Страница:
движение существовали во все времена, правда, в разные эпохи с различной
активностью. Оно всегда преувеличивает те созданные мужчинами трудности,
которые женщинам, стремящимся к образованию, приходилось некогда
преодолевать и которые будто бы наступят вновь. Наконец, оно не обращает
внимания на то, что требования эмансипации заявляются не настоящей женщиной,
а исключительно более мужественной, плохо понимающей свою природу, не
видящей мотивов своей деятельности, когда она заявляет от имени женщин
вообще.
Всякое движение в истории, а стало быть и женское, убеждено, что оно
ново, никогда не бывало раньше. Первые представительницы движения учили, что
женщина томилась во тьме, была заключена в оковы и только теперь она поняла
свое естественное право и требует его. Как во всяком историческом движении,
так и здесь, можно все дальше и дальше проследить аналогии. Женский вопрос
существовал и у древних и в средние века не только в социальном отношении.
Уже в давно прошедшие времена сами женщины стремились к духовной эмансипации
при помощи своих творений, и кроме того апологеты женского пола, мужчины и
женщины, поддерживали ее теоретическими исследованиями. Итак, совершенно
ошибочна вера, приписывающая борьбе феминисток столько рвения и новизны,
вера, что до последних лет женщины не имели случая беспрепятственно
развернуть силы своего духовного развития. Иаков Буркгардт рассказывает о
Ренессансе: "Самое похвальное, что можно сказать о великих итальянках того
времени - это о их мужественном духе, мужественных сердцах. Нужно только
посмотреть на совершенно мужественное поведение большинства женщин
героической поэзии у Боярдо и Ариосто чтобы понять, что здесь дело идет об
определенном идеале. Эпитет, "virago", считающийся в наше время довольно
двусмысленным комплиментом, был тогда высшей похвалой". В XVI столетии
женщинам был дан свободный доступ на сцену, появились первые актрисы. "В это
время женщину считали способной достичь вместе с мужчиной высших степеней
образования". Это время, когда один за другим появляются панегирики женскому
полу, когда Томас Мор требовал полного уравнения полов, а Агриппа фон
Неттесгейм ставил женщину выше мужчин. И все эти успехи погибли, вся эпоха
подверглась забвению, из которого ее извлек лишь XIX век.
Разве не бросается в глаза, что стремление к женской эмансипации в
мировой истории появляется, как кажется, через определенные одинаковые
промежутки времени?
В Х веке, в XV и XVI и теперь XIX и XX, по всем признакам, было больше
эмансипированных женщин, а женское движение сильнее, чем в промежуточные
эпохи. Было бы слишком поспешно строить на этом какую-нибудь гипотезу, но
все же следует отметить возможность проявления могучей периодичности,
благодаря которой в это время с чрезвычайной правильностью появляется на
свет больше гермафродитов, больше переходных форм, чем в промежуточные
эпохи. У животных в родственных случаях наблюдались такие же периоды.
По нашему мнению это, стало быть время наименьшего гонохоризма. Тот
факт, что в известные времена больше, чем обычно, рождается мужественных
женщин, требует дополнения с другой стороны, т.е. что в эту же эпоху
появляется на свет больше женственных мужчин. Это мы и видим в самой
поражающей степени. Весь сецессионистический вкус, присуждающий высоким,
стройным женщинам с плоской грудью и узкими бедрами призы за красоту, можно,
вероятно, объяснить именно этим явлением. Невероятное увеличение фатовства и
гомосексуальности находит объяснение только в большей женственности нашей
эры. Не без глубоких причин современный эстетический и половой вкус
опирается на создания прерафаэлитов.
Поскольку существуют в органической жизни периоды, подобные колебаниям
в жизни отдельных индивидуумов, но распространенные лишь на многие
поколения, то постольку же этот факт может проложить нам дорогу и открыть
широкий вид на понимание некоторых темных точек человеческой истории, более
широкий, чем те претенциозные "исторические миросозерцания", в таком
громадном количестве появившейся в наше время, особенно теория
экономического материализма. Несомненно, что от биологических исследований
нужно ожидать в будущем бесконечно много результатов и для истории
человечества. Здесь только сделана попытка применить ее к нашему случаю.
Если верно, что в одни эпохи больше, а в другие меньше рождается
гермафродитов, то, как результат этого, женское движение большей частью
исчезает само собой и появляется затем через долгий промежуток времени,
чтобы возрождаться и вновь погружаться в определенном темпе без конца. А
стало быть и женщины, стремящиеся сами по себе к эмансипации, рождаются то в
большем, то в меньшем числе.
Об экономических отношениях, принуждающих даже самую женственную жену
многосемейного пролетария идти на фабрику или на постройку домов, не может
быть, конечно, речи. Связь индустриального и промышленного развития с
женским вопросом более неустойчива чем это обычно думают, в особенности
теоретики - социалдемократы, и еще меньше существует причинной связи между
стремлениями, направленными с одной стороны к духовной способности, а с
другой - к экономической конкуренции. Например, во Франции, хотя она и
выдвинула треть выдающихся женщин, никогда женское движение не могло прочно
укорениться, и все же ни в одной европейской стране нет такого количества
женщин, самостоятельно занятых торговлей, как там. Борьба за ежедневное
пропитание резко отличается, стало быть, от борьбы за духовное содержание
жизни, если таковая вообще ведется известной группой женщин.
Прогноз, поставленный этому движению в духовной области, не
оптимистичен. Он еще более безутешен, чем та надежда, которую можно бы было
питать, если вместе с некоторыми авторами, признать, что прогрессивное
развитие человеческого рода идет к полной половой дифференцировке, т. е. к
половому диморфизму.
Последнее мнение я не могу принять на том основании, что в животном
царстве нельзя проследить связи высшего положения особей с более
значительным разделением пола. Некоторые gephyreae и rotatoriae, многие
птицы, а также среди обезьян мандриллы, выказывают гораздо больше
гонохоризма, чем с морфологической точки зрения его можно наблюдать у
человека. Если это предположение предсказывает то время, когда навсегда
исчезнет и сама потребность в эмансипации и будут только вполне развитые
masculina и такие же feminina.To теория периодического возврата женского
движения осуждает все стремления феминисток самым ужасным образом на
мучительное бессилие и объявляет всю их деятельность работой Донаид, которая
превратится в ничто через определенный промежуток времени.
Эта мрачная судьба постигнет женскую эмансипацию, если женщины будут
создавать себе иллюзии и видеть свои цели только в социальной жизни, в
историческом будущем рода, а своих врагов только в мужчинах и в созданных
последними правовых институтах. Тогда придется сформировать армию амазонок,
которая, впрочем, просуществует недолго, т. к. через известные промежутки
времени эта армия должна будет непременно рассыпаться. Полное исчезновение
женского движения из эпохи Ренессанса дает в этом смысле хороший урок
феминисткам. Истинное освобождение духа не может быть произведено даже самой
большой и дикой армией. Каждый индивидуум пусть борется за него
сам. Против кого? Против того, кто препятствует этому освобождению в
его собственной душе. Самый огромный и единственный враг женской эмансипации
- сама женщина. Доказать это - задача второй части.
Наша теория создала теперь свободный путь для исследования всех
действительно существующих половых противоположностей. Теория эта указала
нам, что мужчина и женщина должны пониматься только как типы, и что
запутанная действительность, дающая все новую и новую пищу известным уже
противоречиям, может быть изображена, как результат смешения двух типов.
Первая часть нашего исследования рассмотрела единственно реальные половые
промежуточные формы, правда, нужно сознаться, по несколько схематическому
плану. Мною руководило в данном случае желание дать развитым принципам общее
биологическое значение. Теперь, когда еще больше, чем раньше, объектом
наблюдения должен явится человек и когда психофизиологические изыскания
должны дать место интроспективному анализу, теперь требование
универсальности принципа половых промежуточных форм нуждается в ограничении,
Вполне подтвержденным и несомненным фактом являются случаи
гермафродитизма среди животных и растений.
Но уже у животных эта наличность обоих полов в одном организме
представляет скорее совмещение в индивидууме мужских и женских зародышных
желез, чем уравновешенное существование обоих полов скорее наличность обеих
крайностей, чем их нейтральное положение между конечными половыми точками.
Однако, о человеке с психологической точки зрения приходится вполне
определенно установить, что он во всякий данный момент необходимо должен
быть или мужчиной или женщиной. С этими вполне согласуется то явление, что
всякий, просто считающий себя лицом женского или мужского пола, видит свое
дополнение или просто в "мужчине", или просто в "женщине"'.
Однополый характер человека лучше всего подтверждается следующим
фактом, теоретическое значение которого вряд ли можно переоценить: в
сношениях двух гомосексуальных людей тот, кто берет на себя психическую и
физическую роль мужчины, обязательно в случае долгой связи сохраняет свое
мужское имя или принимает его, тогда как другой, играющий роль женщины, или
оставляет свое женское имя, или дает себе его, а еще чаще, довольно
характерно, получает его от других. Поэтому, в половых сношениях двух
лесбиянок или двух гомосексуалистов, одно лицо всегда выполняет функции
мужчины, другое - всегда женщины. Отношение М и Ж обнаруживается здесь в
решающем случае, как что-то фундаментальное, как нечто, чего нельзя обойти.
Несмотря на все половые промежуточные формы, человек в конце концов
все-таки одно из двух: или мужчина, или женщина. В этой древней эмпирической
двойственности заключается (не только анатомически и не только для каждого
конкретного случая в закономерном и точном согласовании с морфологическим
состоянием) глубокая истина и пренебрегать ею нельзя безнаказанно.
Этим, по-видимому, сделан шаг громадной важности, и благодетельной, и
роковой для всего дальнейшего. Мое мировоззрение устанавливает уже известное
бытие. Исследовать значение этого бытия и есть задача всего последующего
изложения. Но так как с этим проблематическим бытием непосредственно связана
основная трудность характерологии, то прежде чем приступить с наивной
храбростью к работе, нужно хоть немного ориентироваться в этой щекотливой
проблеме, о порог которой может запнуться всякая решимость.
Всякому характерологическому исследованию приходится бороться с
огромными, благодаря сложности материала, препятствиями. Часто бывает, что
дорога, как будто уже проложенная в лесной чаще, снова теряется в дикой
заросли, и нить совершенно путается в бесконечном клубке. Самое худшее то,
что относительно метода систематического изложения уже добытого материала,
относительно принципиального толкование успешных начал исследования - вновь
подымаются серьезные сомнения, главным образом, в правильности принципа
установления типов. Например, в вопросе половых противоположностей оказалось
приемлемым только род полярности обеих крайностей и бесконечного ряда
ступеней между ним. Нечто подобное полярности, по-видимому, можно применить
и к большинству остальных характерологических явлений, о которых я буду
говорить впоследствии. (Такое толкование предугадывал еще пифагорец Алкемеон
из Кротона); в этой области натурофилософия Шеллинга, быть может, переживет
еще иное удовлетворение, чем то возрождение, которое думал дать ей один
физик и химик наших дней.
Но основательна ли надежда исчерпать индивидуум прочной установкой его
положения в определенном пункте линии, соединяющей две крайности, даже
бесконечным нагромождением числа таких линий, создав систему координат для
бесконечно многих измерений? Ожидая совершенного описания человеческого
индивидуума в форме какого-то рецепта, не подойдем ли мы снова к
определенной конкретной области, догматическому скептицизму, махо -
юмовского анализа человеческого " Я" Не ведет ли нас род вейсмановской
Determinanten- Atomistik к мозаической психогномике, после того как мы
отошли от "мозаичнои психологии"?
Снова стоим мы перед старой и вечно новой проблемой: есть ли в человеке
единое простое бытие, и как оно относится к безусловно существующему в нем
многообразию? Есть ли душа? Каково отношение ее к душевным явлениям? Понятно
теперь, почему до сих пор не существовало никакой характерологии. Объект
этой науки, характер, сам по себе проблематичен. Проблема всякой метафизики
и теории познания, высший принципиальный вопрос психологии, составляет также
и проблему характерологии, проблему "до всякой характерологии
рассматриваемую, как научную систему". По крайней мере, это - проблема
характерологии, стремящейся критически разъяснить все свои предположения,
требования и цели, понять все различия посредством человеческой сущности.
Пусть характерологию назовут нескромной, но она хочет дать больше, чем
всякая "психология индивидуальных различий", и огромная заслуга Л. Вильяма
Стерна состоит в восстановлении ее, как цели психологического познания. Она
даст гораздо больше, чем простой свод двигательных и чувствительных реакций
в индивидууме, вот почему она и не может снизойти до остальных современных
экспериментальных психологических исследований, представляющих лишь
удивительную комбинацию статистических материалов и физической практики. Она
надеется остаться в сердечном согласии с богатой душевной действительностью,
полным забвением которой единственно можно объяснить смесь психологии
рычагов и винтиков. Она не боится, что ей придется разочаровать ожидания
студента, изучающего психологию, жаждущего познать самого себя, и что ей
придется удовлетворять его психологическими изысканиями о запоминании
односложного слова или о влиянии небольшой дозы кофе на процесс
арифметического сложения. И совершенно ясно, что более уважаемые ученые,
представляющие себе психологию как нечто большее, чем учение об ощущениях и
ассоциациях, среди господствующей в их науке пустыни, приходят к убеждению,
что проблемы героизма, самоотвержения, сумасшествия или преступления
умозрительная наука должна на века передать искусству, как единственному
органу их понимания, оставить всякую надежду не только постичь их лучше (это
было бы слишком дерзко по отношению к Шекспиру и Достоевскому), но даже
охватить систематически. Никакая другая наука, становясь нефилософской, не
может так скоро опошлиться, как психология. Освобождение ее от философии -
истинная причина ее упадка. Понятно, не только в своих предпосылках, но и
конечных выводах психология должна бы оставаться философской. Тогда бы
только она пришла к убеждению, что учение об ощущениях не имеет абсолютно
ничего общего с психологией. Эмпирическая психология исходит обыч-76
но из осязания и общих ощущений, чтобы закончить "развитием
нравственного характера". Анализ ощущений составляет область физиологии
чувств, и всякая попытка поставить ее социальные проблемы в более глубокую
связь с остальным содержанием психологии успеха иметь не
может.
Большим несчастьем для научной психологии было продолжительное влияние
на нее двух физиков, Фехнера и Гельмгольца. Таким образом и было признано,
что не только внешний, но и внутренний мир состоит из чистых ощущений.
Единственные, два лучших эмпирических психолога последнего времени, Вильям
Джеме и Рихард Авенариус, по крайней мере инстинктивно чувствовали, что
психологию нельзя начинать с осязания или мускульного ощущения, в то время
как вся остальная современная психология - какая-то клейкая смесь ощущений.
Это и составляет недостаточно ярко выраженную Дильтеем причину, почему
современная психология не касается проблем, обычно причисляемих к
психологическим: анализ убийства, дружбы, одиночество и т.п., - тут уж не
поможет старое указание на ее молодость; - да она и не может достичь этих
проблем, потому что движется в направлении, которое никогда не приведет ее к
благоприятному концу. Вот почему лозунгом в борьбе за психологическую
психологию должно быть прежде всего: долой учение об ощущениях из области
психологии!
Характерология, в вышеуказанном широком и глубоком смысле, заключает в
себе прежде всего понятие характера, т. е. понятие постоянно-единого бытия.
Как это уже рассматривалось в V главе первой части относительно морфологии,
изучающей всегда одинаковые при физиологических переменах формы
органического целого, так и характерология предметом своего исследования
предполагает нечто неизменное в психической жизни индивидуума, аналогичным
образом проявляющееся в его душевных жизненных проявлениях. Тут прежде всем
характерология противопоставляется "теории актуальности" психического, не
признающей ничего неизменного, потому что сама она покоится на основании
атомистики ощущений.
Характер не представляет из себя нечто, лежащее по ту сторону мыслей и
чувств индивидуума, напротив, он то, что открывается в каждой мысли и в
каждом чувстве. "Все, что человек делает, типично с точки зрения
физиономика". Как каждая клетка скрывает в себе все свойства индивидуума,
так каждое психическое движение человека содержит не только отдельные
"характерные черты", а все его сущестсво, откуда в один момент выступает
одно какое-нибудь свойство, в другой-другое.
Подобно тому, как не бывает изолированных ощущений, а всегда только
целый комплекс ощущений, широкое зрительное поле, подобно объекту,
противопоставленному какому-нибудь определенному субьекту, подобно миру
нашего я, откуда исходит то один, то другой предмет с большей или меньшей
отчетливостью. Подобно тому, как не могут ассоциироваться одни
"представления", а только отдельные моменты жизни различные состояния нашего
сознания, взятые из прошлого (каждое из них при этом обладает фиксационной
точкой в поле зрения), так и в каждое мгновение психической жизни вложен
весь человек и только в разное время падает ударение на различные пункты его
существа. Это всегда проявляющееся в психологическом состоянии каждого
момента бытие и составляет объект характерологии. Последняя образует, таким
образом, необходимое дополнение к современной эмпирической психологии,
находящейся в удивительном противоречии со своим названием и рассматривающей
до сих пор исключительно смену в области ощущений и пестроту мира,
пренебрегая богатством человеческом я. Здесь характерология, как учение о
целом, являющимся результатом соединения субъекта с объектом (оба они могут
быть изолированы только абстрактно), оказало бы плодотворное воздействие на
всеобщую психологию. Так, многие спорные вопросы психологии, быть может, ее
принципиальные проблемы, может решить только характерологическое
исследование, так как оно укажет, почему один упорно защищает одно, другой -
другое мнение. Оно выяснит, почему люди не могут сойтись, говоря на одну и
ту же тему: потому, что они имеют различные взгляды на одно и то же событие
или одинаковый психический процесс на том основании, что эти явления
получают у каждого индивидуальную окраску, отпечаток его характера.
Психологическое учение о различиях делает, таким образом, возможным единение
в области общей психологии.
Формальное "я" было бы последней проблемой динамической психологии, а
материальное "я" проблемой психологии статистической. Между тем ведь и до
сих пор сомневаются, существует ли вообще характер по крайней мере,
последовательный позитивизм в смысле Юма, Маха и Авенариуса должен его
отрицать. Легко понять, почему до сих пор нет характерологии, как учения об
определенном характере.
Самый большой вред принесло характерологии соединение ее с учением о
душе. Если характерология была исторически соединена с судьбою понятия "я",
то это еще не дает права связывать ее с этой последней по существу.
Абсолютный скептик ничем, разве только словом, не отличается от абсолютного
догматика. Тот, кто стоит на точке зрения абсолютного феноменализма и
полагает, что последний вообще снимает с него всю тяжесть доказательств,
необходимых только для других точек зрения, тот без дальнейших рассуждений
отклонит существование бытия, установленного характерологией и вовсе не
совпадающего с какой-нибудь метафизической сущностью.
У характерологии имеются два опаснейших врага. Первый принимает
характер, как нечто данное и отрицает, что наука могла бы справиться с ним
так же, как это делает художественное изображение. Другой видит единственную
действительность только в ощущениях. реальность и ощущения для него одно и
то же. Ощущение является для него тем камнем, на котором построен и мир, и
человеческое "я", но для последнего не существует никакого характера. Что
делать характерологии, науке о характере?. "De individuo nulla scientia",
"indivuum est ineffbile" - вот что слышится ей с той стороны, где
придерживаются индивидуума, а с другой, где целиком предаются науке, где не
спасли даже себе "искусства, как органа жизнепонимания", она должна услышать
что наука ничего не знает о характере. Среди такого перекрестного огня
приходится устанавливать характерологию. Кто не боится, что она разделит
судьбу своих сестер и останется вечно невыполненным обетом, как физиономика,
таким же гадательным искусством, как графология?
На эти вопросы я попытаюсь ответить в следующих главах. Бытие,
устанавливаемое характерологией, предстоит исследовать в его простом или
многообразном значении. Почему этот вопрос так тесно связан с вопросом о
психическом различии полов, выяснится только из конечных результатов моей
работы.
Под психологией вообще нужно понимать психологию психологов, а
последние все, без, исключения - мужчины: с тех пор, как люди пишут историю,
не слышно было ни об одном психологе-женщине. На этом основании психология
женщины образует главу, относящуюся к общей психологии так же, как
психология ребенка. Так как психологию пишет мужчина и вполне
последовательно имея при этом в виду, главным образом, мужчину, хотя вряд ли
сознательно, то всеобщая психология стала психологией "мужчин", а проблема
психологии полов выплывает на поверхность только с мыслью о психологии
женщины. Кант сказал: "В антропологии женские особенности должны быть больше
предметом философского исследования, чем мужские". Психология полов всегда
покрывается психологией Ж.
Но и психология Ж писалась все-таки только мужчинами. Поэтому не трудно
понять, что в действительности написать ее невозможно, так как приходится
устанавливать о посторонних людях положения, неподтверждаемые путем
самонаблюдения. Допустим, что женщина сама могла бы описать себя с
надлежащей полнотой, но и этим бы дело не исчерпывалось, ибо мы не знали бы
тогда, будет ли она относиться с интересом к тем именно явлениям, которые
нас занимают. Допустим даже такой случай, что она хочет и может познать
самое себя, но все же остается вопросом, будут ли у нее побудительные
причины говорить о себе. Мы устанавливаем в последующем изложении, что
невероятность всех трех случаев заключается в общем источнике - природе
женщины.
Предпринять подобное исследование можно следовательно только тогда,
когда кто-нибудь (не женщина) будет в состоянии сделать о женщине правильные
выводы. Таким образом первое возражение остается в силе, но так как
опровержение его может быть дано только позднее, то мы признаем за лучшее
оставить его пока в стороне. Я сделаю, впрочем, лишь несколько замечаний.
Еще никогда (неужели это тоже следствие порабощения мужчиной?), например,
беременная женщина не выразила своих ощущений и чувствований ни в стихах, ни
в мемуарах, ни в гинекологическом сочинении, и это не может быть следствием
чрезмерного стыда, ибо еще Шопенгауэр вполне справедливо заметил, что нет
ничего более несвойственного беременной женщине, чем стыд за свое положение.
Кроме того есть еще возможность по окончании беременности на основании
воспоминаний о психологической жизни этого периода сделать известные
признания. Если все-таки чувство стыда
удерживает первоначально от разного рода сообщений, то вследствие этого
мотив отпадает, так как интерес, возбуждаемый всюду подобного рода
откровенностью, был бы достаточным основанием нарушить молчание. Однако
ничего подобного не происходит! Как всегда только мужчины давали ценные
активностью. Оно всегда преувеличивает те созданные мужчинами трудности,
которые женщинам, стремящимся к образованию, приходилось некогда
преодолевать и которые будто бы наступят вновь. Наконец, оно не обращает
внимания на то, что требования эмансипации заявляются не настоящей женщиной,
а исключительно более мужественной, плохо понимающей свою природу, не
видящей мотивов своей деятельности, когда она заявляет от имени женщин
вообще.
Всякое движение в истории, а стало быть и женское, убеждено, что оно
ново, никогда не бывало раньше. Первые представительницы движения учили, что
женщина томилась во тьме, была заключена в оковы и только теперь она поняла
свое естественное право и требует его. Как во всяком историческом движении,
так и здесь, можно все дальше и дальше проследить аналогии. Женский вопрос
существовал и у древних и в средние века не только в социальном отношении.
Уже в давно прошедшие времена сами женщины стремились к духовной эмансипации
при помощи своих творений, и кроме того апологеты женского пола, мужчины и
женщины, поддерживали ее теоретическими исследованиями. Итак, совершенно
ошибочна вера, приписывающая борьбе феминисток столько рвения и новизны,
вера, что до последних лет женщины не имели случая беспрепятственно
развернуть силы своего духовного развития. Иаков Буркгардт рассказывает о
Ренессансе: "Самое похвальное, что можно сказать о великих итальянках того
времени - это о их мужественном духе, мужественных сердцах. Нужно только
посмотреть на совершенно мужественное поведение большинства женщин
героической поэзии у Боярдо и Ариосто чтобы понять, что здесь дело идет об
определенном идеале. Эпитет, "virago", считающийся в наше время довольно
двусмысленным комплиментом, был тогда высшей похвалой". В XVI столетии
женщинам был дан свободный доступ на сцену, появились первые актрисы. "В это
время женщину считали способной достичь вместе с мужчиной высших степеней
образования". Это время, когда один за другим появляются панегирики женскому
полу, когда Томас Мор требовал полного уравнения полов, а Агриппа фон
Неттесгейм ставил женщину выше мужчин. И все эти успехи погибли, вся эпоха
подверглась забвению, из которого ее извлек лишь XIX век.
Разве не бросается в глаза, что стремление к женской эмансипации в
мировой истории появляется, как кажется, через определенные одинаковые
промежутки времени?
В Х веке, в XV и XVI и теперь XIX и XX, по всем признакам, было больше
эмансипированных женщин, а женское движение сильнее, чем в промежуточные
эпохи. Было бы слишком поспешно строить на этом какую-нибудь гипотезу, но
все же следует отметить возможность проявления могучей периодичности,
благодаря которой в это время с чрезвычайной правильностью появляется на
свет больше гермафродитов, больше переходных форм, чем в промежуточные
эпохи. У животных в родственных случаях наблюдались такие же периоды.
По нашему мнению это, стало быть время наименьшего гонохоризма. Тот
факт, что в известные времена больше, чем обычно, рождается мужественных
женщин, требует дополнения с другой стороны, т.е. что в эту же эпоху
появляется на свет больше женственных мужчин. Это мы и видим в самой
поражающей степени. Весь сецессионистический вкус, присуждающий высоким,
стройным женщинам с плоской грудью и узкими бедрами призы за красоту, можно,
вероятно, объяснить именно этим явлением. Невероятное увеличение фатовства и
гомосексуальности находит объяснение только в большей женственности нашей
эры. Не без глубоких причин современный эстетический и половой вкус
опирается на создания прерафаэлитов.
Поскольку существуют в органической жизни периоды, подобные колебаниям
в жизни отдельных индивидуумов, но распространенные лишь на многие
поколения, то постольку же этот факт может проложить нам дорогу и открыть
широкий вид на понимание некоторых темных точек человеческой истории, более
широкий, чем те претенциозные "исторические миросозерцания", в таком
громадном количестве появившейся в наше время, особенно теория
экономического материализма. Несомненно, что от биологических исследований
нужно ожидать в будущем бесконечно много результатов и для истории
человечества. Здесь только сделана попытка применить ее к нашему случаю.
Если верно, что в одни эпохи больше, а в другие меньше рождается
гермафродитов, то, как результат этого, женское движение большей частью
исчезает само собой и появляется затем через долгий промежуток времени,
чтобы возрождаться и вновь погружаться в определенном темпе без конца. А
стало быть и женщины, стремящиеся сами по себе к эмансипации, рождаются то в
большем, то в меньшем числе.
Об экономических отношениях, принуждающих даже самую женственную жену
многосемейного пролетария идти на фабрику или на постройку домов, не может
быть, конечно, речи. Связь индустриального и промышленного развития с
женским вопросом более неустойчива чем это обычно думают, в особенности
теоретики - социалдемократы, и еще меньше существует причинной связи между
стремлениями, направленными с одной стороны к духовной способности, а с
другой - к экономической конкуренции. Например, во Франции, хотя она и
выдвинула треть выдающихся женщин, никогда женское движение не могло прочно
укорениться, и все же ни в одной европейской стране нет такого количества
женщин, самостоятельно занятых торговлей, как там. Борьба за ежедневное
пропитание резко отличается, стало быть, от борьбы за духовное содержание
жизни, если таковая вообще ведется известной группой женщин.
Прогноз, поставленный этому движению в духовной области, не
оптимистичен. Он еще более безутешен, чем та надежда, которую можно бы было
питать, если вместе с некоторыми авторами, признать, что прогрессивное
развитие человеческого рода идет к полной половой дифференцировке, т. е. к
половому диморфизму.
Последнее мнение я не могу принять на том основании, что в животном
царстве нельзя проследить связи высшего положения особей с более
значительным разделением пола. Некоторые gephyreae и rotatoriae, многие
птицы, а также среди обезьян мандриллы, выказывают гораздо больше
гонохоризма, чем с морфологической точки зрения его можно наблюдать у
человека. Если это предположение предсказывает то время, когда навсегда
исчезнет и сама потребность в эмансипации и будут только вполне развитые
masculina и такие же feminina.To теория периодического возврата женского
движения осуждает все стремления феминисток самым ужасным образом на
мучительное бессилие и объявляет всю их деятельность работой Донаид, которая
превратится в ничто через определенный промежуток времени.
Эта мрачная судьба постигнет женскую эмансипацию, если женщины будут
создавать себе иллюзии и видеть свои цели только в социальной жизни, в
историческом будущем рода, а своих врагов только в мужчинах и в созданных
последними правовых институтах. Тогда придется сформировать армию амазонок,
которая, впрочем, просуществует недолго, т. к. через известные промежутки
времени эта армия должна будет непременно рассыпаться. Полное исчезновение
женского движения из эпохи Ренессанса дает в этом смысле хороший урок
феминисткам. Истинное освобождение духа не может быть произведено даже самой
большой и дикой армией. Каждый индивидуум пусть борется за него
сам. Против кого? Против того, кто препятствует этому освобождению в
его собственной душе. Самый огромный и единственный враг женской эмансипации
- сама женщина. Доказать это - задача второй части.
Наша теория создала теперь свободный путь для исследования всех
действительно существующих половых противоположностей. Теория эта указала
нам, что мужчина и женщина должны пониматься только как типы, и что
запутанная действительность, дающая все новую и новую пищу известным уже
противоречиям, может быть изображена, как результат смешения двух типов.
Первая часть нашего исследования рассмотрела единственно реальные половые
промежуточные формы, правда, нужно сознаться, по несколько схематическому
плану. Мною руководило в данном случае желание дать развитым принципам общее
биологическое значение. Теперь, когда еще больше, чем раньше, объектом
наблюдения должен явится человек и когда психофизиологические изыскания
должны дать место интроспективному анализу, теперь требование
универсальности принципа половых промежуточных форм нуждается в ограничении,
Вполне подтвержденным и несомненным фактом являются случаи
гермафродитизма среди животных и растений.
Но уже у животных эта наличность обоих полов в одном организме
представляет скорее совмещение в индивидууме мужских и женских зародышных
желез, чем уравновешенное существование обоих полов скорее наличность обеих
крайностей, чем их нейтральное положение между конечными половыми точками.
Однако, о человеке с психологической точки зрения приходится вполне
определенно установить, что он во всякий данный момент необходимо должен
быть или мужчиной или женщиной. С этими вполне согласуется то явление, что
всякий, просто считающий себя лицом женского или мужского пола, видит свое
дополнение или просто в "мужчине", или просто в "женщине"'.
Однополый характер человека лучше всего подтверждается следующим
фактом, теоретическое значение которого вряд ли можно переоценить: в
сношениях двух гомосексуальных людей тот, кто берет на себя психическую и
физическую роль мужчины, обязательно в случае долгой связи сохраняет свое
мужское имя или принимает его, тогда как другой, играющий роль женщины, или
оставляет свое женское имя, или дает себе его, а еще чаще, довольно
характерно, получает его от других. Поэтому, в половых сношениях двух
лесбиянок или двух гомосексуалистов, одно лицо всегда выполняет функции
мужчины, другое - всегда женщины. Отношение М и Ж обнаруживается здесь в
решающем случае, как что-то фундаментальное, как нечто, чего нельзя обойти.
Несмотря на все половые промежуточные формы, человек в конце концов
все-таки одно из двух: или мужчина, или женщина. В этой древней эмпирической
двойственности заключается (не только анатомически и не только для каждого
конкретного случая в закономерном и точном согласовании с морфологическим
состоянием) глубокая истина и пренебрегать ею нельзя безнаказанно.
Этим, по-видимому, сделан шаг громадной важности, и благодетельной, и
роковой для всего дальнейшего. Мое мировоззрение устанавливает уже известное
бытие. Исследовать значение этого бытия и есть задача всего последующего
изложения. Но так как с этим проблематическим бытием непосредственно связана
основная трудность характерологии, то прежде чем приступить с наивной
храбростью к работе, нужно хоть немного ориентироваться в этой щекотливой
проблеме, о порог которой может запнуться всякая решимость.
Всякому характерологическому исследованию приходится бороться с
огромными, благодаря сложности материала, препятствиями. Часто бывает, что
дорога, как будто уже проложенная в лесной чаще, снова теряется в дикой
заросли, и нить совершенно путается в бесконечном клубке. Самое худшее то,
что относительно метода систематического изложения уже добытого материала,
относительно принципиального толкование успешных начал исследования - вновь
подымаются серьезные сомнения, главным образом, в правильности принципа
установления типов. Например, в вопросе половых противоположностей оказалось
приемлемым только род полярности обеих крайностей и бесконечного ряда
ступеней между ним. Нечто подобное полярности, по-видимому, можно применить
и к большинству остальных характерологических явлений, о которых я буду
говорить впоследствии. (Такое толкование предугадывал еще пифагорец Алкемеон
из Кротона); в этой области натурофилософия Шеллинга, быть может, переживет
еще иное удовлетворение, чем то возрождение, которое думал дать ей один
физик и химик наших дней.
Но основательна ли надежда исчерпать индивидуум прочной установкой его
положения в определенном пункте линии, соединяющей две крайности, даже
бесконечным нагромождением числа таких линий, создав систему координат для
бесконечно многих измерений? Ожидая совершенного описания человеческого
индивидуума в форме какого-то рецепта, не подойдем ли мы снова к
определенной конкретной области, догматическому скептицизму, махо -
юмовского анализа человеческого " Я" Не ведет ли нас род вейсмановской
Determinanten- Atomistik к мозаической психогномике, после того как мы
отошли от "мозаичнои психологии"?
Снова стоим мы перед старой и вечно новой проблемой: есть ли в человеке
единое простое бытие, и как оно относится к безусловно существующему в нем
многообразию? Есть ли душа? Каково отношение ее к душевным явлениям? Понятно
теперь, почему до сих пор не существовало никакой характерологии. Объект
этой науки, характер, сам по себе проблематичен. Проблема всякой метафизики
и теории познания, высший принципиальный вопрос психологии, составляет также
и проблему характерологии, проблему "до всякой характерологии
рассматриваемую, как научную систему". По крайней мере, это - проблема
характерологии, стремящейся критически разъяснить все свои предположения,
требования и цели, понять все различия посредством человеческой сущности.
Пусть характерологию назовут нескромной, но она хочет дать больше, чем
всякая "психология индивидуальных различий", и огромная заслуга Л. Вильяма
Стерна состоит в восстановлении ее, как цели психологического познания. Она
даст гораздо больше, чем простой свод двигательных и чувствительных реакций
в индивидууме, вот почему она и не может снизойти до остальных современных
экспериментальных психологических исследований, представляющих лишь
удивительную комбинацию статистических материалов и физической практики. Она
надеется остаться в сердечном согласии с богатой душевной действительностью,
полным забвением которой единственно можно объяснить смесь психологии
рычагов и винтиков. Она не боится, что ей придется разочаровать ожидания
студента, изучающего психологию, жаждущего познать самого себя, и что ей
придется удовлетворять его психологическими изысканиями о запоминании
односложного слова или о влиянии небольшой дозы кофе на процесс
арифметического сложения. И совершенно ясно, что более уважаемые ученые,
представляющие себе психологию как нечто большее, чем учение об ощущениях и
ассоциациях, среди господствующей в их науке пустыни, приходят к убеждению,
что проблемы героизма, самоотвержения, сумасшествия или преступления
умозрительная наука должна на века передать искусству, как единственному
органу их понимания, оставить всякую надежду не только постичь их лучше (это
было бы слишком дерзко по отношению к Шекспиру и Достоевскому), но даже
охватить систематически. Никакая другая наука, становясь нефилософской, не
может так скоро опошлиться, как психология. Освобождение ее от философии -
истинная причина ее упадка. Понятно, не только в своих предпосылках, но и
конечных выводах психология должна бы оставаться философской. Тогда бы
только она пришла к убеждению, что учение об ощущениях не имеет абсолютно
ничего общего с психологией. Эмпирическая психология исходит обыч-76
но из осязания и общих ощущений, чтобы закончить "развитием
нравственного характера". Анализ ощущений составляет область физиологии
чувств, и всякая попытка поставить ее социальные проблемы в более глубокую
связь с остальным содержанием психологии успеха иметь не
может.
Большим несчастьем для научной психологии было продолжительное влияние
на нее двух физиков, Фехнера и Гельмгольца. Таким образом и было признано,
что не только внешний, но и внутренний мир состоит из чистых ощущений.
Единственные, два лучших эмпирических психолога последнего времени, Вильям
Джеме и Рихард Авенариус, по крайней мере инстинктивно чувствовали, что
психологию нельзя начинать с осязания или мускульного ощущения, в то время
как вся остальная современная психология - какая-то клейкая смесь ощущений.
Это и составляет недостаточно ярко выраженную Дильтеем причину, почему
современная психология не касается проблем, обычно причисляемих к
психологическим: анализ убийства, дружбы, одиночество и т.п., - тут уж не
поможет старое указание на ее молодость; - да она и не может достичь этих
проблем, потому что движется в направлении, которое никогда не приведет ее к
благоприятному концу. Вот почему лозунгом в борьбе за психологическую
психологию должно быть прежде всего: долой учение об ощущениях из области
психологии!
Характерология, в вышеуказанном широком и глубоком смысле, заключает в
себе прежде всего понятие характера, т. е. понятие постоянно-единого бытия.
Как это уже рассматривалось в V главе первой части относительно морфологии,
изучающей всегда одинаковые при физиологических переменах формы
органического целого, так и характерология предметом своего исследования
предполагает нечто неизменное в психической жизни индивидуума, аналогичным
образом проявляющееся в его душевных жизненных проявлениях. Тут прежде всем
характерология противопоставляется "теории актуальности" психического, не
признающей ничего неизменного, потому что сама она покоится на основании
атомистики ощущений.
Характер не представляет из себя нечто, лежащее по ту сторону мыслей и
чувств индивидуума, напротив, он то, что открывается в каждой мысли и в
каждом чувстве. "Все, что человек делает, типично с точки зрения
физиономика". Как каждая клетка скрывает в себе все свойства индивидуума,
так каждое психическое движение человека содержит не только отдельные
"характерные черты", а все его сущестсво, откуда в один момент выступает
одно какое-нибудь свойство, в другой-другое.
Подобно тому, как не бывает изолированных ощущений, а всегда только
целый комплекс ощущений, широкое зрительное поле, подобно объекту,
противопоставленному какому-нибудь определенному субьекту, подобно миру
нашего я, откуда исходит то один, то другой предмет с большей или меньшей
отчетливостью. Подобно тому, как не могут ассоциироваться одни
"представления", а только отдельные моменты жизни различные состояния нашего
сознания, взятые из прошлого (каждое из них при этом обладает фиксационной
точкой в поле зрения), так и в каждое мгновение психической жизни вложен
весь человек и только в разное время падает ударение на различные пункты его
существа. Это всегда проявляющееся в психологическом состоянии каждого
момента бытие и составляет объект характерологии. Последняя образует, таким
образом, необходимое дополнение к современной эмпирической психологии,
находящейся в удивительном противоречии со своим названием и рассматривающей
до сих пор исключительно смену в области ощущений и пестроту мира,
пренебрегая богатством человеческом я. Здесь характерология, как учение о
целом, являющимся результатом соединения субъекта с объектом (оба они могут
быть изолированы только абстрактно), оказало бы плодотворное воздействие на
всеобщую психологию. Так, многие спорные вопросы психологии, быть может, ее
принципиальные проблемы, может решить только характерологическое
исследование, так как оно укажет, почему один упорно защищает одно, другой -
другое мнение. Оно выяснит, почему люди не могут сойтись, говоря на одну и
ту же тему: потому, что они имеют различные взгляды на одно и то же событие
или одинаковый психический процесс на том основании, что эти явления
получают у каждого индивидуальную окраску, отпечаток его характера.
Психологическое учение о различиях делает, таким образом, возможным единение
в области общей психологии.
Формальное "я" было бы последней проблемой динамической психологии, а
материальное "я" проблемой психологии статистической. Между тем ведь и до
сих пор сомневаются, существует ли вообще характер по крайней мере,
последовательный позитивизм в смысле Юма, Маха и Авенариуса должен его
отрицать. Легко понять, почему до сих пор нет характерологии, как учения об
определенном характере.
Самый большой вред принесло характерологии соединение ее с учением о
душе. Если характерология была исторически соединена с судьбою понятия "я",
то это еще не дает права связывать ее с этой последней по существу.
Абсолютный скептик ничем, разве только словом, не отличается от абсолютного
догматика. Тот, кто стоит на точке зрения абсолютного феноменализма и
полагает, что последний вообще снимает с него всю тяжесть доказательств,
необходимых только для других точек зрения, тот без дальнейших рассуждений
отклонит существование бытия, установленного характерологией и вовсе не
совпадающего с какой-нибудь метафизической сущностью.
У характерологии имеются два опаснейших врага. Первый принимает
характер, как нечто данное и отрицает, что наука могла бы справиться с ним
так же, как это делает художественное изображение. Другой видит единственную
действительность только в ощущениях. реальность и ощущения для него одно и
то же. Ощущение является для него тем камнем, на котором построен и мир, и
человеческое "я", но для последнего не существует никакого характера. Что
делать характерологии, науке о характере?. "De individuo nulla scientia",
"indivuum est ineffbile" - вот что слышится ей с той стороны, где
придерживаются индивидуума, а с другой, где целиком предаются науке, где не
спасли даже себе "искусства, как органа жизнепонимания", она должна услышать
что наука ничего не знает о характере. Среди такого перекрестного огня
приходится устанавливать характерологию. Кто не боится, что она разделит
судьбу своих сестер и останется вечно невыполненным обетом, как физиономика,
таким же гадательным искусством, как графология?
На эти вопросы я попытаюсь ответить в следующих главах. Бытие,
устанавливаемое характерологией, предстоит исследовать в его простом или
многообразном значении. Почему этот вопрос так тесно связан с вопросом о
психическом различии полов, выяснится только из конечных результатов моей
работы.
Под психологией вообще нужно понимать психологию психологов, а
последние все, без, исключения - мужчины: с тех пор, как люди пишут историю,
не слышно было ни об одном психологе-женщине. На этом основании психология
женщины образует главу, относящуюся к общей психологии так же, как
психология ребенка. Так как психологию пишет мужчина и вполне
последовательно имея при этом в виду, главным образом, мужчину, хотя вряд ли
сознательно, то всеобщая психология стала психологией "мужчин", а проблема
психологии полов выплывает на поверхность только с мыслью о психологии
женщины. Кант сказал: "В антропологии женские особенности должны быть больше
предметом философского исследования, чем мужские". Психология полов всегда
покрывается психологией Ж.
Но и психология Ж писалась все-таки только мужчинами. Поэтому не трудно
понять, что в действительности написать ее невозможно, так как приходится
устанавливать о посторонних людях положения, неподтверждаемые путем
самонаблюдения. Допустим, что женщина сама могла бы описать себя с
надлежащей полнотой, но и этим бы дело не исчерпывалось, ибо мы не знали бы
тогда, будет ли она относиться с интересом к тем именно явлениям, которые
нас занимают. Допустим даже такой случай, что она хочет и может познать
самое себя, но все же остается вопросом, будут ли у нее побудительные
причины говорить о себе. Мы устанавливаем в последующем изложении, что
невероятность всех трех случаев заключается в общем источнике - природе
женщины.
Предпринять подобное исследование можно следовательно только тогда,
когда кто-нибудь (не женщина) будет в состоянии сделать о женщине правильные
выводы. Таким образом первое возражение остается в силе, но так как
опровержение его может быть дано только позднее, то мы признаем за лучшее
оставить его пока в стороне. Я сделаю, впрочем, лишь несколько замечаний.
Еще никогда (неужели это тоже следствие порабощения мужчиной?), например,
беременная женщина не выразила своих ощущений и чувствований ни в стихах, ни
в мемуарах, ни в гинекологическом сочинении, и это не может быть следствием
чрезмерного стыда, ибо еще Шопенгауэр вполне справедливо заметил, что нет
ничего более несвойственного беременной женщине, чем стыд за свое положение.
Кроме того есть еще возможность по окончании беременности на основании
воспоминаний о психологической жизни этого периода сделать известные
признания. Если все-таки чувство стыда
удерживает первоначально от разного рода сообщений, то вследствие этого
мотив отпадает, так как интерес, возбуждаемый всюду подобного рода
откровенностью, был бы достаточным основанием нарушить молчание. Однако
ничего подобного не происходит! Как всегда только мужчины давали ценные