Тырин Михаил Юрьевич. Желтая линия

   — …Так что построения проводятся в обычном порядке, после каждого приема пищи. В любой момент для вас может найтись дело. Вы, конечно, имеете право отдохнуть, но вы же заинтересованы, чтобы ваше холо росло непрерывно?
   Рафин-Е тоже был уверенным в себе, несгибаемым и нержавеющим. А теперь он — кучка пепла на неведомом островке. А его сапожки достались человекообразному существу, не умеющему завязывать шнурки. Тоже, наверно, мечтал о быстром холо…
   Откуда же это дурацкое высокомерие?
   — Вы свободны! — объявил наконец статс-мастер Отон-Лид.
 
   — Как он тебе? — спросил Нуй, когда мы уже шли в казарму.
   — Ничего особенного. — Я равнодушно пожал плечами.
   — Я мог быть командиром «Крысолова», — сообщил Нуй, понизив голос.
   — Да ты что! — сразу оживился я. — Как это?
   — У меня же второе холо. Могу стать сразу кавалер-мастером.
   — Ну и?..
   — Да не хочу. — Он махнул рукой. — Чего хорошего?
   — Много чего! Еда хорошая, ночевка тоже небось получше, чем наша казарма.
   — А что ночевка? Тут триста человек, а там будет тридцать… Не такая уж разница.
   — Ну, знаешь ли…
   — Нет, мне тут веселей. Что будешь сейчас делать?
   — Не знаю, не хочу ничего. Спать, наверно.
   И тут мне захотелось поговорить о том, что не давало мне покоя последнее время, что обжигало внутренним холодом или, наоборот, согревало.
   — Нуй, — сказал я, остановившись. — А ведь это ты спас меня.
   — Ну да. — Он пожал плечами.
   — Я мог погибнуть.
   — Конечно, мог!
   — Нуй, ты не понимаешь… Я ведь мог подохнуть, а ты меня спас. Я не знаю, как тебе отплатить, нет такой цены…
   — Тебе и не надо платить, — очень серьезно произнес он. — Помнишь, ты мне брызги от жуков дал? Я тебе тоже не платил, только выпить принес. Зачем платить?
   — Ну, да… — пробормотал я, малость опешив. Кажется, в языке Цивилизации слово «платить» имело только один смысл.
   — Все нормально, — сказал Нуй. — Теперь всегда будем друг другу помогать, только давай не будем считать, кто сколько раз кому помог?
   — Да, — пробормотал я. — Конечно, не будем.
   Я тем не менее невольно начал считать. Сухая куртка, стопка носков, выпивка… А от меня что? Кроме средства от жуков, ничего. Может, поделиться секретом, как бесплатно ходить к девочкам? О-ох, ну я и дожил!
   Стоило мне улечься в казарме, как в глаза полезли пустые кровати. Спать уже не хотелось, но и шататься по базе желания не было. Я начал раздумывать о том, что гибель «Крысолова» — серьезная тема для большого пронзительного произведения. Я мог бы читать его молодым бойцам по вечерам. Они бы слушали и грустили. Погибшие люди достойны того, чтобы о них хоть кто-то грустил. Даже если погибли не за идею, а за холо. Они же не виноваты, что нет идеи?
   Как бы там ни было, а произведение нужно сначала сочинить, а потом все остальное. Как раз с этим у меня сразу возникли проблемы. Прямо с первых строк.
   Серьезные вещи следует начинать с какой-то коренной мысли. Нужно задавать тему, мелодию, ритм. А мелодия в этой истории была слишком уж простецкая: ребята хотели заработать, да не вышло — погибли.
   Таким образом, всякая патетика и героика исключались. Существовал такой вариант, как реквием. Дескать, люди, чтобы прокормить себя, ввязались в войну, которую не они начали. И сложили головы, не вкусив ни славы, ни богатства.
   Реквием получался аполитичным. Выходило, что Цивилизация бросает своих граждан на смерть ради каких-то маловразумительных принципов, а на самом деле — ради белого угля. За это меня по головке не погладили бы. А вставать в ряды идейной оппозиции с моим нулевым холо опасно. Да и ради чего, собственно?
   Нет, поэзией здесь и не пахнет. И потом, кто заставлял этих парней ввязываться в войну? Могли бы тихонько работать на каких-нибудь рисовых полях или угольных копях, добывать ресурсы для Цивилизации и уцим для себя.
   Одним словом, куда ни глянь — сплошная дрянь. «Ладно, обождем, — подумал я. — Вот заработаю побольше холо, обеспечу будущее — сяду за книгу воспоминаний. Нет, воспоминания и мемуары — плохие слова. От них тянет стариковщи-ной, лекарствами, пыльными углами и облупленными комодами. Может, дневники? Дневники пишут ботаники и географы, а не литераторы. Ладно, придумаю что-нибудь…»
   В этот самый момент ко мне нерешительно приблизился незнакомый боец в голубом комбинезоне комендантской команды.
   — Пехотинец Беня? — почтительно спросил он.
   — Да. — От удивления я даже привстал на кровати.
   — У меня поручение от помощника коменданта альт-мастера Щербы.
   — От кого?! — У меня отвалилась челюсть.
   — Альт-мастер Щерба приглашает вас на свой день рождения, — сказал тыловик и вежливо улыбнулся. — Мне поручено проводить вас.
   — А что такое день рождения? — спросил меня тыловик, когда мы свернули с желтой линии и зашагали по синей.
   — Это день, когда человек родился, — рассеянно ответил я.
   — Да-а?! — изумился он. — А разве альт-мастер Щерба родился только сегодня? Такого не может быть!
   — Может, — сказал я, не особенно вдумываясь в смысл.
   Я вошел, провожающий остался за дверью. В первые секунды у меня голова пошла кругом — я такого давно уже не видел.
   Стоял длинный стол, за ним — десятка три людей. В основном серая и голубая одежда, но попадалась и наша болотная униформа. Все, судя по глуповатым ухмылкам, приняли уже не по одной бутылочке веселящего напитка.
   Во главе стола — большой, круглый и теплый, как солнышко, Щербатин.
   — Давай-давай, проходи! — Он поманил меня рукой. Затем небрежным шлепком согнал какого-то парня, освобождая мне место рядом с собой.
   Я упал на скамейку, оторопело глядя вокруг себя. Стол был весь заставлен картонными тарелочками и бутылочками. Пей, ешь, веселись…
   — Пробуй, — сказал Щербатин, двигая мне одну из тарелочек.
   — Я только с обеда, уже напробовался.
   — Ты пробуй, а потом говори!
   — Щербатин, я не знал, что ты помощник коменданта. Да еще день рождения…
   — Беня, я понятия не имею, когда у меня день рождения. Вообще-то первого октября. Но, представляешь, тут нет никакого октября. Ни первого, ни второго, ни третьего.
   Он, похоже, уже здорово налакался из бутылочек.
   — Раз так, извини, что без подарка.
   — Оставь, Беня, что с тебя взять? Попробуй еду наконец, а потом будешь извиняться!
   Я попробовал. Это был комбикорм, однако не простой. У этого имелся вкус, не знаю, какой, но приятный.
   — Вкусно. Что это такое?
   — То же самое, — самодовольно улыбнулся Щербатин. — Но с добавками. Вкусовые добавки полагаются после первого холо.
   — У тебя уже холо? — Я удивился, хотя удивляться, наверно, не стоило.
   — Нет, нет, нет! Пока я такой же оборванец, как ты. Ноль в квадрате. Ноль целых, ноль десятых. Теперь выпей. Ну пей, неужели заставлять!
   Заставлять ни к чему, я, конечно, выпил. Веселья почему-то не прибавилось, только закружилась голова.
   — А теперь вот этим закуси, — радушный Щербатин придвинул очередную тарелочку с небольшими лепешками бело-розового цвета.
   — Ну и что это? — Я надкусил лепешку, похожую чем-то на рыбную котлету.
   — Ни за что не угадаешь! Натуральный продукт, результат переработки червячной пульпы. Той, которую мы с тобой имели счастье добывать, Беня!
   Я переменился в лице и положил лепешку обратно.
   — Зря брезгуешь, — тут же прореагировал Щербатин. — Натуральная еда, как и наркосодержащие напитки, доступны тебе только здесь, голь ты перекатная. Насладись же яствами аристократии!
   Я никак не мог расслабиться и насладиться всем в полной мере. Слишком уж все непривычно и дерзко как-то. Мне так и казалось, что сейчас зайдет наш новый командир, глянет исподлобья и скажет: та-а-ак!
   А впрочем, что с того? Пусть заходит. Я —. свободный гражданин Цивилизации, мне об этом сто раз напоминали. Впрочем, еще не гражданин, но это не важно. Вон, другие сидят, пьют — и ничего…
   И тут меня словно кольнуло в сердце. Этот стол, эти тарелки и бутылки — все было точь-в-точь, как в ночном видении, полном оживших мертвецов.
   — Щербатин, — тихо сказал я, — а знаешь, я ведь всю команду потерял.
   — Знаю, — небрежно махнул он рукой. — Ни хрена ты, Беня, не потерял, и нечего кутаться в траур. Ты их даже в лицо не всех знал, готов спорить.
   — Ну… не совсем так… все-таки…
   — Все-таки допей ты эту бутылку, потом поговорим. А то сидишь, как на поминках.
   Я наконец осушил бутылочку и закусил вкусным комбикормом. Причем попробовал из нескольких тарелок, и везде был разный вкус.
   — Ты все-таки пристроился на теплое место, Щербатин, — сказал я.
   — Не пристроился, а заслужил неусыпными трудами и невероятным напряжением мысли. И не теплое это место, а ответственное.
   Гости угощались, не обращая на нас внимания. Над столом стоял тихий говор, бульканье и чавканье.
   — Ну, слушай, — начал Щербатин. — Все началось с того, что я как-то проснулся и вдруг понял: даже если у людей ни хрена нет, у них все равно что-нибудь да есть. И не обязательно нужное им, но, возможно, нужное другим…
   Он с большим удовольствием поведал мне свою историю. Исходной точкой был халат, который он смог вернуть в личное пользование. Оказалось, в цивильной одежде можно пройти в сектор гражданских специалистов. Там нет никого ниже четвертого холо. Там можно подойти к автомату и получить сколько угодно тарелочек с едой и бутылочек.
   Желающих поносить халат нашлось предостаточно, и Щербатин организовал пункт проката. К нему начали стекаться стопки белых носков, бутылочки, всякие вкусности, бытовые мелочи вроде универсального клея или мази от болячек.
   Это было здорово, но пока еще мелко. Обзаведясь многочисленными знакомствами, Щербатин сделал все, чтобы разнообразить ассортимент товара. Он применил способ «человек-монета», распространенный в Азии, на Ближнем Востоке — в бедных странах, где почти нет наличных денег. Это значит: я могу прийти, например, с ненужным мне лишним комплектом белья и обменять, скажем, на нужную мне пару сапог. А если сапог нет в наличии, то человек-монета проведет серию обменных комбинаций и достанет их.
   В условиях военной базы необходимыми могли становиться самые неожиданные вещи — моточек проволоки, деревянная палочка или обрывок кожаного ремешка. Вскоре Щербатин обзавелся еще двумя комплектами гражданской одежды, и его обороты значительно выросли. Пришлось даже устраивать специальное помещение под склад, благо в подвалах места хватало.
   Но у Щербатина имелся и еще один товар, врожденный. Это радушие, дипломатичность, коммуникабельность. Некоторым такое было очень даже нужно. На оторванной от жизни базе, где все ковырялись в своих маленьких мирках, часто возникала нужда в дружеской улыбке, сочувствии, готовности выслушать и повздыхать вместе над проблемами.
   Щербатин это умел, чем выгодно отличался от большинства прилежных служителей Цивилизации. А если учесть, что у него не переводились веселящие бутылочки, то перспективы его популярности становились просто грандиозными.
   Так и получилось. Уж не знаю, какими хитростями и приемами он пользовался. Думаю, его адвокатский опыт — сам по себе ценный капитал. К Щербатину, как к доктору, стали захаживать даже старшие офицеры — посидеть, повздыхать, выговориться. Или же повеселиться — Щербатин был универсален.
   И естественно, кому-то пришла в голову мысль, что негоже такого душевного человека каждый день засылать в болота. Пусть лучше сидит на базе, пусть всегда будет под рукой. Трудно сказать, насколько это соответствовало непреходящим ценностям Цивилизации и правилам внутреннего распорядка нашей базы.
   Щербатин получил вожделенную теплую должность, став состоятельным по здешним меркам псевдогражданином. Многие даже не знали и не догадывались, что у него вообще нет холо. Впрочем, иногда он мог себе позволить даже больше, чем те, у кого это холо имелось.
   — Ну, Беня, — он похлопал меня по плечу, — а у тебя как успехи? Хвались. Что новенького, что вообще хорошего в жизни?..
   — Да ничего особенного, — скромно ответил я. — Но у меня появился друг.
   — Ах да, друг. — Щербатин издал какой-то странный смешок. — Тот самый суперсолдат со вторым холо, да? Ты обещал познакомить.
   — Конечно! — обрадовался я. — Давай позову.
   — Стоп! — Он предостерегающе поднял руку. — Обожди. Познакомишь потом, хорошо?
   — Почему потом?
   — А потому что… — Он задумчиво почесал кончик носа. — Что-то тут нечисто, Беня. Я интересовался. Ни один нормальный человек не будет гнить с болотной командой, если у него второе холо. Это самая грязная и дурная работа, и вдобавок опасная. Со вторым холо можно в крайнем случае стать штурмовиком, если уж так хочется повоевать. Там люди хотя бы уцимы гребут граблями.
   — Ну и что ты хочешь сказать?
   — Ничего пока не хочу. Странный этот твой друг. Ты пока не спеши с ним дружить.
   — Щербатин! — Я просто возмутился. — Да он меня из-под огня вытащил, от смерти спас! Я бы сейчас с тобой тут не сидел…
   — Н-да? — Он снова принялся чесать нос. — Все равно не понимаю. Я ведь про него спрашивал — все только плечами пожимают.
   — Он говорит, что ему с нами интересней, чем с офицерами. И вообще…
   — Он так говорит? — Щербатин испытывающе на меня поглядел. — Он точно это сказал?
   — Ну да… Именно так.
   — Глупость. Двойная глупость, тройная… Не поверю, что действительному гражданину Цивилизации интересно с вами — недочеловеками. Да еще в болотной команде. Что он вообще собой представляет, Беня? Чем он тебя взял?
   — Нормальный человек. — Я пожал плечами. — Добрый, честный. Иногда чуть наивный, но с чистыми глазами, открытым лицом.
   — Прямо ангел, — обронил Щербатин.
   — У него еще имя такое — Нуй. Что-то библейское. Изменить одну букву — и получится Ной.
   — А другую букву менять не пробовал?
   — Щербатин!
   — Все-все, молчу. Нет, Беня, что-то тут нечисто. Помянешь ты мои слова. Слушай, а может, его разжаловали за воинские преступления? Я все-таки выясню…
   «А если и разжаловали, — подумал я, — что теперь, отворачиваться от человека? Нет, не отдам я своего доброго Нуя на растерзание Щербатину. Так ему сейчас и скажу».
   — Щербатин, — со всей серьезностью проговорил я, — не трогай Нуя. Единственный мой друг здесь — это он. Только с ним я могу поговорить, только он мне помогает. И именно его тебе охота уличить. Займись кем-нибудь еще, если тянет на разоблачения, ладно?
   — Единственный друг?! — Щербатин чуть не подпрыгнул. — А я? А кто тогда я — случайный знакомый?
   Мне бы утихнуть. Мне бы извиниться, сказать, что оговорился, и похлопать его по плечу.
   Но опять поперло высокомерие. Опять я вообразил себя старым рубакой, ставящим на место тыловую крысу. Причем не для дела, не для принципа какого-то, а просто ради красного словца. Слишком уж момент подходящий, не было сил удержаться.
   — А что ты? — процедил я с усмешкой. — Ты подштанники сдавал напрокат, пока Нуй меня от пуль прикрывал.
   — Что? — Щербатин вдруг словно окаменел. Казалось, он сейчас отвернется и никогда в жизни со мной больше не заговорит.
   Я бы так и сделал, наверно. Но Щербатин был другим, и он себя пересилил.
   — Ладно уж, хватит тебе… — пробормотал он. — Я тоже, между прочим… В общем, слушай. Местечко подыскать тебе я пока не смогу…
   — Да я разве просил?
   — Молчи, слушай. Правда не могу. Не такое у меня здесь влияние. Но многое может измениться. Эта последняя операция, которая… Ну, та…
   — Да, я понял.
   — Вот, значит. Тем, кто нормально себя проявил, будет… — Он вдруг со строгостью уставился на меня. — Ты, надеюсь, не сотворил там какую-нибудь глупость?
   — Нет, все было нормально.
   — Если так, то со дня на день тебе присвоят первое холо. — Он выжидательно взглянул на меня из-под бровей.
   — Мне — холо? — От изумления я просто открыл рот. — Так быстро?
   Я еще не знал толком, какие блага мне это принесет. Но уже появилось чувство победы, чувство преодоленного рубежа, удовлетворение. Так, наверно, офицеры радуются новой звезде на погон, которая, по сути, означает лишь копеечную прибавку к зарплате.
   — Да, Беня, тебе. Если, конечно, ты не облажался. И другим тоже…
   — Я ничего не знал!
   — Естественно. Информация — это товар.
   — Нам говорили только про полтораста уцим за операцию.
   — Да, и не забывай, что пятьсот мы должны за переправку телепортом. И тем не менее.
   — Первое холо, — сказал я, словно взвесил роль этого понятия в моей жизни. — Это значит, я уже могу отсюда лететь.
   — Лететь? Ты рехнулся! — накинулся Щерба-тин. — Ты соображаешь, что говоришь? Куда тебе лететь?
   — Ну, не знаю. Внутренние миры… центр…
   — Какой еще центр?! Попадешь в такую же казарму. Только не на триста человек, а на двести. И без надбавок за боевые заслуги.
   — Не может быть, — убежденно покачал я головой. — Первое холо — это уже полноправный гражданин. И, кроме того, там же центр, там другие возможности.
   — Слушай, ты, гражданин! Все твои возможности — здесь! А там ты получишь за свое первое холо пакетик приправы для комбикорма. И какую-нибудь грязную работенку на подхвате.
   — Хорошо. Что предлагаешь ты?
   — Вот с этого бы и начал, — проворчал Щер-батин. — Надо было сначала выслушать, что я предлагаю. Правда, я ничего пока не предлагаю особенного. Но я совершенно точно знаю — здесь холо откроет перед тобой кое-какие дорожки. И первое, что ты должен сделать, — это уйти из болотной команды.
   —Куда? .
   — Не знаю. В тыл. На хозработу. Этим ты решишь важную проблему — остаться живым и здоровым. А дальше будем смотреть. Я еще тут кое-что выясню…
   — То есть с первым холо я спокойно могу стать кладовщиком?..
   — Спокойно — вряд ли, Беня. Вам не для того дается внеочередное холо, чтобы вы бросили армию. Скорее всего это нужно для вашего обучения.
   — Обучения чему?
   — Мало ли! Тактике, стратегии, стрельбе из оружия.
   — Да вроде умеем из оружия…
   — Что вы умеете? Баллончик в огнемет заправлять? Да ты хоть видел, какое оружие у штурмовых команд? Ваш «Крысолов», между прочим, — бывшая похоронная бригада, вам нормальное оружие не доверяют. Так что, Беня, надо учить вас и учить.
   — Значит, хозработа для меня отменяется?
   — Не знаю, Беня, пока не знаю. Нужны мозги. А мозгов у тебя нет, зато есть у меня. Как только что-то проясню — ты сразу узнаешь. А там, глядишь, и сам мне поможешь. Все-таки гражданин. — Последнее слово он произнес с сарказмом.
   — А может, лучше перейти в штурмовую команду? Сам же говорил, там уцимы граблями гребут…
   Щербатин одарил меня долгим выразительным взглядом.
   — Нет, Беня, ты точно рехнулся, — сказал он чуть ли не с ненавистью. — Там не только уцимы. Там руки-ноги летят, как из-под газонокосилки. А уж тебя, милый мальчик, с твоей солдатской смекалкой и сноровкой угробят, не успеешь из реаплана нос высунуть…
   — До сих пор же не угробили!
   — До сих пор ты стережешь объекты от мелких вредителей, от партизан-одиночек, подростков и старух с кремневыми ружьями. А знаешь, что такое профессиональный ивенкский маршевый отряд? Знаешь, что такое дуплексный огонь с земли и воздуха? — Он перевел дыхание и заговорил спокойнее: — Я уж не говорю о том, что штурмовая служба требует высокого холо и специальной подготовки. Так что успокойся, гроза туземцев.
   Прав был Щербатин, со всех сторон прав. Совершенно незачем мне подставляться под ножи и пули, нет на то убедительных причин. Но разве мог я это открыто признать перед ним? Разве мог я сказать: да, друг мой, конечно, выгоднее, безопаснее и теплее нам будет на кухне, а не на передовой. И пусть другие утверждают великие ценности, нам-то что до них?
   Нет, я ничего не сказал. Потому что Щербатин решил бы, что смог согнуть меня на свой манер. А я не хотел, чтоб меня гнули.
   Тут к нам подошел один из участников застолья. Судя по его танцующей походке, напиток из бутылочек не только веселил, но и в определенных количествах валил с ног. Гость приблизился и облокотился на стол, смахнув на пол часть угощения. Потом начал совать свою бутылку имениннику в нос, и тот еле увернулся.
   — Чокнись с ним, — тихо попросил Щербатин. — Ему очень понравилось чокаться, хоть он и не понял, зачем это и какой в этом смысл. Да я и сам не знаю.
   — Это же древняя традиция, — ответил я. — Кубки должны столкнуться, чтобы вино перелилось из одного в другой.
   — Зачем переливать вино? — удивился наш нежданный собутыльник. — Вина, что ли, не хватает?
   — Чтобы ты убедился, что я не пытаюсь тебя отравить.
   — А зачем тебе надо меня травить?
   — Мне не надо, просто такая традиция…
   — Традиция травить?
   — Ладно, иди отсюда, иди. — Щербатин оттолкнул назойливого собутыльника и хмуро поглядел на меня. — Видишь, с кем приходится работать? А ничего не поделаешь. Девять из десяти вопросов решается через это дело. — Он щелкнул себя пальцем по горлу. — Старинный метод общения. Я внедрил его под названием «Русский вариант».
   — Щербатин, но ты же помощник коменданта! Ты, наверно, и без допинга все можешь.
   — Не-а, — с сожалением проронил он. — Сплошная фикция и профанация. Вот, к примеру, приходит ко мне такой же пехотинец Беня и говорит: в таком-то секторе сломалась секция забора. Я говорю — возьми новую и поставь. Он: а-а, понятно. А где взять? Отвечаю: на складе возьми. А людей? А людей — в комендантской части. И всё, он уходит очень довольный, что я помог.
   — А звание?
   — Альт-мастер. Это примерно пол-ефрейтора. В этой чертовой Цивилизации и карьеры нормально не сделаешь, все через уцимы, все через математику.
   — Может, ты все-таки сможешь кое-что для меня узнать?
   — Говори.
   — Мне нужно достать где-то магнитофон.
   — Чего-о?!!
   — Мне очень нужно, — терпеливо повторил я, — какое-нибудь устройство для записи звука. Очень нужно.
   — Господи, да зачем?
   Ну как объяснить ему, что я хочу всего лишь записать песню, которая зацепила меня в лагере пленных? Как ему доказать, что мне необходимо сохранить ее, чтобы стимулировать чувства, эмоции, вдохновение?
   Поднимет на смех, как пить дать.
   — Щербатин, — тихо сказал я, — просто очень нужно. Можешь просто поверить?
   — Что-то, Беня, ты недоброе задумал, — пробормотал Щербатин. — Ничего себе — «просто поверить»! Если бы ты попросил бюст Дзержинского, я бы меньше удивился. Ладно, выясним…
   Он поманил кого-то из-за стола, и к нам подошел человек с опущенными плечами и грустными невыразительными глазами. На нем мешком болталась серая форма — стало быть, тыловик-хозяйственник.
   — Познакомься, Беня, это Пипе, ответственный за линии автоматической сигнализации.
   — Автоматизированные сигнальные линии, — равнодушно поправил его грустный Пипе, глядя в пол.
   — Так точно. Я подозреваю, что он наш земляк, кажется, из Прибалтики или Финляндии. Но он скрывает, верно, Пипе?
   — Не знаю, — пожал плечами тыловик. — Восьмое удаление, третий нижний сектор.
   — Вот-вот. — Щербатин отчего-то засмеялся. — А теперь скажи нам, Пипе, можно здесь достать звукозаписывающее устройство?
   — Компактное, — уточнил я. Пипе удивленно посмотрел сначала на Щербатина, потом на меня. Затем глаза его потухли, и он опять опустил их в пол.
   — Все можно, — сказал он. — Но это специальная техника, редкость.
   — Давай, дружок, без лирики, — поморщился Щербатин. — Говори, что надо?
   — Надо обоснование. Не знаю, как рядовой пехотинец обоснует, что ему нужен такой прибор.
   — А ты подумай, Пипе!
   — Ну… — Он помялся, поерзал плечами. — Не знаю. Не могу придумать. Если б офицер — тогда да. Но пехотинец… А зачем это?
   — Э-э, видишь ли… — Щербатин укоризненно глянул на меня. — Видишь ли, Пипе, пехотинец Беня желает восстановить навыки в своей старой профессии. У себя в отдаленных мирах он занимался собиранием звуков, а теперь хочет применить это на благо Цивилизации.
   — Собиратель звуков… — Пипе озадаченно заморгал. — Как это странно.
   — Да, странно, — вздохнул Щербатин и снова выразительно покосился на меня. — Но гражданин Цивилизации волен выбирать любую профессию, так?
   — Да, так. Значит, это будет предметом личного пользования?
   — Личного, — кивнул я. — Только личного.
   — Не знаю… Личные предметы запрещены до первого холо.
   — Да ладно тебе, — пристыдил его Щербатин. — Знаем мы, как тут эти запреты соблюдают. И, кроме того, у него скоро будет холо.
   — Ну, если так… В принципе личные предметы можно получать в гражданском и офицерском секторе. Но за это, конечно, с социального номера будет снято какое-то количество уцим.
   — Большое количество? — поинтересовался я.
   — Если вещь хорошая — большое. А вообще, надо уточнить — редкую технику просите.
   — Я думаю, уцим у него хватит, — сказал Щербатин. — У него их скоро много будет. И одежонкой обеспечим, чтобы в сектор пройти. Узнай, Пипе, подробнее, ладно?
   Пипе ушел, а я тут же насел на Щербатина.
   — Откуда ты знаешь, сколько у меня уцим? Тоже по блату разнюхал?
   — Да, Беня, по блату. — У него стал какой-то странный голос. — Придется, Беня, открыть тебе один веселый секрет. Знаешь, откуда на тебя свалилось нежданное холо?
   — Наверно, ты лучше знаешь?
   — Я-то знаю… В этой операции были большие потери, особенно у штурмовых групп. По правилам, если нет каких-то особых условий, весь их виртуальный капитал можно разделить среди выживших. Зачем это сделали, я пока не знаю. Но ты, Беня, получаешь хорошее наследство.