Владимир Карпов. Большая жизнь

   Странное дело – война. Вот стоят передо мной враги. Они хотели убить меня и других солдат. Если бы им повезло, перебили бы всех беспощадно. Может быть, одного-двух пощадили, потому что нуждаются в «языках». Но попались сами. И я, которого они хотели убить, забочусь, чтобы поскорее увести их от опасности. А сам останусь здесь под обстрелом, и кто знает, может, меня убьют в отместку за этих вот пленных…
   Между тем обстрел немецкой артиллерией наших укрытий начался.
   Первая мина взвыла, забираясь вверх и отфыркиваясь, стала падать на окоп. С железным хряском и звоном она разорвалась недалеко от траншеи. И тут же другие мины замолотили в мерзлую, звонкую землю, будто их бросали сверху. Ни выстрелов, ни воя при их приближении в грозе разрывов уже не было слышно. Тяжелые снаряды тоже долбили землю. Высотка вздрагивала и гудела от этих тупых ударов.
   Я с моряками и Костей укрылись в блиндаже. Все молча курили. Лица казались спокойными, даже безразличными.
   Когда близко разрывался снаряд, из щелей между бревнами наката текли прозрачные струйки песка. И хотя моряки внешне не выказывали беспокойства, в душе каждый гадал: попадет или нет? И каждый, не веря ни в Бога, ни в черта, не зная ни одной молитвы, все же обращался к какой-то высшей силе, робко просил ее: «Пронеси мимо!.. Пронеси!..»

Без разведки еще никто не воевал

Первая боевая награда

   Донесения об отпоре, который был дан фашистам красноармейцем Карповым, шли снизу вверх по телефонной эстафете, и где-то на середине пути фамилия Карпова из них исчезла. Злого умысла тут, конечно, не было – никто не хотел присваивать чужую славу. Просто майор Кортунов, докладывая командиру дивизии, сказал:
   – У меня штрафники отличились. Отбили ночной налет, взяли трех пленных.
   Командир дивизии, в свою очередь, доложил командиру корпуса:
   – Мой Кортунов хорошо новый год начал – направляю пленных.
   А командарма информировали в еще более обобщенной форме:
   – В хозяйстве Добровольского была ночная стычка, в результате взяты пленные…
   Потом по той же эстафете пошла обратная волна и утром докатилась, наконец, до «шурочки»: представить список отличившихся.
   Меня вызвал командир роты:
   – Напиши список, кто отличился ночью.
   Он дал мне листок бумаги и карандаш. Я написал: «Красноармейцы Баранов Петр, Голубев Михаил, Ситников Степан, Камилевич Константин».
   Ротный прочитал, дописал в список первым меня и сказал:
   – Иди в штаб полка, тебя вызывает командир, хочет познакомиться.
   Я обрадовался: во-первых, приятно побывать в тылу (штаб полка представлялся мне глубоким тылом), во-вторых, я знал – ругать там меня не будут, наоборот, наверное, скажут доброе слово, может быть, даже объявят благодарность.
   Блиндаж командира полка приятно удивил меня. Здесь можно было стоять в полный рост, и до накатов оставалось еще расстояние на две шапки. Стол хотя и из ящиков, но на нем яркая керосиновая лампа с прозрачным пузатым стеклом, алюминиевые кружки, а не самоделки из консервных банок, настоящие магазинные стаканы с подстаканниками и чайными ложками. В углу блиндажа топчан, застланный серым байковым одеялом, и даже подушка в белой наволочке. И, что уже совсем невероятно, у самой лампы, хорошо ею освещенная лежала на блюдечке неведомо откуда попавшая в такое время на фронт половинка желтого лимона.
   Стараясь не перепутать последовательность слов в рапорте, я доложил о прибытии.
   – Покажись, герой, – весело сказал майор Кортунов и пошел навстречу.
   Я покраснел, думая о своей затасканной шинели: в нее так въелась траншейная земля, что никак не удавалось отчистить бурые пятна. Втянул и без того тощий живот, напряг ноги, выше поднял подбородок, чтобы хоть выправкой слегка походить на героя.
   – Хорош! – похвалил майор и крепко пожал мне руку. Комиссар Гарбуз тоже откровенно разглядывал меня.
   – Раздевайся. Снимай шинель, – предложил комиссар.
   Я смутился еще больше. Не предполагал, что так примут. Думал, поговорят – и будь здоров! А тут вдруг: раздевайся.
   Я же не раздевался почти полмесяца!
   Представляя, какая на мне мятая-перемятая гимнастерка, спросил:
   – Может быть, я так?..
   – Запаришься, у нас жарко, – резонно возразил комиссар. – Снимай!
   Пришлось подчиниться. Я беспрерывно одергивал гимнастерку, но она снова коробилась и будто назло вылезала из-под ремня.
   – Ладно, не смущайся, – ободрил командир полка, – с передовой пришел, не откуда-нибудь. Садись вот сюда, к столу.
   И, едва я присел, опять загремел голос Гарбуза:
   – Расскажи-ка о себе, добрый молодец. Мы мало тебя знаем.
   – Погоди, Андрей Данилович, – сдержал его Кортунов, – что ты сразу за дело? Давай ему сто граммов поднесем: и с мороза он, и с Новым годом поздравить надо, и за умелые действия отблагодарить.
   – Согласен, Алексей Кириллович.
   – Гулиев, флягу!
   Чернобровый, со жгучими кавказскими глазами ординарец мигом оказался возле стола и налил в стакан.
   – Пей, герой, согревайся, – сказал Кортунов.
   Я вспомнил, каким недопустимым проступком в училище считалось «употребление спиртных напитков». А сейчас майор сам предлагает сто граммов. И я возьму вот и выпью прямо на глазах у командования…
   От волнения не почувствовал ни крепости, ни горечи водки.
   Командир пододвинул мне тарелку с кусочками колбасы и сала.
   – Закуси. И давай рассказывай!
   – Рассказывать-то нечего, – пожал я плечами.
   И снова подумал, какая ужасная на мне гимнастерка.
   – Ну, ясно, скромность героя украшает, – поощрительно улыбнулся Гарбуз. – А все-таки расскажи ты нам, где жил, учился, когда в штрафную роту попал.
   Каждый раз, рассказывая свою биографию, я испытывал неловкость при упоминании о судимости по политической статье. Как отнесутся к этому командиры? Не хотелось терять их доброе отношение. Я удивился похожести ситуации: в лагере, отвечая на вопросы воров, в компании Серого, я не хотел признаваться, за что судим. А как быть здесь? В анкете и автобиографии, которые лежали в личном деле, указан срок, по какой статье судился.
   Сейчас очень не хотелось об этом вспоминать, но и утаить нельзя, командиры все равно это узнают, когда будут знакомиться с моим личным делом.
   Я рассказал об Оренбурге, о том, что учился в Ташкентском военном училище, что стал чемпионом по боксу. Приближаясь к злополучному периоду, сам того не желая, сбавил тон, стал отводить глаза в сторону.
   Комиссар заметил перемену:
   – Что-то ты скисаешь, наш дорогой герой? Натворил что-нибудь в училище? Отчислили?
   «Значит, еще не читал мои бумаги», – определил я.
   – Не только натворил, но и под трибунал попал.
   Я коротко изложил, что произошло.
   – Да, хватил ты лиха! – сочувственно сказал Кортунов. А майор Гарбуз поддержал:
   – Ну, Карпов, это в прошлом, досадное недоразумение. Злобы и обиды в тебе нет. Родину защищал честно. Это главное! А то, что встретились тебе непорядочные люди и чуть не испортили всю жизнь, плюнь на них. Но помни, что такие службисты есть, и никогда больше не болтай. Тебя надо было хорошо пропесочить на комсомольском собрании, и на том дело кончилось бы.
   Я опять поразился: точно такие же мысли были у меня, когда сидел в одиночке. Гарбуз между тем продолжал:
   – Теперь все это позади. У тебя новая жизнь, боевые друзья, родной полк. Будем служить вместе и бить фашистов до победы.
   То, что говорил комиссар, совпадало с моими переживаниями.
   – Слушай, да ты просто клад! – воскликнул Гарбуз.
   – Мы подобрали тебе должность хорошую. – И, взглянув на Кортунова, умолк, командиру полка полагалось самому высказать официальное предложение.
   – Есть в полку взвод пешей разведки, – начал Кортунов. – Командует им лейтенант Казаков. Давно командует. Ему нужен человек особенный – энергичный, находчивый, ловкий. Ты – боксер, а каждый спортсмен – борец, самбист, гимнаст – это уже потенциальный разведчик.
   Предложение было неожиданным. Я усомнился:
   – Справлюсь ли я?
   – Уже справился, – громогласно заверил Гарбуз. – Трех «языков» сразу взял. У тебя нюх на немца.
   Мне показалось, что майор чуть-чуть поморщился. Гарбуз тоже приметил это:
   – Извини, Алексей Кириллович, я, кажется, перебил тебя?
   – Уж очень ты, Андрей Данилович, на алтайских своих просторах громко говорить привык.
   (Как я узнал позже, он до армии был секретарем горкома небольшого города на Алтае).
   – Есть такой грех, – согласился Гарбуз.
   – А опасения у него правильные. Служба в разведке потребует учебы. Ну, ничего, Казаков опыт передаст. На задания сводит. Разберетесь вместе, что к чему. И моряков, друзей твоих, с тобой в разведчики зачислим.
   Кортунов посмотрел вопросительно на комиссара:
   – Пора бы уж ему прибыть…
   – Да, задерживается, – откликнулся Гарбуз.
   Я подумал, что задерживается Казаков. Но тут раздался конский топот, скрипнули полозья, и командир с комиссаром, не надевая шинелей, только схватив шапки, метнулись к двери. Однако запоздали: в блиндаж вместе с клубами пара входил, пригибаясь, генерал. Кортунов вскинул руку, четко стал докладывать ему:
   – Товарищ генерал, шестисот двадцать девятый стрелковый полк находится в обороне на прежнем рубеже, за истекшие сутки никаких происшествий не случилось.
   – Здравствуйте, товарищи! – еще более мощным, чем у Гарбуза, голосом сказал генерал.
   Он был в высокой каракулевой папахе, в серой, хорошо сшитой шинели. Это был командир дивизии генерал Добровольский.
   – Ну, где ваш ночной герой? – спросил генерал, неторопливо расстегивая шинель.
   – Вот он, – кивнул Кортунов в мою сторону. Генерал, не оглядываясь, сбросил шинель на руки Гулиеву, который уже стоял сзади. Осмотрел меня, произнес торжественно:
   – Поздравляю тебя, Карпов. Вручаю тебе от имени Верховного Совета медаль «За боевые заслуги».
   Адъютант – красивый, высокий старший лейтенант – подал командиру дивизии красную коробочку. Генерал прикрепил медаль на мою гимнастерку, пожал мне руку и, хлопнув меня по плечу, сказал:
   – Носи, сынок, на здоровье. Заслужил!
   Оглушенный всем происходящим, я не мог понять, что Гарбуз, незаметно для других, подсказывает мне. Наконец, опомнясь, с большим опозданием гаркнул:
   – Служу Советскому Союзу!
   Гарбуз вздохнул с облегчением, а генерал похвалил:
   – Ну, вот и молодец!
   Адъютант развернул на столе карту, командир дивизии подошел к ней, подозвал Кортунова и Гарбуза.
   Я стоял на середине блиндажа и не знал, что же делать. Когда командир полка оглянулся, я тихо спросил:
   – Разрешите идти?
   Кортунов тоже негромко сказал:
   – Иди к начальнику штаба. Он вызовет Казакова и даст необходимые указания. Он в курсе дела.
   Я надел шинель, вышел на морозный воздух и вздохнул полной грудью.
   Часовой, охранявший блиндаж, усмехнулся:
   – Во дали тебе баню. Смотри, – обратился он к генеральскому коноводу, – аж пар валит!
   – Мой может, – подтвердил коновод. – Так поддаст, что и дым пойдет!
   Я никак не отреагировал на это, стоял счастливый, наслаждаясь тишиной и прохладой.

Поздравление маме

   Командование полка вскоре отправило моей маме в Ташкент следующее письмо:
 
   «Гор. Ташкент,
   ул. Ново-Ульяновская, дом 44
   Карповой Лидии Логиновне.
   Полевая почта 1712, часть 2.
   8 февраля 1943 г.
 
   Уважаемая Лидия Логиновна.
   В прошлом ваш сын Владимир Васильевич Карпов был осужден. Командование части дало возможность вашему сыну искупить свою вину перед матерью-Родиной на поле боя, что ваш сын и сделал. За выполнение боевого задания и проявленный героизм с вашего сына судимость снята.
   Борясь с немецкими оккупантами, выполняя боевую задачу, ваш сын проявил мужество и отвагу, действуя смело и решительно, как подобает действовать сыну нашей Родины.
   За что правительство наградило его высокой наградой – медалью «За отвагу». Бойцы и командиры нашей части поздравляют вас, Лидия Логиновна, с высокой наградой вашего сына Владимира Васильевича Карпова.
   Смерть немецким оккупантам!
 
   Командир части майор Кортунов
   Зам. нач. политчасти майор Арбузов
 
   Наш адрес: 1712 полевая почта, часть 2».
 
   Это письмо явилось для меня более высокой наградой, чем сама медаль «За отвагу».

* * *

   Начальник штаба майор Колокольцев встретил меня приветливо. Только дел у него было слишком много – разговаривать долго не мог.
   – Садитесь и ждите. Казаков сейчас придет, – пообещал майор, принимаясь что-то писать, временами поглядывая на развернутую карту, где цветными карандашами было нанесено положение войск – наших и противника, флажками обозначены штабы.
   Я осмотрелся. Блиндаж начальника штаба был поменьше, чем у командира полка, но, пожалуй, уютней и удобней для работы: стол шире, хорошо освещен двумя лампами, которые стояли на полочках, прибитых к стене справа и слева: от такого освещения на карте не появлялось теней. На отдельной полочке – цветные карандаши, командирские линейки, циркули, компас, курвиметр, стопки бумаги, стеариновые свечи.
   Писал начальник штаба быстро, крупным красивым почерком. Лицо у него отсвечивало желтизной не то от ламп, не то от усталости. Когда зуммерил телефон, майор брал трубку и, продолжая писать, говорил спокойным голосом: «Да, командир разрешает». Или: «Нет, командир с этим не согласен». Или даже так: «Не надо, к командиру не обращайтесь. Запрещаю!» И все писал, писал строчку за строчкой, которые, как и голос, у него были четкими и ровными.
   Впервые наблюдал я, как работает начальник штаба полка, и многое при этом поразило. Откуда майор знает, с чем согласится и что отвергнет командир. Почему он так уверенно, без колебаний, не советуясь с Кортуновым отдает распоряжения от его имени? Даже запрещает к нему обращаться! Я не предполагал, что у начальника штаба такие права и власть.
   Размышления эти прервались появлением Казакова. Был он в сдвинутой на затылок шапке, из-под шапки выбивался темный чуб, под носом усики, в глазах веселое лукавство.
   И в докладе Казакова прозвучала некоторая вольность:
   – Я прибыл, товарищ майор.
   – Проходи, Иван Петрович, знакомься – вот тебе пополнение, – тоже как-то по-свойски ответил ему начальник штаба.
   Я пожал крепкую руку Казакова и с первой же минуты полюбил разведчика. Была в его удали какая-то распахнутость, готовность к дружбе, добродушие.
   Казаков сказал:
   – Так мы пойдем, товарищ майор?
   – Погоди! – остановил Колокольцев и, дописав фразу, повернулся. – Значит, так, Иван Петрович: ты подучи его и еще трех моряков, своди разок-два на задания, познакомь с людьми, поддержи, а то ведь твои орлы, сам знаешь, какой народ.
   – Все будет в порядке, товарищ майор, – сияя улыбкой, заверил Казаков. – Ребята примут, не сомневайтесь.
   – Надеюсь на тебя, Иван Петрович. А пока Люленков подлечится, ты и за него поработаешь. – И, обращаясь уже ко мне, пояснил: – Ранило моего помощника по разведке, капитана Люленкова. В медсанбате сейчас.
   Казаков энергично возразил:
   – Новичкам помогу, а за ПНШа не сработаю. В бумагах этих – сводках, картах – я не бум-бум.
   – Ты заменишь Люленкова временно.
   – И временно не могу: не кумекаю.
   – Все! Занимайся с Карповым.
   – Понял. Идем, – заспешил Казаков, опасаясь, как бы начальник штаба еще чего-нибудь не надумал.
   Морячки и Костя ждали в курилке.
   В овраге, по которому шли к жилью разведчиков, Казаков сперва сердито молчал, потом начал ворчать:
   – «Временно»!.. А там Люленков разболеется – и на постоянно застрянешь! Нужна мне эта штабная колготня, как зайцу бакенбарды! – И лишь отворчавшись, обратился к новичкам: – Ладно, расскажите, братцы, маленько про себя.
   Слушал он внимательно, одобрительно кивая, а итог подвел такой:
   – В разведке главное – не тушуйся. Никогда не спеши, но всегда поторапливайся. Ты видишь всех, а тебя не видит никто. Поняли? – Казаков засмеялся. – Будет полный порядочек. Сейчас познакомлю с нашими ребятами. Орлы! «Языка» хоть из самого Берлина приволокут… Заходи в наш дворец…
   Жилье разведчиков и впрямь оказалось хорошим. Целая рубленая изба была опущена в землю. Вдоль стен – дощатые нары, на них душистое сено, застланное плащ-палатками. В изголовье висят на крюках автоматы, гранаты, фляги. В проходе между нарами стол с газетами, домино, шахматы в немецком котелке, парафиновые немецкие плошки.
   «Богато живут», – подумал я, еще не совсем веря, что все это будет теперь мое жилье.
   Разведчики отдыхали. Несколько человек лежали на нарах. Двое чистили автоматы. Один у окна читал растрепанную книгу.
   – Внимание! – громко сказал Казаков и, когда все обернулись в его сторону, заявил серьезно: – Я говорил и говорить буду, что сырое молоко лучше кипяченой воды! Я утверждал и утверждать буду, что кипяток на всех железнодорожных станциях подается бесплатно!
   Разведчики засмеялись и стали подниматься с нар.
   – Какие новости, Петрович? – спросил здоровенный детина, любяще, по-детски глядя на командира.
   – Вот и я про новых разведчиков. Они боевые штрафники, ночью поймали сразу трех фрицев. Никому не советую с ними пререкаться, потому как Володя чемпион по боксу и может вложить ума по всем правилам.
   Разведчики как-то мельком, без того интереса, которого я ожидал, посмотрели на нас и сели вдоль стола.
   – Тепло у вас, – сказал я и, расстегнув шинель, поискал взглядом, куда бы ее повесить.
   Казаков сказал:
   – Повесь туда, – показывая в угол комнаты, – и спать будешь там же, старшина постель оборудует.
   Я повесил шинель на гвоздь, поправил гимнастерку и, сверкая медалью, вернулся к столу.
   Разведчики переглянулись, явно из-за медали. Довольный произведенным впечатлением, я подумал, что даже измятая гимнастерка работает здесь на мой авторитет: не какой-нибудь тыловичок, а боевой траншейный воин. Такого разведчики зауважают.
   Через несколько дней меня вызвал Колокольцев и вручил справку, которая пришла в штаб полка.
   Такие же справки получили Костя Камилевич, Петя Баранов, Миша Голубев и Степан Ситников.

   Справка о снятии судимости
 
   Надо же – какой чести мы удостоились: Военный Совет фронта нами занимался. Наверное, потому, что нас освободили из штрафной роты без ранения за проявленную храбрость и мужество.

* * *

   Я предполагал, что уже в следующую ночь пойдем с разведчиками на задание и притащим «языка». Но оказалось, прежде чем идти за «языком», надо выбрать объект и тщательно изучить его.
   Казаков в сопровождении двух разведчиков выходил с нами в первую траншею, на разные участки обороны полка. Вместе наблюдали за немецкими позициями в бинокль, с разрешения артиллеристов пользовались их стереотрубами. Наводя перекрестие стереотрубы на огневые точки, Казаков звал меня к окулярам, спрашивал, что я вижу, и сам рассказывал об увиденном, притом всегда получалось, что Иван Петрович обнаруживает гораздо больше существенных деталей. Слушая его спокойный, доброжелательный голос, я недоумевал: какая разница, где брать «языка»? Куда ни поползи, везде могут встретить огнем.
   – Это верно, везде могут… И встретят, и огонька подсыпят так, что землю зубами грызть будешь! – соглашался Казаков. – А ты кумекай, как сработать, чтобы втихую все обошлось. Для этого что надо?
   – Ползти осторожно.
   – Тоже правильно, только надо еще подумать, где ползти. По открытому месту поползешь – он тебя за сто метров обнаружит.
   – Зачем же по открытому?
   – Ну, вот и докумекал: подходы, значит, надо искать к объекту. Удобные подходы! Мы с тобой этим и занимаемся. Объектов много, а подходы есть не ко всем…
   Наконец объект был выбран – пулемет на высоте. Я сам ни за что не остановился бы на таком объекте: разве к нему подберешься? Но Казаков рассмотрел удобную ложбинку.
   – По ней и пойдем, – объявил он. – Там должно быть мертвое пространство. В рост не пройдешь, а проползти можно.
   Ночью я, моряки – сержант Коноплев и красноармеец Рогатин – вышли в нейтральную зону. Прощупывали подступы к высотке поосновательнее. Кланялись пулеметным очередям, лежали, уткнувшись в снег, под ярким светом ракет. Под конец присели за кусты покурить, повернувшись спинами к немецким траншеям, чтобы оттуда не заметили огоньков цигарок.
   – При подготовке поиска близко к объекту старайтесь не подходить, – посоветовал тихим голосом Казаков. – Следы на снегу оставишь, немцы их обнаружат и догадаются, что к чему. Тогда, конечно, встретят. Поняли?
   Я соглашался, но меня снедало нетерпение. Зачем столько канителиться? Можно было бы сразу идти сюда сегодня всей группой. Были бы ножницы для резки проволоки, подползли бы сейчас к немецким заграждениям, сделали проход и уволокли бы фрица. Такие как Рогатин, Коноплев, Казаков в одиночку любого немца скрутят. И себя я тоже со счетов не сбрасывал. Мне бы только в немецкую траншею забраться…
   Но Казаков не торопился. Днем отобрал еще пятерых разведчиков и повел всех не в сторону фронта, а в полковые тылы, за артиллерийские позиции. Выбрал там высотку, похожую на ту, куда предполагалось идти ночью. Без лишних формальностей поставил задачу.
   – Ты, Карпов, главный в группе захвата. В группу захвата назначаются вместе с тобой Коноплев и Рогатин. Группа обеспечения – старший сержант Лузгин и с ним еще четверо: Пролеткин, Фоменко, Студилин, Цикунов. Кроме того, у нас будет два сапера. Ты, – показал Казаков пальцем на Лузгина, – заляжешь со своей группой у прохода, проделанного саперами. Если все сложится удачно, пропустишь нас с «языком» и только после этого начнешь отходить сам. Если фрицы будут мешать отходу группы захвата, должен забросать их гранатами и задержать огнем из автоматов. Если они поведут преследование большими силами, вызовешь огонь артиллерии – одна красная ракета. С артиллеристами я договорился. Не забудь ракетницу взять. Все ясно?
   – Ясно.
   – Тогда давайте разок проделаем практически. Группа обеспечения – вперед!
   Лузгин и с ним еще четверо пошли к высотке.
   – С вами пойдут и саперы, – сказал им вслед Казаков. – Теперь твоя группа, – взглянул он на меня. – Пойдете в метрах пятидесяти от Лузгина. Марш!..
   Петрович и сам пошел рядом.
   Когда обе группы приблизились к высоте метров на сто, Казаков пояснил:
   – Дальше – а, может быть, и раньше – поползете по той самой лощине. Здесь ее нет, но ты же помнишь, в стереотрубу ее видел и вчера ночью к ней подползал.
   – Отлично помню, – подтвердил я.
   – Когда саперы будут резать проволоку, вы лежите и наблюдаете. – Лузгин, – позвал Казаков, – какой сигнал подашь, когда проход будет готов?
   – Рукой махну.
   – А если не увидят?
   – Ну, подползу поближе и махну.
   – Ползать опасно, там каждое лишнее движение могут обнаружить, и все труды к черту! Лучше не ползай. А ты, – Казаков обратился ко мне, – и вся группа захвата должны наблюдать за Лузгиным внимательно. Надо обязательно увидеть, когда он махнет.
   – Увидим.
   – Ну, хорошо. Теперь прорепетируем несколько вариантов отхода. Первый – если будут преследовать; второй – без погони; третий – с убитыми и ранеными. – Казаков пристально поглядел в глаза новичкам и впервые строго сказал: – Запомните, в разведке закон – раненых и убитых не оставлять ни в коем случае! Убитому, конечно, все равно, где лежать. Но если бросишь убитого, в другой раз живые с тобой пойдут опасливо. Каждый вправе подумать: а не был ли тот, оставленный, раненым? И не случится ли с кем-нибудь на новом задании то же самое? Так что усвой раз и навсегда нерушимый закон: сколько разведчиков ушло на задание, столько должно и вернуться. Кто живой, кто мертвый, дома разберетесь…
   Тренировались долго. Я взмок, бегая и ползая по глубокому снегу. Взмокли и остальные. Я смотрел на разведчиков и думал: «Наверное, проклинают нас. Мучаются-то они из-за нашей неопытности. Самим им все до тонкостей давно известно». Но когда занятия кончились, Казаков, тоже потный – пар валил от него, чубчик прилип ко лбу, – сказал назидательно:
   – Вот так надо репетировать каждое задание. Все отрабатывай здесь. Там, – он махнул в сторону противника, – ни говорить, ни командовать нельзя. Там должно все проходить как по нотам. Поняли?
   – Уяснили.
   – Ну и молодцы. А этих двоих – Коноплева и Рогатина – мы с тобой таскали повсюду для чего? Для охраны или для компании? Нет, конечно. Они теперь все наши замыслы знают. А зачем это?
   – Лучше помогут.
   – Ты просто талант! – похвалил Казаков и добавил: – Мы живем на войне. И тебя, и меня в любой момент, даже при подготовке, могли ухлопать. А в разведке перерыва быть не должно. Меня убили – ты пойдешь, тебя убили – они поведут группу.
   Я успел заметить, что, если даже кто отвечает Казакову невпопад, тот все равно говорит ему: «Правильно». И тут же сам, будто повторяя его слова, высказывает совсем иное – то, что следовало бы ответить на вопрос. «Добрый и тактичный командир, не зря его разведчики любят», – думал я.
   – Ну что ж, братцы, пошли обедать, – распорядился Казаков.
   Такие распоряжения всегда выполняются моментально. Разведчики двинулись по старому следу один за другим.
   Иван Петрович тихо спросил:
   – Видите, как они идут?