Страница:
за социалистическую революцию ("интернационализм" мелкобуржуазной партии,
напоминаю еще раз, нужен был не для выполнения социалистической задачи
борьбы с империализмом, а для превращения в последовательно революционного
союзника пролетариата при выполнении задач буржуазно-демократической
революции). Т[аким] о[бразом], четкое разграничение обеих сторон --
внутренней и международной -- русской революции нужно было Ленину для
правильного распределения внимания партии на обоих ее предстоящих союзников
в соответствии с теми проблемами, которые ей придется разрешать.
Перейдем теперь к анализу взглядов Ленина после февральской революции.
Уже в своем "Наброске тезисов 17 марта 1917 г." он несколько раз повторяет,
что "дать народу мир, хлеб и полную свободу в состоянии лишь рабочее
правительство, опирающееся, во-первых, на громадное большинство
крестьянского населения, на сельских рабочих и беднейших крестьян,
во-вторых, на союз с революционными рабочими всех воюющих стран" (т. XX, III
изд., с. 11, курсив мой). Для него уже тогда ясно, что первый этап революции
закончен. "Только при осведомлении самых широких масс населения и
организации их обеспечена полная победа следующего этапа революции и
завоевание власти рабочим правительством", -- читаем мы там же.
Необходимость рабочего правительства для него вытекает из того, что "не
только данное правительство, но и демократически-буржуазное республиканское
правительство, если бы оно состояло только из Керенско-
го и других народнических и "марксистских" социал-патриотов, не в
состоянии избавить народ от империалистической войны и гарантировать мир"
(с. 12).
И во всех "Письмах из далека" и в последующих своих выступлениях после
приезда в Россию он всюду, где у него речь идет о борьбе против
империализма, говорит о "рабочем правительстве" (с. 18), "пролетарской
республике" (с. 24), о "полном разрыве с интересами капитала", власти
"пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства" (с. 87, 88
и др).
В письме к Ганецкому от 30 (17) марта он говорит о "русской
пролетарской революции" (с. 52, подчеркнуто Лениным). В речи на совещании
большевиков 17 (4) апреля он говорит: "Диктатура пролетариата есть, но не
знают, что с ней делать"340 (с. 82). В статье "О двоевластии" он,
выясняя сущность рядом с Временным правительством "существующего на деле и
растущего другого правительства: Советов р[абочих] и с[олдатских]
д[епутатов]", заявляет: "Эта власть -- власть того же типа, какого была
Парижская коммуна 1871 г." (с. 94).
Как бы в противоречии с этими лозунгами находятся следующие его
заявления: "С этими двумя союзниками (1. "широкая, много десятков миллионов
насчитывающая, громадное большинство составляющая масса полупролетарского и,
частью, мелкокрестьянского населения в России"; 2. "пролетариата всех
воюющих и всех вообще стран") пролетариат России может пойти и пойдет,
используя особенности теперешнего переходного момента, к завоеванию сначала
демократической республики и полной победы крестьянства над помещиками, а
затем к социализму, который один даст измученным войной народам мир, хлеб и
свободу" (конец первого "Письма из далека", с. 20). В третьем "Письме из
далека", намечая ряд задач революционной власти по улучшению положения
рабочих, занятию дворцов рабочими, организации всенародной милиции, он
пишет: "Такие меры еще не социализм. Они касаются разверстки потребления, а
не переорганизации производства. Они не были бы еще "диктатурой
пролетариата", а только "рев[олюционно]-дем[ократической] диктатурой
пролетариата и беднейшего крестьянства" (с. 38). В пятом "Письме из далека"
он о правительстве рабочих и беднейших крестьян говорит: "Только такое
правительство, "такое" по своему классовому составу
("рев[олюционно]-де-мокр[атической] диктатура пролетариата и крестьянства")
и по своим органам управления ("пролетарская милиция") в состоянии успешно
решить чрезвычайно трудную и безусловно неотложную, главнейшую задачу
момента, именно: добиться мира, притом не империалистического мира" и т. д.
(с. 46). И дальше он развивает ту мысль, что пролетариату необходима
поддерж-
ка громадного большинства крестьянства в борьбе его за конфискацию
помещичьего землевладения, а затем "в связи с такой крестьянской революцией
и на основе ее возможны и необходимы дальнейшие шаги пролетариата в союзе с
беднейшей частью крестьянства, шаги, направленные к контролю производства и
распределения важнейших продуктов, к введению "всеобщей трудовой повинности"
и т. д. ...в своей сумме и своем развитии эти шаги были бы переходом к
социализму, который непосредственно сразу, без переходных мер, в России
неосуществим, но вполне осуществим и насущно необходим в результате такого
рода переходных мер" (с. 46-47). В "Прощальном письме к швейцарским рабочим"
он пишет: "Россия крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских
стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но
крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде
дворян-помещиков, на основе опыта 1905 года, может придать громадный размах
бурж[уазно]-дем[ократической] революции в России и сделать из нашей
революции пролог всемирной Социалистической Революции, ступеньку к ней" (с.
68).
Я и здесь постарался выписать все главные формулировки, которые могут
быть использованы сторонниками того взгляда, что Ленин определял характер
рев[олюционной] власти и в первое время после Февральской революции, как
диктатуру пролетариата и крестьянства, т. к. задачи, подлежавшие ее
разрешению, носили еще буржуазно-демократический характер. Такого рода
совершенно поверхностного характера заявление делает тов. Радек, утверждая в
своей полемике с тов. Дингелыптедтом, что Ленин в течение марта еще стоял на
точке зрения буржуазно-демократической диктатуры (цитирую по ответу тов.
Дингелыптедта).
Но, присматриваясь внимательно ко всем этим, как будто противоречивым
формулировкам, мы замечаем в них одну основную общую черту: в качестве
союзников пролетариата одновременно называются те оба союзника, которые в
тезисах 1915 г. фигурировали порознь, в качестве сотрудников на разных
этапах революции. Этот факт свидетельствует о том, что обе революции на деле
слились вместе. Именно этим и объясняется отсутствие ясного разграничения в
этих первых после Февральской революции писаниях Ленина между
буржуазно-демократической и социалистической революциями, между
характеристикой Советов р[абочих] и солд[атских] д[епутатов] как диктатуры
пролетариата и крестьянства и характеристикой этих же Советов как диктатуры
пролетариата. Да и сам Ленин в этом сознается: уже в третьем "Письме из
далека" после приведенного выше места, что перечисленные им мероприятия,
которые должна будет
провести немедленно революционная власть в области улучшения положения
рабочих и организации всенародной милиции, не были бы еще "диктатурой
пролетариата", а только "рев[олюционно]-дем[ократической] диктатурой
пролетариата и беднейшего крестьянства", -- он добавляет: "не в том дело
сейчас, как их теоретически классифицировать. Было бы величайшей ошибкой,
если бы мы стали укладывать сложные, насущные, быстро развивающиеся
практические задачи революции в прокрустово ложе узко понятой "теории",
вместо того чтобы видеть в теории прежде всего и больше всего руководство к
действию" (с. 38-39, курсив Ленина). Как же объяснить, что Ленин, который
особенно выделялся своими постоянными требованиями к себе и своим оппонентам
давать точные научные классовые характеристики, не допускать смешения
различных понятий, в данном случае сознательно допускает такое смешение,
заявляя, что это уж не так важно, меж тем, как речь идет о таком сугубо
важном вопросе, как характеристика классового содержания революционной
власти? Объясняется это тем, что сама жизнь смешала обе эти категории в 1917
г. Обе революции слились в одну революцию, обе различные формы в одну форму.
Именно поэтому было бы величайшей ошибкой, по мнению Ленина, укладывать
сложные, насущные, быстро развивающиеся практические задачи революции в
прокрустово ложе узко понятой "теории" (забегая вперед, скажу, что в полном
согласии с этим ленинским отношением к вопросу находится предостережение Л.
Д. [Троцкого] в его ответе тов. Преображенскому: "Вы пишете, -- говорит он,
-- что социальное содержание первого этапа будущей третьей китайской
революции не может быть охарактеризовано как социалистический переворот. Но
тут мы рискуем удариться в бухаринскую схоластику и вместо живой
характеристики диалектического процесса, заняться терминологическим
расщеплением волос"). Основное для Ленина в данный момент -- вопрос о
"сложных, насущных, быстро развивающихся практических задачах" революции. В
этом же третьем "Письме из далека" он пишет: война, этот "величайшей силы
исторический двигатель", "заставляет народы напрягать до последней степени
все силы, он ставит их в невыносимое положение, он ставит на очередь дня не
осуществление каких-нибудь "теорий" (об этом нет и речи, и от этой иллюзии
всегда предостерегал Маркс социалистов), а проведение самых крайних,
практически возможных мер, ибо без крайних мер -- гибель, немедленная и
безусловная гибель миллионов людей от голода" (с. 39). Под углом зрения
абсолютной необходимости осуществления этих "крайних мер" Ленин решал вопрос
и о носителе власти, который, с одной стороны, был бы кровно заинтересован в
осуществле-
нии этих мер, а, с другой, -- обладал бы необходимой для этого
решимостью, последовательностью, беззаветной преданностью этому делу и т. п.
Но почему же обе эти революции слились вместе? Что случилось такого,
что заставило Ленина изменить свою точку зрения 1915 г., что вторая задача,
(т. е. социалистическая революция) остается все же особой и второй задачей?
Случилось, что ""конкретно" дела сложились иначе, чем мог кто бы то было
ожидать, оригинальнее, своеобразнее, пестрее"" ("Письмо о тактике", т. XX,
с. 101, курсив Ленина).
Случилось то, что "существует рядом, вместе, в одно и то же время и
господство буржуазии (правительство Львова и Гучкова) и
революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства,
добровольно отдающая власть буржуазии, добровольно превращающаяся в придаток
ее" (там же, с. 102). Таким образом, случилось то, чего опасался Ленин в
1915 г., когда он на вопрос о возможности осуществления руководящей роли
пролетариата в русской буржуазной революции отвечал уже условно
утвердительно: "Если мелкая буржуазия в решающие моменты качнется влево".
Оказалось, что из-за шовинизма мелкая буржуазия оказалась и
"непоследовательно революционной даже в смысле демократической революции", и
в результате "государственная власть в России перешла в руки нового класса,
именно: буржуазии и обуржуазившихся помещиков.
Постольку буржуазно-демокр[ратическая] революция в России закончена"
(т. XX, III изд., с. 111).
Но если революция передала власть буржуазии, то не является ли это
доказательством неправильности ленинской дореволюционной установки, не
оказалась ли и буржуазия движущей силой революции? В докладе "О текущем
моменте" на Петроградской общегородской конференции 27 (14) апреля Ленин
говорил: "Движущие силы революции мы определили совершенно верно. События
оправдали наши старые большевистские положения, но наша беда в том, что
товарищи хотели остаться "старыми" большевиками. Движение масс было только в
пролетариате и крестьянстве. Западноевропейская буржуазия всегда была против
революции. Таково положение, к которому мы привыкли. Вышло иначе.
Империалистическая война расколола буржуазию Европы, и это создало то, что
англо-французские капиталисты из-за империалистических целей стали
сторонниками русской революции. Английские капиталисты составили прямо
заговор с Гучковым, Милюковым и командующими верхами армии.
Англо-французские капиталисты стали на сторону революции. Европейские газеты
сообщают целый ряд случаев поездок посланников Англии и Франции для
переговоров с "револю-
ционерами" вроде Гучкова. Это союзник революции непредвиденный. Это
привело к тому, что революция вышла так, как никто не ожидал. Мы получили
союзников не только в лице русской буржуазии, но и англо-французских
капиталистов. Когда я говорил это же в реферате за границей, мне один
меньшевик сказал, что мы были неправы, ибо-де оказалось, что буржуазия нужна
была для успеха революции. Я ему ответил, что это было "необходимо" лишь для
того, чтобы революция победила в восемь дней. Ведь Милюков заявлял еще до
революции, что если победа лежит через революцию, то он против победы" (т.
XX, с. 175-176). Таким образом, империалистическая война не только толкнула
мелкую буржуазию в сторону буржуазии, но и превратила саму русскую
империалистическую буржуазию в противника прогнившего царизма, оказавшегося
не в состоянии обеспечить победу русскому, а вместе с ним и его хозяину ("с
точки зрения мировой политики и интернационального финансового капитала")
"банковой фирме Англия -- Франция"" (Ленин, т. XX, с. 61). Добавлю от себя,
что, хотя Ленин и говорит, что "революция вышла так, как никто не ожидал",
тем не менее в его формулировке 1915 г. ,мне кажется, implicite341
(в скрытой форме) содержится предположение о возможности такого
варианта революции, ибо как же понять предположение, что в русской
буржуазно-демократической революции шовинистическая мелкая буржуазия может
не "качнуться влево", а остаться на этих шовинистических, а следовательно, и
"непоследовательно революционных" позициях, т.е. выступить в блоке не с
пролетариатом, а с буржуазией.
Чтобы мелкая буржуазия во время революции оказалась в блоке с
буржуазией, необходимо, чтобы и сама буржуазия в своей борьбе за власть
решилась выступить за пределы мирных способов борьбы с самодержавием.
Но важнее, конечно, другое. Необходимо разобраться в следующем вопросе:
почему Ленин, исходивший еще в 1905 году из того, что характер революционной
власти определяется теми задачами, которые ставит перед ней "объективная
логика исторического развития", после Февраля 1917 года считает невозможным
ориентироваться на дополнительный, второй этап буржуазно-демократической
революции, который завершился бы "рев[олюционно]-демократической диктатурой
пролетариата и крестьянства"? Ведь демократические задачи, которые стояли
перед русской революцией, остались неразрешенными Февральской революцией.
Нельзя ли было и продолжать строить свои расчеты, как и в 1915 г., на
том, что мелкую буржуазию "толкает влево не только наша пропаганда", но и
ряд объективных факторов, экономиче-
ских, финансовых (тяжести войны), военных, политических и проч." (т.
XIII, с. 209) и что еще в пределах развития буржуазно-демократической
революции она "качнется влево" и создастся возможность осуществить
"революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства"? Иначе
говоря, нельзя ли было рассчитывать на возможность отрезвления мелкой
буржуазии от шовинистического угара и перехода ее на антишовинистическую
(если и не на последовательно интернационалистическую) позицию.
Решительная борьба Ленина против такого рода ориентировки базировалась
на том, что "вся мелкая буржуазия не случайно, а необходимо повернула к
шовинизму (= оборончеству), к "поддержке" буржуазии, к зависимости от нее, к
боязни обойтись без нее и пр. и т. п. (т. XX, с. 106); что "интересы и
политика наемного рабочего и хозяйчика на деле уже разошлись, притом по
такому важнейшему вопросу, как "оборончество", как отношение к
империалистической войне" (там же, с. 107); что "революционное оборончество
есть, с одной стороны, плод обмана масс буржуазией, плод доверчивой
бессознательности крестьян и части рабочих, а с другой -- выражение
интересов и точки зрения мелкого хозяйчика, который заинтересован до
известной степени в аннексиях и банковых прибылях и который "свято" хранит
традиции царизма, развращающего великороссов палачеством над другими
народами" (там же, с. 117); что "маловероятным" является такой путь
развития, при котором "крестьяне отнимут землю, а борьбы между деревенским
пролетариатом и зажиточным крестьянством не вспыхнет", "ибо борьба классов
не ждет" (там же, с. 176).
Т[аким] о[бразом], ориентироваться после Февральской революции,
передававшей власть империалистической буржуазии, только на возможность
осуществления рев[олюционно]-дем[ократической] диктатуры пролетариата и
крестьянства нельзя, т. к., во-первых, мелкая буржуазия "не случайно"
оказалась зависимой от буржуазии, ибо мелкий хозяйчик "заинтересован до
известной степени в аннексиях", ибо он развращен "палачеством над другими
народами"; во-вторых, после захвата крестьянством помещичьей земли неизбежна
тотчас же классовая борьба в деревне. Следовательно, отношение мелкой
буржуазии к империализму и факт неизбежной классовой борьбы в деревне
превратили лозунг "революционно-демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства" в лозунг реакционный.
Но не оказался ли в таком случае прав Л. Д. [Троцкий] против Ленина,
выдвигая еще до Февральской революции против этого лозунга те соображения,
что крестьянство дифференцировалось и что "империализм противопоставляет не
буржуазную нацию старому режиму, а пролетариат -- буржуазной нации"?
Такой вывод, думается мне, был бы неверен. До Февральской революции, до
того, как обнаружилось, что в решающий момент мелкая буржуазия не "качнулась
влево", надо было ориентировать партию и рабочий класс на возможность
осуществления этого лозунга, одновременно предупреждая ее о недопустимости
блока с теми политическими представителями мелкой буржуазии, которые
выражают ее буржуазную, шовинистическую природу. Этим внимание партии и
рабочего класса направлялось на то, чтобы своим влиянием, своей политической
работой толкать мелкую буржуазию влево, пробуждать в ней ее антибуржуазную
сторону, ибо несмотря на то, что ее шовинизм "не случаен", он все же
органически не присущ ей в такой мере, как он присущ буржуазии
великодержавной нации в XX столетии, он все же в известной мере есть и "плод
обмана масс буржуазией, плод доверчивой бессознательности крестьянства и
части рабочих". Борьба против этой стороны мелкой буржуазии, борьба за то,
чтобы в ней победили интересы угнетенного класса, а не интересы,
поверхностно связавшие ее с буржуазией, эта борьба могла бы иметь успех до
революции только под лозунгом "революционно-демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства", ибо уже одним лишь этим лозунгом крестьянству,
мелкой буржуазии внедрялось сознание общности на данном этапе развития ее
интересов с интересами пролетариата. Не надо упускать из виду, что
"революционно-шовинистическая" (Ленин) мелкая буржуазия могла оказаться в
блоке с буржуазией только потому, что сама буржуазия согласилась перестать
быть только "оппозицией его величества" самодержца всероссийского, что она
решилась под сильным давлением народных масс санкционировать свержение
монархии и не выступать активным ее защитником. Это положение, как мы
видели, было создано исключительным стечением обстоятельств. Если бы
самодержавие не оказалось таким банкротом в деле защиты империалистических
интересов русской буржуазии, то эта последняя не пошла бы на такой акт и,
следовательно, революционной мелкой буржуазии, несмотря на ее шовинизм, и,
следовательно, непоследовательную революционность, некуда было бы деваться,
кроме как идти на блок с пролетариатом и согласиться на
революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства.
Такую расстановку классовых сил надо было тоже предвидеть, а она лучше
всего укладывалась именно в ленинской концепции революции.
Вот почему я не могу согласиться с Л.Д.[Троцким], когда он пишет в
своем ответе тов. Преображенскому, что "до Февраля 1917 г. лозунг диктатуры
пролетариата и крестьянства не был исторически прогрессивным". Исторически
прогрессивным явля-
ется такой лозунг, который дает ответ на наиболее вероятный, --
вероятный с точки зрения длительных тенденций развития, -- ход
революционного процесса. Такого длительного характера тенденциями в период
1905-1917 годов была безусловная контрреволюционность русской буржуазии, а,
следовательно, неизбежность для мелкой буржуазии поисков блока с
пролетариатом для разрешения своих демократических и аграрных требований.
Временные интересы лучшей организации войны превратили русскую буржуазию в
силу, противостоящую самодержавию, и потому создали условия,
благоприятствовавшие ориентации мелкой буржуазии на буржуазию в деле
разрешения упомянутых задач. Совершенно очевидно потому, что строить расчеты
пролетарской партии на такую вынужденную, крайне относительную и сугубо
неустойчивую "революционность" русской буржуазии, а, следовательно, и на ее
способность привлечь на свою сторону мелкую буржуазию нельзя было. А без
этой "революционности" буржуазии, как я пытался показать, не было бы и
контрреволюционности (в смысле радикального разрешения задач
буржуазно-демократической революции) мелкой буржуазии.
Мне могут, однако, возразить: а не являлась ли тактика питерских
большевиков до приезда Ленина и активное сопротивление "старых большевиков"
ленинской тактике в период февраль-октябрь плодом именно этой
дореволюционной ориентации на "революционно-демократическую диктатуру
пролетариата и крестьянства"? Не сыграл ли этот лозунг, таким образом, роль
орудия по дезориентации большевистской партии?
Я пытался выше показать, что уже ленинская установка 1915 г.
предусматривала его установку 1917 г. Тактика правого крыла партии не
вытекала из предреволюционной установки Ленина. В первое время до приезда
Ленина позиция большевистского руководства не только не считалась с той
модификацией, которую претерпела ленинская установка в связи с
империалистической войной, но она находилась в полном противоречии даже с
большевистской установкой 1905 года. В самом деле, разве формулу
"постольку-поскольку", которую разделяли в марте и питерские руководители
большевистской партии (см. ст[атьи] Каменева, Сталина и др[угих]) по
отношению к буржуазному правительству, можно как-нибудь согласовать с
борьбой за "революционно-демократическую диктатуру пролетариата и
крестьянства"? Разве это отношение поддержки буржуазного Временного
правительства, давления на него и т. д. и т. п. могло вести к отрыву мелкой
буржуазии от буржуазии и привлечения ее на сторону пролетариата? Ведь это
была типичная староменьшевистская тактика 1905 года, которая исходила из
того, что буржуазную революцию должна проводить буржуазия, и которая
неизбежно
должна была на дальнейшее время закрепить зависимость мелкой буржуазии
от буржуазии.
На это совершенно правильно указал тов. Ф.Дингелыптедт в дискуссии с
тов. Радеком. Подчеркивая значение "фальсификаторских махинаций,
применявшихся оборонцами в деле организации Совета, в котором они состряпали
себе искусственное большинство", тов. Дингельштедт с большим основанием
заявляет: "В первые дни Февраля, даже после организации соглашательского
большинства в Совете можно было бы еще повернуть дело на рельсы
демократической диктатуры (до момента сдачи власти Временному правительству,
до наступившей вследствие этого деморализации масс). Если бы наше
руководство в начале марта взяло на себя смелость выступить перед массой с
апелляцией против соглашателей и призвало бы массы выразить недоверие
попытке организовать власть из состава подлежавшей разгону царской думы (см.
массу резолюций, посвященных этому требованию), то соглашатели, еще тогда
недостаточно сильные, вынуждены были бы отказаться от буржуазной власти так
же, как отказались (под напором массы) от регентства Михаила... Между тем
наше руководство (т. е. питерское Бюро ЦК) не помогало, а мешало массам на
этом пути".
Если даже и не согласиться с той категоричностью с какой тов.
Дингелыптедт заявляет, что "соглашатели... вынуждены были бы отказаться от
буржуазной власти", то все же совершенно бесспорным является, что
колоссальную помощь меньшевикам оказала мартовская линия большевиков. Тот
факт, что не былo ясного и четкого отграничения позиции большевиков по
вопросу о власти от позиции остальной части т[ак] наз[ываемой]
"революционной демократии", что разногласия были как-то смазаны, несомненно
способствовало подчинению пролетариата мелкобуржуазному влиянию. Каждый
участник событий тех дней в Питере (в особенности, если он был агитатором,
как пишущий эти строки) не может не знать о тех настроениях питерских
рабочих в первые дни организации власти, которые я бы назвал настроениями
недоумения и злобного возмущения: неизменно задавался один и тот же вопрос:
"Как же это так? Почему Милюков и Гучков в правительстве? Зачем припутали
напоминаю еще раз, нужен был не для выполнения социалистической задачи
борьбы с империализмом, а для превращения в последовательно революционного
союзника пролетариата при выполнении задач буржуазно-демократической
революции). Т[аким] о[бразом], четкое разграничение обеих сторон --
внутренней и международной -- русской революции нужно было Ленину для
правильного распределения внимания партии на обоих ее предстоящих союзников
в соответствии с теми проблемами, которые ей придется разрешать.
Перейдем теперь к анализу взглядов Ленина после февральской революции.
Уже в своем "Наброске тезисов 17 марта 1917 г." он несколько раз повторяет,
что "дать народу мир, хлеб и полную свободу в состоянии лишь рабочее
правительство, опирающееся, во-первых, на громадное большинство
крестьянского населения, на сельских рабочих и беднейших крестьян,
во-вторых, на союз с революционными рабочими всех воюющих стран" (т. XX, III
изд., с. 11, курсив мой). Для него уже тогда ясно, что первый этап революции
закончен. "Только при осведомлении самых широких масс населения и
организации их обеспечена полная победа следующего этапа революции и
завоевание власти рабочим правительством", -- читаем мы там же.
Необходимость рабочего правительства для него вытекает из того, что "не
только данное правительство, но и демократически-буржуазное республиканское
правительство, если бы оно состояло только из Керенско-
го и других народнических и "марксистских" социал-патриотов, не в
состоянии избавить народ от империалистической войны и гарантировать мир"
(с. 12).
И во всех "Письмах из далека" и в последующих своих выступлениях после
приезда в Россию он всюду, где у него речь идет о борьбе против
империализма, говорит о "рабочем правительстве" (с. 18), "пролетарской
республике" (с. 24), о "полном разрыве с интересами капитала", власти
"пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства" (с. 87, 88
и др).
В письме к Ганецкому от 30 (17) марта он говорит о "русской
пролетарской революции" (с. 52, подчеркнуто Лениным). В речи на совещании
большевиков 17 (4) апреля он говорит: "Диктатура пролетариата есть, но не
знают, что с ней делать"340 (с. 82). В статье "О двоевластии" он,
выясняя сущность рядом с Временным правительством "существующего на деле и
растущего другого правительства: Советов р[абочих] и с[олдатских]
д[епутатов]", заявляет: "Эта власть -- власть того же типа, какого была
Парижская коммуна 1871 г." (с. 94).
Как бы в противоречии с этими лозунгами находятся следующие его
заявления: "С этими двумя союзниками (1. "широкая, много десятков миллионов
насчитывающая, громадное большинство составляющая масса полупролетарского и,
частью, мелкокрестьянского населения в России"; 2. "пролетариата всех
воюющих и всех вообще стран") пролетариат России может пойти и пойдет,
используя особенности теперешнего переходного момента, к завоеванию сначала
демократической республики и полной победы крестьянства над помещиками, а
затем к социализму, который один даст измученным войной народам мир, хлеб и
свободу" (конец первого "Письма из далека", с. 20). В третьем "Письме из
далека", намечая ряд задач революционной власти по улучшению положения
рабочих, занятию дворцов рабочими, организации всенародной милиции, он
пишет: "Такие меры еще не социализм. Они касаются разверстки потребления, а
не переорганизации производства. Они не были бы еще "диктатурой
пролетариата", а только "рев[олюционно]-дем[ократической] диктатурой
пролетариата и беднейшего крестьянства" (с. 38). В пятом "Письме из далека"
он о правительстве рабочих и беднейших крестьян говорит: "Только такое
правительство, "такое" по своему классовому составу
("рев[олюционно]-де-мокр[атической] диктатура пролетариата и крестьянства")
и по своим органам управления ("пролетарская милиция") в состоянии успешно
решить чрезвычайно трудную и безусловно неотложную, главнейшую задачу
момента, именно: добиться мира, притом не империалистического мира" и т. д.
(с. 46). И дальше он развивает ту мысль, что пролетариату необходима
поддерж-
ка громадного большинства крестьянства в борьбе его за конфискацию
помещичьего землевладения, а затем "в связи с такой крестьянской революцией
и на основе ее возможны и необходимы дальнейшие шаги пролетариата в союзе с
беднейшей частью крестьянства, шаги, направленные к контролю производства и
распределения важнейших продуктов, к введению "всеобщей трудовой повинности"
и т. д. ...в своей сумме и своем развитии эти шаги были бы переходом к
социализму, который непосредственно сразу, без переходных мер, в России
неосуществим, но вполне осуществим и насущно необходим в результате такого
рода переходных мер" (с. 46-47). В "Прощальном письме к швейцарским рабочим"
он пишет: "Россия крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских
стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но
крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде
дворян-помещиков, на основе опыта 1905 года, может придать громадный размах
бурж[уазно]-дем[ократической] революции в России и сделать из нашей
революции пролог всемирной Социалистической Революции, ступеньку к ней" (с.
68).
Я и здесь постарался выписать все главные формулировки, которые могут
быть использованы сторонниками того взгляда, что Ленин определял характер
рев[олюционной] власти и в первое время после Февральской революции, как
диктатуру пролетариата и крестьянства, т. к. задачи, подлежавшие ее
разрешению, носили еще буржуазно-демократический характер. Такого рода
совершенно поверхностного характера заявление делает тов. Радек, утверждая в
своей полемике с тов. Дингелыптедтом, что Ленин в течение марта еще стоял на
точке зрения буржуазно-демократической диктатуры (цитирую по ответу тов.
Дингелыптедта).
Но, присматриваясь внимательно ко всем этим, как будто противоречивым
формулировкам, мы замечаем в них одну основную общую черту: в качестве
союзников пролетариата одновременно называются те оба союзника, которые в
тезисах 1915 г. фигурировали порознь, в качестве сотрудников на разных
этапах революции. Этот факт свидетельствует о том, что обе революции на деле
слились вместе. Именно этим и объясняется отсутствие ясного разграничения в
этих первых после Февральской революции писаниях Ленина между
буржуазно-демократической и социалистической революциями, между
характеристикой Советов р[абочих] и солд[атских] д[епутатов] как диктатуры
пролетариата и крестьянства и характеристикой этих же Советов как диктатуры
пролетариата. Да и сам Ленин в этом сознается: уже в третьем "Письме из
далека" после приведенного выше места, что перечисленные им мероприятия,
которые должна будет
провести немедленно революционная власть в области улучшения положения
рабочих и организации всенародной милиции, не были бы еще "диктатурой
пролетариата", а только "рев[олюционно]-дем[ократической] диктатурой
пролетариата и беднейшего крестьянства", -- он добавляет: "не в том дело
сейчас, как их теоретически классифицировать. Было бы величайшей ошибкой,
если бы мы стали укладывать сложные, насущные, быстро развивающиеся
практические задачи революции в прокрустово ложе узко понятой "теории",
вместо того чтобы видеть в теории прежде всего и больше всего руководство к
действию" (с. 38-39, курсив Ленина). Как же объяснить, что Ленин, который
особенно выделялся своими постоянными требованиями к себе и своим оппонентам
давать точные научные классовые характеристики, не допускать смешения
различных понятий, в данном случае сознательно допускает такое смешение,
заявляя, что это уж не так важно, меж тем, как речь идет о таком сугубо
важном вопросе, как характеристика классового содержания революционной
власти? Объясняется это тем, что сама жизнь смешала обе эти категории в 1917
г. Обе революции слились в одну революцию, обе различные формы в одну форму.
Именно поэтому было бы величайшей ошибкой, по мнению Ленина, укладывать
сложные, насущные, быстро развивающиеся практические задачи революции в
прокрустово ложе узко понятой "теории" (забегая вперед, скажу, что в полном
согласии с этим ленинским отношением к вопросу находится предостережение Л.
Д. [Троцкого] в его ответе тов. Преображенскому: "Вы пишете, -- говорит он,
-- что социальное содержание первого этапа будущей третьей китайской
революции не может быть охарактеризовано как социалистический переворот. Но
тут мы рискуем удариться в бухаринскую схоластику и вместо живой
характеристики диалектического процесса, заняться терминологическим
расщеплением волос"). Основное для Ленина в данный момент -- вопрос о
"сложных, насущных, быстро развивающихся практических задачах" революции. В
этом же третьем "Письме из далека" он пишет: война, этот "величайшей силы
исторический двигатель", "заставляет народы напрягать до последней степени
все силы, он ставит их в невыносимое положение, он ставит на очередь дня не
осуществление каких-нибудь "теорий" (об этом нет и речи, и от этой иллюзии
всегда предостерегал Маркс социалистов), а проведение самых крайних,
практически возможных мер, ибо без крайних мер -- гибель, немедленная и
безусловная гибель миллионов людей от голода" (с. 39). Под углом зрения
абсолютной необходимости осуществления этих "крайних мер" Ленин решал вопрос
и о носителе власти, который, с одной стороны, был бы кровно заинтересован в
осуществле-
нии этих мер, а, с другой, -- обладал бы необходимой для этого
решимостью, последовательностью, беззаветной преданностью этому делу и т. п.
Но почему же обе эти революции слились вместе? Что случилось такого,
что заставило Ленина изменить свою точку зрения 1915 г., что вторая задача,
(т. е. социалистическая революция) остается все же особой и второй задачей?
Случилось, что ""конкретно" дела сложились иначе, чем мог кто бы то было
ожидать, оригинальнее, своеобразнее, пестрее"" ("Письмо о тактике", т. XX,
с. 101, курсив Ленина).
Случилось то, что "существует рядом, вместе, в одно и то же время и
господство буржуазии (правительство Львова и Гучкова) и
революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства,
добровольно отдающая власть буржуазии, добровольно превращающаяся в придаток
ее" (там же, с. 102). Таким образом, случилось то, чего опасался Ленин в
1915 г., когда он на вопрос о возможности осуществления руководящей роли
пролетариата в русской буржуазной революции отвечал уже условно
утвердительно: "Если мелкая буржуазия в решающие моменты качнется влево".
Оказалось, что из-за шовинизма мелкая буржуазия оказалась и
"непоследовательно революционной даже в смысле демократической революции", и
в результате "государственная власть в России перешла в руки нового класса,
именно: буржуазии и обуржуазившихся помещиков.
Постольку буржуазно-демокр[ратическая] революция в России закончена"
(т. XX, III изд., с. 111).
Но если революция передала власть буржуазии, то не является ли это
доказательством неправильности ленинской дореволюционной установки, не
оказалась ли и буржуазия движущей силой революции? В докладе "О текущем
моменте" на Петроградской общегородской конференции 27 (14) апреля Ленин
говорил: "Движущие силы революции мы определили совершенно верно. События
оправдали наши старые большевистские положения, но наша беда в том, что
товарищи хотели остаться "старыми" большевиками. Движение масс было только в
пролетариате и крестьянстве. Западноевропейская буржуазия всегда была против
революции. Таково положение, к которому мы привыкли. Вышло иначе.
Империалистическая война расколола буржуазию Европы, и это создало то, что
англо-французские капиталисты из-за империалистических целей стали
сторонниками русской революции. Английские капиталисты составили прямо
заговор с Гучковым, Милюковым и командующими верхами армии.
Англо-французские капиталисты стали на сторону революции. Европейские газеты
сообщают целый ряд случаев поездок посланников Англии и Франции для
переговоров с "револю-
ционерами" вроде Гучкова. Это союзник революции непредвиденный. Это
привело к тому, что революция вышла так, как никто не ожидал. Мы получили
союзников не только в лице русской буржуазии, но и англо-французских
капиталистов. Когда я говорил это же в реферате за границей, мне один
меньшевик сказал, что мы были неправы, ибо-де оказалось, что буржуазия нужна
была для успеха революции. Я ему ответил, что это было "необходимо" лишь для
того, чтобы революция победила в восемь дней. Ведь Милюков заявлял еще до
революции, что если победа лежит через революцию, то он против победы" (т.
XX, с. 175-176). Таким образом, империалистическая война не только толкнула
мелкую буржуазию в сторону буржуазии, но и превратила саму русскую
империалистическую буржуазию в противника прогнившего царизма, оказавшегося
не в состоянии обеспечить победу русскому, а вместе с ним и его хозяину ("с
точки зрения мировой политики и интернационального финансового капитала")
"банковой фирме Англия -- Франция"" (Ленин, т. XX, с. 61). Добавлю от себя,
что, хотя Ленин и говорит, что "революция вышла так, как никто не ожидал",
тем не менее в его формулировке 1915 г. ,мне кажется, implicite341
(в скрытой форме) содержится предположение о возможности такого
варианта революции, ибо как же понять предположение, что в русской
буржуазно-демократической революции шовинистическая мелкая буржуазия может
не "качнуться влево", а остаться на этих шовинистических, а следовательно, и
"непоследовательно революционных" позициях, т.е. выступить в блоке не с
пролетариатом, а с буржуазией.
Чтобы мелкая буржуазия во время революции оказалась в блоке с
буржуазией, необходимо, чтобы и сама буржуазия в своей борьбе за власть
решилась выступить за пределы мирных способов борьбы с самодержавием.
Но важнее, конечно, другое. Необходимо разобраться в следующем вопросе:
почему Ленин, исходивший еще в 1905 году из того, что характер революционной
власти определяется теми задачами, которые ставит перед ней "объективная
логика исторического развития", после Февраля 1917 года считает невозможным
ориентироваться на дополнительный, второй этап буржуазно-демократической
революции, который завершился бы "рев[олюционно]-демократической диктатурой
пролетариата и крестьянства"? Ведь демократические задачи, которые стояли
перед русской революцией, остались неразрешенными Февральской революцией.
Нельзя ли было и продолжать строить свои расчеты, как и в 1915 г., на
том, что мелкую буржуазию "толкает влево не только наша пропаганда", но и
ряд объективных факторов, экономиче-
ских, финансовых (тяжести войны), военных, политических и проч." (т.
XIII, с. 209) и что еще в пределах развития буржуазно-демократической
революции она "качнется влево" и создастся возможность осуществить
"революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства"? Иначе
говоря, нельзя ли было рассчитывать на возможность отрезвления мелкой
буржуазии от шовинистического угара и перехода ее на антишовинистическую
(если и не на последовательно интернационалистическую) позицию.
Решительная борьба Ленина против такого рода ориентировки базировалась
на том, что "вся мелкая буржуазия не случайно, а необходимо повернула к
шовинизму (= оборончеству), к "поддержке" буржуазии, к зависимости от нее, к
боязни обойтись без нее и пр. и т. п. (т. XX, с. 106); что "интересы и
политика наемного рабочего и хозяйчика на деле уже разошлись, притом по
такому важнейшему вопросу, как "оборончество", как отношение к
империалистической войне" (там же, с. 107); что "революционное оборончество
есть, с одной стороны, плод обмана масс буржуазией, плод доверчивой
бессознательности крестьян и части рабочих, а с другой -- выражение
интересов и точки зрения мелкого хозяйчика, который заинтересован до
известной степени в аннексиях и банковых прибылях и который "свято" хранит
традиции царизма, развращающего великороссов палачеством над другими
народами" (там же, с. 117); что "маловероятным" является такой путь
развития, при котором "крестьяне отнимут землю, а борьбы между деревенским
пролетариатом и зажиточным крестьянством не вспыхнет", "ибо борьба классов
не ждет" (там же, с. 176).
Т[аким] о[бразом], ориентироваться после Февральской революции,
передававшей власть империалистической буржуазии, только на возможность
осуществления рев[олюционно]-дем[ократической] диктатуры пролетариата и
крестьянства нельзя, т. к., во-первых, мелкая буржуазия "не случайно"
оказалась зависимой от буржуазии, ибо мелкий хозяйчик "заинтересован до
известной степени в аннексиях", ибо он развращен "палачеством над другими
народами"; во-вторых, после захвата крестьянством помещичьей земли неизбежна
тотчас же классовая борьба в деревне. Следовательно, отношение мелкой
буржуазии к империализму и факт неизбежной классовой борьбы в деревне
превратили лозунг "революционно-демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства" в лозунг реакционный.
Но не оказался ли в таком случае прав Л. Д. [Троцкий] против Ленина,
выдвигая еще до Февральской революции против этого лозунга те соображения,
что крестьянство дифференцировалось и что "империализм противопоставляет не
буржуазную нацию старому режиму, а пролетариат -- буржуазной нации"?
Такой вывод, думается мне, был бы неверен. До Февральской революции, до
того, как обнаружилось, что в решающий момент мелкая буржуазия не "качнулась
влево", надо было ориентировать партию и рабочий класс на возможность
осуществления этого лозунга, одновременно предупреждая ее о недопустимости
блока с теми политическими представителями мелкой буржуазии, которые
выражают ее буржуазную, шовинистическую природу. Этим внимание партии и
рабочего класса направлялось на то, чтобы своим влиянием, своей политической
работой толкать мелкую буржуазию влево, пробуждать в ней ее антибуржуазную
сторону, ибо несмотря на то, что ее шовинизм "не случаен", он все же
органически не присущ ей в такой мере, как он присущ буржуазии
великодержавной нации в XX столетии, он все же в известной мере есть и "плод
обмана масс буржуазией, плод доверчивой бессознательности крестьянства и
части рабочих". Борьба против этой стороны мелкой буржуазии, борьба за то,
чтобы в ней победили интересы угнетенного класса, а не интересы,
поверхностно связавшие ее с буржуазией, эта борьба могла бы иметь успех до
революции только под лозунгом "революционно-демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства", ибо уже одним лишь этим лозунгом крестьянству,
мелкой буржуазии внедрялось сознание общности на данном этапе развития ее
интересов с интересами пролетариата. Не надо упускать из виду, что
"революционно-шовинистическая" (Ленин) мелкая буржуазия могла оказаться в
блоке с буржуазией только потому, что сама буржуазия согласилась перестать
быть только "оппозицией его величества" самодержца всероссийского, что она
решилась под сильным давлением народных масс санкционировать свержение
монархии и не выступать активным ее защитником. Это положение, как мы
видели, было создано исключительным стечением обстоятельств. Если бы
самодержавие не оказалось таким банкротом в деле защиты империалистических
интересов русской буржуазии, то эта последняя не пошла бы на такой акт и,
следовательно, революционной мелкой буржуазии, несмотря на ее шовинизм, и,
следовательно, непоследовательную революционность, некуда было бы деваться,
кроме как идти на блок с пролетариатом и согласиться на
революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства.
Такую расстановку классовых сил надо было тоже предвидеть, а она лучше
всего укладывалась именно в ленинской концепции революции.
Вот почему я не могу согласиться с Л.Д.[Троцким], когда он пишет в
своем ответе тов. Преображенскому, что "до Февраля 1917 г. лозунг диктатуры
пролетариата и крестьянства не был исторически прогрессивным". Исторически
прогрессивным явля-
ется такой лозунг, который дает ответ на наиболее вероятный, --
вероятный с точки зрения длительных тенденций развития, -- ход
революционного процесса. Такого длительного характера тенденциями в период
1905-1917 годов была безусловная контрреволюционность русской буржуазии, а,
следовательно, неизбежность для мелкой буржуазии поисков блока с
пролетариатом для разрешения своих демократических и аграрных требований.
Временные интересы лучшей организации войны превратили русскую буржуазию в
силу, противостоящую самодержавию, и потому создали условия,
благоприятствовавшие ориентации мелкой буржуазии на буржуазию в деле
разрешения упомянутых задач. Совершенно очевидно потому, что строить расчеты
пролетарской партии на такую вынужденную, крайне относительную и сугубо
неустойчивую "революционность" русской буржуазии, а, следовательно, и на ее
способность привлечь на свою сторону мелкую буржуазию нельзя было. А без
этой "революционности" буржуазии, как я пытался показать, не было бы и
контрреволюционности (в смысле радикального разрешения задач
буржуазно-демократической революции) мелкой буржуазии.
Мне могут, однако, возразить: а не являлась ли тактика питерских
большевиков до приезда Ленина и активное сопротивление "старых большевиков"
ленинской тактике в период февраль-октябрь плодом именно этой
дореволюционной ориентации на "революционно-демократическую диктатуру
пролетариата и крестьянства"? Не сыграл ли этот лозунг, таким образом, роль
орудия по дезориентации большевистской партии?
Я пытался выше показать, что уже ленинская установка 1915 г.
предусматривала его установку 1917 г. Тактика правого крыла партии не
вытекала из предреволюционной установки Ленина. В первое время до приезда
Ленина позиция большевистского руководства не только не считалась с той
модификацией, которую претерпела ленинская установка в связи с
империалистической войной, но она находилась в полном противоречии даже с
большевистской установкой 1905 года. В самом деле, разве формулу
"постольку-поскольку", которую разделяли в марте и питерские руководители
большевистской партии (см. ст[атьи] Каменева, Сталина и др[угих]) по
отношению к буржуазному правительству, можно как-нибудь согласовать с
борьбой за "революционно-демократическую диктатуру пролетариата и
крестьянства"? Разве это отношение поддержки буржуазного Временного
правительства, давления на него и т. д. и т. п. могло вести к отрыву мелкой
буржуазии от буржуазии и привлечения ее на сторону пролетариата? Ведь это
была типичная староменьшевистская тактика 1905 года, которая исходила из
того, что буржуазную революцию должна проводить буржуазия, и которая
неизбежно
должна была на дальнейшее время закрепить зависимость мелкой буржуазии
от буржуазии.
На это совершенно правильно указал тов. Ф.Дингелыптедт в дискуссии с
тов. Радеком. Подчеркивая значение "фальсификаторских махинаций,
применявшихся оборонцами в деле организации Совета, в котором они состряпали
себе искусственное большинство", тов. Дингельштедт с большим основанием
заявляет: "В первые дни Февраля, даже после организации соглашательского
большинства в Совете можно было бы еще повернуть дело на рельсы
демократической диктатуры (до момента сдачи власти Временному правительству,
до наступившей вследствие этого деморализации масс). Если бы наше
руководство в начале марта взяло на себя смелость выступить перед массой с
апелляцией против соглашателей и призвало бы массы выразить недоверие
попытке организовать власть из состава подлежавшей разгону царской думы (см.
массу резолюций, посвященных этому требованию), то соглашатели, еще тогда
недостаточно сильные, вынуждены были бы отказаться от буржуазной власти так
же, как отказались (под напором массы) от регентства Михаила... Между тем
наше руководство (т. е. питерское Бюро ЦК) не помогало, а мешало массам на
этом пути".
Если даже и не согласиться с той категоричностью с какой тов.
Дингелыптедт заявляет, что "соглашатели... вынуждены были бы отказаться от
буржуазной власти", то все же совершенно бесспорным является, что
колоссальную помощь меньшевикам оказала мартовская линия большевиков. Тот
факт, что не былo ясного и четкого отграничения позиции большевиков по
вопросу о власти от позиции остальной части т[ак] наз[ываемой]
"революционной демократии", что разногласия были как-то смазаны, несомненно
способствовало подчинению пролетариата мелкобуржуазному влиянию. Каждый
участник событий тех дней в Питере (в особенности, если он был агитатором,
как пишущий эти строки) не может не знать о тех настроениях питерских
рабочих в первые дни организации власти, которые я бы назвал настроениями
недоумения и злобного возмущения: неизменно задавался один и тот же вопрос:
"Как же это так? Почему Милюков и Гучков в правительстве? Зачем припутали