Тырин Михаил Юрьевич. Желтая линия

   — Продолжай сам, — ответил я. — У тебя наконец-то появился шанс выделиться.
   Тут откуда-то возник субъект в облегающем, будто у лыжника-гонщика, костюме и желтых блестящих ботинках. Он так радовался, словно узнал в нас близких родственников.
   — Я Вит-Найд, конструктор одежды, — представился он. — Это я разрабатывал экономичную форму для Цивилизаторов. Мои модели обскакали полторы сотни претендентов, и я получил свое второе холо, правда, это было давно.
   — Вот спасибо, дружище. — Щербатин сдвинул брови. — Особенно за экономичность.
   — Разрешите отвлечь вас ненадолго.
   Модельер схватил нас за руки и потащил к ближайшему стеклянному столбику, заставил нас встать рядом, потом повернул боком, попросил пройтись. Он двигался, как маленький юркий глист, и все время хитро улыбался.
   — Зачем все это? — спросил Щербатин.
   — Я записал ваши изображения. Очень оригинально выглядите, покажу друзьям. — Он радостно потер ладошки. — А скажите…
   — Прошу извинить… — Щербатин вдруг отодвинул его и пошел в глубину зала. Кажется, увидел там свою официантку.
   — Скажите, — пристал модельер ко мне, — а вы уже научились пользоваться туалетной бумагой?
   — Нет. — Я потрепал его по щеке. — Мы все делаем руками.
 
   Вечером мы шли по пустынному кварталу, ежась от ветра. На аэровагон мы не успели, пришлось добираться подземкой. Мы устали, хотелось скорее в постель.
   — Уроды, — то и дело глухо повторял Щербатин. — Дебилы, твари, отморозки.
   — А мне понравилось работать ивенком, — сказал я. — Не отказался бы еще разок-другой вот так…
   — Мне тоже понравилось бы, — со злостью выдавил Щербатин. — Но зачем принимать меня за свежеразмороженного неандертальца?
   — Ты для них и есть неандерталец.
   — Твари, — повторил он. — Да что бы они понимали! Да им культуры ивенков до самой смерти не понять!
   — Ты чего это? — Я взглянул на приятеля с интересом. — С каких пор ты стал такой защитник ивенков?
   — Я не защитник, я просто… Не забывай, Бе-ня, что ивенкам мы дважды обязаны жизнью. И вот это, — он похлопал себя по груди, — нам тоже от них досталось.
   — Будь снисходителен, — посоветовал я. — Им вовсе не обязательно знать, кто такие ивенки. Их дело — костюмы кроить, машины настраивать, пробирки нагревать. А мы — просто экзотика.
   — М-да, тоже верно, — чуть остыл Щербатин. — Но я рассчитывал, что мы там будем в качестве героев войны. А нас выставили в роли ученых обезьян.
   — Меньше надо было паясничать, Щербатин. Вот взял бы да и доказал им в глаза теорему Пифагора.
   — А толку? Они подумают, что это шаманский обряд. Ну их к черту, незачем вообще о них говорить!
   — Придется. Мы же хотим стать такими, как эти господа, — важными, богатыми, солидными.
   — Не совсем такими, — буркнул Щербатин.
   — Между прочим, чего ты приставал к официантке? Тебе с первым холо запрещены даже воздушные поцелуи.
   — Ничего я не приставал, — рассердился Щербатин. И, кажется, немного смутился. — Просто милая девушка, похожа на мою первую школьную любовь. Увидел ее, даже сердце екнуло.
   — Дешевый трюк, Щербатин. Это ей ты мог сказать про школьную любовь. Но не мне.
   — Сам напросился, — буркнул он.
   — Значит, запал на девушку? Слушай, а может, она и есть та первая любовь? Улетела еще в юности, полежала несколько лет в сушильной камере — и сохранилась лучше, чем ты.
   — Отвали, — поморщился Щербатин.
   Я тихо рассмеялся. Приятно было видеть, как мой несгибаемый друг демонстрирует свои слабые стороны. Редкое зрелище.
   Через несколько дней я вышел на работу.
   Нашел мне ее, конечно, Щербатин. И без всяких инфоканалов, а только благодаря своим неутомимым ногам. Повезло постучаться в нужную дверь.
   Гражданин, получивший пятое холо, имел право взять домашнего помощника. Вернее будет сказать, слугу, но такого слова не существовало в языке Цивилизации.
   Щербатин клятвенно заверил, что работать мне придется от силы три часа в день, остальное время — гулять, или писать стихи, или смотреть программы, а лучше — искать подработку. Только поэтому я согласился стать слугой.
   Утром я пошел знакомиться с хозяином. Я шел и надеялся попасть в патриархальную семью, где есть добрая и милая старушка-хозяйка, седой мудрый хозяин, а если повезет — то и длинноволосая грациозная дочь, которая истосковалась по настоящим чувствам и романтике в мире выгоды и всеобщей гонки за благополучием. Я ожидал увидеть домик с черепицей и маленький садик со стрижеными кустами.
   Я увидел не домик и не садик, а такую же серую глыбу, в которой жил и сам. Только этажей поменьше, а окна пошире. В холле мне наперерез вышел хмурый и подозрительный этажный комендант.
   — Наниматься, — сказал я. — К гражданину… э-э… Ю-Биму.
   — Рано пришел, — отрезал комендант. — Погуляй еще, спит твой Ю-Бим.
   — Но мне сказали… — растерялся я,
   — Гуляй, гуляй. Приходи ближе к обеду, он раньше не встанет.
   Я отправился гулять, полный недоумения. Я думал, Ю-Бим занимает важный пост, страшно занят и поэтому нанимает помощника. А может, он просто отсыпается после трудного дня или ночи?
   Меня немного задевало, что Щербатин сам не согласился на эту работу, а подарил ее мне. На мой логичный вопрос он ответил, что поищет для себя «чего получше». Выходило, что для меня сгодится «что похуже». С другой стороны, не такие уж плохие условия. Три часа в день, а оплата не меньше, чем где-нибудь на заводе.
   Истоптав все окрестные желтые линии, я вернулся к тому же дому. Комендант не встретился, и я беспрепятственно поднялся на нужный этаж. Дверь в жилище Ю-Бима была почти что настежь.
   Меня встретила квартирка из двух комнат, небольших и здорово замусоренных. Было очень много мебели и наваленной на нее одежды. По углам валялись использованные носки и лотки из-под еды. Дальней комнатой была спальня. Там на измятой и перекошенной кровати ворочался хозяин. Я вежливо кашлянул, и он тут же высунул из-под одеяла взлохмаченную голову.
   — Ты кто? — Лицо Ю-Бима было опухшим и перечерченным складками от подушки.
   — Я ваш новый домашний помощник, — скромно ответил я.
   — А-а, да. Посиди-ка пока в той комнате. Я сейчас.
   Я услышал, как хозяин одевается, кряхтя и ругаясь вполголоса. Наконец он вышел, отчаянно скребя ногтями спутанные волосы.
   — Ну, чего? — спросил он.
   Я пожал плечами. Мне, наверно, следовало сейчас хлопотать на кухне, весело гремя кастрюлями и что-нибудь напевая. Но кухни не было, да и команды такой не поступало.
   — Ну, чего?.. — повторил он и потряс головой, стряхивая остатки сна. — Ну, уберись тут, что ли?
   Я послушно встал, готовый тут же приступать.
   — Обожди, обожди… — Он прошелся по комнате, озадаченно разглядывая разбросанные вещи. — Сначала сбегай на первый этаж в столовую, принеси мне что-нибудь. Потом я уйду — тогда и начинай. Только не выкидывай ничего, запоминай, что куда кладешь.
   Он пошарил за диванчиком и выудил бутылочку с напитком, которую осушил с проворством профессионала.
   — Ну, давай. Гони в столовую.
   Я вернулся с картонной коробкой в руках. Ю-Бим сидел за персональным терминалом, встроенным в стену, и возил пальцами по клавишам.
   — Здесь был… или не был? Нет, был, — бормотал он. — Здесь… нет, надоело уже. А куда же еще?
   Я подумал было, что он ищет работу. С пятым холо не нужно стоять в очередях к операторам, поскольку в каждой квартире есть свой выход в инфоканал.
   — Тут опять по морде получу… — задумчиво пробормотал Ю-Бим. Нет, похоже он искал вовсе не работу.
   — А-а, пришел. — Он наконец заметил меня. — Давай торбу сюда.
   Он принялся копаться в коробке, выкидывая на пол лотки, свертки, пакеты. Наконец выбрал что-то себе по вкусу, а коробку пнул ногой в моем направлении.
   — Это можешь сам сожрать. Бери, я не жадный. — И, надкусив какую-то штуку, он повернулся к экрану. — Сюда, что ли, поехать… или не надо?
   Я, чтобы зря не стоять, начал тихонько собирать мусор с пола. И тут же случайно раздавил ногой солнечные очки, спрятавшиеся под обрывком бумаги. Ю-Бим обернулся на хруст, и меня прошиб холодный пот. Хорошенькое начало, нечего сказать…
   — Ты чего делаешь-то? — удивленно произнес хозяин. — Кончай, после приберешься. Спустись вниз и жди машину за мной. Как приедет — придешь, скажешь.
   Я вышел на улицу, и действительно вскоре подкатил небольшой аккуратный автомобильчик, похожий на пластмассовую игрушку. Уезжая, Ю-Бим добродушно похлопал меня по плечу и сказал:
   — Приберешься и иди домой. Меня не жди, я поздно буду. Завтра приходи и сразу в столовую. Да, и еще поброди, разузнай, где прачечная, вещи туда отнеси.
   Я вернулся в замусоренное жилище и вздохнул, окидывая взглядом поле для приложения рук. Что скрывать, мне интересно было узнать, как живут люди с пятым холо, что едят, какие вещи держат дома. Но все оказалось каким-то обыкновенным. Да, своя квартира, да, много вещей — тряпок, каких-то вазочек, объемных картинок, электрических штучек, смысл которых я еще не знал. Все валялось по углам. Никаких волнующих признаков роскоши, не считая массы заброшенного барахла.
   Я принялся приводить дом в порядок. И, отодвигая от стены тумбочку, вдруг увидел нечто такое, что заставило сердце на миг замереть.
   На бледно-зеленой поверхности стены чернел криво нарисованный значок — буква С в перечеркнутом ромбе. С минуту я таращил глаза на этот знакомый с детства символ и пытался понять, бывают ли такие совпадения?
   Стоит ли говорить, что на следующий день я бежал к хозяину со всех ног. Я снова застал его в кровати. Я принес завтрак, аккуратно сложил одежду, которую он накануне расшвырял повсюду, я даже положил перед ним очередную пару носков.
   И, когда Ю-Бим наконец пришел в себя, я указал на стену и с трепетом спросил:
   — Откуда это?
   — Что? А, это… Можешь стереть, если хочешь.
   — Нет-нет-нет! — заволновался я. — Это «Спартак», да?
   — Ну, может, и «Спартак». Не помню.
   — Вы не из Москвы?
   — Какой Москвы? — Он озадаченно захлопал глазами. — Из Москвы… Наверно, да. Плохо помню, давно это все было.
   — Так ведь я тоже! Я тоже недавно из тех же мест! — с дикой радостью воскликнул я.
   Ю-Бим слегка поморщился от моего звонкого крика.
   — Тоже, да? Ну что ж… бывает. — Он потянулся и начал чесать макушку. — Ладно. Как приберешься, иди домой. Завтра опять приходи.
   Вечером я сидел на кровати, тупо глядя в пустоту. Мне было паршиво. Не потому, что со мной не захотел брататься земляк, нет. Мне было просто паршиво, само по себе.
   Появился Щербатин — какой-то взбудораженный, злой, с бегающими глазами. «Наверно, очередной трудный и неудачный день», — подумал я.
   — Щербатин, мне паршиво, — сообщил я.
   — Держись, сейчас будет еще паршивей, — пообещал он, но я как-то пропустил предупреждение мимо ушей.
   — На, перекуси с дороги. — Я выдвинул из-под кровати коробку с остатками барского завтрака. — Тут есть кое-какие вкусные штуки.
   — Не надо мне твоих штук. Хочешь, обрадую?
   — Не помешало бы.
   Он потащил меня на нижние этажи, где располагался инфоцентр. Растолкав небольшую робкую очередь, он обратился к оператору:
   — Пите, покажи ему тоже.
   Оператор равнодушно посмотрел на меня и защелкал клавишами. По экрану побежали таблицы, потом появились картинки. Наконец, Пите откинулся на спинку стула:
   — Вот.
   — Гляди! — рявкнул Щербатин и едва ли не за шиворот сунул меня к экрану.
   — Новые модели одежды для обладателей пятого холо и выше, — прочитал я. — И что? Я тут при чем?
   — Ты погляди на эту одежду, разуй глаза, блаженный!
   Я поглядел. Ничего особенного. Высокие сапоги. Накидки. Длинные рубашки с поясом.
   — Ну? — Я посмотрел на Щербатина.
   — Не видишь? Это все срисовано с наших маскарадных ивенкских одеяний, не понял?
   — Почему с наших? Может, не с наших.
   — Погляди имя автора, умник!
   Я поглядел. Вит-Найд. Тот самый глистообразный модельер, который крутился вокруг нас на презентации.
   — Ну и что?
   — Беня! — зарычал Щербатин. — Я тебя сейчас убью. Он похитил у нас идею. Просто украл, это понятно?
   — Почему украл? Честно попросил сфотографировать. Мы согласились.
   — Честно? Да был бы я дома — затаскал бы эту сволочь по судам. По миру пустил бы, на всю жизнь отучил бы от фотографии.
   — Вы уже посмотрели? — напомнил о себе оператор.
   — Да, уходим, — буркнул Щербатин.
   — Почему мне так паршиво? — спросил я, когда мы вернулись в казарму.
   — Потому, что нас развели, как последних лохов. Представляешь, сколько ему отвалят за создание новой моды?
   — Нет, Щербатин, не от этого. Мне все противно. Меня от всего тошнит. Я не могу смотреть на эти рожи вокруг. Они вроде и люди неплохие — улыбаются, отзывчивые, помочь готовы… А все равно бесят. Бесят!
   — А я откуда знаю? Я тебе психоаналитик? Лечись сам.
   — Не могу.
   — Ну жди, пока само пройдет.
   — Не пройдет. Оно где-то глубоко. В печенках, в костном мозге. Знаешь, я тут словно срок досиживаю. Все время чего-то жду. Думаю, еще немного — и оно кончится.
   — Что «оно» — жизнь?
   — Может, и жизнь. И еще… Ты только не издевайся, ладно? Мне обратно хочется. В болота.
   — Ну ты даешь! — не удержался от ухмылки Щербатин. — Можно подумать, ты там мало получил.
   — Нет, не мало. Не знаю… Говорят, солдата с войны тянет домой, а из дома — снова на войну.
   — А ты, значит, убежденный солдат?
   — Да не убежденный я… И не дом мне здесь. Говорю же, не знаю. Я просто хочу пройти по болотам, подышать тем воздухом, отдохнуть под деревом. И чтоб людей было поменьше. И, знаешь, капусты пожевал бы с удовольствием. Помнишь, как мы ее на огороде объедали?
   Щербатин вдруг перестал ухмыляться.
   — Вот что касается капусты, — сказал он, — я бы и сам не отказался. Наверно, физиология. — Он постучал по груди. — Чужое туловище требует.
   — А может, душа требует?
   — Я атеист, Беня. Я могу мыслить только на уровне туловища.
   — Примитив ты, а не атеист. О том, что сегодня я нашел бывшего фаната «Спартака», мне не хотелось даже вспоминать.
   Утром, когда трудовая армия растекается по рабочим местам, в подземке не протолкнуться. И вечером то же самое.
   Я приезжаю к Ю-Биму не утром, а уезжаю не вечером и поэтому застаю почти пустые вагоны. Но поезда в это время ходят редко, и мне долго приходится просиживать на пустынных гулких станциях.
   Я пытался мечтать. Я думал, что тоже получу пятое холо и буду спать, сколько хочу. За мной будет приезжать такси и катать по развлекательным центрам. А поздно ночью, пьяного и пресыщенного праздностью, привозить домой.
   Нет, думал я в следующую минуту. С пятым холо я пойду учиться и получу хорошую специальность. Стану служить людям. Они взамен начнут меня уважать. А отдыхать я буду только иногда, в компании хороших порядочных людей. И писать стихи.
   Мечты у меня не клеились. Вернее, фантазировать я мог сколько угодно, но приятного холодка в груди это не вызывало. И тогда я понял, что мечтать и планировать жизнь — вещи разные, бесконечно далекие друг от друга.
   Однажды на пустынной станции я увидел человека в блеклой рабочей одежде, который расклеивал на столбах какие-то бумаги. Когда он подошел ближе, я смог увидеть, что на тех бумагах. Это был плакат, с которого на меня смотрел грустный человечек с забинтованной ногой. Ниже было приписано: .
   «В вагон спокойно заходи, А то получишь травму ты».
   Меня просто смех разобрал. Это какие же куриные мозги надо иметь, чтобы придумать такое?
   Расклейщик услышал мой смех и обернулся с несколько испуганным выражением. Мне захотелось его успокоить.
   — Сам придумал? — спросил я.
   — Что?
   — Вот это, про вагон.
   Он пригляделся ко мне, затем оставил свои плакаты у столба и осторожно приблизился. Простые люди, я давно это заметил, легко шли на контакт. Заговорить с незнакомцем здесь ничего не стоило.
   — А что? — В его глазах светилось любопытство, наверно, нечасто люди обращали внимание на его работу.
   — Кто это сочинял?
   — Не знаю. — Он трогательно развел руками. — Мое дело развешивать.
   — Хорошая работа, — сказал я, чтоб сделать человеку приятное.
   — Конечно, хорошая. Я служу в бюро социальной пропаганды.
   — А вот надпись плохая.
   — Почему? — Он снова приобрел испуганный вид и даже невольно оглянулся. — Это правильная надпись.
   — Правильная, но корявая. Лучше сказать так… — Я задумался, подбирая слова. — Вот так: «Чтоб руки-ноги не сломать, порядок надо соблюдать».
   Расклейщик задумался. Потом улыбнулся.
   — Да, так лучше. А откуда ты знаешь?
   —Что?
   — Ну, вот это. Как надо слова составлять.
   — Просто умею, и все.
   Расклейщик посмотрел по сторонам и сел рядом. Чувствовалось, он сегодня устал, да и вообще не прочь поболтать.
   — С утра хожу, — пожаловался он. — Мне на этой линии нужно все станции обклеить. И вагоны.
   — Что это за бюро у тебя такое?
   — Ну, вот… — Он неопределенно пошевелил плечами. — Ходим, клеим. В подземке, в казармах, на фабриках. Везде. Если у тебя работы нет, можешь тоже пойти. Расклейщики всегда нужны.
   — Как тебя зовут?
   — Йолс. — Он улыбнулся. Потом вдруг его лицо просияло. — Если ты умеешь составлять слова, то, наверно, можешь придумывать плакаты. Нужно спросить у начальника.
   Я тихо рассмеялся. Некоторые люди заканчивают академии художеств, а потом всю жизнь рисуют афиши в районных Домах культуры. Сочинять поэтические плакаты — работенка из этой же серии. Хотя почему не попробовать, ведь времени у меня достаточно.
   — Хочешь, идем со мной, — предложил Йолс. — Я как раз возвращаюсь в бюро. Там и спросим.
   Я подождал, пока он закончит обклеивать столбы, и мы сели в поезд. Йолс деловито огляделся и отметил, что вагон еще не покрыт предостерегающими надписями.
   — Давай ты мне поможешь, — предложил он. — Просто держи и подавай плакаты, а я буду клеить.
   Я взял увесистую пачку. Йолс работал сноровисто: на раз-два размазывал клей по стене, одним движением выхватывал плакат из пачки и тут же ровно и аккуратно сажал его на клей. Мы шли по вагонам, где почти не было пассажиров, он занимался своим делом, а я слушал, как он рассказывает о своих мытарствах:
   — …А выбора почти и не было — или мыть стены на высотных домах, или чистить трубопроводы. Но мне холо нужно было получить, а не угробиться. Я пошел на высотки. Там хоть привязаться можно, а под землей и змеи, и крысы, и газы ядовитые. Но я там и четверти периода не продержался. У нас то и дело кто-нибудь срывался с высоты. Веревки старые, лебедки ломаются. А жильцы, у которых десятое-двенадцатое холо, веревки нам резали — просто так, для смеха. Я думал, пойду уж под землю. А тут как раз понадобился человек вывозить мусор из рабочих общежитии. Я бы лучше в высотку пошел — там столько всего можно в мусоре найти. Но кто ж меня возьмет? Туда без второго холо нечего и соваться…
   Мы шли и шли, покрывая стены нехитрой пропагандой безопасности. Потом вагоны кончились, и Йолс предложил пересесть в другой поезд, чтобы там заняться тем же делом — все равно надо ехать, так чего ж время терять? Мы вышли на станции и сели ждать.
   — …Но и с мусором не повезло. Комендант по ошибке выбросил почти новые ботинки, а я нашел их и надел. А он сказал, что я их украл. Я даже не стал спорить — его только разозли, сразу на химзавод отправят. А на заводе я тоже работал, на строительном. Только я там очень уж кашлять начал. Раз сходил к доктору, другой раз сходил, а он говорит — слишком часто ходишь, начну уцим вычитать. Я и перестал ходить…
   Тут подошел поезд, и мы снова пошли по вагонам. Колеса грохотали рельсы, я с трудом разбирал, что говорит мне Йолс.
   — …На складе вторичных ресурсов работа была легкая. Сидишь, ждешь, когда транспорт придет. Разгрузишь — опять сидишь. А однажды транспорт с битым стеклом пришел. Как начали вываливать — мне осколочек в глаз залетел. А к доктору ходить я уже боялся, он ругаться стал. Глаз болит и болит. Красный стал, распух весь, ничего не видать. По ночам так болел, что уснуть нельзя. Я все-таки сходил. Десять дней в казарме сидел, каплями лечился. А потом прихожу на склад, а там уже спецмашины для разгрузки поставили…
   Я человек жалостливый и сочувствовать чужой беде умею. Но к концу поездки мне хотелось придавить Йолса, чтобы он наконец замолчал. Он настолько пропитал меня унынием, что хотелось плюнуть на все, броситься с высотки и прекратить муки жизни навсегда. Я уже прочно поверил, что и моя судьба — надрываться на непосильной работе, терять здоровье и с каждым днем все больше превращаться в ничтожество.
   — Эй, а у тебя есть холо? — опомнился Йолс уже у дверей своего ведомства.
   — Есть, — кивнул я. И негромко добавил: — Первое.
   — Ну, хоть первое…
   Изнутри бюро более всего походило на типографский склад. Те же горы бумажных роликов и пачек отпечатанной продукции, тот же запах краски и бумажной пыли. Йолс вел меня по этому бумажному царству, радостно махая руками знакомым. Вдруг он остановился и предостерегающе поднял руку.
   — Видишь, лестница и дверь наверху? Там начальник бюро, его зовут Ала-Крюг. Двенадцатое холо. Не смотри ему в глаза, он не любит. Зайди и сразу быстро скажи, чего хочешь.
   — Разве ты не отведешь меня? — удивился я.
   — Нет-нет, что ты! — испугался Йолс. — Договаривайся сам. И не говори, что я тебя привел, ладно?
   Я пожал плечами и отправился к лестнице. Перед дверью меня все-таки пробрал легкий мандраж. Как-никак двенадцатое холо… Но я трезво рассудил: во-первых, терять мне нечего, а во-вторых, ничего предосудительного я не делаю, а просто нанимаюсь на работу.
   Одернув робу, я толкнул дверь.
   Я увидел огромный стол, заваленный кипами бумаги. За ним прятался небольшой человечек с лицом мученика. Как ни странно, он был одет в такую же робу, как я. Человек с досадой посмотрел на меня и тут же снова занялся своими бумагами.
   Я быстро осмотрелся. В другом конце комнаты спинкой ко мне стояло кресло, рядом — столик с графином и неизвестными кушаньями на лотках. На стене — экран инфотерминала, большой, с яркими, насыщенными красками. Никакого сравнения с тем теледерьмом, что ставят в казармах.
   — Я хотел бы у вас работать, — быстро выпалил я, помня наставления Йолса. — Я умею сочинять… то есть составлять слова, и могу придумывать плакаты.
   Человечек за столом оторвался от занятий и посмотрел на меня с некоторой досадой. Я тоже смотрел на него, но скромно. Он так ничего и не сказал, только сердито пожевал губами и уткнул голову в бумаги.
   Когда начальство выгоняет посетителя — это понятно. Надо просто уйти. Но как поступать теперь, когда хозяин просто тебя игнорирует? Я мог бы выйти, но вроде пока не просят. Я все же решил попытаться еще раз.
   — Простите, мне сказали, что здесь находится начальник бюро, господин Ала-Крюг…
   Человечек пригнул голову еще ниже к столу, а от противоположной стены вдруг донесся мягкий ленивый голос:
   — Стрил, кто там пришел?
   — Какой-то грузчик, — сердито ответил человечек, сверкнув глазами. — Наверно, опять будет просить должность.
   — Я не грузчик, — поспешно оправдался я, косясь в сторону кресла.
   Оно повернулось, и я обнаружил, что там свернулся клубочком человек с оранжевыми волосами и узорами на щеках. В его тонкой руке блестел высокий бокал, губы были испачканы чем-то блестящим и розовым.
   — Я Ала-Крюг, — капризно произнес он. — Зачем ты пришел?
   — Я умею сочинять плакаты, — проговорил я, уясе проклиная ту минуту, когда впервые увидел Йолса с его наглядной агитацией. — Хочу попробовать у вас работать.
   — Стрил, — позвал начальник. — Что скажешь?
   — Пусть сочиняет, — прошипел Стрил. — Посмотрим, что у него выйдет. Много их тут ходит, лишь бы тяжести не носить.
   — Стрил не успевает сочинять, у нас много заказов, — сказал мне Ала-Крюг. — Если у тебя получится, ты мог бы ему помогать. Стрил, дай ему образец, пусть он покажет.
   — А у него есть холо? — с подозрением спросил сердитый Стрил.
   — Первое, — с достоинством сказал я.
   — А-а, первое! Я так и знал, что ты грузчик!
   — Пусть он попробует, Стрил. Дай ему образец.
   Стрил порылся в бумагах и протянул мне одну из них. Там было только две строчки: «Во избежание засорения труб запрещается сваливать в отстойник мусор и пищевые отходы».
   — Вот, сочиняй сколько влезет, — прошипел Стрил.
   Я изумленно захлопал глазами. Никогда еще не писал стихов на такую тему. Впрочем, это даже интересно. Я отошел к двери и через пару минут набросал тему для плаката.
   — Готово, — сказал я. И начал читать: — «Задумаешь мусор в отстойник бросать — засоришь трубу, будешь сам прочищать».
   Выслушав меня, Стрил снисходительно ухмыльнулся. Но рано он радовался. Ала-Крюг сладко потянулся и вдруг сказал ему:
   — А ну, прочитай теперь, что придумал ты. Стрил поднялся, развернул какой-то листок и с очень важным видом продекламировал:
   — «В отстойник мусор не бросай, трубу ничем не забивай, а то засорится труба, и будет плохо всем тогда!»