Страница:
и послеоктябрьский периоды стояли на втором, третьем и десятом плане, а
теперь выдвинулись на первый, то нетрудно доказать, что по всем основным
вопросам, поскольку они оказывались предоставленными самим себе, они в
большинстве своем, включая и Сталина, тяготели к оппортунизму. Не надо
отождествлять историческую линию партии с политической линией той части ее
кадров, которая поднялась наверх на волне общественно-политической реакции
последнего пятилетия. Историческая линия партии осуществлялась в жестокой
борьбе внутренних тенденций, в постоянном преодолении внутренних
противоречий. В этой борьбе руководящие ныне элементы никогда не играли
ведущей роли, а чаще всего отстаивали и выражали вчерашний день партии.
Именно поэтому в решающий октябрьский период они оказались растерянными и не
играли никакой самостоятельной роли. Мало того: по крайней мере половина
нынешних руководителей, именуемых "старой гвардией", была в октябре по ту
сторону баррикады; большая половина их занимала перед тем в империалистской
войне патриотическую или жиденькую пацифистскую позицию. Думать, что эти
элементы могли представить самостоятельную силу сопротивления реакционным
тенденциям мирового масштаба, совершенно неосновательно, как показала вся
история последнего периода. Недаром же среди них так легко ассимилируются
Мартыновы, Ларины76, Рафесы, Лядовы, Петровские,
Керженцевы77, Гусевы78, Кржижановские и пр., и пр., и пр. Именно
этот слой, по признанию Устрялова, является наиболее пригодным для того,
чтобы постепенно довести потрясенную страну до вожделенного порядка.
Обращаясь к отдаленному опыту смутного времени (конец 16 -- начало 17-го
столетия), Устрялов ссылается на Ключевского79, который говорит,
что "московское государство выходило из страшной смуты без героев: его
выводили из беды добрые, но посредственные люди" (Ключевский, изд. 1923 г.,
т. III, с. 75). Насчет "доброты" нынешних кандидатов в спасители от смуты
("перманентная революция") можно усомниться. Но в остальном устряловская
ссылка на Ключевского не лишена меткости и бьет далеко. В конце концов
"мастер" при всех своих комбинаторских качествах и незаурядном вероломстве
является лишь наиболее выдающимся личным воплощением безличного аппарата.
Его победы -- это победы общественно-политической реакции. Он помогал им
двояко: слепотой по отношению к глубоким историческим процессам и неутомимым
закулисным комбинаторством, направление которого подсказывалось ему
перегруппировкой классовых сил против пролетариата.
Безнадежная борьба бюрократического центризма за "монолитность"
аппарата, т. е. по существу за единоличие, ведет, под напором классовых сил,
к новым и новым трещинам. Так как все это совершается не в безвоздушных
сферах, то классы цепляются за трещины в аппарате, раздвигают их и наполняют
бюрократические группировки социальным содержанием. Борьба сталинской группы
в Политбюро против тройки и борьба центристов против правых стала
преломлением натиска классов и может перерасти (на известном этапе должна
перерасти) в открытую классовую борьбу. В этом "перерастании" центризму, во
всяком случае, несдобровать.
Вопрос о социальной базе группировок ВКП совершенно законно волнует
сейчас умы всех товарищей, которые размышляют и учатся, т. е. прежде всего
большевиков-ленинцев. К этому вопросу нужно, однако, подходить не
механически и схематически, с предвзятым намерением точно отвести каждой
фракции определенный формальный участок. Нужно помнить, что мы имеем перед
собою переходные формы, переломные, незавершенные процессы.
Основным социальным резервуаром идей международного оппортунизма, т. е.
классового соглашательства, является мелкая буржуазия как широкий
бесформенный класс, вернее, наслоение многочисленных подклассов, оставшихся
от докапиталистического производства и вновь порождаемых этим последним и
связывающих рядом социальных ступеней пролетариат с капиталистической
буржуазией. В период подъема буржуазного общества этот класс был носителем
идей буржуазной демократии. Сейчас эта эпоха осталась позади не только для
передовых капиталистических стран Запада, но и для Китая, Индии и пр. Полный
упадок мелкой буржуазии, утрата ею самостоятельного экономического значения
отняли у нее навсегда возможность выделять самостоятельное политическое
представительство, которое могло бы руководить революционным движением
трудящихся масс. В такую эпоху мелкая буржуазия мечется между самыми
крайними полюсами современной идеологии: фашизмом и коммунизмом. Именно ее
колебания придают политике империалистской эпохи характер малярийной кривой.
Соглашательство в рабочем движении имеет более устойчивый характер
именно потому, что непосредственным носителем своим оно имеет не
"самостоятельные" партии мелкой буржуазии, а рабочую бюрократию, которая
через рабочую аристократию уходит корнями в рабочий класс. Мелкобуржуазные
по своему происхождению и источникам своего питания, идеи соглашательства
исторически переключились через посредство рабочей бюрократии от старого
носителя к новому, перекрасившись в социалистические тона, и получили новую
живучесть на новой классовой основе при разложении и гниении старых
демократических партий.
Сама рабочая бюрократия по условиям своего существования ближе стоит к
буржуазии, чиновничеству, либеральным профессиям и пр., чем к пролетариату.
Но она представляет все же специфический продукт массового рабочего
движения, из его рядов рекрутируется. В сыром виде соглашательские тенденции
и настроения вырабатываются всей мелкой буржуазией; но их переключение -- их
трансформация, их приспособление к особенностям и потребностям, прежде всего
к слабостям рабочего класса, есть специфическая миссия рабочей бюрократии.
Оппортунизм есть ее идеология, которую она, пользуясь могущественным напором
буржуазных идей и учреждений, эксплуатируя слабость и незрелость рабочих
масс, прививает и навязывает пролетариату. К каким формам оппортунизма -- к
открытому соглашательству, центризму или комбинации обоих -- прибегает
рабочая бюрократия, это зависит от политических традиций страны, от
состояния классовых отношений в данный момент, от наступательной силы
коммунизма и пр.
Как и между партиями буржуазии, борьба, в зависимости от обстоятельств,
может принимать самый непримиримый и даже кровавый характер, оставаясь в
обоих лагерях борьбой за интересы собственности. Так борьба между открытым
соглашательством и центризмом может в известные моменты принимать крайне
резкий, даже ожесточенный характер, оставаясь все же борьбою в рамках
мелкобуржуазных тенденций, по-разному приспособляемых рабочей бюрократией
для сохранения своего руководящего положения в рабочем классе.
До 4 августа 1914 года германская социал-демократия имела по существу
центристский характер. Правые были в оппозиции к руководству, как и левое
радикальное, не вполне, впрочем, оформленное крыло. Испытание войною привело
к тому, что центризм сразу оказался непригоден для руководства партией.
Рулем без сопротивления овладели правые. Центризм ожил лишь позже, как
оппозиция. Таково положение во Втором80 и в Амстердамском
интернационалах и сейчас. Основной силой международной рабочей бюрократии
является ее устойчиво соглашательское крыло; центризм же является только
вспомогательной пружиной в ее механике. Исключения в отдельных партиях, как
австрийской, имеют по существу мнимый характер и только подтверждают
правило. Нужно прибавить, что со времени войны правые вместе с центристами
стали гораздо ближе к буржуазному государству, чем самые правые пытались
стать до войны (особенно в Германии). Отсюда очистилось место для более
радикального, менее скомпрометированного, более "левого" центризма, чем так
называемая левая социал-демократия. Политика послевоенного левого центризма
и выступает в очень значительных размерах под знаменем коммунизма (в
Германии, Чехословакии, Англии и пр.). Большие исторические испытания
неизбежно обнаружат это и могут обнаружить катастрофически.
Как же обстоит дело в условиях рабочего государства, которое немыслимо,
разумеется, без рабочей бюрократии, притом более многочисленной, более
разветвленной, неизмеримо более могущественной, чем рабочая бюрократия
капиталистических стран? Как обстоит дело с линией руководства ВКП, которое
за последние годы сдвинулось с класса на аппарат, т. е. на бюрократию?
Легче и проще всего проверить политику ЦК ВКП на международной арене,
ибо там особенности положения правящей партии в стране пролетарской
диктатуры отпадают, новизна обстановки не маскирует классовых тенденций и о
политической линии можно судить на основании прочно установленных
марксистских критериев. В Китае политика ЦК была не центристской, а
меньшевистской, скорее право-меньшевистской, т. е. ближе к меньшевизму 1917
г., чем 1905 г. (прямое подчинение руководству буржуазии плюс прямое
торможение революционного наступления масс). В Англии политика ЦК в решающий
период борьбы имела право-центристский характер (поддержка оппортунистов и
предателей плюс половинчатая критика их у себя дома). В Германии,
Чехословакии, Франции и пр. политика имела скорее левоцентристский характер,
воспроизводя в новых условиях политику довоенной социал-демократии. В Польше
в период переворота Пилсудского линия руководства проходила где-то между
английским и китайским образцами, т. е. между правым центризмом и прямым
меньшевизмом. В общем можно сказать, что центризм руководства ВКП тем
решительнее сдвигался на меньшевистские рельсы, чем революционнее была
обстановка, чем большей политической дальнозоркости и смелости она
требовала. Левизной же центризму удавалось щеголять только в условиях
политической обыденщины. Этим дается высшая и безапелляционная международная
проверка всей линии послеленинского руководства.
Сейчас, однако, накопилось более чем достаточно внутреннего опыта,
чтобы на основе его распознать и разоблачить центризм, даже не прибегая к
международному критерию.
Чудовищно разросшаяся у нас рабочая бюрократия выработала за последние
годы совершенно новый теоретический подход ко всем основным вопросам и
прежде всего к собственной своей самооценке. Смысл этого подхода состоит в
том, что, так как у нас диктатура пролетариата, то пролетарский характер
всех социальных процессов тем самым застрахован уже заранее и навсегда. Раз
у нас рабочее государство, учил беспримерный Молотов, то как же его еще
приближать к рабочим? Раз у нас диктатура пролетариата, то у нас и кулак
пролетарский, имманентно врастающий в социализм. Раз у нас социалистическая
революция, то каким образом нам может угрожать опасность термидора, т. е.
буржуазной реставрации? Раз у нас советская власть, то непрерывный рост
социализма обеспечен, независимо от того, улучшается или ухудшается
положение рабочих в данный период. Наконец, раз у нас ленинская партия, то
каким образом может ошибиться "ленинский" ЦК, и не осуждена ли заранее
всякая критика его на роль правого или левого "уклона", в зависимости от
того, критикуется ли секретариат справа или слева? Материалистическая
диалектика в оценке движущих сил пролетарской диктатуры подменена по всем
статьям имманентным идеализмом, который стал специфической философией
партийно-советской бюрократии в ее борьбе за устойчивость и несменяемость
собственных позиций, за полноту власти, за независимость от контроля рабочих
масс. Фетишизм самодовлеющего аппарата и его кадров, которые можно снять не
решением партии, а "только гражданской войной" (Сталин) -- таков стержень
имманентной философии, освящающей практику узурпаторства и пролагающей пути
подлинному бонапартизму.
Радикальное изменение основных социальных оценок свидетельствует о
новой социальной роли рабочей и вообще советской бюрократии по отношению к
пролетариату, как и к другим классам. Независимость от пролетариата идет
параллельно с возрастающей зависимостью от буржуазии. Фетишизация рабочего
государства, как оно есть, есть маскировка этой зависимости. Здесь все
закономерно. С железной последовательностью вытекает отсюда органическое
тяготение нашей бюрократии к мелкобуржуазным верхам и вождям, к "солидным"
профбюрократам и пр[очему] во всем мире (Китай, Англия, Польша, курс
Томского, Кагановича и др[угих] на Амстердам и т. д. и т. п.). Этого
органически создающегося международного сродства рабочей бюрократии не
отменяют и не устраняют самые ультралевые зигзаги центризма.
Разумеется, на Западе рабочая бюрократия развертывает свою деятельность
на основах капиталистической собственности. У нас рабочая бюрократия выросла
на основах диктатуры пролетариата. Но из этого коренного противоречия
социальных основ, как свидетельствуют и теория и опыт, вовсе не вытекает
имманентная, т. е. внутренне обеспеченная противоположность рабочей
бюрократии у нас и в капиталистических странах. Новая социальная база, сама
по себе взятая, тем более незрелая и не обладающая какой-либо абсолютной
устойчивостью, ни в каком случае не страхует нового характера надстройки,
перерождение которой может, наоборот, стать важным фактором перерождения
самой базы. В этих коренных вопросах бухаринская схоластика (да-да, нет-нет,
что сверх, то от лукавого), является только прикрытием процессов социального
перерождения. И якобинцы считали себя имманентной противоположностью
монархии и монархического цезаризма. Однако же Наполеон вербовал
впоследствии своих лучших министров, префектов и сыщиков из среды старых
якобинцев, к которым он, впрочем, и сам в молодости примыкал.
Социально-историческое происхождение нашей бюрократии, не страхуя ее,
как сказано, от перерождения, придает, однако, путям и формам этого процесса
чрезвычайное своеобразие, обеспечивая на данной стадии явный и бесспорный
перевес центристских элементов над правыми и придавая самому центризму
совсем особый чрезвычайно сложный характер, отражающий разные этапы
сползания, разные настроения и разные приемы мысли. Оттого речи и статьи
руководящих центристов напоминают сплошь да рядом написанную сразу на трех
языках рукопись буквами русского, латинского и арабского алфавитов. Этим,
надо думать, объясняется ужасающая, не только теоретическая, но и
литературная безграмотность большинства центристских писаний. Достаточно
почитать нынешнюю "Правду". Получив благодать от секретариата, апостолы
центризма начинают сразу говорить на неведомых языках. Это, конечно,
свидетельствует о силе благодати. Но понять их почти невозможно.
Могут возразить: если руководящее течение ВКП есть центризм, то как
объяснить нынешний резкий поворот его против левой социал-демократии,
которая ведь тоже есть не что иное, как центризм? Это довод несерьезный.
Ведь и наши правые, которые, по признанию самих центристов, идут по пути
восстановления капитализма, тоже объявляют себя непримиримыми врагами
социал-демократии. Оппортунизм, если этого требуют обстоятельства, всегда
готов поправлять свою репутацию крикливым радикализмом для чужих стран.
Разумеется, этот экспортный радикализм носит в значительной мере словесный
характер.
Но отнюдь не словесный только характер носит враждебность наших
центристов и правых к европейской социал-демократии. Нельзя забывать всей
международной обстановки и прежде всего величайшего объективного
противоречия между капиталистическими странами и рабочим государством.
Международная социал-демократия поддерживает существующий капиталистический
режим. Наш внутренний оппортунизм, выросший на основах диктатуры
пролетариата, только эволюционирует в сторону капиталистических отношений.
Несмотря на элементы двоевластия в стране и тенденции термидорианства в ВКП,
антагонизм между Советским Союзом и буржуазным миром остается капитальнейшим
фактом, который отрицать или игнорировать могут только "левые" сектанты,
анархисты и анархиствующие. Международная социал-демократия всей своей
политикой обречена поддерживать замыслы своей буржуазии против СССР. Это
одно создает основу реальной, а не только словесной враждебности, несмотря
на сближение политических линий.
Центризм есть официальная линия аппарата. Носителем центризма является
партийный чиновник. Чиновничество же не есть класс. Оно служит классам.
Какую же классовую линию представляет центризм? Поднимающиеся собственники
находят свое, хоть и трусливое пока, выражение в правой фракции.
Пролетарская линия представлена оппозицией. Что же остается на долю
центризма? Методом вычитания получается... середняк. И действительно
центризм вылупился у нас из большевизма, держась за идею середняка.
Ленинский лозунг союза правящего пролетариата с середняцким крестьянством
подменен был фетишем середняка, как высшим критерием пролетарской политики.
Центристы и сейчас не могут оставить в покое И.Н.Смирнова, который осенью
1927 г. развил ту целиком правильную мысль, что союз пролетариата с
середнячеством предполагает готовность партии пойти, в случае нужды, и на
временную размолвку с середняком, чтобы отстоять правильную пролетарскую
политику и таким образом подготовить условия более прочного и более
длительного союза с середняком в дальнейшем. Ибо такой союз возможен не на
основе какой-то классовой равнодействующей, а только на основе пролетарской
линии. Частные уступки середнячеству могут иметь лишь подсобный характер.
Попытка поиска классовой равнодействующей приводит только к тому, что эта
равнодействующая все больше отклоняется к кулачеству, к буржуазии вообще.
Середнячество не может иметь ни самостоятельной линии, ни самостоятельной
партии. "Самостоятельная" крестьянская партия есть всегда на самом деле
кулацко-буржуазная партия. Наш центризм, теоретически скудный, с короткой
памятью, этого совсем не понял. Оттого свою межеумочную сущность он обобщил
в реакционно-карикатурной идее "двухсоставной рабоче-крестьянской партии"
(Сталин). На деле двухсоставная партия означает Гоминьдан, т. е.
политическое закабаление рабочих и крестьян буржуазией. Сталинская идея
рабоче-крестьянской партии есть главная вдохновляющая идея правого крыла. В
широких бюрократических кругах, в частности на Украине, было немало
разговоров за последнее время о том, что у партии есть еще один резерв: от
пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года, т. е. к
демократической диктатуре пролетариата и крестьянства. Партия, включающая в
свой состав правое крыло, стала, по существу, двухсоставной партией.
Отступление же на позиции диктатуры пролетариата и крестьянства может
означать только реставрацию капитализма и ничего более.
Поскольку середнячество было выдвинуто как верховный критерий против
стратегической пролетарской линии, постольку правые вполне основательно из
самостоятельного принципа середняцкой политики сделали кулацкие выводы.
Никаких других путей для середняка, поскольку он противопоставляет себя
пролетариату, кроме кулацких, нет и быть не может. Центристы в течение
нескольких лет прятали от этих выводов свою голову в статистический мусор,
специально для них заготовлявшийся Яковлевыми и Ко81. Но кулак
вылез из-под мусора в хлебозаготовках. Ныне центристы качаются между 107-й
статьей и повышением хлебных цен. Наряду с этим они по-прежнему выдвигают
голую идею середнячества как основной принцип, который противопоставляет их
оппозиции. Этим они только показывают, что у них нет ни социальной опоры, ни
самостоятельной классовой политики.
Линия центризма есть линия зигзагов бюрократии между пролетариатом и
буржуазией при неизбежно возрастающем недовольстве обоих классов.
Межеумочная политика центризма медленно, но верно подготовляет его
ликвидацию, которая возможна в двух направлениях, т. е. с выходом на
пролетарский или на буржуазный путь.
С правым крылом дело обстоит проще и яснее.
Термидорианское течение в стране в широком смысле есть собственническое
течение в противовес пролетарскому социализму. Это самое его общее и вместе
с тем основное определение. Движущей силой его является мелкая буржуазия, но
какая? Ее наиболее эксплуататорская часть, та, которая прет вверх, которая
переходит или стремится перейти в среднюю, которая союзника своего видит в
крупной буржуазии, в мировом капитале. Центральной фигурой этой
термидорианской армии является кулак как "прирожденный" носитель настроений
и тенденций бонапартистской контрреволюции.
Внутри правящего аппарата и внутри правящей партии союзником и
полусоюзником бонапартистски настроенного собственника является "дозревший"
чиновник, желающий жить в мире со всеми классами. У него для этого есть
социальные причины: он кровно или духовно породнился с новым собственником,
да и сам "оброс"; он не хочет потрясений; он с бешеной ненавистью относится
к перспективе "перманентной" революции; для него сверх головы достаточно той
революции, которая, слава богу, осталась позади и позволяет ему пожинать
плоды. Национал-социализм -- это его доктрина. Такой устоявшийся
чиновник есть, как сказано, союзник бонапартистского кулака. Но между
ними существует и различие, для данного этапа очень серьезное. Кулак
весьма непрочь бы тряхнуть всей ненавидимой им системой, через посредство
армии или путем вооруженных восстаний. Бюрократ, растущее благополучие
которого связано с советской механикой, против открыто-бонапартистского, за
"эволюционный", замаскировано термидорианский путь. Из истории мы знаем, что
термидор был только ступенью к бонапартистскому перевороту. Но ведь этого
тогда не понимали. Активные термидорианцы искренне назвали бы гнусной
клеветой всякий намек на то, что они только прокладывают путь
военно-буржуазному узурпаторству.
В этом переходном взаимоотношении двух частей термидорианства --
причина слабости правого крыла партии. Чтобы принять бой, ему нужно было бы
открыто мобилизовать все собственнические элементы и
инстинкты страны. В борьбе с оппозицией это делалось сплошь, но там это
прикрывалось блоком центристов с правыми и фирмой партии. Могучий
собственнический хвост, поощряемый руководством, напирал за последние годы
со всех сторон на партию, помогая терроризировать ее рабочее ядро и громить
ее левый фланг. Политическая обстановка, однако, круто меняется с момента
открытой, хотя бы и половинчатой, борьбы между центристами и правыми. От
имени партии говорит ее центристский аппарат. Этого прикрытия в борьбе с
центристами правые лишены. Продолжать анонимно опираться на собственников
они уже не могут. Теперь нужно открыто и гласно пересесть на нового коня.
В нижних звеньях правой фракции различие между партийцем-аппаратчиком и
кулаком не представляет почти никаких затруднений для объединенного
действия. Но чем выше, чем ближе к промышленным районам, политическим
центрам, тем больше у правых препятствий -- и живых, в виде недовольства
рабочих, и отмирающих, в виде традиций. Для того, чтобы пересесть открыто на
собственнического коня против официальной партии, нынешние правые вожди еще
не "созрели". Загнанные аппаратным натиском в тупик, правые аппаратчики
подают прошения об отставке или, как Угланов, трогательно просят, чтоб их не
"калечили".
"Незрелостью" термидорианского крыла партии, отсутствием политической
связи между ним и его собственническими резервами и объясняется легкость
нынешней победы центристов над правыми. Вместо военных действий получается
аппаратный парад -- и только.
Есть и другая причина этой "легкости". Но она коренится уже во
взаимоотношениях между центристским аппаратом и пролетарским ядром партии.
Против левого крыла партию натаскивали свыше пяти лет, терроризируя ее
давлением буржуазных классов. В результате к исходу шестого года борьбы
приходится снова призывать к усиленному наступлению на так называемые
"осколки". В противоположность этому, против правых пролетарское ядро готово
бороться не за страх, а за совесть. И хотя нынешняя кампания имеет насквозь
бюрократический характер, при полном подавлении инициативы масс; хотя
заранее выставлены "линейные" с красными флажками, указывающими, в каких
границах должен развертываться центристский парад; хотя масса не
подготовлена, дезориентирована и ошарашена, особенно в провинции -- тем не
менее пролетарское ядро партии в этой борьбе несомненно поддерживает
центристский аппарат, если не активно, то пассивно, и уж во всяком случае не
помогает правым.
Таковы основные причины легкости победы центристов над правыми --
внутри партии. Но эти же причины объясняют всю ограниченность и
поверхностность этой победы. Чтобы лучше это понять, посмотрим ближе, о чем
идет спор.
теперь выдвинулись на первый, то нетрудно доказать, что по всем основным
вопросам, поскольку они оказывались предоставленными самим себе, они в
большинстве своем, включая и Сталина, тяготели к оппортунизму. Не надо
отождествлять историческую линию партии с политической линией той части ее
кадров, которая поднялась наверх на волне общественно-политической реакции
последнего пятилетия. Историческая линия партии осуществлялась в жестокой
борьбе внутренних тенденций, в постоянном преодолении внутренних
противоречий. В этой борьбе руководящие ныне элементы никогда не играли
ведущей роли, а чаще всего отстаивали и выражали вчерашний день партии.
Именно поэтому в решающий октябрьский период они оказались растерянными и не
играли никакой самостоятельной роли. Мало того: по крайней мере половина
нынешних руководителей, именуемых "старой гвардией", была в октябре по ту
сторону баррикады; большая половина их занимала перед тем в империалистской
войне патриотическую или жиденькую пацифистскую позицию. Думать, что эти
элементы могли представить самостоятельную силу сопротивления реакционным
тенденциям мирового масштаба, совершенно неосновательно, как показала вся
история последнего периода. Недаром же среди них так легко ассимилируются
Мартыновы, Ларины76, Рафесы, Лядовы, Петровские,
Керженцевы77, Гусевы78, Кржижановские и пр., и пр., и пр. Именно
этот слой, по признанию Устрялова, является наиболее пригодным для того,
чтобы постепенно довести потрясенную страну до вожделенного порядка.
Обращаясь к отдаленному опыту смутного времени (конец 16 -- начало 17-го
столетия), Устрялов ссылается на Ключевского79, который говорит,
что "московское государство выходило из страшной смуты без героев: его
выводили из беды добрые, но посредственные люди" (Ключевский, изд. 1923 г.,
т. III, с. 75). Насчет "доброты" нынешних кандидатов в спасители от смуты
("перманентная революция") можно усомниться. Но в остальном устряловская
ссылка на Ключевского не лишена меткости и бьет далеко. В конце концов
"мастер" при всех своих комбинаторских качествах и незаурядном вероломстве
является лишь наиболее выдающимся личным воплощением безличного аппарата.
Его победы -- это победы общественно-политической реакции. Он помогал им
двояко: слепотой по отношению к глубоким историческим процессам и неутомимым
закулисным комбинаторством, направление которого подсказывалось ему
перегруппировкой классовых сил против пролетариата.
Безнадежная борьба бюрократического центризма за "монолитность"
аппарата, т. е. по существу за единоличие, ведет, под напором классовых сил,
к новым и новым трещинам. Так как все это совершается не в безвоздушных
сферах, то классы цепляются за трещины в аппарате, раздвигают их и наполняют
бюрократические группировки социальным содержанием. Борьба сталинской группы
в Политбюро против тройки и борьба центристов против правых стала
преломлением натиска классов и может перерасти (на известном этапе должна
перерасти) в открытую классовую борьбу. В этом "перерастании" центризму, во
всяком случае, несдобровать.
Вопрос о социальной базе группировок ВКП совершенно законно волнует
сейчас умы всех товарищей, которые размышляют и учатся, т. е. прежде всего
большевиков-ленинцев. К этому вопросу нужно, однако, подходить не
механически и схематически, с предвзятым намерением точно отвести каждой
фракции определенный формальный участок. Нужно помнить, что мы имеем перед
собою переходные формы, переломные, незавершенные процессы.
Основным социальным резервуаром идей международного оппортунизма, т. е.
классового соглашательства, является мелкая буржуазия как широкий
бесформенный класс, вернее, наслоение многочисленных подклассов, оставшихся
от докапиталистического производства и вновь порождаемых этим последним и
связывающих рядом социальных ступеней пролетариат с капиталистической
буржуазией. В период подъема буржуазного общества этот класс был носителем
идей буржуазной демократии. Сейчас эта эпоха осталась позади не только для
передовых капиталистических стран Запада, но и для Китая, Индии и пр. Полный
упадок мелкой буржуазии, утрата ею самостоятельного экономического значения
отняли у нее навсегда возможность выделять самостоятельное политическое
представительство, которое могло бы руководить революционным движением
трудящихся масс. В такую эпоху мелкая буржуазия мечется между самыми
крайними полюсами современной идеологии: фашизмом и коммунизмом. Именно ее
колебания придают политике империалистской эпохи характер малярийной кривой.
Соглашательство в рабочем движении имеет более устойчивый характер
именно потому, что непосредственным носителем своим оно имеет не
"самостоятельные" партии мелкой буржуазии, а рабочую бюрократию, которая
через рабочую аристократию уходит корнями в рабочий класс. Мелкобуржуазные
по своему происхождению и источникам своего питания, идеи соглашательства
исторически переключились через посредство рабочей бюрократии от старого
носителя к новому, перекрасившись в социалистические тона, и получили новую
живучесть на новой классовой основе при разложении и гниении старых
демократических партий.
Сама рабочая бюрократия по условиям своего существования ближе стоит к
буржуазии, чиновничеству, либеральным профессиям и пр., чем к пролетариату.
Но она представляет все же специфический продукт массового рабочего
движения, из его рядов рекрутируется. В сыром виде соглашательские тенденции
и настроения вырабатываются всей мелкой буржуазией; но их переключение -- их
трансформация, их приспособление к особенностям и потребностям, прежде всего
к слабостям рабочего класса, есть специфическая миссия рабочей бюрократии.
Оппортунизм есть ее идеология, которую она, пользуясь могущественным напором
буржуазных идей и учреждений, эксплуатируя слабость и незрелость рабочих
масс, прививает и навязывает пролетариату. К каким формам оппортунизма -- к
открытому соглашательству, центризму или комбинации обоих -- прибегает
рабочая бюрократия, это зависит от политических традиций страны, от
состояния классовых отношений в данный момент, от наступательной силы
коммунизма и пр.
Как и между партиями буржуазии, борьба, в зависимости от обстоятельств,
может принимать самый непримиримый и даже кровавый характер, оставаясь в
обоих лагерях борьбой за интересы собственности. Так борьба между открытым
соглашательством и центризмом может в известные моменты принимать крайне
резкий, даже ожесточенный характер, оставаясь все же борьбою в рамках
мелкобуржуазных тенденций, по-разному приспособляемых рабочей бюрократией
для сохранения своего руководящего положения в рабочем классе.
До 4 августа 1914 года германская социал-демократия имела по существу
центристский характер. Правые были в оппозиции к руководству, как и левое
радикальное, не вполне, впрочем, оформленное крыло. Испытание войною привело
к тому, что центризм сразу оказался непригоден для руководства партией.
Рулем без сопротивления овладели правые. Центризм ожил лишь позже, как
оппозиция. Таково положение во Втором80 и в Амстердамском
интернационалах и сейчас. Основной силой международной рабочей бюрократии
является ее устойчиво соглашательское крыло; центризм же является только
вспомогательной пружиной в ее механике. Исключения в отдельных партиях, как
австрийской, имеют по существу мнимый характер и только подтверждают
правило. Нужно прибавить, что со времени войны правые вместе с центристами
стали гораздо ближе к буржуазному государству, чем самые правые пытались
стать до войны (особенно в Германии). Отсюда очистилось место для более
радикального, менее скомпрометированного, более "левого" центризма, чем так
называемая левая социал-демократия. Политика послевоенного левого центризма
и выступает в очень значительных размерах под знаменем коммунизма (в
Германии, Чехословакии, Англии и пр.). Большие исторические испытания
неизбежно обнаружат это и могут обнаружить катастрофически.
Как же обстоит дело в условиях рабочего государства, которое немыслимо,
разумеется, без рабочей бюрократии, притом более многочисленной, более
разветвленной, неизмеримо более могущественной, чем рабочая бюрократия
капиталистических стран? Как обстоит дело с линией руководства ВКП, которое
за последние годы сдвинулось с класса на аппарат, т. е. на бюрократию?
Легче и проще всего проверить политику ЦК ВКП на международной арене,
ибо там особенности положения правящей партии в стране пролетарской
диктатуры отпадают, новизна обстановки не маскирует классовых тенденций и о
политической линии можно судить на основании прочно установленных
марксистских критериев. В Китае политика ЦК была не центристской, а
меньшевистской, скорее право-меньшевистской, т. е. ближе к меньшевизму 1917
г., чем 1905 г. (прямое подчинение руководству буржуазии плюс прямое
торможение революционного наступления масс). В Англии политика ЦК в решающий
период борьбы имела право-центристский характер (поддержка оппортунистов и
предателей плюс половинчатая критика их у себя дома). В Германии,
Чехословакии, Франции и пр. политика имела скорее левоцентристский характер,
воспроизводя в новых условиях политику довоенной социал-демократии. В Польше
в период переворота Пилсудского линия руководства проходила где-то между
английским и китайским образцами, т. е. между правым центризмом и прямым
меньшевизмом. В общем можно сказать, что центризм руководства ВКП тем
решительнее сдвигался на меньшевистские рельсы, чем революционнее была
обстановка, чем большей политической дальнозоркости и смелости она
требовала. Левизной же центризму удавалось щеголять только в условиях
политической обыденщины. Этим дается высшая и безапелляционная международная
проверка всей линии послеленинского руководства.
Сейчас, однако, накопилось более чем достаточно внутреннего опыта,
чтобы на основе его распознать и разоблачить центризм, даже не прибегая к
международному критерию.
Чудовищно разросшаяся у нас рабочая бюрократия выработала за последние
годы совершенно новый теоретический подход ко всем основным вопросам и
прежде всего к собственной своей самооценке. Смысл этого подхода состоит в
том, что, так как у нас диктатура пролетариата, то пролетарский характер
всех социальных процессов тем самым застрахован уже заранее и навсегда. Раз
у нас рабочее государство, учил беспримерный Молотов, то как же его еще
приближать к рабочим? Раз у нас диктатура пролетариата, то у нас и кулак
пролетарский, имманентно врастающий в социализм. Раз у нас социалистическая
революция, то каким образом нам может угрожать опасность термидора, т. е.
буржуазной реставрации? Раз у нас советская власть, то непрерывный рост
социализма обеспечен, независимо от того, улучшается или ухудшается
положение рабочих в данный период. Наконец, раз у нас ленинская партия, то
каким образом может ошибиться "ленинский" ЦК, и не осуждена ли заранее
всякая критика его на роль правого или левого "уклона", в зависимости от
того, критикуется ли секретариат справа или слева? Материалистическая
диалектика в оценке движущих сил пролетарской диктатуры подменена по всем
статьям имманентным идеализмом, который стал специфической философией
партийно-советской бюрократии в ее борьбе за устойчивость и несменяемость
собственных позиций, за полноту власти, за независимость от контроля рабочих
масс. Фетишизм самодовлеющего аппарата и его кадров, которые можно снять не
решением партии, а "только гражданской войной" (Сталин) -- таков стержень
имманентной философии, освящающей практику узурпаторства и пролагающей пути
подлинному бонапартизму.
Радикальное изменение основных социальных оценок свидетельствует о
новой социальной роли рабочей и вообще советской бюрократии по отношению к
пролетариату, как и к другим классам. Независимость от пролетариата идет
параллельно с возрастающей зависимостью от буржуазии. Фетишизация рабочего
государства, как оно есть, есть маскировка этой зависимости. Здесь все
закономерно. С железной последовательностью вытекает отсюда органическое
тяготение нашей бюрократии к мелкобуржуазным верхам и вождям, к "солидным"
профбюрократам и пр[очему] во всем мире (Китай, Англия, Польша, курс
Томского, Кагановича и др[угих] на Амстердам и т. д. и т. п.). Этого
органически создающегося международного сродства рабочей бюрократии не
отменяют и не устраняют самые ультралевые зигзаги центризма.
Разумеется, на Западе рабочая бюрократия развертывает свою деятельность
на основах капиталистической собственности. У нас рабочая бюрократия выросла
на основах диктатуры пролетариата. Но из этого коренного противоречия
социальных основ, как свидетельствуют и теория и опыт, вовсе не вытекает
имманентная, т. е. внутренне обеспеченная противоположность рабочей
бюрократии у нас и в капиталистических странах. Новая социальная база, сама
по себе взятая, тем более незрелая и не обладающая какой-либо абсолютной
устойчивостью, ни в каком случае не страхует нового характера надстройки,
перерождение которой может, наоборот, стать важным фактором перерождения
самой базы. В этих коренных вопросах бухаринская схоластика (да-да, нет-нет,
что сверх, то от лукавого), является только прикрытием процессов социального
перерождения. И якобинцы считали себя имманентной противоположностью
монархии и монархического цезаризма. Однако же Наполеон вербовал
впоследствии своих лучших министров, префектов и сыщиков из среды старых
якобинцев, к которым он, впрочем, и сам в молодости примыкал.
Социально-историческое происхождение нашей бюрократии, не страхуя ее,
как сказано, от перерождения, придает, однако, путям и формам этого процесса
чрезвычайное своеобразие, обеспечивая на данной стадии явный и бесспорный
перевес центристских элементов над правыми и придавая самому центризму
совсем особый чрезвычайно сложный характер, отражающий разные этапы
сползания, разные настроения и разные приемы мысли. Оттого речи и статьи
руководящих центристов напоминают сплошь да рядом написанную сразу на трех
языках рукопись буквами русского, латинского и арабского алфавитов. Этим,
надо думать, объясняется ужасающая, не только теоретическая, но и
литературная безграмотность большинства центристских писаний. Достаточно
почитать нынешнюю "Правду". Получив благодать от секретариата, апостолы
центризма начинают сразу говорить на неведомых языках. Это, конечно,
свидетельствует о силе благодати. Но понять их почти невозможно.
Могут возразить: если руководящее течение ВКП есть центризм, то как
объяснить нынешний резкий поворот его против левой социал-демократии,
которая ведь тоже есть не что иное, как центризм? Это довод несерьезный.
Ведь и наши правые, которые, по признанию самих центристов, идут по пути
восстановления капитализма, тоже объявляют себя непримиримыми врагами
социал-демократии. Оппортунизм, если этого требуют обстоятельства, всегда
готов поправлять свою репутацию крикливым радикализмом для чужих стран.
Разумеется, этот экспортный радикализм носит в значительной мере словесный
характер.
Но отнюдь не словесный только характер носит враждебность наших
центристов и правых к европейской социал-демократии. Нельзя забывать всей
международной обстановки и прежде всего величайшего объективного
противоречия между капиталистическими странами и рабочим государством.
Международная социал-демократия поддерживает существующий капиталистический
режим. Наш внутренний оппортунизм, выросший на основах диктатуры
пролетариата, только эволюционирует в сторону капиталистических отношений.
Несмотря на элементы двоевластия в стране и тенденции термидорианства в ВКП,
антагонизм между Советским Союзом и буржуазным миром остается капитальнейшим
фактом, который отрицать или игнорировать могут только "левые" сектанты,
анархисты и анархиствующие. Международная социал-демократия всей своей
политикой обречена поддерживать замыслы своей буржуазии против СССР. Это
одно создает основу реальной, а не только словесной враждебности, несмотря
на сближение политических линий.
Центризм есть официальная линия аппарата. Носителем центризма является
партийный чиновник. Чиновничество же не есть класс. Оно служит классам.
Какую же классовую линию представляет центризм? Поднимающиеся собственники
находят свое, хоть и трусливое пока, выражение в правой фракции.
Пролетарская линия представлена оппозицией. Что же остается на долю
центризма? Методом вычитания получается... середняк. И действительно
центризм вылупился у нас из большевизма, держась за идею середняка.
Ленинский лозунг союза правящего пролетариата с середняцким крестьянством
подменен был фетишем середняка, как высшим критерием пролетарской политики.
Центристы и сейчас не могут оставить в покое И.Н.Смирнова, который осенью
1927 г. развил ту целиком правильную мысль, что союз пролетариата с
середнячеством предполагает готовность партии пойти, в случае нужды, и на
временную размолвку с середняком, чтобы отстоять правильную пролетарскую
политику и таким образом подготовить условия более прочного и более
длительного союза с середняком в дальнейшем. Ибо такой союз возможен не на
основе какой-то классовой равнодействующей, а только на основе пролетарской
линии. Частные уступки середнячеству могут иметь лишь подсобный характер.
Попытка поиска классовой равнодействующей приводит только к тому, что эта
равнодействующая все больше отклоняется к кулачеству, к буржуазии вообще.
Середнячество не может иметь ни самостоятельной линии, ни самостоятельной
партии. "Самостоятельная" крестьянская партия есть всегда на самом деле
кулацко-буржуазная партия. Наш центризм, теоретически скудный, с короткой
памятью, этого совсем не понял. Оттого свою межеумочную сущность он обобщил
в реакционно-карикатурной идее "двухсоставной рабоче-крестьянской партии"
(Сталин). На деле двухсоставная партия означает Гоминьдан, т. е.
политическое закабаление рабочих и крестьян буржуазией. Сталинская идея
рабоче-крестьянской партии есть главная вдохновляющая идея правого крыла. В
широких бюрократических кругах, в частности на Украине, было немало
разговоров за последнее время о том, что у партии есть еще один резерв: от
пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года, т. е. к
демократической диктатуре пролетариата и крестьянства. Партия, включающая в
свой состав правое крыло, стала, по существу, двухсоставной партией.
Отступление же на позиции диктатуры пролетариата и крестьянства может
означать только реставрацию капитализма и ничего более.
Поскольку середнячество было выдвинуто как верховный критерий против
стратегической пролетарской линии, постольку правые вполне основательно из
самостоятельного принципа середняцкой политики сделали кулацкие выводы.
Никаких других путей для середняка, поскольку он противопоставляет себя
пролетариату, кроме кулацких, нет и быть не может. Центристы в течение
нескольких лет прятали от этих выводов свою голову в статистический мусор,
специально для них заготовлявшийся Яковлевыми и Ко81. Но кулак
вылез из-под мусора в хлебозаготовках. Ныне центристы качаются между 107-й
статьей и повышением хлебных цен. Наряду с этим они по-прежнему выдвигают
голую идею середнячества как основной принцип, который противопоставляет их
оппозиции. Этим они только показывают, что у них нет ни социальной опоры, ни
самостоятельной классовой политики.
Линия центризма есть линия зигзагов бюрократии между пролетариатом и
буржуазией при неизбежно возрастающем недовольстве обоих классов.
Межеумочная политика центризма медленно, но верно подготовляет его
ликвидацию, которая возможна в двух направлениях, т. е. с выходом на
пролетарский или на буржуазный путь.
С правым крылом дело обстоит проще и яснее.
Термидорианское течение в стране в широком смысле есть собственническое
течение в противовес пролетарскому социализму. Это самое его общее и вместе
с тем основное определение. Движущей силой его является мелкая буржуазия, но
какая? Ее наиболее эксплуататорская часть, та, которая прет вверх, которая
переходит или стремится перейти в среднюю, которая союзника своего видит в
крупной буржуазии, в мировом капитале. Центральной фигурой этой
термидорианской армии является кулак как "прирожденный" носитель настроений
и тенденций бонапартистской контрреволюции.
Внутри правящего аппарата и внутри правящей партии союзником и
полусоюзником бонапартистски настроенного собственника является "дозревший"
чиновник, желающий жить в мире со всеми классами. У него для этого есть
социальные причины: он кровно или духовно породнился с новым собственником,
да и сам "оброс"; он не хочет потрясений; он с бешеной ненавистью относится
к перспективе "перманентной" революции; для него сверх головы достаточно той
революции, которая, слава богу, осталась позади и позволяет ему пожинать
плоды. Национал-социализм -- это его доктрина. Такой устоявшийся
чиновник есть, как сказано, союзник бонапартистского кулака. Но между
ними существует и различие, для данного этапа очень серьезное. Кулак
весьма непрочь бы тряхнуть всей ненавидимой им системой, через посредство
армии или путем вооруженных восстаний. Бюрократ, растущее благополучие
которого связано с советской механикой, против открыто-бонапартистского, за
"эволюционный", замаскировано термидорианский путь. Из истории мы знаем, что
термидор был только ступенью к бонапартистскому перевороту. Но ведь этого
тогда не понимали. Активные термидорианцы искренне назвали бы гнусной
клеветой всякий намек на то, что они только прокладывают путь
военно-буржуазному узурпаторству.
В этом переходном взаимоотношении двух частей термидорианства --
причина слабости правого крыла партии. Чтобы принять бой, ему нужно было бы
открыто мобилизовать все собственнические элементы и
инстинкты страны. В борьбе с оппозицией это делалось сплошь, но там это
прикрывалось блоком центристов с правыми и фирмой партии. Могучий
собственнический хвост, поощряемый руководством, напирал за последние годы
со всех сторон на партию, помогая терроризировать ее рабочее ядро и громить
ее левый фланг. Политическая обстановка, однако, круто меняется с момента
открытой, хотя бы и половинчатой, борьбы между центристами и правыми. От
имени партии говорит ее центристский аппарат. Этого прикрытия в борьбе с
центристами правые лишены. Продолжать анонимно опираться на собственников
они уже не могут. Теперь нужно открыто и гласно пересесть на нового коня.
В нижних звеньях правой фракции различие между партийцем-аппаратчиком и
кулаком не представляет почти никаких затруднений для объединенного
действия. Но чем выше, чем ближе к промышленным районам, политическим
центрам, тем больше у правых препятствий -- и живых, в виде недовольства
рабочих, и отмирающих, в виде традиций. Для того, чтобы пересесть открыто на
собственнического коня против официальной партии, нынешние правые вожди еще
не "созрели". Загнанные аппаратным натиском в тупик, правые аппаратчики
подают прошения об отставке или, как Угланов, трогательно просят, чтоб их не
"калечили".
"Незрелостью" термидорианского крыла партии, отсутствием политической
связи между ним и его собственническими резервами и объясняется легкость
нынешней победы центристов над правыми. Вместо военных действий получается
аппаратный парад -- и только.
Есть и другая причина этой "легкости". Но она коренится уже во
взаимоотношениях между центристским аппаратом и пролетарским ядром партии.
Против левого крыла партию натаскивали свыше пяти лет, терроризируя ее
давлением буржуазных классов. В результате к исходу шестого года борьбы
приходится снова призывать к усиленному наступлению на так называемые
"осколки". В противоположность этому, против правых пролетарское ядро готово
бороться не за страх, а за совесть. И хотя нынешняя кампания имеет насквозь
бюрократический характер, при полном подавлении инициативы масс; хотя
заранее выставлены "линейные" с красными флажками, указывающими, в каких
границах должен развертываться центристский парад; хотя масса не
подготовлена, дезориентирована и ошарашена, особенно в провинции -- тем не
менее пролетарское ядро партии в этой борьбе несомненно поддерживает
центристский аппарат, если не активно, то пассивно, и уж во всяком случае не
помогает правым.
Таковы основные причины легкости победы центристов над правыми --
внутри партии. Но эти же причины объясняют всю ограниченность и
поверхностность этой победы. Чтобы лучше это понять, посмотрим ближе, о чем
идет спор.