Страница:
Говорят, что награжденных предупреждают, чтобы они не пожимали крепко руку старичку Калинину, а то на радостях так натискают ему руку, что она у него потом болит.
Это неправда, никто нас об этом не предупреждал.
Вышел Михаил Иванович. Старенький с белой, клинышком, бородкой, близоруко посмотрел на нас, улыбнулся и тихо сказал Горкину:
– Ну что, начнем?
Горкин зачитал Указ и стал вызывать по одному. Вручение начали с Героев. Я надеялся услышать, что будут говорить награжденные, но меня вызвали первым.
Калинин сказал:
– Поздравляю вас с высокой правительственной наградой.
Горкин протянул мне грамоту Героя, на которой высилась целая горка в красных коробочках: «Орден Ленина», «Золотая Звезда», карманное удостоверение Героя, денежные купоны, книжечки на получение проездных бесплатных билетов на поезда, самолеты, суда и даже паромы.
Я сказал:
– Служу Советскому Союзу!
Пожал не сильно мягкую маленькую руку Михаила Ивановича и вернулся на свое место.
Летчик сосед сказал:
– Давай привинчу тебе звезду.
Сделал дырочку в мой гимнастерке, залез рукой мне за пазуху и привинтил шайбочкой крепление «Золотой Звезды».
– Поздравляю!
Все происходило как во сне. Я ощущал себя в невесомости. Вышел из Кремля, встречные на меня смотрели и улыбались. Они видели «Золотую Звезду» на моей груди. В те дни она была редкой и очень уважаемой наградой.
Люди меня видели, а я еще не разглядел, как выгляжу. Подошел к витрине ГУМа и делаю вид, будто гляжу на выставленные товары, а на самом деле смотрю на свое отражение, в котором на моей груди как маленькое солнышко сияет «Золотая Звезда»
– Неужели это я?
Зашел на телеграф и дал телеграмму домой, маме и папе: «Был в Кремле, вручили «Золотую Звезду». Целую. Володя».
Второе событие тоже началось с газетного сообщения. 23 июля началась стратегическая операция по освобождению Белоруссии, ей дали название «Багратион». В ней участвовали 1-й Прибалтийский, 1-й, 2-й и 3-й Белорусские фронта.
Я следил по газетам за успехами 3-го Белорусского фронта. Вот одно из сообщений.
«ПРИКА3
ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Генералу армии БАГРАМЯНУ
Генералу армии ЧЕРНЯХОВСКОМУ
Войска 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов в результате глубокого обходного маневра с флангов окружили витебскую группировку немцев в составе пяти пехотных дивизий.
Сжимая кольцо окружения, наши войска сегодня, 20 июня, штурмом овладели крупным областным центром Белоруссии городом Витебском – важным стратегическим узлом обороны немцев на западном направлении.
В боях за овладение Витебском отличились войска генерал-лейтенанта Людникова (командующий нашей 39-й армией. – В.К.).
…Сегодня, 26 июля в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов, овладевшим городом Витебск, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение Витебска.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!
Верховный Главнокомандующий
Маршал Советского Союза И. СТАЛИН».
Надеюсь, читатели не заподозрят меня в нескромности, если я скажу, что слова благодарности Верховного имеют отношение и ко мне.
В подтверждение этого приведу цитату из книги начальника разведки 39-й армии генерал-майора Волошина «Разведчики всегда впереди» (Воениздат, 1977): «…мне сообщили, что разведчики 134-й стрелковой дивизии захватили в плен командира 53-го армейского корпуса генерала от инфантерии Гольвитцера и его начальника штаба полковника Шмидта. Я немедленно выехал на КП армии. Столь важных пленных допрашивал сам командарм Людников.
Генерал Гольвитцер оказался довольно разговорчивым. Ответив на заданные ему вопросы, он добавил:
– Вы распознали наши слабые позиции. Русские войска переломили обе ноги, на которых стоял наш корпус. Я не понимаю, откуда у вас могли быть такие подробные сведения о наших частях…
Иван Ильич Людников показал Гольвитцеру карту, составленную нашим разведотделом в период подготовки к операции. На карте была нанесена группировка частей 53-го армейского корпуса и его соседей, система обороны, расположение огневых точек. Гольвитцер долго и внимательно рассматривал карту. Потом задумчиво проговорил:
– Если бы надписи здесь были на немецком языке, я считал бы, что это рабочая карта, которой я пользовался до начала боев. Впрочем, система огня здесь отражена полнее и точнее».
Вот эти слова и порождают приятные воспоминания, потому что, как мне кажется, имеют и ко мне прямое отношение. Гольвитцер говорит, что пользовался этой картой «до начала боев». А я принес из Витебска фотоснимки, сделанные агентурщиками именно с той карты, которой он пользовался «до начала» нашего наступления. И надписи на немецком языке на ней были. При распечатке и размножении этой карты немецкие надписи заменили нашими, русскими.
Так что Гольвитцер узнал свою карту!
Здесь я должен обязательно сказать о своей роли в добыче этих ценнейших данных. Блестяще сработали наши разведчики, которые смогли найти доступ к подлинной карте Гольвитцера и сфотографировать ее. Не знаю, удалось это именно тем разведчикам, с которыми я встречался, или они, как резидентура, имели своих агентов в немецком штабе. Эти детали мне неизвестны. Повторяю, главные герои-исполнители этого очень удачного проникновения к секретам немцев были агентурные разведчики. Я был лишь связной. Официально, если это отражено где-то в документах, выглядит мое участие в этой операции, наверное, так: «Карпов получил задание доставить разведданные из Витебска. Задание выполнил. При возвращении ранен».
А все, что вы прочитали в главе «Особое задание», это мои ощущения и переживания. Для меня при выполнении этого задания была, конечно, успешная, опасная работа, но главное, что еще больше запомнилось, это встреча с Черняховским. По тылам немцев я и раньше немало полазил. А вот поговорить с прославленным командующим фронтом – это в памяти на всю жизнь.
Окруженных под Витебском немцев привезли в Москву.
Сталин приказал провести их по Москве, чтобы они увидели, как их обманывало гитлеровское командование и особенно Геббельс, заявляя, что немецкая авиация и артиллерия в Москве камня на камне не оставили.
При проведении этого «мероприятия» были развешаны по всему городу такие уведомления:
«Извещение от начальника милиции гор. Москвы.
Управление милиции г. Москвы доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за последнее время войсками Красной Армии Первого, Второго и Третьего Белорусских фронтов.
В связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в районе площади Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской – будет ограничено.
Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».
В этот день меня неожиданно вызвали с занятий к дежурному по курсам. Там ожидал меня человек в гражданском костюме. Он представился:
– Я режиссер Донской, мы снимаем документально-хроникальный фильм «Конвоирование немцев по Москве». Нам рекомендовано Генеральным штабом снять вас на фоне пленных немцев, не называя вашей фамилии, поскольку вы еще действующий разведчик. Но сказали, что вы имеете к этим пленным немцам прямое отношение и все надо зафиксировать для истории.
– Что я должен делать?
– У меня машина, на ней съемочная группа, мы будем снимать в разных местах города вас тоже, а потом отберем особенно удачный фрагмент и вставим в фильм.
Мы сели в самую обычную полуторку, в кузове которой нас ожидали операторы. Поехали в центр на улицу Горького, по которой пойдет колонна пленных.
Вскоре мимо поплыл не строй, а какая-то зеленая, похожая на подвижную свалку, масса людей, оборванных, грязных, обдающих специфически фрицевским запахом.
Впереди спокойно, неторопливо, не в ногу шли генералы. Некоторые в очках, в пенсне. Горбоносые. Сухие. Поджарые. Оплывшие от жира. Золотые вензеля блестели на красных петлицах. Витые, крученые погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Ордена и разноцветные ленты сверкали на груди. Генералы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, плечистый, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги.
За генералами шли более ровными, но все же гнущимися рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один рослый, хорошо выбритый, с горящими злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро окинул мои награды, показал большой крепкий кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи и ткнул им в небо. «А мы, мол, тебя повесим». Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые, прокуренные зубы, видно, ругался. «Какая гадина, – думал я, – жаль, не прибили тебя на фронте».
За офицерами двигались унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать человек в ряд – во всю ширину улицы Горького.
Пленных сопровождал конвой – кавалеристы с обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес.
Москвичи стояли на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног.
Шли убийцы. Шли тысячи убийц. Каждый из них кого-то убил – отца, сына, мать, сестру, ребенка, брата тех людей, которые стояли на тротуаре и молча глядели на этих пойманных убийц. Им сохранили погоны и награды. Кресты, медали на мундирах, квадратики, галуны на погонах теперь из знаков отличия превратились в обличительные знаки – они свидетельствовали, кто больше причинил зла, уничтожил людей, сжег деревень, разрушил городов, осквернил полей.
– Смотри, Олег, смотри, Надюша, это они повесили нашу бабушку, – тихо говорила женщина, обнимая прильнувших к ней ребят.
Услыхав эти слова, еще раз поразился тишине на улице, заполненной сотнями тысяч людей. Вспомнил слова из объявления в газете: «Граждане обязаны соблюдать порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным». Я поглядел на мрачные лица москвичей: окаменевшие, скорбные, у многих слезы на глазах. Какую надо иметь выдержку, какой благородный разум, чтобы сдержать себя, не кинуться и не растерзать этих бандитов!
Любой из присутствующих имеет на это право. Каждый вспоминает о погибшем дорогом и близком человеке – и убил его один из этих вот подлецов.
И меня мог убить один из них. Может, вон тот белобрысый в ботинках без шнурков или этот боров в расстегнутом кителе с ленточками за две зимы в России.
Я думал и о том, что мог встретиться, а может быть, и встречался с кем-то из этих пленных, когда шел в Витебск, все эти солдаты и офицеры находились около своих пулеметов, орудий, сидели в штабах. Никто из них тогда не догадывался, что я, крадучись в их стане, несу снимки обороны. Да и сам я разве мог подумать, что армада в десятки тысяч человек, которая тогда засела в темных лесах, бункерах, траншеях, будет окружена, выволочена из убежищ и пройдет строем, да не где-нибудь, а по Москве!
Пожилой, интеллигентный мужчина в светлой шляпе сказал:
– Гитлер обещал им отдать Москву на разграбление. Представьте, что бы творили здесь эти вандалы.
– Мою сестру в Орше изнасиловали, отрезали ей груди и выгнали голую на мороз, – не глядя на мужчину, сказала его соседка.
– Парад уже назначили на Красной площади в сорок первом! – глубоко затягиваясь папироской, зло проговорил милиционер. – Вот и получили парад! Продемонстрировали свои мощи!
А женщина все шептала детям:
– И дядю Матвея они расстреляли. И дом наш спалили. И папку нашего… – Голос ее пресекся, она прижала платок к губам.
Меня снимали в нескольких местах, в фильм включили фрагмент, снятый на площади Маяковского. Три часа шаркала ногами непрерывная, молчаливая колонна пленных. Странное, двойственное чувство порождало это небывалое зрелище: вроде бы хорошо – идут поверженные враги, обезвреженные грабители, которые не смогут уж больше творить зло, но, с другой стороны, вид этих пойманных врагов напомнил столько бед и страданий, что в душе людей горький осадок не проходил.
Словно предвидя этот неприятный осадок, какой-то остроумный начальник приказал пустить вслед за пленными моечные машины – помыть улицы после фашистской нечисти! Автомобили с цистернами тоже шли строем, они стелили по асфальту упругие веера шипящей воды, смывали окурки, бумажки, следы только что позорно прошедшей армии пленников.
Свидетельство об окончании Высших разведывательных курсов
Москвичи смотрели на освежающие струи воды, на глянцевитый чистый асфальт и, повеселев, стали расходиться по домам.
Третье событие: я окончил курсы и сдал экзамены.
На этот раз плакат рассказывал о передовых фронтовиках по каждому роду войск, своеобразным чемпионам по видам фронтовой деятельности.
На плакате каждому герою посвящен дружеский шарж и шутливые стихи.
Привожу ксерокопию в уменьшенном виде.
Публикация этого плаката для меня неожиданно принесла неприятность. Позвонили из редакции газеты «Красная Звезда» и сказали:
– Владимир Васильевич, в редакцию обратился фронтовик, командир полка полковник Горб, он высказывает сомнение насчет большого количества (79 человек!) «языков», которых вы привели (как указано на плакате) на фронте. И просит перепроверить. Может быть, вы заедете к нам, поговорим, где искать подтверждение этой цифре, чтобы написать ответ полковнику Горбу.
На следующий день я приехал в редакцию, работники ее просили извинить их, но полагается отвечать на запросы читателей, тем более что прислал его фронтовик.
Фронтовой плакат
Я высказал свое мнение:
– Надо отвечать, подтверждая документами, чтобы это не ограничивалось моим с вами разговором. Во-первых, запросите Главпур – откуда авторы плаката взяли такую цифру – «79 языков». Во-вторых, надо позвонить в управление кадров, в моем личном деле есть последняя «Боевая характеристика», с которой меня направляли в Москву на курсы, в ней тоже указана эта цифра. В-третьих, надо кого-то послать из редакции в Подольск, в архив. В деле моего 629-го полка 134-й стрелковой дивизии должны быть протоколы допросов пленных, в них указано, кто участвовал в захвате пленных. Протоколов этих много, чтобы долго не рыться в архивных бумагах, можно воспользоваться тремя представлениями меня к звезде Героя, в них указано суммарное количество «языков» за определенный период моей боевой службы. Кстати, вот у меня есть копия первого представления, мне ее дал на память командир полка полковник Кортунов, когда мне это звание не дали и вернули представление. Я привез его показать вам. Вот здесь указано, кроме прочих боевых дел, «привел 35 пленных». Во втором представлении найдете цифру «65 языков», но Героя опять не дали, и в третьем, за которое все же получил эту награду, найдете цифру: «79 языков».
Работники редакции по-моему совету собрали все документы, пригласили полковника Горба и показали ему их.
Горб ознакомился с показанными справками и, говорят, все хмыкал и удивлялся, а потом заявил: «В моем полку за все время моего командования взяли всего 25 “языков”».
Меня спросили, не пожелаю ли я встретиться с полковником Горбом?
Я ответил:
– Не испытываю такого желания, пусть он хмыкает по поводу своей плохой разведки.
Хотел добавить на счет его сомнений: «Горбатого могила исправит», но воздержался, все же он фронтовик.
Поездка в Ташкент
Служба продолжается
Неожиданное предложение
Это неправда, никто нас об этом не предупреждал.
Вышел Михаил Иванович. Старенький с белой, клинышком, бородкой, близоруко посмотрел на нас, улыбнулся и тихо сказал Горкину:
– Ну что, начнем?
Горкин зачитал Указ и стал вызывать по одному. Вручение начали с Героев. Я надеялся услышать, что будут говорить награжденные, но меня вызвали первым.
Калинин сказал:
– Поздравляю вас с высокой правительственной наградой.
Горкин протянул мне грамоту Героя, на которой высилась целая горка в красных коробочках: «Орден Ленина», «Золотая Звезда», карманное удостоверение Героя, денежные купоны, книжечки на получение проездных бесплатных билетов на поезда, самолеты, суда и даже паромы.
Я сказал:
– Служу Советскому Союзу!
Пожал не сильно мягкую маленькую руку Михаила Ивановича и вернулся на свое место.
Летчик сосед сказал:
– Давай привинчу тебе звезду.
Сделал дырочку в мой гимнастерке, залез рукой мне за пазуху и привинтил шайбочкой крепление «Золотой Звезды».
– Поздравляю!
Все происходило как во сне. Я ощущал себя в невесомости. Вышел из Кремля, встречные на меня смотрели и улыбались. Они видели «Золотую Звезду» на моей груди. В те дни она была редкой и очень уважаемой наградой.
Люди меня видели, а я еще не разглядел, как выгляжу. Подошел к витрине ГУМа и делаю вид, будто гляжу на выставленные товары, а на самом деле смотрю на свое отражение, в котором на моей груди как маленькое солнышко сияет «Золотая Звезда»
– Неужели это я?
Зашел на телеграф и дал телеграмму домой, маме и папе: «Был в Кремле, вручили «Золотую Звезду». Целую. Володя».
Второе событие тоже началось с газетного сообщения. 23 июля началась стратегическая операция по освобождению Белоруссии, ей дали название «Багратион». В ней участвовали 1-й Прибалтийский, 1-й, 2-й и 3-й Белорусские фронта.
Я следил по газетам за успехами 3-го Белорусского фронта. Вот одно из сообщений.
«ПРИКА3
ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Генералу армии БАГРАМЯНУ
Генералу армии ЧЕРНЯХОВСКОМУ
Войска 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов в результате глубокого обходного маневра с флангов окружили витебскую группировку немцев в составе пяти пехотных дивизий.
Сжимая кольцо окружения, наши войска сегодня, 20 июня, штурмом овладели крупным областным центром Белоруссии городом Витебском – важным стратегическим узлом обороны немцев на западном направлении.
В боях за овладение Витебском отличились войска генерал-лейтенанта Людникова (командующий нашей 39-й армией. – В.К.).
…Сегодня, 26 июля в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов, овладевшим городом Витебск, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение Витебска.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!
Верховный Главнокомандующий
Маршал Советского Союза И. СТАЛИН».
Надеюсь, читатели не заподозрят меня в нескромности, если я скажу, что слова благодарности Верховного имеют отношение и ко мне.
В подтверждение этого приведу цитату из книги начальника разведки 39-й армии генерал-майора Волошина «Разведчики всегда впереди» (Воениздат, 1977): «…мне сообщили, что разведчики 134-й стрелковой дивизии захватили в плен командира 53-го армейского корпуса генерала от инфантерии Гольвитцера и его начальника штаба полковника Шмидта. Я немедленно выехал на КП армии. Столь важных пленных допрашивал сам командарм Людников.
Генерал Гольвитцер оказался довольно разговорчивым. Ответив на заданные ему вопросы, он добавил:
– Вы распознали наши слабые позиции. Русские войска переломили обе ноги, на которых стоял наш корпус. Я не понимаю, откуда у вас могли быть такие подробные сведения о наших частях…
Иван Ильич Людников показал Гольвитцеру карту, составленную нашим разведотделом в период подготовки к операции. На карте была нанесена группировка частей 53-го армейского корпуса и его соседей, система обороны, расположение огневых точек. Гольвитцер долго и внимательно рассматривал карту. Потом задумчиво проговорил:
– Если бы надписи здесь были на немецком языке, я считал бы, что это рабочая карта, которой я пользовался до начала боев. Впрочем, система огня здесь отражена полнее и точнее».
Вот эти слова и порождают приятные воспоминания, потому что, как мне кажется, имеют и ко мне прямое отношение. Гольвитцер говорит, что пользовался этой картой «до начала боев». А я принес из Витебска фотоснимки, сделанные агентурщиками именно с той карты, которой он пользовался «до начала» нашего наступления. И надписи на немецком языке на ней были. При распечатке и размножении этой карты немецкие надписи заменили нашими, русскими.
Так что Гольвитцер узнал свою карту!
Здесь я должен обязательно сказать о своей роли в добыче этих ценнейших данных. Блестяще сработали наши разведчики, которые смогли найти доступ к подлинной карте Гольвитцера и сфотографировать ее. Не знаю, удалось это именно тем разведчикам, с которыми я встречался, или они, как резидентура, имели своих агентов в немецком штабе. Эти детали мне неизвестны. Повторяю, главные герои-исполнители этого очень удачного проникновения к секретам немцев были агентурные разведчики. Я был лишь связной. Официально, если это отражено где-то в документах, выглядит мое участие в этой операции, наверное, так: «Карпов получил задание доставить разведданные из Витебска. Задание выполнил. При возвращении ранен».
А все, что вы прочитали в главе «Особое задание», это мои ощущения и переживания. Для меня при выполнении этого задания была, конечно, успешная, опасная работа, но главное, что еще больше запомнилось, это встреча с Черняховским. По тылам немцев я и раньше немало полазил. А вот поговорить с прославленным командующим фронтом – это в памяти на всю жизнь.
Окруженных под Витебском немцев привезли в Москву.
Сталин приказал провести их по Москве, чтобы они увидели, как их обманывало гитлеровское командование и особенно Геббельс, заявляя, что немецкая авиация и артиллерия в Москве камня на камне не оставили.
При проведении этого «мероприятия» были развешаны по всему городу такие уведомления:
«Извещение от начальника милиции гор. Москвы.
Управление милиции г. Москвы доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за последнее время войсками Красной Армии Первого, Второго и Третьего Белорусских фронтов.
В связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в районе площади Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской – будет ограничено.
Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».
В этот день меня неожиданно вызвали с занятий к дежурному по курсам. Там ожидал меня человек в гражданском костюме. Он представился:
– Я режиссер Донской, мы снимаем документально-хроникальный фильм «Конвоирование немцев по Москве». Нам рекомендовано Генеральным штабом снять вас на фоне пленных немцев, не называя вашей фамилии, поскольку вы еще действующий разведчик. Но сказали, что вы имеете к этим пленным немцам прямое отношение и все надо зафиксировать для истории.
– Что я должен делать?
– У меня машина, на ней съемочная группа, мы будем снимать в разных местах города вас тоже, а потом отберем особенно удачный фрагмент и вставим в фильм.
Мы сели в самую обычную полуторку, в кузове которой нас ожидали операторы. Поехали в центр на улицу Горького, по которой пойдет колонна пленных.
Вскоре мимо поплыл не строй, а какая-то зеленая, похожая на подвижную свалку, масса людей, оборванных, грязных, обдающих специфически фрицевским запахом.
Впереди спокойно, неторопливо, не в ногу шли генералы. Некоторые в очках, в пенсне. Горбоносые. Сухие. Поджарые. Оплывшие от жира. Золотые вензеля блестели на красных петлицах. Витые, крученые погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Ордена и разноцветные ленты сверкали на груди. Генералы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, плечистый, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги.
За генералами шли более ровными, но все же гнущимися рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один рослый, хорошо выбритый, с горящими злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро окинул мои награды, показал большой крепкий кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи и ткнул им в небо. «А мы, мол, тебя повесим». Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые, прокуренные зубы, видно, ругался. «Какая гадина, – думал я, – жаль, не прибили тебя на фронте».
За офицерами двигались унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать человек в ряд – во всю ширину улицы Горького.
Пленных сопровождал конвой – кавалеристы с обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес.
Москвичи стояли на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног.
Шли убийцы. Шли тысячи убийц. Каждый из них кого-то убил – отца, сына, мать, сестру, ребенка, брата тех людей, которые стояли на тротуаре и молча глядели на этих пойманных убийц. Им сохранили погоны и награды. Кресты, медали на мундирах, квадратики, галуны на погонах теперь из знаков отличия превратились в обличительные знаки – они свидетельствовали, кто больше причинил зла, уничтожил людей, сжег деревень, разрушил городов, осквернил полей.
– Смотри, Олег, смотри, Надюша, это они повесили нашу бабушку, – тихо говорила женщина, обнимая прильнувших к ней ребят.
Услыхав эти слова, еще раз поразился тишине на улице, заполненной сотнями тысяч людей. Вспомнил слова из объявления в газете: «Граждане обязаны соблюдать порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным». Я поглядел на мрачные лица москвичей: окаменевшие, скорбные, у многих слезы на глазах. Какую надо иметь выдержку, какой благородный разум, чтобы сдержать себя, не кинуться и не растерзать этих бандитов!
Любой из присутствующих имеет на это право. Каждый вспоминает о погибшем дорогом и близком человеке – и убил его один из этих вот подлецов.
И меня мог убить один из них. Может, вон тот белобрысый в ботинках без шнурков или этот боров в расстегнутом кителе с ленточками за две зимы в России.
Я думал и о том, что мог встретиться, а может быть, и встречался с кем-то из этих пленных, когда шел в Витебск, все эти солдаты и офицеры находились около своих пулеметов, орудий, сидели в штабах. Никто из них тогда не догадывался, что я, крадучись в их стане, несу снимки обороны. Да и сам я разве мог подумать, что армада в десятки тысяч человек, которая тогда засела в темных лесах, бункерах, траншеях, будет окружена, выволочена из убежищ и пройдет строем, да не где-нибудь, а по Москве!
Пожилой, интеллигентный мужчина в светлой шляпе сказал:
– Гитлер обещал им отдать Москву на разграбление. Представьте, что бы творили здесь эти вандалы.
– Мою сестру в Орше изнасиловали, отрезали ей груди и выгнали голую на мороз, – не глядя на мужчину, сказала его соседка.
– Парад уже назначили на Красной площади в сорок первом! – глубоко затягиваясь папироской, зло проговорил милиционер. – Вот и получили парад! Продемонстрировали свои мощи!
А женщина все шептала детям:
– И дядю Матвея они расстреляли. И дом наш спалили. И папку нашего… – Голос ее пресекся, она прижала платок к губам.
Меня снимали в нескольких местах, в фильм включили фрагмент, снятый на площади Маяковского. Три часа шаркала ногами непрерывная, молчаливая колонна пленных. Странное, двойственное чувство порождало это небывалое зрелище: вроде бы хорошо – идут поверженные враги, обезвреженные грабители, которые не смогут уж больше творить зло, но, с другой стороны, вид этих пойманных врагов напомнил столько бед и страданий, что в душе людей горький осадок не проходил.
Словно предвидя этот неприятный осадок, какой-то остроумный начальник приказал пустить вслед за пленными моечные машины – помыть улицы после фашистской нечисти! Автомобили с цистернами тоже шли строем, они стелили по асфальту упругие веера шипящей воды, смывали окурки, бумажки, следы только что позорно прошедшей армии пленников.
Москвичи смотрели на освежающие струи воды, на глянцевитый чистый асфальт и, повеселев, стали расходиться по домам.
Третье событие: я окончил курсы и сдал экзамены.
* * *
В октябре 1944 года Главное политическое управление Советской армии и Военно-морского флота выпустило очередной информационный плакат. Такие плакаты выпускали регулярно, их вывешивали в воинских частях и особенно в ленинских комнатах, они посвящались разным событиям и героям боев.На этот раз плакат рассказывал о передовых фронтовиках по каждому роду войск, своеобразным чемпионам по видам фронтовой деятельности.
На плакате каждому герою посвящен дружеский шарж и шутливые стихи.
Привожу ксерокопию в уменьшенном виде.
Публикация этого плаката для меня неожиданно принесла неприятность. Позвонили из редакции газеты «Красная Звезда» и сказали:
– Владимир Васильевич, в редакцию обратился фронтовик, командир полка полковник Горб, он высказывает сомнение насчет большого количества (79 человек!) «языков», которых вы привели (как указано на плакате) на фронте. И просит перепроверить. Может быть, вы заедете к нам, поговорим, где искать подтверждение этой цифре, чтобы написать ответ полковнику Горбу.
На следующий день я приехал в редакцию, работники ее просили извинить их, но полагается отвечать на запросы читателей, тем более что прислал его фронтовик.
Я высказал свое мнение:
– Надо отвечать, подтверждая документами, чтобы это не ограничивалось моим с вами разговором. Во-первых, запросите Главпур – откуда авторы плаката взяли такую цифру – «79 языков». Во-вторых, надо позвонить в управление кадров, в моем личном деле есть последняя «Боевая характеристика», с которой меня направляли в Москву на курсы, в ней тоже указана эта цифра. В-третьих, надо кого-то послать из редакции в Подольск, в архив. В деле моего 629-го полка 134-й стрелковой дивизии должны быть протоколы допросов пленных, в них указано, кто участвовал в захвате пленных. Протоколов этих много, чтобы долго не рыться в архивных бумагах, можно воспользоваться тремя представлениями меня к звезде Героя, в них указано суммарное количество «языков» за определенный период моей боевой службы. Кстати, вот у меня есть копия первого представления, мне ее дал на память командир полка полковник Кортунов, когда мне это звание не дали и вернули представление. Я привез его показать вам. Вот здесь указано, кроме прочих боевых дел, «привел 35 пленных». Во втором представлении найдете цифру «65 языков», но Героя опять не дали, и в третьем, за которое все же получил эту награду, найдете цифру: «79 языков».
Работники редакции по-моему совету собрали все документы, пригласили полковника Горба и показали ему их.
Горб ознакомился с показанными справками и, говорят, все хмыкал и удивлялся, а потом заявил: «В моем полку за все время моего командования взяли всего 25 “языков”».
Меня спросили, не пожелаю ли я встретиться с полковником Горбом?
Я ответил:
– Не испытываю такого желания, пусть он хмыкает по поводу своей плохой разведки.
Хотел добавить на счет его сомнений: «Горбатого могила исправит», но воздержался, все же он фронтовик.
Поездка в Ташкент
После завершения экзаменов на курсах меня пригласили в Узбекскую ССР. Я был шестой по счету Герой из Узбекистана, пятеро других – узбеки первый, Кучкар Турдыев, и вот я – шестой.
Как только пришло это радостное сообщение в Ташкент, ко мне приехал постоянный представитель Узбекистана в Москве Султанов и сказал:
– Республика приглашает вас в гости и ждет!
В Ташкенте меня встречали митингом на вокзальной площади. Были здесь мои мама и папа. Руководил всем работник ЦК КП Узбекистана. После речей, вручения цветов, криков «ура!» он сказал:
– Теперь поедем к вам в гости.
Гости – какие-то местные начальники, писатели-узбеки, журналисты и телевизионщики – на пяти машинах с эскортом из милиционеров-мотоциклистов помчались к скромному домику родителей на окраине города. Я шепнул цековцу:
– Мои старики живут очень скромно, на продовольственные карточки. Не знаю, чем мы будем угощать гостей?
– Не беспокойтесь, мы все предусмотрели.
Встреча с родителями в Ташкенте
И действительно, в небольшом дворике нашего дома стоял длинный стол, накрытый выпивками и закусками. В торце стола пускал пар огромный самовар (из чайханы) и улыбался усатый чайханщик. За ним тоже парил огромный котел с пловом.
Настоящий пир прошел очень приятно и весело. Меня попросили рассказать об эпизодах из моей работы в разведке – как я ловил «языков». Я рассказал. Восторг и похвалы сопровождались бурными тостами и возлияниями. К вечеру гости набрались изрядно и стали расходиться. Цекист мне сказал:
– Завтра в 10 утра вас ждет в здании ЦК первый секретарь ЦК Усман Юсупов. Я пришлю за вами машину.
Наконец, я остался с родителями наедине. Мама плакала от счастья, обнимала и целовала меня. Отец, как всегда, был сдержан в эмоциях, но я видел: и он растроган до глубины души. И было от чего! Сын, сгинувший в тюрьме и лагерях на три года, вернулся не только живой, но еще и Герой Советского Союза.
Утром я был в ЦК. В приемную вышел сам первый секретарь, знаменитый и всевластный Усман Юсупов – полный, с мясистым и крупным лицом, голова обрита наголо и блестела, как биллиардный шар. Он был в легком чесучовом костюме. Широко улыбнулся, радушно сказал:
– Добро пожаловать в республику, наш дорогой герой!
Я ответил на чистейшем узбекском языке:
– Усман-ока, узумызы тилимызда гапирайлик, – что в переводе означало: Усман-ока, давайте говорить на нашем родном языке.
Он был просто ошарашен. Широко раскрыл глаза от удивления и воскликнул:
– Ты – подлинный сын узбекского народа!
После непродолжительной беседы в его кабинете Юсупов сказал:
– Сегодня будем обедать у меня дома в два часа дня, приезжай с женой.
– Спасибо, но у меня нет жены.
– О, да ты еще и жених! Женим тебя обязательно на узбечке. Подберем красавицу из Чуска. (Туда все богатые и знаменитые люди ездят за невестами еще с древних времен. – В.К.)
Был я у него в квартире, не очень шикарной, просто и со вкусом обставленной. Жена его Степаненко (кажется, Оксана, теперь уже не помню) – приветливая, веселая хохлушка.
Обедали мы втроем, говорили только по-узбекски, разумеется, выпили, но понемногу, Юсупову надо было возвращаться на работу.
На прощанье он еще раз сказал:
– Ты подлинный сын узбекского народа.
На другой день, объезжая город на машине, я увидел на площадях, в центре, в скверах, затем в старом городе на площади Алишера Навои и в других местах свои огромные портреты не меньше, чем 3 × 4 метра с надписью: «Сын узбекского народа, Герой Советского Союза Владимир Карпов». Их нарисовали за одну ночь по распоряжению Юсупова.
Отпуск прошел быстро – в бесконечных застольях у старых друзей. Разыскал я и свою подружку по школе Иру Степанову, которая еще до войны по согласию моей мамы должна была стать моей женой. Но как только меня арестовали, Ира в наш дом не приходила и однажды, как мне рассказала мама, при случайной встрече с Ирой не ответила на мамино «Здравствуй, Ирочка». Мама подумала, что она ее не узнала, зашла с другой стороны и еще раз поздоровалась. Ира опять не ответила, отвернулась и пошла дальше. Было это для меня очень неприятно и оскорбительно, но все же хотел увидеть Иру и поговорить с ней – она первая школьная любовь! На прежней квартире ее не было. Я узнал новый адрес и направился туда. Ира увидела меня в окно, вышла во двор, в дом не пригласила. В глаза мне не смотрела. Видно, ей было очень стыдно за свое поведение, но она понимала – между нами теперь не может быть ни любви, ни дружбы. Зло сказала: «Никогда больше не приходи ко мне», повернулась и ушла. Все было ясно. После этого я ее больше не видел, где и с кем она жила, не знаю…
Как только пришло это радостное сообщение в Ташкент, ко мне приехал постоянный представитель Узбекистана в Москве Султанов и сказал:
– Республика приглашает вас в гости и ждет!
В Ташкенте меня встречали митингом на вокзальной площади. Были здесь мои мама и папа. Руководил всем работник ЦК КП Узбекистана. После речей, вручения цветов, криков «ура!» он сказал:
– Теперь поедем к вам в гости.
Гости – какие-то местные начальники, писатели-узбеки, журналисты и телевизионщики – на пяти машинах с эскортом из милиционеров-мотоциклистов помчались к скромному домику родителей на окраине города. Я шепнул цековцу:
– Мои старики живут очень скромно, на продовольственные карточки. Не знаю, чем мы будем угощать гостей?
– Не беспокойтесь, мы все предусмотрели.
И действительно, в небольшом дворике нашего дома стоял длинный стол, накрытый выпивками и закусками. В торце стола пускал пар огромный самовар (из чайханы) и улыбался усатый чайханщик. За ним тоже парил огромный котел с пловом.
Настоящий пир прошел очень приятно и весело. Меня попросили рассказать об эпизодах из моей работы в разведке – как я ловил «языков». Я рассказал. Восторг и похвалы сопровождались бурными тостами и возлияниями. К вечеру гости набрались изрядно и стали расходиться. Цекист мне сказал:
– Завтра в 10 утра вас ждет в здании ЦК первый секретарь ЦК Усман Юсупов. Я пришлю за вами машину.
Наконец, я остался с родителями наедине. Мама плакала от счастья, обнимала и целовала меня. Отец, как всегда, был сдержан в эмоциях, но я видел: и он растроган до глубины души. И было от чего! Сын, сгинувший в тюрьме и лагерях на три года, вернулся не только живой, но еще и Герой Советского Союза.
Утром я был в ЦК. В приемную вышел сам первый секретарь, знаменитый и всевластный Усман Юсупов – полный, с мясистым и крупным лицом, голова обрита наголо и блестела, как биллиардный шар. Он был в легком чесучовом костюме. Широко улыбнулся, радушно сказал:
– Добро пожаловать в республику, наш дорогой герой!
Я ответил на чистейшем узбекском языке:
– Усман-ока, узумызы тилимызда гапирайлик, – что в переводе означало: Усман-ока, давайте говорить на нашем родном языке.
Он был просто ошарашен. Широко раскрыл глаза от удивления и воскликнул:
– Ты – подлинный сын узбекского народа!
После непродолжительной беседы в его кабинете Юсупов сказал:
– Сегодня будем обедать у меня дома в два часа дня, приезжай с женой.
– Спасибо, но у меня нет жены.
– О, да ты еще и жених! Женим тебя обязательно на узбечке. Подберем красавицу из Чуска. (Туда все богатые и знаменитые люди ездят за невестами еще с древних времен. – В.К.)
Был я у него в квартире, не очень шикарной, просто и со вкусом обставленной. Жена его Степаненко (кажется, Оксана, теперь уже не помню) – приветливая, веселая хохлушка.
Обедали мы втроем, говорили только по-узбекски, разумеется, выпили, но понемногу, Юсупову надо было возвращаться на работу.
На прощанье он еще раз сказал:
– Ты подлинный сын узбекского народа.
На другой день, объезжая город на машине, я увидел на площадях, в центре, в скверах, затем в старом городе на площади Алишера Навои и в других местах свои огромные портреты не меньше, чем 3 × 4 метра с надписью: «Сын узбекского народа, Герой Советского Союза Владимир Карпов». Их нарисовали за одну ночь по распоряжению Юсупова.
Отпуск прошел быстро – в бесконечных застольях у старых друзей. Разыскал я и свою подружку по школе Иру Степанову, которая еще до войны по согласию моей мамы должна была стать моей женой. Но как только меня арестовали, Ира в наш дом не приходила и однажды, как мне рассказала мама, при случайной встрече с Ирой не ответила на мамино «Здравствуй, Ирочка». Мама подумала, что она ее не узнала, зашла с другой стороны и еще раз поздоровалась. Ира опять не ответила, отвернулась и пошла дальше. Было это для меня очень неприятно и оскорбительно, но все же хотел увидеть Иру и поговорить с ней – она первая школьная любовь! На прежней квартире ее не было. Я узнал новый адрес и направился туда. Ира увидела меня в окно, вышла во двор, в дом не пригласила. В глаза мне не смотрела. Видно, ей было очень стыдно за свое поведение, но она понимала – между нами теперь не может быть ни любви, ни дружбы. Зло сказала: «Никогда больше не приходи ко мне», повернулась и ушла. Все было ясно. После этого я ее больше не видел, где и с кем она жила, не знаю…
Служба продолжается
Неожиданное предложение
После возвращения из отпуска меня вызвали в управление кадров. Пропуск был заказан. Пройдя по коридору, отделанному высокими деревянными панелями, я остановился у двери с номером, написанным в пропуске. Дверь была массивная, с начищенной медной ручкой. Я приоткрыл ее, спросил:
– Разрешите? Капитан Карпов.
– Жду вас, – приветливо отозвался полковник и, встав из-за стола, пошел навстречу. Протянул руку: – Лавров.
– Я вроде бы вовремя, – сказал я, взглянув на часы.
– Все в порядке, – подтвердил полковник. Он откровенно разглядывал меня и улыбался одними глазами, будто иронически спрашивал: «Ну, что ты обо всем этом думаешь?» Потом сказал:
– Я пригласил вас, чтобы узнать, что вы намерены делать после войны?
Вопрос показался очень наивным и ненужным. Пожав плечами, я ответил:
– Служить.
– А где именно?
– В своем полку.
– Война кончается, армию надо сокращать, многие полки будут расформированы.
– Пойду работать, учиться, найду дело, – ответил я, уверенный, что в любом случае все будет хорошо.
– Как здоровье вашей мамы?
Я насторожился: «Здесь обо мне знают такие подробности! Значит, разговор предстоит очень серьезный!..»
– Мама здорова.
– Ну а теперь поговорим о главном. Вы разведчик. А знаете ли о том, что в разведке мирного времени не бывает? В разведке всегда война. Страна займется восстановлением хозяйства, будет строить новые заводы, растить новое поколение. И надо кому-то все это охранять. Надо постоянно знать, откуда может прийти опасность. У нашей страны много друзей. Но, к сожалению, немало и врагов. – Полковник помолчал, лицо его стало печальным, он будто вспомнил что-то свое, далекое и не очень радостное. – Вы, конечно, помните, как началась война. Не раз слышали слова о вероломном нападении фашистской Германии. А не задумывались вы о том, почему немцы достигли внезапности? Где была наша разведка? Что она делала? Куда смотрела? – Лавров поднялся и заходил по комнате. – Когда вы будете работать у нас, я покажу вам карты сорок первого года, на них выявленная нашей разведкой группировка немецкой армии с точностью до батальона! Советские разведчики сделали свое дело. Придет время, историки разберутся во всех сложностях нашей эпохи – и, я уверен, о разведчиках у потомков останется самая добрая память. – Лавров поглядел на меня тепло и ласково. – Завидую вам, Владимир Васильевич, у вас все только начинается. Я, к сожалению, свое отработал, теперь я просто кадровик. Я пригласил вас, чтобы сделать официальное предложение служить в советской военной разведке.
Я ожидал все что угодно, только не это! Мысли мои растерянно заметались. Мне хотелось сразу же воскликнуть – да, согласен! Но тут же меня охватили сомнения. Справлюсь ли? Разведка в мирные дни совсем другое!
– Все необходимое у вас есть, – продолжил Лавров, – вы показали это на фронте. Пойдете учиться. Через несколько лет сами себя не узнаете! В общем, взвесьте все. Мы понимаем, такие решения в жизни не принимаются мгновенно. Вот бронь: в гостинице заказан для вас номер. – Полковник подал белый квадратик плотной бумаги. – Погуляйте по Москве еще три дня. Подумайте. Запишите мой телефон. Через три дня жду вашего звонка.
– Я могу и раньше. – Я с радостью готов был сегодня же начать, как мне казалось, новую увлекательную жизнь разведчика мирного времени.
– Не спешите, – советовал Лавров. – Я уверен, вы рвались на фронт, мечтая совершать подвиги. Теперь вы познали, что такое война. Сейчас с вами происходит нечто похожее на те далекие дни – открывается новая жизнь, романтика. Очень приятно, что у вас сохранился юношеский задор и оптимизм. В сочетании с большим опытом они помогут вам совершить много полезного для Родины. Еще раз откровенно признаюсь: завидую – вас ждут сложные, трудные, опасные, но в то же время очень интересные дела.
– Разрешите? Капитан Карпов.
– Жду вас, – приветливо отозвался полковник и, встав из-за стола, пошел навстречу. Протянул руку: – Лавров.
– Я вроде бы вовремя, – сказал я, взглянув на часы.
– Все в порядке, – подтвердил полковник. Он откровенно разглядывал меня и улыбался одними глазами, будто иронически спрашивал: «Ну, что ты обо всем этом думаешь?» Потом сказал:
– Я пригласил вас, чтобы узнать, что вы намерены делать после войны?
Вопрос показался очень наивным и ненужным. Пожав плечами, я ответил:
– Служить.
– А где именно?
– В своем полку.
– Война кончается, армию надо сокращать, многие полки будут расформированы.
– Пойду работать, учиться, найду дело, – ответил я, уверенный, что в любом случае все будет хорошо.
– Как здоровье вашей мамы?
Я насторожился: «Здесь обо мне знают такие подробности! Значит, разговор предстоит очень серьезный!..»
– Мама здорова.
– Ну а теперь поговорим о главном. Вы разведчик. А знаете ли о том, что в разведке мирного времени не бывает? В разведке всегда война. Страна займется восстановлением хозяйства, будет строить новые заводы, растить новое поколение. И надо кому-то все это охранять. Надо постоянно знать, откуда может прийти опасность. У нашей страны много друзей. Но, к сожалению, немало и врагов. – Полковник помолчал, лицо его стало печальным, он будто вспомнил что-то свое, далекое и не очень радостное. – Вы, конечно, помните, как началась война. Не раз слышали слова о вероломном нападении фашистской Германии. А не задумывались вы о том, почему немцы достигли внезапности? Где была наша разведка? Что она делала? Куда смотрела? – Лавров поднялся и заходил по комнате. – Когда вы будете работать у нас, я покажу вам карты сорок первого года, на них выявленная нашей разведкой группировка немецкой армии с точностью до батальона! Советские разведчики сделали свое дело. Придет время, историки разберутся во всех сложностях нашей эпохи – и, я уверен, о разведчиках у потомков останется самая добрая память. – Лавров поглядел на меня тепло и ласково. – Завидую вам, Владимир Васильевич, у вас все только начинается. Я, к сожалению, свое отработал, теперь я просто кадровик. Я пригласил вас, чтобы сделать официальное предложение служить в советской военной разведке.
Я ожидал все что угодно, только не это! Мысли мои растерянно заметались. Мне хотелось сразу же воскликнуть – да, согласен! Но тут же меня охватили сомнения. Справлюсь ли? Разведка в мирные дни совсем другое!
– Все необходимое у вас есть, – продолжил Лавров, – вы показали это на фронте. Пойдете учиться. Через несколько лет сами себя не узнаете! В общем, взвесьте все. Мы понимаем, такие решения в жизни не принимаются мгновенно. Вот бронь: в гостинице заказан для вас номер. – Полковник подал белый квадратик плотной бумаги. – Погуляйте по Москве еще три дня. Подумайте. Запишите мой телефон. Через три дня жду вашего звонка.
– Я могу и раньше. – Я с радостью готов был сегодня же начать, как мне казалось, новую увлекательную жизнь разведчика мирного времени.
– Не спешите, – советовал Лавров. – Я уверен, вы рвались на фронт, мечтая совершать подвиги. Теперь вы познали, что такое война. Сейчас с вами происходит нечто похожее на те далекие дни – открывается новая жизнь, романтика. Очень приятно, что у вас сохранился юношеский задор и оптимизм. В сочетании с большим опытом они помогут вам совершить много полезного для Родины. Еще раз откровенно признаюсь: завидую – вас ждут сложные, трудные, опасные, но в то же время очень интересные дела.