Страница:
превратились в женщин, или всегда оставались таковыми, но нет ни одной
женщины, которая вышла бы за пределы известного, не особенно высокого,
морального и интеллектуального начала. Поэтому я хотел бы тут же повторить
прежнее положение: наиболее высоко стоящая женщина все же стоит бесконечно
ниже самого низкого из мужчин.
Но возражения можно и еще продолжить, пока они не коснутся одного
пункта, на котором моей теории придется непременно остановиться, чтобы
избегнуть лишних упреков. Существуют различные племена и расы, где мужской
элемент, не являясь какой-нибудь промежуточной сексуальной формой, тем не
менее обнаруживает так мало сходства с идеей мужественности в том виде, в
каком она представлена в этой книге, что один этот факт заставляет нас
опасаться за непреложность его принципов и несокрушимость его главного
фундамента. Что можно сказать, например, о китайцах с их чисто женской
нетребовательностью и отсутствием всяких стремлений? Здесь, без сомнения,
соблазн приписать целому народу исключительную женственность особенно велик.
Ведь обычай носить косу не есть же пустой каприз целой нации, а что должна
означать собою скудная растительность на лице? В таком случае, как обстоит
дело с неграми? Вряд ли негры выдвинули хоть одного гения В моральном же
отношении они стоят почти все так низко, что американцы, как известно, стали
серьезно призадумываться, не является ли эмансипация их слишком рискованным
шагом.
Итак, если принцип промежуточных половых форм может иметь некоторое
значение для расовой антропологии (благодаря тому, что некоторые народы в
целом обладают большим количеством женственности), то все же следует
признать, что все предыдущие выводы относятся прежде всего к арийскому
мужчине и к арийской женщине. Если же мы обратимся к вопросу о том,
насколько другие великие племена человечества обнаруживают совпадение с теми
отношениями, которые проявляются в крайних вершинах его, если мы далее
поинтересуемся узнать, какие препятствия мешают им приблизиться к этим
вершинам, во всех этих случаях мы всецело переходим в область расовых
характеров, путем самого тщательного и благородного углубления в содержание
и сущность его.
В качестве предмета ближайших рассуждении я выбрал еврейство. При этом
я руководствовался тем соображением, что оно, как далее видно будет,
является самым упорным и подчас опасным противником тех воззрений, которые
уже были развиты до сих пор и которые предстоит еще развить в дальнейшем
кроме того, оно возражает против главной точки зрения, лежащей в основе
моего исследования. Следует заметить, то еврейство обнаруживает черты
антропологического родствa с обеими упомянутыми расами: с неграми и с
монголами. На негров указывают столь распространенные среди евреев курчавые
волосы. На примесь монгольской крови указывает столь обычная среди евреев
китайская или малайская форма лицевой части черепа, которой всегда
соответствует желтоватый оттенок кожи.
Все это результат ежедневного опыта, и только в этом смысле нужно
понимать наши замечания. Антропологический вопрос о происхождении еврейства,
кажется, совершенно неразрешим. Даже столь ин-тересный ответ, какой дал Г.
С. Чемберлен в своих знаменитых "Основах XIX века", вызвал в новейшее время
целую массу возражений. Я не обладаю достаточными знаниями, чтобы разбирать
этот вопрос. то, что здесь будет, хотя и кратко, но возможно глубже
проанализировано, относится к психическому своеобразию еврейского элемента.
Эта задача лежит в сфере психологического наблюдения и расчленения. Она
разрешима вне всяких гипотез об исторических явлениях, которые в настоящее
время уже не поддаются контролю. Объективность, это главное, что необходимо
соблюдать при разрешении поставленного вопроса. Это тем более важно, что
отношение к еврейству в настоящий момент является самой важной и резкой
стороной национального вопроса, которую каждый старается публично разрешить
и которая всюду служит теперь основным принципом разделения цивилизованных
людей. И нельзя утверждать, чтобы та ценность, которую придают открытому
заявлению в этом вопросе, не соответствовала бы серьезности и глубокому
значению его, чтобы люди преувеличивали огромную важность этом вопроса. Тот
факт, что мы сталкиваемся с ним повсюду, исходили ли мы из культурных или
материальных, из религиозных или политиче-ких, из художественных или
научных, из биологических или исторических, характерологических и
философских проблем, этот факт, вероятно, имеет глубочайшую основу в
существе самого еврейства. Отыскатьэту причину есть задача, для которой
никакой труд не может казаться чрезмерным, ибо результат, во всяком случае,
должен нас бесконечно вознаградить.
Но предварительно я хотел бы точно определить, в каком смысле я говорю
о еврействе. Я говорю здесь не о расе и не о народе, еще меньше о
вероисповедании, официально признанном законом. Под еврейством следует
понимать только духовное направление, психическую конституцию, которая
является возможностью для всех людей, но которая получила полнейшее
осуществление свое в историческом еврействе. Что это так, доказывается ничем
иным, как антисемитизмом. Самые настоящие, наиболее арийские из арийцев,
уверенно сознающие свое арийство, не бывают антисемитами. Нет никакого
сомнения, что их могут неприятно поразить бьющие в глаза еврейские черты, но
антисемитизма в общем, того антисемитизма, который насквозь проникнут
человеконенавистничеством, они совершенно постичь не могут. Это именно те
люди, которые среди защитников еврейства известны под именем "филосемитов".
В тех случаях, когда уничтожают или нападают на еврейство приходят на
выручку их мнения относительно юдофобства, мнения, исполненные чрезвычайного
удивления и глубокого негодования3. Напротив, в агрессивном антисемите можно
всегда заметить некоторые еврейские черты. Они могут и запечатлеться и на
его физиономии, хотя бы его кровь была чиста от всякой семитической примеси.
Да иначе и быть не может. Подобно тому, как мы в другом человеке любим
именно то, к чему сами стремимся и чего никогда вполне достичь не можем, мы
ненавидим в другом то, чего мы не хотели бы видеть в себе, но что все-таки
отчасти свойственно нам.
Человек не может ненавидеть то, с чем у него нет никакого сходства.
Только другой человек часто в состоянии указать нам на то, какие
непривлекательные и низменные черты свойственны нам.
Этим объясняется то, что самые отъявленные антисемиты всегда находятся
среди самих евреев. Ибо только еврейские евреи, подобно совершенно арийским
арийцам, не настроены антисемитично. Что касается всех остальных, то более
низкие натуры проявляют свой антисемитизм по отношению к другим, произносят
над ними свой приговор. никогда однако не подвергая себя в этом направлении
суду своей критики. Только у немногих антисемитизм направлен прежде всем
против их собственной личности.
Одно остается бесспорным: кто ненавидит еврейскую сущность. ненавидит
ее прежде всего в себе самом. Тот факт, что он безжалостно преследует все
еврейское в другом человеке, есть только попытка самому таким образом
освободиться от него. Он стремится свергнуть с себя все еврейское,
сосредоточив его целиком в своем ближнем, чтобы на минуту иметь возможность
считать себя свободным от него. Ненависть есть явление проекции, как и
любовь: человек ненавидит только того, кто вызывает в нем неприятные
воспоминания о себе самом.
Антисемитизм евреев доказывает, что никто, знающий еврея, не видит в
нем предмета, достойного любви - даже сам еврей. Антисемитизм арийца
приводит нас к не менее важному выводу: не следует смешивать еврейство и
евреев. Есть арийцы, которые содержат в себе значительно больше еврейского,
чем настоящий еврей. Есть также евреи, которые больше походят на арийцев,
чем любой ариец. Я не буду здесь перечислять семитов, которые содержали в
себе много арийского - ни менее значительных (как, например, известный
Фридрих Николай в XVIII веке), ни более значительных среди них (здесь
следует упомянуть Фридриха Шиллера), я также отказываюсь от более подробного
анализа их еврейства. Глубочайший антисемит Рихард Вагнер, и тот не вполне
свободен от некоторого оттенка еврейства, даже в своем искусстве, как бы
сильно ни обманывало нас то чувство, которое видит в нем великого художника
вне рамок исторического человека, как бы мало мы ни сомневались в том, что
его Зигфрид есть самое нееврейское произведение, какое только можно было
создать. Но без причины никто антисемитом че бывает. Как отрицательное
отношение Вагнера к большой опере и театру следует свести к сильному
влечению, которое он сам питал к ним, влечению, которое ясно выступает еще в
его "Лоэнгрине", точно также н его музыку, единственную в мире по силе
мыслей, выраженных в мотиве, трудно будет признать свободной от чего-то
навязчивого, шумного, неблагородного, в связи с последним обстоятельством
стоят и необычайные усилия Вагнера, направленные на внешнюю инструментовку
своих произведений. Нельзя отрицать и того, что вагнеровская музыки
производит сильнейшее впечатление как на еврея - антисемита, которыи никак
не может вполне освободиться от своего еврейства, так и на индо-германца
юдофоба, который боится впасть в него. Сказанное не относится к музыке
"Парсифаля", которая на веки останется недоступной для настоящего еврея, как
и сама драма "Парсифаль", он не поймет ни "хора пилигриммов", ни поездки в
Рим "Тангейзера", как и многого другого. Человек, который был бы только
немцем, никогда не мог бы прийти к тому ясному сознанию сущности немецкого
духа, к какому пришел Вагнер в своих "Нюренбергских Мейстерзингерах".
Наконец, следует также подумать над тем, почему Вагнера больше тянуло к
Фейербаху, чем к Шопенгауэру.
В мои планы вовсе не входит низвести великого человека путем
мелко-психологическом разбора. Еврейство служило ему великой поддержкой в
деле познания и утверждения в себе другого полюса. Благодаря еврейству
Вагнеру удалось проложить себе дорогу к Зигфриду и Парсифалю и дать
единственное в истории высшее выражение германского духа. Человек, более
выдающийся, чем Вагнер, должен прежде всего одолеть в себе еврейство, чтобы
найти свою миссию. Я позволю себе уже в этом месте выставить следующее
положение: всемирно-историческое значение и величайшая заслуга еврейства
заключается, вероятно, в том, что оно беспрестанно проводит арийца к
постижению его собственной сущности, что оно вечно напоминает ему о нем
самом. Этим именно ариец и обязан еврею. Благодаря еврею ариец узнает, что
ему следует особенно опасаться: еврейства, как известной возможности,
заключенной в нем самом.
Этот пример дает вполне точное представление о том, что, по-моему
мнению, следует понимать под еврейством. Не нацию и не расу, не
вероисповедание и не писанный завет. Если я тем не менее говорю о еврее, то
под этим я не понимаю ни отдельного еврея, ни совокупности их. Я имею ввиду
человека вообще, поскольку он причастен к платоновской идее еврейства.
Значение именно этой идеи я и хочу обосновать.
Необходимость разграничения явления определяет направление моего
исследования: оно должно протекать в сфере половой психологии. Странная
неожиданность поражает человека, который задумывался над вопросом о женщине,
о еврее. Он чутьем своим воспринимает, в какой-степени еврейство проникнуто
той женственностью, сущность которыЙмы исследовали до сих пор исключительно
в смысле некоторой противоположности ко всему мужскому без всяких различий-
Здесь все может легко навести его на мысль о том, что у еврея гораздо больше
женственности, чем у арийца. Он, наконец, может придти к допущению
платоновской мысли- соприкосновения с женщиной даже самого мужественного
еврея.
Это мнение было бы ошибочно. Но так как существует огромное количество
важнейших пунктов, тех пунктов, в которых перед нами, по-видимому,
раскрывалась глубочайшая сущность женственности, и которые мы, к нашему
великому изумлению, снова и как бы во второй раз находим у еврея, то нам
представляется необходимым точно установить здесь же всевозможные случаи
совпадения и уклонения.
На первый взгляд соответствие между женщиной и еврейством кажется прямо
необычайным. Аналогии в этой области до того поразительны, что
представляется возможным проследить их необыкновенно далеко. Мало того. Мы
находим здесь не только подтверждение прежних выводов, но приобретаем много
новых интересных дополнений к основной теме. И, по-видимому, вопрос о том,
из чего следует исходить при дальнейшем изложении, лишен всякого серьезного
значения.
Чтобы недолго ходить за аналогией, приведем здесь тот замечательный
факт, что евреи отдают значительное предпочтение движимым благам, даже в
настоящее время, когда им вполне доступны все другие формы приобретения.
Несмотря на сильно развитые в них приобретательные инстинкты, они не ощущают
никакой потребности в собственности, по крайней мере, в ее наиболее прочной
форме, в форме землевладения. Собственность стоит в неразрывной связи с
личной своеобразностью, с индивидуальностью. Отсюда вытекает массовое
обращение евреев к коммунизму. Коммунизм, как определенную тенденцию к
общности, следует всегда отличать от социализма, который стремится к
общественной кооперации и к признанию человечества в каждом отдельном
человеке. Социализм - арийского происхождения (Оуэн, Карлейль, Рескин,
Фихте), коммунизм - еврейского (Маркс). Современная социал-демократия далеко
ушла от христианского, прерафаэлитского социализма только потому, что в ней
евреи играют очень выдающуюся роль. Вопреки своим обобществляющим
склонностям, марксистская форма рабочего движения (в противовес Родбертусу)
не имеет ровно никакого отношения к идее государства, что несомненно
вытекает из отсутствия у евреев всякого понимания этой идеи. Она слишком
неуловима. Абстракция, кроющаяся в ней, слишком далека от всяких конкретных
целей, чтобы еврей мог духовно вполне освоиться с нею. Государство есть
совокупность всех целей, которые могут быть осуществлены лишь соединением
разумных существ, как таковых. Но этот кантовский разум, этот дух,
по-видимому, в одинаковой степени отсутствует как у еврея, как и у женщины.
По этой-то причине сионизм и представляется нам до того безнадежным,
хотя он пробудил самые благородные чаяния среди евреев. Дело в том, что
сионизм является отрицанием еврейства, которое по идеи своей стремится
распространиться на всю поверхность земном шара. Для еврея понятие
гражданина трансцендентально. Вот почему еврейского государства, в истинном
значении этом слова, никогда не было никогда и быть не может. В идее
государства заключается утверждение гипостазирование межиндивидуальных
целей, решение по свободному выбору подчиниться созданному для себя
правопорядку, который находит свое символическое (и никакое иное) выражение
в лице главы государства. В силу этого противоположностью государства
является анархия, которая еще в настоящее время так близка по духу
коммунизму, именно в виду его полнейшего непонимания сущности государства,
однако тут же следует заметить, что все прочие элементы социалистического
движения совершенно лишены этого анархического оттенка. Правда, исторически
существующие формы государственности не осуществили еще идеи даже до
известной приблизительности. Тем не менее в каждой попытке образования
государства все же кроется известная частица, допустим даже, минимум этой
идеи, которая возвышает его над простой ассоциацией ради торговых целей или
целей могущества и господства. Историческое исследование возникновения
какого-нибудь определенного государства еще ничего не говорит нам о присущей
ему основной идее его, поскольку оно действительно является государством, а
не казармой. Для того, чтобы постигнуть сущность этой идеи, необходимо будет
признать значительную долю справедливости за осмеянной ныне теорией договора
Руссо. В истинном государстве выражается лишь соединение нравственных
личностей во имя общих задач.
Еврей чужд идее государственности не со вчерашнего дня. Этим качеством
он отличается еще издавна. Но отсюда мы уже можем заключить, что у еврея,
как и у женщины, личность совершенно отсутствует.
В процессе дальнейшего изложения мы убедимся, насколько верно это
положение. Ибо только отсутствие умопостигаемого "я" является основой как
женской, так и еврейской несоциальности. Евреи, как и женщины, охотно торчат
друг возле друга, но они не знают общения друг с другом, как
самостоятельные, совершенно отличные существа, под знаменем сверх
индивидуально и идеи.
Как нет в действительности "достоинства женщин", так и немыслимо
представление о еврейском "gentleman". У истинного еврея нет того
внутреннего благородства, которое ведет к чувству собственного достоинства и
к уважению чужого "я". Нет еврейского дворянства. Это тем знаменательнее,
что интеллектуальный подбор действует среди евреев в течение тысячелетий.
Этим объясняется также и то, что известно под названием еврейского
высокомерия. Оно является выражением отсутствия сознания собственного "я" и
сильнейшей потребности поднять ценность своей личности путем низведения
личности ближнего, ибо истинный еврей, как и истинная женщина, лишен
собственного "я", а потому он лишен и самоценности. Вот почему, хотя еврей и
аристократичность суть две совершенно несоизмеримые величины, он проявляет
чисто женскую страсть к титулам. Это можно поставить наряду с его чванством,
объектами которого являются театральная ложа или модные картины в его
салоне, христианские знакомые или его знание. Но в этих-то именно примерах и
лежит полнейшее непонимание всего аристократического со стороны евреев. У
арийца существует потребность знать, что представляли собою его предки. Он
высоко ставит их. так как он выше ценит свое прошлое, чем быстро меняющийся
еврей, который лишен благочестия, так как не может придать жизни никакой
ценности. Ему чужда та гордость предками, которая еще в известной степени
присуща даже самому бедному, плебейскому арийцу. Последний почитает своих
предков именно в силу того, что они предки его. Еврей этого не знает, он
неспособен уважать в них самого себя. Было бы неправильно возразить мне
указанием на необычайную силу и богатство еврейской традиции. История
еврейскою народа представляет для его потомков, даже для того из них,
который придает ей большое значение, не сумму всего когда-то случавшегося,
протекшего. Она скорее является для него источником, из которого он черпает
новые мечты, новые надежды: еврей ценит свое прошлое не как таковое, оно -
его будущее.
Недостатки еврейства очень часто хотели объяснить, не только одни
евреи, жестокими мнениями и рабским положением, которое занимали евреи в
течение всего средневековья вплоть до самого XIX века. Дух порабощенности
будто бы воспитал в еврее ариец. Немало есть христиан, которые в этом
отношении видят в еврее вечный упрек по поводу совершенного ими
преступления. Однако следует признать, что подобный взгляд заходит слишком
далеко.
Нельзя говорить о каких-нибудь переменах в человеке, которые явились бы
результатом внешнего влияния на целый ряд предшествовавших поколений, если
этот человек в силу внутреннего импульса охотно идет навстречу этому
внешнему воздействию и благосклонно протягивает ему руку. Теория
наследования приобретенных качеств еще до сих пор не доказана, а что
касается человека, то, несмотря на видимую приспособляемость его, можно с
большей уверенностью, чем по отношению ко всем прочим живым существам,
сказать, что характер как отдельного лица, так и целой расы, постоянен.
Только убожество и поверхностность мысли может привести в тому взгляду, что
человек создается окружающей его средой. Я считаю позорным уделить хоть одну
строчку возражению против взгляда, который уничтожает всякую возможность
свободного понимания вещей. Если человек действительно изменяется, то это
может происходить изнутри к внешнему миру. В противном случае, нет, как у
женщины, ничего действительного, а есть одно только небытие, вечное,
неизменное. Как можно говорить о каком-то воспитании, которое еврей будто бы
получил в процессе исторической жизни, когда еще Ветхий Завет отчетливо и
ясно указывает на то, как Иаков, этот патриарх, обманул своего умирающего
отца Исаака, провел своем брата Исава и не вполне правильно и честно
обогатился на счет своего тестя Лавана?
Защитники евреев очень часто отмечают тот факт, что евреи, даже в
процентном отношении, совершают тяжкие преступления значительно реже, чем
арийцы. Совершенно справедливо. Ведь еврей в сущности нисколько не
антиморален. Но тут же следует прибавить, что он не является также
воплощением высшего нравственного типа- Можно сказать, что он относительно
аморален. Он не особенно добр, не особенно зол, в основе же своей он ни то,
ни другое, но прежде всего он - низок. Поэтому еврейству одинаково чуждо как
представлеиие об ангеле, так и понятие черта, олицетворение добра, как и
олицетворение зла, вещи, ему совершенно незнакомые. Это положение ничуть не
пострадает от указания на книгу Иова, на образ Белиала, на миф об Эдеме.
Хотя современные спорные вопросы в области критики источников, вопросы о
разграничении самобытного и заимствованного, лежат на таком пути, вступить
на который я не считаю себе призванным, однако я с полной решительностью
утверждаю, что в психической жизни современного еврея, будь он
"свободомыслящий" или "ортодокс", принцип дьявола или образ ангела, небо или
ад не играют ни малейшей религиозной роли. Если еврей никогда не в состоянии
подняться на крайнюю высоту нравственности, то с другой стороны, убийство и
насилие совершаются им несомненно гораздо реже, чем арийцем. Только теперь
мы можем понять отсутствие у еврея всякого страха перед демоническим
принципом.
Защитники женщин не реже, чем защитники евреев, ссылаются на их меньшую
преступность, желая этим доказать и более совершенную нравственность их.
Аналогия между теми и другими кажется все более полной. Нет женского черта,
как нет женского ангела: только любовь, это упорное отрицание
действительности, дает мужчине возможность видеть в женщине небесное
создание, только слепая ненависть может заставить ее признать испорченной,
подлой, низкой. Что безусловно чуждо женщине, как и еврею, это величие, в
каком угодно отношении. Нет среди них ни великих победителей в сфере
нравственности, ни великих служителей идее безнравственности. В
мужчине-арийце сосредоточены одновременно и злой, и добрый принцип
кантовской философии религии, но оба эти принципа сидят в нем в строго
разграниченном состоянии: добрый дух и злой демон ведут между собою борьбу
за его обладание. В еврее, как и в женщине, добро и зло еще не
дифференцированы. Нет еврейского убийцы" как и нет еврейского святого. И
весьма правдоподобно, чти малочисленные элементы веры в черта, которые
остались в еврейских преданиях, идут от парсизма и из Вавилона.
Итак, евреи ведут существование не как свободные, державные, выбирающие
между добродетелью и пороком индивидуальности, подобно арийцам. Каждый
человек как-то непроизвольно представляет себе арийцев в виде огромной толпы
отдельных людей. Евреи же приобретают вид какого-то слитного плазмодия,
разлившегося по широкой поверхности. Антисемитизм благодаря этому очень
часто впадал в заблуждение, он говорил о какой-то упорной сознательной
сплоченности, о "еврейской солидарности". Это вполне понятное смешение
различных вещей. Бывает иногда, что самый незначительный, никому не
известный еврей, на которого возводится какое-нибудь обвинение, вызывает
чувство живейшего участия среди всех евреев. Они хотят непременно доказать
его невинность и сильно надеются, что им это удастся. Но ни в коем случае не
следует думать, что их интересует этот человек, как отдельный еврей, что их
занимает его индивидуальная судьба, как судьба единичного еврея, что он, как
таковой, вызывает в них больше сострадания, чем несправедливо преследуемый
ариец. Это далеко не так. Угроза всему еврейству, опасение, что этот факт
может бросить невыгодную тень на всю совокупность евреев или, лучше сказать,
на все еарейство вообще, на идею еврейства - вот где кроется причина
упомянутых явлений непроизвольного участия с их стороны. Совершенно то же
бывает и с женщиной, которая бесконечно рада, когда слышит нелестные отзывы
о какой-нибудь представительнице одной с ней пола. Она даже сама непрочь
придти на помощь, чтобы тем решительнее низвести ее, но только при одном
условии: если женщина, как таковая, женщина вообще, не должна быть при этом
задета. Только при условии, чтобы из-за этого не уничтожалась в мужчине
жажда женщины, чтобы никто не усомнился в "любви", чтобы люди по-прежнему
женщины, которая вышла бы за пределы известного, не особенно высокого,
морального и интеллектуального начала. Поэтому я хотел бы тут же повторить
прежнее положение: наиболее высоко стоящая женщина все же стоит бесконечно
ниже самого низкого из мужчин.
Но возражения можно и еще продолжить, пока они не коснутся одного
пункта, на котором моей теории придется непременно остановиться, чтобы
избегнуть лишних упреков. Существуют различные племена и расы, где мужской
элемент, не являясь какой-нибудь промежуточной сексуальной формой, тем не
менее обнаруживает так мало сходства с идеей мужественности в том виде, в
каком она представлена в этой книге, что один этот факт заставляет нас
опасаться за непреложность его принципов и несокрушимость его главного
фундамента. Что можно сказать, например, о китайцах с их чисто женской
нетребовательностью и отсутствием всяких стремлений? Здесь, без сомнения,
соблазн приписать целому народу исключительную женственность особенно велик.
Ведь обычай носить косу не есть же пустой каприз целой нации, а что должна
означать собою скудная растительность на лице? В таком случае, как обстоит
дело с неграми? Вряд ли негры выдвинули хоть одного гения В моральном же
отношении они стоят почти все так низко, что американцы, как известно, стали
серьезно призадумываться, не является ли эмансипация их слишком рискованным
шагом.
Итак, если принцип промежуточных половых форм может иметь некоторое
значение для расовой антропологии (благодаря тому, что некоторые народы в
целом обладают большим количеством женственности), то все же следует
признать, что все предыдущие выводы относятся прежде всего к арийскому
мужчине и к арийской женщине. Если же мы обратимся к вопросу о том,
насколько другие великие племена человечества обнаруживают совпадение с теми
отношениями, которые проявляются в крайних вершинах его, если мы далее
поинтересуемся узнать, какие препятствия мешают им приблизиться к этим
вершинам, во всех этих случаях мы всецело переходим в область расовых
характеров, путем самого тщательного и благородного углубления в содержание
и сущность его.
В качестве предмета ближайших рассуждении я выбрал еврейство. При этом
я руководствовался тем соображением, что оно, как далее видно будет,
является самым упорным и подчас опасным противником тех воззрений, которые
уже были развиты до сих пор и которые предстоит еще развить в дальнейшем
кроме того, оно возражает против главной точки зрения, лежащей в основе
моего исследования. Следует заметить, то еврейство обнаруживает черты
антропологического родствa с обеими упомянутыми расами: с неграми и с
монголами. На негров указывают столь распространенные среди евреев курчавые
волосы. На примесь монгольской крови указывает столь обычная среди евреев
китайская или малайская форма лицевой части черепа, которой всегда
соответствует желтоватый оттенок кожи.
Все это результат ежедневного опыта, и только в этом смысле нужно
понимать наши замечания. Антропологический вопрос о происхождении еврейства,
кажется, совершенно неразрешим. Даже столь ин-тересный ответ, какой дал Г.
С. Чемберлен в своих знаменитых "Основах XIX века", вызвал в новейшее время
целую массу возражений. Я не обладаю достаточными знаниями, чтобы разбирать
этот вопрос. то, что здесь будет, хотя и кратко, но возможно глубже
проанализировано, относится к психическому своеобразию еврейского элемента.
Эта задача лежит в сфере психологического наблюдения и расчленения. Она
разрешима вне всяких гипотез об исторических явлениях, которые в настоящее
время уже не поддаются контролю. Объективность, это главное, что необходимо
соблюдать при разрешении поставленного вопроса. Это тем более важно, что
отношение к еврейству в настоящий момент является самой важной и резкой
стороной национального вопроса, которую каждый старается публично разрешить
и которая всюду служит теперь основным принципом разделения цивилизованных
людей. И нельзя утверждать, чтобы та ценность, которую придают открытому
заявлению в этом вопросе, не соответствовала бы серьезности и глубокому
значению его, чтобы люди преувеличивали огромную важность этом вопроса. Тот
факт, что мы сталкиваемся с ним повсюду, исходили ли мы из культурных или
материальных, из религиозных или политиче-ких, из художественных или
научных, из биологических или исторических, характерологических и
философских проблем, этот факт, вероятно, имеет глубочайшую основу в
существе самого еврейства. Отыскатьэту причину есть задача, для которой
никакой труд не может казаться чрезмерным, ибо результат, во всяком случае,
должен нас бесконечно вознаградить.
Но предварительно я хотел бы точно определить, в каком смысле я говорю
о еврействе. Я говорю здесь не о расе и не о народе, еще меньше о
вероисповедании, официально признанном законом. Под еврейством следует
понимать только духовное направление, психическую конституцию, которая
является возможностью для всех людей, но которая получила полнейшее
осуществление свое в историческом еврействе. Что это так, доказывается ничем
иным, как антисемитизмом. Самые настоящие, наиболее арийские из арийцев,
уверенно сознающие свое арийство, не бывают антисемитами. Нет никакого
сомнения, что их могут неприятно поразить бьющие в глаза еврейские черты, но
антисемитизма в общем, того антисемитизма, который насквозь проникнут
человеконенавистничеством, они совершенно постичь не могут. Это именно те
люди, которые среди защитников еврейства известны под именем "филосемитов".
В тех случаях, когда уничтожают или нападают на еврейство приходят на
выручку их мнения относительно юдофобства, мнения, исполненные чрезвычайного
удивления и глубокого негодования3. Напротив, в агрессивном антисемите можно
всегда заметить некоторые еврейские черты. Они могут и запечатлеться и на
его физиономии, хотя бы его кровь была чиста от всякой семитической примеси.
Да иначе и быть не может. Подобно тому, как мы в другом человеке любим
именно то, к чему сами стремимся и чего никогда вполне достичь не можем, мы
ненавидим в другом то, чего мы не хотели бы видеть в себе, но что все-таки
отчасти свойственно нам.
Человек не может ненавидеть то, с чем у него нет никакого сходства.
Только другой человек часто в состоянии указать нам на то, какие
непривлекательные и низменные черты свойственны нам.
Этим объясняется то, что самые отъявленные антисемиты всегда находятся
среди самих евреев. Ибо только еврейские евреи, подобно совершенно арийским
арийцам, не настроены антисемитично. Что касается всех остальных, то более
низкие натуры проявляют свой антисемитизм по отношению к другим, произносят
над ними свой приговор. никогда однако не подвергая себя в этом направлении
суду своей критики. Только у немногих антисемитизм направлен прежде всем
против их собственной личности.
Одно остается бесспорным: кто ненавидит еврейскую сущность. ненавидит
ее прежде всего в себе самом. Тот факт, что он безжалостно преследует все
еврейское в другом человеке, есть только попытка самому таким образом
освободиться от него. Он стремится свергнуть с себя все еврейское,
сосредоточив его целиком в своем ближнем, чтобы на минуту иметь возможность
считать себя свободным от него. Ненависть есть явление проекции, как и
любовь: человек ненавидит только того, кто вызывает в нем неприятные
воспоминания о себе самом.
Антисемитизм евреев доказывает, что никто, знающий еврея, не видит в
нем предмета, достойного любви - даже сам еврей. Антисемитизм арийца
приводит нас к не менее важному выводу: не следует смешивать еврейство и
евреев. Есть арийцы, которые содержат в себе значительно больше еврейского,
чем настоящий еврей. Есть также евреи, которые больше походят на арийцев,
чем любой ариец. Я не буду здесь перечислять семитов, которые содержали в
себе много арийского - ни менее значительных (как, например, известный
Фридрих Николай в XVIII веке), ни более значительных среди них (здесь
следует упомянуть Фридриха Шиллера), я также отказываюсь от более подробного
анализа их еврейства. Глубочайший антисемит Рихард Вагнер, и тот не вполне
свободен от некоторого оттенка еврейства, даже в своем искусстве, как бы
сильно ни обманывало нас то чувство, которое видит в нем великого художника
вне рамок исторического человека, как бы мало мы ни сомневались в том, что
его Зигфрид есть самое нееврейское произведение, какое только можно было
создать. Но без причины никто антисемитом че бывает. Как отрицательное
отношение Вагнера к большой опере и театру следует свести к сильному
влечению, которое он сам питал к ним, влечению, которое ясно выступает еще в
его "Лоэнгрине", точно также н его музыку, единственную в мире по силе
мыслей, выраженных в мотиве, трудно будет признать свободной от чего-то
навязчивого, шумного, неблагородного, в связи с последним обстоятельством
стоят и необычайные усилия Вагнера, направленные на внешнюю инструментовку
своих произведений. Нельзя отрицать и того, что вагнеровская музыки
производит сильнейшее впечатление как на еврея - антисемита, которыи никак
не может вполне освободиться от своего еврейства, так и на индо-германца
юдофоба, который боится впасть в него. Сказанное не относится к музыке
"Парсифаля", которая на веки останется недоступной для настоящего еврея, как
и сама драма "Парсифаль", он не поймет ни "хора пилигриммов", ни поездки в
Рим "Тангейзера", как и многого другого. Человек, который был бы только
немцем, никогда не мог бы прийти к тому ясному сознанию сущности немецкого
духа, к какому пришел Вагнер в своих "Нюренбергских Мейстерзингерах".
Наконец, следует также подумать над тем, почему Вагнера больше тянуло к
Фейербаху, чем к Шопенгауэру.
В мои планы вовсе не входит низвести великого человека путем
мелко-психологическом разбора. Еврейство служило ему великой поддержкой в
деле познания и утверждения в себе другого полюса. Благодаря еврейству
Вагнеру удалось проложить себе дорогу к Зигфриду и Парсифалю и дать
единственное в истории высшее выражение германского духа. Человек, более
выдающийся, чем Вагнер, должен прежде всего одолеть в себе еврейство, чтобы
найти свою миссию. Я позволю себе уже в этом месте выставить следующее
положение: всемирно-историческое значение и величайшая заслуга еврейства
заключается, вероятно, в том, что оно беспрестанно проводит арийца к
постижению его собственной сущности, что оно вечно напоминает ему о нем
самом. Этим именно ариец и обязан еврею. Благодаря еврею ариец узнает, что
ему следует особенно опасаться: еврейства, как известной возможности,
заключенной в нем самом.
Этот пример дает вполне точное представление о том, что, по-моему
мнению, следует понимать под еврейством. Не нацию и не расу, не
вероисповедание и не писанный завет. Если я тем не менее говорю о еврее, то
под этим я не понимаю ни отдельного еврея, ни совокупности их. Я имею ввиду
человека вообще, поскольку он причастен к платоновской идее еврейства.
Значение именно этой идеи я и хочу обосновать.
Необходимость разграничения явления определяет направление моего
исследования: оно должно протекать в сфере половой психологии. Странная
неожиданность поражает человека, который задумывался над вопросом о женщине,
о еврее. Он чутьем своим воспринимает, в какой-степени еврейство проникнуто
той женственностью, сущность которыЙмы исследовали до сих пор исключительно
в смысле некоторой противоположности ко всему мужскому без всяких различий-
Здесь все может легко навести его на мысль о том, что у еврея гораздо больше
женственности, чем у арийца. Он, наконец, может придти к допущению
платоновской мысли- соприкосновения с женщиной даже самого мужественного
еврея.
Это мнение было бы ошибочно. Но так как существует огромное количество
важнейших пунктов, тех пунктов, в которых перед нами, по-видимому,
раскрывалась глубочайшая сущность женственности, и которые мы, к нашему
великому изумлению, снова и как бы во второй раз находим у еврея, то нам
представляется необходимым точно установить здесь же всевозможные случаи
совпадения и уклонения.
На первый взгляд соответствие между женщиной и еврейством кажется прямо
необычайным. Аналогии в этой области до того поразительны, что
представляется возможным проследить их необыкновенно далеко. Мало того. Мы
находим здесь не только подтверждение прежних выводов, но приобретаем много
новых интересных дополнений к основной теме. И, по-видимому, вопрос о том,
из чего следует исходить при дальнейшем изложении, лишен всякого серьезного
значения.
Чтобы недолго ходить за аналогией, приведем здесь тот замечательный
факт, что евреи отдают значительное предпочтение движимым благам, даже в
настоящее время, когда им вполне доступны все другие формы приобретения.
Несмотря на сильно развитые в них приобретательные инстинкты, они не ощущают
никакой потребности в собственности, по крайней мере, в ее наиболее прочной
форме, в форме землевладения. Собственность стоит в неразрывной связи с
личной своеобразностью, с индивидуальностью. Отсюда вытекает массовое
обращение евреев к коммунизму. Коммунизм, как определенную тенденцию к
общности, следует всегда отличать от социализма, который стремится к
общественной кооперации и к признанию человечества в каждом отдельном
человеке. Социализм - арийского происхождения (Оуэн, Карлейль, Рескин,
Фихте), коммунизм - еврейского (Маркс). Современная социал-демократия далеко
ушла от христианского, прерафаэлитского социализма только потому, что в ней
евреи играют очень выдающуюся роль. Вопреки своим обобществляющим
склонностям, марксистская форма рабочего движения (в противовес Родбертусу)
не имеет ровно никакого отношения к идее государства, что несомненно
вытекает из отсутствия у евреев всякого понимания этой идеи. Она слишком
неуловима. Абстракция, кроющаяся в ней, слишком далека от всяких конкретных
целей, чтобы еврей мог духовно вполне освоиться с нею. Государство есть
совокупность всех целей, которые могут быть осуществлены лишь соединением
разумных существ, как таковых. Но этот кантовский разум, этот дух,
по-видимому, в одинаковой степени отсутствует как у еврея, как и у женщины.
По этой-то причине сионизм и представляется нам до того безнадежным,
хотя он пробудил самые благородные чаяния среди евреев. Дело в том, что
сионизм является отрицанием еврейства, которое по идеи своей стремится
распространиться на всю поверхность земном шара. Для еврея понятие
гражданина трансцендентально. Вот почему еврейского государства, в истинном
значении этом слова, никогда не было никогда и быть не может. В идее
государства заключается утверждение гипостазирование межиндивидуальных
целей, решение по свободному выбору подчиниться созданному для себя
правопорядку, который находит свое символическое (и никакое иное) выражение
в лице главы государства. В силу этого противоположностью государства
является анархия, которая еще в настоящее время так близка по духу
коммунизму, именно в виду его полнейшего непонимания сущности государства,
однако тут же следует заметить, что все прочие элементы социалистического
движения совершенно лишены этого анархического оттенка. Правда, исторически
существующие формы государственности не осуществили еще идеи даже до
известной приблизительности. Тем не менее в каждой попытке образования
государства все же кроется известная частица, допустим даже, минимум этой
идеи, которая возвышает его над простой ассоциацией ради торговых целей или
целей могущества и господства. Историческое исследование возникновения
какого-нибудь определенного государства еще ничего не говорит нам о присущей
ему основной идее его, поскольку оно действительно является государством, а
не казармой. Для того, чтобы постигнуть сущность этой идеи, необходимо будет
признать значительную долю справедливости за осмеянной ныне теорией договора
Руссо. В истинном государстве выражается лишь соединение нравственных
личностей во имя общих задач.
Еврей чужд идее государственности не со вчерашнего дня. Этим качеством
он отличается еще издавна. Но отсюда мы уже можем заключить, что у еврея,
как и у женщины, личность совершенно отсутствует.
В процессе дальнейшего изложения мы убедимся, насколько верно это
положение. Ибо только отсутствие умопостигаемого "я" является основой как
женской, так и еврейской несоциальности. Евреи, как и женщины, охотно торчат
друг возле друга, но они не знают общения друг с другом, как
самостоятельные, совершенно отличные существа, под знаменем сверх
индивидуально и идеи.
Как нет в действительности "достоинства женщин", так и немыслимо
представление о еврейском "gentleman". У истинного еврея нет того
внутреннего благородства, которое ведет к чувству собственного достоинства и
к уважению чужого "я". Нет еврейского дворянства. Это тем знаменательнее,
что интеллектуальный подбор действует среди евреев в течение тысячелетий.
Этим объясняется также и то, что известно под названием еврейского
высокомерия. Оно является выражением отсутствия сознания собственного "я" и
сильнейшей потребности поднять ценность своей личности путем низведения
личности ближнего, ибо истинный еврей, как и истинная женщина, лишен
собственного "я", а потому он лишен и самоценности. Вот почему, хотя еврей и
аристократичность суть две совершенно несоизмеримые величины, он проявляет
чисто женскую страсть к титулам. Это можно поставить наряду с его чванством,
объектами которого являются театральная ложа или модные картины в его
салоне, христианские знакомые или его знание. Но в этих-то именно примерах и
лежит полнейшее непонимание всего аристократического со стороны евреев. У
арийца существует потребность знать, что представляли собою его предки. Он
высоко ставит их. так как он выше ценит свое прошлое, чем быстро меняющийся
еврей, который лишен благочестия, так как не может придать жизни никакой
ценности. Ему чужда та гордость предками, которая еще в известной степени
присуща даже самому бедному, плебейскому арийцу. Последний почитает своих
предков именно в силу того, что они предки его. Еврей этого не знает, он
неспособен уважать в них самого себя. Было бы неправильно возразить мне
указанием на необычайную силу и богатство еврейской традиции. История
еврейскою народа представляет для его потомков, даже для того из них,
который придает ей большое значение, не сумму всего когда-то случавшегося,
протекшего. Она скорее является для него источником, из которого он черпает
новые мечты, новые надежды: еврей ценит свое прошлое не как таковое, оно -
его будущее.
Недостатки еврейства очень часто хотели объяснить, не только одни
евреи, жестокими мнениями и рабским положением, которое занимали евреи в
течение всего средневековья вплоть до самого XIX века. Дух порабощенности
будто бы воспитал в еврее ариец. Немало есть христиан, которые в этом
отношении видят в еврее вечный упрек по поводу совершенного ими
преступления. Однако следует признать, что подобный взгляд заходит слишком
далеко.
Нельзя говорить о каких-нибудь переменах в человеке, которые явились бы
результатом внешнего влияния на целый ряд предшествовавших поколений, если
этот человек в силу внутреннего импульса охотно идет навстречу этому
внешнему воздействию и благосклонно протягивает ему руку. Теория
наследования приобретенных качеств еще до сих пор не доказана, а что
касается человека, то, несмотря на видимую приспособляемость его, можно с
большей уверенностью, чем по отношению ко всем прочим живым существам,
сказать, что характер как отдельного лица, так и целой расы, постоянен.
Только убожество и поверхностность мысли может привести в тому взгляду, что
человек создается окружающей его средой. Я считаю позорным уделить хоть одну
строчку возражению против взгляда, который уничтожает всякую возможность
свободного понимания вещей. Если человек действительно изменяется, то это
может происходить изнутри к внешнему миру. В противном случае, нет, как у
женщины, ничего действительного, а есть одно только небытие, вечное,
неизменное. Как можно говорить о каком-то воспитании, которое еврей будто бы
получил в процессе исторической жизни, когда еще Ветхий Завет отчетливо и
ясно указывает на то, как Иаков, этот патриарх, обманул своего умирающего
отца Исаака, провел своем брата Исава и не вполне правильно и честно
обогатился на счет своего тестя Лавана?
Защитники евреев очень часто отмечают тот факт, что евреи, даже в
процентном отношении, совершают тяжкие преступления значительно реже, чем
арийцы. Совершенно справедливо. Ведь еврей в сущности нисколько не
антиморален. Но тут же следует прибавить, что он не является также
воплощением высшего нравственного типа- Можно сказать, что он относительно
аморален. Он не особенно добр, не особенно зол, в основе же своей он ни то,
ни другое, но прежде всего он - низок. Поэтому еврейству одинаково чуждо как
представлеиие об ангеле, так и понятие черта, олицетворение добра, как и
олицетворение зла, вещи, ему совершенно незнакомые. Это положение ничуть не
пострадает от указания на книгу Иова, на образ Белиала, на миф об Эдеме.
Хотя современные спорные вопросы в области критики источников, вопросы о
разграничении самобытного и заимствованного, лежат на таком пути, вступить
на который я не считаю себе призванным, однако я с полной решительностью
утверждаю, что в психической жизни современного еврея, будь он
"свободомыслящий" или "ортодокс", принцип дьявола или образ ангела, небо или
ад не играют ни малейшей религиозной роли. Если еврей никогда не в состоянии
подняться на крайнюю высоту нравственности, то с другой стороны, убийство и
насилие совершаются им несомненно гораздо реже, чем арийцем. Только теперь
мы можем понять отсутствие у еврея всякого страха перед демоническим
принципом.
Защитники женщин не реже, чем защитники евреев, ссылаются на их меньшую
преступность, желая этим доказать и более совершенную нравственность их.
Аналогия между теми и другими кажется все более полной. Нет женского черта,
как нет женского ангела: только любовь, это упорное отрицание
действительности, дает мужчине возможность видеть в женщине небесное
создание, только слепая ненависть может заставить ее признать испорченной,
подлой, низкой. Что безусловно чуждо женщине, как и еврею, это величие, в
каком угодно отношении. Нет среди них ни великих победителей в сфере
нравственности, ни великих служителей идее безнравственности. В
мужчине-арийце сосредоточены одновременно и злой, и добрый принцип
кантовской философии религии, но оба эти принципа сидят в нем в строго
разграниченном состоянии: добрый дух и злой демон ведут между собою борьбу
за его обладание. В еврее, как и в женщине, добро и зло еще не
дифференцированы. Нет еврейского убийцы" как и нет еврейского святого. И
весьма правдоподобно, чти малочисленные элементы веры в черта, которые
остались в еврейских преданиях, идут от парсизма и из Вавилона.
Итак, евреи ведут существование не как свободные, державные, выбирающие
между добродетелью и пороком индивидуальности, подобно арийцам. Каждый
человек как-то непроизвольно представляет себе арийцев в виде огромной толпы
отдельных людей. Евреи же приобретают вид какого-то слитного плазмодия,
разлившегося по широкой поверхности. Антисемитизм благодаря этому очень
часто впадал в заблуждение, он говорил о какой-то упорной сознательной
сплоченности, о "еврейской солидарности". Это вполне понятное смешение
различных вещей. Бывает иногда, что самый незначительный, никому не
известный еврей, на которого возводится какое-нибудь обвинение, вызывает
чувство живейшего участия среди всех евреев. Они хотят непременно доказать
его невинность и сильно надеются, что им это удастся. Но ни в коем случае не
следует думать, что их интересует этот человек, как отдельный еврей, что их
занимает его индивидуальная судьба, как судьба единичного еврея, что он, как
таковой, вызывает в них больше сострадания, чем несправедливо преследуемый
ариец. Это далеко не так. Угроза всему еврейству, опасение, что этот факт
может бросить невыгодную тень на всю совокупность евреев или, лучше сказать,
на все еарейство вообще, на идею еврейства - вот где кроется причина
упомянутых явлений непроизвольного участия с их стороны. Совершенно то же
бывает и с женщиной, которая бесконечно рада, когда слышит нелестные отзывы
о какой-нибудь представительнице одной с ней пола. Она даже сама непрочь
придти на помощь, чтобы тем решительнее низвести ее, но только при одном
условии: если женщина, как таковая, женщина вообще, не должна быть при этом
задета. Только при условии, чтобы из-за этого не уничтожалась в мужчине
жажда женщины, чтобы никто не усомнился в "любви", чтобы люди по-прежнему