Владимир Карпов. Большая жизнь

   На фронт, к советским воинам приезжали делегации с подарками, бригады артистов.
   Гостей допускали лишь до широкой днепровской воды и здесь останавливали. На том берегу продолжались тяжелейшие бои.
   Но гостей все же надо было принимать – они выступали в госпиталях, в резервных частях, во вторых эшелонах, в штабах, на аэродромах.
   Приехали гости и в полк Кортунова. Алексей Кириллович был на НП, когда ему доложил об этом по телефону начальник тыла подполковник Головачев.
   – Хорошо, – устало сказал Кортунов, а сам подумал: «Вот принесло не вовремя. Что же делать?» – Ну, вы там организуйте обед, угощение, чтобы все было на уровне.
   – Это понятно, все сделаем. Только они на передовую просятся. Вас хотят видеть, героических бойцов.
   – Ни в коем случае! Тут такое творится, не продохнешь! Сейчас шестую контратаку отбили. Я к тебе Гарбуза пришлю, он разберется. – И, положив трубку, сказал замполиту: – Давай, Андрей Данилович, это по твоей части. Я здесь как-нибудь без тебя обойдусь, а ты займи гостей.
   – Ладно, – мрачно согласился Гарбуз. – И что же там прикажешь мне делать? Они ведь героев хотят видеть.
   – Не злись, Данилыч. У нас все герои. Собери в штабе свободных офицеров да возьми разведчиков – им сейчас тут делать нечего. Забирай и Почандо. Вот тебе и герои!
   – Это же резерв.
   – Не одни они в резерве. Продержимся и без них. У немцев тоже не бездонная бочка. Смотри, сколько их уложили за день. – Кортунов кивнул на поле, усеянное мертвыми вражескими солдатами. – Устоим. Не беспокойся, Андрей Данилович. Я еще в первый батальон позвоню, чтоб к тебе послали натурального Героя – сержанта Пряхина. Вот и будет полный комплект…
   Так нежданно-негаданно я попал в разгар боя на торжество.
   Переправившись на левый берег, разведчики забежали, конечно, к старшине Жмаченко. Почистились, приоделись, нацепили ордена и медали.
   – Ось як на украинской земле, воювати, так с музыкой! – гордо сказал Шовкопляс.
   – Рано мы пируем, – возразил Голощапов, – немец может такую «барыню» сыграть, что в Днепр, как лягушки, прыгать станем.
   – Не для того лезли на плацдармы, чтоб назад драпать! – пробасил Рогатин.
   – Не кажи гоп, покуда не перескочишь… Хотя мы вже перескочили! – посмеивался Шовкопляс.
   – Погоди, немцы наскипидарят тебе одно место, поглядим, куда ты ускочишь, – задирался Голощапов.
   Я привинтил на новую гимнастерку все свои награды. К первой медали «За боевые заслуги» прибавились медаль «За отвагу» и два ордена Красной Звезды. Подумал: скоро еще за Днепр орден Красного Знамени вручат…
   Жмаченко разглаживал на ребятах складки, одергивал, расправлял гимнастерки. Взмокший и красный от усердия, он то и дело вытирал платком круглое лицо, лысину, шею.
   – Ты тоже одевайся, с нами пойдешь, – сказал я старшине.
   – Куда мне! – вздохнул с завистью Жмаченко.
   Я понял этот вздох по-своему: «У него и на грудь-то нацепить нечего. Как же мы проглядели? Сколько добрых дел старшина сделал! Разведчики всегда одеты, обуты, сыты. А ведь часто, разыскивая взвод, старшина нарывается на фашистов, отбивается от них. Он сам себе и разведка, и охрана, и транспорт – сам ищет взвод, на себе тащит термосы, мешки с продуктами. Да, не отблагодарили мы старшину! Интенданты в больших штабах ордена получают – и правильно! – а мы своего кормильца, который не меньше других опасностям подвергается, забыли. Нехорошо. Сегодня же с Гарбузом поговорю».
   Недалеко от штаба в машине с брезентовым тентом бойкая, веселая женщина продавала конфеты, папиросы, иголки, нитки, пуговицы – прибыл военторг.
   Ко мне подошел Почандо.
   – Слушай, у нее там целая бочка вермута. Давай нальем в те бутылки на всякий случай. А то хватится батя, голову Гулиеву оторвет.
   – Правильно. Где бутылки?
   Женька принес ящичек. Подошли к машине, подали все сразу.
   – Наполните, пожалуйста.
   – Обмануть кого-нибудь хотите? – догадалась продавщица. – Ух, какие пузыречки красивые!
   – У нас на фронте без обмана, – отрезал я.
   – Какой серьезный! – Продавщица обиженно поджала губы и подала бутылки с вермутом.
   Мы с Женькой стали пробовать.
   – Ну и дрянь! – сказал я.
   – Жженой пробкой пахнет, – поддержал Почандо. – А-а! – махнул рукой. – Ничего, на немцев свалим: у них, мол, кто-то в эти красивые бутылки дряни налил.
   – Давай хоть горлышки сургучом запечатаем, – предложил я и взял в штабе палочку сургуча. На спичках растопили его и накапали на горлышки.
   – У меня еще вот что есть, – сказал я.
   Достал немецкие монеты, пришлепнул одной из них, как печатью, теплый сургуч.
   – Здорово получилось! – оценил Женька.
   Приезжие артисты выступали под открытым небом. Сцену соорудили из двух грузовиков с откинутыми бортами. Зрители сидели на траве. Немолодой конферансье Рафаил Зельдович, в черном костюме с атласными лацканами и платочком в нагрудном кармане, сиял улыбкой и сыпал шутками. Сам спел пародийную песенку о старом часовщике и отбил под нее чечетку:

 
Часы пока идут, и маятник качается, —
И стрелочки бегут, и все как полагается…
 

   Песенка кончалась словами о скорой гибели гитлеровской армии, которая, как старые часы, пока еще воюет, но конец ее близок. Эту песенку, как всегда, слушатели хорошо приняли, бурно зааплодировали.
   Потом блондинка в длинном с блестками розовом платье – Агния Ковальская – пела «Синий платочек». Ей аплодировали еще усерднее. Затем баритон Сидор Гордов, совсем уже пожилой, но с тщательно выбритым, напудренным лицом, во фраке и накрахмаленной манишке, исполнил «Жди меня» и «Темную ночь».
   После концерта артистов пригласили пообедать со знатными людьми полка. Столы стояли на опушке леса, недалеко от того места, где проходил концерт. Гарбуз, взявший на себя роль тамады, сидел под березой, рядом с подполковником Головачевым. Он объяснил гостям, почему командир полка не может сам приветствовать их, и предложил первый тост за тружеников тыла, которые все дают для фронта и для победы. И когда все выпили, представил:
   – Познакомьтесь, пожалуйста, с Героем Советского Союза сержантом Пряхиным. Первым переправился через Днепр, заменил раненого командира роты, захватил и удержал плацдарм. Все, кто уцелел с ним на плацдарме, были ранены по два-три раза. Сам Пряхин тоже совсем недавно вернулся из госпиталя. Золотая Звезда ему еще не вручена, но он Герой – был Указ Верховного Совета.
   Пряхина бурно приветствовали. А он покраснел так, что веснушки на лице исчезли, и казалось, вот-вот кровь брызнет через поры.
   – Скажи что-нибудь гостям, товарищ Пряхин, – попросил Гарбуз
   – Куда мне! – еще более смутился сержант и согнулся так, будто хотел шмыгнуть под стол.
   Я вспомнил, как Пряхин на плацдарме носился по траншее, подбадривал визгливым фальцетом бойцов, сам бил фашистов из автомата и в рукопашной гвоздил их прикладом. Стало обидно, что гости могут не оценить сержанта по достоинству. И я неожиданно для себя поднялся.
   – Товарищи, Пряхина надо было видеть там. – Я кивнул на ту сторону Днепра. – Он не всегда такой застенчивый. В бою выделяется смелостью. Словом, настоящий Герой. Рядом с ним воевать легче.
   Гости снова зааплодировали, а Гарбуз тут же пояснил:
   – Своего боевого друга вам представил наш прославленный разведчик лейтенант Карпов. Он привел сорок пять «языков». В бою за плацдарм был рядом с Пряхиным и награжден орденом Красного Знамени.
   Из-за спины замполита мне лукаво улыбалась чернобровая физиономия Гулиева. В руках у него был тот злополучный ящичек, похожий на этюдник.
   Я обменялся встревоженным взглядом с Почандо. А Гулиев уже тянулся на цыпочках к уху Гарбуза, торопливо шептал что-то.
   – Очень хорошо! – громогласно объявил Гарбуз. – Командир полка прислал нам трофейный гостинец.
   – Какая прелесть! – воскликнула Ковальская, увидав уложенные на плюше красивые бутылки с яркими наклейками.
   – Таким чудесным вином сейчас могут угостить только на передовой, – многозначительно сказал Зельдович.
   «Ты попробуй сначала, а потом уж нахваливай», – мысленно упрекнул его я.
   Замполит налил всем понемногу из первой бутылки.
   – Очень приятное вино, – одобрила Ковальская.
   – Какой-то особый привкус, – неопределенно высказался Зельдович.
   Баритон помалкивал. «Этого не проведешь», – подумал я.
   И тут в небе загудели «юнкерсы». Застолье притихло, все подняли головы вверх. Зенитки, словно кашляя, ударили по самолетам. Черные облачка взрывов повисли в вышине. Но бомбардировщики все-таки построились в карусель и стали пикировать на тот берег, на плацдарм.
   – Наших бомбят, – сказал Гарбуз и поднялся. – Значит, готовят сильную контратаку.
   Все встали. Гарбуз оглядел присутствующих, смущенно улыбнулся гостям:
   – Извините нас, товарищи, мы должны идти. Там сейчас очень трудно. Оставляем вас на попечение подполковника Головачева.
   «Юнкерсы» сбрасывали бомбы порциями, чтобы подольше держать защитников плацдарма в напряжении. Однако не успела их карусель сделать и два круга, как появились наши истребители. Один «юнкерс» задымил сразу. Еще один сперва завалился на крыло, а потом тоже рухнул на землю. Третий бомбардировщик окутался дымом уже вдали, над немецкими позициями.
   – Вот это артисты! – восторженно сказал Зельдович.
   А за Днепром все азартнее била артиллерия. Гарбуз и я в сопровождении Почандо и Пряхина, всех разведчиков, саперов, только что сидевших за столом, бежали к переправе.
   На противоположном берегу из кустов выскочил навстречу нам сержант с перевязанной головой.
   – Товарищ майор, дальше нельзя: гитлеровцы.
   – Какие гитлеровцы?! – вскричал Гарбуз. – А где командир полка?
   – Там, на высотке. И батальоны там. Фашисты их обошли. С фланга прорвались.
   – А вы почему здесь?
   – Мы раненые. На переправу шли. А пока вот держим фрицев.
   – Сколько вас?
   – Человек двадцать. Еще связисты подходят.
   – Где немцы? Много их?
   – Рота, не меньше. Вон там, в старых траншеях засели.
   Гарбуз посмотрел в бинокль, куда показывал сержант, приказал:
   – Карпов с разведчиками и ты, Почандо, – за мной!
   Всех, кто прибыл с ним, Гарбуз повел вдоль берега, прикрываясь обрывом. Потом вылезли наверх и по кустам приблизились к траншее, занятой фашистами. Нас заметили, начали обстреливать из минометов и пулеметов. Группа залегла.
   – Огонька бы, – вздохнул Гарбуз.
   Пряхин чиркнул трофейной зажигалкой.
   – Не такого, артиллерийского, – улыбнулся замполит. Мокрые волосы прилипли к его лбу, он настороженно вслушивался.
   Вдали кипел бой. Рычали танки, слышались взрывы гранат и длинные пулеметные очереди.
   – Надо выручать командира, – сказал Гарбуз.
   – Давайте ударим напропалую, – поддержал замполита Пряхин. – Нас тоже почти рота. На плацдарме в первый день у меня двенадцать человек было – ротой считали. А тут вон сколько людей. Да каких! Одни разведчики чего стоят!
   – Ишь ты, заговорил! Что же за столом молчал? – спросил Гарбуз. – Беги, Пряхин, к тем раненым и всех, кто может встать, подними в атаку. Отвлечешь фрицев на себя, а мы здесь ударим.
   – Есть! – крикнул сержант и побежал исполнять приказ.
   – Сколько у нас патронов, гранат?
   – На одну атаку хватит.
   – Давайте поближе подползем.
   – Вы бы остались здесь, – посоветовал я. – Мы сами все сделаем.
   – Ты думаешь, я только тосты могу произносить?
   – Не знаю вас, что ли?
   – Вот и не обижай, – пожурил Андрей Данилович и пополз вместе со всеми.
   Из прибрежных зарослей затрещали автоматы, донеслось жиденькое «ура!». Мне показалось, что я слышу тонкий визгливый голосишко Кузи Пряхина.
   – Жаль, если Пряхина убьют. И Золотую Звезду не поносит, – сказал неожиданно Гарбуз. Поднялся во весь рост и скомандовал: – Вперед, за мной!
   Я, привыкший действовать тихо, подумал: «Надо бы без шума, без “ура! ” подползти по кустам ближе». Но саперы все, кто примкнул к их группе, уже закричали «ура!» и, стреляя на ходу, кинулись к траншее.
   Немецкие пулеметы заработали остервенело. Ветки, срезанные пулями, посыпались на головы атакующих. Пулеметчики взяли высоковато, и это спасло многих.
   Рогатин, взмахнув ручищей, на бегу добросил гранату до пулемета и тут же метнул вторую. Два взрыва грохнули почти одновременно.
   Разведчики вбежали на взгорок, где была траншея, и, не спускаясь в нее, ринулись поверху, стреляя в мелькающие под ними каски. Вражеские солдаты сталкивались на поворотах траншеи, лезли через убитых.
   Рядом со мной зарокотал пулемет. Я оглянулся. Из немецкого пулемета шпарил по немцам Кузя. Он, уткнув приклад в живот, волоча по земле длинную ленту, как метлой, мел огнем впереди себя.
   – Давай, давай, чертенок! – весело поощрил его Гарбуз. Гитлеровцы сбились кучей в конце траншеи, мешая друг другу, пытались еще отстреливаться. Но когда Кузя полоснул из пулемета в самую их гущу, оттуда послышались крики, стоны и знакомое «Гитлер капут!».
   – Хенде хох! – приказал Кузя. Несколько рук поднялось из траншеи.
   Почандо побежал было к ним, но я схватил его за гимнастерку.
   – Погоди, не горячись. Может, руки подняли не все!
   Женька остановился.
   И тут произошло непоправимое. Из траншеи раздался одиночный выстрел. Немцы присели, опасаясь ответного огня.
   – Вот видишь, – сказал я и услыхал, как позади кто-то свалился.
   – Комиссар! – жалобно крикнул Саша Пролеткин. Я оглянулся и увидел Гарбуза на земле. Струйка крови текла с виска под воротник гимнастерки.
   – Товарищ майор! – позвал я, склоняясь над Гарбузом и уже понимая, что он мертв.
   За спиной опять загремели выстрелы и взрывы гранат. Я догадывался, что там происходит, но даже не оглянулся. Держал холодеющую руку Гарбуза и шептал:
   – Я же говорил вам, Андрей Данилович, не надо. Мы бы сами…
   Шестеро разведчиков унесли Гарбуза на плащ-палатке к переправе. Оттуда я позвонил на НП полка, доложил о беде.
   Кортунов долго молчал, только слышно было его дыхание в трубке, потом чужим, одеревеневшим голосом приказал:
   – Выносите Андрея Даниловича на тот берег. Хоронить будем всем полком.
   – А на кого оставим плацдарм?
   – Свято место пусто не бывает. Ночью нас сменят…
   На левом берегу, где совсем недавно некому было слушать концерт, теперь стало многолюдно. Подходила свежая дивизия. Усталые солдаты рассаживались на косогоре и, пока паром перевозил через Днепр очередное подразделение, успевали прослушать и просмотреть весь не слишком обширный репертуар оказавшихся здесь артистов. Уплывала одна партия бойцов, подходила другая, и снова все в том же порядке выступали Зельдович, Агния Ковальская, баритон Гордов и балетная пара.
   Когда разведчики поднимались по трапу с тяжелой своей и скорбной ношей, Ковальская пела:

 
…Как провожала и обещала
Синий платочек беречь…
 

   Конферансье Зельдович узнал нас, заметно заволновался, понимал: кто-то погиб.
   Объявив перерыв, артисты побежали к опушке леса, где их угощали обедом. Агния Ковальская, придерживая подол своего красивого розового платья, семенила по лугу в лакированных туфлях. Ей помогал, подхватив под руку, баритон во фраке.
   Вокруг тела, накрытого зеленой плащ-палаткой, стояли без пилоток их первые зрители.
   – Кто это? – спросила Ковальская, кусая губы.
   Я не мог выговорить ни слова, знал: голос задрожит, и я расплачусь. Молча приподнял край палатки, показал лицо Андрея Даниловича.
   – Ах! – вскрикнула Ковальская, и из глаз ее покатились слезы…
   …Ночью остатки полка были выведены во второй эшелон.
   Гарбуза похоронили под той самой березой на опушке, где он вчера принимал гостей, правил застольем. На похоронах Кортунов произнес недлинную, но очень трудную для него речь. Подполковник часто умолкал, и все опускали при этом глаза, как бы давая возможность командиру собраться с силами. Кортунов снова начинал говорить и опять замирал на полуслове…
   Когда прогремел прощальный залп, в задних рядах кто-то тихо спросил:
   – Где тут артисты?
   – А в чем дело, – оглянулся Зельдович.
   – Мы на тот берег идем. Ну, и хотели бы… как всем, которым вы до нас… – смущенно просил загорелый усатый старшина.
   Зельдович ответил:
   – Концерт будет, куда идти?
   Вытирая слезы, артисты пошли за старшиной.

* * *

   Полк вернулся на передовую. Разведчики занимались своими будничными делами.
   Уже был подготовлен проход в колючей проволоке, осталось в него пролезть по одному, потом перепрыгнуть траншею и уползти в тыл гитлеровцев, как вдруг произошла смена. Часовой, который стоял до этого на посту, прохаживался в траншее, удаляясь влево от пулемета и от группы разведчиков. Разминая ноги, греясь, он уходил далеко в сторону; поэтому и решили делать проход именно здесь. Новый часовой стал ходить вправо от пулемета и мимо готового прохода.
   Я с досадой глядел на темную голову и плечи немца. Тот, как «грудная» мишень на стрельбище, проплывал над обрезом траншеи. Проще всего было проползти под проволокой, спуститься в окоп, и фашист сам придет в руки. Но на этот раз перед разведчиками стояла иная задача. Я хорошо помнил разговор с полковником Кортуновым.
   – Вот отсюда «язык» нужен. – Кортунов показал на карте синий флажок, обозначавший немецкий штаб, посмотрел на меня пристальным испытывающим взглядом. – Сможешь?
   – Попробуем.
   – Это нужно не только мне, объект указан штабом армии.
   – Постараемся.
   И вот лежу у проволоки, и со мной пятеро: Пролеткин, Рогатин, Баранов, Голощапов и радист Жук. Все так хорошо началось: тихо добрались к заграждению, обнаружили наблюдателя, сделали проход… И надо же этому фрицу ходить именно в нашу сторону! Снять его нельзя: обнаружат следы группы, ведущие в тыл, начнут гонять с собаками, не уйдешь. Другой проход делать? Трата времени, да и риск немалый: надо отползти бесшумно в новое место, найти там часового. И еще неизвестно, как тот будет ходить. Лучше дождаться здесь смены. Может, следующий часовой будет ходить влево. Я оттянул рукав маскхалата, показал разведчикам циферблат часов, покрутил над ними пальцем и ткнул в сторону отошедшего часового. Все поняли: будем ждать смену.
   Я опустил лицо на рукавицу, закрыл глаза. Хорошо бы заснуть. Я действительно мог бы заснуть вблизи немцев, такое уже бывало, когда долгими часами приходилось выслеживать гитлеровцев, пережидать опасность в нейтралке или в тылу врага. Ко всему привыкает человек, даже к опасности. Я вспомнил, как громко билось сердце, когда Казаков вывел впервые из своих траншей. Гитлеровцы находились неведомо где, очень далеко, а мне за каждым кустом мерещился фашист. И вот враг реальный, настоящий в нескольких метрах, ему достаточно нажать на крючок пулемета – и все будет кончено, а мне хочется спать, абсолютно спокоен, потому что десятки раз бывал в переделках посложнее. Я уверен, если фашист обнаружит группу, он не успеет выстрелить из пулемета, его опередит автоматная очередь или взрыв гранаты. Когда-то за эту науку отдал жизнь Костя, но зато после его подвига разведчики знали – они не беспомощны вблизи врага, могут оставаться хозяевами положения, главное, не терять ни секунды, действовать смело и уверенно огнем, гранатами и только после этого отходить.
   Смена произошла через час. Гитлеровцы недолго поговорили. Один из них засмеялся и ушел по ходу сообщения. Новый наблюдатель встал около пулемета, пустил вверх ракету, осмотрел перед собой нейтралку, дал очередь просто так, видно, хотел опробовать свой «машиненгевер». Я следил за ним, не поднимая лица, и мысленно подгонял: «Ну, давай, гуляй. Куда ты, гад, будешь ходить?» Немец потоптался и двинулся… в сторону группы. «Ах, чтоб тебя! – ругнулся я. – Столько ждали, время потратили, а ты сюда же зашагал! Ну, тем хуже для тебя. Того пощадил, тебя, гада, проучу». Я по-настоящему разозлился на незадачливого часового, который, ничего не подозревая, нарушал наши планы. Часовой, будто уловив нависшую опасность, прошел мимо пулемета и удалился влево. Теперь он стал ходить и вправо, и влево от пулемета.
   Я сразу почувствовал облегчение. Как только гитлеровец ушел на самое дальнее от группы расстояние, махнул Пролеткину, тот мигом юркнул под проволоку, пролетел над окопом и скрылся в кустах. Так по одному прошмыгнули все. Я полз последним, пролез под проволоку, снял подпорки: убедившись, что проволока опустилась на прежнее место, я быстро перемахнул через темную пасть траншеи.
   Шли долго. От куста к кусту, от канавы к ямке, от дерева к дереву. К рассвету все же успели добраться до намеченного места. Замаскировались в небольшой рощице. Перекусили, напились воды и залегли спать. Я остался наблюдать первым. В течение дня все по очереди должны были наблюдать и изучать объект.
   Штабные блиндажи были врыты в скаты оврага. Натоптанные тропинки сбегали со скатов на центральную дорожку на дне. Гитлеровцы с утра умывались, некоторые офицеры, оголяясь до пояса, делали зарядку. Промелькнули в бинокле несколько женщин в форме, в пилотках, в сапожках. «Вот бы поймать одну из них. Такого “зыка” у меня еще не было». Я стал следить, в какие блиндажи заходят немки, удобны ли их жилища для нападения ночью.
   Главное, чтобы все произошло бесшумно, – нас только шестеро, если начнут ловить, ноги не унесешь, до передовой километра четыре.
   Немочки заходили в большие блиндажи в центре расположения штаба, туда идти опасно. Но кто знает, может быть, там рабочие землянки, а спать они пойдут куда-нибудь в крайние, небольшие блиндажишки.
   Передавая бинокль сменившему меня Саше Пролеткину, я рассказал о женщинах. Саша насупился и брезгливо сказал:
   – Не дай бог на одну из них напороться в блиндаже.
   Я рассмеялся.
   – Ну ладно, не будем связываться с женщинами. Следи вот за вторым от края блиндажом, туда два офицера зашли. Сейчас они там. Посмотри, посчитай, сколько к концу дня их там останется.
   Когда стало вечереть и приблизилось время для захвата «языка», я забеспокоился – не выявлена очень важная деталь. Определили, куда идти, знаем, что в намеченном блиндаже не больше трех человек, двое из них офицеры. Но где охрана? Это пока выяснить не удалось. А штаб не может быть без охраны. Она где-то есть, только мы ее не обнаружили. И это очень опасно: хорошо скрытая охрана для того и существует, чтобы обезопасить штаб от нападения таких групп, как наша.
   Я уже подумывал сообщить в полк по радио о том, что придется остаться еще на день, как вдруг Иван Рогатин, дежуривший с биноклем, замахал рукой, подзывая к себе.
   – Есть охрана, товарищ лейтенант. Вон, глядите, – парный патруль. Поверху пошел.
   Я приник к биноклю.
   – Понятно. Значит, на ночь выставляют. Хороший маршрут выбран для патруля. Им видны и подходы, и все, что внизу, в овраге, делается.
   – Снимать будем? – спросил Саша. – Мы тихо с Иваном или вот с Голощаповым.
   – Ты за себя говори, а меня не тронь, – заскрипел Голощапов. – Я один раз уже снимал часовых около флага. Как вспомню, до сих пор под ребром холодный нож чую. Ох, и полосовал же он меня, гад!
   – Будем брать втихую, – прервал я и объяснял ребятам: – Патрульные обходят вокруг расположения штаба за семь-восемь минут. Пройдут мимо нашей рощи – мы в овраг. Ты, Жук, не спускай с них глаз, каждую минуту должен знать, где будет патруль.
   – Понятно.
   – В блиндаж пойдем я и Рогатин.
   – Может, меня возьмете? – спросил Саша.
   Я так взглянул на него, что он сразу понял: время разговоров и шуток прошло, сейчас все подчиняются беспрекословно. Баранов прикрывает вход в блиндаж слева, Пролеткин – справа, Голощапов остается у двери. Огонь открывать только в самом крайнем случае.
   Дождались глухой ночи. Патруль сменился несколько раз. Луна еще не взошла. В черном овраге не было видно ни одного освещенного окошечка. Штаб спал. Только трубы блиндажей дымили.
   Мы подползли к тропке, где ходил патруль. Напряженные, собранные, будто сжатые пружины, мы следили за патрулем.
   Когда немцы отошли на достаточное расстояние, я вскинулся и, ступая бесшумно, пригибаясь, пошел вниз. Не оглядывался, знал – все идут за мной. У намеченного блиндажа лег. Заметив тоненькие полоски света, пополз к окну. Стекло было занавешено черной бумагой изнутри. Через узкие щели разглядел на столе, застеленном газетой, термос, бутылку вина, вскрытую банку консервов, печенье, сигареты. У стола сидели двое. Один в полной форме – гауптман-капитан. Другой без кителя, в зеленой рубахе. Китель и ремень с парабеллумом висели на гвозде, вбитом в стену. «Почему они так поздно не спят? Может, дежурные?»
   Я посмотрел на Жука, тот глянул на свои часы и, вскинув руку, показал, где сейчас может находиться патруль. Подождав, пока солдаты протопали, быстро вошел в траншейку, ведущую к двери. Иван последовал за мной.
   У двери я остановился. Сердце стучало так громко, что казалось, его биение слышат офицеры там, в блиндаже. Испугавшись, что это действительно может произойти, я рванул дверь и, вскинув пистолет, быстро шагнул через порог. Вплотную за мной с автоматом наготове вошел Иван. Он тут же захлопнул дверь, чтоб свет и возможную борьбу не увидели снаружи. Я приглушенно, но властно скомандовал:
   – Хальт! Хенде хох!