Страница:
продолжали сочетаться брачными узами, и чтобы число старых холостяков от
этого не увеличилось. Защитой женщины пользуется род, но не личность, пол
или раса, но не индивидуум: последний приобретает значение лишь постольку,
поскольку он является членом какой-нибудь группы. Настоящий еврей и
настоящая женщина живут только интересами рода, а не так индивидуальности.
Этим объясняется и то, что семья (как биологический, но не как правовой
комплекс) ни у одного народа в мире не играет такой значительной роли, как у
евреев, приблизительно такое же значение имеет семья у англичан, которые,
как видно будет из дальнейшего, в известной степени родственны евреям. Семья
в этом смысле есть женское материнкoe образование, которое ничего общего не
имеет с госудаством, с возникновением общества. Сплоченность среди членов
семьи, как результат пребывания вокруг общего очага, особенно сильна у
евреев. Каждому
индогерманскому мужчине, одаренному в большей степени, чем человеку
среднему, даже самому заурядному из них свойственно какое-то непримиримое
отношение к своему отцу, ибо каждый ощущает едва заметное, бессознательное,
а иногда и ярко выраженное чувство гнева против того человека, который, не
спросясь его, толкнул его в жизнь и наделил его при рождении именем, которое
тот нашел наиболее подходящим. В этом именно и выражается самый минимум
зависимости сына от отца, хотя, с более глубокой, метафизической точки
зрения, этот момент можно было бы привести в связь с тем, что сын сам хотел
войти в земную жизнь. Только среди евреев наблюдается тот факт, что сын
всецело уходит в свою семью и великолепно себя чувствует в самом пошлом
общении со своим отцом. Те же, которые заводят дружеские отношения с отцом,
почти исключительно христиане. Даже арийские дочери скорее стоят вне своей
семьи, чем еврейки, и они чаще выбирают себе такое поприще, которое их
вполне освобождает и делает независимыми от родственников и родителей.
Здесь мне предстоит подвергнуть испытанию выставленное мною в
предыдущей главе положение, что индивидуальная жизнь, не отделенная от
другого человека пределами одиночества, является необходимым условием и
предпосылкой сводничества. Мужчины, которые сводничают, содержат в себе
нечто еврейское. Тут мы дошли до того пункта, где совпадение между
женственностью и еврейством особенно сильно. Еврей всегда сладострастнее,
похотливее, хотя что весьма странно и что, вероятно, находится в связи с его
антиморальной природой он обладает меньшей потентностью в половом отношении.
Он, без сомнения, менее способен к интенсивному наслаждению, чем
мужчина-ариец. Только евреи являются брачными посредниками. Нигде в другой
национальности бракопосредничество через мужчин не пользуется такой
распространенностью, как среди евреев. Правда, деятельность в этом
направлении здесь более необходима, чем где-либо в другом месте. Дело в том,
что как я уже говорил, нет ни одного народа в мире, где было бы так мало
браков по любви, как у евреев: еще одно доказательство отсутствия души у
абсолютного еврея.
То, что сводничество является органическим свойством природы еврея,
доказывается его полнейшим непониманием аскетизма. Это свойство приобретает
еще большую выразительность под влиянием раввинов, которые любят говорить на
тему о размножении и приводят устную традицию в связь с вопросом о
деторождении. Да иного, собственно, и не следовало ожидать от высших
представителей того народа, который видит основную нравственную задачу свою,
по крайней мере согласно преданию, в том, чтобы "множиться".
Наконец, сводничество есть не что иное, как уничтожение граница еврей -
это разрушитель границ. Он является полярной противо-316
положностью аристократа. Принципом всякого аристократизма служит точное
соблюдение всех границ между людьми. Еврей - прирожденный коммунист. Он
всегда хочет общности. Этим объясняется полнейшее пренебрежение всякими
формами, отсутствие общественного такта в сношениях с людьми. Существующие
формы общения представляют собою изысканные средства для того, чтобы
отметить и охранить границы монад-личностей, но еврей, по природе своей, не
монадолог.
Я считаю своим долгом еще раз подчеркнуть, хотя это должно быть и само
собой понятно: несмотря на низкую оценку настоящего еврея, я тем не менее
далек от мысли своими выводами служить опорой теоретическому, не говоря уже
о практическом преследовании евреев. Я говорю о еврействе в смысле
платоновской идеи. Нет абсолютного еврея, как нет и абсолютного христианина,
я также не говорю об отдельных евреях, большинству которых я своими выводами
не хотел бы причинить боль, и следует заметить, что многим из них была бы
нанесена жестокая несправедливость, если бы все сказанное было применено к
ним. Лозунги вроде "покупайте только у христиан" - еврейские лозунги, ибо
они рассматривают и оценивают индивидуум только с точки зрения его
принадлежности к роду. Точно также и еврейское понятие "гой" просто
обозначает всякого христианина как такового и исчерпывающе определяет его
ценность.
Здесь я не становлюсь на защиту бойкота, изгнания евреев, недопущения
их ко всяким должностям и чинам. Еврейский вопрос нельзя разрешить такими
средствами, так как они лежат вне пути нравственности. Но с другой стороны,
и "сионизм" далеко еще не разрешен. Он хочет собрать народ, который, как
указывает Г. С. Чемберлен, еще задолго до разрушения иерусалимского храма
отчасти уже избрал диаспору в качестве естественной формы своего
существования - существования корня, распускающегося по всей земле, вечно
подавляющего в себе свою индивидуацию. Ясно, что сионизм хочет чего-то
нееврейского. Прежде всего евреям необходимо подавить в себе еврейство и
только тогда они вполне созреют для идеи сионизма.
Для этой цели прежде всего необходимо, чтобы евреи сами себя понимали,
чтобы они изучали и боролись против себя, чтобы они пожелали победить в себе
еврейство.
Но до сих пор понимание евреем своей собственной природы идет не дальше
того, чтобы сочинять относительно себя остроты и смаковать их. Еврей
совершенно бессознательно ставит арийца выше себя. Только твердая,
непоколебимая решимость достичь высшей степени самоуважения могла бы
освободить еврея от еврейства. Но это решение должен принять и осуществить
отдельный индивидуум, но не целая группа, как бы сильна, как бы почтенна она
ни была. Поэтому еврейский вопрос Может получить только индивидуальное
решение. Каждый отдельный еврей должен дать ответ на него прежде всего на
свой собственный страх.
Иного решения нет и быть не может. Сионизм также не в состоянии этого
сделать.
Еврей, который победил бы в себе еврейство, еврей, который стал бы
христианином, обладал бы бесспорным правом на то, чтобы ариец относился к
нему как единичному лицу, а не как к члену, расы, за пределы которой его
давно уже вынесло нравственное стремление. Он может быть вполне спокоен:
никто не будет оспаривать его вполне основательного и справедливого
притязания. Выше стоящий ариец чувствует потребность уважать еврея.
Антисемитизм не доставляет ему особенного удовольствия и не является для
него времяпрепровождением. Поэтому он не любит, когда еврей откровенно
говорит о евреях. Кто же это все-таки делает, тот вызовет в арийце еще
меньше благодарности, чем в самом еврействе, которое так чутко и болезненно
воспринимает всякие обиды. Но ариец уже во всяком случае не хочет, чтобы
еврей оправдал антисемитизм своим крещением. Но и эта опасность крайнего
непонимания его благороднейшего стремления не должна смущать еврея, который
жаждет внутреннего освобождения. Ему придется отказаться от мысли совершить
невозможное: он не может ценить в себе еврея, как того хочет ариец, и
одновременно с этим позволить себе уважать себя, как человека. Он будет
стремиться к внутреннему крещению своего духа, за которым может последовать
внешнее символическое крещение тела.
Столь важное для еврея и необходимое познание того, что собственно
представляет собою еврейство и все еврейское вообще, было бы разрешением
одной из труднейших проблем. Еврейство представляет собою гораздо более
глубокую загадку, чем это думает какой-нибудь катехизис антисемитизма, и в
своей последней основе едва ли удастся представить его с полной ясностью.
Параллель, которую я установил между женственностью и еврейством, и та скоро
потеряет для нас свое значение, а потому я постараюсь воспользоваться ей.
В христианине борются между собою гордость и смирение, в еврее -
заносчивость и низкопоклонство, в первом - самосознание и самоуничижение, во
втором - высокомерие и раболепие. В связи с отсутствием смирения у еврея
находится его полное непонимание идеи милости. Только рабская природа еврея
могла создать его гетерономную этику, его Декалог - этот безнравственнейший
из всех законодательных кодексов мира, обещающий за покорное и безропотное
соблюдение чужои властной воли земное благоденствие и завоевание всего мира.
Отношение его к Иегове, этому абстрактному идолу, который внушает ему страх
раба, имя которого он не осмеливается произнести, все это говорит нам о том,
что еврей, подобно женщине, нуждается в чужой власти, которая господствовала
бы над ним. Шопенгауэр как-то говорил: "Слово Бог означает человека, который
создал мир". Бог евреев именно таков. О божественном начале в самом
человеке, о том "Боге, который живет в моей душе", еврей ровно ничего не
знает. Все то, что понимали под божественным Христос и Платон, Экгарт и
Павел, Гете и Кант, и все арийцы, от ведийских священнослужителей до
Фехнера, в своих прекрасных заключительных стихах из "Трех мотивов и основ
веры" слова "и пребуду среди вас во все дни до скончания мира", все это
еврею совершенно недоступно, он не в состоянии понять этого. Ибо
божественное в человеке есть его душа. У абсолютного же еврея души нет.
Поэтому вполне естественно, что в Ветхом Завете отсутствует вера в
бессмертие. Как может человек ощутить потребность в бессмертии души, раз у
него ее нет! Еврею, как и женщине, чужда потребность в бессмертии: "anima
naturaliter Christiana", говорит Тертуллиан.
По тем же причинам у евреев отсутствует, как вполне верно доказал Г. С.
Чемберлен, истинная мистика. У них есть только безрассудное, дикое суеверие
и истолковательная магия, которая называется "Каббалой". Еврейский монотеизм
не имеет никаких общих точек с истинной верой в Бога, он является скорее
отрицанием этой веры, не истинным служением во имя принципа добра, а
"лжеслужением". Одноименность еврейского и христианского Бога есть
кощунственное поругание последнего. Религия евреев - это не религия чистого
разума: это вера старых баб, проникнутых сомнительным, грязным страхом.
Почему ортодоксальный раб Иеговы в состоянии быстро и легко
превратиться в материалиста, в "свободомыслящего?" Почему лессинг-ское слово
"мусор просвещения"- что бы ни говорил Дюринг, этот антисемит на вполне
справедливом основании, как бы направлено на еврейство? Тут рабская
психология несколько отодвинулась с тем, чтобы уступить место своей
оборотной стороне - наглости. Это две взаимно сменяющие друг друга фазы
одного и того же хотения в одном и том же человеке. Высокомерие по отношению
к вещам, неспособность видеть или только предчувствовать в них символы
чего-то таинственного и более глубокого, полнейшее отсутствие "verecundia"
даже по отношению ко всевозможным явлениям природы - все это ведет к
еврейской, материалистической форме науки, которая, к сожалению, заняла в
настоящее время господствующее положение, которая, кстати сказать,
отличается непримиримым враждебным отношением ко всякой философии. Если
согласиться с единственно возможным и единственно правильным толкованием
сущности еврейства и видеть в ней определенную идею, к которой в большей или
меньшей степени причастен каждый ариец, тогда замена "истории материализма"
заглавием "сущность еврейства" уже не Должна вызвать особенно резких
возражений. "Еврейство в музыке" было рассмотрено Вагнером: о еврействе в
науке мне придется еще сделать несколько замечаний.
Под еврейством в самом широком смысле следует понимать то направление,
которое в науке прежде всего видит средство к определенной цели - изгнать
все трансцендентальное. Ариец ощущает глубокую потребность все понять и
вывести из чего-то другого, как некоторое обесценение мира, ибо он
чувствует, что своею ценностью наша жизнь обязана чему-то такому, что не
поддается исследованию. Еврей не испытывает страха перед тайнами, так как он
их нигде не чувствует. Представить мир возможно более плоским и обыкновенным
- вот центральный пункт всех научных стремлений еврея. Но в своих научных
исканиях, он не преследует той цели, чтобы ясным познанием закрепить и
обеспечить за вечно таинственным вечное право его. Нет, он хочет доказать
убогую простоту и несложность всебытия, он сметает со своего пути все, что
стесняет свободное движение его локтей даже в духовной сфере.
Антифилософская (но не афилософская) наука есть в основе своей еврейская
наука.
Евреи всегда были особенно предрасположены к
механически-материалистическому миропониманию, именно потому, что их
богопочитание ничего общего с истинной религией не имеет. Они были самыми
ярыми последователями дарвинизма, этой смешной и забавной теории о
происхождении человека от обезьяны. Они явились чуть ли не творцами и
основателями той экономической точки зрения на историю человечества, которая
совершенно отрицает дух, как творческую силу развития человеческого рода.
Усердные апологеты Бюхнера, они теперь выступают наиболее вдохновленными
защитниками Оствальда.
Тот факт, что химия в настоящее время находится преимущественно в руках
евреев, как раньше в руках родственных им арабов, не случайность.
Растворение в материи, потребность все растворить в ней предполагает
отсутствие умопостигаемого "я"- она есть черта чисто еврейская.
"О curas Chymicorum! о quantum in pulvere inane!" Этот гекзаметр
принадлежит, правда, самому немецкому из всех исследователей всех времен.
Его имя Иоганн Кеплер.
Современное направление медицины, в которую устремляются евреи целыми
массами, несомненно вызвано широким влиянием на нее духа еврейства. Во все
времена, начиная с дикарей и кончая современным движением в сторону
естественных методов лечения движением, от которого евреи, что весьма
знаменательно, всегда держались в стороне, искусство лечения содержало в
себе нечто религиозное. Врач был священнослужителем. Исключительно
химическое направление в медицине - это именно и есть еврейство. Но можно
быть вполне уверенным, что органическое никогда не удастся вывести из
неорганического. В лучшем случае, последнее удается вывести из первого.
Правда были Фехнер и Прейер, и в этом не может быть никакого сомнения,
говоря, что мертвое возникает из живого, а не наоборот. Мы ежедневно
наблюдаем в индивидуальной жизни превращение органического в неорганическое
(уже окостенение и кальцинация в старости, старческий артериосклероз и
артероматоз подготовляют смерть), но никому еще не удавалось видеть
превращение мертвого в живое. Это и следовало бы, в смысле "биогенетического
параллелизма" между онтогенией и филогенией, распространить на всю
совокупность неорганической материи. Если теория самозарождения должна была
на всем пути своем, от Сваммердама до Пастера, уступать одну за другой
занятые уже ею позиции, то следует ожидать, что ей придется покинуть и
последнее убежище, которое она нашла в монистической потребности столь
многих людей, если, конечно, потребность эту удастся удовлетворить другим
путем и более правильным образом. Быть может, уравнения для мертвою течения
вещей окажутся когда-нибудь путем подстановки определенных величин времени
предельными случаями уравнений для живого течения вещей, но мы не
представляем себе, чтобы создание живого с помощью мертвого было возможно.
Стремление создать гомункула было чуждо Фаусту. Гете не без основания
предоставил это сделать Вагнеру - фамулусу. Химия и на самом деле имеет дело
только с экскрементами живого. Все мертвое есть не что иное, как экскрет
жизни. Химическое мировоззрение ставит организм на одну доску с его
отбросами и выделениями. Да как еще иначе можно было бы объяснить себе веру
человека в то, что более или менее усиленным употреблением сахара можно
воздействовать на пол рождающегося ребенка? Эта манера касаться
нецеломудренной рукой тех вещей, которые ариец в глубине души ощущает, как
промысел, пришло в естествознание вместе с евреем. Время тех глубоко
религиозных исследователей, для которых их объект казался всегда причастным
к какому-то сверхчувственному достоинству, для которых существовали тайны,
которых едва ли когда-нибудь покидало изумление перед тем, что они открыли и
открытие чего они всегда ощущали, как милость свыше, время Коперника и
Галилея, Кеплера и Эйлера, Ньютона и Линнея, Ламарка и Фарадея, Конрада
Шпренгеля и Кювье, это время безвозвратно миновало. Современные
"свободомыслящие", как люди, совершенно свободные от всякой мысли, лишены
веры в возможность имманентного открытия чего-то высшего в природе, как
целом. Именно поэтому они даже в своей специальной научной сфере не в
состоянии вполне заменить и подняться на ту высоту, которую занимали те
люди.
Этот недостаток глубины объяснит нам, почему евреи не могут выделить из
своей среды истинно великих людей, почему им, как и женщинам, отказано в
высшей гениальности. Самый выдающийся еврей последних девятнадцати веков,
семитское происхождение которого не подлежит никакому сомнению и который
обладает несравненно большим значением, чем лишенный почти всякого величия
поэт Гейне или оригинальный, но далеко не глубокий живописец Израэльс, - это
философ Спиноза. Всеобще распространенная, неимоверная переоценка последнего
вызвана не столько углублением в его произведения и тщательным изучением их,
сколько тем случайным фактом, что он единственный мыслитель, которого Гейне
особенно усердно и внимательно читал.
Строго говоря, для самого Спинозы не существовало никаких проблем. В
этом смысле он проявил себя истинным евреем. В противном случае он не выбрал
бы "математического метода", который расчитан на то, чтобы представить все
простым и очевидным. Система Спинозы была великолепной цитаделью, за которой
он сам защищался" ибо никто в такой степени не избегал думать о себе самом,
как Спиноза. Вот почему эта система могла служить средством успокоения и
умиротворения для человека, который дольше и мучительнее всех других людей
думал о своей собственной сущности. Этот человек был Гете. О чем бы только
не думал истинно великий человек, он в конце концов думает только о себе
самом. Как верно то, что Гегель сильно заблуждался, рассматривая логическое
противоположение, как некоторое реальное боевое сопротивление, так
несомненно для нас и то, что даже самая сухая логическая проблема
психологически вызывает у более глубокого мыслителя внутренний, властный
конфликт. Система Спинозы в ее догматическом монизме и оптимизме, в ее
совершенной гармонии, которую Гете так гигиенически ощущал, ни в коем случае
не является философией мощного духа. Она скорее затворничество несчастливца,
ищущего идиллию, к которой на деле он совершенно неспособен, как человек
абсолютно лишенный юмора.
Спиноза неоднократно обнаруживает свое истинное еврейское
происхождение. Он ясно намечает предельные пункты той сферы, в которой
вращается еврейский дух и за пределы которой он не в состоянии выйти. Здесь
я не имею в виду его полнейшего непонимания идеи государства, сюда также не
относится и его приверженность к теории Гоббеса о "войне всех против всех",
теории, которая будто бы характеризует первобытное состояние человечества.
Что особенно отчетливо указывает на относительно низкий уровень его
философских воззрений - это его абсолютное непонимание свободы воли (еврей,
по природе своей, раб, а потому и детерминист), но рельефнее всего это
вытекает из того факта, что он, как истый еврей, видит в индивидуумах не
субстанции, а лишь акциденции, лишь недействительные модусы единственно
действительной, чуждой всякой индивидуации, бесконечной субстанции. Еврей не
монадолог. Поэтому нет более глубокой противоположности. как между Спинозой
и его несравненно более выдающимся и более универсальным современником
Лейбницем, защитником учения о монадаха также еще более великим творцом
этого учения - Бруно, сходство котором со Спинозой поверхностное понимание
преувеличило до уродливых размеров.
Подобно "радикально-доброму" и "радикально-злому", у еврея (и у
женщины) вместе с гениальностью остутствует "радикально-глупое", заложенное
в человеческой, мужской природе. Специфический вид интеллектуальности,
который превозносится в еврее, как и в женщине, есть, с одной стороны,
большая бдительность их большого эгоизма. С другой стороны, он покоится на
бесконечной способности их приспособиться ко всевозможным внешним целям без
всякого исключения, ибо они оба лишены природного мерила ценности, лишены
царства целей в самом сердце своем. Взамен этого они обладают неомраченными
естественными инстинктами, которые у мужчины-арийца не всегда возвращаются в
подходящее время, чтобы оказать ему посильную поддержку, когда его покидает
сверхчувственное в его интеллектуальном выражении.
Здесь пора вспомнить о сходстве между евреем и англичанином, о котором
еще со времени Рихарда Вагнера неоднократно говорили. Вне всякого сомнения,
англичане единственные из всех индогерманцев имеют некоторое сходство с
семитами. Их ортодоксальность, их строгое буквальное соблюдение субботнего
отдыха, все это подтверждает нашу мысль. В их религиозности нередко можно
заметить черты ханжества. Они, подобно женщинам, не создали еще ничем
выдающегося ни в области музыки, ни в области религии. Иррелигиозный поэт -
вещь вполне возможная. Очень выдающийся художник не может быть
иррелигиозным, но существование иррелигиозного композитора совершенно
немыслимо. В связи с этим находится тот факт, что англичане не выдвинули ни
одного выдающегося архитектора, ни одного значительного философа. Беркли
также, как Свифт и Стерн - ирландцы. Эригена, Карлейль, Гамильтон и Берне -
шотландцы. Шекспир и Шелли - два величайших англичанина, но они далеко еще
не являются крайними вершинами человечества. Им очень далеко до таких людей,
как Микельанжело и Бетховен. Обратимся к "философам. Тут мы видим, что еще с
самых средних веков они всегда являлись застрельщиками реакции против всякой
глубины: начиная с Вильгельма Оккама и Дунса Скота - через Роджера Бэкона и
его однофамильца-канцлера, через столь родственного Спинозе Гоббеса и
плоского Локка, и кончая Гартли, Пристли, Бента-мом, обоими Миллями,
Льюисом, Гексли и Спенсером. Вот вам и все крупнейшие имена из истории
английской философии. Адам Смит и Давид Юм в счет не идут: они были
шотландцами.
Не следует забывать, что из Англии пришла к нам психология без души!
Англичанин импонировал немцу, как дельный эмпирик, как реальный политик в
теоретической и практической сфере, но этим исчерпывается все его значение в
области философии. Не было еще ни одного более глубокого мыслителя, который
остановился бы на эмпирическом. Не было также ни одного англичанина,
которому удалось бы самостоятельно перешагнуть за пределы эмпирического.
Однако не следует отождествлять англичанина с евреем. В англичанине
заложено больше трансцендентного, чем в еврее, только дух его скорее,
направлен от трансцендентного к эмпирическому, чем от эмпирического к
трансцендентному. Будь это не так, англичанин не был бы так полон юмора, как
мы наблюдаем в действительности, еврей же совершенно лишен юмора и он сам
представляет лучший, после половой жизни, объект для остроумия.
Я отлично знаю, какая это трудная проблема смех и юмор. Она трудна, как
и все свойственное только человеку и чуждое животному. Насколько она трудна,
можно видеть из того, что Шопенгауэр не мог на этот счет сказать что-либо
основательное и даже Жан Поль не в состоянии был кого-либо удовлетворить
своим толкованием. Прежде всего, в юморе заключаются самые разнообразные
черты: для многих он, по-видимому, служит более тонкой формой выражения
сострадания к другим и к самому себе. Но этим еще не сказано, что собственно
является для юмора особенно характерным. Человек, абсолютно лишенный пафоса,
может с помощью юмора выразить сознательный "пафос расстояния", но и этим мы
еще не пододвинулись к разрешению вопроса о сущности юмора.
Самой существенной стороной юмора, на мой взгляд, является
преувеличенное подчеркивание эмпирического, которое таким образом яснее
выставляет всю незначительность последнего. Строго говоря, все, что
реализовано, смешно. На этом и базируется юмор, является таким образом
противоэмоцией эротики.
Эротика охватывает и человека, и весь мир в одно целое, и направляет
этого не увеличилось. Защитой женщины пользуется род, но не личность, пол
или раса, но не индивидуум: последний приобретает значение лишь постольку,
поскольку он является членом какой-нибудь группы. Настоящий еврей и
настоящая женщина живут только интересами рода, а не так индивидуальности.
Этим объясняется и то, что семья (как биологический, но не как правовой
комплекс) ни у одного народа в мире не играет такой значительной роли, как у
евреев, приблизительно такое же значение имеет семья у англичан, которые,
как видно будет из дальнейшего, в известной степени родственны евреям. Семья
в этом смысле есть женское материнкoe образование, которое ничего общего не
имеет с госудаством, с возникновением общества. Сплоченность среди членов
семьи, как результат пребывания вокруг общего очага, особенно сильна у
евреев. Каждому
индогерманскому мужчине, одаренному в большей степени, чем человеку
среднему, даже самому заурядному из них свойственно какое-то непримиримое
отношение к своему отцу, ибо каждый ощущает едва заметное, бессознательное,
а иногда и ярко выраженное чувство гнева против того человека, который, не
спросясь его, толкнул его в жизнь и наделил его при рождении именем, которое
тот нашел наиболее подходящим. В этом именно и выражается самый минимум
зависимости сына от отца, хотя, с более глубокой, метафизической точки
зрения, этот момент можно было бы привести в связь с тем, что сын сам хотел
войти в земную жизнь. Только среди евреев наблюдается тот факт, что сын
всецело уходит в свою семью и великолепно себя чувствует в самом пошлом
общении со своим отцом. Те же, которые заводят дружеские отношения с отцом,
почти исключительно христиане. Даже арийские дочери скорее стоят вне своей
семьи, чем еврейки, и они чаще выбирают себе такое поприще, которое их
вполне освобождает и делает независимыми от родственников и родителей.
Здесь мне предстоит подвергнуть испытанию выставленное мною в
предыдущей главе положение, что индивидуальная жизнь, не отделенная от
другого человека пределами одиночества, является необходимым условием и
предпосылкой сводничества. Мужчины, которые сводничают, содержат в себе
нечто еврейское. Тут мы дошли до того пункта, где совпадение между
женственностью и еврейством особенно сильно. Еврей всегда сладострастнее,
похотливее, хотя что весьма странно и что, вероятно, находится в связи с его
антиморальной природой он обладает меньшей потентностью в половом отношении.
Он, без сомнения, менее способен к интенсивному наслаждению, чем
мужчина-ариец. Только евреи являются брачными посредниками. Нигде в другой
национальности бракопосредничество через мужчин не пользуется такой
распространенностью, как среди евреев. Правда, деятельность в этом
направлении здесь более необходима, чем где-либо в другом месте. Дело в том,
что как я уже говорил, нет ни одного народа в мире, где было бы так мало
браков по любви, как у евреев: еще одно доказательство отсутствия души у
абсолютного еврея.
То, что сводничество является органическим свойством природы еврея,
доказывается его полнейшим непониманием аскетизма. Это свойство приобретает
еще большую выразительность под влиянием раввинов, которые любят говорить на
тему о размножении и приводят устную традицию в связь с вопросом о
деторождении. Да иного, собственно, и не следовало ожидать от высших
представителей того народа, который видит основную нравственную задачу свою,
по крайней мере согласно преданию, в том, чтобы "множиться".
Наконец, сводничество есть не что иное, как уничтожение граница еврей -
это разрушитель границ. Он является полярной противо-316
положностью аристократа. Принципом всякого аристократизма служит точное
соблюдение всех границ между людьми. Еврей - прирожденный коммунист. Он
всегда хочет общности. Этим объясняется полнейшее пренебрежение всякими
формами, отсутствие общественного такта в сношениях с людьми. Существующие
формы общения представляют собою изысканные средства для того, чтобы
отметить и охранить границы монад-личностей, но еврей, по природе своей, не
монадолог.
Я считаю своим долгом еще раз подчеркнуть, хотя это должно быть и само
собой понятно: несмотря на низкую оценку настоящего еврея, я тем не менее
далек от мысли своими выводами служить опорой теоретическому, не говоря уже
о практическом преследовании евреев. Я говорю о еврействе в смысле
платоновской идеи. Нет абсолютного еврея, как нет и абсолютного христианина,
я также не говорю об отдельных евреях, большинству которых я своими выводами
не хотел бы причинить боль, и следует заметить, что многим из них была бы
нанесена жестокая несправедливость, если бы все сказанное было применено к
ним. Лозунги вроде "покупайте только у христиан" - еврейские лозунги, ибо
они рассматривают и оценивают индивидуум только с точки зрения его
принадлежности к роду. Точно также и еврейское понятие "гой" просто
обозначает всякого христианина как такового и исчерпывающе определяет его
ценность.
Здесь я не становлюсь на защиту бойкота, изгнания евреев, недопущения
их ко всяким должностям и чинам. Еврейский вопрос нельзя разрешить такими
средствами, так как они лежат вне пути нравственности. Но с другой стороны,
и "сионизм" далеко еще не разрешен. Он хочет собрать народ, который, как
указывает Г. С. Чемберлен, еще задолго до разрушения иерусалимского храма
отчасти уже избрал диаспору в качестве естественной формы своего
существования - существования корня, распускающегося по всей земле, вечно
подавляющего в себе свою индивидуацию. Ясно, что сионизм хочет чего-то
нееврейского. Прежде всего евреям необходимо подавить в себе еврейство и
только тогда они вполне созреют для идеи сионизма.
Для этой цели прежде всего необходимо, чтобы евреи сами себя понимали,
чтобы они изучали и боролись против себя, чтобы они пожелали победить в себе
еврейство.
Но до сих пор понимание евреем своей собственной природы идет не дальше
того, чтобы сочинять относительно себя остроты и смаковать их. Еврей
совершенно бессознательно ставит арийца выше себя. Только твердая,
непоколебимая решимость достичь высшей степени самоуважения могла бы
освободить еврея от еврейства. Но это решение должен принять и осуществить
отдельный индивидуум, но не целая группа, как бы сильна, как бы почтенна она
ни была. Поэтому еврейский вопрос Может получить только индивидуальное
решение. Каждый отдельный еврей должен дать ответ на него прежде всего на
свой собственный страх.
Иного решения нет и быть не может. Сионизм также не в состоянии этого
сделать.
Еврей, который победил бы в себе еврейство, еврей, который стал бы
христианином, обладал бы бесспорным правом на то, чтобы ариец относился к
нему как единичному лицу, а не как к члену, расы, за пределы которой его
давно уже вынесло нравственное стремление. Он может быть вполне спокоен:
никто не будет оспаривать его вполне основательного и справедливого
притязания. Выше стоящий ариец чувствует потребность уважать еврея.
Антисемитизм не доставляет ему особенного удовольствия и не является для
него времяпрепровождением. Поэтому он не любит, когда еврей откровенно
говорит о евреях. Кто же это все-таки делает, тот вызовет в арийце еще
меньше благодарности, чем в самом еврействе, которое так чутко и болезненно
воспринимает всякие обиды. Но ариец уже во всяком случае не хочет, чтобы
еврей оправдал антисемитизм своим крещением. Но и эта опасность крайнего
непонимания его благороднейшего стремления не должна смущать еврея, который
жаждет внутреннего освобождения. Ему придется отказаться от мысли совершить
невозможное: он не может ценить в себе еврея, как того хочет ариец, и
одновременно с этим позволить себе уважать себя, как человека. Он будет
стремиться к внутреннему крещению своего духа, за которым может последовать
внешнее символическое крещение тела.
Столь важное для еврея и необходимое познание того, что собственно
представляет собою еврейство и все еврейское вообще, было бы разрешением
одной из труднейших проблем. Еврейство представляет собою гораздо более
глубокую загадку, чем это думает какой-нибудь катехизис антисемитизма, и в
своей последней основе едва ли удастся представить его с полной ясностью.
Параллель, которую я установил между женственностью и еврейством, и та скоро
потеряет для нас свое значение, а потому я постараюсь воспользоваться ей.
В христианине борются между собою гордость и смирение, в еврее -
заносчивость и низкопоклонство, в первом - самосознание и самоуничижение, во
втором - высокомерие и раболепие. В связи с отсутствием смирения у еврея
находится его полное непонимание идеи милости. Только рабская природа еврея
могла создать его гетерономную этику, его Декалог - этот безнравственнейший
из всех законодательных кодексов мира, обещающий за покорное и безропотное
соблюдение чужои властной воли земное благоденствие и завоевание всего мира.
Отношение его к Иегове, этому абстрактному идолу, который внушает ему страх
раба, имя которого он не осмеливается произнести, все это говорит нам о том,
что еврей, подобно женщине, нуждается в чужой власти, которая господствовала
бы над ним. Шопенгауэр как-то говорил: "Слово Бог означает человека, который
создал мир". Бог евреев именно таков. О божественном начале в самом
человеке, о том "Боге, который живет в моей душе", еврей ровно ничего не
знает. Все то, что понимали под божественным Христос и Платон, Экгарт и
Павел, Гете и Кант, и все арийцы, от ведийских священнослужителей до
Фехнера, в своих прекрасных заключительных стихах из "Трех мотивов и основ
веры" слова "и пребуду среди вас во все дни до скончания мира", все это
еврею совершенно недоступно, он не в состоянии понять этого. Ибо
божественное в человеке есть его душа. У абсолютного же еврея души нет.
Поэтому вполне естественно, что в Ветхом Завете отсутствует вера в
бессмертие. Как может человек ощутить потребность в бессмертии души, раз у
него ее нет! Еврею, как и женщине, чужда потребность в бессмертии: "anima
naturaliter Christiana", говорит Тертуллиан.
По тем же причинам у евреев отсутствует, как вполне верно доказал Г. С.
Чемберлен, истинная мистика. У них есть только безрассудное, дикое суеверие
и истолковательная магия, которая называется "Каббалой". Еврейский монотеизм
не имеет никаких общих точек с истинной верой в Бога, он является скорее
отрицанием этой веры, не истинным служением во имя принципа добра, а
"лжеслужением". Одноименность еврейского и христианского Бога есть
кощунственное поругание последнего. Религия евреев - это не религия чистого
разума: это вера старых баб, проникнутых сомнительным, грязным страхом.
Почему ортодоксальный раб Иеговы в состоянии быстро и легко
превратиться в материалиста, в "свободомыслящего?" Почему лессинг-ское слово
"мусор просвещения"- что бы ни говорил Дюринг, этот антисемит на вполне
справедливом основании, как бы направлено на еврейство? Тут рабская
психология несколько отодвинулась с тем, чтобы уступить место своей
оборотной стороне - наглости. Это две взаимно сменяющие друг друга фазы
одного и того же хотения в одном и том же человеке. Высокомерие по отношению
к вещам, неспособность видеть или только предчувствовать в них символы
чего-то таинственного и более глубокого, полнейшее отсутствие "verecundia"
даже по отношению ко всевозможным явлениям природы - все это ведет к
еврейской, материалистической форме науки, которая, к сожалению, заняла в
настоящее время господствующее положение, которая, кстати сказать,
отличается непримиримым враждебным отношением ко всякой философии. Если
согласиться с единственно возможным и единственно правильным толкованием
сущности еврейства и видеть в ней определенную идею, к которой в большей или
меньшей степени причастен каждый ариец, тогда замена "истории материализма"
заглавием "сущность еврейства" уже не Должна вызвать особенно резких
возражений. "Еврейство в музыке" было рассмотрено Вагнером: о еврействе в
науке мне придется еще сделать несколько замечаний.
Под еврейством в самом широком смысле следует понимать то направление,
которое в науке прежде всего видит средство к определенной цели - изгнать
все трансцендентальное. Ариец ощущает глубокую потребность все понять и
вывести из чего-то другого, как некоторое обесценение мира, ибо он
чувствует, что своею ценностью наша жизнь обязана чему-то такому, что не
поддается исследованию. Еврей не испытывает страха перед тайнами, так как он
их нигде не чувствует. Представить мир возможно более плоским и обыкновенным
- вот центральный пункт всех научных стремлений еврея. Но в своих научных
исканиях, он не преследует той цели, чтобы ясным познанием закрепить и
обеспечить за вечно таинственным вечное право его. Нет, он хочет доказать
убогую простоту и несложность всебытия, он сметает со своего пути все, что
стесняет свободное движение его локтей даже в духовной сфере.
Антифилософская (но не афилософская) наука есть в основе своей еврейская
наука.
Евреи всегда были особенно предрасположены к
механически-материалистическому миропониманию, именно потому, что их
богопочитание ничего общего с истинной религией не имеет. Они были самыми
ярыми последователями дарвинизма, этой смешной и забавной теории о
происхождении человека от обезьяны. Они явились чуть ли не творцами и
основателями той экономической точки зрения на историю человечества, которая
совершенно отрицает дух, как творческую силу развития человеческого рода.
Усердные апологеты Бюхнера, они теперь выступают наиболее вдохновленными
защитниками Оствальда.
Тот факт, что химия в настоящее время находится преимущественно в руках
евреев, как раньше в руках родственных им арабов, не случайность.
Растворение в материи, потребность все растворить в ней предполагает
отсутствие умопостигаемого "я"- она есть черта чисто еврейская.
"О curas Chymicorum! о quantum in pulvere inane!" Этот гекзаметр
принадлежит, правда, самому немецкому из всех исследователей всех времен.
Его имя Иоганн Кеплер.
Современное направление медицины, в которую устремляются евреи целыми
массами, несомненно вызвано широким влиянием на нее духа еврейства. Во все
времена, начиная с дикарей и кончая современным движением в сторону
естественных методов лечения движением, от которого евреи, что весьма
знаменательно, всегда держались в стороне, искусство лечения содержало в
себе нечто религиозное. Врач был священнослужителем. Исключительно
химическое направление в медицине - это именно и есть еврейство. Но можно
быть вполне уверенным, что органическое никогда не удастся вывести из
неорганического. В лучшем случае, последнее удается вывести из первого.
Правда были Фехнер и Прейер, и в этом не может быть никакого сомнения,
говоря, что мертвое возникает из живого, а не наоборот. Мы ежедневно
наблюдаем в индивидуальной жизни превращение органического в неорганическое
(уже окостенение и кальцинация в старости, старческий артериосклероз и
артероматоз подготовляют смерть), но никому еще не удавалось видеть
превращение мертвого в живое. Это и следовало бы, в смысле "биогенетического
параллелизма" между онтогенией и филогенией, распространить на всю
совокупность неорганической материи. Если теория самозарождения должна была
на всем пути своем, от Сваммердама до Пастера, уступать одну за другой
занятые уже ею позиции, то следует ожидать, что ей придется покинуть и
последнее убежище, которое она нашла в монистической потребности столь
многих людей, если, конечно, потребность эту удастся удовлетворить другим
путем и более правильным образом. Быть может, уравнения для мертвою течения
вещей окажутся когда-нибудь путем подстановки определенных величин времени
предельными случаями уравнений для живого течения вещей, но мы не
представляем себе, чтобы создание живого с помощью мертвого было возможно.
Стремление создать гомункула было чуждо Фаусту. Гете не без основания
предоставил это сделать Вагнеру - фамулусу. Химия и на самом деле имеет дело
только с экскрементами живого. Все мертвое есть не что иное, как экскрет
жизни. Химическое мировоззрение ставит организм на одну доску с его
отбросами и выделениями. Да как еще иначе можно было бы объяснить себе веру
человека в то, что более или менее усиленным употреблением сахара можно
воздействовать на пол рождающегося ребенка? Эта манера касаться
нецеломудренной рукой тех вещей, которые ариец в глубине души ощущает, как
промысел, пришло в естествознание вместе с евреем. Время тех глубоко
религиозных исследователей, для которых их объект казался всегда причастным
к какому-то сверхчувственному достоинству, для которых существовали тайны,
которых едва ли когда-нибудь покидало изумление перед тем, что они открыли и
открытие чего они всегда ощущали, как милость свыше, время Коперника и
Галилея, Кеплера и Эйлера, Ньютона и Линнея, Ламарка и Фарадея, Конрада
Шпренгеля и Кювье, это время безвозвратно миновало. Современные
"свободомыслящие", как люди, совершенно свободные от всякой мысли, лишены
веры в возможность имманентного открытия чего-то высшего в природе, как
целом. Именно поэтому они даже в своей специальной научной сфере не в
состоянии вполне заменить и подняться на ту высоту, которую занимали те
люди.
Этот недостаток глубины объяснит нам, почему евреи не могут выделить из
своей среды истинно великих людей, почему им, как и женщинам, отказано в
высшей гениальности. Самый выдающийся еврей последних девятнадцати веков,
семитское происхождение которого не подлежит никакому сомнению и который
обладает несравненно большим значением, чем лишенный почти всякого величия
поэт Гейне или оригинальный, но далеко не глубокий живописец Израэльс, - это
философ Спиноза. Всеобще распространенная, неимоверная переоценка последнего
вызвана не столько углублением в его произведения и тщательным изучением их,
сколько тем случайным фактом, что он единственный мыслитель, которого Гейне
особенно усердно и внимательно читал.
Строго говоря, для самого Спинозы не существовало никаких проблем. В
этом смысле он проявил себя истинным евреем. В противном случае он не выбрал
бы "математического метода", который расчитан на то, чтобы представить все
простым и очевидным. Система Спинозы была великолепной цитаделью, за которой
он сам защищался" ибо никто в такой степени не избегал думать о себе самом,
как Спиноза. Вот почему эта система могла служить средством успокоения и
умиротворения для человека, который дольше и мучительнее всех других людей
думал о своей собственной сущности. Этот человек был Гете. О чем бы только
не думал истинно великий человек, он в конце концов думает только о себе
самом. Как верно то, что Гегель сильно заблуждался, рассматривая логическое
противоположение, как некоторое реальное боевое сопротивление, так
несомненно для нас и то, что даже самая сухая логическая проблема
психологически вызывает у более глубокого мыслителя внутренний, властный
конфликт. Система Спинозы в ее догматическом монизме и оптимизме, в ее
совершенной гармонии, которую Гете так гигиенически ощущал, ни в коем случае
не является философией мощного духа. Она скорее затворничество несчастливца,
ищущего идиллию, к которой на деле он совершенно неспособен, как человек
абсолютно лишенный юмора.
Спиноза неоднократно обнаруживает свое истинное еврейское
происхождение. Он ясно намечает предельные пункты той сферы, в которой
вращается еврейский дух и за пределы которой он не в состоянии выйти. Здесь
я не имею в виду его полнейшего непонимания идеи государства, сюда также не
относится и его приверженность к теории Гоббеса о "войне всех против всех",
теории, которая будто бы характеризует первобытное состояние человечества.
Что особенно отчетливо указывает на относительно низкий уровень его
философских воззрений - это его абсолютное непонимание свободы воли (еврей,
по природе своей, раб, а потому и детерминист), но рельефнее всего это
вытекает из того факта, что он, как истый еврей, видит в индивидуумах не
субстанции, а лишь акциденции, лишь недействительные модусы единственно
действительной, чуждой всякой индивидуации, бесконечной субстанции. Еврей не
монадолог. Поэтому нет более глубокой противоположности. как между Спинозой
и его несравненно более выдающимся и более универсальным современником
Лейбницем, защитником учения о монадаха также еще более великим творцом
этого учения - Бруно, сходство котором со Спинозой поверхностное понимание
преувеличило до уродливых размеров.
Подобно "радикально-доброму" и "радикально-злому", у еврея (и у
женщины) вместе с гениальностью остутствует "радикально-глупое", заложенное
в человеческой, мужской природе. Специфический вид интеллектуальности,
который превозносится в еврее, как и в женщине, есть, с одной стороны,
большая бдительность их большого эгоизма. С другой стороны, он покоится на
бесконечной способности их приспособиться ко всевозможным внешним целям без
всякого исключения, ибо они оба лишены природного мерила ценности, лишены
царства целей в самом сердце своем. Взамен этого они обладают неомраченными
естественными инстинктами, которые у мужчины-арийца не всегда возвращаются в
подходящее время, чтобы оказать ему посильную поддержку, когда его покидает
сверхчувственное в его интеллектуальном выражении.
Здесь пора вспомнить о сходстве между евреем и англичанином, о котором
еще со времени Рихарда Вагнера неоднократно говорили. Вне всякого сомнения,
англичане единственные из всех индогерманцев имеют некоторое сходство с
семитами. Их ортодоксальность, их строгое буквальное соблюдение субботнего
отдыха, все это подтверждает нашу мысль. В их религиозности нередко можно
заметить черты ханжества. Они, подобно женщинам, не создали еще ничем
выдающегося ни в области музыки, ни в области религии. Иррелигиозный поэт -
вещь вполне возможная. Очень выдающийся художник не может быть
иррелигиозным, но существование иррелигиозного композитора совершенно
немыслимо. В связи с этим находится тот факт, что англичане не выдвинули ни
одного выдающегося архитектора, ни одного значительного философа. Беркли
также, как Свифт и Стерн - ирландцы. Эригена, Карлейль, Гамильтон и Берне -
шотландцы. Шекспир и Шелли - два величайших англичанина, но они далеко еще
не являются крайними вершинами человечества. Им очень далеко до таких людей,
как Микельанжело и Бетховен. Обратимся к "философам. Тут мы видим, что еще с
самых средних веков они всегда являлись застрельщиками реакции против всякой
глубины: начиная с Вильгельма Оккама и Дунса Скота - через Роджера Бэкона и
его однофамильца-канцлера, через столь родственного Спинозе Гоббеса и
плоского Локка, и кончая Гартли, Пристли, Бента-мом, обоими Миллями,
Льюисом, Гексли и Спенсером. Вот вам и все крупнейшие имена из истории
английской философии. Адам Смит и Давид Юм в счет не идут: они были
шотландцами.
Не следует забывать, что из Англии пришла к нам психология без души!
Англичанин импонировал немцу, как дельный эмпирик, как реальный политик в
теоретической и практической сфере, но этим исчерпывается все его значение в
области философии. Не было еще ни одного более глубокого мыслителя, который
остановился бы на эмпирическом. Не было также ни одного англичанина,
которому удалось бы самостоятельно перешагнуть за пределы эмпирического.
Однако не следует отождествлять англичанина с евреем. В англичанине
заложено больше трансцендентного, чем в еврее, только дух его скорее,
направлен от трансцендентного к эмпирическому, чем от эмпирического к
трансцендентному. Будь это не так, англичанин не был бы так полон юмора, как
мы наблюдаем в действительности, еврей же совершенно лишен юмора и он сам
представляет лучший, после половой жизни, объект для остроумия.
Я отлично знаю, какая это трудная проблема смех и юмор. Она трудна, как
и все свойственное только человеку и чуждое животному. Насколько она трудна,
можно видеть из того, что Шопенгауэр не мог на этот счет сказать что-либо
основательное и даже Жан Поль не в состоянии был кого-либо удовлетворить
своим толкованием. Прежде всего, в юморе заключаются самые разнообразные
черты: для многих он, по-видимому, служит более тонкой формой выражения
сострадания к другим и к самому себе. Но этим еще не сказано, что собственно
является для юмора особенно характерным. Человек, абсолютно лишенный пафоса,
может с помощью юмора выразить сознательный "пафос расстояния", но и этим мы
еще не пододвинулись к разрешению вопроса о сущности юмора.
Самой существенной стороной юмора, на мой взгляд, является
преувеличенное подчеркивание эмпирического, которое таким образом яснее
выставляет всю незначительность последнего. Строго говоря, все, что
реализовано, смешно. На этом и базируется юмор, является таким образом
противоэмоцией эротики.
Эротика охватывает и человека, и весь мир в одно целое, и направляет