Страница:
«Что же происходит? Мы в окружении, что ли? Уцелел ли полк? Где Кортунов, Гарбуз?» Я посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали чьи-то головы, похоже, в наших касках.
– За мной! – скомандовал я и опять удивился: он не слышал своего голоса, а ребята поняли команду.
К НП полка стягивались уцелевшие роты. Кортунов, как всегда в бою возбужденный, энергично жестикулировал, но я не понимал, о чем он говорит. Полковое командование тоже в целости. Кортунов отдавал распоряжения, показывая на холмы и овраги.
С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем на рыхлой земле: «Занимаем круговую оборону».
В ушах тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала вода. Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели меня под руки в лощинку. Здесь сознание стало гаснуть. Я лег в кусты и забылся.
Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу, все рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни стало замкнуть свои клещи у Курска.
Я иногда приходил в себя, открывал глаза: ко мне склонялся кто-нибудь из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Я плохо соображал, где я и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не то в бреду, не то в действительности мне виделось бездонное жерло танковой пушки. Я силился убежать от ее разверстой пасти и не мог – меня держали.
Эвакуировать контуженого было некуда.
На шестой день мне стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза. Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог.
– Лежи, лежи. – Гарбуз придержал рукой. – Ну, как самочувствие?
– Нормально, товарищ майор, – ответил я. Мне казалось, ответил громко и четко, а на самом деле Гарбуз едва понял мою тихую заплетающуюся речь.
– Значит, ты меня слышишь? – обрадовался Гарбуз.
– А как же! Говорю ведь с вами!
– Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке.
– А как наступление?
– Немецкое?
– Наше.
– Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы отходили.
– Знаю. Должны мы наступать!
Гарбуз был растроган этой уверенностью.
– Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше тридцати. Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска. Поправляйся, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся.
– Я хоть сейчас, – я хотел встать, но земля с обгоревшими, черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его окружавшими, вдруг качнулась, накренилась, и я прилег, чтобы не покатиться по этой качающейся земле куда-то к горизонту.
– Ты лежи, не хорохорься, – приказал Гарбуз.
Ночью на меня опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как тоннель, пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать меня в эту круглую железную дыру.
Навестил меня Казаков. Усталый, он говорил с веселой злостью:
– Вот, Карпов, как надо воевать! Научились!
– Завелся! – ухмыльнулся я.
– А я, брат, всегда заводной! – по-дружески признался Казаков.
Черный удушливый дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми садами и сожженными селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и взорванными, рухнувшими в реку мостами. Два миллиона людей днем и ночью кидались в этом дыму и пыли друг на друга, стреляли из пушек, танков и пулеметов, кололи штыками, били прикладами. Танковые армады, разбомбленные авиацией и расстрелянные артиллерией, горели в полях, как железные города.
Наконец фашисты попятились. Сначала медленно, то и дело бросаясь в свирепые контратаки, потом быстрее, но все же организованно, от рубежа к рубежу. Наши войска преследовали их по пятам. Нет, не только дивизиями, сохранившимися в резерве, а главным образом теми же самыми, которые стояли насмерть в обороне. Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день и ночь теснили противника. Усталость накопилась такая, что люди засыпали порой на ходу и двигались вперед в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за повозку, пушку или соседа.
Шагал среди них и я со своим взводом. Контузия иногда напоминала о себе, голова болела, подступала тошнота, но все же идти вперед было приятнее и веселее, чем валяться где-нибудь в госпитале.
И я крепился.
– Как собьем фашистов с этого рубежа, ты рванешь к реке. Даю тебе роту танков и взвод автоматчиков. Посадишь всех своих людей на танки – и что есть духу вперед! Пойми: все решает быстрота. Обходи высоты, рубежи, где встретишь сопротивление. Уничтожение противника – не твоя работа. Оставляйте его нам. К исходу дня мы должны прийти на этот рубеж, – показал на карте. – Сил в полку останется мало, и мне потребуются самые точные сведения о противнике. Если соберете их, мы переправимся через реку и захватим плацдарм. Вот полоса для действий твоего отряда. – Полковник показал на карте границы, отмеченные красным карандашом. – Понял?
– Так точно! – ответил я и улыбнулся, чтобы командир полка видел: я иду на это задание уверенно, и нет оснований так строго разговаривать.
Но у полковника перед наступлением было много забот, и на улыбку он не обратил внимания. Его сейчас угнетала и злила мысль о недостатке автомашин. Кортунов не сомневался, что собьет немцев с рубежа на участке, указанном полку. А как их преследовать? Машин хватит всего на один батальон, который можно пустить по следу нашего отряда. Но этот батальон может увязнуть в бою, и развить успех будет нечем. Кортунов стоял над картой у стола и, нервно постукивая по ней карандашом, говорил:
– Начнется старая история: мы выбьем их с одного рубежа, они откатятся на другой. И опять дуй-воюй с теми же гитлеровцами. Хватит так воевать! Все, кто противостоит нам, должны здесь и остаться! А уцелевших мы должны обогнать и выйти на следующий рубеж раньше их. Понятно? Есть у вас, господа фашисты, новые силы – давайте биться. Нету? Мы наступаем дальше. Понял?
– Понял, товарищ полковник, – ответил я.
– А где и какие у них силы, будешь сообщать ты. Усвоил?
Ответить я не успел: в комнату вошел замполит Линтварев, за ним щупленький незнакомый старлей, на его гимнастерке – ордена Отечественной войны и Красной Звезды. Умные глаза капитана смотрели приветливо, с близоруким прищуром.
– Вот, гость к нам.
Я едва сдержал улыбку – только гостей не хватало сейчас полковнику!
– Это военный корреспондент, старший лейтенант Серебряков.
– Не до этого мне сейчас, – перебил Кортунов.
– Я все понимаю, товарищ полковник, – сказал Линтварев настойчиво и твердо. – Корреспонденту приказано написать статью о Карпове, поэтому я привел его к вам.
– Сейчас Карпову некогда беседовать с корреспондентом. – отрезал Картунов. – Он должен подготовить разведотряд и немедленно выступить.
– Я не буду мешать лейтенанту, – примирительно сказал газетчик. – Расспрашивать ни о чем не стану. Я просто отправлюсь с ним, посмотрю все сам и напишу…
Голубые глаза Кортунова стали совсем холодными, он прервал его:
– Карпов уходит в тыл врага. Корреспонденту делать там нечего. Напишите о ком-нибудь другом. Подполковник Линтварев подберет вам кандидатуру. Идите, товарищ Карпов, о готовности доложите начальнику штаба.
Выходя, я слышал, как Серебряков все так же мягко и вежливо говорил командиру:
– Бывал я и в тылу, и у партизан, и в рейдах с танкистами, с кавалерией…
Я велел старшине Жмаченко готовить разведчиков, а сам отправился искать танковую роту и взвод автоматчиков, приданных мне. Я довольно быстро решил все дела с их командирами и вернулся к себе.
Изучая маршрут движения и прикидывая, что может встретиться на пути, совсем забыл о корреспонденте. Но когда пришел к Шкодских, увидел там знакомого старлея.
– Ну, вот и ваш будущий герой, – сказал Шкодских при моем появлении. Капитан газетчик оживился, протянул мне руку, как старому знакомому.
«Настырный, – подумал я, – все же добился своего! Но не дай бог случится с ним что-нибудь, я буду виноват». У меня испортилось настроение, я вяло пожал ему руку и, не обращая на него внимания, сказал Шкодских:
– Куда я дену его, товарищ майор? В тыл же идем.
Корреспондент на этот раз обиделся. Из вежливости он терпел такое отношение со стороны старших, но от меня, видно, обиды сносить не собирался.
– Девать меня никуда не нужно. Решайте свои вопросы – и пойдемте. Я сам знаю, куда мне деться.
Я вопросительно глядел на начальника штаба. Но тот пожал плечами.
– Ничего не могу изменить. Старший лейтенант получил разрешение от вышестоящих начальников.
Разведотряд сосредоточился в лощине. Танки, их оказалось в роте всего четыре, уткнулись носами в кусты, экипажи не стали закапывать машины – скоро вперед. Разведчики и автоматчики грелись у костров, готовые по первой команде прыгнуть на броню.
Командир танковой роты старший лейтенант Угольков, в черном комбинезоне и расстегнутом шлеме, сдернув замасленную рукавицу, отдал мне честь.
– Посадите журналиста в один из танков, – сказал я. За всю дорогу мы не сказали ни слова.
Угольков заговорил обиженно, обращаясь только ко мне:
– Куда я его посажу? Ну, куда? Лучше десяток выстрелов еще загрузить. Ты в бою скажешь – огня давай, а я журналистом, что ли, стрелять буду?
Старлей рассмеялся:
– Не вздорьте, ребята! Я на броне вместе с автоматчиками. – И ушел к бойцам, не желая больше обременять командиров.
– На кой черт он тебе сдался? – спросил Угольков.
– Да приказали! – с досадой отмахнулся я.
Артиллерийская подготовка началась не утром, как это чаще всего бывало раньше, а в полдень, в обеденное время, когда немцы, съев свой овощной протертый суп и сосиски с капустой, дремали, разомлев от горячей еды.
Батальоны сразу прорвали первую линию обороны врага.
Я тут же получил сигнал «Вперед!» и вывел свой отряд по мокрой вязкой лощине, внезапным рывком из-за фланга второго батальона смял, разогнал огнем уцелевших здесь фашистов и понесся вперед.
Корреспондент сидел за башней тридцатьчетверки рядом со мной, крепко держась за скобу, и зорко поглядывал по сторонам. Я тоже вцепился в металлический поручень, специально приваренный для десантников, и мысленно подгонял Уголькова: «Давай, давай!» Нет ничего более неприятного в бою, как сидеть десантником на танке. Ты открыт всем пулям и осколкам, все они летят прямо в тебя. Танк мотается вправо, влево, подскакивает вверх, проваливается вниз, в воронки. Он, как необъезженная лошадь, делает все, чтобы сбросить автоматчиков и разведчиков. Свалишься – смерть: танк умчится, а ты останешься один среди врагов, останавливать из-за тебя машину и превращать ее в неподвижную мишень никто не будет…
Танки неслись вперед, рыча и отбрасывая гусеницами ошметья мокрой земли. Десантники видели немцев, стреляющих в них, но даже не могли ответить огнем: надо держаться, иначе свалишься. Саша Пролеткин как-то ухитрился одной рукой достать гранату, вырвал зубами чеку и бросил лимонку в окоп, из которого высовывался фриц с пулеметом. Вовремя отреагировал Саша, фашист мог срезать многих. Старлей улыбнулся посиневшими губами, крикнул, стараясь перекрыть шум мотора:
– Молодец!
Переваливая через траншеи, как по волнам, танки углублялись в расположение противника. Из боевой практики я знал – вторая позиция немцев состоит из трех траншей, потом разрыв километра полтора-два – третья позиция, такая же, как вторая. Немцы нарыли много траншей. Полку каждую из них придется брать с боем, возле каждой останутся наши убитые! Потом разрыв километра два-три. Траншеи сейчас пусты, лишь в дотах были постоянные гарнизоны. Главные силы полевых войск остались позади, на переднем крае. Правильно сказал Кортунов – надо, чтобы все гитлеровцы там и остались, не успели отойти.
Создав мощные оборонительные полосы, немцы не думали, что наши войска так быстро их взломают. Когда мой отряд проносился через небольшие поселки, немцы растерянно глядели на советские танки и не могли понять, откуда они взялись.
Танки мчались по проселочной дороге, обсаженной липами.
Я был уверен, что немцы по телефону сообщат своим тылам об отряде, прорвавшемся на танках. Резать телефонные провода у разведчиков не было времени. Танкисты просто ломали танками столбы, как спички, и мчались дальше. Конечно, немцы могли предупредить своих по радио. И где-то в глубине наверняка выставят на дороге заслон. Но я понимал: заслон этот сильным быть не может, сейчас гитлеровцам не до его отряда, главная их забота те, которые наступали с фронта…
В шесть часов разведотряд вышел в назначенный ему район, но путь танкам к реке преградил густой лес. Валить толстые деревья танки не могли. До реки осталось не более километра – она была за этим лесом, но как подойти к берегу? В обход долго. К тому же вдоль реки проходил немецкий оборонительный рубеж.
– Ты оставайся здесь, – сказал я Уголькову, – а я с ребятами пойду через лес, посмотрю, что там.
Автоматчики со своим командиром лейтенантом Щеголевым и разведчики двумя колоннами двинулись в лес.
Серебряков шел рядом со мной.
Он держался спокойно, прислушивался и приглядывался к своим спутникам.
Я, чтобы загладить свою грубость, несколько раз заговаривал с журналистом. Тот оказался незлопамятным, и еще на танке я понял – поладим.
Опушка не доходила до реки метров на триста, за рекой виднелась обычная для здешних мест обсаженная деревьями дорога. Где-то там, за серыми деревьями и кустами, затаилась сильно укрепленная линия обороны. По ней то и дело проносились машины. Справа дорога поворачивала к реке, по мосту перебегала на тот берег и скрывалась за лесом. Мост охранялся, неподалеку стоял кирпичный домик, там, наверное, отдыхали караульные.
– Если бы мост захватить, – сказал Саша Пролеткин.
Я разглядывал в бинокль подходы и думал об этом же.
– Хорошо бы, – согласился я.
– А что? – оживился Щеголев. – Людей хватит.
– Захватить-то хватит, а удержать? – спросил я.
– Удержим. Танки подойдут, помогут.
– Долго не продержимся. Фашисты все сделают, чтобы нас выбить. Мы тут будем как кость в горле. Надо выскочить на мост перед самым приходом полка, чтобы наши успели, – говорил я. – Да, этот мост для Кортунова просто подарочек: не придется форсировать реку под огнем, проскочат по мосту с комфортом! Жук, запроси, где сейчас передовой батальон.
Из полка ответили: «Первый брат идет вслед за вами, скоро наступит вам на пятки».
«Это Кортунов велел передать, – подумал я. – Торопит. Ну что же, сейчас мы обрадуем вас, товарищ полковник».
– Если батальон на подходе, брать мост будем немедленно! Ты, Щеголев, со своими хлопцами перейдешь реку здесь. Выходи на шоссе, прикроешь слева, чтобы нам не помешали разделаться с охраной. Я с разведчиками подойду лесом вплотную к мосту. Наблюдай за нами. Как мы начнем, ты сразу же перерезай шоссе. Угольков – веди танки в обход леса к мосту. Все. Пошли. Только тихо.
– Я с вами, – сказал Серебряков.
– Может быть, отсюда посмотришь? Все видно будет. Дождись здесь танковую роту.
– Нет, я с вами.
– Ну, хорошо. Двинули!
Скрываясь за деревьями, мы подобрались к мосту метров на сто и отчетливо увидели часового – толстого, пожилого. «Наверное, из тотальных», – подумал я. У домика на другом берегу никого не было, но из трубы шел дымок. «Греются у печки. Сейчас мы поддадим вам жару!»
– Шовкопляс, ты можешь снять этого одиночным выстрелом? – спросил я.
– Та я его щелчком сыму, не то шо пулей.
– Не подпустит. Шум поднимет.
Шовкопляс снял автомат с груди, глянул на меня:
– Прямо сейчас сымать?
– Погоди. Рогатин и все остальные, держите на мушке двери. Если услышат выстрел и выбегут, бейте в дверях. Пролеткин, наблюдай за шоссе вправо. Баранов – влево. Начнем, когда на подходе никого не будет. Всем приготовиться.
Я видел, как и корреспондент достал из кобуры свой пистолет.
– Как дорога? – спросил я.
– У меня чисто, – сказал Саша.
– У меня идут две машины, – быстро ответил Баранов.
– Подождем, пропустим машины, – скомандовал я.
Два грузовика с длинными, низко посаженными кузовами, дымя, протащились через мост. Часовой что-то крикнул шоферу. «Ну, все, фриц, это твои последние слова», – подумал я и, когда грузовики ушли не так далеко и могли шумом моторов заглушить одиночный выстрел, приказал:
– Шовкопляс, стреляй!
Он поднял автомат, прислонился к дереву для упора, выстрел треснул, как сломанная сухая ветка, и часовой мягко свалился на бок.
– За мной! – я устремился к мосту, наблюдая за домиком. Там, видно, ничего не слышали.
– Пролеткин и Баранов, подбросьте им пару гранат, чтобы теплее стало! Всем остальным спрятаться под мост.
Петя и Саша пошли к домику. Про себя я отметил: «Молодцы, идут к слепой стене, там нет окон». Но когда, приблизившись, они затоптались на месте, я встревожился: эти сорванцы опять что-то придумали – Пролеткин почему-то полез на плечи Баранова, который стоял, упираясь в стену.
Саша взобрался на крышу и опустил в трубу две гранаты. Грохнул глухой взрыв, стекла вылетели, дверь распахнулась, но никто не выбегал, видно, дверь выбило взрывной волной. Слабый дымок тянулся через раму. Баранов вошел в дом. Вскоре он выбежал и крикнул:
– Порядок!
А с шоссе уже махал Щеголев. Он тоже вышел на дорогу, как было приказано.
– Как по нотам, специально для вас сделано! – весело сказал Жук корреспонденту.
– Да, высокий класс! – восхищенно оценил газетчик. – Не зря о вашем взводе слава ходит. Хороший будет материал!
– Не кажи гоп, – предостерег Шовкопляс.
– Это цветочки, – согласился я. – Ягодки… – я не успел договорить – показались три грузовика с брезентовыми тентами. – Ягодки вот они, на подходе, – озабоченно закончил я. – Всем сидеть тихо, может быть, проскочат. – И замахал рукой Баранову и Пролеткину: – Уйдите в дом!
Автомашины приближались медленно. «Хорошо, если везут груз, а если пехота?» – думал я, глядя снизу на мост, затянутый грязной паутиной.
Рыча моторами и обдав вонью сгоревшей солярки, грузовики медленно проходили по мосту. Разведчики держали гранаты наготове. Машины покатили дальше. Я с тревогой смотрел им вслед. «Как поступит Щеголев? Не надо бы сейчас ввязываться в бой». Автоматчики, увидев, что мы пропустили машины, тоже не стали их обстреливать. «Молодец Щеголев, догадался!»
– Товарищ лейтенант, – позвал Пролеткин, – тут телефон звонит.
Я взглянул на столбы с проводами, приказал:
– Рогатин, ну-ка займись, обруби связь! – А Пролеткину ответил: – Сейчас перестанет звонить. Ну, показывайте, что вы нашли? Документы, трофеи?
– Ничего особенного: служебные книжки, кофе в термосе, хлеб черствый.
– Вот война пошла, – сказал я корреспонденту. – Раньше разведчики жизни отдавали, чтобы достать эту проклятую солдатскую книжку. А теперь и смотреть там нечего. У них в тылу уже не только дивизии и полки, а появились какие-то сводные отряды, команды, всякие группочки. «Языки» из этих команд ни черта не знают. Неделю был в одной команде, сейчас в другой. Кто командир, какая задача, что собираются делать – толком никто не представляет. Да, поломали мы немецкий порядок! Теперь у них только в приказах все по пунктам, по рубежам, по времени расписано. А в поле мы по-своему все поворачиваем. Отвоевались фрицы!
– Не могу с вами согласиться, – возразил Серебряков. – Сопротивляться они будут отчаянно, укрепления сами видели какие настроили,
– Ну, это шиш, – сказал Иван Рогатин. – Уж раз начали, добьем непременно. Я в Берлине свои сто грамм выпью!
– Ладно, братцы, мост – дело попутное, надо вести разведку берега. Скоро полк подоспеет, – сказал я. – Ты, Рогатин, с Пролеткиным и Барановым посмотрите, что делается от моста вправо. Шовкопляс пойдет со мной. Остальным остаться здесь. Жук, доложи в полк, что готовенький мост ждет их здесь!
Я пошел к взводу Щеголева, разглядывая в бинокль окружающие поля. Траншей было много, все старые – давно подготовлены.
Солдат в траншеях не оказалось. Только у сараев, у стогов сена, в отдельных домиках мелькали зеленые фигурки.
Они нас, конечно, заметили. Понимают – мы разведка, и не стреляют, чтобы скрыть свои огневые точки. Но какие-то меры для нашего истребления они предпримут.
Я не дошел до взвода автоматчиков – там началась перестрелка. По кювету я побежал вперед. Лег за дерево рядом со Щеголевым и стал стрелять короткими очередями по реденькой цепи, которая то ложилась, то опасливо шла вдоль дороги. Вдали стояли два грузовика.
– Этих-то мы положим, – спокойно сказал Щеголев, тщательно прицеливаясь и стреляя по гитлеровцам. – А потом?..
– Скоро батальон подойдет, – успокоил я. Автоматчики стреляли метко, и половина зеленых фигурок вскоре уже не поднималась. Оставшиеся в живых отступили назад к грузовикам.
– Беречь патроны! – крикнул Щеголев автоматчикам и, достав кисет и кресало, стал закуривать.
Вдруг сзади, у моста, бухнули взрывы гранат и затрещали автоматы. Я вскинул бинокль. На мосту дымилась разбитая машина, от нее убегали к лесу уцелевшие фашисты. Неподалеку остановилась колонна грузовиков, из кузовов выпрыгивали немцы. Их было не очень много, видимо, они охраняли груз.
– Ну, вот и там началось, – сказал я и, прежде чем уйти, велел Щеголеву: – Держись здесь, сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать, отходи к нам. Будем держать мост.
Я позвал Шовкопляса, и мы побежали назад.
– Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, – доложил Рогатин. – К вам в спину-то пропускать нельзя было.
– Правильно сделал, – одобрил я и приказал: – Ну а теперь всем в немецкие окопы – и готовьтесь к тяжелой драке.
Я спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая, жидкая земля на стенах липла к одежде, но дно оказалось твердым, предусмотрительные немцы сделали отводы для воды.
– Пролеткин, тащи из домика гранаты, патроны – все, что там есть, пригодится. Жук, где батальон?
– Сейчас запрошу. – Поговорив со штабом, он доложил: – Застрял батальон, товарищ лейтенант, застопорился.
Положение разведотряда осложнялось. Если раньше, в движении, он мог уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются окружить и уничтожить. А уходить нельзя: мост надо удерживать, он очень пригодится полку.
Справа послышались взрывы – по автоматчикам уже били из минометов. «Понятно, минометы поставили на запасные позиции и теперь дадут нам прикурить», – отметил я.
Подошел Баранов, он успел порыться в машине, подорванной на мосту.
– Что там? – спросил я.
– Железяки, – разочарованно ответил Петя. – И эти, как их, ну, блины такие железные, мины против танков.
– Пригодятся! – обрадовался я. – Голощапов и Хамидуллин, набросайте мины на той стороне перед мостом, могут и танки появиться. Да осторожно, берегом прикрывайтесь!
Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос:
– Легко сказать – набросайте. Машина еще дымится. Подойдешь, а она рванет. Набросайте!..
– Это резиновые баллоны дымят, – сказал Баранов. – Разрешите мне, товарищ лейтенант? Я там все знаю.
– Давай, дуй, раз ты такой прыткий, – усмехнулся Голощапов, поглядывая на меня.
Я хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор втянешься – тоже ничего хорошего не жди. Поэтому я молчал, разглядывая в бинокль подступы. Голощапов, ворча, поплелся за Хамидуллиным.
Через полчаса фашисты пошли в атаку, ударили минометы и пушки. Несколько снарядов угодило в реку, вскинув фонтаны воды.
Разведчики выпустили вражеских солдат из леса, позволив им выйти на чистое поле. Немцы, подозревая, что их специально подпускают, шли медленно, с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие вышли на дорогу, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы – все, кто уцелел, свалились в кювет, убитые остались на дороге.
– От так, приймайте прохладитэльну ванну, – сказал Шовкопляс, вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному водой..
– Куды? Купайся, фриц! Купайся! – приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто высовывался из кювета.
Через два часа разведчикам было уже не до шуток, нас окружало до батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы, группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики били точно. Подошли три танка и с того берега начали обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти мост, подмял под себя разбитую машину, но угодил на мину – грохнул взрыв, и гусеница, звеня, сползла с катков. Танкисты начали бить частым огнем по разведчикам, наверное, решили расстрелять весь боекомплект, прежде чем уйти из подбитой машины. Танк стоял близко, взрывы и выстрелы сливались в такую частую пальбу, словно стреляли не из пушки, а из какого-то пулемета, в котором лента начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка автоматчикам. В это время они отходили к мосту, и огонь застал их на открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода.
– За мной! – скомандовал я и опять удивился: он не слышал своего голоса, а ребята поняли команду.
К НП полка стягивались уцелевшие роты. Кортунов, как всегда в бою возбужденный, энергично жестикулировал, но я не понимал, о чем он говорит. Полковое командование тоже в целости. Кортунов отдавал распоряжения, показывая на холмы и овраги.
С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем на рыхлой земле: «Занимаем круговую оборону».
В ушах тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала вода. Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели меня под руки в лощинку. Здесь сознание стало гаснуть. Я лег в кусты и забылся.
Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу, все рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни стало замкнуть свои клещи у Курска.
Я иногда приходил в себя, открывал глаза: ко мне склонялся кто-нибудь из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Я плохо соображал, где я и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не то в бреду, не то в действительности мне виделось бездонное жерло танковой пушки. Я силился убежать от ее разверстой пасти и не мог – меня держали.
Эвакуировать контуженого было некуда.
На шестой день мне стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза. Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог.
– Лежи, лежи. – Гарбуз придержал рукой. – Ну, как самочувствие?
– Нормально, товарищ майор, – ответил я. Мне казалось, ответил громко и четко, а на самом деле Гарбуз едва понял мою тихую заплетающуюся речь.
– Значит, ты меня слышишь? – обрадовался Гарбуз.
– А как же! Говорю ведь с вами!
– Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке.
– А как наступление?
– Немецкое?
– Наше.
– Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы отходили.
– Знаю. Должны мы наступать!
Гарбуз был растроган этой уверенностью.
– Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше тридцати. Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска. Поправляйся, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся.
– Я хоть сейчас, – я хотел встать, но земля с обгоревшими, черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его окружавшими, вдруг качнулась, накренилась, и я прилег, чтобы не покатиться по этой качающейся земле куда-то к горизонту.
– Ты лежи, не хорохорься, – приказал Гарбуз.
Ночью на меня опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как тоннель, пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать меня в эту круглую железную дыру.
Навестил меня Казаков. Усталый, он говорил с веселой злостью:
– Вот, Карпов, как надо воевать! Научились!
– Завелся! – ухмыльнулся я.
– А я, брат, всегда заводной! – по-дружески признался Казаков.
Черный удушливый дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми садами и сожженными селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и взорванными, рухнувшими в реку мостами. Два миллиона людей днем и ночью кидались в этом дыму и пыли друг на друга, стреляли из пушек, танков и пулеметов, кололи штыками, били прикладами. Танковые армады, разбомбленные авиацией и расстрелянные артиллерией, горели в полях, как железные города.
Наконец фашисты попятились. Сначала медленно, то и дело бросаясь в свирепые контратаки, потом быстрее, но все же организованно, от рубежа к рубежу. Наши войска преследовали их по пятам. Нет, не только дивизиями, сохранившимися в резерве, а главным образом теми же самыми, которые стояли насмерть в обороне. Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день и ночь теснили противника. Усталость накопилась такая, что люди засыпали порой на ходу и двигались вперед в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за повозку, пушку или соседа.
Шагал среди них и я со своим взводом. Контузия иногда напоминала о себе, голова болела, подступала тошнота, но все же идти вперед было приятнее и веселее, чем валяться где-нибудь в госпитале.
И я крепился.
* * *
Накануне наступления полковник Кортунов строго поглядел на меня и сказал:– Как собьем фашистов с этого рубежа, ты рванешь к реке. Даю тебе роту танков и взвод автоматчиков. Посадишь всех своих людей на танки – и что есть духу вперед! Пойми: все решает быстрота. Обходи высоты, рубежи, где встретишь сопротивление. Уничтожение противника – не твоя работа. Оставляйте его нам. К исходу дня мы должны прийти на этот рубеж, – показал на карте. – Сил в полку останется мало, и мне потребуются самые точные сведения о противнике. Если соберете их, мы переправимся через реку и захватим плацдарм. Вот полоса для действий твоего отряда. – Полковник показал на карте границы, отмеченные красным карандашом. – Понял?
– Так точно! – ответил я и улыбнулся, чтобы командир полка видел: я иду на это задание уверенно, и нет оснований так строго разговаривать.
Но у полковника перед наступлением было много забот, и на улыбку он не обратил внимания. Его сейчас угнетала и злила мысль о недостатке автомашин. Кортунов не сомневался, что собьет немцев с рубежа на участке, указанном полку. А как их преследовать? Машин хватит всего на один батальон, который можно пустить по следу нашего отряда. Но этот батальон может увязнуть в бою, и развить успех будет нечем. Кортунов стоял над картой у стола и, нервно постукивая по ней карандашом, говорил:
– Начнется старая история: мы выбьем их с одного рубежа, они откатятся на другой. И опять дуй-воюй с теми же гитлеровцами. Хватит так воевать! Все, кто противостоит нам, должны здесь и остаться! А уцелевших мы должны обогнать и выйти на следующий рубеж раньше их. Понятно? Есть у вас, господа фашисты, новые силы – давайте биться. Нету? Мы наступаем дальше. Понял?
– Понял, товарищ полковник, – ответил я.
– А где и какие у них силы, будешь сообщать ты. Усвоил?
Ответить я не успел: в комнату вошел замполит Линтварев, за ним щупленький незнакомый старлей, на его гимнастерке – ордена Отечественной войны и Красной Звезды. Умные глаза капитана смотрели приветливо, с близоруким прищуром.
– Вот, гость к нам.
Я едва сдержал улыбку – только гостей не хватало сейчас полковнику!
– Это военный корреспондент, старший лейтенант Серебряков.
– Не до этого мне сейчас, – перебил Кортунов.
– Я все понимаю, товарищ полковник, – сказал Линтварев настойчиво и твердо. – Корреспонденту приказано написать статью о Карпове, поэтому я привел его к вам.
– Сейчас Карпову некогда беседовать с корреспондентом. – отрезал Картунов. – Он должен подготовить разведотряд и немедленно выступить.
– Я не буду мешать лейтенанту, – примирительно сказал газетчик. – Расспрашивать ни о чем не стану. Я просто отправлюсь с ним, посмотрю все сам и напишу…
Голубые глаза Кортунова стали совсем холодными, он прервал его:
– Карпов уходит в тыл врага. Корреспонденту делать там нечего. Напишите о ком-нибудь другом. Подполковник Линтварев подберет вам кандидатуру. Идите, товарищ Карпов, о готовности доложите начальнику штаба.
Выходя, я слышал, как Серебряков все так же мягко и вежливо говорил командиру:
– Бывал я и в тылу, и у партизан, и в рейдах с танкистами, с кавалерией…
Я велел старшине Жмаченко готовить разведчиков, а сам отправился искать танковую роту и взвод автоматчиков, приданных мне. Я довольно быстро решил все дела с их командирами и вернулся к себе.
Изучая маршрут движения и прикидывая, что может встретиться на пути, совсем забыл о корреспонденте. Но когда пришел к Шкодских, увидел там знакомого старлея.
– Ну, вот и ваш будущий герой, – сказал Шкодских при моем появлении. Капитан газетчик оживился, протянул мне руку, как старому знакомому.
«Настырный, – подумал я, – все же добился своего! Но не дай бог случится с ним что-нибудь, я буду виноват». У меня испортилось настроение, я вяло пожал ему руку и, не обращая на него внимания, сказал Шкодских:
– Куда я дену его, товарищ майор? В тыл же идем.
Корреспондент на этот раз обиделся. Из вежливости он терпел такое отношение со стороны старших, но от меня, видно, обиды сносить не собирался.
– Девать меня никуда не нужно. Решайте свои вопросы – и пойдемте. Я сам знаю, куда мне деться.
Я вопросительно глядел на начальника штаба. Но тот пожал плечами.
– Ничего не могу изменить. Старший лейтенант получил разрешение от вышестоящих начальников.
Разведотряд сосредоточился в лощине. Танки, их оказалось в роте всего четыре, уткнулись носами в кусты, экипажи не стали закапывать машины – скоро вперед. Разведчики и автоматчики грелись у костров, готовые по первой команде прыгнуть на броню.
Командир танковой роты старший лейтенант Угольков, в черном комбинезоне и расстегнутом шлеме, сдернув замасленную рукавицу, отдал мне честь.
– Посадите журналиста в один из танков, – сказал я. За всю дорогу мы не сказали ни слова.
Угольков заговорил обиженно, обращаясь только ко мне:
– Куда я его посажу? Ну, куда? Лучше десяток выстрелов еще загрузить. Ты в бою скажешь – огня давай, а я журналистом, что ли, стрелять буду?
Старлей рассмеялся:
– Не вздорьте, ребята! Я на броне вместе с автоматчиками. – И ушел к бойцам, не желая больше обременять командиров.
– На кой черт он тебе сдался? – спросил Угольков.
– Да приказали! – с досадой отмахнулся я.
Артиллерийская подготовка началась не утром, как это чаще всего бывало раньше, а в полдень, в обеденное время, когда немцы, съев свой овощной протертый суп и сосиски с капустой, дремали, разомлев от горячей еды.
Батальоны сразу прорвали первую линию обороны врага.
Я тут же получил сигнал «Вперед!» и вывел свой отряд по мокрой вязкой лощине, внезапным рывком из-за фланга второго батальона смял, разогнал огнем уцелевших здесь фашистов и понесся вперед.
Корреспондент сидел за башней тридцатьчетверки рядом со мной, крепко держась за скобу, и зорко поглядывал по сторонам. Я тоже вцепился в металлический поручень, специально приваренный для десантников, и мысленно подгонял Уголькова: «Давай, давай!» Нет ничего более неприятного в бою, как сидеть десантником на танке. Ты открыт всем пулям и осколкам, все они летят прямо в тебя. Танк мотается вправо, влево, подскакивает вверх, проваливается вниз, в воронки. Он, как необъезженная лошадь, делает все, чтобы сбросить автоматчиков и разведчиков. Свалишься – смерть: танк умчится, а ты останешься один среди врагов, останавливать из-за тебя машину и превращать ее в неподвижную мишень никто не будет…
Танки неслись вперед, рыча и отбрасывая гусеницами ошметья мокрой земли. Десантники видели немцев, стреляющих в них, но даже не могли ответить огнем: надо держаться, иначе свалишься. Саша Пролеткин как-то ухитрился одной рукой достать гранату, вырвал зубами чеку и бросил лимонку в окоп, из которого высовывался фриц с пулеметом. Вовремя отреагировал Саша, фашист мог срезать многих. Старлей улыбнулся посиневшими губами, крикнул, стараясь перекрыть шум мотора:
– Молодец!
Переваливая через траншеи, как по волнам, танки углублялись в расположение противника. Из боевой практики я знал – вторая позиция немцев состоит из трех траншей, потом разрыв километра полтора-два – третья позиция, такая же, как вторая. Немцы нарыли много траншей. Полку каждую из них придется брать с боем, возле каждой останутся наши убитые! Потом разрыв километра два-три. Траншеи сейчас пусты, лишь в дотах были постоянные гарнизоны. Главные силы полевых войск остались позади, на переднем крае. Правильно сказал Кортунов – надо, чтобы все гитлеровцы там и остались, не успели отойти.
Создав мощные оборонительные полосы, немцы не думали, что наши войска так быстро их взломают. Когда мой отряд проносился через небольшие поселки, немцы растерянно глядели на советские танки и не могли понять, откуда они взялись.
Танки мчались по проселочной дороге, обсаженной липами.
Я был уверен, что немцы по телефону сообщат своим тылам об отряде, прорвавшемся на танках. Резать телефонные провода у разведчиков не было времени. Танкисты просто ломали танками столбы, как спички, и мчались дальше. Конечно, немцы могли предупредить своих по радио. И где-то в глубине наверняка выставят на дороге заслон. Но я понимал: заслон этот сильным быть не может, сейчас гитлеровцам не до его отряда, главная их забота те, которые наступали с фронта…
В шесть часов разведотряд вышел в назначенный ему район, но путь танкам к реке преградил густой лес. Валить толстые деревья танки не могли. До реки осталось не более километра – она была за этим лесом, но как подойти к берегу? В обход долго. К тому же вдоль реки проходил немецкий оборонительный рубеж.
– Ты оставайся здесь, – сказал я Уголькову, – а я с ребятами пойду через лес, посмотрю, что там.
Автоматчики со своим командиром лейтенантом Щеголевым и разведчики двумя колоннами двинулись в лес.
Серебряков шел рядом со мной.
Он держался спокойно, прислушивался и приглядывался к своим спутникам.
Я, чтобы загладить свою грубость, несколько раз заговаривал с журналистом. Тот оказался незлопамятным, и еще на танке я понял – поладим.
Опушка не доходила до реки метров на триста, за рекой виднелась обычная для здешних мест обсаженная деревьями дорога. Где-то там, за серыми деревьями и кустами, затаилась сильно укрепленная линия обороны. По ней то и дело проносились машины. Справа дорога поворачивала к реке, по мосту перебегала на тот берег и скрывалась за лесом. Мост охранялся, неподалеку стоял кирпичный домик, там, наверное, отдыхали караульные.
– Если бы мост захватить, – сказал Саша Пролеткин.
Я разглядывал в бинокль подходы и думал об этом же.
– Хорошо бы, – согласился я.
– А что? – оживился Щеголев. – Людей хватит.
– Захватить-то хватит, а удержать? – спросил я.
– Удержим. Танки подойдут, помогут.
– Долго не продержимся. Фашисты все сделают, чтобы нас выбить. Мы тут будем как кость в горле. Надо выскочить на мост перед самым приходом полка, чтобы наши успели, – говорил я. – Да, этот мост для Кортунова просто подарочек: не придется форсировать реку под огнем, проскочат по мосту с комфортом! Жук, запроси, где сейчас передовой батальон.
Из полка ответили: «Первый брат идет вслед за вами, скоро наступит вам на пятки».
«Это Кортунов велел передать, – подумал я. – Торопит. Ну что же, сейчас мы обрадуем вас, товарищ полковник».
– Если батальон на подходе, брать мост будем немедленно! Ты, Щеголев, со своими хлопцами перейдешь реку здесь. Выходи на шоссе, прикроешь слева, чтобы нам не помешали разделаться с охраной. Я с разведчиками подойду лесом вплотную к мосту. Наблюдай за нами. Как мы начнем, ты сразу же перерезай шоссе. Угольков – веди танки в обход леса к мосту. Все. Пошли. Только тихо.
– Я с вами, – сказал Серебряков.
– Может быть, отсюда посмотришь? Все видно будет. Дождись здесь танковую роту.
– Нет, я с вами.
– Ну, хорошо. Двинули!
Скрываясь за деревьями, мы подобрались к мосту метров на сто и отчетливо увидели часового – толстого, пожилого. «Наверное, из тотальных», – подумал я. У домика на другом берегу никого не было, но из трубы шел дымок. «Греются у печки. Сейчас мы поддадим вам жару!»
– Шовкопляс, ты можешь снять этого одиночным выстрелом? – спросил я.
– Та я его щелчком сыму, не то шо пулей.
– Не подпустит. Шум поднимет.
Шовкопляс снял автомат с груди, глянул на меня:
– Прямо сейчас сымать?
– Погоди. Рогатин и все остальные, держите на мушке двери. Если услышат выстрел и выбегут, бейте в дверях. Пролеткин, наблюдай за шоссе вправо. Баранов – влево. Начнем, когда на подходе никого не будет. Всем приготовиться.
Я видел, как и корреспондент достал из кобуры свой пистолет.
– Как дорога? – спросил я.
– У меня чисто, – сказал Саша.
– У меня идут две машины, – быстро ответил Баранов.
– Подождем, пропустим машины, – скомандовал я.
Два грузовика с длинными, низко посаженными кузовами, дымя, протащились через мост. Часовой что-то крикнул шоферу. «Ну, все, фриц, это твои последние слова», – подумал я и, когда грузовики ушли не так далеко и могли шумом моторов заглушить одиночный выстрел, приказал:
– Шовкопляс, стреляй!
Он поднял автомат, прислонился к дереву для упора, выстрел треснул, как сломанная сухая ветка, и часовой мягко свалился на бок.
– За мной! – я устремился к мосту, наблюдая за домиком. Там, видно, ничего не слышали.
– Пролеткин и Баранов, подбросьте им пару гранат, чтобы теплее стало! Всем остальным спрятаться под мост.
Петя и Саша пошли к домику. Про себя я отметил: «Молодцы, идут к слепой стене, там нет окон». Но когда, приблизившись, они затоптались на месте, я встревожился: эти сорванцы опять что-то придумали – Пролеткин почему-то полез на плечи Баранова, который стоял, упираясь в стену.
Саша взобрался на крышу и опустил в трубу две гранаты. Грохнул глухой взрыв, стекла вылетели, дверь распахнулась, но никто не выбегал, видно, дверь выбило взрывной волной. Слабый дымок тянулся через раму. Баранов вошел в дом. Вскоре он выбежал и крикнул:
– Порядок!
А с шоссе уже махал Щеголев. Он тоже вышел на дорогу, как было приказано.
– Как по нотам, специально для вас сделано! – весело сказал Жук корреспонденту.
– Да, высокий класс! – восхищенно оценил газетчик. – Не зря о вашем взводе слава ходит. Хороший будет материал!
– Не кажи гоп, – предостерег Шовкопляс.
– Это цветочки, – согласился я. – Ягодки… – я не успел договорить – показались три грузовика с брезентовыми тентами. – Ягодки вот они, на подходе, – озабоченно закончил я. – Всем сидеть тихо, может быть, проскочат. – И замахал рукой Баранову и Пролеткину: – Уйдите в дом!
Автомашины приближались медленно. «Хорошо, если везут груз, а если пехота?» – думал я, глядя снизу на мост, затянутый грязной паутиной.
Рыча моторами и обдав вонью сгоревшей солярки, грузовики медленно проходили по мосту. Разведчики держали гранаты наготове. Машины покатили дальше. Я с тревогой смотрел им вслед. «Как поступит Щеголев? Не надо бы сейчас ввязываться в бой». Автоматчики, увидев, что мы пропустили машины, тоже не стали их обстреливать. «Молодец Щеголев, догадался!»
– Товарищ лейтенант, – позвал Пролеткин, – тут телефон звонит.
Я взглянул на столбы с проводами, приказал:
– Рогатин, ну-ка займись, обруби связь! – А Пролеткину ответил: – Сейчас перестанет звонить. Ну, показывайте, что вы нашли? Документы, трофеи?
– Ничего особенного: служебные книжки, кофе в термосе, хлеб черствый.
– Вот война пошла, – сказал я корреспонденту. – Раньше разведчики жизни отдавали, чтобы достать эту проклятую солдатскую книжку. А теперь и смотреть там нечего. У них в тылу уже не только дивизии и полки, а появились какие-то сводные отряды, команды, всякие группочки. «Языки» из этих команд ни черта не знают. Неделю был в одной команде, сейчас в другой. Кто командир, какая задача, что собираются делать – толком никто не представляет. Да, поломали мы немецкий порядок! Теперь у них только в приказах все по пунктам, по рубежам, по времени расписано. А в поле мы по-своему все поворачиваем. Отвоевались фрицы!
– Не могу с вами согласиться, – возразил Серебряков. – Сопротивляться они будут отчаянно, укрепления сами видели какие настроили,
– Ну, это шиш, – сказал Иван Рогатин. – Уж раз начали, добьем непременно. Я в Берлине свои сто грамм выпью!
– Ладно, братцы, мост – дело попутное, надо вести разведку берега. Скоро полк подоспеет, – сказал я. – Ты, Рогатин, с Пролеткиным и Барановым посмотрите, что делается от моста вправо. Шовкопляс пойдет со мной. Остальным остаться здесь. Жук, доложи в полк, что готовенький мост ждет их здесь!
Я пошел к взводу Щеголева, разглядывая в бинокль окружающие поля. Траншей было много, все старые – давно подготовлены.
Солдат в траншеях не оказалось. Только у сараев, у стогов сена, в отдельных домиках мелькали зеленые фигурки.
Они нас, конечно, заметили. Понимают – мы разведка, и не стреляют, чтобы скрыть свои огневые точки. Но какие-то меры для нашего истребления они предпримут.
Я не дошел до взвода автоматчиков – там началась перестрелка. По кювету я побежал вперед. Лег за дерево рядом со Щеголевым и стал стрелять короткими очередями по реденькой цепи, которая то ложилась, то опасливо шла вдоль дороги. Вдали стояли два грузовика.
– Этих-то мы положим, – спокойно сказал Щеголев, тщательно прицеливаясь и стреляя по гитлеровцам. – А потом?..
– Скоро батальон подойдет, – успокоил я. Автоматчики стреляли метко, и половина зеленых фигурок вскоре уже не поднималась. Оставшиеся в живых отступили назад к грузовикам.
– Беречь патроны! – крикнул Щеголев автоматчикам и, достав кисет и кресало, стал закуривать.
Вдруг сзади, у моста, бухнули взрывы гранат и затрещали автоматы. Я вскинул бинокль. На мосту дымилась разбитая машина, от нее убегали к лесу уцелевшие фашисты. Неподалеку остановилась колонна грузовиков, из кузовов выпрыгивали немцы. Их было не очень много, видимо, они охраняли груз.
– Ну, вот и там началось, – сказал я и, прежде чем уйти, велел Щеголеву: – Держись здесь, сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать, отходи к нам. Будем держать мост.
Я позвал Шовкопляса, и мы побежали назад.
– Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, – доложил Рогатин. – К вам в спину-то пропускать нельзя было.
– Правильно сделал, – одобрил я и приказал: – Ну а теперь всем в немецкие окопы – и готовьтесь к тяжелой драке.
Я спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая, жидкая земля на стенах липла к одежде, но дно оказалось твердым, предусмотрительные немцы сделали отводы для воды.
– Пролеткин, тащи из домика гранаты, патроны – все, что там есть, пригодится. Жук, где батальон?
– Сейчас запрошу. – Поговорив со штабом, он доложил: – Застрял батальон, товарищ лейтенант, застопорился.
Положение разведотряда осложнялось. Если раньше, в движении, он мог уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются окружить и уничтожить. А уходить нельзя: мост надо удерживать, он очень пригодится полку.
Справа послышались взрывы – по автоматчикам уже били из минометов. «Понятно, минометы поставили на запасные позиции и теперь дадут нам прикурить», – отметил я.
Подошел Баранов, он успел порыться в машине, подорванной на мосту.
– Что там? – спросил я.
– Железяки, – разочарованно ответил Петя. – И эти, как их, ну, блины такие железные, мины против танков.
– Пригодятся! – обрадовался я. – Голощапов и Хамидуллин, набросайте мины на той стороне перед мостом, могут и танки появиться. Да осторожно, берегом прикрывайтесь!
Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос:
– Легко сказать – набросайте. Машина еще дымится. Подойдешь, а она рванет. Набросайте!..
– Это резиновые баллоны дымят, – сказал Баранов. – Разрешите мне, товарищ лейтенант? Я там все знаю.
– Давай, дуй, раз ты такой прыткий, – усмехнулся Голощапов, поглядывая на меня.
Я хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор втянешься – тоже ничего хорошего не жди. Поэтому я молчал, разглядывая в бинокль подступы. Голощапов, ворча, поплелся за Хамидуллиным.
Через полчаса фашисты пошли в атаку, ударили минометы и пушки. Несколько снарядов угодило в реку, вскинув фонтаны воды.
Разведчики выпустили вражеских солдат из леса, позволив им выйти на чистое поле. Немцы, подозревая, что их специально подпускают, шли медленно, с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие вышли на дорогу, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы – все, кто уцелел, свалились в кювет, убитые остались на дороге.
– От так, приймайте прохладитэльну ванну, – сказал Шовкопляс, вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному водой..
– Куды? Купайся, фриц! Купайся! – приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто высовывался из кювета.
Через два часа разведчикам было уже не до шуток, нас окружало до батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы, группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики били точно. Подошли три танка и с того берега начали обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти мост, подмял под себя разбитую машину, но угодил на мину – грохнул взрыв, и гусеница, звеня, сползла с катков. Танкисты начали бить частым огнем по разведчикам, наверное, решили расстрелять весь боекомплект, прежде чем уйти из подбитой машины. Танк стоял близко, взрывы и выстрелы сливались в такую частую пальбу, словно стреляли не из пушки, а из какого-то пулемета, в котором лента начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка автоматчикам. В это время они отходили к мосту, и огонь застал их на открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода.