Тырин Михаил Юрьевич. Желтая линия

   — Вообще, вы слишком далеко смотрите.
   — Это плохо? — обеспокоился я.
   — Нет, напротив, мне это нравится. На самом деле в мире мало людей, умеющих смотреть дальше своего носа. Обычно мне задают совсем другие вопросы: не могу ли я вне очереди устроить какое-нибудь благо.
   — У меня и в мыслях не было подобного! — побожился Щербатин.
   — Я лишь хочу сказать, что ваш интерес несколько преждевременный. Вам надо трудиться, неустанно двигаться вперед. Кстати, при распределении благодати учитывается, насколько ревностно просящий служит, быстро ли набирает уцим, не имеет ли штрафов.
   — Справедливо, — с одобрением кивнул Щербатин.
   Они продолжали беседовать, а я думал, что никогда уже не поверю в бога. Да и как поверить, если их бог — директор гигантской лотерейной конторы?
   Как я и предполагал, знакомство с божьим старцем не прошло для нас бесследно. Через несколько дней я и Щербатин стали рядовыми клерками в конторе Единого Общего Божества.
   Моя работа была немудреная, однако для шестого холо достаточно престижная. И вдобавок просто по-человечески приятная. Я отвечал за составление и рассылку ответов тем, кто удостоился божьей милости. Обычно это была официальная бумага, состоящая из стандартных формулировок: «Ваша заявка рассмотрена… принято решение об удовлетворении… надеемся на ваше дальнейшее добросовестное служение» — и так далее.
   Я пытался придать переписке со Всевышним подобающую ей возвышенную форму, ввести величавые обороты — «удостаивает вас своей милостью», «снисходит к вашим нуждам и смиренным молитвам», «Всемогущий и Всевидящий», «обращает свой взор из поднебесья»… Но мне сказали, что простой народ не поймет этого. Да и несолидны подобные словесные кружева для серьезного учреждения. Не говоря уже о том, что в некоторых религиях боги — это низкие духи, вечные должники смертных, изваяния которых положено осквернять в ритуальном порядке.
   Щербатин стал таким же мелким чиновником, но с иными функциями. Он что-то собирал, раскладывал и систематизировал, я часто видел его спешащим с кипой бумаг. Очевидно, он выбрал должность, позволяющую чаще мелькать в кабинетах начальства.
   Я выяснил, каким образом мне начать учиться и повышать мастерство. Несколько дней размышлял, какая профессия более привлекательна. Чуть было не решился пойти на курсы космических пилотов, но Щербатин надо мной самым жестоким образом посмеялся, а затем весьма аргументирование отговорил. Он сказал, что мне лучше обучаться на мелкого управленца, это самая универсальная специальность. При желании, добавил он, с таким образованием можно даже возглавить команду космолета, не зная, где там какая педаль. Я не стал упрямиться и пошел на курсы руководящих работников при Академии всеобщей оптимизации. Раз в три дня я посещал лекционный зал, где знакомился с устройством мира, в котором живу. Наука эта казалась мне не только скучноватой, но и пока бесполезной. Я узнавал, как взаимодействуют службы вентиляции и канализации, кто отвечает за производство и распределение белых носков, какова система транспортных перевозок любого уровня — от городского до межпланетного.
   Наверно, мелким управленцам действительно нужно все это знать, чтобы решать самые разные проблемы. По окончании учебы я мог рассчитывать на повышение в своем божьем ведомстве, но не очень на это настраивался. Работа клерка никогда не была пределом моих мечтаний.
   Служба, учеба, будни — все это засосало меня и подчинило размеренному ритму здешней жизни. Я вращался, подобно мелкой шестеренке, и боялся остановиться, чтоб не заклинило механизм.
   Должен сказать, многое мне нравилось. Например, моя отдельная квартирка, где никто не храпел и не кашлял ночами, не скрипел кроватями, не мельтешил перед глазами. Нравился и весь наш дом — небольшой, окруженный газонами, с прогулочной площадкой на крыше. И среди наших соседей попадались довольно приятные люди, правда, я пока ни с кем близко не сдружился. Здесь были даже дети, которые шумели, смеялись, бегали по коридорам. Я этому только радовался. А еще на меня поглядывала с интересом какая-то дама с верхнего этажа. Я часто встречал ее по утрам, выходя на службу, но не знал, о чем с ней заговорить.
   По всем канонам, я вел нормальную, полноценную жизнь. Я был накормлен и хорошо одет. Я ощущал себя достойным среди равных и твердо знал, что в будущем все будет только лучше. Впору было почувствовать себя настоящим гражданином Цивилизации и успокоиться.
   Но я не успокаивался. Что-то продолжало разъедать меня изнутри. Я пытался бороться. Я часами напролет убеждал себя, что все хорошо, все сложилось и все идет, как надо. Но чувство покоя так и не приходило. Наоборот, сгущалось странное беспокойство, ощущение, что все вокруг временно и все должно закончиться. Даже в развлекательных центрах я не мог до конца расслабиться. Это уже походило на психопатию.
   Я подолгу ворочался в кровати, пытаясь уснуть. Вечером меня обступали гнетущие воспоминания. Я думал об окраинах, где нам пришлось пожить достаточно времени. Я вспоминал себя — безликого, бесправного, практически бесплотного. Я был микроскопической клеточкой гигантского организма.
   Мрачные рабочие кварталы стояли перед глазами. Они окружали город плотным кольцом, и оно душило меня за горло. Оно сжималось, словно живое. Потому что миллионы таких же бесплотных теней изо всех сил рвались внутрь, в центр города, к красивым домам и сверкающим дворцам развлечений. Они рвались на мое место.
   Со временем я начал чувствовать тот чуткий баланс, на котором держался мир. Знания из Академии, наблюдения, сделанные на службе, давали достаточно пищи для размышлений и выводов.
   Я понял, что далеко не всем но во гражданам суждено добраться хотя бы до пятого холо. Потому что были еще и коренные граждане, которые рождались обеспеченными. Им доставалось хорошее образование, а не курсы при Академиях, они могли выбрать хорошую работу. У них были корни, семьи, кланы — а значит, сила и уверенность. Подавляющее большинство новограждан кормилось самым дешевым и грязным трудом. Не имея знаний, опыта, квалификации, они делали ошибки, нарушали правила, портили оборудование. За все это с их номера снимались уцим. В особых случаях человека могли вообще лишить гражданства, вернув к нулю, к исходному рубежу.
   Мне лично пришлось составить несколько сообщений, в которых Божество великодушно возвращало штрафникам отобранное холо. Но, естественно, так везло очень немногим.
   И я увидел, что Цивилизация — это остров, который плавает в безбрежном океане маленьких бесплотных человечков. Они не дают ему утонуть, они упираются руками и ногами, стараясь из последних сил. На этом острове и дворцы, и машины, и звездные корабли, и технические чудеса. Но все это держат руки жалкого, слабого, необразованного работяги в блеклой одежонке. Такого, например, как расклейщик Йолс.
   Думая об этом, я никого не винил. В самом деле, нет виноватых, а есть только разумное холодное мироустройство, приспособленное для того, чтобы извлекать из любого человека максимум пользы. Но во мне, я подозревал, пользы для мира немного. Я вряд ли смог бы высоко подняться обычным путем.
   Страшно было подумать, что и я до конца жизни мог ходить по желтой линии, если бы не случайно сохранившаяся магнитофонная запись из солдатского ранца.
   Виноват я сам. Я просто не приспособлен работать по простой, предельно оптимизированной схеме, позволяющей жить, не отвлекаясь на мелочи. Такие, например, как стирка носков. Дома было не так. Дома я мог стирать носки и при этом считать себя поэтом — высшим существом, гордым и независимым. А здесь умение «составлять слова» — отнюдь не предмет для гордости, а всего лишь рабочий навык. И не самый почетный.
   Как-то за ужином Щербатин спросил меня:
   — Ты в курсе, что мы еще не истратили свое право на украшение жилища?
   — И что ты предлагаешь?
   — Предлагаю пошляться по магазинам.
   Я согласился только от скуки. Я не хотел украшать жилище, потому что насмотрелся на «украшения», когда работал у Ю-Бима. Весь этот бесполезный хлам только засорял квартиру и служил для сбора пыли.
   Магазинами мы называли товарные склады, где любой гражданин мог реализовать право на владение личными вещами. Для солидных граждан держались небольшие, роскошно обставленные салоны, где можно посидеть, поболтать со служителем, чего-нибудь выпить, пока помощники бегают за нужным товаром. Для граждан помельче, вроде нас, устраивались огромные залы, похожие на супермаркеты. Только на входе стояли не кассовые аппараты, а служители со сканерами нумер-контроля.
   Надо сказать, что солидные граждане нередко заходили в «супермаркеты», где можно было мешками набирать всякие горшочки, коробочки, коврики, красивые загогулинки для развешивания на стенах, бусики, запонки и тому подобное. А мы, в свою очередь, любили сшиваться в их салонах, благо это не запрещалось. Взять мы там ничего не могли, зато глазеть и мечтать — сколько угодно.
   В такой салон мы и заглянули, сойдя с немноголюдной вечерней улицы. Я тут же залюбовался переносным радиотерминалом — симпатичной вещицей размером с книгу. Сразу подумал, что подкоплю уцим до следующего холо и обязательно возьму такой. Буду смотреть программы по дороге на службу. Щербатин куда-то отошел и пропал среди полок.
   Я внимательно осмотрел механизм для открывания штор с голосовым управлением, набор светящихся пуговиц, несколько моделей домашних роботов-помощников, музыкальный браслет и светильник с бесформенными фигурами, шевелящимися в запаянной колбе. Я подумал, что посещение салонов должно вырабатывать в гражданах особое рабочее рвение и желание социального роста.
   И тут я наткнулся на Щербатина. Он стоял перед витриной, изумленно хлопая глазами.
   — Беня… — пробормотал он и ткнул пальцем перед собой. — Вот.
   У меня тоже округлились глаза. На полке стояли прямоугольные ящики с землей. А из земли поднимались до боли знакомые стебли с длинными листьями, окаймленными бордовой полосой. Ошибка исключалась, мы видели самую настоящую водавийскую капусту.
   — Я сначала подумал, что брежу, — вымолвил наконец Щербатин.
   — Тихонько оторвем по листику? — предложил я.
   — Не вздумай!
   Служитель заметил наш интерес к цветочным горшкам и подошел, вежливо поклонившись.
   — Это очень редкое растение, — сказал он. — Доставлено из системы УС-2, той самой, где добывают стеозон. Говорят, оно растет на месторождениях и впитывает жизненную силу…
   — Не объясняй, — напряженно проронил Щербатин.
   — К каждому растению прилагается сувенир — национальное оружие аборигенов, водавийский клинок. — Служитель вытащил из-за ящика тоненький серебристый ножичек с алым камнем в рукоятке, такой крошечный, будто его сделали из расплющенного гвоздя. Мы со Щербатиным не удержались от снисходительной усмешки.
   — Если интересуетесь, то я проверю ваш социальный номер и…
   — У нас шестое холо, — внес ясность Щербатин.
   — Ах, вот оно что… — Служитель тут же спрятал любезность. — Разве вы не видели, что стоите на красной линии?
   Он хотел уйти, но Щербатин его задержал.
   — Постой, дружок. Все-таки нам очень нужны эти кустики. Может, договоримся?
   — В каком смысле? — насторожился служитель.
   — В каком угодно. Что, если мы возьмем такой ящик на двоих? А в следующий раз пропустим право отовариваться. Или подарим тебе. В общем, поищем вариант.
   — Не думаю, что правила допускают… — пробормотал служитель, с сомнением качая головой.
   — А зубочистку оставь себе. — Щербатин кивнул на «клинок». — Бери прямо сейчас, дарю!
   В глазах служителя блеснул интерес. Он тщательно осмотрел нас с головы до ног, словно просканировал. Не исключено, что ждал какой-то подлости. Затем повертел ножичек в руке. Несмотря на чрезмерную миниатюрность, это была все же красивая дорогая штучка.
   — Вы уверены? — проговорил он, раздираемый сомнениями.
   — Значит, договорились, — улыбнулся Щер-батин. — Мы можем забирать цветок?
   — Знаете что… — Служитель задумчиво пожевал губы. — Забирайте два. Только второй клинок, конечно, тоже оставьте мне.
   С замирающими сердцами мы мчались домой. Тяжелые ящики с капустой мы прижимали к себе, не доверив их багажнику машины. Щербатин ревностно следил, чтобы я от нетерпения не отхватил листок-другой. Осмотрев хорошенько свое растение, он сказал:
   — Сукин сын, что он нам дал? Гляди, листья по краям уже сохнут.
   — Наверно, нужно поливать и ухаживать.
   — Дома внимательно с этим разберемся.
   — Да, конечно. Только сначала сжуем по листику и сразу начнем разбираться. У меня чуть ли не спазмы, честное слово.
   Мы взбежали по лестнице, зашли к Щербати-ну и осторожно поставили ящики на стол. Сами сели рядом, не отрывая от них взгляда. В настроении была какая-то торжественность, волнение, предчувствие нового. Наверно, так приносят в дом новорожденного. Кто бы мог подумать, что небольшой кустик, торчащий из земли, может вызвать столько переживаний!
   — Итак, — проговорил Щербатин. — Для начала скушаем по листочку. Будем делать это медленно и печально, словно играя на скрипке.
   — За дело!
   Мы попробовали, переглянулись, и в наших глазах загорелось одно только слово — да! Это было то, что нам нужно. То, чего нам не хватало все эти долгие дни. И про скрипку Щербатин не зря ввернул, потому что в душе у каждого из нас словно заиграла музыка.
   Всего один капустный листик, а жизнь изменилась. Все стало как-то легче и светлей. Правда, не терпелось сорвать и проглотить следующий, но надо держаться.
   — Беня, — проговорил Щербатин, чуть нахмурившись. — Это мы сожрем за неделю, а дальше что? Опять пойдем клянчить в магазин?
   — Я куда угодно пойду.
   — Это понятно, но в другой раз может не повезти. Капуста должна расти и размножаться.
   — Как? Предлагаешь засеять газон?
   — Можно и газон. Погляди, вот тут, должно быть, завязываются цветки, а значит, будут и семена.
   — Но надо ждать, пока они зацветут и осыпятся.
   — Будем ждать. Лучше один раз потерпеть, зато потом не знать нужды.
   — Я согласен, но… — Я вздохнул. — Ждать не хочется.
   — Чертовы ивенки, — пробормотал Щербатин. — Посадили нас на эту капусту, словно на героин.
   — И потом, мы не знаем, как ее растить. Мы не знаем, как ее поливать, как ее удобрять, рыхлить… что там еще? А если сдуру загубим? А где найти хорошую почву, если тут даже в газоне асфальт со щебнем?
   — Думаю, если в магазине она не сдохла, то и у нас как-нибудь приживется.
   И тут я услышал, как открывается дверь. Щербатин вдруг напрягся, попытался встать, но так и остался на месте. Затем вымученно улыбнулся.
   — Это пришла… пришел мой… моя домашняя помощница, — проговорил он с наигранной небрежностью. Но я ясно увидел, что он немного взволнован.
   Вошла невысокая девушка с темными волосами и челкой, почти закрывающей глаза. Заметив меня, она смутилась и невольно сделала шаг назад.
   — Заходи, Лисса, — сказал Щербатин.
   И тут я понял причину его смущенного вида. Я узнал эту девушку, хотя на ней теперь была обычная пролетарская роба бледно-сиреневого цвета.
   — Официантка! — проговорил я.
   — Она не официантка, она Лисса, — поправил меня Щербатин.
   Он взял ее за руку и притянул к себе. Девушка стеснялась, она смотрела в пол и, похоже, не желала со мной знакомиться. Наконец она высвободила руку, шепнула что-то Щербатину и вышла, тихо закрыв дверь.
   — Ну, ты даешь, — с чувством сказал я. — И давно она у тебя?
   — Так… не очень.
   — А чего раньше не познакомил?
   — Все как-то некогда было. Я про себя усмехнулся. «Некогда было». Так бы и сказал, что стесняется.
   — Ну, — сказал Щербатин, — а ты? Завел себе кого-нибудь?
   — В каком смысле? Прислугу или подругу?
   Щербатин натянуло рассмеялся.
   — Для начала поговорим о прислуге.
   — Нет. Тоже, знаешь ли, как-то некогда.
   — Давай я тебе найду. Вот прямо сейчас, хочешь? Это нетрудно.
   — Не надо. Я пока не хочу.
   — Да почему? — искренне удивился он.
   — Не знаю, — замялся я. — Не люблю, когда чужой человек копается в моих тряпках. Не хочу, чтоб он видел меня лохматого и неумытого по утрам. Вообще, никогда не любил показывать посторонним черновиков.
   — Чудак ты, Беня! Чужому человеку за счастье покопаться в твоих тряпках. Это хорошая работа. И вообще, приятно, — он кивнул на дверь. — Приходит в дом такое крохотное робкое чудо, перекладывает твои вещи маленькими ручонками, преданно смотрит на тебя…
   — Щербатин, — я подозрительно покачал головой, — ты сюсюкаешь, как влюбленный студент.
   — Ну, влюбляться в прислугу — это совсем дурной вкус, — туманно ответил он. — А ведь красивая у меня горничная, да?
   — Красивая, — охотно признался я. — Даже рабочее тряпье ей к лицу.
   — Это не простое тряпье, — подмигнул мне Щербатин. — Я специально заказал ей одежду — похожую на робу, но качественную, из хорошего материала.
   — Надо же, какой ты заботливый хозяин.
   — Просто хочу видеть людей красивыми.
   — Где ты ее нашел? Подкараулил рядом с шоу-центром?
   — Инфоканал, — улыбнулся он. — Всемирная информационная система знает все про всех. Ты, Беня, наверняка еще даже не прикоснулся к своему терминалу, верно?
   — Не угадал. Нас учат этому на курсах. Только мне это пока ни к чему, разве что программы перед сном посмотреть.
   — Это и я люблю, — сказал Щербатин. И вдруг просиял: — Вот где мы найдем сведения об уходе за водавийской капустой! В канале!
   — Думаешь, там есть?
   — Там есть все, что угодно. Если капуста стоит в магазинах, значит, она как-то должна быть отмечена в информационном пространстве, осталось только найти… На какое слово будем искать?
   — Водавия, — сказал я, пожав плечами.
   — Правильно, Беня. — И он застучал по клавишам.
   Я тем временем подсел к капусте и начал разглядывать все ее стебельки и листики, осторожно водя по ним пальцем. «Должно быть, — подумал я, — там и в самом деле какой-то наркотик. А ведь он будет нужен не только нам. Граждан, одетых в ивенкское тело, со временем станет больше. И все захотят капусты. Может, заняться разведением? Или вьщелить основное вещество и создать новую пищевую добавку. Заработать на этом десятое хо-ло или пятнадцатое… Надо бы поделиться идеей со Щербатиным…»
   — Беня, — позвал вдруг он, и меня поразило, как глухо и безжизненно прозвучал его голос.
   Я подсел к терминалу. На экране шла программа, записанная на одной из оккупационных баз. Родные и привычные до мозга костей картины — проволочные заборы, пластиковые дома-времянки, вездеходы, серо-зеленые цивилизаторы, месящие грязь…
   — Это выскочило на слово «Водавия», — пояснил Щербатин.
   Потом нам показали шахту — новую, на совесть отстроенную и оборудованную. Повсюду машины — никаких ульдров с носилками. Затем мы увидели новую дорогу, площадку для реапланов, генераторный центр с расходящимися в разные стороны энерголучами. У Водавии был деловитый и достаточно мирный вид.
   — Это программа для инвесторов, — сказал Щербатин. — Презентации белого угля прошли повсюду. Теперь правящая верхушка будет слать туда экспедиции, чтобы застолбить участочек для себя.
   — Знаю, — сказал я, — как-никак, в Академии учусь.
   И вдруг нам показали ивенкский город — большой, мы в свою бытность подобных не видели. Дома-муравейники, балконы, заросшие деревьями крыши. И антротанки, застывшие на всех углах.
   — Можно узнать, когда отправляется первая экспедиция, — сказал Щербатин. — И не только первая.
   — Хочешь слетать?
   — Может, хочу, но не буду. Однозначно не буду.
   Программа кончилась, но там были и другие записи. Мы смотрели, как Цивилизация пожирает Водавию, и не могли оторваться. Нам было больно это видеть, но мы смотрели. Так, наверно, люди глядят на пожар, в котором погибает их собственный дом. Смотреть больно, но и отвернуться невозможно.
   — Чертовы ивенки, — пробормотал Щербатин.
   — О чем ты?
   — Они все знали. Они не ушли отсюда. — Он постучал себя по груди. — В этом туловище по-прежнему сидит ивенк, только зовут его Щерба. А в твоем — ивенк Беня. Неужели ты этого не понял?
   Я промолчал. Щербатину не стоило произносить это вслух. Да, конечно, я давно подозревал, что не вполне принадлежу себе. И все мои депрессивные приступы лезли именно оттуда, из чужого сердца, которое мне пришлось носить. Но эта тема даже в мыслях была для меня табу. Я не мог открыто признаться, что делю свою личность с посторонним. Это была бы капитуляция.
   — Перед тем как мои мозги вживили в ивенка, — сказал Щербатин, — он что-то успел крикнуть мне. Он смотрел на меня так, будто…
   — Я знаю, Щербатин. Он сказал: «Ты — это я». Мы не могли знать, что это означает на самом деле.
   — Может, оно как-то рассосется со временем?
   — Не знаю. Я боюсь, что оно только спит во мне. А потом — проснется и начнет мною полностью управлять. Мы уже ненавидим весь этот мир, а что же будет дальше?
   Щербатин протяжно вздохнул в ответ. Уверен, он боялся того же самого.
   В тот день я и Щербатин ушли со службы после обеда, никому об этом не сказав. Он подошел ко мне и спросил: идем? Я кивнул, прекрасно понимая, о чем речь. Хотя заранее мы не договаривались.
   Просто оба мы ждали этого дня. Сегодня отправлялся первый специальный рейс на Водавию. Мы обязаны были присутствовать в порту и видеть это.
   В полном молчании мы добрались на подземке в порт. Можно было взять машину, но не хотелось оставлять следов. Мы ощущали себя заговорщиками, чужаками, тайными агентами другой нации. Чувство опасности витало вокруг, хотя повода для этого пока не было.
   Мы стояли за проволочным забором и наблюдали, как далеко на летном поле готовится к старту массивный, похожий на пузатую бутыль транспорт. Рядом суетились рабочие, сновали погрузчики, ждали своей очереди штабеля ящиков.
   — Даже не верится, — проговорил Щербатин, — что скоро эта штука опустится среди водавийских болот.
   — Не так уж скоро, — ответил я. — Если вообще долетит.
   — Так просто — раз и там. Мы ведь могли бы наняться туда. Тем более с шестым холо… Ты уже старый вояка, будешь командовать дивизией. Ну, я тоже найду что-нибудь…
   Я вяло усмехнулся. Это все слова. Мы оба не можем стать цивилизаторами. Нам пришлось бы стать на той земле чужими, а это противоестественно. Мы — свои на водавийских болотах. Эти руки, плечи, голова, длинные волосы — все это появилось там, все это вскормлено среди островов и зыбких топей. Наши легкие привыкли дышать тем воздухом. Мы можем находиться там только в качестве своих, но и это исключено.
   — Гувернантку свою тоже заберешь? — спросил я.
   — Конечно, я привык к ней.
   — Что значит «привык»? — Я с недоумением покосился на него.
   — Просто привык. Мы ведь давно встречаемся, с того самого дня. Только раньше это было незаконно, а теперь… Наверно, тоже незаконно. У нее первое холо, она не имеет права заводить семью. Вот, ждем.
   — Семью? — остолбенел я. — Щербатин, я не ослышался?
   Он с досадой вздохнул:
   — Беня, я ведь делюсь с тобой единственной радостью. А ты рожу перекосил.
   — Нет-нет, все нормально, — пробормотал я. — Поздравляю. Просто неожиданно как-то…
   — Знаю, почему ты глаза выпучил. Только зря. Она не совсем такая, как остальные. У нее тут никого нет, кроме меня. Были родители, с которыми она сюда прибыла из какого-то отдаленного мира. Пропали — то ли погибли, то ли просто потерялись. Ей просто нужен близкий человек, а не мое высокое холо.
   — Да я про холо и не заикался…
   — Я не могу ее бросить. Да и не хочу. Нам всем нужен близкий человек. Тебе, кстати, тоже.
   Я промычал что-то утвердительное, продолжая изумляться. Влюбленный Щербатин — это так же противоестественно, как банановая роща в Антарктиде.
   — Беня, а зачем мы сюда пришли? — произнес он через некоторое время.
   — Хочешь уйти?
   — Хочу.
   — Подождем еще немного. Хочу посмотреть, как он улетит. И платочком вслед помахать.
   — Интересно, у нас появится чувство родины? Вот проживем тут, скажем, лет двадцать… Потом переберемся в другое место. Будем ли скучать по этим краям?
   — Вряд ли. Все места и края одинаковые, мы даже не увидим разницы. Будем жить точно так же.
   — Это точно. Вот и Водавия скоро станет такой же одинаковой. Понастроят казарм, проведут подземку…
   — Кажется, погрузка кончилась. Наверно, скоро взлет.
   — Не знаю. Должна быть заправка, проверка систем, продувка, прокачка — что там еще? Это ж не такси.
   — Не знаю, как насчет продувки, а люди уже внутри. Подождем еще немного.
   Мы стояли, вцепившись в проволоку забора, и смотрели, как темнеет вдали громоздкая туша звездолета. Ничего не происходило, корабль стоял в полном одиночестве. Люди словно забыли о нем.
   — Ну все, пошли, — сказал Щербатин.
   — Пошли.
   Наша совесть была спокойна. Отправка спецрейса на Водавию не обошлась без нас, а большего мы и не желали.
   Мы выходили через складскую зону, застроенную длинными и однообразными панельными корпусами. Здесь было безлюдно, разве что встречался иногда погрузчик, тарахтящий среди гулких проездов.
   — Все-таки зря мы не подождали, — сказал я. — Хотелось увидеть, как он взлетит.
   — Вечером по инфоканалу увидишь.
   И в ту же секунду дрогнул воздух. Низкий гул перешел в свист, от которого про спине побежали мурашки. Звездолет стартовал. Мы обернулись и увидели, как огненная струя, вся окутанная дымом, вырастает над крышами складов.