Страница:
жизни во мне. Если мы таким образом дошли до глубочайшей идеи человечества,
в которой оно впервые постигло истинную сущность свою, до идей грехопадения,
то тут возникает вопрос, почему люди совершают этот грех? Ведь сообразно
смыслу приведенной нами таблицы то, что исчезает и разрушается, остается в
известном смысле самим собою, эмпирической реальностью, ограниченным началом
всего живого. Тут только наше исследование предстало перед лицом единственно
существующей проблемы, на которую ни один человек не осмелился еще дать свой
ответ, проблемы, которой ни один живой человек не в состоянии разрешить. Это
- загадка мира и жизни, стремление вне пространственного в пространство,
вневременного в пределы времени, духа в материю, это есть отношение свободы
к необходимости, отношение между "что-то" и "ничто", отношение Бога к черту.
Мировой дуализм непостижим. Он мотив грехопадения, изначальная загадка. В
нем заложены основа, смысл и цель падения из вечного бытия в преходящую
жизнь, низвержения вневременного в земную временность, никогда
непрекращающиеся желания совершенно невинного впасть в вину.
Я не могу понять, почему я подвержен наследственному греху, почему
свободное становится несвободным, почему чистое - грязным, каким образом
может грешить совершенное.
Но очень легко доказать, что этого не в состоянии понять не только я,
но и всякий другой человек. Свой грех я только тогда могу познать, когда я
больше его не совершаю, и наоборот: я не совершаю его с того момента, когда
вполне познал его. Поэтому я не могу понять жизни, пока я нахожусь в ней.
Время является для меня неразрешимой загадкой, пока я в нем существую, пока
я еще полагаю его. Я постигну его сущность, когда мне удастся его одолеть.
Только смерть может показать нам смысл жизни. Не было еще ни одного момента,
когда я не стремился бы также и к небытию, но как это желание могло бы
превратиться для меня в объект исследования, в предмет познания? Бели мне
уже удалось что-нибудь познать, то я уже несомненно стою вне этого: моя
греховность не поддается моему постижению, так как я все еще грешен. Вечная
жизнь и высшая жизнь не следуют друг за другом - они параллельны, и
предсуществование добра находится лишь в определенном отношении к ценности
его.
Теперь пора определенно сказать: абсолютная женщина, которая лишена
индивидуальности и воли, которая непричастна к ценности и любви, совершенно
исключена из того высшего, трансцендентного, метафизического бытия.
Умопостигаемое, сверхэмпирическое существо мужчины возвышается над материей,
временем и пространством. В нем Достаточно преходящего, но и много
бессмертного. Он располагает возможностью выбирать между обеими из них:
между одной жизнью,
которая прекращается вместе с земной смертью, и другой, для которой
смерть является лишь возрождением в совершенной чистоте. Глубочайшая воля
мужчины направлена на это совершенное, вневременное бытие на абсолютную
ценность: она тождественна с потребностью к бессмертию. Так как женщина не
ощущает никакой потребности в дальнейшем существовании своей личности, то
отсюда ясно; в ней нет ни одного элемента той вечной жизни, которую хочет и
должен утвердить мужчина в противовес своему жалкому отражению в мире
чувственности. Каждый мужчина стоит в каких-нибудь отношениях к идее высшей
ценности, к идее абсолютного, к идее той совершенной свободы, которой он,
как личность детерминированная, еще не обладает, но которую он в состоянии
достичь, так как дух властвует над природой. Такое отношение есть отношение
к идее, к божеству. Жизнь на земле ведет его к конфликту и разрыву с
абсолютным, но душа стремится вырваться из этой грязи, из когтей
наследственного греха.
Как любовь родителей не была чистой любовью к идее, а являлась в
большей или меньшей степени лишь чувственным воплощением ее, точно также и
сын, который является предметом этой любви, хочет, пока он жив, не одной
только вечной, но и временной жизни. Мы ужасаемся при мысли о смерти,
боремся с ней, цепко впиваемся в наше земное существование. Этим мы
доказываем, что когда мы родились, мы хотели родиться, если и теперь, после
рождения, мы все снова хотим рождаться на этот свет. Человек, который не
испытал бы никакого страха при мысли о земной смерти, умер бы в то же
мгновение, ибо он был бы исполнен одной только воли к вечной жизни. Ее-то
должен и может осуществить в себе каждый человек: она, как и всякая жизнь,
себя создает.
Но так как каждый мужчина стоит в каком-нибудь отношении к идее высшей
ценности, не доводя себя до состояния полнейшей преданности этой идее, то
отсюда ясно, что нет ни одного мужчины, который был бы счастлив. Счастливы
только женщины. Ни один мужчина не чувствует себя счастливым, ибо каждый
находится в определенном отношении к идее свободы, будучи несвободным в
своей земной жизни. Счастье является уделом или совершенно пассивного
существа, как женщины, или совершенно активного, как божество. Счастье есть
не что иное, как чувство совершенства, но это чувство совершенно чуждо
мужчине. Только женщины способны видеть в себе олицетворение совершенства. У
мужчины всегда есть проблемы в прошлом и задачи впереди, проблемы имеют свои
корни в прошедшем, область задач - будущность. Для женщины и само время ни
на что не направлено, оно лишено для нее смысла: нет женщины, которая
поставила бы себе вопрос о цели своего существования. Только одноизмеримость
времени является выражением того, что эта жизнь должна и может приобрести
известный смысл.
Счастье для мужчины было бы совершенно тождественно полной, чистой
активности, совершенной свободе, но оно не должно содержать в себе ни
одного, даже самого незначительного намека на несвободу, ибо вина человека
растет по мере дальнейшего расхождения с идеей свободы. Земная жизнь
является для него сплошным страданием. Это и совершенно естественно, так как
в ощущении человек всегда пассивен, так как он подвержен действию аффекта и
так как, кроме формировки опыта. существует еще также материя. Нет человека,
который не нуждался бы в восприятии. Без него не может обойтись и гениальный
человек, хотя бы он решительнее и быстрее других людей заполнил, пронзил его
всем духовным содержанием своего "я", хотя бы он и не нуждался в
последовательной индукции для постижения идеи какой-нибудь вещи.
Рецептивность не удастся стереть с лица земли. Здесь не поможет и физический
насильственный переворот: в чувственном ощущении человек остается пассивным.
Его спонтанность и свобода проявляются впервые в суждении и в той форме
универсальной памяти, которая воспроизводит для воли индивидуума все
переживания прошлого. Любовь и духовное творчество является для мужчины лишь
приближением к высшей спонтанности, кажущимся осуществлением совершенной
свободы. Они именно и доставляют ему смутное предчувствие счастья, близость
которого в подобные моменты вызывает в нем, правда, ненадолго, душевный
трепет. Для женщины, которая не может быть глубоко несчастной, счастье
является пустым звуком: понятие счастье было создано мужчиной, несчастным
мужчиной, хотя он никогда не находит полной, адекватной реализации его.
Женщина не стыдится показывать другим свое несчастье: ибо это несчастье не
глубоко, не истинно, ибо она не чувствует за собою никакой вины. Более всего
далека она от вины своего земною существования, которым воплощается в идее
наследственного греха.
Последним и абсолютным доказательством полнейшего ничтожества женской
жизни, совершенного отсутствия в ней высшего бытия, является тот особый
способ, каким женщины покушаются на самоубийство. Их самоубийство неизменно
сопровождается мыслью о других людях: что они будут думать об этом, как они
будут сожалеть, печалиться или досадовать.
Этим я не хочу сказать, что в момент самоубийства она не проникается
сознанием глубоком несчастья, которое, по ее мнению, совершенно незаслуженно
терзает ее. Совершенно напротив. В этот именно момент ее всецело охватывает
чувство глубокой жалости к себе самой, но этa жалость всецело укладывается в
рамки выставленной нами схемы, согласно которой она представляет собою не
что иное, как способность плакать вместе с другими над объектом их
сострадания, иными словами, способность совершенно перестать быть субъектом.
Да и как могла бы женщина приписать себе определенное несчастье в то время,
как она совершенно неспособна иметь свою судьбу? Самым ужасным и вместе с
тем наиболее убедительным доказательством бессодержательности, пустоты и
ничтожества женщин является тот факт, что они даже в момент ближайший к
смерти не в состоянии дойти до проблемы жизни, своей жизни: ибо высшая жизнь
личности не может найти своей реализации в них.
Теперь мы можем ответить на вопрос, который в начале этой второй части
был выдвинут в качестве основной проблемы нашего исследования - на вопрос о
значении бытия мужчин и бытия женщин. У женщин нет ни существования, ни
сущности, они не существуют, они - ничто. Человек либо мужчина, либо
женщина, другими словами, он либо кто-нибудь, либо никто.
Женщина не является частью онтологической реальности. Поэтому она не
имеет никакого отношения к вещи в себе, которая, при более глубоком
проникновении в сущность предмета, совершенно тождественна с абсолютным, с
идеей, с Богом. Мужчина в своей актуальности, в своей гениальности верит в
вещь в себе. Она является для него абсолютным, величайшим понятием о
действительной ценности. Тогда он философ. Или она - чудесная, сказочная
страна его снов, царство абсолютной красоты. Тогда он художник. Но та и
другая вера в основе своей - одно и то же.
Женщина лишена отношения к идее: она не утверждает, но и не отрицает
ее. Она - ни нравственна, ни безнравственна. У нее нет, говоря
математическим языком, определенного знака. Она лишена всякого направления:
ни добра - ни зла, ни ангел - ни черт, она не эгоистична (поэтому она
кажется альтруисткой). Она столь же аморальна, сколь и алогична. Всякое же
бытие есть бытие моральное и логическое. Итак, у женщины нет бытия.
Женщина лжива. В животном так же мало метафизической реальности, как и
в истинной женщине, но животное не говорит, а потому и не лжет. Для того,
чтобы уметь сказать правду, надо обладать некоторым бытием, ибо истина
простирается на бытие, а к бытию может иметь отношение только тот, который
сам по себе представляет собою нечто. Мужчина жаждет иметь всю правду, т. е.
он хочет только быть. И влечение к познанию в конце концов идентично
потребности к бессмертию. Но кто высказывает что-либо о каком-нибудь факте
без истинного мужества утвердить какое-нибудь бытие, кому дана внешняя форма
суждения без внутренней, в ком, подобно женщине, нет правдивости, тот по
необходимости должен всегда лгать. Поэтому женщина всегда лжет, даже когда
она объективно высказывает истину.
Женщина сводничает. Единицы низшей жизни суть индивидуумы, организмы.
Единицы высшей жизни суть индивидуальности, души, монады, "мета-организмы"
(термин Гелленбаха, которого нельзя оставить без внимания). Каждая монада
резко отличается от другой. Одна так же далеко отстоит от другой, как только
могут две вещи отстоять друг от друга. У монад нет окон. Вместо этого они
вмещают в себя весь мир. Мужчина, как монада, как потенциальная или
актуальная, т. е. гениальная индивидуальность, требует повсюду различия и
разъединения, иди-видуации и дифференцировки: наивный монизм присущ
исключительно женщине. Каждая монада представляет для себя замкнутое
единство, нечто цельное, но и чужое "я" является для нее такой же
законченной цельностью, в которую она не переходит. У мужчины есть границы -
он утверждает их и хочет их иметь. Женщина, которая совершенно не знает
одиночества, также не в состоянии подметить и постичь одиночества своего
ближнего. Она не может отнестить к нему с известным вниманием и уважением,
признать его неприкосновенным. Для нее одинаково не существует ни
одиночества, ни множественности. Она знает одно только состояние
безраздельного слияния с окружающими. Женщина лишена своего "я", лишена и
понятия "ты". На ее взгляд, "я" и "ты" принадлежат к одной паре, составляют
неразличимое единство. Вот почему женщина умеет сводить, сводничать. Ее
любовь, как и ее сострадание, кроют в себе одну и ту же тенденцию: общность,
состояние слитности.
Женщина нигде не видит границ своего "я", границ, которые она должна
была бы охранять от постороннего вторжения. На этом прежде всем покоится
главное различие между мужской и женской дружбой. Всякая мужская дружба есть
попытка идти рука об руку под знаком одной идеи, к которой оба друга, каждый
в отдельности и в то же время сообща стремятся. Женская же дружба есть
торчание вместе и, что особенно важно, под знаменем сводничества. Ибо только
на сводничестве покоится единственная возможность более или менее интимной и
искренней дружбы между женщинами, поскольку они стремятся именно к женскому
обществу, не в целях одной только болтовни и не из материальных побуждений.
Если из двух девушек или женщин одна выдалась особенно красивой, то другая,
некрасивая, испытывает известное половое удовлетворение в том восхищении,
которое выпадает на долю красивой.
Поэтому основным условием дружбы между женщинами является полнейшее
отсутствие соперничества. Нет ни одной женщины, которая не сравнила бы себя
физически с другой тотчас же в момент знакомства. Только в случаях сильного
неравенства и безнадежной конкуренции некрасивая может восхищаться красивой,
так как последняя является Для нее ближайшим средством удовлетворить себя в
половом отношении, причем все это протекает совершенно бессознательно для
обеих. Это именно так: некрасивая чувствует себя участницей полового акта
наравне с красивой, как будто бы она сама была на ложе ее любви. В этом ясно
связывается отсутствие личной жизни женщин, сверхиндивидуальный смысл их
сексуальности, наличность в ней влечения к сводничеству, которое является
основной чертой всего ее существа. Они и себя сводят, как других, себя - в
других. Самое незначительное, что требует даже наиболее некрасивая из женщин
и в чем она уже находит известное удовлетворение - это чтобы вообще
кто-нибудь из ее пола пользовался восхищением, являлся предметом вожделения.
В связи с этой слиянной жизнью женщины находится тот факт, что женщины
никогда не ощущают истинной ревности. Как ни низменны сами, по себе чувства
ревности и жажды мести, в них все же заключается нечто великое, к чему
женщины неспособны, как неспособны они вообще на все великое, как в сторону
добра, так и в сторону зла. В ревности лежит безумное притязание на мнимое
право, а понятие права для женщины трансцендентно. Но главная причина того
факта, что женщина никогда не может всецело предаться ревности относительно
одного и того же мужчины, совершенно другая. Если бы мужчина, хотя бы тот,
которого она бесконечно любит, находился в соседней комнате с другой
женщиной, обнимал ее и обладал ею, то этот факт до того сильно подействовал
бы на нее в половом отношении, что всякая мысль о ревности была бы для нее
совершенно недоступна. Подобная сцена произвела бы на мужнину одно только
отталкивающее впечатление, которое гнало бы его подальше от места
происшествии. Женщина же внутренне почти лихорадочно подтверждает весь этот
процесс. Она становится истеричкой, если отказывается признать, что в
глубине души она также жаждала подобной встречи с мужчиной.
Далее, мысль о чужом половом акте никогда не в состоянии всецело
поглотить мужчину, который стоит вне этого переживания и поднимается над
ним. Для него, собственно, чужой половой акт совершенно не существует.
Женщина же мысленно преследует весь это процесс, но не самодеятельно, а в
лихорадочном возбуждении, очарованная мыслью о том, что рядом с ней
происходит.
Правда, очень часто интерес мужчины по отношению к другому человеку,
который составляет для него неразрешимую загадку, может простираться вплоть
до сферы половой жизни последнего. Но то любопытство, которое до известной
степени толкает ближнего к сексуальности, свойственно только женщинам и
обнаруживается у них всегда, как по отношению к женщинам, так и к мужчинам.
Женщину прежде всего интересуют в человеке его любовные связи. Поскольку она
составила себе ясное представление об этом пункте, мужчина остается для
женщины загадочным и привлекательным в интеллектуальном отношении.
Отсюда еще раз вытекает, что женственность и сводничество - два
совершенно тождественных понятия. На этом положении должно было бы,
собственно, закончится чисто имманентное исследование предмета.
Но моя задача идет еще дальше. Мне кажется, что я уже успел наметить
связь между женщиной, как чем-то положительным, как сводницей, и женщиной,
как чем-то отрицательным, совершенно лишенной высшей жизни, жизни монады.
Женщина является воплощением одной идеи, которая именно в силу этого
обстоятельства никогда не может дойти до ее сознания: эта идея есть прямая
противоположность идеи души. Сосредоточены ли у нее мысли, как у матери, на
брачном ложе, или она, подобно проститутке, предпочитает вакханалию,
стремится ли она основать вдвоем семью или она жаждет массовых поглощений
венериной горы - во вcex этих случаях дело идет об идее общения, той идее,
которая путем смешения совершенно уничтожает границы индивидуумов.
Здесь одно способствует другому: эмиссаром полового акта может бить
существо, лишенное индивидуальности, границ. Не без основания ход
доказательства раскинулся до тех пределов, каких он не достигал ни в одном
исследовании этого же явления, ни в какой-либо другой характерологической
работе. Тема очень благодарная именно потому, что здесь раскрывается связь
между всякой высшей жизнью с одной, и всякой низшей жизнью с другой стороны.
Здесь всякая психология и философия найдут лучший пробный камень, на котором
каждая из них могла бы себя испытать. Вот почему проблема мужчины и женщины
остается одной из наиболее интересных глав всякой характерологии. Теперь
также ясно станет, почему я ее именно выбрал объектом столь обширного и
пространного исследования.
В этом именно пункте, на котором остановилось наше исследование, нам,
без сомнения, уже открыто предложат вопрос, который до сих пор едва лишь
зарождался в уме читателя: неужели это исследование признает женщину
человеком? Не следует ли ее, по мнению автора, отнести к животному или
растительному царству? Ведь согласно его воззрению, она обладает одним
только чувственным существованием и лишена высшей жизни не в меньшей мере,
чем животные. Она так же мало причастна к вечной жизни, как и все прочие
организмы, для которых личное бессмертие не оставляет ни потребности, ни
возможности. Всем им в одинаковой степени чужда метафизическая реальность,
они не имеют бытия - ни женщина, ни животное, ни растение, все они одни
только явления, но не вещь в себе. Согласно нашему взгляду, проникшему в
глубочайшую сущность человека, последний является зерцалом вселенной. Он -
микрокосм. Женщина же абсолютно негениальна, она не живет в глубокой связи
со всебытием.
Я приведу прекрасное место из "Маленького Эйольфа" Ибсена, где жена
говорит мужу:
Рита: В конце концов мы же только люди.
Альмерс: Но мы сродни немного также небу и морю, Рита.
Рита: Ты - пожалуй, я нет.
Здесь совершенно ясно выражен взгляд поэта, которого так мало мы
поняли, а потому и выдали за певца женщины. Этот взгляд говорит что женщина
совершенно лишена отношения к идее бесконечности к божеству, так как у нее
нет души. По индийскому воззрению, к Брахме стремятся только через Атмана.
Женщина не микрокосм, она не создана по образу Божию. Человек ли она? Может
быть, животное? Растение? Эти вопросы покажутся очень смешными анатому,
который a priori признает ложной основную точку зрения подобных проблем. Для
него женщина является homo sapiens, отличный от всех других видов живых
существ. В пределах человеческого рода женщина, по его мнению, так же
соподчинена мужчине, как всякая самка соподчинена самцу соответственного
вида и рода. И философ не вправе сказать: какое мне дело до анатомов! У
него, пожалуй, мало надежды найти разрешение волнующих его вопросов с этой
именно стороны, но он говорит об антропологических вещах, и если он достиг
истины, то она должна дать объяснение, она должна быть с успехом применена и
к морфологическому факту.
В самом деле! В состоянии своей бессознательности женщины, несомненно,
стоят ближе к природе, чем мужчины. Цветы их сестры, и то, что они
значительно ближе стоят к животным, чем мужчины, ясно видно из их большей
склонности к содомии (мифы о Парсифале и Леде, отношение их к комнатной
собачке содержит в себе гораздо больше чувственности, чем это обыкновенно
себе представляют). Но женщины -люди. Даже Ж, которую мы рисуем себе без
всяких следов умопостигаемого "я", все же является неизменным дополнением к
М. Если тот факт. что особая половая и эротическая дополняемость к мужчине
сосредоточена в лице женщины и не представляет собою нравственного явления,
которым прожужжали уши защитники брака, то он, во всяком случае, обладает
чрезвычайной важностью для проблемы женщины. Далее, животные только
индивидуумы, женщины - лица (если и не личности), они все-таки обладают
внешней формой суждения, хотя и лишены внутренней. Если им отказано в
способности речи, то все же следует за ними признать способность говорить.
Правда, у них отсутствует единство самосознания, но у них ведь есть
некоторая память. У них есть соответствующие суррогаты решительно всего, чем
ни обладал бы мужчина. Эти-то именно суррогаты способствуют смешению
понятий, которое господствует в умах поклонников женственности. Возникает
своего рода амфисексуальность понятий, из которых многие (тщеславие-
стыд-любовь, фантазия, страх, чувствительность и т. д.) имеют два значения.
мужское и женское.
Здесь мы, таким образом, затронули вопрос о последней сущности
противоположности полов. Сюда не входит вопрос о той роли, которую играют в
животном и растительном царстве мужской и женский принципы. Здесь речь идет
только о человеке. Наше исследование еще в самых зачатках своих ясно
подчеркивало тот факт, что эти принципы мужественности и женственности
следует принять не как метафизические идеи, а как теоретические понятия.
Дальнейший ход нашего исследования показал, какие глубокие различия
существуют между мужчиной и женщиной, различия, которые по крайней мере у
людей выходят далеко за пределы одной только физиологически-сексуальной
природы их. Таким образом, взгляд, согласно которому фактический дуализм
полов есть выражение установленного природой распределения различных функций
среди различных существ, распределения, понимаемого в смысле разделения
физиологического труда. Это взгляд, который, по моему мнению, получил
особенно широкое распространение благодаря Мильн
- Эдварсу, совершенно неприемлем с нашей точки зрения. Не стоит терять
слов о его поверхностности, доходящей иногда прямо до смешного. Еще меньше
следует говорить об его интеллектуальной ограниченности. Дарвинизм особенно
сильно способствовал популяризации этого взгляда. Было уже чуть не всеобще
распространенным воззрением, что сексуально-дифференцированные организмы
ведут свое происхождение от низшей стадии половой нераздельности. Произошло
это будто путем победы, которую одержало существо, освобожденное от бремени
этой функции, над другими более примитивными, обремененными работой,
бесполыми или двуполыми видами. Но что такое именно "происхождение пола",
как результат "преимуществ разделения труда", "облегчения в борьбе за
существование", представляет собою совершенно необыкновенное явление - это
доказал с неопровержимой аргументацией задолго до появления могильных червей
у праха Дарвина, Густав Теодор Фехнер.
Нельзя отдельно, изолированно исследовать и постичь смысл мужчины и
женщины. Значение может быть познано при совместном изучении и взаимном
сопоставлении мужчины и женщины. В их отношении друг к другу следует искать
ключ к раскрытию обеих сущностей. Мы слегка коснулись этого отношения при
попытке обосновать природу эротики. Отношение между мужчиной и женщиной есть
не что иное, как отношение между субъектом и объектом. Женщина ищет своего
завершения, как объект. Она - вещь мужчины или вещь ребенка. Она хочет,
чтобы ее принимали только за вещь, что удачно скрывается вечной рисовкой.
Никто так скверно не понимает истинного желания женщины, как тот, который
интересуется всем тем, что в ней происходит, который проявляет внимание к ее
чувствам и надеждам, ее переживаниям и духовной оригинальности. Женщина не
хочет, чтобы к ней относились, как к субъекту. Она всегда и во всех
направлениях (в этом именно выра-жается ее бытие женщины) хочет оставаться
пассивной, хочет чувствовать волю, направленную на нее. Она не хочет, чтобы
ее стыдились или щадили, она вообще не хочет, чтобы ее уважали. Ее
единственная потребность заключается в том, чтобы ее желали, как тело, чтобы
в которой оно впервые постигло истинную сущность свою, до идей грехопадения,
то тут возникает вопрос, почему люди совершают этот грех? Ведь сообразно
смыслу приведенной нами таблицы то, что исчезает и разрушается, остается в
известном смысле самим собою, эмпирической реальностью, ограниченным началом
всего живого. Тут только наше исследование предстало перед лицом единственно
существующей проблемы, на которую ни один человек не осмелился еще дать свой
ответ, проблемы, которой ни один живой человек не в состоянии разрешить. Это
- загадка мира и жизни, стремление вне пространственного в пространство,
вневременного в пределы времени, духа в материю, это есть отношение свободы
к необходимости, отношение между "что-то" и "ничто", отношение Бога к черту.
Мировой дуализм непостижим. Он мотив грехопадения, изначальная загадка. В
нем заложены основа, смысл и цель падения из вечного бытия в преходящую
жизнь, низвержения вневременного в земную временность, никогда
непрекращающиеся желания совершенно невинного впасть в вину.
Я не могу понять, почему я подвержен наследственному греху, почему
свободное становится несвободным, почему чистое - грязным, каким образом
может грешить совершенное.
Но очень легко доказать, что этого не в состоянии понять не только я,
но и всякий другой человек. Свой грех я только тогда могу познать, когда я
больше его не совершаю, и наоборот: я не совершаю его с того момента, когда
вполне познал его. Поэтому я не могу понять жизни, пока я нахожусь в ней.
Время является для меня неразрешимой загадкой, пока я в нем существую, пока
я еще полагаю его. Я постигну его сущность, когда мне удастся его одолеть.
Только смерть может показать нам смысл жизни. Не было еще ни одного момента,
когда я не стремился бы также и к небытию, но как это желание могло бы
превратиться для меня в объект исследования, в предмет познания? Бели мне
уже удалось что-нибудь познать, то я уже несомненно стою вне этого: моя
греховность не поддается моему постижению, так как я все еще грешен. Вечная
жизнь и высшая жизнь не следуют друг за другом - они параллельны, и
предсуществование добра находится лишь в определенном отношении к ценности
его.
Теперь пора определенно сказать: абсолютная женщина, которая лишена
индивидуальности и воли, которая непричастна к ценности и любви, совершенно
исключена из того высшего, трансцендентного, метафизического бытия.
Умопостигаемое, сверхэмпирическое существо мужчины возвышается над материей,
временем и пространством. В нем Достаточно преходящего, но и много
бессмертного. Он располагает возможностью выбирать между обеими из них:
между одной жизнью,
которая прекращается вместе с земной смертью, и другой, для которой
смерть является лишь возрождением в совершенной чистоте. Глубочайшая воля
мужчины направлена на это совершенное, вневременное бытие на абсолютную
ценность: она тождественна с потребностью к бессмертию. Так как женщина не
ощущает никакой потребности в дальнейшем существовании своей личности, то
отсюда ясно; в ней нет ни одного элемента той вечной жизни, которую хочет и
должен утвердить мужчина в противовес своему жалкому отражению в мире
чувственности. Каждый мужчина стоит в каких-нибудь отношениях к идее высшей
ценности, к идее абсолютного, к идее той совершенной свободы, которой он,
как личность детерминированная, еще не обладает, но которую он в состоянии
достичь, так как дух властвует над природой. Такое отношение есть отношение
к идее, к божеству. Жизнь на земле ведет его к конфликту и разрыву с
абсолютным, но душа стремится вырваться из этой грязи, из когтей
наследственного греха.
Как любовь родителей не была чистой любовью к идее, а являлась в
большей или меньшей степени лишь чувственным воплощением ее, точно также и
сын, который является предметом этой любви, хочет, пока он жив, не одной
только вечной, но и временной жизни. Мы ужасаемся при мысли о смерти,
боремся с ней, цепко впиваемся в наше земное существование. Этим мы
доказываем, что когда мы родились, мы хотели родиться, если и теперь, после
рождения, мы все снова хотим рождаться на этот свет. Человек, который не
испытал бы никакого страха при мысли о земной смерти, умер бы в то же
мгновение, ибо он был бы исполнен одной только воли к вечной жизни. Ее-то
должен и может осуществить в себе каждый человек: она, как и всякая жизнь,
себя создает.
Но так как каждый мужчина стоит в каком-нибудь отношении к идее высшей
ценности, не доводя себя до состояния полнейшей преданности этой идее, то
отсюда ясно, что нет ни одного мужчины, который был бы счастлив. Счастливы
только женщины. Ни один мужчина не чувствует себя счастливым, ибо каждый
находится в определенном отношении к идее свободы, будучи несвободным в
своей земной жизни. Счастье является уделом или совершенно пассивного
существа, как женщины, или совершенно активного, как божество. Счастье есть
не что иное, как чувство совершенства, но это чувство совершенно чуждо
мужчине. Только женщины способны видеть в себе олицетворение совершенства. У
мужчины всегда есть проблемы в прошлом и задачи впереди, проблемы имеют свои
корни в прошедшем, область задач - будущность. Для женщины и само время ни
на что не направлено, оно лишено для нее смысла: нет женщины, которая
поставила бы себе вопрос о цели своего существования. Только одноизмеримость
времени является выражением того, что эта жизнь должна и может приобрести
известный смысл.
Счастье для мужчины было бы совершенно тождественно полной, чистой
активности, совершенной свободе, но оно не должно содержать в себе ни
одного, даже самого незначительного намека на несвободу, ибо вина человека
растет по мере дальнейшего расхождения с идеей свободы. Земная жизнь
является для него сплошным страданием. Это и совершенно естественно, так как
в ощущении человек всегда пассивен, так как он подвержен действию аффекта и
так как, кроме формировки опыта. существует еще также материя. Нет человека,
который не нуждался бы в восприятии. Без него не может обойтись и гениальный
человек, хотя бы он решительнее и быстрее других людей заполнил, пронзил его
всем духовным содержанием своего "я", хотя бы он и не нуждался в
последовательной индукции для постижения идеи какой-нибудь вещи.
Рецептивность не удастся стереть с лица земли. Здесь не поможет и физический
насильственный переворот: в чувственном ощущении человек остается пассивным.
Его спонтанность и свобода проявляются впервые в суждении и в той форме
универсальной памяти, которая воспроизводит для воли индивидуума все
переживания прошлого. Любовь и духовное творчество является для мужчины лишь
приближением к высшей спонтанности, кажущимся осуществлением совершенной
свободы. Они именно и доставляют ему смутное предчувствие счастья, близость
которого в подобные моменты вызывает в нем, правда, ненадолго, душевный
трепет. Для женщины, которая не может быть глубоко несчастной, счастье
является пустым звуком: понятие счастье было создано мужчиной, несчастным
мужчиной, хотя он никогда не находит полной, адекватной реализации его.
Женщина не стыдится показывать другим свое несчастье: ибо это несчастье не
глубоко, не истинно, ибо она не чувствует за собою никакой вины. Более всего
далека она от вины своего земною существования, которым воплощается в идее
наследственного греха.
Последним и абсолютным доказательством полнейшего ничтожества женской
жизни, совершенного отсутствия в ней высшего бытия, является тот особый
способ, каким женщины покушаются на самоубийство. Их самоубийство неизменно
сопровождается мыслью о других людях: что они будут думать об этом, как они
будут сожалеть, печалиться или досадовать.
Этим я не хочу сказать, что в момент самоубийства она не проникается
сознанием глубоком несчастья, которое, по ее мнению, совершенно незаслуженно
терзает ее. Совершенно напротив. В этот именно момент ее всецело охватывает
чувство глубокой жалости к себе самой, но этa жалость всецело укладывается в
рамки выставленной нами схемы, согласно которой она представляет собою не
что иное, как способность плакать вместе с другими над объектом их
сострадания, иными словами, способность совершенно перестать быть субъектом.
Да и как могла бы женщина приписать себе определенное несчастье в то время,
как она совершенно неспособна иметь свою судьбу? Самым ужасным и вместе с
тем наиболее убедительным доказательством бессодержательности, пустоты и
ничтожества женщин является тот факт, что они даже в момент ближайший к
смерти не в состоянии дойти до проблемы жизни, своей жизни: ибо высшая жизнь
личности не может найти своей реализации в них.
Теперь мы можем ответить на вопрос, который в начале этой второй части
был выдвинут в качестве основной проблемы нашего исследования - на вопрос о
значении бытия мужчин и бытия женщин. У женщин нет ни существования, ни
сущности, они не существуют, они - ничто. Человек либо мужчина, либо
женщина, другими словами, он либо кто-нибудь, либо никто.
Женщина не является частью онтологической реальности. Поэтому она не
имеет никакого отношения к вещи в себе, которая, при более глубоком
проникновении в сущность предмета, совершенно тождественна с абсолютным, с
идеей, с Богом. Мужчина в своей актуальности, в своей гениальности верит в
вещь в себе. Она является для него абсолютным, величайшим понятием о
действительной ценности. Тогда он философ. Или она - чудесная, сказочная
страна его снов, царство абсолютной красоты. Тогда он художник. Но та и
другая вера в основе своей - одно и то же.
Женщина лишена отношения к идее: она не утверждает, но и не отрицает
ее. Она - ни нравственна, ни безнравственна. У нее нет, говоря
математическим языком, определенного знака. Она лишена всякого направления:
ни добра - ни зла, ни ангел - ни черт, она не эгоистична (поэтому она
кажется альтруисткой). Она столь же аморальна, сколь и алогична. Всякое же
бытие есть бытие моральное и логическое. Итак, у женщины нет бытия.
Женщина лжива. В животном так же мало метафизической реальности, как и
в истинной женщине, но животное не говорит, а потому и не лжет. Для того,
чтобы уметь сказать правду, надо обладать некоторым бытием, ибо истина
простирается на бытие, а к бытию может иметь отношение только тот, который
сам по себе представляет собою нечто. Мужчина жаждет иметь всю правду, т. е.
он хочет только быть. И влечение к познанию в конце концов идентично
потребности к бессмертию. Но кто высказывает что-либо о каком-нибудь факте
без истинного мужества утвердить какое-нибудь бытие, кому дана внешняя форма
суждения без внутренней, в ком, подобно женщине, нет правдивости, тот по
необходимости должен всегда лгать. Поэтому женщина всегда лжет, даже когда
она объективно высказывает истину.
Женщина сводничает. Единицы низшей жизни суть индивидуумы, организмы.
Единицы высшей жизни суть индивидуальности, души, монады, "мета-организмы"
(термин Гелленбаха, которого нельзя оставить без внимания). Каждая монада
резко отличается от другой. Одна так же далеко отстоит от другой, как только
могут две вещи отстоять друг от друга. У монад нет окон. Вместо этого они
вмещают в себя весь мир. Мужчина, как монада, как потенциальная или
актуальная, т. е. гениальная индивидуальность, требует повсюду различия и
разъединения, иди-видуации и дифференцировки: наивный монизм присущ
исключительно женщине. Каждая монада представляет для себя замкнутое
единство, нечто цельное, но и чужое "я" является для нее такой же
законченной цельностью, в которую она не переходит. У мужчины есть границы -
он утверждает их и хочет их иметь. Женщина, которая совершенно не знает
одиночества, также не в состоянии подметить и постичь одиночества своего
ближнего. Она не может отнестить к нему с известным вниманием и уважением,
признать его неприкосновенным. Для нее одинаково не существует ни
одиночества, ни множественности. Она знает одно только состояние
безраздельного слияния с окружающими. Женщина лишена своего "я", лишена и
понятия "ты". На ее взгляд, "я" и "ты" принадлежат к одной паре, составляют
неразличимое единство. Вот почему женщина умеет сводить, сводничать. Ее
любовь, как и ее сострадание, кроют в себе одну и ту же тенденцию: общность,
состояние слитности.
Женщина нигде не видит границ своего "я", границ, которые она должна
была бы охранять от постороннего вторжения. На этом прежде всем покоится
главное различие между мужской и женской дружбой. Всякая мужская дружба есть
попытка идти рука об руку под знаком одной идеи, к которой оба друга, каждый
в отдельности и в то же время сообща стремятся. Женская же дружба есть
торчание вместе и, что особенно важно, под знаменем сводничества. Ибо только
на сводничестве покоится единственная возможность более или менее интимной и
искренней дружбы между женщинами, поскольку они стремятся именно к женскому
обществу, не в целях одной только болтовни и не из материальных побуждений.
Если из двух девушек или женщин одна выдалась особенно красивой, то другая,
некрасивая, испытывает известное половое удовлетворение в том восхищении,
которое выпадает на долю красивой.
Поэтому основным условием дружбы между женщинами является полнейшее
отсутствие соперничества. Нет ни одной женщины, которая не сравнила бы себя
физически с другой тотчас же в момент знакомства. Только в случаях сильного
неравенства и безнадежной конкуренции некрасивая может восхищаться красивой,
так как последняя является Для нее ближайшим средством удовлетворить себя в
половом отношении, причем все это протекает совершенно бессознательно для
обеих. Это именно так: некрасивая чувствует себя участницей полового акта
наравне с красивой, как будто бы она сама была на ложе ее любви. В этом ясно
связывается отсутствие личной жизни женщин, сверхиндивидуальный смысл их
сексуальности, наличность в ней влечения к сводничеству, которое является
основной чертой всего ее существа. Они и себя сводят, как других, себя - в
других. Самое незначительное, что требует даже наиболее некрасивая из женщин
и в чем она уже находит известное удовлетворение - это чтобы вообще
кто-нибудь из ее пола пользовался восхищением, являлся предметом вожделения.
В связи с этой слиянной жизнью женщины находится тот факт, что женщины
никогда не ощущают истинной ревности. Как ни низменны сами, по себе чувства
ревности и жажды мести, в них все же заключается нечто великое, к чему
женщины неспособны, как неспособны они вообще на все великое, как в сторону
добра, так и в сторону зла. В ревности лежит безумное притязание на мнимое
право, а понятие права для женщины трансцендентно. Но главная причина того
факта, что женщина никогда не может всецело предаться ревности относительно
одного и того же мужчины, совершенно другая. Если бы мужчина, хотя бы тот,
которого она бесконечно любит, находился в соседней комнате с другой
женщиной, обнимал ее и обладал ею, то этот факт до того сильно подействовал
бы на нее в половом отношении, что всякая мысль о ревности была бы для нее
совершенно недоступна. Подобная сцена произвела бы на мужнину одно только
отталкивающее впечатление, которое гнало бы его подальше от места
происшествии. Женщина же внутренне почти лихорадочно подтверждает весь этот
процесс. Она становится истеричкой, если отказывается признать, что в
глубине души она также жаждала подобной встречи с мужчиной.
Далее, мысль о чужом половом акте никогда не в состоянии всецело
поглотить мужчину, который стоит вне этого переживания и поднимается над
ним. Для него, собственно, чужой половой акт совершенно не существует.
Женщина же мысленно преследует весь это процесс, но не самодеятельно, а в
лихорадочном возбуждении, очарованная мыслью о том, что рядом с ней
происходит.
Правда, очень часто интерес мужчины по отношению к другому человеку,
который составляет для него неразрешимую загадку, может простираться вплоть
до сферы половой жизни последнего. Но то любопытство, которое до известной
степени толкает ближнего к сексуальности, свойственно только женщинам и
обнаруживается у них всегда, как по отношению к женщинам, так и к мужчинам.
Женщину прежде всего интересуют в человеке его любовные связи. Поскольку она
составила себе ясное представление об этом пункте, мужчина остается для
женщины загадочным и привлекательным в интеллектуальном отношении.
Отсюда еще раз вытекает, что женственность и сводничество - два
совершенно тождественных понятия. На этом положении должно было бы,
собственно, закончится чисто имманентное исследование предмета.
Но моя задача идет еще дальше. Мне кажется, что я уже успел наметить
связь между женщиной, как чем-то положительным, как сводницей, и женщиной,
как чем-то отрицательным, совершенно лишенной высшей жизни, жизни монады.
Женщина является воплощением одной идеи, которая именно в силу этого
обстоятельства никогда не может дойти до ее сознания: эта идея есть прямая
противоположность идеи души. Сосредоточены ли у нее мысли, как у матери, на
брачном ложе, или она, подобно проститутке, предпочитает вакханалию,
стремится ли она основать вдвоем семью или она жаждет массовых поглощений
венериной горы - во вcex этих случаях дело идет об идее общения, той идее,
которая путем смешения совершенно уничтожает границы индивидуумов.
Здесь одно способствует другому: эмиссаром полового акта может бить
существо, лишенное индивидуальности, границ. Не без основания ход
доказательства раскинулся до тех пределов, каких он не достигал ни в одном
исследовании этого же явления, ни в какой-либо другой характерологической
работе. Тема очень благодарная именно потому, что здесь раскрывается связь
между всякой высшей жизнью с одной, и всякой низшей жизнью с другой стороны.
Здесь всякая психология и философия найдут лучший пробный камень, на котором
каждая из них могла бы себя испытать. Вот почему проблема мужчины и женщины
остается одной из наиболее интересных глав всякой характерологии. Теперь
также ясно станет, почему я ее именно выбрал объектом столь обширного и
пространного исследования.
В этом именно пункте, на котором остановилось наше исследование, нам,
без сомнения, уже открыто предложат вопрос, который до сих пор едва лишь
зарождался в уме читателя: неужели это исследование признает женщину
человеком? Не следует ли ее, по мнению автора, отнести к животному или
растительному царству? Ведь согласно его воззрению, она обладает одним
только чувственным существованием и лишена высшей жизни не в меньшей мере,
чем животные. Она так же мало причастна к вечной жизни, как и все прочие
организмы, для которых личное бессмертие не оставляет ни потребности, ни
возможности. Всем им в одинаковой степени чужда метафизическая реальность,
они не имеют бытия - ни женщина, ни животное, ни растение, все они одни
только явления, но не вещь в себе. Согласно нашему взгляду, проникшему в
глубочайшую сущность человека, последний является зерцалом вселенной. Он -
микрокосм. Женщина же абсолютно негениальна, она не живет в глубокой связи
со всебытием.
Я приведу прекрасное место из "Маленького Эйольфа" Ибсена, где жена
говорит мужу:
Рита: В конце концов мы же только люди.
Альмерс: Но мы сродни немного также небу и морю, Рита.
Рита: Ты - пожалуй, я нет.
Здесь совершенно ясно выражен взгляд поэта, которого так мало мы
поняли, а потому и выдали за певца женщины. Этот взгляд говорит что женщина
совершенно лишена отношения к идее бесконечности к божеству, так как у нее
нет души. По индийскому воззрению, к Брахме стремятся только через Атмана.
Женщина не микрокосм, она не создана по образу Божию. Человек ли она? Может
быть, животное? Растение? Эти вопросы покажутся очень смешными анатому,
который a priori признает ложной основную точку зрения подобных проблем. Для
него женщина является homo sapiens, отличный от всех других видов живых
существ. В пределах человеческого рода женщина, по его мнению, так же
соподчинена мужчине, как всякая самка соподчинена самцу соответственного
вида и рода. И философ не вправе сказать: какое мне дело до анатомов! У
него, пожалуй, мало надежды найти разрешение волнующих его вопросов с этой
именно стороны, но он говорит об антропологических вещах, и если он достиг
истины, то она должна дать объяснение, она должна быть с успехом применена и
к морфологическому факту.
В самом деле! В состоянии своей бессознательности женщины, несомненно,
стоят ближе к природе, чем мужчины. Цветы их сестры, и то, что они
значительно ближе стоят к животным, чем мужчины, ясно видно из их большей
склонности к содомии (мифы о Парсифале и Леде, отношение их к комнатной
собачке содержит в себе гораздо больше чувственности, чем это обыкновенно
себе представляют). Но женщины -люди. Даже Ж, которую мы рисуем себе без
всяких следов умопостигаемого "я", все же является неизменным дополнением к
М. Если тот факт. что особая половая и эротическая дополняемость к мужчине
сосредоточена в лице женщины и не представляет собою нравственного явления,
которым прожужжали уши защитники брака, то он, во всяком случае, обладает
чрезвычайной важностью для проблемы женщины. Далее, животные только
индивидуумы, женщины - лица (если и не личности), они все-таки обладают
внешней формой суждения, хотя и лишены внутренней. Если им отказано в
способности речи, то все же следует за ними признать способность говорить.
Правда, у них отсутствует единство самосознания, но у них ведь есть
некоторая память. У них есть соответствующие суррогаты решительно всего, чем
ни обладал бы мужчина. Эти-то именно суррогаты способствуют смешению
понятий, которое господствует в умах поклонников женственности. Возникает
своего рода амфисексуальность понятий, из которых многие (тщеславие-
стыд-любовь, фантазия, страх, чувствительность и т. д.) имеют два значения.
мужское и женское.
Здесь мы, таким образом, затронули вопрос о последней сущности
противоположности полов. Сюда не входит вопрос о той роли, которую играют в
животном и растительном царстве мужской и женский принципы. Здесь речь идет
только о человеке. Наше исследование еще в самых зачатках своих ясно
подчеркивало тот факт, что эти принципы мужественности и женственности
следует принять не как метафизические идеи, а как теоретические понятия.
Дальнейший ход нашего исследования показал, какие глубокие различия
существуют между мужчиной и женщиной, различия, которые по крайней мере у
людей выходят далеко за пределы одной только физиологически-сексуальной
природы их. Таким образом, взгляд, согласно которому фактический дуализм
полов есть выражение установленного природой распределения различных функций
среди различных существ, распределения, понимаемого в смысле разделения
физиологического труда. Это взгляд, который, по моему мнению, получил
особенно широкое распространение благодаря Мильн
- Эдварсу, совершенно неприемлем с нашей точки зрения. Не стоит терять
слов о его поверхностности, доходящей иногда прямо до смешного. Еще меньше
следует говорить об его интеллектуальной ограниченности. Дарвинизм особенно
сильно способствовал популяризации этого взгляда. Было уже чуть не всеобще
распространенным воззрением, что сексуально-дифференцированные организмы
ведут свое происхождение от низшей стадии половой нераздельности. Произошло
это будто путем победы, которую одержало существо, освобожденное от бремени
этой функции, над другими более примитивными, обремененными работой,
бесполыми или двуполыми видами. Но что такое именно "происхождение пола",
как результат "преимуществ разделения труда", "облегчения в борьбе за
существование", представляет собою совершенно необыкновенное явление - это
доказал с неопровержимой аргументацией задолго до появления могильных червей
у праха Дарвина, Густав Теодор Фехнер.
Нельзя отдельно, изолированно исследовать и постичь смысл мужчины и
женщины. Значение может быть познано при совместном изучении и взаимном
сопоставлении мужчины и женщины. В их отношении друг к другу следует искать
ключ к раскрытию обеих сущностей. Мы слегка коснулись этого отношения при
попытке обосновать природу эротики. Отношение между мужчиной и женщиной есть
не что иное, как отношение между субъектом и объектом. Женщина ищет своего
завершения, как объект. Она - вещь мужчины или вещь ребенка. Она хочет,
чтобы ее принимали только за вещь, что удачно скрывается вечной рисовкой.
Никто так скверно не понимает истинного желания женщины, как тот, который
интересуется всем тем, что в ней происходит, который проявляет внимание к ее
чувствам и надеждам, ее переживаниям и духовной оригинальности. Женщина не
хочет, чтобы к ней относились, как к субъекту. Она всегда и во всех
направлениях (в этом именно выра-жается ее бытие женщины) хочет оставаться
пассивной, хочет чувствовать волю, направленную на нее. Она не хочет, чтобы
ее стыдились или щадили, она вообще не хочет, чтобы ее уважали. Ее
единственная потребность заключается в том, чтобы ее желали, как тело, чтобы