Но вот в самолёте на обратном пути Стеша меня подкосила, говорит, что её не только к папе ниточками привязывали, но еще и к другому дяде, и еще одной тёте. Спрашиваю, тебе больно не было, головка не болит? Нет, говорит, все хорошо. Дядя доктор меня очень хвалил и каждое утро мороженку давал после сна. Шоколадную.
Вот так Стеша наша доктором-проводником, сталкером, блин, стала, сама того не зная за шоколадную мороженку.
Я особенно почему-то напрягаться не начала по этому поводу. А чо, ребёнок здоров, без претензий за житьё-бытьё в этом Институте. Помогла Стеша людям на ноги подняться, опять же повторю, сама того не зная. Денег нам за это отвалили еще. При нашем то пособии в 832 канадских доллара тогда - это совсем не мелочь по карманам тырить.
А у моего Михрюты после этого немереный подъем энергии произошел. Картины опять писать стал, чо-то еще на компьютере своем затрапезном по клавишам ёрзать. Стешку иногда подзовет, пошепчется с ней, и дальше стучать. Платонов, типа, недорезанный.
Когда ему на этот "подъем", то есть в удачное время, Вовка позвонил из Сан-Франциско, так его как переменило, побрился, зубы почистил, наконец-то. Вонючка. Новую жизнь решил начать, типа того что. А если бы ему, скажем, в это время другой какой хрен позвонил, так всё что приказали ему, то и сделал бы. Дурында.
А перед поездкой в Бостон написал мне весьма пространное и характеризующее его письмо от руки на салфетке, коряво так, не архитектурно, как обычно квадратно-красиво, и оставил его на кофитэйбл. Типа, читай и учись, какой я классный мужчинка. Классный не классный, а под раздачку то всё равно с этим американским апокалипсисом попал.
Одним словом, вот его письмецо. Достоевский, блин на фиг, ужас, кошмар.
И еще я вот всё думаю, куда он свои записки с этим дурацким "Зелёным небом" засунул? Скатав в трубочку.
МГ.
ПИСЬМО
Маша, хочу тебе пару фраз написать. Прости, говно я был порядочное все эти несколько месяцев, если не сказать все эти годы. Да и хуй с ними. Что было, то было. Все это в голову пришло, когда я со стаканом портвейна перед окном сидел.
Вот сидел я и думал. Смотрю я на занесенные суровым канадским снегом качели во дворе, на брошенные после Рождества елки, слышу дальний шум пролетающего четыреста первого хайвэя и вдруг с ужасом понимаю, что мальчик за окном, пытающийся сдвинуть качели, сейчас упадет, завизжат тормоза и сирены на шоссе, зазвенит ложка в чашке с декафеиновым кофе у соседей на балконе, звякнет в подъезде лифт, и прошлое на секунду уступит место будущему. Станет очень страшно от вопроса "Зачем всё это?" И этот вопрос станет быстро расширяться в больном мозгу, поглощая пространство и конвертируя реальность в пустоту.
Это пиздец, подумается мне сидя у окна, и эта самая мысль и вернёт меня в существующий мир. А через мгновение опять смотрю в окно думать о лете, о том, как всё будет славно, а потом, летом, когда оно наступит, буду утешать себя тем, что да, как-то его уже не было видно, но ведь пока еще июль, в августе тоже бывает тепло, да, но вода уже студёная (как баба Катя моя говорила, с Ильина Дня купаться нельзя, холодно, гусь в воду насрал). Впрочем, будет сентябрь, бабье лето, это когда зябкое утро с леденцой и жаркое в обед солнце, и последние бабочки и вестниловские комары, и танец рок-н-ролл падающих листьев... Но что это? - первый снег, такой ранний в этом году, ничего, скоро растает, еще есть время, ноябрь - слякоть... скорее бы снег, можно поехать в Квебек, встать на лыжи, а там... там и до лета недалеко.
Так что выкручивай, не выкручивай, Маша, а это и оказалось моим существом. Да и существом всех и каждого, кого я встречал вокруг себя тоже. И перешагнуть через это получается, что нельзя никак. Может Стешке с Егоркой удача выпадет. Хотя "мин ошшен болшой подозрений бар".
Ну, пока.
Целую тебя в место.
М.
Я вот всё думаю, был ли он счастлив в жизни своей некудышно оплачиваемой?
Был ли он, дурында метастазная, счастлив со мной?
Как мы вообще с ним оказались по разные стороны одного презерватива?
Как-то раз, еще до этой истории с Сиднеем он поделился со мной, что видимо счастье и есть наслаждение. Но только с условием, единственным и необходимым - получать его нужно не "лучше поздно, чем никогда", а именно тогда, когда сильнее всего этого хочешь. Я могу назвать себя счастливым, - сказал он, - потому что я доволен воспоминаниями своей хоть и бездарной, но великой жизни. Ведь именно самые яркие воспоминания у нас остаются от наших самых желанных и во время полученных наслаждений.
Так и жил он воспоминаниями. Старик с рождения.
Можно конечно строить Рай Земной в своей больной головке, можно играть в свободу и всякого рода внутреннюю и внешнюю демократию, но малейший щелчок по основанию твоего выстроенного карточного домика заставляет твою жизнь сложиться в единственно возможную фигуру. Острый нос, дорогой костюм и одноразовые штиблеты. Или урна с прахом с лобного места современной Американской Истории, граунд зеро, что стояла на нашем стареньком, изгвазданном телевизоре "Сони-Тринитрон", 24 инча по диагонали, которую многие гости по-идиотски путали с красивой антикварной вазой.
Слава Богу, кроме этого есть ещё два миллиона двести тридцать тысяч долларов, палящее солнце, этот остров, этот шезлонг под этой развесистой пальмой, (дети сопливые в колледже под присмотром, не скажу где), и этот "Мартини-водка-шэйкн-нот-стёрн", который держит на подносе этот приятный, мускулистый мулат, который услужливо, обезяньи соскалившись, смотрит мне в глаза в ожидании чаевых, и который видимо, окажется в моей постели сегодня ночью, в моём доме на берегу этого теплого, маслянистого своей нежностью, океана,
в доме,
который
построил
Майк.
ЛГУН
(басня)
Мальчик стерег овец и, будто увидав волка, стал звать:
- Помогите, волк, волк!
Мужики прибежали и видят - неправда.
Забили мальчика до смерти.
Волк видит: бояться ему нечего. На просторе зарезал все стадо.
Такие дела.
Мария Гейтс
Vanua Levu, FIJI
December 19, 2002
Амстердам-Париж-Торонто-Екатеринбург
1999-2002
Вот так Стеша наша доктором-проводником, сталкером, блин, стала, сама того не зная за шоколадную мороженку.
Я особенно почему-то напрягаться не начала по этому поводу. А чо, ребёнок здоров, без претензий за житьё-бытьё в этом Институте. Помогла Стеша людям на ноги подняться, опять же повторю, сама того не зная. Денег нам за это отвалили еще. При нашем то пособии в 832 канадских доллара тогда - это совсем не мелочь по карманам тырить.
А у моего Михрюты после этого немереный подъем энергии произошел. Картины опять писать стал, чо-то еще на компьютере своем затрапезном по клавишам ёрзать. Стешку иногда подзовет, пошепчется с ней, и дальше стучать. Платонов, типа, недорезанный.
Когда ему на этот "подъем", то есть в удачное время, Вовка позвонил из Сан-Франциско, так его как переменило, побрился, зубы почистил, наконец-то. Вонючка. Новую жизнь решил начать, типа того что. А если бы ему, скажем, в это время другой какой хрен позвонил, так всё что приказали ему, то и сделал бы. Дурында.
А перед поездкой в Бостон написал мне весьма пространное и характеризующее его письмо от руки на салфетке, коряво так, не архитектурно, как обычно квадратно-красиво, и оставил его на кофитэйбл. Типа, читай и учись, какой я классный мужчинка. Классный не классный, а под раздачку то всё равно с этим американским апокалипсисом попал.
Одним словом, вот его письмецо. Достоевский, блин на фиг, ужас, кошмар.
И еще я вот всё думаю, куда он свои записки с этим дурацким "Зелёным небом" засунул? Скатав в трубочку.
МГ.
ПИСЬМО
Маша, хочу тебе пару фраз написать. Прости, говно я был порядочное все эти несколько месяцев, если не сказать все эти годы. Да и хуй с ними. Что было, то было. Все это в голову пришло, когда я со стаканом портвейна перед окном сидел.
Вот сидел я и думал. Смотрю я на занесенные суровым канадским снегом качели во дворе, на брошенные после Рождества елки, слышу дальний шум пролетающего четыреста первого хайвэя и вдруг с ужасом понимаю, что мальчик за окном, пытающийся сдвинуть качели, сейчас упадет, завизжат тормоза и сирены на шоссе, зазвенит ложка в чашке с декафеиновым кофе у соседей на балконе, звякнет в подъезде лифт, и прошлое на секунду уступит место будущему. Станет очень страшно от вопроса "Зачем всё это?" И этот вопрос станет быстро расширяться в больном мозгу, поглощая пространство и конвертируя реальность в пустоту.
Это пиздец, подумается мне сидя у окна, и эта самая мысль и вернёт меня в существующий мир. А через мгновение опять смотрю в окно думать о лете, о том, как всё будет славно, а потом, летом, когда оно наступит, буду утешать себя тем, что да, как-то его уже не было видно, но ведь пока еще июль, в августе тоже бывает тепло, да, но вода уже студёная (как баба Катя моя говорила, с Ильина Дня купаться нельзя, холодно, гусь в воду насрал). Впрочем, будет сентябрь, бабье лето, это когда зябкое утро с леденцой и жаркое в обед солнце, и последние бабочки и вестниловские комары, и танец рок-н-ролл падающих листьев... Но что это? - первый снег, такой ранний в этом году, ничего, скоро растает, еще есть время, ноябрь - слякоть... скорее бы снег, можно поехать в Квебек, встать на лыжи, а там... там и до лета недалеко.
Так что выкручивай, не выкручивай, Маша, а это и оказалось моим существом. Да и существом всех и каждого, кого я встречал вокруг себя тоже. И перешагнуть через это получается, что нельзя никак. Может Стешке с Егоркой удача выпадет. Хотя "мин ошшен болшой подозрений бар".
Ну, пока.
Целую тебя в место.
М.
Я вот всё думаю, был ли он счастлив в жизни своей некудышно оплачиваемой?
Был ли он, дурында метастазная, счастлив со мной?
Как мы вообще с ним оказались по разные стороны одного презерватива?
Как-то раз, еще до этой истории с Сиднеем он поделился со мной, что видимо счастье и есть наслаждение. Но только с условием, единственным и необходимым - получать его нужно не "лучше поздно, чем никогда", а именно тогда, когда сильнее всего этого хочешь. Я могу назвать себя счастливым, - сказал он, - потому что я доволен воспоминаниями своей хоть и бездарной, но великой жизни. Ведь именно самые яркие воспоминания у нас остаются от наших самых желанных и во время полученных наслаждений.
Так и жил он воспоминаниями. Старик с рождения.
Можно конечно строить Рай Земной в своей больной головке, можно играть в свободу и всякого рода внутреннюю и внешнюю демократию, но малейший щелчок по основанию твоего выстроенного карточного домика заставляет твою жизнь сложиться в единственно возможную фигуру. Острый нос, дорогой костюм и одноразовые штиблеты. Или урна с прахом с лобного места современной Американской Истории, граунд зеро, что стояла на нашем стареньком, изгвазданном телевизоре "Сони-Тринитрон", 24 инча по диагонали, которую многие гости по-идиотски путали с красивой антикварной вазой.
Слава Богу, кроме этого есть ещё два миллиона двести тридцать тысяч долларов, палящее солнце, этот остров, этот шезлонг под этой развесистой пальмой, (дети сопливые в колледже под присмотром, не скажу где), и этот "Мартини-водка-шэйкн-нот-стёрн", который держит на подносе этот приятный, мускулистый мулат, который услужливо, обезяньи соскалившись, смотрит мне в глаза в ожидании чаевых, и который видимо, окажется в моей постели сегодня ночью, в моём доме на берегу этого теплого, маслянистого своей нежностью, океана,
в доме,
который
построил
Майк.
ЛГУН
(басня)
Мальчик стерег овец и, будто увидав волка, стал звать:
- Помогите, волк, волк!
Мужики прибежали и видят - неправда.
Забили мальчика до смерти.
Волк видит: бояться ему нечего. На просторе зарезал все стадо.
Такие дела.
Мария Гейтс
Vanua Levu, FIJI
December 19, 2002
Амстердам-Париж-Торонто-Екатеринбург
1999-2002