдет с
нами. Да ему и надо с нами - совсем я забыл, и он, видно, тоже: хорош гусь,
давно уж должен бы стоять возле своего повелителя. Идем, Пин, не отставай!

И они пришли в отдаленный дворцовый покой. Там близ жаровни с угольями
расставлены были сиденья, принесли вино. Пин как бы невидимкой оказался за
спиною Денэтора и забыл о своей усталости, жадно ловя каждое слово.
Фарамир преломил белый хлеб, пригубил вино и сел по левую руку отца;
справа, поодаль сидел Гэндальф в высоком резном кресле и сначала едва ли не
дремал. Потому что Фарамир сначала поведал о том, как исполнено поручение
десятидневной давности: рассказывал, что творится в Итилии, о передвиженьях
войск Врага и его пособников, о придорожной битве, в которой истреблен был
отряд хородримцев с громадным боевым зверем, - словом, вернулся с рубежа
военачальник и, как водится, доносит государю про пограничные стычки, про
заботы и тревоги, вчера еще насущные, а нынче ничтожные.
Затем Фарамир вдруг посмотрел на Пина.
- А теперь о делах диковинных, - сказал он. - Из северных сказаний к
нам на юг явился не один лишь этот невысоклик.
Тут Гэндальф выпрямился, стиснув поручни кресла, но ни слова не
промолвил и осадил взглядом Пина - в самую пору, тот едва не вскрикнул.
Денэтор покосился на них и медленно кивнул - дескать, ему и так все понятно.
Слушали молча, недвижно, и неторопливо рассказывал Фарамир, большей частью
обращаясь к Гэндальфу и порою переводя глаза на Пина: припоминал, должно
быть, тех двоих.
Фарамир рассказывал, как ему подвернулся Фродо со слугою, как те
переночевали в Хеннет-Аннуне, и Пин заметил, что руки Гэндальфа дрожат,
сжимая резные подлокотники. Руки были мучнисто-белые и очень дряхлые; Пин
глядел на них и с ужасом понимал, что Гэндальф, сам Гэндальф не только
встревожен, а прямо-таки испугался. Стояла затхлая духота. Фарамир закончил
рассказ о проводах путников, которые решились идти к Кирит-Унголу; он смолк,
покачал головой и вздохнул. Гэндальф вскочил на ноги.
- К Кирит-Унголу? Через Моргульскую долину? - повторил он. - Когда это
было, когда? Когда ты с ними расстался? Сколько им ходу до этой гиблой
долины?
- Расстался я с ними третьего дня утром, - отвечал Фарамир. - Идти им
до Моргулдуина было пятнадцать лиг - это если прямиком на юг; а оттуда пять
с лишком лиг на восток до проклятой башни. Раньше, чем сегодня, они дойти
никак не могли, а может, и сейчас еще в пути. Я понял твои спасенья: нет, не
из-за них нахлынула темень. Она поползла вчера вечером и за ночь окутала всю
Итилию. У Врага все давным-давно расчислено, и он начал наступление день в
день, час в час; наши путники тут ни при чем.
Гэндальф мерил пол шагами.
- Позавчера утром, почти три дня назад! А где вы распрощались, далеко
отсюда?
- Птичьего полета лиг двадцать пять, - отозвался Фарамир. - Но я не мог
вернуться скорее. Еще ввечеру мы стояли дозором на Каир-Андросе, это такой
длинный речной островок, там у нас северная застава, а кони были на этом
берегу, четыре коня. Когда надвинулась темь, я понял, что мешкать не след,
взял с собою троих дружинников, а прочих послал укрепить отряд на
осгилиатской переправе. Надеюсь, я верно распорядился? - Он посмотрел на
отца.
- Верно ли? - воскликнул Денэтор, и глаза его засверкали. - Зачем ты
меня об этом спрашиваешь? Люди были у тебя под началом. Разве ты привык
советоваться со мной? Держишься ты почтительно, однако поступаешь всегда
по-своему, не спрашивая моего совета. Вот и сейчас стелил мягко, но я-то
видел, что ты глаз не сводишь с Митрандира - мол, не проговорился ли о чем
невзначай? Давно уж он прибрал тебя к рукам.
Сын мой, твой отец стар, но из ума еще не выжил. Я, как прежде, слышу и
вижу все - и легко разгадываю твои недомолвки и умолчания. Мало что можно от
меня утаить. Ах, был бы жив Боромир!
- Видно, ты недоволен мною, отец, - спокойно сказал Фарамир, - и мне
жаль, что, не ведая, как бы ты рассудил, я должен был сам принять столь
важное решение.
- А то бы решил иначе? - насмешливо спросил Денэтор. - Наверняка
поступил бы так же, я тебя знаю. Ты взял за образец властителей древности и
стараешься выглядеть, как они, - величественным и благородным, милостивым и
великодушным. Что ж, так и подобает потомку высокого рода, доколе он правит
с миром. Но в роковую годину за великодушие можно поплатиться жизнью.
- Да будет так, - сказал Фарамир.
- Так и будет! - вскричал Денэтор. - И не только своей жизнью, любезный
мой Фарамир: погибнет и твой отец, и твой народ, за который ты в ответе -
теперь, когда нет Боромира.
- Ты хотел бы, - спросил Фарамир, - чтобы он был на моем месте?
- Конечно, хотел бы, - сказал Денэтор. - Боромир был предан мне, а не
заезжему чародею. Уж он бы не забыл об отце, не отшвырнул бы подарок судьбы!
Он принес бы мне этот великий дар.
- Прошу тебя, отец, - наконец не сдержался Фарамир, - прошу тебя,
припомни, отчего в Итилии нынче вместо него оказался я. В свое время, и не
так уж давно это было, решение принял ты: волею Градоправителя отправился в
путь Боромир.
- Не подбавляй горечи в мою и без того горькую чашу, - сказал Денэтор.
- Много бессонных ночей я вкушаю из нее отраву - и думаю: неужто осадок
будет еще горше? Вот он и осадок. Что ж ты наделал! Ах, если бы оно
досталось мне!
- Утешься! - сказал Гэндальф. - Не досталось бы оно тебе, Боромир не
отдал бы его. Он умер смертью храбрых, мир его праху! Но ты обманываешься:
он взял бы то, о чем ты говоришь, на погибель себе. Он стал бы его
владельцем, и, если б вернулся, ты не узнал бы сына.
Твердо и холодно поглядел на него Денэтор.
- Должно быть, с тем было не так легко управиться? - тихо сказал он. -
Я отец Боромира, и я ручаюсь, что он бы принес его мне. Ты, Митрандир,
может, и мудр, но не перемудрил ли ты сам себя? Есть ведь иная мудрость,
превыше чародейских ков и опрометчивых решений. И я сопричастен ей больше,
нежели ты думаешь.
- В чем же твоя мудрость? - спросил Гэндальф.
- Хотя бы в том, что я вижу, чего делать нельзя. Нельзя его
использовать - это опасно. Но в нынешний грозный час отдать его безмозглому
невысоклику и отправить в руки к Врагу, как сделал ты и следом за тобою мой
младший сын, - это безумие.
- А как поступил бы наместник Денэтор?
- По-своему. Но ни за что не отправил бы его наудачу, безрассудно
обрекая нас на злейшую гибель, если Враг вернет свое всемогущество. Нет, его
надо было схоронить, упрятать в темной, потаенной глуби. И не трогать,
сказал я, не трогать помимо крайней нужды. Чтоб Тот не мог до него
добраться, не перебив нас всех - а тогда пусть торжествует над мертвецами.
- Ты, государь, как обычно, помышляешь об одном Гондоре, - сказал
Гэндальф. - Есть ведь другие края и другие народы, да и времени твоя смерть
не остановит. А мне... мне жаль даже его послушных рабов.
- Кто поможет другим народам, если Гондор падет? - возразил Денэтор. -
Будь оно сейчас укрыто в подземельях моей цитадели, мы не трепетали бы в
потемках, ожидая неведомых ужасов, и был бы у нас совет, а не перебранка.
Думаешь, такое искушение мне не по силам? Плохо ты меня знаешь.
- И все же думаю, что не по силам, - сказал Гэндальф. - Если б я так не
думал, я просто прислал бы его сюда тебе на хранение, и дело с концом. А
послушав тебя, скажу: Боромир и тот внушал мне больше доверия. Погоди, не
гневись! Себе я тоже ничуть не доверяю, я отказался принять его в дар. Ты
силен духом, Денэтор, и пока еще властен над собой, хоть и не во всем, но
оно сильнее тебя. Схорони ты его в горной глуби под Миндоллуином, оно и
оттуда испепелило бы твой рассудок, ибо велика его мощь в наступающей тьме,
велика и еще растет с приближением тех, кто чернее тьмы.